«Я родился летом на ржаном поле во время жатвы… Принимала меня родная бабушка Евдокия Ивановна со словами: “быть молодцу работящим и мужчиной настоящим”», - так начинаются воспоминания полковника Харитона Алексеевича Лобанова (1908-1999). Он появился на свет в большой крестьянской семье в вологодской деревне Низкая Грива. Все мужчины в роду служили солдатами, кто-то и положенные в свое время 25 лет. И Харитон Алексеевич отслужил 26 лет офицером уже Советской армии.

Хотя о военной карьере он не мечтал, работал ткацким подмастером, учился на рабфаке. В 1931 г. по партийному спецнабору умного энергичного парня направляют в Московскую артиллерийскую школу, после которой направляют на Дальний Восток, где он и отслужил 16 лет, последовательно проходя все командирские ступени. В годы Великой Отечественной Х. Лобанов – начальник штаба полка, командир дивизиона, полка, бригады. Он описывает тяжелую службу в военные годы, когда приходилось не только готовить кадры для фронта, но и просто выживать в монгольских степях... К сожалению, Харитон Алексеевич не написал о последовавшем затем наступлении в августе 1945-го, о своих нескольких командировках на запад для получения боевого опыта. Никогда он не рассказывал и о том, что высадившиеся в тылу наших войск самураи на глазах у матери убили двух его малолетних сыновей…

В истории Великой Отечественной пишется: «Войска Забайкальского фронта, преодолев безводные степи Внутренней Монголии и приграничные укрепленные районы на солуньском и хайларском направлениях, разгромили противостоящие части 44, 30 и 4-й армий противника, преодолели хребет Большой Хинган и к 18.8.45 г. вышли на рубеж Чжанбэй, Жэхэ, Чифын, Тунляо, Ванемяо, Чжаланьтунь, Яэрдай».

17 августа 1945 г. наша 17-я армия в основном преодолела Большой Хинган, а  18 августа подполковник Х.А. Лобанов был награжден орденом Красного Знамени «за образцовое выполнение заданий командования на фронте борьбы с японским милитаризмом и проявленные при этом доблесть и мужество». Среди его наград орден Ленина, два -  Красного Знамени, два -  Отечественной войны 1 и 2 степени и орден Красной Звезды.

Сегодня, когда некоторые «эксперты» продолжают настаивать на том, что наша армия не умела воевать, необходимо вспоминать таких русских офицеров, как Харитон Лобанов – отлично подготовленных профессионально, волевых, способных отстаивать свое мнение перед высоким начальством, противостоять любому противнику и в годы Великой Отечественной, и в годы холодной войны.

«Столетие» публикует две главы из неизданных воспоминаний Х.А. Лобанова, предоставленных редакции его сыном - кандидатом технических наук Геннадием Харитоновичем Лобановым. 

 

 

В Монголии, 1941–1945 гг.

Как известно, политическая и военная обстановка на Дальнем Востоке в 1941–1943 гг. была крайне напряженной. Японское правительство усиленно готовилось вступить в войну с Советским Союзом, укрепляло Квантунскую армию и военно-морской флот у границ СССР и Монгольской народной республики (МНР). Мы же, вынужденные держать немалый контингент войск на Дальнем Востоке, постоянно его готовили к боевым действиям: оборудовали укрепрайоны, готовили плацдармы.

В 1941 году 185-й артиллерийский полк (АП), получив большое пополнение в личном составе и матчасти, передислоцировался из Забайкалья в МНР, где его разделили на два артполка (185-й и 629-й), каждый из которых должен был готовить новые батареи, дивизионы и укомплектовывать их в полки, с целью отправки на запад, на фронт. При этом сроки боевого сколачивания каждого такого нового полка устанавливались предельно сжатые - не более 3–4 месяцев. Одновременно нам самим следовало быть постоянно в полной боевой готовности: либо для отражения японской агрессии, либо для отправки на фронт – на запад.

При разделении полков я был назначен начальником штаба 629-го АП, в должности которого прослужил более полутора лет. Чтобы подготовить командиров всех рангов, сержантов и солдат для вновь созданного артполка, требовалось проводить много тренировочных занятий с командирами батарей, дивизионов и штабов на миниатюрных полигонах, а также проводить практические учения на местности с боевыми стрельбами.

