ПОМОЩНИК
Но где, скажите на милость, приобрести «нормальный прикид» для молодого человека лет так двадцати пяти, не достающего ростом мне до плеча?! В «Детском мире»? Но детская одежда, даже при современном вольном стиле кроя, на мужчине идеальных пропорций смотрится именно как детская! Смешно и нелепо. Помогла выйти из положения подруга-рукодельница, которой однажды пожаловалась. Нет, конечно, подробности опустила – про Домового, статус Ведьмы и прочее. Обрисовала ситуацию в общих чертах. Подруга попросила снять мерки с моего визави. Потом мы посидели, обсудили цветовую гамму, модные тенденции молодежной одежды… Шучу. Просто упомянула, что клиент предпочитает ткани исключительно из натуральных волокон. В итоге гардероб Помощника пополнился несколькими вещицами вполне достойного вида и качества, которые, надо заметить, оказались ему очень к лицу и из моложавого старичка-неудачника превратили в современного стильного парня. [/more]
- Я могу тебя кое-о-чем попросить? – спросил Иннокентий во время нашего очередного променада вдоль реки. (Вот что бы он ни говорил про разные стихии – огонь, соль и прочие, но именно здесь, на набережной, чувствовала не просто отдохновение, а легкость, граничащую с эйфорией, настолько энергия свободно текущей воды гармонировала с моим волшебным «я»).
- Конечно.
- Надеюсь, просьба не станет тебе в тягость, ибо достаточно специфична…
- Говори уже!
- Я бы хотел… - он запнулся.
Сейчас скажет «тебя поцеловать», подумала я и, кажется, слегка зарумянилась.
- …кепку. Такую… с козырьком и ленточкой-липучкой на затылке.
- Бейсболку что ли?!
- Да. Она, вроде, так называется, хотя слово ужасно корявое и режет слух. Ты мне купишь?
- Куплю, - кивнула я и расхохоталась. – Кепку! Ох!..
- Я допустил нелепость? – он наморщил лоб. – Извини, если…
- Нет! – покачала головой. – Ты ни при чем.
Однако насмеяться всласть над собственной глупостью не получилось. В какой-то момент дыхание перехватило, накатила такая слабость, что не успей схватиться за ажурную ограду набережной, точно упала бы. Что это такое? Резко заболела?
Дрожащей рукой нашарила в сумочке платок, вытерла холодный пот со лба.
- Ты в порядке? – подскочил Иннокентий, заглянул с тревогой в глаза.
Вот больше всего в импортных фильмах, блок-бастерах всяких, меня веселит фраза «Эй, ты в порядке?», заданная искромсанному телу на последнем издыхании. Ну, конечно, я в порядке, если порядок – это торжественное отбытие в лучший мир в ближайшие секунд десять!
- Нормально, - буркнула и сползла по оградке на мокрый от вечерней росы асфальт. Как хорошо!
- Грипп, наверное. Сейчас отдышусь… И пойдем.
- Эй! – Домовой потряс меня за плечо. – Только не засыпай. Я такси вызвал.
До дома пара кварталов. Такси!.. Не. Уж лучше катафалк.
Как добрались, и кто меня втащил на девятый этаж при неработающем лифте, не знаю. Но не Иннокентий же! Хотя… Впрочем, это неважно. А важно, что проснулась на любимой раскладушке отдохнувшая и выспавшаяся. Домовой – сама галантность! – принес мне кофе в постель, но прежде заставил выпить целую ложку прегорькой жижи. Чтобы заглушить ужасный вкус пришлось почти залпом выпить весь кофе. Ну, какое ж тут удовольствие и романтика?! Наверное, с похвалами поторопилась.
- В следующий раз, когда захочешь меня отравить, выбери что-нибудь аппетитнее стрихнина, ладно? Полно ядов с приятным вкусом. Хоть умру с улыбкой на лице.
- Это не яд, - терпеливо пояснил лекарь-коротышка. – Это настойка корня алтея, листьев полевого хвоща…
- Хватит-хватит, - замахала руками. – Я тебе верю.
- Так что с тобой случилось?
- Если б я знала! Просто ни с того ни с сего поплыла куда-то. Наверное, витаминов не хватает. Или железа. Ты ж запрещаешь мне есть мясо!
- Не мясо, а то, что продают с таким названием в магазинах.
- Всю жизнь ела, и ничего, - проворчала я. – В обмороки не падала. Позвоню папе, спрошу. Он врач.
- Позвони, - покладисто согласился Домовой. – Я тоже кое-с-кем посоветуюсь.
- А может, не стоит? – спустила ноги на пол. Валяться весь день хорошо, но надо кое-что и поделать. Поработать, например, чтоб было, на что купить на рынке «домашнего сальца с чесноком». В прошлый наш совместный визит в сектор частного фермерства Иннокентий долго и придирчиво осматривал и обнюхивал все выставленные образцы, пока не остановился, наконец, возле прилавка со старушкой, которая уже собиралась уходить и заворачивала желтоватый подсушенный кусок в красном перце в обложку журнала.
- Бери вот этот.
Цену старушка заломила на мой взгляд несусветную. В гипермаркете на эти деньги можно купить половину кабана! После непродолжительного торга согласилась уступить пятьдесят рублей.
- Только ради него! – кивнула в сторону Иннокентия. – Знаю, сколь они до сала охочи.
- Кто «они»? – не поняла я. Бабка что, видела моего Домового?! Однако она ничего не ответила, сгребла деньги и затрусила к выходу, оставив на прилавке полукилограммовый шмат в обрывке журнала.
Несмотря на жуткий вид, сало оказалось нежнейшим и необыкновенно вкусным. Пожалуй, оно стоило запрошенных за него денег. Главное – Иннокентий остался доволен, а вместе с ним и я, потому что очень хотела порадовать своего Помощника. А он старался изо всех сил – обучал меня колдовским премудростям: варить зелья из трав и минералов, управлять подвластными мне энергиями стихий, составлять заклинания, устные и письменные, что совсем не одно и тоже, как может показаться. Здорово меня все это веселило. И, если чай из красной петрушки с «белым камнем» - читай, глюконатом кальция – для спокойного и крепкого сна приготовить я еще так-сяк могла, хотя и несколько путалась в пропорциях, то заклинания на тарабарском языке не запоминались и вообще выглядели полной несуразицей. Но… воспринимала все как игру, способ отвлечься от трудодня, ведь никаким хобби не обзавелась. Собирательство – не мое; мелкие разнообразные штуки воспринимаю, как хлам, даже если оному под двести лет. Как-будто не бывает двухсотлетнего хлама! Шить-вязать тоже не научилась. Могу смастерить простейший шарфик, - на сем познания в рукоделии заканчиваются. Словом, абсолютно профнепригодная ведьма. Да и ведьмой себя не считала. С чего Иннокентий взял, что обладаю каким-то даром? Фокус его с притягиваем воды, огня и соли – не более чем фокус, а никакой не талант; повеселиться и забыть.
Что до заклинаний, даром, что я – лингвист и вполне сносно владею тремя языками, ну, то есть легко должна бы запоминать слова с экзотическим звучанием, - заклинания никак не давались. Читаемые с листика они не работали. Обязательно надо произносить наизусть, вслух, вкладывая только ИМ присущий смысл и тон! А отличаются при том одной буквой в длиннющем слове. Или паузой меж такими же словами. Или тоном – чуть выше-ниже… Вобщем, Магия Слова пока оставалась для меня тайной за семью печатями.
Иннокентий сердился, ходил по кухне, где мы обычно занимались – в комнатах нельзя; комнаты – табу и наше личное пространство; кухня же – пространство общее – ходил с мрачным видом, но не ругался, не упрекал. Даже тон не повышал – прабабушкино воспитание! Но что сердится, сомневаться не приходилось.
Ну, что поделать, если нет у меня способностей к волшбе?
Когда же во время одного мастер-класса я заснула от усталости, Помощник мой и вовсе отказался от идеи сделать из меня колдунью. Возможно, главная причина неуспеха крылась в моем неверии, скептицизме и восприятии уроков как игры. Ну, хочется Домовому поиграть, отчего не снизойти? Тем более, он – сама вежливость. Да и харизмой бог не обидел. Или кто у НИХ там вместо бога? А кроме курсов молодого бойца начинающей ведьмы я записалась на факультативы по программированию и истории искусств. Для расширения кругозора, профессионализма и прочая, прочая… Так что свободного времени оставалось только чтоб закинуть в себя вечером порцию молока с печеньем и упасть на кровать, засыпая уже в полете. Вобщем отдавать Магии Слова должное внимание и силы не представлялось возможным ввиду полного отсутствия оных. Сил то есть.
Зато улучшилось финансовое положение. Зарплаты на новой работе хватило и на новую кровать, и на новый ноутбук, и на кое-какую кухонную мебель. Теперь Иннокентию не приходилось сидеть на подоконнике во время наших совместных трапез. Купила для него специальный высокий барный стульчик. От прочих элементов интерьера Помощник отказался наотрез, заявив, что ему удобно традиционно. Что значит «традиционно», понять не могла, а попытки посетить его комнату с экскурсионной целью и для уборки ни к чему не привели. Выставил вежливо, но решительно. Не сказать бесцеремонно. Хотя краем глаза успела разглядеть… что комната абсолютна пуста, как в день моего въезда в квартиру. Только у стены, как всегда стоят старый чемодан и саквояж, увенчанный зонтиком. Он что ж, на полу спит? На салфетке? Хотя и говорил, что спит очень мало, надо же где-то… ну, не знаю посидеть за книгой. Читать Иннокентий любит, причем бумажные книги, а не их электронные версии из Интернета. И зачем ему комната, если та абсолютна пуста, да и вид имеет нежилой? Или же… Или мне не позволено видеть то, что там на самом деле, несмотря на мой высокий статус хозяйки и госпожи? Ладно, с этим еще разберемся. По большому счету мне все равно. Пусть хранит свои секреты. Главное, что Он есть. За последние месяцы так привыкла к своему Помощнику, что забыла, как хотела самостоятельности. Оказалось, так приятно, когда тебя ждут, встречают горячим ужином в идеально прибранной квартире! Самостоятельность не синоним одиночества, и Иннокентий еще раз это подтвердил.
Брать плату за свою работу Домовой отказался категорически, хотя и научился оплачивать покупки через Интернет с моей карты. Мне приходилось лишь забирать готовые наборы продуктов, товаров для хозяйства и иногда что-то весьма экзотическое. На приобретение последнего Иннокентий всегда спрашивал разрешение, хотя и не говорил, для чего ему очередная китайская штуковина, название которой и выговорить не могу. Впрочем, за рамки бюджета не выходил, так что я не возражала.
В плане амурных отношений мне по-прежнему не везло. Просто фатально. Что со мной не так? Я молодая, привлекательная, образованная девушка. «В активном поиске», как сейчас принято говорить. Разве не естественно, что в двадцать три года хочется любить и быть любимой? Нет, конечно, этого хочется в любом возрасте. Наверное. Но мне пока не с чем сравнить. Только вот личности попадаются какие-то… не те. А может у меня гендерная ориентация нетрадиционная? Может, я девушек люблю?! Просто пока об этом не знаю. Ха-ха. Очень смешно. Было бы смешно, не будь столь грустно.
А вот один случай на днях и правда повеселил. В первый момент. Во второй стало слегка не по себе, но старалась не подавать виду и держаться так, словно фокус изначально задумывался, и эффект, стало быть, удался. Вобщем, на проверочной лекции – это когда комиссия приезжает, вся из себя важная, для проверки квалификации и прочая прочая. Пара человек из целого отряда строгих чиновников напросилась ко мне. Собственно, как «напросилась»? Ткнули пальцем. «Вы еще кипятите? Тогда мы идем к вам!», - что-то вроде.
Группа в судьбоносный день попалась… м-м-м… как бы охарактеризовать без употребления ненормативных выражений?.. Веселая, скажем так. Шуточки, реплики с мест, комментарии по поводу и без, дразнилки… Не, если остроумно и к месту, тоже могу посмеяться, тем более, что иные студенты моего возраста. Однако не в день, когда вполне могу вылететь с работы из-за «несоответствия занимаемой должности». Просто из-за гула в аудитории во время лекции. Но кого это волнует? Кроме вашей покорной слуги? Поэтому, поприветствовав свою ораву, и для привлечения внимания, в силу важности момента, когда двое из комиссии мрачных дядек-близнецов в серых костюмах прошествовали на свободные места, хлопнула в ладоши и щелкнула пальцами обеих рук. Спонтанный жест какой-то, для меня совершенно не характерный, но… Что случилось, то случилось. А что случилось? Ничего особенного. Просто между ладонями вдруг сверкнула молния, а из пальцев просыпался сноп фиолетовых искр. Ну, и громыхнуло, конечно. Слегка так. Не потрещало, как от «статики», а именно громыхнуло! И запахло озоном, что подтвердило отсутствие иллюзии и самое что ни на есть реальное явление.
В аудитории тут же установилась гробовая тишина, которая продолжалась до звонка. Я же, как ни в чем ни бывало, два часа вещала про неправильные латинские глаголы и все остальное по теме.
После лекции, когда вслед за мрачными дядьками молодые люди гуськом покинули зал, ко мне подошел студент – высоченный спортсмен-атлет. Навис надо мной этакой глыбой, грудой накачанных телес, кои любил подчеркивать обтягивающей одеждой (зачем такому латынь, ума не приложу!). Бить что ли собрался? В отместку за испуг.
- Слушай, научи, а? – кивнул на мои руки. – Крутой получился фокус! Тоже хочу.
Щелкнул пальцами. Искр не получилось, конечно. Раздался только глуховатый смазанный звук.
- Этому, друг мой, не научиться! – задрав голову, глянула на него. Бесстрашно. Не совсем бесстрашно. Где-то там, внутри, очень даже не бесстрашно. Но громиле не обязательно же это знать! – Потому что никакой не фокус, а дар потомка волхвов и кельтских друидов! Метастатическое проявление Стихии Огня.
Интересно, он понял что-нибудь? Во всяком случае, больше с дурацкими просьбами не приставал. Хмыкнул, буркнул что-то и уплыл в коридор. Как дредноут. Величественно, с достоинством.
А я поглядела ладони. Ничего особенного. Не светятся, не греются. Перепачканы мелом. Обычные, привычные мои ладошки.
Щелкнула пальцами, - снова фонтан искр. Благо хоть любоваться ими в опустевшей аудитории некому. Кроме меня, конечно.
Хватит экспериментов, надо посоветоваться с домашним консультантом по магии и ведьмовству. Что скажет, интересно?
Затолкала ноут в сумку, натянула пальто и помчалась домой по свежевыпавшему снежку. Декабрь однако!

* * *
Иннокентий сидел на кухне и читал книгу. Запивая удовольствие чаем - не из красной петрушки, обычным, листовым, китайским. «Молочный улун» называется и в ближайшем супермаркете продается. Пристрастился, можно сказать, к благам цивилизации.
- Смотри! – возвестила я и продемонстрировала новое умение. Опять запахло озоном, резко и неприятно.
- На что смотреть? – Домовой оторвался от чтения.
- Как на что?! Вот! – снова щелкнула. Обеими руками. Искры, запах. Восторг. Правда, только мой. Иннокентий покачал головой, поджав губы, и вернулся к книге.
- Тебе совсем-совсем не интересно?! Я тут, понимаешь, электричеством сыплю, а мой волшебный Помощник зевает от скуки?!
Он сочувствующе глянул на меня, как на нашкодившего ребенка, осознавшего свою вину.
- Я не понял, чем должен проникнуться и восхититься? Обыденным явлением? Ты ж вот не испытываешь восторг от моего умения разбирать машинописный текст.
- Но…
- Дар от природы - не заслуга им обладающего. Хвалят не за способности, а за применение их во благо страждущих. Ты же демонстрируешь пустую растрату собственной энергии, чему же тут радоваться?
- Я могла бы обидеться, если бы не привыкла к твоему стилю!
Бесцеремонно перевернула обложку книги глянуть на название. «Кант. Основы Мироздания»
- Конечно! Кант… Что еще читать Домовому на службе у электрической ведьмы? Зато, - добавила ворчливо, - я теперь могу плиту разжигать без спичек! Хоть какая-то польза! От Силы. Которую некуда больше применять. А! Студентов еще стращать.
- Не понял? – Иннокентий не изволил оторваться от чтения.
- Неважно, - буркнула я. – Ужинать не буду. Пошла спать.
- Угу, - рассеянно отозвался Домовой и перевернул страницу.

