Как вместе с подменой образности нам навязывали рабское мировоззрение?

Уже целое тысячелетие слугами тьмы осуществляется грандиозная работа по подмене изначальной образности древнерусского языка всевозможными трактовками понимания слов, с помощью которых можно легко манипулировать сознанием людей. Ведь если слово потеряло свой смысловой первообраз то и его значение можно трактовать так. как это выгодно светским и религиозным властям. И, возможно, именно поэтому не последнюю роль сыграла в этом процессе и христианская церковь, усиленно насаждавшая на Руси рабское мировоззрение.

      Вот, что об этом можно прочесть в книге "Буквица. Пособие по древнерусскому языку", вышедшей в издательстве "Концептуал": "В последнее время в средствах массовой информации стали появляться темы определенной этимологической направленности, поднимаемые ревнителями различных религиозных конфессий. К примеру, темы о гордости, смирении, рабстве, в которых трактовки этих слов подаются как изначальные, единственно верные.

 Но так ли это на самом деле? И соответствуют ли эти трактовки тем смыслам, что сохранились в народной памяти и толкованию с применением образов Буквицы? Это мы проверим. а пока отметим, что тенденция взаимоподмены образов, искажение их сути в древнерусском и русском языках продолжается уже целое тысячелетие. Особенно она усилилась после исчезновения образного понимания смысла слов и перехода на фонетический алфавит, в коем образности и днем с огнем не сыщешь. С этого момента иностранная лексика начинает беспрепятственно внедряться в речевой оборот этноса, что особенно отчетливо видно в наше время, когда через СМИ вводятся уже не отдельные слова, а целые лексические блоки того же английского языка. Причем основной упор делается на молодое поколение, эксплуатируя его природную восприимчивость ко всему новому.

    Каковы же методы подмены? Их немного, и первый из них - это вывод из речевого оборота определенного ряда слов. Например, многим из вас известны слова: гоже, лепо, доросль, топырь, вежда, былица, веста, людь? А вот эти, пожалуй знают многие: негоже, нелепо, недоросль, нетопырь, невежда, небылица, невеста, нелюдь. Просматривается вполне определенная тенденция, что очень многие формы с приставкой "не" остались в современном обиходе, а положительные формы изъяты будто бы по причине устаревания. Т.е. из языка убирался, в основном, позитив, а негатив оставался.

     Второй метод: смена праобразного значения. Например, изначальная форма противопоставления слову правда (изначальная мудрость) есть слово неправда (не нашего бытия правда). Ныне: правда - ложь(искаженная поверхностная информация). Слова раб, роб, робот. "Это невольник, крепостной; человек, обращенный в собственность другого, состоящий в полной власти его. Работать, робить: быть в рабстве, служить кому, на кого. Работать Господу - исполнять ЕГО волю. Раболепие - рабская униженность, пресмыкание, низкопоклонство. Рабство - состояние в положении раба" - В.Даль. По образам Буквицы: рабъ - разграничение, отделение (р) человека (а) от Божественного (б) тваримое (ъ). "Раб Божий" - понятие, привнесенное славянам со времен христианизации. Христианами считается. что быть "рабом божьим" - почетно... Понятие "смиренье" в христианстве несет в себе явный положительный смысл, т.к. это одно из основополагающих понятий данной религии. Дело доходит до того, что смирение объявляется "спасеньем без труда". Смирился и спасся. А как же народная мудрость о том, что без труда не выловишь рыбку из пруда? И это в данном случае - первое расхождение народного опыта и христианской морали.

