Да сколько можно этих слов?
Слова — разменная копейка,
Плоды прокуренных мозгов
На почве слякоти житейской.
Слова у всех, кому не лень
Ныть о дождях, жевать любовность.
А у меня от них мигрень,
А я хочу в немногословность.
Хочу быть голым до души,
Я так хочу, Господь помилуй,
Не пить, а петь, не жать, а жить,
И не идти — плясать по миру.
Да как плясать, когда вокруг
Вой душ стоит — хоть в уши вату.
И жалко их — до слез, до мук.
Они ни в чем не виноваты.
Ведь просто люди. Как и ты.
Но так кричат — что глушат небо.
Как не жалеть их нищеты,
Как каждого найти — под снегом?
Как отдышать их, отогреть
И отпустить на убыль снова?
Вот и стою — больной на треть
И всех бинтую битым словом.

Аль Квотион   

Писать стихи сейчас легко,
Так много тем есть: ОН и осень.
Слова на вкус как молоко,
И с привкусом клубники — после.
Возьми ноутбук, надень халат,
И вот — стихи. 
И вот вам — слово.
Язык! Родной язык богат,
В нем столько схожих есть глаголов,
К любви всегда уместна кровь.
И ты уже умнее прочих.
Для глубины идеи слов
Ставь в тексте больше многоточий.
Ну вот и все.
И ты — рифмач.
И слово твое стало делом.
В конце — картинку присобачь,
Чтобы любовь.
И чтоб блестело.
Побольше роз, побольше страз. 
А чтобы я тебя услышал,
Пиши стихи по многу раз,
Пиши их ярко красным шрифтом.

Поэзия — не балаган. 
Она сжирает жизнь поэта.
И вот он — бледен, нищ и пьян
Идет хромым по гроздьям света.
Все отдает. Всего себя.
И кормит сердцем своим стаи
Голодных слов в вольере дня.
И в сердце нарастает хаос.
Он был когда-то мальчуган,
Да захотел пешком до рая.
Поэзия — не балаган.
Но ты об этом не узнаешь.

Аль Квотион   

Пусти меня любить дворы,
Их грубую немногословность,
Их равнодушные дары,
Их нищую до слов духовность.
Позволь мне петь про боль округ,
Всю пустошь города изведать,
Врасти корнями слабых рук
В сырую стыль могилы деда.
Я так хочу пойти туда,
Где осень слизывает капли
С шинелей каменных солдат,
Где царство истины и кашля,
Где каждый звук — шероховат,
Где каждый день идет на убыль.
Я так хочу не ревновать
Твои накрашенные губы,
Я так хочу забыть тебя
И жить спокойно, монотонно,
Я так хочу… Но ведь болят
Во мне твоих ресниц иконы.
Ведь даже слово — предает,
Упрямо пишет на бумаге
Твой жадный, теплый, влажный рот.
Я захлебнулся в этой влаге.
Запутался в сетях волос,
И чту я эту сеть тугую,
Хвалю ту цепь, как верный пес.
Пусти меня любить другую.

Аль Квотион

Осень вгонит в печаль, но весной зацветет снова верба,
Это значит стихи, как ручьи, побегут по листу.
Не смотри ты с тоской и не режь звонким матом по небу,
Жизнь отплатит теплом тем, кто видит ее красоту.
Жизнь ведь женщина тоже, она любит доброе слово,
И ревнует, как черт, если гонишься ты за другой,
Так целуй ее жадно, целуй ее снова и снова,
И вжимай ее в грудь вместе с этой осенней хандрой.
Ну а если беда? Разве стоит с беды этой плакать?
Размахнись — и до неба, до звезд свое сердце подкинь.
Жизнь не любит предательств, не любит бесплодную мякоть,
Ту, что движет нас прочь от подаренных ею святынь.
Я ведь тоже бежал, я в лицо ее сыпал проклятья,
Было больно — рычал, было сладко — все видел подвох.
А она мне прощала. Стояла в растрепанном платье
На колючем песке человеческих глупых эпох.
Все пыталась мне стать не женой, так хотя бы сестрою,
Она лезла мне в душу, а я запирал на засов 
Дверь тщедушной души, дверь, которая стала стеною.
Только зря я не принял от женщины этой любовь.

