Ты приносишь мне чай в черной кружке,
И с него начинается жизнь
Круговой безнадежной ловушкой,
По которой мне годы кружить.
Дом становится поездом в лето,
Уходящим в пути под откос.
Но не плачь, не ругайся, не сетуй,
Мы становимся стуком колес.
Время режет. Мы едем вслепую:
Только чай, только звон и жара.
И в вагончике мая, на стуле
Я играю с судьбой в дурака.
Проиграю стихи или солнце,
Проиграю порог или срок,
А судьба широко усмехнется:
«Из тебя никудышный игрок».
Ты приносишь мне чай. Но не надо
Отдавать мне свой мир и свой крест.
Ведь твоим, мне подаренным взглядом
Не смогу заплатить за проезд.

Аль Квотион

Я хотел тебя запомнить в этот вечер
Угловатым словом, впившимся в затылок,
Кружевным разнообразием оплечья.
Я хотел тебя согреть, но все остыло,
Покатилось медяками по карманам,
Зазвенело удалой базарной песней.
Я хотел тебя узнать, но без обмана.
Я хотел тебя сказать, но только честно.
Я бы даже подарил тебе, не жалко,
Сердце глупого пропащего поэта.
Но ты щелкала лениво зажигалкой,
Превращая нас из жизни в силуэты.
Я хотел с тобой уйти. Куда — не важно,
Лишь бы время не скосило безоглядно.
Я хотел тебя, да был весь в черной саже
Полурифм, твоей испачканных помадой.
Да и что теперь? Прошло. По дню, по мигу.
Превратилось в память, в самый дальний шум.
Ты осталась на страницах моей книги,
Той единственной, что я не напишу.

Аль Квотион

Забинтована марлей, оставшись опять нагой,
На любовь и на боль безраздельно, как мать щедра,
И вжимаясь мне в грудь вместо окрика в спину «стой»,
Моя жизнь пахнет ливнями, словно твоя рука. 
Сытым телом собрав придорожную пыль земли,
Зацепившись за каждый взгляд и за каждый столб,
Укрывая собой разностишья степной разлив,
Мое горе заштопано, словно бы твой подол.
В полузвон-полушепот сигая с худой груди,
Из монеток-молитв превращаясь в огромный шар,
Голубой, голубой, как небес пересвет вдали,
Мои песни прозрачные, словно твоя душа.
Неотрывно, внимательно, глядя во все насквозь,
Превращаясь в загар из звезд, в тишины завал,
И вбивая в ладони последний беззвучный гвоздь,
Мои ночи безлунные, словно твои глаза.
Я хотел бы смешать золу всех ушедших дней,
С натяжением новых, грядущих времен и жил,
И тебе подарить. Я хотел бы, молчи, не смей,
Глубоко, одержимо хотел бы тебя прожить.

Аль Квотион

Держись за пыл метаний и скитаний,
Держись за жажду знать и жажду жить.
Пока ты молод, смел и хулиганист,
Пока в глазах сложились витражи.
Сражайся, пой. В дремотное безделье
Не торопись. Смотри, смотри вокруг,
Смотри на всех. А достигая цели,
Опять иди, не опуская рук.
Потом поймешь, что молодость бесценна,
Потом поймешь, что все узлы судьбы - 
Прекрасная, единственная сцена,
И кем там быть — решаешь только ты.
Потом поймешь — ничто не повторится,
Потом поймешь — все было наяву,
Когда посмотришь из окна больницы
На первую весеннюю листву.

Аль Квотион

Я стану для тебя пустым письмом,
Я стану для тебя одним конвертом.
Я стану чем-то в мире прописном,
Я стану — для тебя. И это вектор
Движения до звезд, до тех вершин,
Когда душа выходит за пределы,
И запредельно строгая вершит,
Из слов пустых вершит судьбу и дело.
И тело для себя — собор, вокзал,
И время — его с каждым мигом меньше.
Так человек, которого ты знал,
Сливается в тебе со всем прошедшим,
Сливается со стенами домов,
Сливается с решеткой и оградой
В тебе, в тебе. И все прилюдно, но
Не позволяет пропадать и падать. 
Так человек в пространстве городском
Становится неуловимо ближним. 
Я стану для тебя пустым письмом.
А ты мне — только поводом. Для жизни.