 

Вся эта кипучая деятельность увлекала и заставляла много работать над собой по организации и управлению крупными массами артиллерии с использованием новой техники, с учетом опыта, уже полученного на фронтах Великой Отечественной.

 

Когда было подготовлено и отправлено пять артиллерийских полков, меня (в феврале 1943-го) назначили командиром 809-го отдельного разведывательного артиллерийского дивизиона (ОРАД) 17-й армии, который сформировывался в г. Баян-Тюмени (МНР). Так я впервые стал единоначальником отдельной «высокотехнологичной и инновационной» (как сказали бы сегодня) части армейского масштаба.

809-й ОРАД состоял из 10 подразделений: штаба, оптической, топографической, фотограмметрической и звукометрической батарей, батареи управления, метеорологического и хозяйственного взводов, медчасти и приданного отдельного артиллерийско-корректировочного авиаотряда в составе 10 самолетов Р-10 и У-2. Все подразделения имели грузовые и специальные машины, а всего автопарк состоял из 45 автомашин. В течение года ОРАД несколько раз выезжал на отдельные полковые, дивизионные и армейские учения, за результаты которых я всегда получал отличную оценку от командования армии. Теоретические, специальные вопросы в основном изучались и отрабатывались зимой – в стационарных лабораториях, классах, на полигонах. Летом обычно проводились специальные учения ОРАД по разведке боевых порядков противника с имитацией стрельбы «артиллерии противника».

По истечении менее одного года в должности командира ОРАД (октябрь 43-го) командование 17-й армии награждает меня орденом Отечественной войны II степени и назначает командиром 185-го тяжелого армейского артиллерийского полка Резерва Верховного Главнокомандования (РВГК), и придает этому полку 809-й ОРАД и авиаотряд 17-й армии.

Таким образом, подготовленные и сколоченные во взаимодействии 809-й ОРАД и авиаотряд оказались снова в моем подчинении, чему я крайне был обрадован. В то же время на меня возлагалась большая ответственность. Итак, снова упорная работа над собой, обучение командиров подразделений и штабов. Усиленная боевая и политическая подготовка всех подразделений. Но, помимо всего прочего, предстояла борьба за здоровье личного состава…

Здесь надо начать с того, что большая часть территории Монголии степно-пустынная. Климат резко континентальный. Леса нет, дорог нет, воды нет. Зимой сильные, до –55°, морозы, весной и осенью метели, ветра, дующие с колоссальной скоростью. Снег смешивался с песком и галькой так, что после бури с успехом можно было двигаться на автомашине по как бы утрамбованной поверхности. Летом в дневные часы сильная жара до 45–50°, ночью, особенно в июле-августе, температура падает ниже 0 ° (иногда до –5-10 °).

Особые трудности были с пресной питьевой водой. Множество солончаковых озер, а пресная вода отсутствует. В искусственных колодцах на малой глубине подземные воды также имеют соленый привкус. А строить колодцы на больших глубинах не всегда было возможно, хотя и глубинная вода тоже имеет специфический привкус. Из-за отсутствия нормальной питьевой воды у многих постоянно болели желудки.

…В Монголии, в Улан-Цирикском военном гарнизоне, стояли: 36 стрелковая дивизия, 185-й тяжелый армейский АП РВГК (которым я командовал), 629-й корпусной пушечный полк, отдельный противотанковый дивизион. Гарнизону было приказано прежде всего организовать круговую оборону, с глубоким противотанковым рвом, оборудовать полковые и батальонные узлы сопротивления, установить круглосуточное наблюдение… Поэтому весь личный состав осенью 1942 – весной 1943 гг. был занят этими работами и круглосуточно находился в полной боевой готовности на случай внезапного нападения противника.

Полк располагался на открытой, степной местности, в летних лагерных палатках, и с наступлением осенних монгольских холодов (40–45°) и сильных ветров вынужден был зарываться в землю, что дополнительно прибавляло физических нагрузок на молодых солдат – мальчишек.