Аль Квотион     

Не люби меня. Оно того не стоит.
Ну зачем тебе вся эта блажь?
Этот вечный неотложный поиск,
Этот продуваемый шалаш?
Ну зачем, зачем тебе терзаться
И смотреть, как я иду на свет
По железным рельсам мимо станций,
По прицельным бедам, как поэт.
Не люби, хорошая, не надо,
Ничего не даст эта любовь,
Только нервы портит — до распада,
Только душит пылью городов.
Я, моя хорошая, калека.
Болен словом. Болен им всерьез.
Не цветы дарю, а горечь века,
Безутешный, жадный стук колес,
Ругань дней, просоленных до пота,
Вкус тревог, охрипших до нужды,
Крылья птицы, пулей сбитой с лету,
И совсем немного от звезды.
Ты сама — уже почти седая
На моей разодранной груди.
Ну зачем тебе со мной по краю?
Не люби, родная, не люби.

Аль Квотион   

Не верю вам. Не верю, слышите?
Не надо делать умных глаз,
Не надо спорить, это лишнее,
Не надо слов, не надо ляс.
Не хочется мне вашей пристани
В конце удобного пути.
Ведь здесь у каждого — по истине.
А я не смог ее найти.
Все удивляюсь, небо щупаю,
И верю сбитым в кровь рукам.
Я до наивности, до глупости
Смотрю, смотрю по сторонам,
Читаю мир, как томик тоненький
Поэта, бывшего до нас.
Он пишет точно, пишет коротко
И без ответов на заказ.
Я больше верю в закулисную
Трагедию живых сердец,
Пока что верю еще в мысленность
И что всему придет конец.
Да что там, доживем до пятницы
И станет истина другой.
Вот потому я верю пьяницам,
С их раскуроченной душой.

Аль Квотион   

Поэты поют, потому что не петь им намного страшнее,
Любовь облекают не в слово, а в ветер — пусть будет для всех.
И кто-то останется просто стоять, кто-то двинет за нею,
Но только поэты шагнут из нее, сплюнув шепотом «эх».
Им осень — жена, им ревнивая осень — итог и подмога,
Они зацелованы сыростью дней и бессмыслием дел. 
И жизнь влюбленна в них, и дарит им много, и стелет дорогу
По каждому полю, по каждому снегу, по каждой беде.
А что же поэты? Идут по воде беспокойного ада,
И дышат рифмовником жизни на ладан, но чаще — на лад.
Когда сердце в кровь, но из раны льет свет — то не страшно и падать,
Когда губы в нить, но из глаз — благодать, то не страшно вставать.
Куда-то идут, перекур — снова в путь, им другого не нужно,
Им то ли звезда впереди, то ли в спину — ружье посмелей,
И гонят они, гонят вечно вперед беспокойную душу
Сквозь снег и метель, сквозь войну и тоску, сквозь уставших людей.
И пусть, с ними Бог, он стоит за плечом возле каждой ограды,
Не видя тех мелких банальных различий венца и свинца.
Не смейте держать их, не смейте кричать им в затылок не надо,
Им нужно дойти, им так нужно, так важно дойти до конца.
А что там, в конце? Кто там был — тот молчит. А кто скажет — тот не был.
Пора собираться, пора выходить, скоро будет темно.
Не нужно жалеть, ведь поэты босыми проходят по небу.
Они не умрут. Они просто уходят в восьмую из нот.

Аль Квотион    

Ты скажешь — пел. А я скажу — болело,
Не за себя, а просто — за людей.
Метель ломала нервы чем-то белым,
И становилось небо тяжелей.
Хотелось кануть, ветром стать, туманом,
Загородиться дымом городским,
Бывал я злым, растрепанным и пьяным,
Но я не знал, что можно быть другим.
Как их любить, людей этих бездумных,
Как их любить, далеких и чужих?
Хотя бы раз, хотя бы на минуту,
Обнять весь мир, как девушку — жених.
Как их любить, как плакать о минувших,
Когда в глазах уже совсем темно?
Вложил зерно Господь мне прямо в душу,
Но я не знал, как сеять то зерно.
Я кашлял словом. Вот же, на бумаге,
Нет, не стихи, а вирус строк и нот.
Все ждал любви, она стояла — в шаге,
За часом час, смотри, за годом год.
Под весом букв ломался позвоночник,
И каждый миг мне делался тюрьмой,
Я исчезал, я умирал построчно,
Ведь я не знал, что ты уже со мной.