* * *

Странности на том не закончились. Более того, начали развиваться и множиться. Не знаю, у кого как? Может, для простых обывателей ничего вокруг не изменилось, и тихо-мирно продолжало свой неторопливый ход – зима не слишком способствует фонтанированию эмоций и активности вообще – но я с некоторых пор себя к простым обывателям не относила. Дело не в персональном Домовом и даже не в открывшихся способностях. Я что-то чувствовала…
Началось все с того памятного дня на набережной, когда чуть не шлепнулась в обморок. Папе потом позвонила, конечно, и, коль скоро категорически отказалась ехать в его медцентр по причине крайней занятости, получила по электронной почте целую пачку направлений на анализы и обследования, которые дисциплинированно прошла в районной поликлинике. Врачи в один голос заявили, что вполне гожусь для записи в отряд космонавтов, и вообще таких отличных показателей давно ни у кого не наблюдалось. Все же недомогания, имеющие место быть, не более как результат переутомления и стрессов. Вобщем, кушай, Маша, витамины и не забывай гулять.
А странные ощущения продолжались.
Периодически я чувствовала чье-то присутствие. Это походила на… словно кто-то издалека сканирует пространство каким-то радаром и периодически натыкается на меня. Или, может, меня и ищет? Потому что с каждым разом сигнал усиливался и дольше задерживался, обнаружив объект. Изучал?
В городе между тем начали твориться какие-то несуразности. Например, закрыли академию, в которой я хоть и недолго, но вполне творчески отработала. Вездесущая Любочка примчалась однажды «на огонек», выпила два чайника чая и поведала горестную историю, что у их элитного учебного заведения ни с того ни с сего отобрали лицензию, персонал разогнали без выходного пособия, а здание тут же купил какой-то олигарх под очередной торговый центр. Как-будто у нас их мало! Только на нашей улице три!
Так что всяк приспосабливается в меру сил. Президентша, например, теперь в детском саду музработник (я позлорадствовала секунду, но потом оборвала себя, напомнив, что радоваться чужой беде недостойно, пусть даже сей некто и заслуживает наказания. Видела ее, пару дней спустя – постаревшая, с погасшим взглядом, растерявшая весь свой лоск и царственность ), сама Любочка устроилась в регистратуру городской поликлиники, математик – тот самый! – в школу… Вобщем, кто куда, и кто как может.
Та же ситуация – слух идет и весьма достоверный! – еще с парочкой предприятий, куда Любочка наведывалась на предмет трудоустройства. Не за станок, конечно, в управление, но… Глухо. Начальники и директора в панике и прострации от ожидания решения всяческих комиссий о рентабельности, соответствия и прочая прочая…
- Что творится?! – восклицала Любочка, одним глотком опоражнивая очередную чашку чая и бесцеремонно наполняя ее вновь и вновь. Я подвинула ближе к ней чайник, вазочки с маслом, сыром, вареньем и печеньем. Скромное угощение гостья моя сметала, не глядя, похоже, даже, не сознавая и не задумываясь о калориях. Какие калории, когда вокруг такое?! Такое!!
- А поликлиника?! Нет, ты скажи, как можно закрывать поликлинику?! Мало у нас коммерческих медцентров?! А ежели у человека денег нет, так ему что, помирать?
Неужели и поликлиник коснется? – не поверила я. – Я вообще-то тоже иногда, редко, правда, но захаживаю. В медцентре одни анализы сделать – это половина моей зарплаты.
- Для пенсионеров и… - Любочка оглядела меня не без тени жалости, – и людей со скромным достатком откроют амбулатории. По кабинету на район. Будет там принимать фельдшер дня три в неделю. Пенсионеры и бедняки, - подытожила она после очередного солидного глотка, - государству не нужны. Пусть исчезают естественным путем.
- Слушай, - поставила чашку со стуком на блюдце, едва не разбив (Иннокентий бы огорчился непременно!), - у тебя чего покрепче нет? Душа просит.
Я виновато развела руками. Нет, конечно, у моего домового имеется в наличии графинчик «наливочки», но то ж его!
- Ну, нет, так нет.
Любочка со вздохом встала, оценила взглядом Винни-Пуха опустевшие вазочки и двинулась на выход.
- Заходи к нам. Хоть глянешь, где я работаю. Пока еще работаю, - прибавила грустно.
Я кивнула вслед закрывшейся двери.
Через несколько дней действительно заглянула. Понадобилась справка о прививках от дифтерии. В поликлинике творился какой-то хаос. Туда-сюда сновали медсестрички с кипами папок и бумаг, в очередях у кабинетов вопили дети, ругались более взрослые посетители. Уставшие, раздраженные мамочки пытались успокоить чада, рявкали на недовольных бабок и дедок… И это в десять утра!
Нервозная обстановка, тяжелая атмосфера ощущалась уже на входе, у двери, где пациенты и сопровождающие толкались, натягивая на обувь полиэтиленовые бахилы. Бахилы легко рвались, народ выказывал недовольство. Вдобавок в коридорах раздражающе мерцали лампы дневного света на потолке. Не все, но через одну.
Любочка за стойкой регистратуры, зажав одну телефонную трубку щекой и плечом, другую держа у второго уха, что-то выговаривала обоим абонентам одновременно. Увидев меня, раздраженно ткнула пальцем в конец очереди. Не узнала, похоже. Неудивительно! В таком-то хаосе.
- Закроют, - ворчала бабка, возле которой я присела в ожидании, - вот и правильно! Никакого порядку! Это ж надо так распуститься! А ведь лучшее учреждение было в районе!
«Закроют»? И сюда, стало быть, докатилась волна. Если закроют, придется за каждой бумажкой ездить на другой конец города. В лучшем случае. Да уж!..
Лампа над регистратурой, потрещав, погасла. Вместе с ней погас экран компьютера. Регистраторша (не Любочка) постучала по клавиатуре, понажимала какие-то кнопки, потом цыкнула досадливо и, перекрикивая коридорный шум, объявила:
- Кто по записи, с талонами, подходите карту отложить. Электронная очередь не работает.
Бабульки спорхнули со стульев и ринулись к окошку, где умер комп. Сразу образовалась толчея, недовольные вскрики а-ля «вас тут не стояло!» и прочие разборки.
Я вздохнула. Похоже, сегодня на прием не попасть. Значит, опять отпрашиваться с работы, опять объясняться … Эх! Вот что поделать в ситуации, когда бессильны даже твои волшебные дарования? А впрочем… Хуже ведь не станет? Глупо, конечно, но отчего бы…?
Я воровато оглянулась. Никто не обращал внимания на девчонку в самом конце очереди, в торце коридора, возле дверки с рисунком стилизованной красной молнии. Приоткрыла дверку, чувствуя себя… По-идиотски, да. Ну что могу сделать, будь хоть трижды королевой стихий, если в сети здания где-нибудь что-нибудь отгорело-перегорело. Я ж не электрик, откуда знаю?! А то и саму жахнет, мало не покажется. Но все же поднесла ладонь к металлической коробочке с тем же зловещим красным зигзагом на крышке. Даже не прикоснулась - не успела! - как из ладони ударила молния. Мощная такая, жирная. Запахло озоном. Тут же что-то затрещало, загудело. Лампы в коридоре вспыхнули ярким ровным светом, пикнул включившийся компьютер. Очередь радостно вздохнула. И по всему зданию словно прокатилась волна тепла и облегчения. Пациенты из состояния «пасть порву, моргалы выколю» переходили в спокойное дружелюбие. Свирепые еще секунду назад бабки улыбались и норовили уступить друг дружке место в очереди, которая рассосалась через несколько минут.
- Алина! – Любочка заметила меня и ослепительно улыбнулась. – Привет, дорогая! И чего ты стоишь? Подошла б без очереди. Не чужая все-таки. Да и справки мы за полсекунды выдаем.
- Спасибо, - сдержанно поблагодарила я и протянула ей свое направление. А еще через минуту с заветной бумажкой в сумочке вышла в прилегающий к поликлинике скверик и плюхнулась на ближайшую скамейку. Ноги от слабости совсем не держали, и сердце колотилось, как-будто десять километров промчалась. И отчего так устала, если исключить десять километров? Впрочем, что гадать-то? Уж если искры от щелчка пальцами вызывают легкое головокружение, то целая молния обессилит, мало не покажется!
Надеюсь, еще и не заболела ко всему!..
Отдышалась немного и побрела к автобусной остановке. Иннокентию ничего вечером не рассказала, а он и не расспрашивал. Просто посмотрел внимательно, пошел заваривать чай с травами, который принес потом в мою комнату, где я валялась на раскладушке, поставил на тумбочку, присовокупив к чашке ломоть горячего хлеба - интересно, откуда? Впрочем, я давно не удивляюсь. Ничему - и молча удалился.
А через несколько дней радостная Любочка рассказала, что их не закрывают! Поликлинику, в смысле. Более того, выделяют дополнительный бюджет для повышения зарплат персоналу, ремонта, замены оборудования и все такое прочее. Я искренне порадовалась и за нее, и за пенсионеров нашего района. И за себя в какой-то степени, хоть и пообещала в минуту слабости, что ноги моей больше там не будет. Но раз все налаживается…!
Еще пару раз оказывалась в аналогичной ситуации. Ну, то есть, когда мерцали и гасли лампы во всем здании – сначала в детском комбинате, где я на подработке учила английскому малолеток, потом в автомастерской, где, как оказалось, работает давнишний папин друг, который несказанно мне обрадовался, расспрашивал и зазвал в гости, уверяя, что они с женой примут меня в любое время суток, лишь бы навестила. Мне даже не приходилось искать распределительный щит. Просто втихую прикладывала ладонь к стене и посылала разряд энергии. Менялось не только освещение, или чего там еще электрическое чинилось, не знаю; менялась сама атмосфера – не в смысле состав воздуха, конечно, а на тонком плане, на духовном. Люди на глазах добрели, становились отзывчивыми, покладистыми, дети прекращали капризничать, а воспитательницы нервничать. И – что вовсе удивительно! – в этот момент ко мне слетались бабочки и птицы, кружили некоторое время над головой разноцветными стайками. Бабочки не в декабре, конечно, но с первыми же теплыми деньками марта и апреля.
Скорее всего, мерцающий свет – просто последствие какого-то нарушения в пространственном континууме, дисгармонии с разрушительными последствиями, которую я исправляла собственной внутренней силой, гармонизировала, подпитывала, хотя сама потом ощущала себя выжатым лимоном. Но, право, стоило того!
Вобщем, обстановка в городе стала налаживаться. В свободное время я специально гуляла, каталась на трамвае, высматривая очаги конфликтов, обозначаемые мерцающими лампами, криками, очагами недовольства. Мне достаточно было просто пройти сквозь конфликтную зону, как все волшебным образом устаканивалось, входило в норму. Иногда, но с каждым разом все реже, приходилось похлопывать ладонями по стенам, если присутствия моего величества оказывалось недостаточно для восстановления равновесия континуума. Чувствовала себя этакой суперменшей, тайной героиней, охраняющей покой мирных граждан от вселенского зла.
Иннокентий только головой качал и отпаивал героиню настойками на экзотических травах, когда та, полностью обессиленная, приползала домой после очередного волшебного променада.

Подвижки произошли и на личном фронте. Возвращалась одним из вечеров домой. Мчалась, не глядя, и налетела на всей скорости на незнакомого парня, невысокого, коренастого, коротко стриженного, с живыми яркими глазами. Это, конечно, потом разглядела глаза, накачанную фигуру. А в первый момент словно в стену врезалась. Сумка полетела в одну сторону, я – в другую.
- Ох, простите, пожалуйста! Вы не ушиблись? – парень помог мне подняться. – Я такой неловкий. Любовался вашим городом. Замечтался и совершенно забыл, что нахожусь на улице с оживленным движением!
Улыбнулся застенчиво.
- Могу я загладить вину, пригласив вас, - он огляделся, - о! Вон в то кафе. На чашку чая с пирожным. Надеюсь, вы не на диете?
- Нет, - я слегка растерялась от такого натиска.
- Вот и отлично! Не люблю, знаете, дам, что считают калории и вечно отказывают себе в маленьких удовольствиях в угоду фигуры, которая зачастую совершенно этого не требует. Более того! Только выиграла бы от некоторых округлостей. Да и жизнь ведь так коротка, чтобы ограничивать себя в приятных моментах!
Подставил галантно локоть, дабы я могла взять его под руку. Надо же! Давно не встречала таких куртуазных молодых людей! (Иннокентий не в счет!)
Потом он поведал, что зовут его Ксантор. (Ага! Ни много, ни мало!) Но для друзей он – Коля, и никакой не подданный экзотической страны. Просто некая экстравагантность его родителей-историков выразилась в нетривиальном имени для своего чада. В нашем городе проводит отпускной месяц и рассчитывает на коротенькое эссе от меня о достопримечательностях, кои непременно следует посетить.
Мы пили чай с вкуснятинками – вообще-то пила и потребляла пироженки только я; он понемногу цедил стакан чистой воды, сославшись на недавний плотный ужин – болтали обо всем на свете. Мне никогда не было так легко и просто общаться с парнем! Может, оттого, что ему от меня ничего не требовалось – никаких услуг, обязательств, никакого продолжения вечера с кофе в его квартире… Оказалось, что Ему интересно то же, что и мне, что у нас схожие вкусы и пристрастия к художественным жанрам, фильмам, музыке. Я рассказывала взахлеб, а он слушал, слушал, внимательно, не перебивая и только рассеянно черкая на салфетке какие-то загогулины. («Что это ты рисуешь?» - «А! Извини! Привычка дурацкая. Когда слушаю что-то интересное, пытаюсь воспроизвести ассоциативные образы. Получаются вот такие каляки»)
И, когда он, смущаясь, попросил номер моего телефона («не подумайте, Линочка, что навязываюсь! Но вдруг вы выкроите пару часов в своем плотном графике, дабы провести приезжему недотепе небольшую экскурсию по вашим любимым местам?») я, не колеблясь, написала на листике и протянула с обещанием, что «может быть, когда-нибудь…»
Домой вернулась поздно. Весьма. Потому что гуляли с Ксантором-Колей по ночному городу, смотрели, как разводят мосты, любовались бликами разноцветных уличных огней в реке…
Иннокентий глянул вопросительно. Я поджала губы, ожидая вопросов из серии «где была, куда, почему», но Домовой просто молча потянул носом.
- Что за запах??
- Кофе! – ответила с вызовом. Тоже мне папочка! Почему я должна отчитываться?! – И ничего сверх. Если ты такой сорт не потребляешь, то…
- Это не кофе, - он нахмурился. – Это что-то… странное и непонятное. Кто-то… долго шел рядом с тобой.
- Может, и шел, - буркнула я, - что в том криминального? Я цела, как видишь. От Любочки дешевыми духами за версту несет, так тебя не напрягает. А Коля даже не курил, а ты уже унюхал.
- Коля, - кивнул Домовой. – Ладно. Ужинать будешь?
- Нет. Благодарю, я перекусила.
Ушла к себе вся под впечатлением от прекрасного вечера, а Иннокентий долго еще сидел на кухне (свет горел). Что уж он там делал всю ночь, не знаю?

Новый знакомец позвонил через два дня. Долго извинялся, а потом робко попросил о встрече. Не свидание – боже упаси! – просто небольшая прогулка по городу с посещением музея изящных искусств.
Меня до крайности забавляла застенчивость и скромность, ну никак не вяжущиеся с брутальным в некоторой степени обликом – накачанное тело в каменных мышцах, обритая голова, что характерно более для силовиков, охранников и прочей подобной братии, цепкие проницательные глаза.
Ростом, правда, не вышел – почти с меня; сантиметра на три повыше, но ведь главное в человеке душа, интеллект, доброта, - а все присутствует в полной мере! Присовокупите к этому бархатный баритон, полуулыбку, никогда не покидающую лицо и – вот он, Ксантор. Коля. Несколько противоречивый, но харизматичный до предела, до самых кончиков аккуратных, плотно прижатых ушей.
Познакомил меня с друзьями – двумя парнями и девушкой, чинно представившимися по имени-отчеству и тут же расхохотавшимися. Все – студенты, веселые, безбашенные. Есть деньги на мороженое, значит, жизнь прекрасна! Нет денег, ну, так будут. Когда-нибудь.
- А не метнуться ли нам на выходной на залив? – неожиданно предложил один из парней. Михаил Святославович. Кажется. – Сосисок пожарим, кваску попьем!
Не «шашлык пожарим» – откуда у студентов, живущих на стипендию, деньги на крутое мясо, - а сосиски! Я умилилась.
- Поехали, Лин! – поддержала девушка. София. Мироградовна! И совсем по-детски подергала меня за ладонь. – Ну, поехали, а?
Отчего бы и нет? Я так давно не была нигде с компанией! С институтских времен, если точно. Развеяться немножко, отвлечься от трудовых будней и проблем…

Покидала в сумку необходимый походный минимум, состоящий в основном из пары сухих носков, пачки влажных салфеток, бутылки с водой, круга копченой колбасы, трех помидорчиков.
- Далеко собралась?
Иннокентий, скрестив руки на груди, стоял в дверном проеме, прислонившись к косяку – да, у меня уже есть комнатная дверь! Правда, пока только одна. Комната Домового по-прежнему скрывается за плотной занавеской, но Он не в претензии. Ничего. Вот разбогатеем и…
- На залив. Отдохнуть с друзьями.
- Тебе нельзя далеко уезжать от воды!
- Вообще, - пожала плечами, - слово «залив» как-то и обозначает некое водное пространство.
- От текущей воды, - уточнил Домовой. – От реки. Там, куда ты едешь, есть река?
- Э-э-э… Да какая разница?!
- Река – твое место Силы. Ты подпитываешься ее энергией. Не забывай, ты – не простая девушка!
- А кто говорил, что мне подвластны все стихии, а не только вода? – я застегнула молнию на сумке, глянула на Помощника. – Нет реки, подпитаюсь у костерка. Жареными сосисками. Подышу свежим ветерком. Погуляю меж соснами. Может, даже босиком. По земле.
- Не нравится мне это, - нахмурился коротышка.
- Ты ведь не соскучишься без меня, а? – присела на раскладушку и иронично улыбнулась. По голове что ли его погладить? Вон как расстроился! Но у Хозяйки, что ни говори, должна быть жизнь и интересы помимо колдовства, в освоении которого я, кстати, не очень-то и преуспела!
- А может все-таки…
- Не может! – отрезала я. Встала, вскинула на плечо сумку. – Я хочу общаться, понятно? С людьми своего возраста и интересов,
Чуть не прибавила «и роста», но сдержалась. Не по себе стало от отчаянно-грустного взгляда моего верного Помощника, но… В конце-концов жизнь не вертится вокруг него одного.