 

Спать приходилось по 4–5 часов в сутки, а питание было ­– 2-я военная норма (полуголодная!). В пехотных полках 36-й дивизии началась страшная болезнь – дистрофия, от которой стало погибать много молодых солдат (за что, кстати, ряд командиров пехотных полков и батальонов поплатились своими погонами, с направлением в штрафные батальоны на западный фронт...).

 

В моем полку случаев дистрофии не было, т.к. принимались меры по обеспечению дополнительным питанием – мясом диких коз, которые большими стадами бродили по монгольским степям.

Охота на коз была организована мною на трех грузовых автомашинах, в кузовах которых располагались по 2–3 снайпера с оптическими прицелами на карабинах. Они отстреливали ежедневно по 150 – 200 коз (ведь приходилось помогать пехотным полкам 36-й дивизии, у которых автомашин и бензина для этой цели не было).

В летнее время, когда стада диких коз, по каким-то природным условиям, уходили за границу – в степно-пустынные районы внутренней Монголии, приходилось организовывать дополнительное питание за счет свежей рыбы из озера Буир-Нур, которое находилось в 120 км от нашего гарнизона. С этой целью были собраны все солдаты и сержанты – сыновья рыбаков из районов Байкала и сибирских рек, которых направили в краткосрочные отпуска, чтобы они привезли из дома необходимые рыболовные снасти (неводы, сети и т.п.). И в скором времени у нас началась ловля рыбы (в основном крупного сазана). Как и с козами, мы стали не только обеспечивать свой полк, но и помогать пехоте (впоследствии они и сами неплохо стали рыбачить).

Рыба появилась, но возникла новая проблема. Жара 40°, соли нет (ее норма в пайке была крайне ограничена), большие уловы рыбы портились… Как быть? На помощь пришли рыбаки-байкальцы, которые по опыту своих предков копали глубокие ямы-«могилы», штукатурили их жидкой глиной, загрузив свежим уловом рыбы, покрывали толстым слоем камыша и все это заваливали землей («хоронили»). Таким способом рыба сохранялась при любой погоде не менее 3 – 4-х недель.

Очень большой трудностью было строительство землянок для жилья офицеров и солдат, а также столовых, укрытых реммастерских и др. Какой- либо строительный материал – дерево, крепления, гвозди и т.п. – отсутствовал, поэтому снова пришлось «изворачиваться». Те двухметровые бревнышки для приготовления пищи в походных кухнях, что ограниченном количестве прибывали по узкоколейке к нам из СССР , пришлось использовать на столбы и накаты землянок, а на приготовление пищи собирать знаменитую степную траву «перекати поле» или аргал (верблюжий и коровий помет).

Несмотря на все трудности и осложнения, землянки для офицеров с семьями и холостяков, сержантов и солдат были закончены до самых сильных холодов. Строительство столовых для офицеров и солдат немного задерживалось, и они были открыты только в новом, 1944-м, году, в них можно было не только пообедать в тепле, но и посмотреть вечером кино.

 

В условиях степно-пустынной местности с резко континентальным монгольским климатом землянки оказались самыми приспособленными для жизни войск помещениями – в жару прохладно, в мороз и ветер – тепло!

 

Нормальная зимняя учеба в 1944 году началась во всех подразделениях (кроме строителей столовой), однако в связи с усилением движений японских войск у границ МНР поступил строгий приказ 17-й армии срочно приступить к строительству районов обороны вокруг гарнизона, вырыть противотанковый ров, организовать опорные пункты… Снова начался изнурительный физический труд всего личного состава полка.

Окончательно все укрепления по обороне Улан-Цирикского гарнизона были закончены в апреле 1944 года, когда уже стало ясно, что Япония наступать на нас не собирается, а наоборот, побаивается, как бы не выступили мы (так и случилось в августе 1945 года!).

Трудностью в боевой слаженности артполка еще было то, что каждые 3–4 месяца 50% личного состава (лучших солдат, сержантов и офицеров) нужно было отправлять укомплектованными подразделениями на западный фронт.

В апреле 1945 года поступил приказ командующего 17-й армией: укомплектовать на 60% личным составом новый артполк и отправить его для дальнейшего комплектования материальной частью, приборами и вооружением в г. Новосибирск. В двухнедельный срок доукомплектовать 185-го АП молодыми солдатами (которые находились в карантине г. Баян-Тюмене) и приступить к отработке боевой слаженности батарей и дивизионов по программе всего полка.