    Давайте рассмотрим это слово с этимологической точки зрения. Смиренье. Как ныне говорится, корень в этом слове - мир. Именно в таком прописании (миръ) до революции это слово имело образ - состояние без войны, состояние покоя. Смиренье - это понуждение (принуждение) к миру, т.е. покою, говоря буквально... В современном понимании (сл.Ожегова) "смирение" - отсутствие гордости, готовность подчиниться чужой воле" Улавливаете логическую цепочку? Отсутствие ГОРДОСТИ -СМИРЕНИЕ - готовый РАБ Господа. И как характеризуется после этого слово "гордость"? А вот как: "гордость - это страшная душевная болезнь, которая трудно излечивается. Святые отцы называют ее "семенем сатаны". А еще она является одним из смертных грехов, который должен избегать человек" (при этом напропалую путая "гордость" и "гордыню"). Как тогда прикажете быть с горьковским изречением: "человек - это звучит гордо"? У Ожегова: "гордость - чувство собственного достоинства, самоуважения; нечто возвышенное, высокое

    Гордыня - чрезмерная гордость, высокомерие"..

    . Третий метод взаимоподмены: изменение правописания букв, что кардинально меняет суть образа. Самый распространенный пример: есть книга графа Л.Н.Толстого "Война и Мiръ" - Война и Народ (община). Советский вариант: "Война и Мир" - Война и не война... Изменение правописания слов, влекущее изменение прообразов, происходило также в результате сокращения числа букв в азбуке.

    Древнесловенская Буквица состояла из 49 основных и нескольких дополнительных букв. На данное время российский алфавит насчитывает 33 фонетических символа, лишенных образности...

      Еще один способ искажения сути в длящейся "войне понятий": создание маскирующих псевдообразов с целью вытеснения основного образа. "Спасибо", "пожалуйста", "о, господи!" и т.д. Эти чуждые вольнолюбивому славянскому духу понятия вбиты в нас уже на уровне привычки, от которой очень трудно избавиться. Просто так привнести чужеродное понятие в язык раньше было невозможно. Оно отвергалось, как лишенное славянской образной сути. Для наших Предков основа Мудрости всегда заключалась в одном слове: Богъ - Боги Глаголи Сотворяше (те, кто творит образы). Следующий уровень прочтения: Богъ - Более (б) Оного (о) Потоков (г) Сотворяше (ъ).

   А что за "потоки" имеются ввиду? Энергоинформационные (ЭИП), т.к. по разумению Предков ВСЕ состоит из энергии в различных ее проявлениях. Значит понятие "Богъ" - есть множественная, многомерная (б) структура, форма (о) ЭИП (г) создающая (ъ). Изначально под этим словом понимали Создателя Миров: Ра-м-ха, Род.

     С началом процесса по "смене веры" стало усиленно насаждаться понятие "Господъ", записанное в славянской транскрипции ГДъ (под титлом), кое читалось образами Буквицы, как "Глаголющии (г) Добро (д) Сотворяше (ъ)". Не правда ли похоже БГъ - ГДъ? Расчет, помимо внешнего сходства слов при написании, был еще на то, что народ не сможет отринуть того, кто творит добро глаголением. Об истинном значении слова "господь" - господин, повелитель, хозяин особо не и распространялись. Его именовали "великим рыбаком", "великим странником", т.е. создавали, как уже говорилось, отвлекающий образ, ибо наличие повелевающего всегда предполагает насилие. Что же есть слово "Господь" в свете славянской образности? Христиане считают, что это есть "Бог" (Господь - бог), Но правомерно ли данное утверждение? Господь (го-с-под-ь) буквально это "ГО с ПОДа". ГО - ЭИП; С - передача; ПОД - низ, дно; Ь - сотворенное. Ну и где здесь равноценность понятию "Богъ"? ЭИП низшего уровня по сравнению с Божественными! Те, кто читал "Тайную книгу Иоанна", поймут, о чем идет речь. Известно, что язык живет до той поры, пока живы его образы. Уходит образность - язык деградирует и умирает. А раз нет языка, то нет и народа!

     Остается наСЕЛение, электорат, а не Расичи, не Родовичи." Получается, что наш язык лишают образности, чтобы не дать нам выйти на уровень богов - "творящих образы" и превратить нас в безмозглое тупоголовое стадо покорных чужой воле "рабов божиих", поклоняющихся своему "хозяину" и "господину" - "князю мира сего", которому верно служит и паразитическая сатанинская "элитка", а также масоны, иллюминаты и многие другие тайные оккультные общества, имеющие большое влияние в созданной слугами тьмы Пирамиде Власти.