Около часа мы ехали на пригородном автобусе, потом еще час шли по побережью, по мокрому песку, по камням. Влажный ветер трепал волосы, обдавал свежестью, прохладой.
Ксантор уверенно шагал впереди, галантно забрав у меня поклажу, и лишь изредка оглядывался, проверяя, не отстал ли кто?
София быстро устала и капризно ныла:
- Далеко еще?
- Нет, тут совсем рядом! – Проводник наш выносливый махал рукой куда-то в сторону скалистых сопок. – Там место обалденное! Вам понравится!
И мы шли…
Место действительно оказалось прекрасным, хотя те, что мы миновали, были ничуть не хуже – такие же поросшие черным мхом белые огромные валуны, редкий смешанный лесок. Берег, правда, выше и круче. Волны как на море с шумом разбивались о скалы, расплескивая белую пену. Ксантор встал на краю обрыва, раскинул руки, вздохнул глубоко.
- Волшебно! Не так ли?
София уселась на камень и захныкала:
- Я дальше не пойду. Я ногу натерла.
- Дальше и не надо, - ослепительно улыбнулся наш лидер. – Сейчас разведем костер, отдохнем.
Парни натаскали веток, мы с Софией занялись приготовлением обеда, вытряхнув снедь из всех сумок.
- Пойдем, - шепнул Ксантор, когда трапеза закончилась, и молодежь, пребывая в благостном сытом настроении, затеяла интеллектуальную игру «в города» на деньги. То есть на их заменяющие камушки и ракушки.
- Куда? – встрепенулась я.
- Что-то покажу. Совершено замечательное.
Мы отправились вверх по тропе с уложенными редкими, полуразрушенными белыми плитами.
- Там, наверху, - Ксантор подал мне руку, помогая перебраться через крутой и скользкий участок дороги, - развалины старой часовни. В ней когда-то опальный священник провел ритуал венчания двух влюбленных против воли их родителей.
- Уж не святой ли Валентин? – я остановилась на пару секунд перевести дыхание.
- Нет, но вряд ли сей подвиг совершил только он. Наверняка, были подражатели, о коих история умалчивает или вовсе не знает.
Тропа то петляла средь зарослей колючего кустарника, то сбегала вниз, в лесок, а то и вовсе исчезала из-под ног. Однако Ксантор шел уверенно и быстро. Я удивлялась – откуда знает дорогу, ведь говорил, что впервые в здешних местах?! Или он – отличный следопыт-навигатор, которому достаточно лишь разок взглянуть на карту, чтобы запомнить и прекрасно ориентироваться потом на местности? Все может быть. Ну, или просто слегка лукавил о своей неосведомленности, чтобы проще знакомиться с девушками. Со мной, в частности. Я же поверила!
На вершине холма действительно высились какие-то руины, поросшие травой, но определить, часовня это или же бывший склад чего-то там времен не столь отдаленных, не представлялось возможным. Из-за плачевного состояния сего исторического объекта. Пусть будет часовня. Почему бы и нет? Все романтичней! И обстановка располагает к лирическим мыслям – сосны, ветер, скалы, белые руины…
- Дивный момент, не правда ли? – выдохнул Ксантор, закрыв глаза. – Прислушайся! Прислушайся к звукам тишины, к звукам истинной природы!
И в этот одухотворенный момент у меня затренькал телефон. Не успела даже посмотреть, чей номер определился, как Ксантор двумя пальцами вытянул из моей руки мобильник. Хмыкнул презрительно, размахнулся и швырнул крошечную «Мотороллу» прямо в пропасть. Я и ахнуть не успела.
- Я куплю тебе нормальный смартфон! Чтоб ты не пользовалась всяким отстоем. Ты заслуживаешь самого-самого, наилучшего!
- Но… - пролепетала я.
Тут он обхватил меня за плечи, запрокинул голову (мою, конечно же!) и неожиданно впился губами в мои, да так, что я не то, что пикнуть, вздохнуть не могла! Как и пошевелиться. Все равно, что драться в рукопашную с Терминатором. Только когда почувствовала, что катастрофически не хватает воздуха, а вокруг заплясали искры, Ксантор, наконец, разомкнул стальные объятия, и я прямо-таки рухнула на ближайший поваленный ствол, поросший мхом, даже не почувствовав дискомфорта от впившихся в мягкие места сучков и засохших хвоинок. Слабость накатила такая, что ноги не держали, а перед глазами плыли радужные круги.
Я перевела дух. Вот это поцелуй!!
- Ты… ты, - помотала головой.
- Вот и все, - широко улыбнулся он. Вздохнул довольно и сыто.
- Что всё? – не поняла я.
- Главное – застать врасплох, и делай, что хочешь без малейшего сопротивления. Это тебе урок на будущее. Хотя вряд ли оно у тебя будет, прошу прощения за каламбур. Ведьма без Силы долго не живет.
- Ты это… о чем?! – какие-то смутные подозрения шевельнулись в мозгу, но в мысли не оформились. Слишком уж нереальными выглядели, слишком невероятными.
Снова улыбнулся, как кот, наевшийся печенки. Наклонился, понизил голос и по слогам прошептал мне в ухо:
- Я тебя вы-пил! Ты теперь ни-кто!
Промолчала. Только сумасшедшего мне в знакомцах не хватало! Да еще и почти в сотне километров от цивилизации. И телефон выкинул, подлец!
Уселся на камень напротив.
- Знаешь, а мне тебя немного жалко. Милая девушка! Могла бы осчастливить какого-нибудь простачка-дурачка. Деток бы настрогали таких же дурачков. Прожили бы долгую никчемную жизнь и умерли в один день. Эх! - вздохнул с искренним сожалением. – А ведь не судьба. Но в утешение добавлю – ничего личного. Ты, правда, мне где-то даже нравишься. При других обстоятельствах может у нас что-то и получилось бы…
- Ты кто?! – просипела я.
- М-м! – довольно улыбнулся Ксантор.- А вот это следовало бы спросить давным-давно. Уже в первый день. Ничего бы не изменилось, но хотя бы не оказалось столь глупым, как всё последующее. Глупым и предсказуемым.
Потянулся с наслаждением, поиграл могучими мышцами.
- Я – Повелитель! Пока еще не всего мира, но… Планирую, да! Постепенно. Ненавязчиво. Можно сказать незаметно. Все, кто раньше добивался власти нахрапом, в лоб, потерпели сокрушительное поражение. Я учел их уроки и действую мягко. Деликатно! Меняю мир настолько медленно, что все вокруг привыкают и не помнят, не задаются вопросом, как оно выглядело раньше? Новое поколение и вовсе не узнает ничего иного, примет мой(!) порядок вещей, как единственно возможный. О воду можно разбиться, упав с высоты, а можно плыть и наслаждаться! И глотать. Потихоньку.
- Захлебнуться не боишься?
- Я же говорю, потихоньку! Что нам сотня-другая лет? Чтобы изменить историю требуется и того меньше. Я терпелив.
- Меняешь мир? Ты – Антихрист? Демон?
Он расхохотался.
- Дальше религиозной чуши людское воображение не простирается. Но, если опуститься до твоего уровня, могу сказать, что я – Бог! В недалеком будущем абсолютно, единственно главный. Такая версия устраивает? С маленькой поправкой – я не добренький Дедушка Мороз, раздающий подарки. Власть только тогда истинна, когда сильна и жестока! Отними все, придави так, чтоб еле дышать могли, а потом время от времени кидай в толпу сладкие крупинки, - вот тогда мир преклонится и воспоет тебя как Избавителя и Благодетеля!
- Берешь на себя ответственность за безобразия в городе? Но знаешь, были и до тебя фюреры, мнящие себя «всемогущими Брюсами». Если не помнишь, они все плохо кончили.
- Я же сказал, что учитываю все исторические ошибки! Всех времен и всех великих личностей.
- Почему ты мне все это рассказываешь? Снизошел до ничтожества? Господь!
Голос у меня сел окончательно, могла только шептать почти беззвучно. Однако, Ксантор услышал. Пожал плечами.
- Мне просто интересно. Иногда хочется довериться тому, кто тебя поймет и оценит! Даже противнику. Тем более противнику! Поверженному, но достойному!
- А я все-таки верю, что ты не такой урод, каким хочешь казаться. Что ты – нормальный парень. Где-то там, в глубине, где никто не видит. Просто… пытаешься заглушить какие-то комплексы… Какую-то боль. Может, поговорим? Как нормальные люди. Как друзья.
Пустилась во все тяжкие. С каждой секундой ненавидела его все сильнее, но пыталась как-то все уладить. Миром. Мож и правда у человека просто головка бо-бо? И нуждается в помощи. Хотя… Что слова его – не пустая бравада психа, чувствовала. Чувствовала Силу. Не такую, как у Иннокентия – та добрая, ненавязчивая, домашняя. Сила Ксантора походила одновременно на вихрь Огня и вихрь Тьмы, - этакую засасывающую бездну, истекающую струями пламени. (Ну, и образ! Хоть картину пиши! Не замечала за собой ранее склонности к дешевым сентенциям. «Пламенеющая Тьма»… Ха!)
- Нормальные? – он хмыкнул. - Мы с тобой?! Друзья?! Милая, мы по разные стороны баррикад. Каждый из нас тянет одеяло на свою сторону. У каждого своя правда, свои цели, свой взгляд на мир и место в нем. Наш антагонизм вечен. И ничего тут не поделать. Лед и огонь не живут вместе. Вот ты думаешь, я плохой, ты хорошая, да? Оглянись вокруг! Сколько боли, несправедливости! Сколько нелепых смертей! И при всем ты защищаешь мир от перемен. Чтобы все осталось, как есть. Незыблемым! И кто же из нас плохой?
- А ты, значит, несешь благость и процветание?
- В определенном смысле, - он пожал плечами. – Я стремлюсь к переменам, а перемены – есть движение! А значит, развитие и совершенствование.
- С тобой на троне?
Не ответил. Глянул на небо, на облака, все более сгущающиеся в тучи.
- Когда я начал обрабатывать ваш городишко, первым делом нейтрализовал всех ведьм. Чтобы не путались под ногами. Но потом почувствовал, что кто-то мешает! И очень мешает, сводя на нет все мои усилия. Хранитель города. Этакий ночной герой, исповедующий стабильность.
Он усмехнулся. Качнул головой.
- Героиня. Глупая героиня! Без малейшей защиты. Так что выйти на тебя было легко. До скучного легко. Остальное – дело техники. Вы, женщины, так предсказуемы!
Вздернул бровь вопросительно.
- А почему ты до сих пор жива? Я ж из тебя все выкачал… Ах, да! Помощник. Совсем забыл. У тебя ж помощник есть. Предусмотрительно! Хотя и ненадолго.
- Откуда ты…
- Знаю про помощника? – широко улыбнулся. – Очень просто, Ватсон! На тебя наложили глиф, причем, когда я в кафе – тогда, помнишь, в день знакомства? – рисовал его, ты не опознала. Значит, Иханту наложил кто-то другой, весьма сведущий. Наложил на неопытную наивную ведьмочку. Да еще и Иханту! Все равно, что младенцу дать в игрушки пистолет. Мастерски поставленный глиф – большая сила! Твой помощник слишком самоуверен, если решил, что ты справишься. Самоуверен и недалек, раз не озаботился о твоей защите. Или просто опыта нет. Бывает, что ж. Не первый раз в моей практике. – Он хохотнул. – Вобщем, расправиться с тобой оказалось делом плевым, если бы не одно маленькое «но».
Позволить такой энергии просто рассеяться в пространстве, неразумно и расточительно. Бездарный вариант. Вот поглотить ее – совсем другое дело! А ведьма и сама окочурится, потому что без Силы не живет, - и уточнил, - долго не живет. Есть такое свойство. Ты что-то подзадержалась! Пора, дорогая! Пора!
- А… если бы… опознала? Глиф. – кто придумал языком ворочить?! Это же такой труд непосильный!
- Из таких пустяков, милая, из малю-ю-юсеньких проколов и складывается победа. Мне жаль. Впрочем, нет, вру! Мне не жаль, - хлопнул себя по коленям и встал. – Что-то я заговорился. Пойду, пожалуй. Дел много. С твоим дружком разобраться еще, чтоб ни ты, ни он более мне не мешали… Постарайся заснуть. Поверь, будет легче.
И, беззаботно насвистывая, по-спортивному легко побежал вниз по тропе.

Я лежала на земле, покрытой старой щебенкой и опавшей хвоей, и чувствовала, как с каждым ударом сердца из меня потихоньку уходит жизнь. Белые руины, скалы, сосны, шум волн, - дивное место! Поэтичное. Лучшего для перехода к вечному покою и не пожелаешь! Проклятый демон – эстет чертов! - все просчитал, - и волшебной красоты умиротворяющую обстановку, и удаленность от обитаемых мест и дорог.
Удаленность, да. Найдут мой скелетик в лучшем случае через несколько лет любопытные туристы. Ни малейших следов насилия, поза расслабленная и, можно сказать, довольная. Ушла из жизни спокойно и радостно.
Радостно… И прекрасно.
Что-то звенело в ушах, тренькало. Вокруг меня плясали разноцветные искры, соединялись в маленьких крылатых человечков, снова распадались, опять соединялись в других цветовых комбинациях и формах. Я слушала монотонный звон колокольчиков, лениво следила за хороводом человечков, глупо улыбаясь. Эльфы! Или фэйри. Как мило! И ничего не хочется. Только смотреть и засыпать понемножку.
Толстый черный эльф упал с неба, приземлившись мне на щеку, переполз на нос и принялся что-то проверять, ковыряя пикой в ноздрях. От щекотки я чихнула. Эльф отлетел в сторону, превратившись в крупного жука и, недовольно гудя, полез на ветку, что лежала на уровне моих глаз.
Я отшатнулась, сморгнула, тряхнула головой. Искрящийся хоровод исчез, а я обнаружила себя на самом краю обрыва. Заснула бы и укатилась в пропасть, облегчив задачу демону. Ишь, гуманист какой! Не захотел добить и испачкать руки, предоставив событиям естественный ход. Значит, есть у него слабости! В чем-то он все-таки человек, и, следовательно, не столь уж всемогущ.
Я со стоном перевернулась на живот, оперлась руками о землю в попытке подняться, и почувствовала вдруг тонкие струйки тепла, струящиеся в ладони. Ух, ты!
Разгребла пожухшие листья, хвою, каменную крошку, прижалась к земле щекой. Несколько минут лежала, наслаждаясь живительными волнами одной из подвластных мне стихий. Энергия Земли не исцелила, но придала сил настолько, что я смогла подняться. Колени дрожали от слабости, но туман в голове исчезал, мысли прояснялись. Не учел самоуверенный демон, что я ведьма «многопрофильная», - увел подальше от воды, а про остальные стихии не подумал. Так что побарахтаюсь еще! Может, способности магические и не вернутся, но жить буду. Не дождешься!
Вот только Иннокентий… Сколько осталось до момента, когда Ксантор отыщет его?! И не предупредить, - телефон выбросил. Так для того и выбросил! В любом случае, надо поторопиться! Добраться до дома, а дальше – по обстоятельствам. Домовой у меня не лыком шит, что-нибудь придумает. Лишь бы колдун не нашел его раньше, не опередил.
Слышь, ты, фюрер недобитый! Ты меня недооценил! «Из малюсеньких проколов складывается победа!» Что ж, «один-один», дорогой мой! Шанс у тебя был, но раз его упустил, теперь держись!
Копила злость, краем сознания отдавая себе отчет, что вряд ли смогу помешать парню-спортсмену. Даже не будь он атлетом, одним мизинчиком отшвырнет меня, как досадную помеху. Что могу противопоставить физической силе? Волшебства он меня лишил… Кинуться под ноги, чтоб споткнулся?
Ладно. Сориентируюсь на месте. В конце-концов разъяренная кошка с волкодавом справится! А уж ярости и адреналина во мне предостаточно.
Расшнуровала кроссовки, ступила на землю босиком. Чревато, конечно, но исцарапанные ноги – меньшая из нынешних бед. Зато Стихия поддержит.
Побрела вниз с холма, стараясь фиксировать внимание на карах, кои обрушу на голову ничего не подозревающего Ксантора, чтобы не замечать протеста ступней, непривычных к ходьбе в естественном виде по камням и колючим веткам. Зато каждый шаг по Земле прибавлял сил – волны тепла прокатывались по телу снизу вверх. Скоро я окрепла настолько, что перешла на быстрый шаг, а потом и на бег, благо вниз по склону, даже по бездорожью, бежать куда легче, чем вверх.
Ветер трепал волосы, сушил обильный пот, струящийся по лицу, подбадривал и подталкивал. Стихия Воздуха помогала, как могла.
Дорогу не выбирала. Ломилась сквозь кустарник и деревья, перепрыгивая поваленные стволы, ямы и камни, даже порой не замечая препятствий, на автопилоте. Искать стоянку и друзей-студентов не стала, подозревая, что они – сообщники демона. Даже если нет, даже если тоже жертвы обмана, не пропадут. Выберутся сами.
А мне – найти дорогу. Почему-то знала, где она, знала направление и расстояние до нее – приличное расстояние, но что делать? За глупость надо платить! Ведь Домовой предупреждал, а я – пальцы веером и включила госпожу. Что хочу, мол, то и делаю. Чуть не поплатилась сама, а теперь и Помощник под ударом! И как себя называть после всего?!..
Наткнулась на ручеек, напилась, умылась. Некоторое время сидела, опустив руки в прохладную влагу. Энергия «текущей воды», даже столь крошечного потока наполнила меня настолько, что почувствовала себя практически здоровой.
Боги! Или к кому там следует взывать ведьмам? Силы Великие! Только бы успеть!
Первый же водитель-дальнобойщик на магистрали остановился подобрать меня. Всю дорогу молчал, молча и высадил у ближайшего микрорайона-новостройки, хотя по логике мог бы и полюбопытствовать, куда и откуда мчит растрепанная босоногая девица с горящими глазами.
Оставшийся путь совершенно выветрился из памяти, - на чем добиралась до дома? Бегом или на транспорте? Не помню. Возможно, что и бегом, хоть путь неблизкий.
Взлетела на свой этаж, не чувствуя ног.
Сердце сжалось перед дверью, распахнутой настежь. Неужели не успела?!.. Остановилась на миг перевести дыхание и вошла.
Занавеска, исполняющая функцию двери в апартаменты моего Помощника, валялась на полу, сорванная с куском штукатурки. Посреди пустой комнаты стоял Иннокентий в своем полосатом костюме с галстуком-бабочкой. У ног саквояж, упакованный чемодан, руки аккуратно сложены на рукояти зонтика-трости.
Больше всего меня удивил не парадный вид, не вновь отросшая курчавая борода, а взгляд Домового, спокойный-преспокойный взгляд, который он не сводил с Ксантора, возвышающегося над ним даже при относительно небольшом росте этакой скалой. По рукам демона – или кто он там? Бог «прогресса»? - с плотно сжатыми кулаками струились, потрескивая, молнии. Мои молнии! Это же моя похищенная способность! Как можно украсть Силу?! Способность, навык, рефлекс. Все равно, что… ну, не знаю, заставить забыть, как кататься на велосипеде. Или дышать. Или ходить. До сего дня я этого не представляла. А, оказывается, можно. Вполне.
- Отойди!! – прошипела я.
Ксантор оглянулся, улыбнулся широко, ничуть не удивившись моему присутствию.
- А то что? – спокойно, даже игриво поинтересовался он.
- А то я тебя убью, - пообещала, не сомневаясь, что выполню угрозу, хотя и не представляла, как. Но не сомневалась.
- Трепещу, - кивнул он. Поднял руку, все еще глядя на меня, и щелкнул пальцами.
Ослепительно сверкнула бело-фиолетовая электрическая вспышка. Громыхнуло так, что заложило уши. В нос ударил резкий запах озона.
Когда проморгалась, с ужасом увидела вместо домового кучку сероватого пепла. Легкий сквозняк взметнул ее, развеял по комнате тончайшей невесомой пылью. Мебели здесь и так не было, но теперь комната казалась особенно пустой.
- Ах, ты?!..- я задохнулась от ярости и рванулась к демону с намерением задушить его голыми руками.
- Ты меня утомила, - вздохнул Ксантор. – Давай уже закончим.
Поднял руки, звонко щелкнул пальцами.
И время остановилось. Я видела, как в его ладонях рождается ослепительный фиолетовый змеящийся жгут, как растет и тянется к моему сердцу. Снова запахло озоном…
Страшно не было. Остался лишь гнев. И желание уничтожить этого гада, для чего собрала все остатки былого могущества, все крохи Силы, еще тлеющие, как казалось, внутри сознания. А может, никакого волшебства, а просто смешались обычные, чисто человеческие эмоции, - трудно сказать. Но наружу что-то вырвалось, горячее, убийственное. И необъятное. Так в пылу боя берсерки не чувствуют боли даже от смертельных ран. Вот берсерком я себя и ощутила в то мгновение, вязкое и текучее, как еще не застывший янтарь.
В миллиметре от моего тела жгут словно наткнулся на барьер. Вернее, на зеркало, потому что сломался вдруг, преломился под острым углом и вонзился в голову колдуна. И всё – медленно-медленно. Я успела бы кофе выпить, пока голова Ксантора с непомерно удивленными глазами, а за ней и все тело затлело беловатыми искрами и осыпалось трухой на коридорный домотканый половичок. Мелькнула не к месту тупая мысль «сколько же уборки теперь!»…