Аль Квотион

Скажи, зачем проходит время?
Я не умел его ценить. 
Я раньше думал — мир поэмен,
Теперь я вижу — мир прожит.
Зачем, зачем желтеют листья
Календарей всех наших лиц?
Часы бегут от нас по-крысьи,
Мы тонем, корабли частиц,
В нас бреши строчек и отсрочек.
А мир — наш дом в краях судьбы,
Забыт тот дом и заколочен,
И в доме том забыты мы. 
Скажи, зачем мы ищем повод,
И бьем легко, и верим в чушь?
Скажи, зачем я бился словом
В сухой пергамент мертвых душ?
Мы сердце в скобках, мы сугробы
Всех зим, всех лет, всех плат, всех ран.
Скажи, зачем в нас столько злобы,
Прикрытой жаждою добра?
Скажи, зачем приходит старость
Как неизбежность, как приказ?
Скажи, а будем ли мы завтра?
Скажи, а есть ли мы сейчас?
Еще скажи, она простила?
И как ей там сейчас одной?
Скажи, она была красива
Когда жила моей вдовой?

Аль Квотион  

Ты скажешь: «слишком много боли
В словах твоих, словах осенних».
Не верь, не верь, за этой ширмой
Стоит любовь, ее любовь,
Той женщины, живой, глагольной,
Соавтора моих сомнений,
Соавтора моих ошибок, 
Соавтора всех этих слов.
Она целует в лоб горячий,
Она мне расправляет крылья,
В ее простуженном дыханьи
Я заблудился и пропал.
Она стоит за каждым плачем,
Она стоит за каждой былью,
Она течет из каждой раны
И лечит слабый идеал.
Она, она стучит часами,
Она на творчество крестила,
Она встречает у ковчега
Всех неприкаянных сирот.
И, занесенной над стихами,
Моей рукой она водила.
И в занесенной белым снегом
Моей душе она живет.

Аль Квотион  

Я подарю тебе свой старый старый свитер.
Он пахнет домом для меня.
Он пахнет мамой.
Подарок скромный, неумелый, неказистый.
Но для меня он значит много.
Он тот самый,
В котором я, закрыв глаза, играл на скрипке,
В котором шел любить весь мир,
А вышел в бойню.
Он помнит дни мои, надежды и ошибки,
Он помнит то, чего я сам уже не помню.
Пропитан бедами друзей и встречным ветром,
Немой тоской, с которой шел я за толпою,
И поцелуем. 
Представляешь? Самый первым.
Он пахнет мамой для меня. 
Он пахнет мною.
Всего лишь вещь.
Но ведь как-будто четверть жизни.
Всего лишь я. 
Но ведь и я зачем-то нужен?
Всего лишь свитер.
Но не хмурься с укоризной.
Он и тебе, поверь, любимая, послужит.
Таким прогретым моим сердцем реквизитом,
Когда поймешь ты, почему уходят люди.
Я подарю тебе всего лишь старый свитер…
Но он останется, когда меня не будет. 