Этот период (около трех месяцев) был самым насыщенным по боевому слаживанию всех подразделений полка. Занятия проводились на особых учениях, на местности как без боевой стрельбы, с имитацией, так и с боевыми артстрельбами. Слаженность огневых взводов отрабатывалась в артпарке и на боевых артстрельбах.

 

Во второй половине июля 1945 г. полк в полном боевом составе по строго секретному приказу (о котором знал только я один) выступил на марш – на проведение учений в районе южной границы МНР (Югодзырь-Хид), удаленной от Улан-Цирика на 350 км.

 

Марш проводился ночью со средней скоростью 80 км/ч и строгой светомаскировкой. Перед рассветом каждого очередного дня вся матчасть, трактора, автомашины и личный состав тщательно маскировались в песчаных барханах пустыни. На четвертые сутки марша полк подошел к южной границе МНР, и, на удалении 10–15 км рассредоточившись, замаскировался в складках местности.

В это же время приданный полку авиаотряд корректировочной авиации также перебазировался на юг, на удалении от Югодзырь-Хид в 25–30 км и сразу же по радио установил связь с моим штабом.

По прибытию полка на место сосредоточения и моего доклада командующему артиллерией 17-й армии генералу Карзину по радиосвязи, последний приказал приступить к разведке Калганского укрепрайона (УР) по ранее утвержденному плану разведки. В плане, который был мне лично вручен еще до выступления, значилось: «Разведать передний край и ближайшую глубину обороны противника визуально с артиллерийских НП и средствами АИР и закрытые ОП батарей, штабы, резервы противника с самолетов визуально и проведением маршрутной аэрофотосъемки».

Несмотря на большие трудности в части соблюдения маскировки, план разведки был успешно выполнен в течение пяти суток. Все разведданные были нанесены на карты командиров и штабов, а также подготовлены исходные данные для стрельбы по открытым и закрытым целям.

Визуальная разведка с артиллерийских наблюдательных пунктов (НП) средствами огневых батарей и дивизионов проводилась беспрерывно днем и ночью. Все незначительные передвижения людей, блеск стекол от биноклей и стереотруб противника тщательно засекались и наносились на карты и планшеты. В ночное время высылались разведчики с карманными фонариками в подозрительные места – к обрывам скал и ущелий, тихо подползали под замаскированные в скалах (в казематах) орудия прямой наводки и подавали световые сигналы, которые засекались спецприборами. Оптическая батарея ОРАД производила такую же разведку во всей полосе полка. Правда, эта удачная ночная разведка стоила нам двух жизней. После окончания засечки одного казематного орудия противника разведчики по оплошности задели за камень, который с грохотом покатился в ущелье, и гарнизон японцев забросал гранатами наших ребят...

Звукометрическая батарея в развернутом боевом порядке ожидала открытия огня батарей противника, но в течение всего четырехдневного периода выстрелов не последовало.

Летчики нашего авиаотряда, не перелетая границы МНР, дважды сфотографировали передний край УР и отснятые аэропленки передали фотограмметрической батарее ОРАД, которая сразу приступила к обработке отснятых аэрофотофильмов в своих походных фотолабораториях… 

 

 

В годы холодной войны

 

…Артиллерия Приволжского военного округа в 1954 г. проверялась на Тоцком артиллерийском полигоне, на специальных учениях совместно с пехотой и танками.

 

На учениях присутствовали министры обороны всех социалистических стран. Была подорвана атомная бомба мощностью 15 килотонн. Атомную «атаку» возглавлял сам изобретатель И.В. Курчатов. Эффект взрыва был ошеломляющий.

 

Все люди находились не ближе 9–11 км от эпицентра взрыва, в специальных очках и противогазах. Сама вспышка особых неприятностей не принесла (т.к. все были в очках), а взрывная волна вызвала сильный ураган – на НП были повалены все артиллерийские трубы и буссоли, у многих (в т.ч. из военных министров) были сорваны фуражки, а отдельные военнослужащие, стоявшие вне укрытий, были повалены на землю.

