Прикосновение к тайнам и загадкам истории Туркестана

П. П. Жакмон

Пётр Петрович Жакмон - офицер, автор воспоминаний об Оренбурге середины XIX столетия. Заметки П. П. Жакмона, написанные по личным его впечатлениям, содержат много деталей для более полной характеристики людей и нравов Оренбурга шевченковских времен.

В 1862 г. прибыли в Оренбург три итальянца: Меац, Гаваци и граф Литта [Итальянцев было четверо: представители высших ломбардских кругов Meazza, Gavazzi и Litta-Biumi, а также Riboldi; их сопровождал нанятый в Петербурге русско-французский переводчик Tessier. — rus_turk.], прося разрешения оренбургского генерал-губернатора отправиться в степь с тем, чтобы пробраться в Бухару, где ввиду открывшейся в Италии болезни на шелковичного червя они замышляли устроить свою филатуру и обучить бухарцев усовершенствованному методу воспитания шелковичного червя и разведения коконов, прося при этом А. П. Безака дать им для проезда в Бухару конвой из нескольких вооруженных конных казаков. Но А. П. Безак, приняв очень любезно итальянцев, прекрасно изъяснявшихся по-французски, сообщил им, что не имеет ничего против их поездки в степь, но не считает себя вправе дать им конвой из казаков, так как на это надо испросить высочайшее разрешение и такая посылка может иметь характер военной миссии, на которую он правительством не уполномочен, а что если они не боятся, то могут ехать на свой страх даже и в Бухару, но сам он этого плана не одобряет, потому что, зная коварство и вероломство азиатов, не может ручаться за то, что бухарцы выпустят их живыми из своих владений. Несмотря на такое предупреждение, Меац, Гаваци и граф Литта, взяв себе проводника-киргиза, ходившего несколько раз с караванами в Бухару, решили все-таки попытать счастие, тем более что, по словам их, вследствие господствовавшей в том году болезни на шелковичного червя, они испытывали сильный недостаток в коконах, и во многих местах Италии шелководство стало приходить в упадок.

Таким образом, в первых числах мая того же года Меац, Гаваци и граф Литта выехали из Оренбурга в двух дорожных тарантасах, запряженных каждый тройкою лошадей, причем при них находился проводник-киргиз. Итальянцы имели при себе запас коконов и шелковичного червя в разных периодах его развития, а также все необходимое для устройства образцовой филатуры. Они имели также хорошо снабженные фотографические аппараты и всевозможные заграничные консервы для путевого продовольствия. Будучи вооружены револьверами и стилетами, они не опасались случайных нападений в пути, тем более что двое из них обладали большою физическою силою. Раннею весною жары не наступают еще в степи, и погода стояла прелестная. Наши путешественники благополучно проследовали через Каракумские пески, нигде не встречая препятствия на пути своего следования, но когда они достигли границ Бухарского ханства, на одной из остановок проводник их, киргиз, неожиданно скрылся, успев при этом захватить не только свое имущество, но даже и верхнее платье одного из итальянцев.

Будучи хорошо вооружены, Меац, Гаваци и граф Литта решились продолжать путь в Бухару и осуществить в ней надежды и планы задуманного ими далекого путешествия. В один прекрасный летний день, присоединившись к небольшому русскому каравану, следовавшему из города Троицка Оренбургской губернии, они въехали в город Бухару, столицу бухарского эмира. Еще дорогою итальянцы сняли свое европейское платье и явились в костюмах персиян, не скрывая, однако, своей национальности и объявляя, что прожили некоторое время в Персии, и, действительно, они очень свободно изъяснялись на персидском языке. Но в Бухаре этот язык был мало понятен придворным эмира, в числе которых было не много образованных людей, а потому итальянцам пришлось изучать местное наречие. Выучившись несколько изъясняться по-бухарски, наши три иностранца стали хлопотать о том, чтобы им разрешено было представиться эмиру. Прождав неделю, они наконец удостоились чести предстать перед светлые очи повелителя Бухары.