Серия сообщений "речь, слово, язык":
Часть 1 - Язык Богов - Русьский язык
Часть 2 - Таинственная буква Г
...
Часть 25 - Буквица
Часть 26 - Славянские корни слов
Часть 27 - Подмена образности древнерусского языка

Ты, должно быть, шутишь? 
Это слово 
просто так, вразвес не говори. 
Этим словом каждый нарисован, 
каждый нацелован им на мир. 
Это слово — божие, больное, 
в человеке больше, чем душа. 
Этим словом покрывали двое 
свой Эдем. 
Лишь словом — весь ландшафт. 
И звучало: 
t'estimo, 
te amo, 
продолжалось вдаль: 
ich liebe dich. 
Это слово вбили люди в мрамор, 
им же написали каждый стих. 
Этим словом путь земли крестовый 
и терновый 
лаврово увит, 
это слово тверже, чем основа, 
без него страшнее, чем убит. 
Это слово… 
Знаешь ли, как много 
это слово может натворить? 
Это слово (слово?! имя Бога!) 
просто так, 
шутя, 
не говори. 

Аль Квотион

Опаздывали с внучкой в школу, чтобы не отвлекать детей от урока раздеванием и убиранием одежды в шкаф раздела  ее на проходной школы. Одежду пришлось забрать с собой. Не знаю как, но к  моменту одевания обнаружилась потеря шапки. Шапка-шлем была удобна тем, что не надо повязывать шарф, который теряется , да и вообще теплая была шапочка. Пришлось срочно вязать новую. Решила связать с манишкой, которая начинается сразу от шапки. Шапка связана крючком, по этому http://www.liveinternet.ru/users/4992787/post266762317/ описанию, потом набрала на спицы низ  шапочки и связала ворот резинкой 1х1, а затем саму манишку. Поскольку поджимало время ничем украшать не стала.  По линии полей капора тоже набрала петли на спицы и связала чехол,повторяя крой шапочки. (вязка по принципу чепчика). Получилось немного необычно, но тепло и удобно. 

Милая моя, не теряй ни дня. Именно сейчас, в эту самую секунду, происходит что-то очень важное. Что-то бесценное, неповторимое и невозвратное. Каждый день распускаются новые цветы, каждый новый день случаются чудеса. И одно из них происходит сейчас, пока ты сидишь и смотришь в потолок, пока ты спишь, не видя снов, пока ты живешь, отрекаясь от жизни. Милая моя, любимая, спеши, торопись жить, не теряй дней — колких, маленьких и значимых. Не так уж много отпущено их нам, как казалось когда-то давно, в стрекозиной безграничности детства. Родная моя, хорошая, пойдем вместе, скорее, пойдем ловить губами жаркие секунды, зацеловывая щедрую судьбу, дарующую нам столько, что хватит на всех и останется идущим после. Желанная моя, не теряй дней, считая их бедными и тусклыми. Хватай, жадно хватай широкими глазами мир, пей взахлеб его цветные капли, раздаривая попутчикам брызги ликующего великолепия жизни. Радость моя, счастье мое, бежим скорей на свет, и будем в нем вместе. Потому что без тебя я не то, чтобы тоскую, но невыносимо устаю. Смертно устаю быть без тебя. Милая, милая… Не теряй ни дня, потому что именно сейчас происходят чудеса, и одно из них — ты сама, становящаяся негасимым солнцем на небе моих ладоней.

Аль Квотион

Земля людей нам всем завещана,
Но в безответчине умов
Она стоит как будто женщина,
Вдруг растерявшая сынов.
И тянет старческую жимолость
Как руки к каждому из нас,
Обрывок облака в ней вымолот
В седую бездну синих глаз,
Да не пытайтесь, не оспорите
Всю пройму лиственного сна,
Она горнило нашей совести,
И нами предана она.
А мы такие же. Мы нищие,
Мы растерявшие в бегах
Ее травинки-пальцы писчие,
Ее грудные берега.
Так даром никому не нужная,
Плевком тщедушным на рубле,
Лежит избитая, недужная,
Прекрасная земля людей.