Совершенно обессиленная я сидела на полу, прислонившись к стене и уставившись в пространство. Даже не предполагала, что бывают моменты, когда в голове ни одной мысли, просто гулкая пустота. И тишина. Такая тишина, что в ушах звенит. Или то – отголоски битвы, о которой рассказать кому - ни за что не поверят.
Постепенно стали возвращаться звуки. За окном громыхнуло в отдалении, зашумел ливень. Понятно, почему никто из соседей или людей с улицы не примчался на взрывы и грохот на девятом этаже. То ж не в доме, а гроза на улице! Всего лишь. Зато после дождя чистота, свежесть и словно бы новая жизнь. Новый этап.
Н-да. Новая жизнь…
В голове зашевелилась мысль. Пока что одна, но очень назойливая – «хочу кофе». Я побрела на кухню, зажгла огонь на плите – спичками, как простая смертная; каковая и есть, вообще-то, поставила чайник. Понажимала клавиши ноутбука на столе. Глухо. И темно. Еще бы! Электромагнитный импульс такой был, что, должно быть, начинка в ком спеклась. Зато книга бумажная вот лежит, и ничегошеньки ей не сделалось. Толстенный том. «Основы Мироздания». Основы не пошатнулись с исчезновением двух некогда очень симпатичных мне людей.
Я хмыкнула горько, полистала книгу, из которой вдруг вылетел сложенный вчетверо листик. Эт чё? Подняла, развернула. Идеальный разборчивый почерк, ровные строки. Чем он, интересно, пишет? Писал… Ведь не шариковая ручка и даже не гелевая. Перо, чернила? Ни разу у него не видела, ни разу не заставала за упражнением в каллиграфии.
«Приветствую! Если ты читаешь эти строки…
Не люблю клише. Грустных клише вдвойне, так что не будем о грустном. Мол, меня нет и так далее. Все нормально. И все будет хорошо.
Если ты все-таки читаешь, значит, я, увы, не ошибся. (Это не грустно; это факт. А, как сказал классик, факты – вещь упрямая). Кого винить? Кроме себя. Да и винить-то… Сам ведь знал, на что подписываюсь.
На распределении после учебы мне предложили три направления на выбор. Я запросил прогноз по каждому, и остановился на тебе. Не потому, что следующие два оказались хуже, нет. Как раз наоборот. Там все было спокойно, мирно и весьма комфортно. Для отдающих предпочтение размеренной жизни и работе без эксцессов.
Вот третий вариант оказался намного динамичней и привлекательней, потому что размеренность хороша для людей нелюбопытных и стариков, к коим себя не отношу.
Немного смутил коэффициент опасности – 90. Это много! Но он же добавляет в работу остроты и творчества. Приключений. Вот я и решил, что 90 это не 100. А значит, справлюсь. Ну, и материал для диссертации собрать. Я упоминал об аспирантуре? Вроде, упоминал.
С тобой интересно. Я многому научился, за многое тебе благодарен! Не уверен, что избежал в работе несуразностей, за кои прошу извинить. И отдельно - за то, что подверг тебя риску, но, поверь, иначе было невозможно. Пришлось проявить жесткость, граничащую с жестокостью, что весьма нелегко далось, ведь мое отношение к тебе очень теплое и душевное. Я бы не переживал, окажись ты хоть на толику эгоистичней и самоуверенней (читай – «глупей»), но о Хозяйке вроде тебя можно только мечтать. Однако, что сделано, то сделано, и, повторяю, являлось вынужденной мерой.
Я почуял неладное с того дня, когда тебе стало дурно там, на набережной, помнишь? Ты почувствовала явление враждебной атакующей силы, с которой воевать напрямую не была готова, а времени на подготовку уже не осталось.
Но человек способен на немыслимые поступки в экстремальных ситуациях, когда эмоции накаляются до крайности. Мне пришлось спровоцировать тебя. На гнев, ярость и боль. В противном случае ты не справилась бы с… Как его называла? Коля? Коля… Локи. Похоже, он - одно из воплощений Бога коварства и зависти. Но это гипотеза, ничего, впрочем, не меняющая, кроме того, что «Коля» мог уничтожить тебя одним щелчком, прояви ты толику слабости. Именно поэтому я не рассказал тебе о своих умозаключениях. Чтобы не испугалась; он все же бог! И ты не испугалась! Раз читаешь сейчас.
Коэффициент опасности 90 – это не 100. Это не смерть, но и … Честно говоря, не знаю, чем закончится мой эксперимент, ведь в гомункулюса пришлось вложить часть своего естества и своей сути, иначе Локи мгновенно определил бы подделку, как, например, при использовании голограммы. Дублирующий объект должен быть материальным и максимально естественным. То есть живым. Ну, и ты должна поверить, чтобы сконцентрироваться, хотя с девушками в этом плане куда проще. Девушки видят то… что видят. Во всяком случае, в первый момент.
Чем чревато для прототипа создание аватара, - однозначных мнений нет. У всех по-разному. Зависит от способностей, от мастерства, даже от ситуации, для которой совершается творение. Так что могу лишь гадать и надеяться на лучший исход для себя. 90 – это все же не 100!
Вот, собственно, и все, что хотел сказать.
И.
P.S. Будь счастлива!»

Я сложила листик, убрала в книгу. Некоторое время сидела молча, переваривая содержание письма и сегодняшние события. Как они связаны? Ксантор-Локи, магия, аватар… Ничего не поняла. Кроме того, что домового у меня теперь, похоже, нет.
Слишком много для одного дня. Да что там! Для одной жизни!
Вытерла слезы со щек. Главное – перестать думать, вспоминать, и вообще лучше всего – с головой уйти в работу. Благо, у меня ее сейчас в достатке. Еще можно йогой заняться, медитациями всякими, фитнесом, чтобы к концу дня сил не оставалось и мыслей, кроме одной – «хочу спать!».
Мне двадцать четыре года. Я обычная девчонка, хочу жить, любить! А не воевать с богами, теряя тех, кто мне дорог…
Одно за другим кидала в мусорку бумажные полотенца, которыми промокала не желающую высыхать соленую влагу с лица.

В один из редких своих выходных гуляла по набережной. Вдруг мелькнула мысль, я же бейсболку Помощнику так и не купила! Дурацкая мысль, ведь у меня и Помощника нет, но… Лучше позже, чем никогда. И обещания надо выполнять!
Завернула в ближайший магазинчик. А на выходе столкнулась с высоким парнем и в первую секунду просто онемела! Лучистые синие глаза, короткая бородка, волосы до плеч… В одной руке чемодан, в другой старинный саквояж. Под мышкой зонтик «а-ля трость». Улыбнулся открыто и светло.
- Прошу извинить! Я так неловок.
- Иннокентий?! – прошептала в изумлении.
- Мы знакомы? – парень удивленно вскинул брови.
- Я… э-э-э, - смутилась окончательно. – Я… Купила тебе кепку!


* * *

© Solite

ПОМОЩНИК

Будильник бодренько заиграл увертюру к «Кармен». Опере. Бизе, конечно же. Мелодия, которую за последние три месяца возненавидела просто люто, но она единственная способна разбудить меня после ночного бдения. Я – «сова», ярко выраженная причем, и ночь – время моей повышенной активности и работоспособности. Только вот для полуночников не предусмотрен рабочий день, сдвинутый часов на семь-восемь от момента Х, когда чертов будильник заводит свое развеселое «трам-пам-пара-пара-пара-пампам…». И надо вставать, брести на кухню в зомби-состоянии, приготовить что-то условно-съедобное, что можно закинуть в себя, дабы желудок не пугал аудиторию голодным рыком. И только к трем часам пополудни (а то и четырем) наконец-то превращаться в адекватно мыслящее существо. Ага! К трем часам! Когда твоя адекватность уже никого не волнует. Когда лекции закончены, студенты радостно и поспешно покинули альма-матер, а я остаюсь одна и с кипой бумаг на проверку (анахронизм, конечно, но разрешать развеселой студенческой братии все копировать из Интернета, - совсем обнаглеют! Конечно, копируют и тырят готовые рефераты и чужие мысли! Я и сама не так давно сменила статус студентки на преподавательский, так что не обманываюсь на этот счет… Но пусть от руки переписывают, тогда хоть что-то в памяти останется!)
Будильник последний раз жалобно тренькнул и замолчал, придавленный подушкой. Даже жаль его стало. Не виноват ведь! Просто честно выполняет свою работу, а я с ним вот так, по-хамски. Хотя… Должен привыкнуть. Не первый день со мной живет.
[/more]
На кухне Кеша пил кофе из моей(!) любимой кружки с тюльпанами, заедая печеньем. Завтракал, стало быть. При этом что-то усердно печатал на ноутбуке, засыпая крошками клавиатуру.
- Доброе утро, Иннокентий Рюрикович! Как спалось-почивалось?
Я чинно поклонилась в сторону кухонного стола.
- Как-будто ты не знаешь, что я не сплю, - буркнул Кеша. – Почти. Ночами. И я просил не называть меня Кешей.
- Но я не…
- Ты подумала.
- Смею заметить, что мои мысли – исключительно моя собственность! Как и голова, в которую никого не зову! Никогда!
- Тогда и не фонтанируй мыслями на всю округу. Не хочешь, чтоб тебя даже на трамвайной остановке внизу слышали, закрывайся, - отхлебнул из кружки. При этом массивная коричневая капля шмякнулась на мой рабочий инструмент.
- Могу у вашей светлости узнать, - я потихоньку начала свирепеть, окончательно проснувшись, - что они изволят делать аки свин с компьютером за шестьдесят тысяч?! Ремонт которого обойдется еще тысяч десять! И, если я решусь выложить оную сумму – а придется! – то месяц будем сидеть на сухарях и минералке вместо кофе!
Иннокентий глянул на меня искоса, чуть приподняв бровь, и вернулся к своему занятию, как то - печатанию и постепенному превращению моего ноута в два килограмма мертвого железа. Молча!
- Ну, вот! – ухмыльнулся наконец довольно, закрыл крышку и отодвинул ноутбук. – Все… Кофе хочешь?
- Да-а-а!!
- Заваривай. В чайнике еще кипяток должен остаться. Но лучше подогрей; ты ж горячий любишь.
Скрестил руки на груди и обезоруживающе улыбнулся. Открыто и светло. Манипулятор чертов! Знает, поганец, что не смогу орать на него, когда он вот такой. Но вообще-то это утро еще отыгрывается на мне, а оно, как говаривал один знакомый художник, добрым не бывает. Для таких, как я.
А в прочее время суток мы с Иннокентием добрые друзья и соседи по квартире. Квартире, где он работает. Домовым. Не впечатлило? А если вот так – ДОМОВЫМ? Да. Тем самым духом дома из сказок, ведь как показали последние околонаучные и совсем не научные, но авторитетные наблюдения и изыскания за последние сто лет, домовые не остались унылыми сварливыми старикашками, таящимися в избушках на курьих ножках в забытых богом деревушках. Они повсюду! Не деревушки, хотя и они тоже. Домовые. Повсюду, где есть хоть мало-мальски обжитое жилье. А когда необжитое, то тут по-другому немножко…

* * *
Я приехала в столицу не потому, что как иные девчонки (и мальчишки!) считаю, что только отсюда начинается трамплин в большую и яркую жизнь. С таким же успехом можно рвануть в Голливуд, ожидая режиссеров и продюсеров, повизгивающих от нетерпения от встречи с Тобой гениальным уже в аэропорту.
Просто в столице живет тетушка – сестра мамы, а значит, город мне не совсем чужой, и есть, где остановиться на первое время. Но только на первое, ибо вырвавшись из-под теплого крылышка родственной опеки, совсем не хочу лезть под него снова! Хочу свободы! Самостоятельности. Хочу почувствовать и доказать себе прежде всего, что чего-то стою без мамы-мэрши и папы – главврача не очень крупного, но все же модного медцентра.
Месяц – гораздо больше, чем хотела - я отъедалась на пирогах хлебосольной и гостеприимной тетушки, попутно изучая объявления о сдаче жилья. Цены везде казались просто неподъемными для молодого специалиста – меня! – без опыта работы и работы вообще. Пока что без работы. Небольшая сумма, которой я располагала, позволяла продержаться первое время, но весьма скромно, так что рассчитывать на апартаменты не представлялось возможным. Однако снимать комнату в квартире с хозяевами тоже как-то не очень хотелось. Это ж предстоит тотальный контроль! Или не тотальный, но все же. Не хочу!
Параллельно рассылала резюме и штудировала ресурсы в Интернете на предмет свободных вакансий. Здесь процесс пошел быстрее. Меня приняли в академию – о! – экономики и права на место преподавателя английского языка. Правда, на полставки, но ведь это лишь начало! И оно положено. Ура самостоятельной жизни.
С жильем дело обстояло хуже. Я все больше мрачнела и отчаивалась, когда фортуна наконец сжалилась и направила мой пытливый взор на объявление о квартире, подходившей по всем параметрам и расположенную не в ста километрах от места будущей работы, а в каком-то часе езды на трамвае.
Первое посещение нового жилья потрясло мое чувство прекрасного до основания. Но я так устала от неопределенности, от поисков, от неудачных вариантов, что строго сказала себе, что все отлично и замечательно. Ну и что, что нет обоев? Зато две комнаты. Пусть и без дверей, но аж две! Могу найти девчонку вроде меня, скооперироваться и платить вдвое меньше. Мебели нет? Какую-никакую раскладушку я в состоянии прикупить. И стол. И пару стульев. Шкапчиком постепенно разживусь. И раковиной на кухню. Плита зато есть!
Тетушка порывалась презентовать мне свой старый диван. Не-е-ет! Терпеть не могу рухлядь! И вообще – вещи, которыми пользовались – неважно, мебель или одежда. Вот такой я сноб, но ничего не могу поделать. Посплю на полу пока. Не страшно. Даже квартира устроила главным образом тем, что в ней еще никто не жил. Купили, но не жили. Я первая.
Последующие три дня приводила свое жилище в порядок. Убирала, мыла, чистила. Выносила строительный мусор. А на четвертый день в дверь позвонили… И что в том необычного? Да ничего, в общем. Если забыть, что на площадке кроме меня никто не живет, а сама площадка на последнем девятом этаже. Кому я понадобилась? Ни с кем познакомиться не успела, подружиться тем более. Вобщем, гостей не ждала.
Сказать, что удивилась, ничего не сказать. На пороге стоял человечек не больше метра высотой (как он до звонка достал?!). Костюм в полоску, идеально сидящий на крепенькой ладной фигурке кукольных размеров, галстук-бабочка, лакированные туфли, - одет не без шика, хотя и довольно старомодно. Несмотря на крошечный рост, сложен вполне пропорционально, даже изящно. Этакий Кен, если бы не взлохмаченная шевелюра до плеч и внушительных размеров борода. Русая и кучерявая.
В одной руке он держал чемодан, в другой – сумку, необычной формы, впрочем, модную сейчас. Саквояж называется. Хотя, что чемодан, что пресловутый саквояж, судя по конструкции и характерным потертостям, явно оставили свои молодые годы далеко позади. Очень далеко! Лет так за сто.
Ретро-образ незнакомца дополнял… зонтик, который он держал под мышкой! Не складной автомат, а черный зонтик-трость с изогнутой рукоятью. Словом, то, что явилось сейчас пред мои очи, более соответствовало типажу какого-нибудь земского врача середины девятнадцатого века. Или ближе к концу, но все-таки девятнадцатого.
- Приветствую, хозяйка! – поздоровался человечек бархатным баритоном, как-то не слишком соответствующим его росту. Широко улыбнулся. – Рад! Очень рад!
- Здрассте! – вид, наверное, имела преглупейший. А какой еще можно иметь вид, когда лицезреешь такой вот экземпляр из цирка карликов или откуда там еще? Из музея?
Человечек шагнул в прихожую. Поставил чемодан, прислонил к стене зонтик. Потом прошелся по квартире, заглянул в одну комнату, в другую и резюмировал:
- Н-да!..
Я даже слегка опешила от такой бесцеремонности. Впрочем, не «слегка».
- Вы кто?!
- Что? – он оглянулся, наморщил лоб. – Как кто? Помощник. Ты что телеграмму не получила? Телеграмма должна была прийти. Нет? Ах, почта-почта!
Человечек вздохнул, потом порылся в саквояже. Достал рулончик бумаги, аккуратно перевязанный шнурком с сургучовой печатью протянул.
- Вот. Прошу ознакомиться и поставить подпись.
Я развернула лист. Наощупь он оказался теплый, шершавый, мягкий, больше похожий на холст. И на этом холсте причудливым витиеватым шрифтом выведен текст, не то что прояснивший ситуацию, но запутавший ее еще больше.
«Сим удостоверяется направление на постоянное место службы в адрес (мой адрес; вернее, снимаемой мной квартиры) предъявителя сего уведомления г-на Дивногорского И.Л. О прибытии доложить в Департамент распределения не позднее третьего дня».
- Дивногорский И.Л.?
Человечек заложил левую руку за спину и слегка поклонился.
- Иннокентий Леонкордович. Это я.
- Ничего не поняла. Какая служба? Какой Департамент?? Вы кто?!
Он вздохнул, покачал головой.
- Меня предупреждали о бестолковости молодых ведьм, но я надеялся, что уж меня-то не коснется. Какая наивность!
Ситуация понемножку начала меня утомлять.
- Слушайте, вы, наверное, адресом ошиблись. Дом новый, еще не заселили полностью, возможно…
- Не возможно.
Похоже, я человечка тоже утомила. Он взял свой чемодан, прошествовал в свободную комнату, пристроил его у стены, сверху поставил саквояж. Огляделся.
- Убого. Но многого я и не ждал.
Щелкнул пальцами. Пластиковое окно, самое дешевое, а потому и качества соответствующего, бесшумно распахнулось. Хм! Я с трудом смогла повернуть ручку створки, когда однажды захотела проветрить квартиру. С тех пор предпочитала не трогать, оборудовав для жизни вторую комнату, поменьше и с более податливым окошком.
Выходит, он еще и фокусник?
- Послушайте, э-э-э… Иннокентий Евграфович, если вы в течение пяти минут не покинете мою квартиру, я буду вынуждена вызвать полицию, дабы выдворить вас силой.
Человечек, закрыв глаза, с наслаждением вдохнул холодный уличный воздух.
- Ах, весна! Хорошо!..
Повернулся ко мне.
- Ты что-то сказала?
- Так. Я звоню в полицию.
Метнулась в прихожую, нашарила в сумочке мобильник.
- Даю последний шанс разойтись мир…!
Остановилась на пороге и почувствовала себя очень глупо посреди пустой комнаты с распахнутым окном. Никого не было. Пусто! Ни человечков, ни зонтиков, ни старинных саквояжей. Ушел? Вот и отлично. Только тихо как ушел, даже не слышала ни звука. Ну да ладно. Тем более, он фокусник; чему удивляться?
Повоевала немного с окном, пока закрыла – разбогатею, сменю обязательно! - вернулась в прихожую, заперла дверь. Теперь можно и чаю. Кажется, шоколадка в сумочке завалялась.
Я зашла в кухню и застыла. Человечек сидел на краю стола, заставленного всяческой снедью. В центре красовался самовар с развешенными на нем связками маленьких бубликов, увенчанный чайником с ромашками на пузатеньких боках. Корзинки с булочками, пирожками, крендельками с маком, - выпечка, вобщем, всяческая, источающая тепло и запах ванилина. Вазочка с вареньем, две чашки с блюдцами. Вот чашки мои, а все остальное, включая самовар…
- Прошу! – человечек улыбнулся, сделав приглашающий жест.
- Ефремова, у тебя глюки, - констатировала вслух.
- Да ладно, брось! – досадно поморщился фокусник-карлик. – Не смешно. В первую минуту оригинально, а вот дальше - перебор. Садись уже.
Он обвел рукой стол.
- Понимаю, что это в нарушение всех правил, но ты как-то пустовато живешь. Не смею критиковать, конечно. Может, тебе так нравится, но я не привык к спартанскому образу. Надеюсь, ты учтешь и не станешь сразу жаловаться. После первого же раза. Второго не будет, обещаю. Сегодня просто знакомства ради. Может, наливочки?
- Ага! – кивнула я.- Конечно! Еще и тяпнем по маленькой!
- Иннокентий, - протянул он ладошку. Я машинально пожала.- Леонкордович. Можно просто Иннокентий.
- Алина…
- Я знаю, - кивнул и улыбнулся. – Я тебя выбрал отчасти из-за имени. Мою пра-пра-пра… вобщем бабулю так зовут. Редкостная стерва, но талантливейшая из ведьм и, как сейчас говорят, харизматична на диво.
- Значит, в твоем роду была ведьма? Настоящая? – саркастически улыбнулась я.
- Почему «была»? – Иннокентий налил в чашку немного густой заварки из чайника, разбавил кипятком из самовара. Подвинул чашку мне. – Не была, а есть. Жива-здорова.
- Пра-пра-пра, говоришь?? И сколько же ей лет?!
- Она сама не помнит, - отмахнулся гость, - мне откуда знать? Живет по старинке в дивногорских лесах, где-то на болотах. С цивилизованным миром принципиально не общается. Ретроградка.
- В дивногорских лесах?
- Ну, да. Я сам родом оттуда. Нас целый курс. И все Дивногорские.
Он налил себе чаю, взял булочку.
- Если бы бабка узнала, что я в колледж пошел!.. - покачал головой. – Отловила бы, наверное, и в погреб заперла. Лет на сто. Уму-разуму набираться.
- Как можно в погребе набраться ума? – я решила подыграть.
- Больше, чем природой дано, не наберешь, конечно, - пожал он плечами. – Зато о многом подумать успеешь и выводы сделать.
- Строгая у тебя бабуля!
- Не без этого. Зато родители прогрессивные. Хочешь учиться? Вперед! К славе. Через тернии, но к звездам., - ухмыльнулся довольно. – Красиво сказано, правда?
- А колледж какой? Эстрадно-циркового искусства?
- Почему?
- Ну, ты ж фокусник.
- Чего?! – он расхохотался. – Надо ж такое придумать! Фокусник!
Я растерялась.
- Хорошо. Как это сейчас называется? Престидижи… тация? Ловкость рук и все такое.
Иннокентий перестал смеяться, глянул сочувственно - мол, что взять с невежи? – и терпеливо пояснил.
- Я – домовой.
- Домовой что? Консьерж, уборщик, дизайнер…
- Не «что», а просто Домовой. Широкого профиля. Помощник. Квалифицированный. Дипломированный. Направлен к тебе по распределению. Ты его видела. Я уже отправил подтверждение о прибытии и вступлении в должность. За твоей подписью.
- Я никого не заказывала! Никакого консьержа! Странная шутка! И, конечно, ничего не подписывала!
- Это необязательно. Ты взяла в руки и прочла, чего вполне достаточно. Закорючка чернилами сама по себе юридической силы не имеет без визуально-тактильного контакта.
- По закону – очень даже имеет! И, если ее нет, то и обязательств никаких!
- По какому закону? – устало вздохнул он. – Ты законы вообще знаешь? Необразованная! Или ты про те, что ваша Дума принимает?
- А есть другие? Воровские что ли?
Покачал головой.
- Невежество во плоти! Даже не думал, что настолько!
- Слушай, Иннокентий… как там тебя… Епифанович, давай-ка ты уже пойдешь?
- Куда? – посерьезнел он.
- Да куда хочешь! – взорвалась я. – Туда, откуда явился! У меня нет для тебя работы. У меня своей-то постоянной нет! И я никого не заказывала в помощники по хозяйству. Даже хозяйства как такового нет. Если ты не заметил.
- Это я заметил, - тихо ответил человечек. Поднял глаза, глянул с надеждой. – У меня диплом с отличием. Я неплохой специалист.
- Я сказала, нет!
- Иметь личного домового не обязательство, а привилегия! Можешь, конечно, отказаться, но я не думал, что вот так… Ты… категорически отказываешься?
- Категоричней некуда!
- Что ж… - он спрыгнул со стола, пошел в прихожую.
- Забери тут… самовар и остальное.
- А, - махнул рукой. – Это подарок. В нарушение, но не с пустыми же руками заявляться.
Выпускник колледжа… Интересно, в каком колледже учат на домовых?! И что это вообще значит? А надо ли мне знать?
Он прошел в комнату, забрал вещи. У входной двери остановился, оглянулся с неподдельной грустью. В одной руке чемодан, в другой саквояж. Под мышкой зонтик. Удивительный крошечный незнакомец в старомодном костюме.
Что-то мне не по себе стало. Расстроила человека. Правда, непонятно, чем и довольно странного человека, но человека же. Ситуация какая-то… необычная. Приключение прямо. С драматичным концом.
Мягко щелкнул замок, и я осталась одна.
Вот и ладненько. Со своей бы жизнью разобраться, прежде чем за чужую ответственность на себя брать.