В шестидесятых годах прошлого столетия русское правительство не имело еще своего представителя в Бухаре, и вообще из русских никто еще не проживал постоянно в Бухаре. С караванами приходили русские приказчики, представители крупных оренбургских торговцев, которые вели торг с Азией, а именно приказчики Деевых, Мякиньковых, Ключаревых и Дюковых. Но приказчики эти не заживались в Бухаре долее двух-трех дней и, сдав товары, получив деньги и навьючив верблюдов канаусами и сушеными фруктами, а подчас и хлопком, спешили вернуться обратно в Оренбург или в Троицк, а потому итальянцы, прибыв в Бухару, не могли ни в каком случае рассчитывать, если бы им оказаны были притеснения, на какую-либо помощь местных властей.

При приеме итальянцев бухарский эмир выразил через переводчика, несколько знакомого с персидским языком, свое удовольствие по поводу прибытия в его страну просвещенных иностранцев и надежду, что они принесут пользу своему и его государству. Доверие к итальянцам заметно возросло после любезного и, по-видимому, ласкового пpиeмa, оказанного им эмиром. Пользуясь благоприятной минутой дружеского к ним отношения местного населения, Меац, Гаваци и граф Литта устроили в Бухаре образцовую филатуру и стали обучать бухарцев-шелководов всем приемам воспитания и выхаживания шелковичного червя, который раньше того воспитывался примитивным способом при помощи животной теплоты, причем женщины выхаживали коконы, нося их теплоты ради между грудями. В часы досуга, чтобы позабавить бухарцев, итальянцы пускали в ход свои фотографические аппараты и снимали карточки и поясные портреты с самих бухарцев, их жен и детей. Эта забава, доставляя удовольствие бухарцам, в то же время возбудила среди местного населения и недоверие к иностранцам.

Панорама Бухары

Это недоверие еще сильнее возросло, когда итальянцы, не довольствуясь фотографическими снимками со знакомых им бухарцев, принадлежавших к разным классам народа, и составив из этих снимков интересную коллекцию, принялись фотографировать виды Бухары и ее окрестностей. Приближенные эмира тотчас же донесли ему, что, без сомнения, иностранцы — не кто иные, как шпионы, имеющие целью составить подробные планы и карты Бухарского ханства, с тем чтобы представить их своему королю и завоевать все ханство или предать его в руки русского правительства.

Такое нелепое предположение возникло на основании поверия, укоренившегося в народе, что Бухара сделается достоянием иностранцев в тот день, когда будут срисованы и нанесены на бумагу все ее города и жилые места. Долго эмир не сдавался на просьбы своих министров, но наконец, в июле месяце того же года, подписал указ об арестовании живущих в его пределах трех итальянцев как государственных преступников, посягающих на целость и независимость Бухары. 

Что писали об этом газеты в 1863 году

Весть об аресте Гаваци, Меаца и графа Литта получилась в Оренбурге только через несколько месяцев после заключения их в тюрьму, и притом дошла не официальным порядком, а частным путем, через приказчиков торгового дома Ключаревых. Потомственный почетный гражданин Семен Яковлевич Ключарев, не раз ходивший с караванами в Хиву и в Бухару и освободивший немало русских из хивинского плена еще во времена первого управления Оренбургским краем В. А. Перовского, явился и теперь первым к генерал-губернатору А. П. Безаку и сообщил ему об аресте и заключении в тюрьму трех итальянцев-шелководов.

Как только А. П. Безак получил через С. Я. Ключарева уведомление о задержании и заключении в тюрьму в Бухаре итальянцев, тотчас же сделал, согласно высочайше предоставленных ему особых прав, распоряжение о секвестрировании имущества и воспрещении торговли всем проживающим в Оренбурге по коммерческим делам подданным бухарского эмира. По сведениям городской полиции и городского управления, их насчитывалось в то время более тысячи человек, причем многие из них имели свои дома в Оренбурге и свои лавки на Гостином и на Меновом дворах. Те же из них, которые оказали сопротивление властям, были арестованы и отправлены в Оренбургский тюремный замок. Для этих арестованных было отведено особое помещение с отдельным двором, носившее наименование Азиатского каземата, в котором все было приспособлено к обиходу азиатских народов. [Помимо А. П. Безака, в деле освобождения итальянцев были задействованы и более высокие политические силы — rus_turk].