Аль Квотион

Я, кажется, взрослый. И вроде бы, опыт
Не даром, не даром давался с трудом.
Давался рваниной — попробуй заштопать,
Давался крапивой, давался кнутом.
Не даром ушибом, не даром разбитым
Лицом паутинным под маской проблем.
Не даром не стержнем он стал, а орбитой,
Оплачен сполна, неизлечен никем.
Добытый упрямым изломанным духом,
Горбом приколоченный к хлипкой спине,
В рождении жизни, где смерть — повитуха,
Он логосом станет, горящим во мне.
Я выстругал разум, смахнул с себя стружку,
И вроде бы, взрослый. Немного. На пядь. 
Но я покупаю ребенку игрушки,
В которые сам не успел доиграть.

Аль Квотион

Рисунок. Ты рисуешь не себя,
Какого-то случайного ребенка,
Которому все в мире — беготня,
Которому весь мир еще не солган.
И краски для тебя — слова, слова,
Ты постигаешь их как замысел, как тайну.
Рисунок твой пока что угловат,
Пока еще не прочный, безымянный.
Но и сейчас в штрихах упругих букв
Уже видны мальчишьи заусенцы,
Глаза видны, загар поспешных рук
И крестик на веревочке у сердца.
И в этом смысл петь, когда темно,
И жить, когда все годы отболели.
Но знаешь, в этой графике стихов
Не колокольни мы, а колыбели. 

Аль Квотион

Состояние вечера. Вдохновение творчества. 
В белолиственном омуте проявление слов.
Ты стареешь, как рукопись, но все так же настойчиво
Ищешь в общей чумазости то, что все же светло.
И не зная, как правильно, ты опять ошибаешься,
Но бинтуешь изломанный человеческий дух.
За поэтом поэт. Не горят наши записи,
Но, увы, забываются, как следы оплеух.
За поэтом поэт, да босые по улицам
Мы идем с этим бинтиком до случайной звезды.
И не страшно — по грязи нам, и легко, если вдуматься,
И легко и безропотно, не касаясь земли.
И не важно — а узнан ли, и не важно — услышан ли,
Важно то, что ты есть еще и стоишь на краю.
И любовь… Веришь? К каждому. И смешное мальчишество.
Раньше нас убивали здесь. А теперь — продают.
А мы сеем воскресное по полям человечества,
Пишем рай, не умеючи без труда погибать.
Состояние творчества. Вдохновение вечера.
А вокруг — одиночество. А вокруг — тишина.

Аль Квотион

Слова порой бывают тяжелы,
Их не поднять без лишнего ущерба
Для душ живых. Живых? Скорей жилых. 
Но и атланты, говорят, ругали небо.
Да, говорят, ругали только так,
Когда им плечи обжигали звезды,
Когда они всю боль свою — в кулак,
Когда горячим становился рядом воздух.
У них все небо. У тебя — одни слова,
Которые ты прячешь под ресницы,
Чтобы однажды, время миновав,
В глазах людей секундно отразиться.
В любых глазах, затравленных от пьянств,
Или побитых, словно молью, нудью.
Да что там люди? Ты им не судья.
Как впрочем и они тебе — не судьи.

Аль Квотион

Пусть будет снег. Пусть ты сойдешь с пути,
И заблудившись в сонности прохожих,
Ты не успеешь встретиться к шести
С какой-нибудь бедой, на жизнь похожей.
И пусть ослепнув в тьме чужих дворов,
Ища тропу к всегда пустому дому,
Ты слово оголишь до спора, но
Останешься всего одной из формул,
Где в вычитании бессмысленных минут,
Ты в сумме дней найти стремишься смысл.
Пусть будет снег, пусть вьюги заметут
Сюжет судьбы, который не дописан.
И эта одинокость — как ушиб
На сердце черной дрянью изогнется.
Но я в черновиках твоей души
Рисую профиль утреннего солнца.