В радиусе 1,2 – 2 км от эпицентра взрыва все деревья, кустарники, отдельные дома, привязанные животные (коза, свинья, старая лошадь) были превращены в пепел и золу. Личному составу, действующему на учениях, вреда причинено не было, т.к. во время взрыва ветер дул в сторону «противника» (в восточном направлении, в бескрайние заволжские степи, где в это время никого не было – район охранялся).

…В 1953 году артиллерия Одесского, Северокавказского, Закавказского военных округов проверялась на больших общевойсковых маневрах в районе Кавказского хребта и южного побережья Черного моря. На этих маневрах вся артиллерия получила хорошую оценку. Особенно отличилась конно-горная артиллерия Северокавказского военного округа, умело форсируя глубокие ущелья и каньоны, точно ведя огонь по целям на перевалах и отрогах. Артиллерия Одесского военного округа умело действовала и точно вела массированный артиллерийский огонь по наземным целям, и переносила артогонь по морским целям – во взаимодействии с корабельной артиллерией.

…В июне 1952 г. Главной военной инспекцией, возглавляемой маршалом Советского Союза Л.А. Говоровым, проверялась боевая подготовка войск Восточносибирского военного округа (командовал округом маршал Еременко, командующим артиллерией округа был генерал-лейтенант Воеводин – бывший мой однокашник и сослуживец). Мне с группой офицеров была поручена проверка боевой подготовки всей артиллерии округа, которая находилась в летнем лагере, в тайге, в 100 км от Новосибирска. Пехотные и танковые дивизии, инженерные, химические и др. части и подразделения дислоцировались в Тюмени, Омске и Свердловске. Поэтому все рода войск, кроме артиллерии, инспектировались с тактическим взаимодействием на своих полигонах и стрельбищах. Артиллерийские же части и подразделения проверялись отдельно (в силу удаленности) без тактического взаимодействия с пехотой и танками, в основном по специальным тактическим и артиллерийским вопросам: марш в таежных условиях бездорожья; разведка; развертывание в боевой порядок; пристрелка; подавление отдельных целей и стрельба по площадям; управление огнем артиллерии; использование корректировочной артиллерийской авиации; перемещение боевых порядков в ходе наступления и обороны; обратный марш; работа артиллерийских штабов и служб тыла. Весь этот колоссальный объем проверок 36 артиллерийских частей округа наша артиллерийская группа в составе 15 офицеров должна была выполнить за 5 дней, написать отчет, и доложить Говорову.

Когда я прибыл со своей группой офицеров рано утром на ж/д станцию Юрга, на вокзале нас уже ожидал сам командующий артиллерией округа генерал-лейтенант Воеводин. После дружеских объятий и некоторых воспоминаний о совместной службе в 185-м артиллерийском полку РВГК в довоенное время, я был приглашен в гости, а мои офицеры отправились на отдых в приготовленную гостиницу. На квартире Воеводина нас любезно встретила его милая, добрая и приветливая жена Люба, которую я хорошо знал и уважал еще в 30-е годы.

Угощение началось с водки, которой стояло на столе несколько бутылок. Страстный любитель выпить, хозяин наполнял полные чайные стаканы и предлагал выпить «до дна» за старую дружбу. Мне очень сложно было оправдываться и доказывать, что я почти не употребляю, что не позволяет мой больной желудок, что завтра предстоит работа и т.п. Леонид требовал, настаивал: «до дна», и сам глушил залпами стакан за стаканом, не выказывая опьянения.

После двух выпитых бутылок генерал стал значительно разговорчивее. Он откровенно высказывал свои намерения и пожелания в части инспекторской проверки, которую, по его мнению, необходимо начать только через 3–4 дня. Дескать, вся артиллерия прибыла в лагерь недавно, не благоустроилась, что дороги на полигон слишком грязные, местами даже не растаял снег и т.п. А самое главное, так просил передать нам командующий войсками округа генерал армии А.И. Еременко, который находится сейчас в Тюмени у главного инспектора Вооруженных сил СССР маршала Говорова.