Арестованные бухарцы не на шутку испугались, причем среди них циркулировал слух, что им угрожает смертная казнь в том случае, если бухарский эмир решится лишить жизни трех итальянских туристов шелководов.

В виду такого печального положения, арестованные бухарцы просили начальство прислать им в тюрьму ахуна оренбургской соборной мечети для молитвословия ввиду наступавшей грозы, а также чтобы посоветоваться с ахуном, что им следует предпринять, чтобы получить желаемую свободу.

По прибытии в тюрьму, ахун совершил моление, а потом сочинил им коллективное прошение на имя эмира Бухары, в котором и просил его, чтобы он освободил трех арестованных им итальянцев и дозволил бы им вернуться на родину, так как в противном случае им, бухарским подданным, заключенным в тюрьму за сопротивление властям, угрожает не только лишение всего имущества, но даже и лишение жизни.

Это коллективное прошение было подписано всеми бухарскими подданными, проживавшими в те времена в Оренбурге, а неграмотные приложили к нему свою тамгу (печать в виде условного знака). Прошение было скреплено подписью и печатью соборного ахуна и вручено одному из верных киргиз, джигиту, который в виде летучки должен был день и ночь скакать в Бухару, меняя лошадей в каждом попутном ауле. На случай болезни этого посыльного джигита аульный старшина обязывался выбрать другого верного киргиза для доставления прошения до места назначения.

Несмотря на отсылку надежного киргиза-джигита в Бухару, проживавшие в Оренбурге подданные эмира жили под страхом смертной казни, и многие из них отказывались от пищи, проводя большую часть времени в молитве, и нередко офицеры, стоявшие в карауле, слышали в Азиатском каземате плач и воздыхания. Бухарские лавки на Азиатском Гостином и Меновом дворах, представлявшие собою в обыкновенное время ярмарочный торг, были теперь закрыты и запечатаны и охранялись часовыми.

Татары, торговавшие со степью, рассказывали, что джигиту, посланному с прошением к эмиру, киргизы в каждом ауле давали бесплатно самых лучших лошадей, кормили досыта джигита, а ночью привязывали к седлу веревками, чтобы он, задремав, не свалился. Не могу припомнить в точности, во сколько дней джигит домчался до Бухары. Слышно было только, что, приехав в Бухару, он не мог без посторонней помощи слезть с лошади, а его сняли, и через несколько дней он умер.

Через месяц после его отсылки Меац, Гаваци и граф Литта въезжали уже в Оренбург и, остановившись в номерах одной из лучших гостиниц, явились в тот же день к Безаку, и вечером того же дня заключенным в оренбургскую тюрьму бухарцам была возвращена свобода, секвестр над имуществом бухарцев был снят, и многие из них на другой же день выехали из Оренбурга, кто в Москву и в Нижний, а кто и на родину.

Я очень интересовался пребыванием итальянцев в плену у бухарцев, и по приезде их поспешил отправиться к брату Гаваци, у которого был в Оренбурге магазин шелковых изделий под фирмою «Лионского магазина».

Гаваци познакомил меня со своим братом и его товарищами, и вот, приблизительно, в каких выражениях Гаваци передал мне рассказ об одиннадцатимесячном их заключении в бухарском клоповнике.

«Мы прибыли благополучно в Бухару в первых числах июня, пробыв довольно долго в дороге, так как, лишившись своего проводника, бежавшего от нас и похитившего часть нашего имущества, мы старались найти попутчика из русских, торговавших в Бухаре, но, не отыскав такого, вынуждены были присоединиться к каравану, который вез в Бухару чугуны, котлы, железные изделия и мешки с русскою мелкою серебряною монетою, так как русские деньги в большом ходу в Бухаре.