Аль Квотион

Апрель слегка в дрожи, апрель слегка снежит — то мысли весны о зиме,
То память о вьюгах, то весточка другу: «По снегу пишу я тебе».
Февральский мальчишка не слышит, он вышел, он прожил и гордо ушел
Земными путями в случайную память, в метелей растаявших шелк.
Апрель еще верит, но сколько апрелю той веры незримой дано,
Апрель еще пишет безмолвьем — в затишье: «Ты слышишь меня за весной?»
А ты смотришь в окна — мир выцвел и вогнут, и, кажется, сходит с ума,
Мир сдавлен и вздернут. Не хочется мерзнуть, читая интимность письма.
Но в легком морозе, легко, грациозно, меняя весь этот ландшафт,
Вдруг оловом дара, вдруг облаком пара из губ твоих рвется душа.

Аль Квотион

Вот новый мир. Родись к столу, отведай:
Поэтов не талант плодит, а спрос,
Безмыслие становится ответом
На каждый задаваемый вопрос. 
И я из тех, кто не вставал у края,
Кто не платил, а значит, не владел.
Но я стихи не пел, я ими лаял
На каждый столб, на каждый столп идей.
На внутричерепной бордель у встречных,
Всем мило улыбающихся дам,
На их мужей, мусолящих кишечный
Мыслительно-желудочный свой спазм.
На корм толпе из новостей и сказок,
На суженные бешенством зрачки.
Но я стихи не пел, я ими мазал,
Я ими этот чертов мир лечил. 

Аль Квотион

Я спою тебе песню, девочка,
Как зимовья глухую зыбь
Разменяет апрель на мелочь. Как
Зазвенят пятаки грозы.
Как менялась земля застылая,
Как любил я ее девиц,
Как спадало с людей бескрылие
Под весенние взгляды птиц.
Как ложились в глаза пшеничные
Голубые молитвы слез.
То ли свечкой я, то ли спичкой был,
То ли солнце в кармане нес.
И как было на свете чисто нам,
Как был свет этот нам велик,
Как сходила с престола истина
В смертных строк вековой черновик.
И как будет рождаться саженец
Новых песен под новый ритм,
Лишь стряхнет май с рубашки глаженой
Прямо в сердце мне ворох рифм.
Небеса поцелуют в темечко,
Горячо, горячо, светло!
Я принес тебе Бога, девочка
В рваной сумке своих стихов.

Аль Квотион

Не приноси домой безбрачия поэзии
И многоженства недописанных стихов,
Не приноси слова, идущие по лезвию,
По расписному разнозлачию хлебов.
Не приноси с собою рук горчичных, маятных
Тех, за которыми становишься больным.
Не приноси домой пустой скворечник мая ты,
Не приноси похмельной мертвой лебеды.
Не приноси своих элегий, в крик завернутых,
Как в мятый песнями, измученный кулек.
Не приноси мне вечер душный, вечер черный ты,
Не приноси кулак, не приноси курок.
Не приноси своей любви к шальным и немощным,
Не приноси домой свечу и керосин,
Не приноси ты этих мыслей швы и трещины,
Не приноси, не приноси, не приноси.

Не принесу домой поэзии, в которую
По вечерам над небом вслушивался Бог.
Не принесу слова, одетые соборами,
И спать уложенные черным на листок.
Не принесу с собою рук усталых, ищущих
По закромам души прощения для всех.
Не принесу я майских птиц и светлых нищенств их,
Не принесу я сердце, полное прорех.
Не принесу тоски за жизнь всех встречных, встреченных,
Всех полустрочных, полустраченных на крик,
Не принесу ни шва, ни вышивки, ни трещины.
Не принесу я керосин для чтенья книг.
Не принесу, не принесу, не бойся, милая,
Не растревожу твою теплую среду,
Твою по-детски беззаботную идиллию.
Не принесу. Пожму плечами и уйду.