Аль Квотион 

Остаешься как будто один,
Закрываешь глаза в потолок.
Этот вечер почти лебедин -
Белым криком струится у ног.
А вчера ты закрыл свою дверь,
Не жалея уже ни о чем.
Ты как будто один, но сквозь щель
Пахнет жизнью и пахнет жильем.
Да один ли? До света охоч, 
К тебе мрак прислонился плечом.
Слышишь? В дверь твою просится ночь
С человеческим бледным лицом.

Аль Квотион 

Будем жить в однодневных домишках
И слоняться тенями по свету,
Будем тайно стареть до одышки 
В коридорах, в улыбках, в конвертах.
Будем верить, что лучшее — дальше,
Будем помнить, о прошлом — ни слова,
И однажды, лениво заждавшись,
Выйдем в синюю дверь небосклона.
Отразимся глазами в витринах,
Ляжем вместе росою на поле,
Будем жить очень тихо и мирно,
Словно не было полночи боли. 

Аль Квотион

Не горечь страшна, не смертельная черная полночь,
Плюющая в сердце, в тебе загнездившись сперва,
А в самом конце вдруг понять, что все было неполным:
И боль — вполовину, и счастье — спустя рукава.
Да больше… Понять, что ты сам был посредственно мелким,
Как грубыми швами неделями жизни прошит,
И каждая — словно большая пустая подделка,
Ни холод, ни жар — все в полсилы и все в полдуши.
В полрта поцелуи, в полглаза понурое утро,
Растрачено время, оно все белей и белей.
Не горечь страшна. Страшно в самую позднюю мудрость
В конце своей жизни понять — тебя не было в ней.

Аль Квотион 

Звезда вела. 
Казалось, светит там,
Где ночь через оконное стекло
Течет, течет по мелким городам,
В висок вливаясь. 
И висок свело
Гудящей безразмерной пустотой.
А ты стоишь и смотришь на звезду.
Все было. 
Что-то будет и потом,
Но снова превратится в пустоту.
Нет жалости, нет грусти о былом,
Случилось чудо, да в каком году?
Закрой глаза и мятым рукавом
Сотри с окна вчерашнюю звезду.

Аль Квотион

Он неподвижно сидит, упираясь взглядом в стену. Может показаться, что его одолевает тяжесть тайных дум, или просто тоска озверело воет в уши, заставляя прятаться в этой прострации. Может показаться, что сам он мрачный колодец, и расплескивается из окружьев зрачков наполнившая его ночь. Но если внимательно присмотреться, то самое дно этого колодца покрыто детскими рисунками. А рядом лежат цветные мелки, ждущие рук. Может показаться, что он навеки обезмолвел. Но он вдыхает жизнь и ждет падения мировой немоты. Всякое может показаться, но ты не верь лживости взбалмошных фантазий, вслушивайся в его дыхание и доверяй только чуткости внутренних мембран, дрожащих в душе хрустальными крыльями стрекозы. И не трогай его, когда он неподвижно сидит, упираясь взглядом в стену. Он смотрит насквозь, он видит, как восходит солнце. 

Аль Квотион

Ты у окна, ты взвешиваешь вид, 
Простершийся пространством между нами,
И превращаются, ржавея от обид,
Черты лица в задумчивый орнамент. 
В лице твоем все есть: и степь, и лес,
И губы гор, и лоб сухих барханов,
Озера света, родинки небес,
В твоем лице все живо, многогранно.
Ты у окна, ты смотришь в те места,
Где из дождя сплетаются фонтаны,
Где я пою, где жизнь моя пуста,
Где жизнь моя полна самообмана,
Где сосны слов растут из гнили чувств,
Где серость неба просит синь гуаши,
Где дальше петь — как будто ни к чему,
Но замолчать — необъяснимо страшно.
Ты сквозь окно, сквозь век, сквозь мир глядишь
В тот мелкий день, где я за час меняюсь,
Где я, бессвязно вспугивая тишь,
Шепчу сквозь ночь: «Родная, я скучаю».