Аль Квотион   

Уйдешь. А что оставишь нам?
Ты говоришь, что снег
Нетронутый. И клавиши
Рояля. И ковчег.
И музыку. Но музыка
Стихает по ночам.
Нет, ты оставишь узость нам
Идей о мелочах.
Оставишь мокрый, ягодный
День осени. Старье.
Оставишь только загнанность, 
Проклятие свое. 
Счета в хрустальной вазочке
За воздух и за свет.
Оставишь пыльный справочник
Людских сердец и лет.
Оставишь неизбывную,
Бессильную тоску.
Любовь альтернативную, 
Любовь в одну строку.
И пыль на этих улицах,
И новости газет,
В которых мир сутулится,
Оболган и раздет.
Наследство бесполезное,
Огрызки, хлам, тряпье.
Оставишь лишь поэзию.
Бессмертие свое…

Аль Квотион   

Вечер.
Время встречи.
Время быть вдвоем.
Время… 
Время лечит.
Время — водоём
Странствий и скитаний,
Боли и любви.
Время — это вечность.
Вечер.
Мы одни.
Где-то Бог бинтует
Город в чистый снег,
Где-то в хмарь людскую
Входит человек,
Превращаясь в оттиск,
Превращаясь в штамп,
Где-то треснут кости,
Брошенные псам.
Где-то, где-то, где-то…
Успокой меня.
Мы с тобой — сюжеты,
Мы с тобой — родня.
Вечер. Руки. Плечи.
Мудрость. Торжество.
Так родится слово.
Здесь — исток всего.
Вечер. 
Ты читаешь на моей груди
Общей нашей жизни
Общие стихи.

Аль Квотион  

Стели всем нам нетронутое поле,
Мой мальчик, созидая красоту,
Где женщины несут любовь в подоле,
Где пляшет небо на своем посту,
Пиши простор, дыханием прогретый,
Рисуй свободу каждого мазка.
Дурак вдруг превращается в поэта,
Когда его находят облака.
Дыши горячим словом в губы жизни,
Мой мальчик, свою молодость любя.
И будь капризным, хочешь — будь капризным.
Но чти ее, она — твоя семья,
Ту женщину, смешливую от света,
Ту женщину, прозрачную от мук.
Монах вдруг превращается в поэта,
Когда его находит нежность рук.
Кричи о том, что прожил, что ты видел,
Мой мальчик, нам молчание — тюрьма,
Целуя мир или на мир в обиде,
Ревнуя правду сквозь самообман.
Ищи ответы, раздавай советы,
Черти рассудком, как карандашом.
Мудрец вдруг превращается в поэта,
Когда находят мысли о большом.
Ступай вперед и знай, что ты — монета,
Тобой заплатят за сраженье вер.
Палач вдруг превращается в поэта,
Когда его находят взгляды жертв.

Аль Квотион  

Когда пойдет горлом дождь,
Когда подохнут слова,
Когда ты встанешь у края строки,
Когда вся ложь и вся дрожь
Увязнут в тине похвал,
Когда бездомность придет есть с руки,
Тогда запри на замок
Амбар сиротской души
От теплых губ, ядовитых, как ртуть,
Свяжи судьбу в узелок,
Потри на сердце ушиб
И собирайся в последний свой путь.
Иди вдоль брошенных глаз,
Корми собой воронье,
И улыбайся, так лучше для всех.
Пусть кто-то снова предаст,
Пусть кто-то снова убьет,
В тебе оставив сквозняк от прорех.
Пускай. Не требуй наград,
Шурши осенней листвой,
Но на последнем отрезке пути
Ты обернешься назад,
Туда, где нет ничего.
А значит будет легко уходить.

Аль Квотион  

Короткая осень проходит, ревнивая, лисья,
Короткая осень, короткий житейский урок.
И падают листья, тяжелые, мокрые листья,
И пишут «мы были!» под грузным движеньем сапог.
Цвета исчезают, тускнеют, бледнеют — мы были!,
Их, кажется, смыли дожди, проливные дожди.
Потеря тепла окупается болью предкрылий,
Минуты стареют — мы были! — Но ты еще жив,
Напой о себе, расскажи, мы ведь здесь не чужие,
О детстве, о планах — мы были! Оставь мне себя,
Оставь мне на память кварталы почти нежилые,
Оставь мне любовь или слово, оставь мне хоть взгляд.
Но падают листья — мы были! Кончается время
Осенних скитаний — мы были! Осенних стихов,
А я все стою между злом и добром, между всеми,
В попытке запомнить — мы были! Запомнить светло.
А люди идут и идут. Или падают листья?
И хочется все сохранить, сохранить навсегда:
Осины и руки, и время, березы и лица,
И осень, короткую осень, беду или дар.
Но люди идут — это листья в последнем этюде,
Но время простыло, промокло, меняет окрас,
Идут отчужденные люди, уставшие люди,
Все дальше идут и зачем то уходят от нас.
Уже не дослышать их, не добежать, не доехать,
Но что-то звучит и звучит, не дает мне забыть,
Звучит несмолкающим эхом, прощающим эхом:
Мы были! мы были! мы были. мы были. мы бы…