Начальником каравана, к которому мы присоединились, или так называемый караван-баш, был опытный, уже престарелый бухарец, прекрасно знакомый с путем нашего следования. Но он был вообще молчалив, и мы не могли ничего узнать от него об эмире и о жизни в Бухаре. Гораздо словоохотливее оказался русский приказчик одного из торговцев города Троицка, сопровождавший этот караван. К сожалению, все мы очень мало знакомы с русским языком, а потому понимали не все, что он передавал нам. Из его слов мы, однако, поняли, что бухарцы хотя и не воинственный, а более торговый народ, все-таки очень грубы и при случае жестоки и злы. Так, например, он нам передавал, что когда какой либо торговец очень разбогатеет, то эмир требует, чтобы он отдал ему все свои деньги, а ежели он на это не соглашается, то его хватают, завязывают ему глаза и потом бросают с высоты минарета мечети. Смертная казнь тоже происходить при ужасных условиях в Бухаре. Преступников, осужденных на смерть, привозят на базар связанными, как баранов. Сначала перережут всех баранов, а потом этими же ножами режут горло преступникам.

Н. Н. Каразин. Казнь преступников в Бухаре

По прибытии в Бухару, отдохнув несколько дней от дороги, мы тотчас же деятельно принялись за устройство образцовой филатуры. Шелководство не процветает в Бухаре, хотя климатические условия здесь вполне благоприятны для разведения шелковичного червя.

Насколько бухарцы малоопытны в выхаживании коконов, можно судить уже по тому, что женщины в эпоху развития шелковичных червей носят их между грудями, поддерживая в них таким примитивным способом необходимую им высокую температуру. Когда устройство филатуры было нами окончено, мы принялись за разматывание шелка и за выделывание ткани грубой и тонкой, указывая им различные способы и приемы, практикуемые при этом у нас в Италии, и старались всячески заинтересовать этим делом бухарцев, делая им надлежащие указания, как следует работать, не перерывая нитки и не делая узлов. Но они качали головами и признавали нашу систему слишком сложною и неудовлетворяющею их требованиям, и вообще отнеслись недоверчиво ко всем нашим указания. Были, однако, и среди них люди, которые нас понимали и старались запомнить наши слова и спешили исполнить наши требования по закупке для нас коконов, так как в 1861 и 1862 годах у нас в Италии появилась болезнь на шелковичного червя, и через это наши филатуры пришли в упадок. После представления нашего эмиру Бухары дело наше пошло лучше, и мы почти уже стали надеяться на счастливый исход предпринятой нами рискованной поездки. В свободное от занятий время мы при помощи бывших при нас фотографических аппаратов стали фотографировать портреты приближенных эмира и знатных торговцев Бухары.

Это занятие очень понравилось бухарцам. Оно их занимало и льстило их самолюбию. Без всяких хлопот и затраты денег они имели свои портреты и портреты всех членов своей семьи. Желая сохранить на память о нашем путешествии виды Бухары, мы сфотографировали дворец эмира, рыночную площадь и русский караван, нагруженный при нас хлопком и сушеными фруктами. Снимки эти почему-то возбудили недоверие среди населения Бухары, и на наш счет стали циркулировать в народе неблагоприятные слухи. Говорили, что мы — английские шпионы, и что так точно, как Англия завоевала Индию, так же теперь она собирается завоевать и Бухарское ханство. Слухи эти дошли до эмира, который приказал приостановить наше дело в Бухаре и учредить над нами строгий надзор.

Тщетно один из министров эмира, престарелый и опытный торговец, который не раз бывал в Оренбурге, и которому удавалось посещать русские рынки в Нижнем Новгороде и в Москве, старался рассеять эту молву, защищая нас перед эмиром и объясняя ему цель нашей поездки, он не только не смог изменить решение эмира, но даже сам подвергся опале. Его сочли за изменника, имущество его было конфисковано, и сам он брошен в тюрьму. Агитация против нас росла с каждым днем при бухарском дворе, и наконец министры уговорили эмира подписать указ о нашем аресте.