Аль Квотион

А когда ты уйдешь — небо тяжко обрушится вниз
И раздавит меня, закатает по горло в асфальт,
Сорняковая пляска пойдет меж заброшенных изб,
Растравянит полы. И мне станет мучительно жаль,
Что не слышал тебя, не всегда опускался к ногам,
Головой упираясь в колени, в дарение рук.
А когда ты уйдешь — разлетятся слова по слогам,
Опустеют, иссякнут и станут могилами букв. 
А когда ты уйдешь — я останусь латать паруса,
В них желание странствия к месту утраченных лиц,
В белый мысленный сад, в придуховный молчащий посад.
А когда ты уйдешь — хлынет море из лунных глазниц.
А когда ты уйдешь — когда время сожмется в хомут,
Выплетая терновую робу из суточных бед,
Когда только пустыня без жажды останется тут.
А когда ты уйдешь — не забудь погасить во мне свет.

Аль Квотион

Это не важно, что ждет впереди и на что я растрачу
Скудный задаток судьбы, не талант, а стакан
Времени, песенных слов и в конце быстрых строк — многозначий.
Это не важно, я гость здесь — не узнан, не зван. 
Это не важно, какой завершатся бедой развеселые годы,
С улиц каких меня выгонят ангелы в рай,
Пряча в шпаргалки небес мою ясную светлую одурь
И бестолковый, сумбурный, духовный раздрай.
Только бы видеть пальтишко, в котором ты ходишь по парку,
Издали видеть и знать — ты живешь, ты жива!
Только бы видеть и петь, и смеяться, и плакать,
Только бы видеть тебя и огнем вызревать.
Все остальное не важно, не ценно, на сердце не цельно -
Что уготовано дальше, что ждет впереди,
В черные пропасти глаз мне сойти или в черную землю 
С белой иконой любви на иссохшей груди.

Аль Квотион

Есть те, кого хочется любить. И есть другие, те, кого легко забывать. До страшного легко исчезают из памяти их черты, становясь белесыми пятнами без примет, исчезают их имена, становясь молчанием, исчезают они. И в моей жизни есть те люди, над лицами которых я не захотел склониться, проходя мимо, уходя все дальше. Кажется, они тянули руки мне навстречу, кажется, они что-то шептали сухими губами. Я все забыл. Я шел вперед к совсем другим, которых легче было понять, кого приятнее было видеть, с кем удобнее было стоять рядом. Люди исчезали. Из памяти, из жизни, из меня. Без боли, без чувства потери, словно и не было их никогда, этих людей. Но время идет, и со временем приходит жалость, приходят грусть и раскаяние. Невесомо они гнездятся в груди, невесомо и невыносимо. И сомнение, почти неразличимое под множеством отпечатков следов хороших идей о том, что все твое останется твоим, но все же сомнение. А вдруг моими, данными мне Богом были именно те, кто тянул навстречу руки, прощал равнодушие, печально смотрел в спину светлыми от слез глазами, те, кого я так и не смог полюбить?

Аль Квотион

Не уходи молча, исчезая без слов, ставя на будущем знак вопроса, погружая жизнь в ожидание возвращения, в вечное ожидание твоих шагов за дверью. Уходя, убивай надежду, трезво, решительно и беспощадно закрывая все двери. Не уходи так, словно кончается кислород, и становится нечем дышать, оставь хоть что-то — память или сожаление, ненависть или сны. Не уходи так, как затягивается пруд ряской, скрывая черное и честное зеркало воды. Не становись мучительно медленной в своей неизбежности и невозвратимости. Просто — не уходи. Останься со мной. Стою, шепчу в пустоту одно и то же заклинание: «Не уходи, не уходи, не уходи». Но ты молчишь и смотришь в окно так, что я не могу говорить. А за окном… Да что там за окном? Что ты высматриваешь в том равнодушном пейзаже, к чему стремишься, куда бежишь? Никто не ждет нас в мире за окном, никто не ищет, никто не узнает. Остается греть друг друга, заваривать чай, искать в темноте дорогу к свету, зализывать дыры в сердце, ловить губами тонкие пальцы, целовать глаза, щеки, лоб и бесконечно повторять: «Не уходи, не уходи, не уходи».