Аль Квотион  

Что-то снова душа осунулась.
Все как прежде, да видно в чем-то мы
Виноваты всегда без умысла,
Вот и все вечера здесь черные.
И как дань ты несешь на улицу
Прописное в стихах бессмертие.
А душа все сильней сутулится,
Одеваясь дождем и ветрами. 
Оставайся в поэмном рубище,
По протокам рук неустойчивым,
Ради песен живым и любящим,
Оставайся всегда в одиночестве.
Твои дни впереди и будет им
Еще много даров и посвиста,
Твои дни, выходные, будние
Станут частью огромной повести. 
Станут сценой ли, станут партой ли,
На которой ты в боли, в мыле весь
Будешь стоя у вечной паперти
Подавать всем стихи, как милостыню. 

Аль Квотион

Если ты полюбишь — расстреляй поэтов,
Все поэты воры, падкие на баб.
Убелённы небом, до души распеты,
В них другие выси и другой масштаб.
Разгорятся звоном, опалив ресницы,
Заиконной тишью разобьют глаза.
Что же бабе делать? Только согласиться,
Только под сердечком мир для них связать.
Заплетут словами в шелковые ленты,
Да затянут туго на запястье дней.
Вот и плачут Зины, вот и гибнут Светы,
Только все им мнится — стала жизнь полней.
А поэтам мало — жадно, до износа
Сговорят до охов и прикажут петь
Имена девичьи, ноги, руки, косы
Всех, кто попадется в их шальную сеть.
Что же бабе делать, если смотрит вечность
На нее зрачками, полными пустынь,
Да с лица поэта, светлого, конечно?
Если у бессмертья женские черты?
Гибнут, гибнут бабы, в руки ухнув эти,
Плачут, плачут бабы, всех вокруг виня.
Если ты полюбишь — расстреляй поэтов.
Все поэты воры. 
Все. 
Кроме меня. 

Аль Квотион

Стоять. И продолжать быть этим словом,
Для дураков, для нищих и калек.
Стоять. Я уже сказан, растолкован.
Стоять в снегу и верить в этот снег.
И плакать над людьми, ругаясь матом,
И петь, и плакать, и молиться в них,
Стоять иконой в теле своем мятом,
И плакать, и любить своих, чужих.
Я путеводный свет для всех чумазых,
Больных и неприкаянных сирот,
Я крик их до разорванности связок,
Когда темно, когда вокруг темно.
Я ключ от рая пьяницам и шлюхам,
Бессмертным сердцем спившийся до дна,
И вьюга, эта тощая старуха -
Моя судьба, невеста и жена. 
Стоять. И оставаться зовом, звоном
Колоколов в заброшенных церквях,
И плакать, петь, и всех любить бездонно.
Стоять. И оставаться для тебя.

Аль Квотион

Не хочу ни лица, ни имени,
Отпусти меня петь в траву,
Чтобы душу до срока выменять,
Чтоб душа разошлась по шву,
Разлилась по дорогам песнями,
Да прошлась по ладам рукой,
Чтобы было от света весело,
Чтобы было от слов пестро.
Чтобы каждому, слышишь, каждому
Их хватило подать на стол,
Чтобы строки, как будто саженцы,
Прорастали в домах сквозь пол.
Чтобы спелым зеленым яблоком,
Опадали под жатный нож,
Чтобы зерна росли не якобы,
А вставали сквозь лай и ложь.
Чтобы распеленать все певчество
Из сырой бахромы зимы,
И любить свое человечество,
Человечность свою отмыть.
И не гнаться всегда за выгодой,
И открытой оставить дверь.

Не хотел ни лица, ни имени,
И не стало. 
Да что теперь…

Аль Квотион

Ты прожил бездумье, ты прожил безглазье,
И опыт творенья, и опыт возни,
В тебе это небо мешается с грязью,
Но это и есть та огромная жизнь,
В которой, построив нелепое судно
Из слов и условий, как прежде упрям,
По праву чужих, одиноких, безлюдных
Ты выберешь путь по окольным путям.
В котором все к сроку приходит в негодность,
В котором, со всеми в едином родстве,
По праву всех ждущих, по праву свободных
Ты каждую ночь будешь верить в рассвет. 
И каждую ночь, просыпаясь в граните,
Ты будешь всегда, сквозь мигрень и бронхит,
По праву всех нищих, бесславных, забытых
Писать на бумаге живые стихи. 

Аль Квотион