Аль Квотион   

Здесь пахнут сиренью и верою
Нагретые стены избы,
Здесь время того милосердия,
Которое ввек не избыть,
Здесь Бог пробирается травами
Под ноги босой детворы,
Здесь место спастись 
Между травлями,
Здесь время спасать.
Здесь обрыв
В покой,
В малословность,
В забвение,
В умение просто обнять
Тебя возле печки.
Здесь зрение
Находит кругом благодать. 
Здесь что-то от мудрости прожитых
Веков. Здесь способность прощать
Живет, словно в небо проросшая,
И словно с людьми сообща. 
И ты здесь становишься радостной,
Задумчивой тишью лесов,
Становишься знаменем, адресом
В проулки земных вечеров,
Где тепломолочной туманностью
Баюкают песни святынь,
Где мы вдруг становимся данностью,
Из мифа большой суеты.
Ты видишь? 
Все песни — разрезами
Болят и кровят на снегу.
Ты видишь? 
Стою между безднами,
Прозрачный от сердца до губ.
Ты видишь?
Тоска нелечимая
Стоит у меня за спиной.
Уедем в деревню, любимая,
Уедем дышать тишиной.

Аль Квотион  

Мне кажется, Вы станете старухой
И будете вязать для неба свитер,
И часто спать, и мерить взглядом сухо
Свой город из артрита и гранита.
Мне кажется, Вы станете циничней
И выключите врущий телевизор,
А на балконе разобьете птичник,
Как средство от тоски и ревматизма.
Мне кажется, Вы будете петь внукам,
Качая в люльке веру в продолженье,
И шить для них красивых ярких кукол,
Но как бы в долг, слегка, из одолженья.
Мне кажется, Вы спрячетесь за книги,
Чтобы молчать о времени ворчливо,
И в трении финансов и религий
Смотреть назад, где все до боли живо.
И вспоминать себя — смешной девчонкой,
Родителей, друзей уже ушедших,
Дни боли, застелившие мир черным,
Дни счастья — почему их было меньше?
Мне кажется, Вы станете музеем
Огромной жизни, взвешенной часами.
Но все же… Это, видимо, важнее:
Мне кажется, что я останусь с Вами.

Аль Квотион   

Последняя музыка стихнет,
Последняя музыка слов
Останутся голос и стих? Нет.
Останется время часов.
И будут пальто и билеты,
И будет дорога и свет,
И поезд до вечного где-то,
Где нас, как мне кажется, нет.
Закончится век. 
Я покину
Свой город, как Божий пустырь.
Закончится день. 
На руины
Вы мне принесете цветы.
Но все будет — поздним, минувшим
Но все будет  - новым, чужим.

Пусть память о нас будет лучше,
Чем были когда-либо мы.

Аль Квотион  

Сегодня набрал охапку
Опавших осенних песен.
В квартире — темно и зябко.
Под небом — весь мир словесен,
Под небом — светло и пусто,
Под небом — кричи и смейся.
Вчера все казалось грустным,
А завтра я буду весел.
Сегодня я где-то между,
Растекся душой по миру,
Стихами пророс сквозь одежду,
Раздал себя на сувениры,
Где буквой, 
Где строчкой, 
Где словом,
А только всегда ведь — в души.
Сегодня я стану новым,
А завтра, возможно, нужным.
Все двери в груди открыты,
По венам проходят люди.
Все прошлое — в кровь избито,
И в будущем будет трудно.
Но, знаешь…
До самой развязки 
Под небом — легко и чисто.
Так брось мне рассказывать сказки,
Что жизнь не имеет смысла.

Аль Квотион