* * *
Следующий день предстоял рабочий, первый. Я готовилась к лекции, составила вступительную речь, план занятий и так далее. Заранее волновалась. Что за группа попадется? Если такая, как моя в бытность студенчества, то…держись, Алина Ефремова! За что покрепче. Ладно. Справлюсь. Экономисты и юристы, пусть и будущие, народ не самый легкомысленный. Надеюсь.
Спать легла как обычно полтретьего. (Ну, не могу я раньше! Пробовала. Все равно ворочаюсь без сна, да еще и мысли дурацкие лезут). Благо хоть на работу не к восьми, а к двум часам, так что более-менее выспалась. Можно было б еще пару часиков захватить для наилучшего самочувствия, но путь неблизкий, а на такси денег нет. Пока что. Подремлю в трамвае, благо остановка моя самая последняя, не проеду.
Вскинула на плечо сумку с ноутбуком и, мурлыкая под нос модную песенку, направилась к лифту.
На его двери красовался приклеенный скотчем листик с надписью от руки «Не работает». Очень мило, буркнула я. Спустилась на пол этажа к галерее, где начиналась лестница, и остановилась. В удивлении, смятении, досаде, - трудно идентифицировать весь коктейль чувств, который испытала за доли секунды.
Я ведь успела забыть про него! Да! Про вчерашнего фокусника-лилипута, выпускника колледжа сказочной нечисти – надо же такое придумать! А впрочем, глянешь на него, поговоришь пять минут и поверишь!
Профессиональный Домовой сидел на подоконнике, на аккуратно постеленном полотенчике, обхватив колени руками, смотрел в окно. Внизу, возле батареи, примостился его нехитрый скарб, увенчанный зонтиком. Я покачала головой. Ну и ну!
- Ты что, - это вместо приветствия! – Всю ночь тут сидел?!
Он глянул, сожалеюще (за мою бестолковость, наверное), покачал головой.
- Мне некуда идти. Я послал запрос на свободные вакансии, но требуется время на ответ. Это дня два-три.
- А-а… гостиница?
Он хмыкнул и отвернулся к окну, а я почувствовала, что вопрос задала не то чтоб идиотский, но бестактный. С чего бы?!
- И три дня ты собираешься жить на подоконнике?!
- Все ладнее, чем на вокзале. Я пока добрался сюда насмотрелся и наслушался в пути такого, что..! Цивилизованность и культура мира вызывает большой вопрос и недоверие. Уж лучше тут.
Вот так поворот! Меня кольнула жалость и сочувствие к этому вполне симпатичному и обаятельному человечку. Кто виноват в произошедшем недоразумении? Ни он, ни я, но почему чувство вины захватило до самых ушей?? Может, это и ошибка, но приехал-то он ко мне! Черт-те откуда. А я его выставила, да еще и так бесцеремонно. Не по-людски это.
Дня два-три…В подъезде… С него станет! Я задумалась. В конце-концов… Вобщем-то… Не перетерплю три дня что ли? Пусть даже у меня и мебели почти нет, и быт в зачаточном состоянии. Но это ж его не испугало в первый момент. Значит, не испугает и во второй.
- Пойдем. Три дня так три дня. Но обещай…
Он вопросительно глянул, такой ладный, чистенький, вежливый, и я проглотила остаток фразы «вести себя прилично».

Первый рабочий день в академии прошел совершенно суматошно. Моих студентов не предупредили о лекции, удалось собрать лишь половину группы. Потом мы искали подходящую аудиторию, потом… потом… Вобщем, вернулась я совершенно вымотанной, злой и голодной. Пирожок с размазанной внутри пастой с желатином под названием «ливер говяжий», который перехватила в буфете, сытости не добавил. Я его и доесть-то не смогла! А ничего другого до самого вечера мой организм так и не получил. Некогда было. Так что домой возвращалась не в лучшем расположении духа. Вроде, пачка печенья дома должна остаться… Ох, ты! У меня ж гость! Совсем забыла про Иннокентия Как-бишь-его-тамовича! Придется что-то посущественнее печенья прикупить к ужину. Он хоть и необычный, и вообще карлик, но все-таки мужчина! Интересно, чем питаются «профессиональные домовые широкого профиля»? Ладно, найду что-нибудь универсальное. И я направилась к супермаркету.
На пороге своей квартирки остановилась. Что-то было не так. И дело даже не в домотканых половичках, коими застлан пол, не в чистоте, настолько идеальной, сияющей, что казалось, воздух – и тот отмыт! Изменилась… сама атмосфера, запах что ли? Вот в иной дом заходишь, а он холодный, несмотря на обилие мебели, всяческих модных финтифлюшек, ковров. А в другом, можно сказать, и нет ничего, а тепло, уютно, и непонятно, что тому причиной. Вот в такой «второй» дом и попала. И стояла в недоумении, прижав к груди пакеты с вкусняшками и заморскими фруктами.
Улыбающийся Иннокентий вышел из кухни, откуда тянуло свежезаваренным чаем. Поклонился.
- Добрый вечер, хозяйка!
- Привет! – кивнула я, еще не решив, сгрузить пакеты прямо на пол в прихожей или протопать в ботинках на кухню, где есть стол? Неудобно как-то в уличной обуви да по такой чистоте!
- Давай помогу, - решил дилемму мой гость. Взял в охапку все покупки без малейшего затруднения и понес.
- Я чай приготовил, - бросил через плечо. – Идем трапезничать.
Трапезничать, так трапезничать.
Кухня удивила еще больше. Стол – по большому счету это не стол, а тумбочка на колесиках, которую я умыкнула из кучи строительного хлама во дворе (скрепя сердце, конечно, но, если спать на полу – еще так-сяк, то есть и вовсе неудобно. Ну, преувеличила слегка – сплю не на полу, а на раскладушке, выуженной из той же кучи мусора и почти целой!), так вот стол накрыт скатертью с бахромой и кистями на углах, на стенах развешаны пучки сушеных трав – развешаны на высоте, не достижимой без стремянки, а у меня ее нет! Табуретка имеется, но маленькая. Как он достал, интересно? Или пригласил кого? Набить гвоздей – фу! – и разукрасить стены вениками.
Окно тоже украшено – занавешено белоснежной до голубизны накрахмаленной занавесочкой с ажурным шитьем по краю. На подоконнике вазочка с букетиком ромашек. Ага! Свежих! В марте! В цветочный магазин бегал? Не припоминаю, чтоб из Голландии – а откуда еще цветы? Не из Подмосковья же! – нам слали ромашки! И не сортовые какие-нибудь, махровые, сиреневые, по десять цветков на стебле, а обычные маленькие полевые ромашки.
Я улыбнулась. Обожаю ромашки!
Домовой, одетый с иголочки, хотя пять минут назад расхаживал в рубашке с закатанными рукавами и непонятных шароварах, сделал приглашающий жест.
- Прошу!
- Спасибо. Все это, - обвела кухню рукой, - очень мило, но ты не должен…
- Должен, - наклонил он голову. – Я Домовой. Это моя работа. Пусть даже на три дня. Садись.
Из самовара заструился кипяток в подставленную чашку. Так. Еще одна непонятка. Самовар не похоже, что электрический – не заметила ни шнура, ни вилки. Откуда тогда кипяток? Если – я оглянулась, точно! – плита газовая тоже аккуратно застелена накрахмаленной тряпочкой, а чайник для воды… Где чайник?! А! Вон он. В углу. Одинокий, Холодный. Заброшенный. Опять фокусы? Пора привыкнуть!
- Это дизайн такой? В стиле кантри, - кивнула на веники на стенах. – Необычно, но мне нравится.
- Редкие травы для зелий. Вряд ли их можно найти в городе. Баюн-трава, одолень, - начал перечислять, указывая пальцем на с виду совершенно одинаковые пучки. – Лимонник, бузина черная, петрушка…
- Петрушки у нас полно, - заметила я.
- Да? Настоящей подкаменной красной петрушки?!
- Не знаю, подкаменной или нет, но полно. И укропа тоже, если что. И лука с чесноком.
- Зелья не варят из трав супермаркета, девушка!
- Ладно, не буду, - хмыкнула. – Нельзя так нельзя. Может, поедим? Чай, конечно, хорошо, но надо что-нибудь посущественнее.
Достала из пакета батончик колбасы, нарезку бекона, связку бананов.
- Холодильника у меня нет еще, так что понемногу и то, что не успеет испортиться. Надо сегодня съесть.
Пока резала колбасу, Иннокентий хмуро наблюдал.
- Это что?!
- Как что? Сервелат. Велкомовский.
Понюхала.
- Вполне съедобный! Пахнет хорошо.
Он взял кусочек, повертел, брезгливо поморщился.
- Ты не должна этого есть!
- Почему? Его только завезли, он свежий!
- В нем… как объяснить-то? Слишком много неестественного. Мертвого.
- Химии что ли? Сейчас во всех продуктах подвкусители, подсластители, стабилизаторы. В колбасе так обязательно. Уж не знаю, как в вашем Дивногорске, а мы привыкли. В любом случае выбор невелик. Разбогатею, буду в «Азбуке вкуса» закупаться, а пока…
- Выбор есть всегда, - покачал головой Иннокентий. – Крупы, овощи…
- Думаешь, в них нет ничего химического? Наивный ты товарисч, однако!
- И вот это тоже, - он брезгливо ткнул пальцем в бананы, такие аппетитные, золотые, с тугими гладкими бочками. – Ни к чему!
- А бананы чем не угодили? Это лакомство! Ты их хотя бы раз пробовал?
- Пробовал, - кивнул коротышка. – Но ты пойми – от чужой, заморской пищи аборигены теряют силы и здоровье! И деградируют в итоге. Это еще Иоанн Грозный знал. Говаривал: «Хочешь победить недруга, накорми его для начала иноземной снедью!»
- Аборигены, да?
- Коренные жители.
Я покачала головой.
- Ты не перестаешь меня удивлять. С одной стороны ты умный и образованный человек! А с другой – полный ретроград и рассуждаешь, как твоя пра-пра-… какой там номер у нее? – бабка из болота. На дворе двадцать первый век! Хочешь или нет, но приходится мириться с его реалиями. Я не ратую за химию в еде и ГМО, но переходить на питание одуванчиками… Хотя не уверена, что и одуванчики – исключительно биологически чистый продукт.
Демонстративно положила на ломоть хлеба кусок колбасы, откусила. Иннокентий вздохнул и покачал головой.
- Зря ты.
- Может быть! – я прожевала, снова откусила. С трудом вообще-то. Задели его слова, признаюсь. Но вида не показала И колбаса, ранее спокойно поглощавшаяся, камнем легла в желудок. Это я такая впечатлительная?!
Коротышка отхлебнул чая, закусил бубликом.
- А сало будешь?
- Сало можно, - согласился неожиданно. – Если домашнее. Сальце с чесночком да под горячую картошечку! Это супер!
Я хмыкнула. «Супер»! Положила пластик бекона из нарезки на блюдечко, протянула гостю. Он повертел, понюхал, отодвинул.
- Что? Опять не угодила? Тоже мертвое? Но, знаешь, не представляю, как живую свинью можно нашинковать на ломти.
- «Мертвое» - не в смысле, что не хрюкает, а в наличии животворной энергии. Или ее отсутствии. В сломанной ветке энергия может присутствовать, причем долгие годы, а в молоке из порошка ее и в помине нет, как нет ни в чем искусственном.
- Ага! То есть лучше пожевать ветку, чем напиться молока из пакета?
Он пожал плечами, но не ответил.
- Потрапезничали, - я стряхнула крошки со стола, шкурки и кожурки в пакет. – Завтра вынесу. Ты иди, отдыхай. В большую комнату. Сейчас одеяло найду.
- Благодарю, - слегка поклонился домовой. Ну, сама куртуазность! – Не стоит беспокоиться. Мне ничего не нужно.
Как хочешь. Мне больше достанется.
Пакет с мусором отнесла к двери. Буду уходить, заберу. (Кстати, утром я его не нашла. Исчез бесследно. Ох, уж эти фокусы! И фокусники…)
Немногим за полночь читала статью по английской литературе, когда в дверь постучали. Ага! Как можно постучать в то, чего нет?! А вот можно! Звук, во всяком случае, был именно такой.
- Можно? Не спишь? – Иннокентий выглянул из коридора.
- Работаю, - буркнула я. – Тебе что-то надо? Одеяло все-таки?
- Нет.
Он вошел, и я, не удержавшись, прыснула со смеху. Уж очень комично выглядел «земский доктор» конца девятнадцатого века в колпаке для сна и длинной до пят рубашке, собранной у горла на витой шнурок.
- Что-то не так?
- Все нормально, - кивнула. – Извини.
- Я поговорить хотел.
Он присел на край моей раскладушки, благо высота ее от пола соответствовала росту гостя.
- Что ж, - отложила в сторону книгу, хотя закрывать не стала. – Говори.
- Вот ты…, - замялся, - как сказать-то? Ты – девушка образованная…
- Благодарю!
- …в некоторых областях, хотя в других присутствуют явные пробелы…
Вот как?! Становится интересно!
- …как и у меня. Думаю, если мы объединим усилия, пусть даже на определенный тобой короткий период, наше взаимодействие принесет обоюдную пользу. Как считаешь?
Я скрестила руки на груди и, прищурившись, оглядела гостя. Пробелы в образовании, да? Не соответствую высоким дивногорским стандартам? А на себя в зеркало глядел? Ежик кудлатый!
- Я смогу дать тебе вразумительный ответ, если выразишься более конкретно.
- Куда уж конкретней, - он вздохнул, сполз с моей кровати. – Извини. Зря побеспокоил.
Направился к выходу. Как он не путается в полах своего ночного балахона?!
- Подожди! – остановила. – Я действительно не поняла, чего ты хочешь? Если нужен совет или просто выслушать, я готова.
- У тебя, - он оглянулся, – слишком замкнутая поза, слишком напряженная. Это говорит об отсутствии интереса и расположения к собеседнику.
Ну, надо же! Психолог да и только!
- Я просто слегка застыла, - покачала головой. – Отопление выключили, а тут весьма прохладно! И моя поза – рефлекс организма сохранить тепло. Всего лишь!
- Правда? Чего сразу не сказала тогда? Что мерзнешь.
Он подул перед собой, помахал руками, словно разгоняя дым. Я улыбнулась. Но в следующую секунду отметила, что в комнате действительно потеплело! Откуда-то приятно потянуло теплым сквознячком.
Иннокентий, повеселев, вернулся на раскладушку.
- Итак. Для начала неплохо бы узнать, что во мне тебя не устраивает?
- Извини?
Он смутился.
- Не совсем так сформулировал вопрос. Я не чувствую резонанса в наших энергиях, а причины не могу понять. Отчасти этим объясняется твое неприятие меня как помощника. Ты уж просвети, если нетрудно, в чем дело?! На будущее просто не хотел бы совершать ошибок. Ни с тобой, ни с другой ведьмой.
- Ты ж, вроде, не в монастыре, а в колледже учился? – улыбнулась я.
- Да, - кивнул Иннокентий. – Но колледж закрытый, а программа обучения сложная и плотная. На контакты с внешним миром оставалось крайне мало времени, и, признаюсь, я пренебрегал социологическими мероприятиями в пользу наук.
- Правда? Сидел в библиотеке, когда однокурсники тусовались на дискотеке и в кино?
- Можно сказать и так, - согласился он. – Нет, я не полный профан в современной жизни, несмотря на классическое образование, основанное более на традициях! Достижения прогресса в общественных отношениях и технике не изумляют меня, как молния первобытного человека. Но, - погрустнел, - имеют место быть явные пробелы в знаниях, кои считал излишними в процессе постижения основной специальности. Я почувствовал что-то не то, когда ехал сюда, а общение с тобой подтвердило подозрения.
- Я поняла, - кивнула. – Хорошо. Попробую сформулировать претензии. Но уж не обижайся! Сам просил!
- Я весь внимание, - заверил он.
- Во-первых, твое чувство превосходства. Возможно, ты и имеешь на него право, но, когда начинаешь козырять знаниями и осведомленностью в каких-то мистических сферах, это не добавляет приязни. Скорее уж наоборот! Знания нужно обнаруживать и ненавязчиво их применять, а не напоминать то и дело о наличии десятка дипломов.
- У меня всего три, - грустно ввернул Иннокентий.
- Во-вторых, твой внешний вид. Может, оно и соответствует традиционному имиджу помощника по дому, но ведь ты хочешь выглядеть современным, я правильно поняла?
- Все верно.
- Значит, смени стилиста.
- Могу спросить, что в моем облике не соответствует нынешним канонам моды? Костюм, например, - мне казалось, он вполне приличен!
- Не удивлюсь, если это дедушкин подарок.
Иннокентий вскинул брови.
- А как ты…?!
- Неважно, - отмахнулась я. – Костюм хорош, да, но только, если ты хочешь выглядеть твоим дедушкой.
- Понятно, - вздохнул он. – Еще что-нибудь?
- Речь, манеры, но это мелочи. Хватит пока пары пунктов.
- А что с речью не так? - нахмурился он. – Я груб и не любезен?
- Отнюдь! Но ты слегка архаичен и витиеват в выражениях.
- Хм! Это утомляет?
- Это добавляет комплекс неполноценности, - проворчала я. – Я обычная девчонка, а ты разговариваешь со мной, как с госпожой, английской леди!
- Этикет предписывает быть предельно вежливым с Хозяйкой!
- Может, чье-то самолюбие и тешат отношения «госпожа-слуга», но я предпочитаю дружбу. По обстоятельствам, конечно.
- Так невозможно.
- Ты спросил, я ответила. Выводы сам делай.
- Понятно. Что ж, благодарю за содержательную беседу.
Он слез с раскладушки, поклонился и церемонно отбыл в свою комнату. Я снова еле сдержала приступ смеха. Одернула себя, заметив строго, что, вместо того, чтобы хихикать над гостем, следовало бы поучиться его манерам и обходительности! Пусть даже они выглядят архи-старомодными.
Еще какое-то время я пыталась вникнуть в статью, потом отложила книгу, включила ноутбук. Задумалась на секунду и ввела в поисковую строку браузера «Дивногорье». Ща глянем, что за местность такая сказочная, где в колледжах лилипутов учат на домовых.
Оказалось, есть, да, такое! И не слишком далеко даже - в Воронежской области. «Дивногорье - возвышенность и музей-заповедник в Лискинском районе Воронежской области России. Находится в 10 км к западу от центра района на правом берегу реки Дон и в 80 км к югу от Воронежа». Учебное заведение весьма специфического профиля, правда, не нашла, но… может, просто плохо искала? Не те ключевые слова вводила?
Дивногорье… Потрясающе! А думала, мужичок все выдумал. Хотя… Разве можно такое выдумать? И так естественно вести себя. А главное – зачем? Нет, я решительно ничего не понимаю. Впрочем, время покажет. Как говорил смертник за день до часа Х.