Для приведения в исполнение этого замысла бухарцы прибегли к следующей хитрости. Они просили нас дать им несколько фотографических снимков. Ничего не подозревая, мы отобрали и передали им несколько самых удачных экземпляров лиц и видов Бухары. На другой день один из министров эмира, в сопровождении переодетой стражи, явился к нам в то время, как мы обедали, и объявил, что эмир, убедившись в том, что мы занимаемся фотографированием и сниманием планов Бухары, что строго воспрещается законом, утвердился в мысли, что мы английские шпионы, и приказал нас арестовать как государственных преступников. Тотчас же фотографические аппараты были у нас отобраны вместе со всеми к ним принадлежностями и остававшимися у нас снимками, и мы были посажены в особую бухарскую тюрьму, именуемую клоповником.

Тюрьма наша представляла собою маленький невымощенный двор, длиною не более четырех аршин и шириною в одну сажень, окруженный со всех сторон высокими каменными стенами, сложенными из кирпича. Ни навеса, ни крыши над этим двором не было. В жаркие дни солнце жгло нестерпимо, в дождь вода лилась прямо на голову. Вот сюда-то через узкую дверь втолкнула нас стража эмира и заперла за нами железную дверь двумя большими железными замками. Два раза в день двери нашей тюрьмы открывались, и в присутствии стражи, стоявшей у дверей, входил к нам тюремщик, принося пищу и кувшин с водой. Пища эта состояла из небольшой чашки вареного рису и тарелки сушеных фруктов: шепталы, кишмишу и ала-бухара. Для питья была в кувшине мутная вода, которой было далеко не достаточно, чтобы утолить троим жажду, и из которой мы уделяли еще часть на умывание лица и рук.

Из наших вещей нам ничего не позволили взять с собой, когда нас заперли в клоповник; только когда я заболел лихорадкою и не мог спать на голой земле, то нам позволили взять наши одеяла и подушки, а наших железных складных кроватей нам все-таки не выдали из опасения, что мы можем выломать из них железные перекладины и употребить их как орудия, чтобы сделать пролом в стене и совершить побег из тюрьмы. Пока стояла теплая погода, мы кое-как довольствовались отпускаемою нам скудною пищею, но с наступлением холодов, сопровождавшихся дождями, положение наше стало очень тяжелым. Днем еще иногда проглядывало солнце, обогревавшее нас, но ночью сырость и холода давали себя чувствовать. Ко всем нашим бедствиям присоединились еще мучения, испытываемые ночью от укушений клопами, которых в нашей тюрьме были миллионы. Чтобы избавиться от этих насекомых, мучивших нас нестерпимо, мы на день снимали с себя белье, вывешивали его на солнце, а насекомых уничтожали всячески. Вскоре сырость, холод и плохой режим нашего заключения повлияли неблагоприятно на наше здоровье. Все мы переболели лихорадкою, и тут только тюремщики наши, видя, что мы лежим на голой земле, принесли нам соломы и наши теплые одеяла. Но и с этими постелями было не лучше, когда пошли продолжительные дожди, от которых мы промокли насквозь, так как над нашей тюрьмой крыши не было. Только в половине зимы, когда дожди шли попеременно со снегом, и когда случайно пришел к нам в клоповник один из министров эмира, нам удалось упросить его, чтобы хотя один угол нашей тюрьмы был накрыт досками, и в этом сухом уголку мы грелись и сушились по очереди.

Нужно ли говорить о том, до чего бесцельна и безотрадна была наша жизнь в бухарской тюрьме? Мы не имели при себе ни книг, ни письменных принадлежностей, да если бы даже мы могли писать, чтобы известить своих родных и соотечественников о своем печальном положении, то и тогда бы никто не согласился отправить нашу корреспонденцию, да и деньги при аресте были у нас отобраны, так что мы не могли никого подкупить.