Я, конечно, сразу возразил, что не могу оттягивать сроки инспекторской, т.к. имеется план, утвержденный не только маршалом Говоровым, но Генштабом и самим министром обороны, и нарушать его не собираюсь. А если это необходимо – доложить маршалу Говорову, пусть он даст мне указание по прямому проводу и уведомит об этом Еременко.

Генерал Воеводин заметно расстроился и тут же приказал по телефону оперативному дежурному штаба лагсбора срочно доложить о моем отказе генералу Еременко в Тюмень по прямому проводу. Извинившись и поблагодарив хозяев за угощение, в 13.00 дня я поспешил к ребятам в гостиницу, чтобы обсудить план работы на завтра. Было решено: всем проверяющим офицерам прибыть к 4.00 утра в свои проверяемые артполки и дивизионы, и по общей команде «боевая тревога», переданной мной из штаба, приступить к инспекторской проверке, согласно плану.

Около 17 часов вечера в гостиницу позвонил Еременко и потребовал старшего проверяющего (не называя моей фамилии) прибыть к нему в штаб лагсбора. Оказывается, после сообщения ему о моем несогласии об оттяжке проверки, он немедленно сел в свой персональный самолет и прилетел в Юргу.

 

Разговор генерала армии с каким-то «несговорчивым» полковником сразу начался с угроз в приказном тоне: «Знаешь, кто я такой?… Сотру тебя в порошок… разжалую, уволю» и т.п.

 

При этом Еременко сказал, что маршал Говоров дал согласие. Ну, уж если он стал угрожать и приказывать, я сразу понял, что с маршалом Говоровым на эту тему разговоры также были и такие же безрезультатные…

На выкрики, угрозы и оскорбления я ответил ему также в повышенном тоне: «Прошу не кричать, не угрожать. Я официальное лицо от министра обороны и также могу доложить о вас, о вашем недостойном поведении, хотя вы и заслуженный полководец, депутат и член ЦК, и что вы занимаетесь обманом. Если бы маршал Говоров решил отсрочить инспекторскую, то он мог бы передать мне по прямому проводу или прислать приказ вместе с вами… Так что не считайте меня мальчишкой и не запугивайте».

После этого я резко повернулся и направился к выходу… Еременко, уже ласково, попросил: «Ну ладно, не обижайся, оба погорячились… Действуйте по плану, пусть Воеводин отдувается за свою артиллерию».

И действительно, отдувался не только Воеводин, но и сам Еременко. Если пехотные, танковые и спецподразделения в Тюмени, Омске и Свердловске получили на инспекторской с натяжкой удовлетворительные оценки, то артиллерия округа – неудовлетворительную – за боевую подготовку. А по условиям проверки, если боевая выучка артиллерии неудовлетворительная, то и весь округ получает неудовлетворительно. Да и в самом деле, о какой положительной оценке могла быть речь, если из 36 артполков и дивизионов прибыли на место сосредоточения единицы, да и то с опозданием и не в полном составе? Основная масса подразделений растянулась на всем 60-километровом маршруте, штабы и тылы отстали, и весь день – с утра до вечера – были голодными не только личный состав проверяемых подразделений, но и мы – проверяющие.

Артиллерийские учения с боевыми стрельбами показали неумение штабов планировать и управлять огнем большой массы артиллерии. Командиры армейской и корпусной артиллерии слабо владели полной подготовкой артстрельбы, использованием данных разведки и артиллерийской корректировочной авиации. Теоретическая, артиллерийская подготовка офицеров всех степеней – также оказалась неудовлетворительной.

Вот такой доклад о состоянии артиллерии округа и был представлен Главному инспектору Вооруженных сил маршалу Говорову… И, как известно, генерал армии Еременко и генерал-лейтенант Воеводин были затем отстранены от занимаемых должностей... 

 

 

Публикацию подготовил Алексей Тимофеев

 

 

Специально для «Столетия» 

 

 

 

Статья опубликована в рамках социально значимого проекта «Россия и Революция. 1917 – 2017» с использованием средств государственной поддержки, выделенных в качестве гранта в соответствии с распоряжением Президента Российской Федерации от 08.12.2016 № 96/68-3 и на основании конкурса, проведённого Общероссийской общественной организацией «Российский союз ректоров».