* * *

Звонил знакомый. Давний. Исчез с моего горизонта лет пять назад и вдруг нарисовался. В очень неудобное время, правда, в середине лекции. Обычно я перед занятиями мобильник отключаю, а тут забыла, чем знакомец не преминул воспользоваться. Обещал перезвонить и просил о свидании. Удивилась, не скрою, приятно и согласилась.
Встретились после работы, гуляли по набережной, зашли посидеть в кафе. Посмотрела, как он сосредоточенно пересчитывает мелочь из кармана, вздохнула про себя и заплатила за кофе для двоих.
Говорили об искусстве, о современной литературе, в которую Он верит, несмотря на полное непризнание собственного таланта и тупых редакторов, отвергающих его бессмертные опусы. Посочувствовала. Заверила, что истинный талант обязательно найдет ценителей.
Читал стихи. Свои. Поймала себя на мысли о солидарности с «тупыми редакторами», но вслух критиковать не стала. Многозначительно улыбалась с задумчивым видом.
И вот настал кульминационный момент свидания. Когда я допивала остывший кофе, вся разнежившаяся от воспоминаний и романтики вечера с истинным поэтом, Он заявил, что приехал вчера, а жить негде, и не могу ли я на пару дней (недель, месяцев)… Ну, пока на ноги не встанет и не купит(?!) квартирку… В память о нашей дружбе и чувствах… Каких чувствах, друг мой?! Ты знал, что нравишься мне, уверял в ответной симпатии и при этом в открытую флиртовал со всеми девчонками на курсе! Ты исчез на пять лет, не давая о себе знать даже коротенькой СМСкой ко дню рождения, а теперь пытаешься разворошить крупинки (ошметки – так точнее!) прекрасного, что еще остались о тебе в памяти?!
Извинилась, заявив, что лишние метры моей жилплощади заняты другим мужчиной (а что Иннокентий – девочка что ль?) и ушла, оставив на столике «сотню» непризнанному таланту на автобус до вокзала.
Осадок остался, конечно. Старалась не думать, переключиться на мысли о работе, о недочитанной статье, да мало ли, о чем еще можно поразмышлять по дороге домой. Ага! О чем угодно, кроме покупки мало-мальской еды, о которой совершенно забыла после вечера поэзии и воспоминаний. Спохватилась только перед дверью, когда остановилась слегка отдышаться, - пешком поднималась; лифт все еще не ожил.
Улыбающийся гость мой встретил меня на пороге, принял увесистую сумку с ноутбуком и бумагами. В первую секунду я не поняла, что в нем изменилось, отметив лишь краем сознания некую новизну. Только на кухне, где опять ждал свежезаваренный чай и самовар с кипятком, сообразила, что Иннокентий… побрился! Лишившись роскошной кучерявой бороды, а длинные волосы перехватив на затылке в «хвост», старичок-домовой превратился в симпатичного молодого человека со смеющимися огромными серыми глазами.
- Ну, как? – поинтересовался он.
- Потрясающе! – кивнула. – Я думала, ты… старше.
- Не подросток, конечно, - пожал он плечами, - но и не дедушка. В аспирантуру не пошел, а то выглядел бы солидней. Многие так и сделали, а я решил набраться сначала практических навыков. Аспирантура никуда не уйдет.
- Разумный подход, - согласилась я. – Обдуманный.
- Благодарю, - кивнул Иннокентий. – Прошу ужинать!
Обвел рукой стол-тумбочку, на котором кроме самовара красовался горшок литра на три, укутанный полотенчиком с вышитыми красными петушками.
- Это что?!
- Каша! – торжественно возвестил он, снимая крышку с горшка. В нос ударил незнакомый аромат. Рис не рис, гречка не гречка. Что тогда? И откуда?
- Дробленая пшеница с репой, - пояснил домовой, накладывая две порции в круглые керамические чашки. – Из моих запасов. Пробуй.
- О-о! Ну, зачем ты?!..
- Брось, - оборвал он. – Это мелочи. Ты должна нормально питаться. Погубишь здоровье смолоду, нового не купишь.
Ложки для экзотической сервировки поданы деревянные, расписные. Должно быть тоже из запасов.
Я с сомнением ковырнула бурое месиво с непривычным запахом. Пшеница с репой – что за экзотика? То ли дело наши отечественные гамбургеры, чизбургеры, пасты с креветками и кетчупами всякими! Авокадо опять же!.. Чтобы не обидеть гостя, который так старался, зачерпнула немного, попробовала. Потом еще. И еще…
Выскребла остатки каши, перевела дух. Чувство приятной сытости и при этом никакой тяжести в желудке. Тепло и истома. Вот это ужин!
- Ну как? – улыбнулся Иннокентий.
- Волшебно! Даже не думала, что может быть так вкусно! Вас в колледже и готовить учили?
- Бабушкин рецепт, - скромно потупился домовой. – Правда, она еще лягушачьи лапки кладет, но я решил…
- Правильно! – не удержалась я. – Лучшее – враг хорошего. Прошу тебя, не добавляй в свои кулинарные шедевры никакой экзотики, ладно? Ни лягушачьих лапок, ни сушеных каракатиц, ни паучьих крылышек. Договорились? Хотя бы, пока ты у меня живешь.
- Паучьих крылышек? Хм! – кивнул покладисто. – Хорошо.
- И еще, Иннокентий, давай проясним ситуацию. То, что я разрешила тебе пожить здесь, не делает тебя обязанным стирать-убирать-готовить, да еще и тратя при том свои личные запасы! Ты ставишь меня в неудобное положение!
- Так ведь… - развел он руками.
- Нет! – отрезала я.
- Но ты ж ничего не умеешь, - и посмотрел грустно, по-отечески. Папаша тож! – Ничего не знаешь. Из того, что надо знать ведьме. Я просто немного помогаю. Мне не в тягость! Это моя работа!
- Может, я не умею варить кашу с лягушачьими лапками, но позаботиться о себе вполне способна! И еще.
- Да?
- Почему ты все время называешь меня ведьмой?! Вас так учили обращаться к девушке?
- Ведьма – не обращение, а уважительное подчеркивание сути.
Он хмыкнул.
- Я уже немного изучил тебя, поэтому предвижу вопрос и сразу отвечаю. Нет. «Ведьма» - это не скрюченная карга с длинным носом. Сей сказочный образ архаичен, примитивен и уничижителен! И она не старуха! Ну, не всегда. Если моя бабушка – ведьма, еще не значит, что ведьмы – бабушки по определению и вдобавок мои.
- Вы изучали софизмы логики?!
Иннокентий улыбнулся. Не без гордости.
- А могу узнать – уж прости мое первобытное любопытство! – какие признаки отличают ведьму от… обычной девушки? Я вот ничего за собой этакого не замечаю – ни желания порчу наводить, ни приворотные зелья варить! Да и бабушки нашей семьи числом так шесть, включая двоюродных и троюродных, ничем сверхъестественным не отличаются. Во всяком случае, мне о том ничего не известно.
- Если неизвестно, не значит, что оного и в помине нет! – философски заметил домовой. – И понятие «потомственная ведьма» несколько преувеличено. Настоящая ведьма в роду может быть только одна. Ну, максимум, две, и то, если род о-о-очень древний и славный. Ведьма – явление штучное.
- Ага…
- А все прочие «потомственные» - не более чем мелкие ворожейки. В лучшем случае, травницы. Если знают парочку-другую зелий.
- И им, стало быть, персональный домовой не положен.
- Персональный нет, а в жилье по распределению может направиться.
- Но ты ушел от ответа на вопрос. На первоначальный, - уточнила я.
- Разве? – искренне удивился Иннокентий. Спрыгнул со стола, начал собирать посуду.- Мне кажется, я весь вечер только и делаю, что отвечаю на твои вопросы. Притомился, извини. Давай уж закончим на сегодня?
- О! – спохватилась я. – Подожди, помогу.
- Не стоит, право. Я все сделаю. Ты отдыхай.
Ну, надо же! У меня теперь личный домработник! И такой усердный!
Иннокентий вдруг глянул на меня потемневшими глазами, начертил в воздухе какую-то загогулину и глухо произнес:
- Иханту.
- Чего?? – не поняла.
- Ничего, - он улыбнулся легко и светло, как обычно, - спокойной ночи, говорю.
- А, - кивнула устало. – И тебе тоже.
Отдохнуть, и правда, совсем бы неплохо! Денек сегодня выдался чересчур эмоциональный.
Я сползла с табуретки и поплелась в свою комнату, вяло размышляя о превратностях судьбы, то и дело подбрасывающей странные подарки – то непризнанный поэт, набивающийся в содержанки, то бескорыстный трудяга-коротышка – вроде как и нечисть, но поразительной душевной организации… Вот бы наоборот! А наоборот – это как? Поэт-нечисть?... Нет, я решительно уже плохо соображаю. Пора на боковую.
Заснула в тот вечер просто нереально рано – в половине одиннадцатого; причем мгновенно. И что-то иное послужило причиной, а вовсе не чрезмерная усталость. Уставала и раньше – состояние привычное, и никак на режим отхода ко сну не влияющее.

* * *

После окончания занятий в академии собрали всех преподавателей, и президентша – кто ж еще может командовать академией? Только Президент! Ни больше, ни меньше! А у нас она еще и женщина! – так вот президентша, королевна наша, торжественно возвестила о подготовке к предстоящей научной универсиаде среди академий, колледжей и ла-ла-ла, и все такое. В связи с этим усиленная подготовка студентов, отборочная комиссия, опять ла-ла-ла, - я слушала вполуха. Вряд ли попаду в пресловутую комиссию – преподаватель без стажа, да еще «полставочный». Что до моих студентов, то гениев нет, но полных дебилов тоже. Выбирайте любого. Надо натаскать, натаскаю. Было бы желание у кандидата.
Так что я сидела и рисовала чертиков в блокноте.
В какой-то момент почувствовала вдруг, что что-то не так. Даже трудно объяснить, что именно? Беспокойство.
Подняла голову, оглядела зал, преподавателей. Все нормально, вроде. Скамейка ни под кем не горит, дым из ушей не идет. Президентша продолжала бубнить про ответственность, престиж академии и прочую условно-патриотическую чепуху, половина слушателей рисовала чертиков. Другая половина дремала с открытыми глазами.
А беспокойство нарастало. Что-то нехорошее, какая-то опасность, ощущалась… слева! Да! Там у окна сидел доцент кафедры прикладной математики – мужчина лет пятидесяти, видный, спортивного телосложения, с густой шевелюрой и благородной сединой на висках. Светский лев, одним словом. Двумя словами. Так вот этот лев сосредоточено делал заметки в тетради, не отвлекаясь ни на что стороннее и даже не поднимая головы. За ним в окне золотился закат, облачка редкие плыли. Все! В чем опасность? Метеорит в окно залетит?..
И тут я заметила, что лев-доцент ничего не пишет. Более того – сидит неподвижно, замерев, с дорогой ручкой «Паркером» в руке. Заснул что ли? Или… Он дышит хотя бы?!
Потихоньку, с «извините-разрешите» через каждую секунду, я перебралась со своего места ближе к математику.
- Сергей Николаевич, - прошептала в ухо. Потом коснулась его руки с зажатым «Паркером». Холодная как лед! Боги! Глянула с ужасом. Он вообще живой?!
Скользнула по запястью, нащупывая пульс, и в ту же секунду почувствовала толчок изнутри, словно током дернуло, но не сильно и не больно. Пальцы рефлекторно сжались. Из них заструилось тепло; даже не тепло, а некая горячая субстанция, потекла из моей ладони в мужчину. Секунды три все продолжалось, не больше.
Математик встрепенулся, вздохнул глубоко, поднял голову.
- Что такое? – глянул на меня вопросительно.
- С вами все хорошо?
- Как никогда! А в чем дело? Я заснул?! Какой стыд!- покачал головой. - Надеюсь, не пропустил ничего интересного?
Заметила, что все еще держу его за руку, смутилась.
- Я, пожалуй, пойду. Раз все хорошо.
Собрание закончилось, все потихоньку расходились. Я выбралась в проход между скамейками и тут наткнулась на взгляд президентши. Ничего хорошего не предвещающий взгляд.
- Ефремова? Зайдите ко мне!
Я оглянулась на всякий случай, - вдруг еще одна Ефремова заинтересовала королеву? Тупой жест, если учесть, что Ефремова среди преподов я одна. Ну, а вдруг? Может, кто из студентов затесался?
Никого, однако! Как сказал бы чукча, оглядывая тундру. Ночью.