Единственная книга, бывшая при нас, было маленькое евангелие в шагреневом переплете, которое я носил постоянно при себе и с которым никогда не расставался. Мы читали из него ежедневно, каждый по одной главе, и молитва и твердая вера поддерживали нас среди печальных дней нашего тюремного заключения. По вечерам, оставаясь впотьмах и не будучи в состоянии долго уснуть от холода и нестерпимых укушений клопов, мы поочередно рассказывали друг другу эпизоды из нашего детства и юности, или принимались петь молитвы и песни нашей родины. Сверх наших физических мучений, мы подвергались еще и особого рода нравственным пыткам и унижениям, сопровождавшимся истязаниями. Среди дня на стены нашей тюрьмы с наружной стороны при помощи лестниц и веревок влезали мальчики, девочки и юноши. Забравшись на стену и устроившись на ней поудобнее, они начинали над нами смеяться, показывали нам язык, плевали на нас, бросали в нас грязью и выливали нам на голову помои и всякие нечистоты. Одним словом, они старались всячески нас оскорбить, и это продолжалось изо дня в день. Были даже взрослые молодые люди такие злые и жестокие, которые бросали нам в голову твердые предметы вроде камней и кирпичей, и мы до того ожесточились, что ежели бы кто-нибудь из наших обидчиков свалился с высокой стены и упал бы к нам в тюрьму, то ему плохо бы пришлось. Но вот наступила уже и весна.

Из нас троих я оказался всех слабее здоровьем. Плохая пища, сырость тюрьмы, недостаток сна от нестерпимого укушения клопами и отсутствие воды, чтобы мыться и принимать хоть изредка ванну, все это повлияло на меня так сильно, что ко мне привязалась перемежающаяся лихорадка, которая мучила меня через день. Хотя по заявлению и настоятельной нашей просьбе тюремщик давал нам в достаточном количестве хинин, который мы принимали по десяти гран в день, но лекарство не приносило никакой пользы, так как главною причиною болезни являлись неблагоприятные гигиенические условия, в которых мы находились, и изменить которые было не в нашей власти. Ко всем неприятностям нашего заключения присоединилось еще судебное следствие, назначенное к производству над нами, по приказанию эмира. В клоповник к нам был командирован чиновник, который вместе с письмоводителем снимал с нас допрос и записывал наши показания. Вопросы делались по-русски письмоводителем, говорившим немного на этом языке, но чиновник говорил с нами по-татарски, объясняясь свободно на этом языке [самим итальянцам владеть языком было не обязательно: в экспедиции их сопровождали переводчики, которые также попали в заключение — rus_turk]. Хотя никто из свиты эмира не знал ни одного слова по-итальянски, но судьи наши потребовали от нас бумаги, выданные нам из нашего посольства в С.-Петербурге. В этих бумагах находился декрет итальянского короля, разрешающий нам поездку в Бухару, и пропуск русского правительства на поездку нашу в Среднюю Азию для закупки коконов и для устройства образцовой филатуры в самой Бухаре.

Дворец эмира

Чиновник эмира, присланный к нам в тюрьму для обследования нашего дела, оказался разорившимся коммерсантом, который по своим торговым делам бывал в Петербурге и в Одессе, имел знакомство с англичанами и выучился немного английскому языку. Он почему-то вообразил себе, что мы — переодетые англичане, выдающие себя за итальянцев, и, просмотрев наши бумаги и не поняв в них ровно ничего, был этим очень удивлен и раздосадован и удовольствовался нашими показаниями, записанными частью по-русски, частью на местном наречии, к которому мы уже успели прислушаться и на котором могли изъясняться. После снятого с нас допроса с нас взяли подписку в том, что мы не будем сообщать ни своему правительству, ни английской королеве всего того, что нам известно о численности войск Бухары и о средствах ее к обороне на случай войны, а также о том, как эмир Бухары правит своей страной.