Аль Квотион

Стоял целый век под дверью и верил, что мне откроют.
Не те, видно, выбрал двери, а, может, не тот звонок.
Стоял на святом я месте, но было оно пустое.
А все же во что-то верил. Стоял там, как дурачок.
Псы лаяли сквозь заборы, кусали судьбу за кости,
Я кровь вытирал ладонью, я их целовал в оскал.
Меня не пускали люди. Меня бинтовали звезды.
Под теплым упругим небом я сладко бездомно спал.
Стоял бы и дальше, только разнылись на старость ноги,
Я, кажется, стал ленивым. Я, кажется, устаю.
Взять нечего — все я отдал, по слову, строке, по слогу.
До встречи, друзья. До встречи. Я вас буду ждать в раю.

Аль Квотион

Ты не в моей памяти, которая сонной старухой теряет свои скудные богатства из дырявой сумы прошлого. Ты не в моем завтрашнем дне, не проявляешься сомнительным эфемерным силуэтом на тонкой кожице будущности. Ты не в моем сердце, этом мышечном агрегате, яростно гоняющем кровь и штурмующем спазмами мигрени и без того больную голову. Ты даже не в голове, тяжелом вычислительном центре каждого шага и действия. Нет, ты стоишь в огромном пространстве, в той великой данности жизни, где деревья мокрыми псами стряхивают капли дождя, где разрозненные люди, переплетаясь с простором неба, создают мир настоящего, где слова звучат в полный голос, где любое прикосновение чувствуется сущим и живым. Ты именно здесь, в опасной близости с душой. И душа замирает. А жадные руки уже ищут твое тело, твое мерное, мягкое тепло, наспех и неуклюже расстегивают, обрывают пуговки скромности, которые звонко стучат, осыпаясь на пол. Ты здесь, ты не можешь быть нигде больше, ты рядом, ты со мной, в каждом мгновении бытия — сладко замершая душа, звонко падающие пуговички, обнажившаяся ключица счастья. И это — единственная истина, которую я узнал.

Аль Квотион

Каждый вечер ты идешь домой с работы. Ты проходишь по улочкам мимо домов измученного цвета, ты садишься в общественный транспорт и равнодушно едешь по звездам из пустоты в пустоту. Ты смотришь в мутное окно дребезжащего автобуса и видишь собственную жизнь в неизбежных долгах взятой ответственности и постоянном, неумолимом чувстве вины. Словно ты и вправду виноват, словно этот медленно ползущий город за стеклом — твое личное надгробие, словно кроме пустоты не существует ничего, как бы ни старался ты придумать осмысленный мир. Ты смотришь вокруг, ты ищешь хоть что-то — проблеск, просвет, цель, интерес, желание, хотя бы форточку с новым видом на пространство. Но за каждым поворотом дороги, жизни, судьбы, времени, стремлений и амбиций, ты, жаждущий новой перспективы, видишь все те же зубы домов измученного цвета, сжатые бесприютностью в тупик.

Аль Квотион

Цинизм похож на лезвие, которым
Готов ты препарировать весь мир.
Что есть любовь? Конечно, только морок.
Что есть печаль? К скучанию гарнир.
Шарниры, гайки, механичность жизни,
Итоги, цели, химикаты чувств.
Конечно, ты сейчас безукоризнен
И точно всех умнее, без причуд.
Да и стихи — расчет: слова, педали,
Строфа, ритмичность, схема, график, болт.
Ты разобрал гитару на детали,
Но музыку в ней так и не нашел.

Аль Квотион