Возле зеркала в массивной золоченой раме – «из дворца» какого-нибудь, не меньше! Разве может Богиня отражаться в дешевке?! – президентша-ректор поправляла безупречную прическу. Повернуться к посетителю – ко мне! – величество не изволили, лишь полуобернулись.
- Бери лист на столе и пиши.
- Что писать? – я с готовностью уселась в удобное велюровое кресло. Для гостей, конечно же, не на трон – то святая святых! – но тоже ничего.
- Заявление. По собственному, - процедила королевна.
- Не поняла, - опешила я. – Как это «по собственному»?! Вы меня увольняете? За что?!
- Значит, есть за что,- она поджала губы и удостоила меня взглядом, полным неприязни.
- Не буду, - я отодвинула лист. – Пока не объясните. Это произвол. Я ничего такого не совершила, даже не опоздала ни разу! В конце-концов у нас есть профсоюз, и…
- Деточка, - королева уселась на трон и уложила перед на стол руки в перстнях и браслетах – этакую стену воздвигла между мной и собой. – Грозить мне профсоюзом – самое последнее, что ты должна делать в своей куцей жизни. Здесь я главная! Как скажу, так и будет. Не хочешь по собственному, уйдешь по статье. Нарушение дисциплины, профнепригодность, - я найду что-нибудь интересное, не сомневайся. И ни в каком суде ничего не оспоришь. Зато будущую карьеру подпортишь изрядно. Так что не трать время, мое и свое. Просто пиши.
Вот так номер! Скандалить, ругаться, качать права, - это не мое. Есть борцы за справедливость, активные такие, громогласные, которыми всегда восхищалась, но сама не из их числа. Не в данном случае. Тут я чувствовала присутствие чего-то большего и грозного, с чем не совладала бы при всем желании. Какой смысл пинать стену, если не имеешь в арсенале пушку или хотя бы старенький бульдозер? А у меня ни того, ни другого. Значит, стена победит.
Я нацарапала несколько строк, подвинула лист президентше. Та прочитала, довольно улыбнулась, размашисто подписала.
- Видишь, как все просто? А могло быть куда хуже. Молодец. Выпишу тебе премию напоследок. В качестве компенсации.
Я глянула на нее исподлобья, но отказываться не стала. Гордый жест – красиво, но жить на что-то надо, а средств у меня совсем не густо.
- Ты молодая, перспективная, найдешь себе местечко. Только – совет тебе – прежде выясни, на чью территорию вторгаешься. Хочешь спокойно жить, сиди тихонько и не высовывайся. А то ведь не все такие добрые, как я!
- Учту, - буркнула в ответ, выбираясь из кресла. – Благодарю за совет.
В совершенно поганом настроении – угнетенном состоянии духа, как выразился бы Иннокентий – я брела по вечерней набережной. С реки дул мягкий теплый ветер, уносил с собой и настроение, и мысли, и душевную разбалансированность в целом – о, какой перл! Постепенно я успокоилась. Даже немного повеселела. Фаталист по натуре, считаю, что в жизни ничего случайного не происходит, и ничего зря не случается. Значит, академия – не мое, и правильный выбор еще предстоит. Ошибки же – бесценный опыт; особенно в начале пути. Как в моем случае.
Дома меня ждал сюрприз. Большой такой, массивный, килограмм на сотню участия ко всем обездоленным, обиженным и неустроенным вроде меня. Любочка. Любава, как предпочитала себя называть. Тоже преподаватель из нашей (впрочем, уже не моей) академии, только не иностранного языка, а совсем наоборот бухгалтерского учета.
Табуретка моя единственная явно была узковата для обширных телес бухгалтерши, но предложить ей что-то поудобнее не представлялось возможным за полным отсутствием оного.
- Алиночка! Дорогая! – Любочка заключила меня в объятия, мягкие, пахнущие свежей выпечкой и теплые-теплые. – Я все знаю! Мне так жаль!
Надо же! Новость скачет впереди меня?
- Знаешь, что, - не унималась добросердечная Любава, - я сделаю пару звонков нужным людям, и какую-никакую работенку тебе подыщем. Хотя бы на первое время. Репетиторство, переводы или еще что-нибудь.
- Спасибо, - кивнула я. Устала так, что ни удивляться, ни радоваться, ни даже огорчаться уже не хотелось. Поставила сумку с ноутбуком в угол. – Привет!
«Привет» предназначалось Иннокентию, сидящему по-турецки на подоконнике и с интересом наблюдающему сцену встречи бывших коллег, но отозвалась Люба.
- Ага. Но мы ж виделись сегодня! Я зашла тебя успокоить…
- Я спокойна, - пожала плечами. – Тоже мне горе – с работы выгнали.
-… а у тебя дверь открыта! Ты почему дверь не закрываешь??
- Э-э-э…
Иннокентий скромно опустил глаза. Ну, ясно! Он гостью впустил, но она, похоже, абсолютно его игнорирует.
- Решила подождать. Чаю вот заварила. У меня шоколадка есть!
- Спасибо. Я не люблю шоколадки. И вообще, знаешь, устала сегодня, перенервничала…
- Понимаю! – Она с явным облегчением встала с табуретки. – Пойду, пожалуй.
- Нет! Ты…
- Да я и так собиралась уходить. Думала, десять минут жду и ухожу, если не появишься.
- Ладно. Но давай как-нибудь в кафе сходим что ли? А то у меня, сама видишь, быт в зачаточном состоянии.
- Все будет хорошо!
Улыбнулась по-матерински, кивнула и отбыла в своем бухгалтерском направлении. Квартирка сразу стала просторной и непривычно пустой.
Я с облегчением села. Табуретка все еще хранила тепло обширных Любавиных телес и, похоже, даже стала мягче.
- Чаю? – Иннокентий услужливо подвинул чашку. – Могу узнать, что случилось? Если, конечно, мое любопытство не слишком навязчиво.
- А Любочка не рассказала? – Я глотнула ароматного кипятка. Слишком ароматного! Не иначе домовой что-то опять добавил, ингредиент какой-нибудь секретный. Из личных запасов. Надеюсь, не «сыворотку правды». Хотя, что мне скрывать?
- С дамой, которую ты именуешь Любочкой, беседовать не имел ни чести, ни желания.
- Однако ж ты ее впустил!
- Вот не поверишь – дверь пожалел! Настойчивость дамы, выражаемая в усиленном стуке и дергании за ручку, могла навредить имуществу. Я оценил степень опасности и решил, что наименьший ущерб гостья принесет, дожидаясь тебя внутри. Поверь, я кого попало не впустил бы.
- Ясно, - кивнула. – Закажу стальную дверь. Постепенно. Чтоб ты не боялся ни за дверь, ни за мою табуретку, коль скоро иных ценностей у нас нет.
Сделала еще глоток. Как хорошо! Приятное тепло, расслабленность, умиротворение… Точно красной петрушки добавил!
- И она не удивилась, не спросила, кто ты?.. Вы просто молча сидели и ждали меня?
- В доме Хозяйки, - менторским тоном заметил Иннокентий, - видеть Помощника дозволительно только Хозяйке. Всем прочим – с ее разрешения.
- Ух, ты! Я прямо королевой себя чувствую! Значит, Люба, которая может разглядеть за километр соринку в чужом глазу, тебя не заметила?? Волшебство да и только!
- Так расскажешь, что произошло?
- Поверь, это скучно.
Я допила чай, ополоснула чашку, поставила ее в тумбочку. Домовой не возражал, не пытался перехватить инициативу в уборке, просто молча и внимательно следил за мной. И не сказал ни слова, даже когда отправилась к себе, задержалась на миг в дверях (которых все еще нет, но… чисто условно, что есть) и оглянулась на него.
И снова заснула, как младенец, задолго до полуночи, а в шесть утра проснулась полностью выспавшейся. Это закон подлости, конечно! Когда не надо спешить, вскакиваешь ни свет, ни заря, чувствуя себя свежей, аки молодой огурчик.
Поплыла умываться, и недоуменно захлопала глазами, увидев, что Домовой, упакованный в свой безупречный полосатый костюм с галстуком-бабочкой, сидит в коридоре, возле входной двери, на чемодане. Рядом красуется саквояж и неизменный зонтик.
- Ты куда собрался? Куда-то собрался? В такую рань?
- Доброе утро, - кивнул он. – Не хотел тревожить твой сон, но и уйти, не попрощавшись, счел невежливым.
- Уйти?
Он вздохнул.
- Три дня, отведенных мне, истекли, и более не смею злоупотреблять твоим гостеприимством. Мне прислали пару вариантов на выбор. Не слишком удачных, но… Где-нибудь закреплюсь.
А я и забыла! Казалось так привычно, что дома тебя кто-то ждет со свежезаваренным чаем, с экзотической кашей на ужин… Да вообще, что просто кто-то ждет, кто-то тебе рад! Самостоятельная и свободная жизнь, оказывается, совсем не предполагала тотального одиночества!
- Я, ну… если ты так решил… - бормотала убитым голосом. – Это твое право. Но может…?
- М?
- Тебе обязательно уезжать? Ты… остаться мог бы?
- Конечно! – широко улыбнулся он. – Меня ж распределили к тебе.
- Тогда оставайся, - я облегченно вздохнула. – Буду рада, правда! Только платить не смогу. Во всяком случае, первое время. Я ж теперь безработная.
- Ну, зачем мне твои деньги? – покачал он головой. Потом подхватил вещи и бодренько потопал в свою – теперь уже точно свою! – комнату. Оттуда донеслось, – В магазин ходить? Много ты видела в магазинах таких, как я?
- Ладно, - сдалась. – Этот щекотливый вопрос решим позже. В любом случае твой труд должен быть вознагражден, и я что-нибудь придумаю! А с покупками и сама справлюсь.

* * *
С того памятного утра начался новый этап моей жизни. Вернее, тогда я еще не знала, что… много чего не знала и не предполагала, что оное существует! Не просто существует, а активно действует и развивается. Иннокентий внес в мою жизнь такие перемены, о которых и помыслить не могла! Во всяком случае, в применении к себе, к молодой девушке-лингвисту, только-только начинающей самостоятельную жизнь и карьеру.
С карьерой, кстати, пока что не очень. Я написала пару статей по заказу в Интернете, оформила реферат, - но все это так, разовые мероприятия, не приносящие ни стабильного дохода, ни удовлетворения. Временами впадала в уныние и подумывала, а не вернуться ли под теплое родительское крыло? Худо-бедно меня бы пристроили куда-нибудь… в библиотеку, например. Тепло, спокойно. Тихо. Болотце вобщем. Зато никаких эмоциональных встрясок. Можно мирно дожить до пенсии, превратившись через пару десятков лет в серенькую старушку. Ужас.
В такие моменты Иннокентий отпаивал меня чаем с дивногорскими травами, рассказывал очередной анекдот из серии « я и моя бабуля», и настроение улучшалось. На некоторое время.

- А самое смешное – не будь оно столь грустным и непонятным, что уволили меня просто ни за что! Директриса вызвала и сказала, пиши! В смысле, «по собственному».
Мы с Домовым сидели вечером за «наливочкой» (из его запасов, конечно), закусывали магазинными сухариками, против которых мой помощник на удивление не высказался резко отрицательно. Вообще-то спиртного не пью. Принципиально. Но тут почувствовала потребность как-то снять внутреннее напряжение, и Иннокентий налил в крошечную – его размерчик! – деревянную чарочку (из деревянной же бутылки) густой красной жидкости, пахнущей ягодами. Я глотнула и почувствовала, как змея, несколько дней грызущая меня изнутри, начала растворяться в мягком тепле.
- Чем же ты не угодила?
- Понятия не имею! А! – махнула рукой, - скорее всего, на моё место хотела кого-нибудь своего устроить. Обычное дело. Еще и наставляла на путь истинный! Не лезь, говорит, в чужой огород.
Протянула чарку.
- Налей еще. Ага… Можно подумать, я посягнула на чью-то собственность.
Хихикнула.
- Без спроса чужую морковку выкопала.
- Так-таки не случилось никаких эксцессов?
- Абсолютно! – покачала головой. – Сидели на собрании… А! Там мужику одному плохо стало – мне показалось, что ему плохо. Оказалось, просто заснул. Но ты знаешь, - нахмурилась, - такой холодный был! Как вампир из «Сумерек». Я до него дотронулась – просто дотронулась, ничего не делала! - пульс хотела нащупать, и вдруг почувствовала, как из моей руки что-то горячее-прегорячее заструилось. Никогда такого не было!
- А дальше?
- Ничего, - пожала плечами, - больше ничего. Мужик тотчас проснулся, а директриса меня уволила. И так свирепо смотрела, словно я с ее мужем флиртую… Слушай! А ведь и правда могла взревновать! Какие-то слухи в академии бродят, что у нее роман с тем математиком. Правда, он на ее поползновения не особо реагирует. Выходит, она во мне соперницу увидела?!
Хмыкнула.
- Неужели, она и в самом деле…? Он же мне в дедушки годится! Хотя адюльтер сейчас очень популярен! Только вот я старомодна. Предпочитаю сверстников.
Помрачнела.
- Не огорчайся так! – Иннокентий погладил меня по руке, улыбнулся. – Работа – дело наживное. Без работы не останешься. Лучше расскажи, что дальше было.
- Да всё! – удивилась я. – Пришла домой, а там Любочка…
- Ты очень поздно пришла, - нахмурился домовой. – Я волновался. Отчасти поэтому позволил твоей подруге войти. Думал, может, она какой-нибудь информацией располагает?
- Вообще-то, - поджала губы я, - есть такая штука – телефон называется. По нему можно звонить…
И осеклась. Мобильника у Домового не видела, мой номер точно не знает… Дала себе слово обязательно купить ему трубку. Хотя бы самую дешевую. На навороченный смартфон еще не заработала; такие подарки пока не по карману.
- Гуляла. По набережной. Приходила в себя. Извини, что заставила переживать. Не думала, что ты ждешь.
Иннокентий о чем-то думал, сосредоточившись и нахмурясь. И чем я его озадачила?
- Свеча есть у тебя? – спросил неожиданно. – Хотя бы огарок.
- Нет, - покачала головой. – Как-то без надобности. Хотя, подожди-ка! Нам на восьмое марта мужчины на работе дарили по маленькой такой свечечке сувенирной. Пойдет?
- Тащи, - согласился Домовой.
Минут через пятнадцать поисков в сумках с вещами вернулась на кухню. Посуда, конечно же, оказалась убранной, а вместо нее на столе красовались две деревянные расписные чашки – одна порожняя, одна с водой, солонка, блюдечко с веточкой. Веточка тлела, и тонкий пахучий дымок ниточкой поднимался к потолку.
- Это зачем?! Спиритический сеанс?
- Поджигай свечу, ставь вот сюда.
Фитилек потрещал пару секунд, разгораясь, и ровный язычок пламени с удовольствием принялся уплетать разноцветный стеарин.
- Проведи ладонью над огнем. Влево-вправо… Повыше чуть-чуть. Ага, так.
Я с интересом и удивлением наблюдала, как розовый лепесток огня потянулся к руке
-Теперь над палочкой. Помедленней, бурю не поднимай!
Забавно оказалось понаблюдать, как струйка дыма меняет направление, притянутая как магнитом моей ладонью, и рассыпается на завитки, ударившись о ее середину.
Эксперимент с водой, в котором принял участие Домовой, переливая ее из чашки в чашку, показал, что и она демонстрирует мне полное свое расположение, стекая не ровно вниз, а причудливо изгибаясь, чтобы предварительно коснуться руки. И соль отказалась просто сыпаться под действием гравитации, предпочитая перед падением на столешницу на пару секунд липнуть к ладони.
- Не может быть, - Иннокентий, нахмурившись, аккуратно смел со стола соль в мусорный пакет.
- Интересный фокус! – улыбнулась я. – Знаешь, я с тобой уже перестала чему-либо удивляться, но все же, как ты это делаешь?
- Не может быть, - повторил Домовой. Покачал головой. – Я к этому эффекту не имею отношения. Ну… разве что косвенное. Слегка так.
- Если это не фокус, тогда что? Природный магнетизм? Я слышала и читала о людях, притягивающих всякие железки, удерживающих утюги на груди и ложки на открытой ладони, но считала это розыгрышем. Не привыкла, знаешь ли, верить напропалую всему, что вижу. Даже и сейчас есть вполне рациональное и скучное объяснение кажущемуся чуду. Жалко только, что чудо сразу исчезнет.
- Некоторое время назад, - Иннокентий завороженно смотрел на оплывающую свечку – подарок, - я наложил на тебя глиф Алхаинты – руну Иханту.
- А! Помню, как ты пробормотал что-то такое. Подумала еще тогда – не… ненормативная ли то лексика на таинственном языке?
- Нет, - хмыкнул он. – Очень древняя визуально-графическая магия, но никак не ругательство. Глиф Иханту должен был пробудить в тебе связь с тонким миром, активировать спящие энергии. Но такого мощного воздействия я не ожидал!
- Это что-то темное и демоническое? – спросила с подозрением. – И вообще! Что за эксперименты на мне без моего ведома?!
- Если у человека нет способностей, глиф можно хоть на лбу вытатуировать, ничего особенного не произойдет. Разве что пара дней бессонницы или наоборот кошмаров. И все! Одаренному же он поможет раскрыться, ощутить возможности, освоить их и применять. Я думаю, - он потер лоб, – дело не в Иханту. Точнее, не совсем в нем. Он просто катализатор, запустивший неожиданно сильный процесс. Дело в тебе!
- Ага! Конечно! Потомственная ведьма! И престижный вариант распределения для отличника колледжа нечисти.
- Не вижу повода для иронии! – нахмурился Домовой.
- Ладно, - сдалась я. – Я умею притягивать воду и дым. И огонь. И соль. Что дальше? Это супер-сила?
- Когда ты рассказала про случай с математиком, - заложив руки за спину, Иннокентий ходил по кухне, а я сидела на подоконнике и взирала на коротышку сверху. Свысока. Забавно! – думаю, тот, если действительно не умер, то был очень близок. Его подпитала твоя энергия. Я предположил, что твоя стихия – Огонь, то есть энергия в чистом виде. Далее ты гуляла под ветром и восстановила силы, что похоже на взаимодействие со стихией Воздуха. Но ветер дул от реки, то есть от Воды!.. Словом, окончательно запутавшись в предположениях, решил провести ритуал.
- То, чем мы сейчас занимались?
- Да.
- И что же ритуал показал?
- Вверг в сомнения еще более, - нахмурился он. – Не может одна ведьма, даже сильная, владеть всеми стихиями сразу. А в твоем случае как раз оно и есть.
- А соль – это? Стихия Соли? – хмыкнула я.
- Земли. Условно.
- Понятно, - кивнула, - что ничего непонятно. Я – великая магиня! В моей власти четыре – четыре? – стихии, включая Стихию Соли! Только вот непонятно зачем, и, что со всем этим делать? И нужно ли вообще?
- Сила не даётся зря, - вздохнул Домовой. – Если не используешь ее, она исчезнет. И, если цель неверна, тоже.
- И в чем же цель? Спасать математиков?
Он пожал плечами.
- Время покажет.

Однако насколько быстро и, что конкретно время должно показать, осталось тайной. Шли дни, а ничего не происходило, ничего не менялось. У Мироздания на нас собственные планы, секретные настолько, что не вдруг, господа, не вдруг! И пока на первый план вышла работа, потом личная жизнь, в которой мне фатально не везло. Парни, с которыми знакомилась, оказывались то обиженными на весь мир, не понимающий и не признающий их уникальность, то приземленными настолько, что пары часов общения хватало определить их программу-максимум на всю оставшуюся жизнь, и ладно бы там оказалось что-то действительно стоящее. Ну, или хотя бы интересное. Допускаю, конечно, что в силу моего природного максимализма имею, возможно, несколько завышенные стандарты, но не готова пока снизить их до исключительно потребительского уровня. Мучиться потом всю жизнь с человеком, который мне не половинка и которому не половинка я?
Иннокентий, даром что Домовой, сиднем дома не сидел. Мы часто гуляли, главным образом по вечерам, благо изрядно прибавившееся светлое время суток тому очень способствовало. Мой Помощник-фокусник, впрочем, фокусником считала его больше по привычке, потому что никак не могла смириться с присутствием чего-то запредельного в жизни и моей квартире в частности, - так вот Помощник на прогулках всегда рассказывал что-то интересное и веселое. Прохожие с подозрением косились на девицу, бродящую по набережной, весело хохочущую и разговаривающую сама с собой, ведь они-то Домового не видели. Приходилось делать вид, что говорю по мобильнику через блютуз-модуль – купила даже эту штуку на ухо. И Иннокентию телефончик приобрела, чтоб не терял меня, ежели что, и мог позвонить.
С гардеробом, правда, вышли некоторые затруднения. Пусть Его никто кроме меня не видит или не замечает, но хотелось, чтоб выглядел современнее, хотя он сам значения внешнему виду не придавал вообще. Дома ходил в шароварах и непонятного кроя льняной рубахе, к трапезе обязательно переодевался в дедушкин костюм, и ритуал отменить оказалось не в моих силах. Первое время очень неуютно чувствовала себя в шортах и футболке возле одетого с иголочки щеголя, но потом решила, что в чем ходить дома – личное дело каждого. Дресс-код не устанавливала, и раз Помощнику нравится, пусть так и будет. Я – королева или нет?! В своей квартире! А значит, делаю, как хочу, и никто мне не указ.
окончание

Ночь. Глубокая, тихая, спокойная. Моё время. Удобное. Нет, конечно, я работаю в любой час суток, но ночь люблю больше. Ночью как-то всё… естественнее что ли, без лишних эмоций, без неоправданных трат энергии.

Марк спит. На лбу капли пота, дыхание частое, беспокойное, словно его мучают кошмары. Убираю с его лица спутанную волнистую прядь, легонько целую, захватив губами мочку уха. Он стонет и отворачивается, не просыпаясь. Ладно. В другой раз. И я тихонько выскальзываю из-под одеяла. От двери оглядываюсь. Марк дышит ровнее, складка меж бровей разглаживается; напряжение отпускает его... Рядом со мной непросто, я знаю.