Военный парад в Бухаре

В числе взведенных на нас обвинений упоминалось, что мы дозволили себе неприличные насмешки по адресу бухарской армии. Поводом к этому обвинению послужило следующее обстоятельство. Однажды, будучи еще на свободе, мы увидали, как обучают бухарских солдат строевой службе. Все они стояли в одну шеренгу, имея палки в руках вместо ружей, и, стоя на месте, поднимали под музыку то правую, то левую ногу, но все это выходило у них как-то неловко, и некоторые из них, потеряв равновесие, падали, увлекая в своем падении и товарищей. Обмундирование их состояло из курток, обшитых цветною тесьмою, а обучающий был беглый русский барабанщик, получавший, как нам говорили, хорошее жалованье. Музыка состояла в том, что бухарцы ударяли палками в железные сковороды, а некоторые били немилосердно по медным тазам. Получалась невообразимая какофония, и мы, смотря на эту картину, смеялись от души и даже сняли фотографический снимок с этого войска.

Но обращаюсь снова к воспоминаниям о клоповнике. Лишенные свободы, света и воздуха, мы задыхались в своей ужасной тюрьме. Скудная пища, которую нам давали, не была в состоянии поддерживать наши силы. По счастью, одному из нас удалось пронести в тюрьму бутыль с водкой, и вот мы ежедневно перед обедом выпивали по маленькой рюмочке спирту. Но наконец бутыль эта, хранившаяся у нас под видом лекарства и зарытая в землю в самом темном углу тюрьмы, стала опустошаться, и мы должны были довольствоваться несколькими каплями спирта, выпиваемого с чайной ложки.

Однажды утром, когда мы только что прочли главу из евангелия от Иоанна о появлении Христа среди учеников Его на берегу моря и о последовавшем за тем чудном лове рыбы, около тюрьмы нашей послышался шум и говор, и вслед за тем дверь ее с шумом отворилась, и в клоповник наш вошел первый министр эмира в сопровождении стражи и толпы любопытных обоего пола и приказал нам тотчас следовать за ним.

В первую минуту при появлении этих неожиданных гостей мы несколько встревожились, ожидая себе каких-нибудь новых бедствий, но положение наше было до того тяжелое и нестерпимое, что мы были готовы на все, лишь бы выйти из этого отвратительного клоповника. Выйдя из своей тюрьмы, мы впервые вдохнули в себя струю чистого воздуха. Стояла чудная погода. Хотя солнце было уже высоко, и жара уже давала себя чувствовать, невозможность двигаться придавала нам крылья, хотя, потеряв привычку ходить, мы шли, как пьяные, качаясь из стороны в сторону, и едва мы успели дойти до дворца эмира, как вдруг я почувствовал себя дурно и упал в обморок. Когда я пришел в себя, то увидал, что около меня суетились Меац и граф Литта, спрыскивая меня водою и стараясь всячески привести в чувство. Я выпил несколько глотков воды и с трудом сел на подушку, лежавшую около меня.

Не выходя из дворца эмира, нам объявили, что мы свободны, причем нам были возвращены наши деньги за удержанием из них большей половины за продовольствие наше в клоповнике, состоявшее, как я уже говорил, из вареного риса и сушеных фруктов, отпускаемых нам раз в сутки в очень малом количестве. Вещи наши были нам только частью возвращены. Более половины их пропало. При этом взята была с нас подписка, что мы остаемся всем довольны, и что деньги и вещи возвращены нам сполна. Так окончилось наше одиннадцатимесячное заключение в бухарском клоповнике. Свободе нашей мы обязаны были оренбургскому генерал-губернатору, генерал-адъютанту А. П. Безаку.

Александр Павлович Безак (1800—1868, Санкт-Петербург) — генерал-адъютант, генерал от артиллерии, в 1860-65 гг. оренбургский генерал-губернатор, затем генерал-губернатор Юго-Западного края.

Возблагодарив Господа Бога горячею молитвою за свое спасение, мы в тот же день выехали из Бухары с тощим багажом, уцелевшим у нас по выходе из клоповника».

П. П. Жакмон. Из воспоминаний оренбургского старожила // Исторический вестник, 1906, № 7.

rus-turk.livejournal.com