Золотисто-оранжевые фонари безразлично светят на пустынные дорожки и аккуратные каменные скамеечки. Вообще-то в такое время нормальные люди прячутся по своим норкам, за толстыми и не очень толстыми стенами; даже в шалаше и палатке чувствуют себя в безопасности. Но, когда придёт их Час, никакие стены, никакие запоры не защитят, не скроют. Вслушиваясь в пространство вокруг, неторопливо иду через парк. Ничего. Успею. Несколько лишних минут или даже пара часов ничего не изменят, а мне… невесело как-то сегодня. Да, даже Мне бывает грустно, и хочется задуматься, почему всё так, как есть, и можно ли что-то подкорректировать? Хотя бы чуть-чуть! Например, чтобы в глазах Марка не светилась печаль. Они бездонны, его глаза!.. И вся бездна наполнена тоской и безнадёжностью. Словно рядом со мной не может быть счастья... Не может? Вот почему? Что во мне неправильного? И можно ли что-то изменить? Самую-самую малость в заведённом порядке. Кто его установил, тот порядок? Кто следит за ним? Почему я должна подчиняться? Ведь однажды уже нарушила его! Хотя это не принесло ничего. Кроме боли. И, уж конечно, не счастье. Для Марка – точно нет. И с каких пор это стало меня волновать?

Или дело в роли, которую мы все призваны исполнять – каждый на своём месте. А шаг влево, шаг вправо – и мироздание пойдёт трещинами? Ну, уж! Не мелковат ли повод, чтоб мироздание расшатать? Против целого мироздания только печальные глаза Марка... Меня волнует, а Вселенной должно быть всё равно. Она велика.

- Девушка! А, девушка?..

Группа подвыпивших парней проявила ко мне интерес. Ну-ну!

- Вы не боитесь ходить одна? Ночью? Ночью!! – от группы отделился самый смелый, двинулся наперерез. – А то идём к нам. У нас весело. Выпьем, развлечёмся.

Остальные тоже зашевелились и потихоньку начали окружать – заходить сзади и с боков. Предвкушают развлечение? Толпа – на одного. Одну. На одну беззащитную (ха-ха! А вот это вряд ли, но они ж не знают!), босоногую девчонку? Ничего нового. Мир не меняется. Мне стало скучно. Не люблю тратить время на дураков. Но остановилась.

Отчаянный искатель развлечений, сверкая голливудской улыбкой, подскочил совсем близко, незаметно преодолев рубеж критического расстояния, за которым меня начинают ЧУВСТВОВАТЬ... Ага, ну, вот! Улыбка куда-то делась, личико побледнело. Задышал часто, заозирался. Опасность почуял. Хотел что-то сказать, но не издал ни звука, – так близко от меня никто говорить уже не может. Приятели остановились в нерешительности, наблюдают. А Первый упал вдруг предо мной на колени, за грудь схватился. Хрипит, еле дышит. Страшновато, наверное, выглядит со стороны... Другой парень ему хотел было помочь, бросился вперёд и тоже шагнул за Рубеж. Зарыдал (слабак!), забормотал что-то бессвязное, однако сил хватило отпрянуть. Вот тут вся компания и кинулась врассыпную. Должно быть, развлекаться уже передумали. Почему, интересно? Да и хмель у них как-то быстро выветрился. Главный же смельчак валялся у меня в ногах, трясся от страха и не мог даже отползти. А ведь всего лишь взглянул мне в глаза!.. Эх! Хилый народ! И трусливый. Ступай. Твоё время не пришло. Ты мне не нужен. Пока ещё. Но увидимся! Обещаю.

Легко взмываю в воздух и направляюсь сквозь деревья к широкой улице, где, несмотря на поздний час, кипит жизнь. Витрины переливаются зазывно, роскошные авто снуют, погуливает народ из той категории, что вообще ничего не боится, и не потому, что такой смелый, а от ощущения полной безнаказанности и всемогущества. Большая часть моих клиентов как раз из таких!.. А вот и первый. На сегодня. Выходит из машины весь такой довольный, сытый. Галстук ослаблен, съехал набок, рубашка, кипенно-белая, смята и расстёгнута, неприлично явив миру грудь в кучерявых рыжих волосах. Бубнит пошловатую песенку, пошатываясь, бредёт к подъезду. И вдруг замечает меня… Лучшее, а главное, мгновенное средство прийти в себя при любой степени похмелья – это мой взгляд! Клиент пятится, трясёт головой: «Нет! Нет!.. Я не готов! Никогда!.. Убирайся!» Голос срывается, переходит в сип. И вдруг клиент делает неожиданный рывок, и стальная дверь дома лязгает у меня перед носом. Экая прыть! Думаешь вот так просто сбежать? От меня. От Ме-Ня?? Какая наивность!

Плавно скольжу вверх вдоль стены. Второй этаж, третий, четвёртый... Окна мелькают. За каждым - чьи-то проблемы, страсти, судьбы. И никому нет дела, никто не знает, что, вот, сейчас я кого-то из них заберу. Мироздание не рухнет...

Только в глазах Марка прибавится печали. Хотя куда уже больше...?

«Клиент дозрел!» - доносится из-за очередного окна реплика телевизора. Мне говорили, что страшнее моего взгляда только мой смех. Хотя, сколько ни смеялась перед зеркалом специально, ничего особенного и ужасного не заметила! Без дурацкого хохота, который часто мне приписывают, но с блуждающей улыбкой на устах вплываю в апартаменты (неплохо устроился друг мой!), наклоняюсь над клиентом, который сидит на полу возле роскошной кровати. Одна рука судорожно комкает золотистое покрывало, другая зажимает кровоточащую рану на груди. А по лестнице, не пользуясь лифтом, спокойно спускается средних лет мужчина, на ходу стягивая маску с лица и засовывая в спортивную сумку пистолет, всё ещё пахнущий порохом. Как всё стало просто и буднично!..

Громыхает, закрываясь, дверь подъезда. Ни мощь её, ни набор замков, коим позавидовал бы хороший сейф, не защитили, не спасли.

Клиент смотрит на меня уже без страха. Даже с надеждой, ведь я избавлю его от страданий… Пойдём?

Оглядываюсь напоследок, бросаю взгляд на умиротворённое, спокойное лицо мужчины. Вот интересно – парадокс прямо! – я избавляю людей от неприятностей, проблем, от боли. А меня боятся. А если не боятся, то желанной гостьей тоже не считают в отличие от моей сестры-антипода, что носится где-то параллельным курсом, заставляет вопить младенцев – как-будто они от радости орут, являясь в мир! – заставляя мучиться от ран и болезней, от угрызений совести и других переживаний, влачить нелепое существование, когда никакой пользы обществу, никакого духовного роста, когда сам себе – и то надоел! А она не отпускает! Она укрывает своими белыми крыльями и шепчет, шепчет ложь всякую о нужности и прочем… И ей посвящают песни, её восхваляют, за неё держатся, цепляются до последнего.

Я что, рефлексирую?? Ещё чего! Я просто делаю свою работу. Помогаю перешагнуть Грань. А что за ней…? Может, иные измерения, другие Грани, которые стерегут проводники, подобные мне, частицы меня, так же, как я – частица их, частица великого целого. А все эти сказки насчёт Царства мёртвых, выжженных полей, усеянных телами и частями тел, скелетообразная старуха в чёрном одеянии, простирающая костлявые ручищи, - всё это бред больного воображения, дикой фантазии, которая не столько опоэтизировала, сколько исказила и унизила мой образ. И почему-то именно в него все уверовали. Нет образа Жизни, но есть образ Смерти…!

Только вот Марк не вписывается ни в какой образ. Когда я увидела переломанное тело, на котором жили одни глаза – но какие глаза! – замерла от неожиданности, почувствовав, что тону в волшебной бездне. Это было непривычно, ново, сладко и… болезненно.

Белоокая сестра моя, взмахнув культяпками, умчалась на поиски более перспективной жертвы, которую есть смысл тормошить и тянуть на себя, а я стояла, замерев, и впервые не знала, что делать? Нет, технически знала, конечно, но не торопилась отослать Его за Грань. Просто не могла.

«Как твоё имя?» Но он же не мог ответить! Я назвала его Марком. Потому, что так захотелось. Потом наклонилась над ним, коснулась губ и… И не отослала его. Разве я не имею право на чуточку счастья? Лично для себя. Хотя бы один раз. Вот так Марк остался. Ни в этом мире, ни за Гранью. Остался со мной. Я не могу даровать жизнь, когда приходит Час, но могу не отправлять По Ту Сторону...

И снова я бреду по парку. Он уже не столь пустынен, несмотря на ранний час. Нет-нет да кто-нибудь пройдёт-пробежит по бледно-розовым песчаным дорожкам. Девушка в спортивном костюме, мужчина с собакой... Огромный пёс хочет познакомиться, мчит радостно наперерез, но, поравнявшись со мной, подпрыгивает в ужасе, взвизгивает и улепётывает к хозяину. Я устала, и мне даже не смешно. Да, я тоже устаю. Не так, как обычные люди, а... от переполненности энергиями своих подопечных. В момент перехода

происходит такой всплеск!.. И я, как молниеотвод принимаю на себя последние мысли, чувства, вздохи облегчения или досады. Иногда проклятия. И никогда благодарность.

На одной из скамеечек сидит старомодно, но элегантно одетый дед. Сидит, выпрямив спину, сухие ладони аккуратно сложены на трости. И кто сейчас ходит с тростью?? Экземпляр из позапрошлого века. Наверное. Или образ такой выбрал - он ведь старый артист. И мой последний на сегодня клиент. Задумался о чём-то, взгляд мечтательный. И о чём можно мечтать в последние минуты? Молиться надо, дедушка, отпущения грехов испрашивать у мира.

Забирать не тороплюсь. Да и спешить некуда. Я вообще спешу крайне редко. Можно сказать, никогда. Усаживаюсь тихонько на лавку напротив. Достаточно близко, чтобы он почувствовал, но на расстоянии, чтоб не парализовало от страха, и говорить мог. Хочу пару вопросов задать.

Дед заметил меня, конечно, напрягся чуть, но не побледнел от ужаса, не затрясся и сознание не потерял. Даже улыбнулся. Вымученно слегка.

"Вот и ты. Я ждал. И знал..."

"Ждал?"

"Знал, что ты однажды придёшь. Скоро. И ждал тебя здесь. И приходил каждый день".

"Зачем? Я в любом случае тебя найду, где б ты ни был".

"Это понятно, - кивнул он. - Но! Элемент неожиданности, моя дорогая, элемент неожиданности! Я никогда не любил неожиданностей и всегда старался их опережать. Своей осведомлённостью".

"Невозможно".

"Отчего же? В большинстве случаев - так вполне! Не всегда, но в большинстве. А с годами и вовсе начинаешь видеть на три шага вперёд. Так что я ждал тебя. И дождался, что подтверждает правоту моих выводов".

Некоторое время дед рассматривает меня.

"А знаешь, ты - красотка! В другое время и при других обстоятельствах я, может, приударил бы за тобой, - он сухонько рассмеялся, не разжимая губ. - Поверь, я знаю толк в ухаживании и любви!.. Тебе бы понравилось".

"Да? И в чём секрет? В каких-то особых приёмах? В чём колдовство? Если оно есть".

(Глаза Марка и бездна печали... Ну, что мне сделать? Я ведь всего лишь хочу немного счастья!..)

"Нет никакого колдовства, девочка. Даже грустно, что ты так думаешь. В отношениях главное - искренность. Пусть они длятся день, час, миг, но должны быть искренними. И жертвенными".

"Жертвенными??"

"Ну, да. Ведь любить – это, прежде всего, жить для предмета своего чувства".

Жить. В моём случае это даже звучит странно, не говоря уж... Только сомнений дед не развеял и советом не помог. Наверное, у людей всё как-то не так. Жертвенность... И чем могу пожертвовать для Марка? Да я весь мир ему отдам, пусть только скажет!..

Я возвращаюсь домой. Смешно. У меня есть дом? Вернее, конкретный дом, ведь моё обиталище не ограничивается стенами. Но с некоторых пор мне приятно возвращаться туда, где ждёт Марк.

Он стоит у окна, смотрит на улицу. Я тихо подхожу сзади - зеркально глянцевый паркет приятно холодит босые ступни - обнимаю за талию, прижимаюсь щекой к смуглой мускулистой спине. Она тут же каменеет, начинает холодеть. Марк сжимает-разжимает ладони, но не отстраняется.

Отхожу в дальний угол комнаты - она довольно велика; я специально выбирала; не престижа ради, конечно, а из практических соображений - опускаюсь в кресло. Забираюсь с ногами, обхватываю руками колени. Распущенные волосы почти полностью скрывают меня. Марк выжидающе смотрит из другого угла зала. Теперь он может говорить.

"Хочу сделать тебе подарок. У тебя есть желание?"

Он качает головой.

"Так не бывает. Все люди чего-то хотят. Предметы роскоши, власть, знание... Какие-то нереализованные мечты из детства..."

Марк молчит, старается не встречаться со мной взглядом.

"Может, путешествовать? Что бы ты хотел увидеть? Сады Версаля, прекраснейшие водопады, лучшие музеи мира? Или слетаем на Эверест, на самую вершину! Хочешь побывать на Эвересте?"

Качает головой.

"Ну, что не так? Скажи, что не так?? Чего тебе не хватает для счастья?!"

(Я что, кричу? Я??)

"Мне ничего не надо".

Смотрит в пол, сжимает-разжимает ладони.

"Прости".

Теперь я молчу. И жду.

"Отпусти меня".

"Это твоё желание?" - мой голос суше песка в Сахаре. Наверное, именно так и должна говорить. Эмоции свойственны людям, а не мне. Так заведено. Таков порядок.

"Я кое-что покажу тебе сейчас, - подплываю к Марку. Он напрягается. – И, может быть, ты передумаешь".

Беру его за руку и переношу в невыразительное многоэтажное здание, в небольшую комнату с капельницами, мониторами, окнами, вечно полуприкрытыми зелёными занавесями. В комнате несколько кроватей. На одной - спящий (так кажется!) светловолосый парень. Возле него на экранчике небольшого компактного аппарата изредка всплескивает зелёный зигзаг, показывая, что пациент всё-таки жив, потому что никаких иных признаков активности у него не наблюдается.

Я отошла к окну, чтобы не мешать Марку вдоволь налюбоваться своим полумёртвым телом.

Моё присутствие что-то изменило в комнате. Под суконным одеялком вдруг зашевелился недвижный доселе пациент - сухощавый дед лет семидесяти. Повернул голову в трогательных седых кудряшках и округлившимися глазами уставился на меня.

- Я... тебя вижу! - Просипел он и, выпростав из-под вороха белья костлявый палец, вперил его в меня. - Ты пришла за мной??.. Так ить не готов, прости Господи! Не исповедался... Не спеши, матушка! Дозволь хоть…

- Не за тобой, - буркнула равнодушно. Дед вздохнул облегчённо, блеснул глазками.

- Вот и славненько. Отличненько. Ещё погрешить успею, стало быть.

Я покачала головой. Вот в этом все люди, точно! Глянула на Марка.

- Ну, что? Если я тебя отпущу, сразу уйдёшь за Грань.

- Что там? Ад?

- Я не знаю, что там. Может, нечто, соответствующее вашим примитивным стереотипам, а может, совсем иное. Лучше, хуже - не могу сказать. Могу лишь предложить взамен целый мир здесь, со мной. Но выбор за тобой.

Глаза, переполненные печалью... И усталостью.

- Я не могу больше. В неопределённости. Рядом с тобой ощущение непрерывного падения, постоянный страх... Ожидание, что следующая секунда станет последней… К этому невозможно привыкнуть. Я старался... быть благодарным... Не могу. Прости.

Я кивнула. Вот так. Жила-была девчонка, которая хотела немножко счастья...

- Ты не виноват. Пусть будет, как ты хочешь.

Встаю на цыпочки, чтобы дотянуться и поцеловать его в последний раз. Поцелуй смерти. Как поэтично! Наверное.

Оживший дед на соседней койке вздыхает.

- Эх, молодёжь глупая!

* * *

Крупный полноватый врач держит запястье молодого пациента и считает пульс.

- Вы почти в норме.

- Слабость, - хрипловато отозвался парень.

- Ещё бы! Три месяца растительного существования сил не прибавляют. Но это ничего. Это поправимо. Подкормим, витаминчики поколем. Будете, как новый. А вообще, вам повезло. Редчайший случай. С такими травмами прямая дорога...

- За Грань, - неожиданно закончил пациент.

- Ну, не знаю, грань там или царствие божие, - врач усмехнулся, - я, знаете ли, прагматик. И практик. А случай ваш достоин статьи в хорошем медицинском журнале.

- Пишите, - равнодушно отозвался парень.

- Хочу спросить. Вы что-нибудь чувствовали, пока были в коме? Слышали? Осознавали?

- Я видел странные сны...- он наморщил лоб, пытаясь что-то вспомнить. - И мне кажется, что-то забыл...

- Это ничего. Временная амнезия вполне естественна. Память вернётся. Должна вернуться, - поправился врач. - А пока может, вот это что-нибудь напомнит?

Он взял с тумбочки тетрадный лист с карандашным рисунком.

- Это всё, что при вас было, когда к нам поступили. Ни документов, ничего. Даже личность устанавливали по полицейским базам данных. Антон Мартьянов. Предприниматель... Ну?

- Кто это? - парень рассматривал портрет темноволосой большеглазой девушки, набросанный резкими грубоватыми штрихами.

- Вам видней. Она, кстати, в коридоре сидит, разрешения ждёт войти. Волосы чуть не до пят - никогда такого не видел! - как у принцессы из сказки диснеевской. Как её?.. – он пощёлкал пальцами. – А! Вспомнил. Рапунцель!

- Позовите её!

- Если вы не слишком устали.

- Позовите, пожалуйста!

Дверь тихонько приоткрылась, и в палату проскользнула невысокая, немного бледная девушка с длинной, ниже колен, тёмной косой. Улыбнулась радостно, положила на постель букет ромашек. Потом чмокнула парня в щёку. Взяла его лицо в прохладные ладошки, прижалась лбом. Прошептала: "Я так рада, что ты вернулся!.."

32 слушали 1 копий [+ в свой плеер]

///

ВАМПИРША


«Будь незаметен, но будь рядом!»
Кодекс

Я помню самый важный, самый значимый для меня день в жизни – прощание с детством, помню своё отражение в бабулином старинном зеркале, оправленном в бронзу – маленькая девочка в полный рост. Да, зеркало было ростом вдовое выше меня, и отражение помещалось в него полностью – от макушки, украшенной огромным белым бантом до ступней, обутых в розовые туфельки.
- Красавица! – бабуля вытерла слезу уголком фартука.
Я вгляделась в своё отражение – редкие пепельно-белёсые волосёнки, глаза под стать им непонятного водянисто-голубого цвета, тонкие губы, - в мои понятия красоты такая внешность явно не укладывалась. Вот черноглазая, с толстой косой Ирка Зайцева из соседней квартиры совсем другое дело!…
- Красавица, - повторила бабуля и вручила мне букет астр, влажных, пахучих, снежно-белых.
- Не слишком вызывающе? – папа озабоченно нахмурился.
- Ну что ты, дорогой! – мама аккуратно повязала ему серый в розовую крапинку галстук. – Сегодня же первое сентября. Сегодня все нарядные и яркие.
- Ладно, тебе виднее.
Папа взял «дипломат», чмокнул маму, бабушку, меня («удачи, малышка!») и уехал в свой офис, где входил в совет директоров пусть небольшой, но зато очень перспективной компании.
… Помню настроение в тот день, когда впервые пошла в школу. Радость и гордость переполняли меня. Ура! Я выросла! Конец старым бабулиным письмам, рассыпающимся от ветхости, с ирисочно-сладкими эмоциями, приторными, искусственными, хоть бабуля и утверждала, что всё – совершенно натуральное. Конец «сказкам на ночь» по радио, когда невидимые актёры изо всех сил изображали то радость, то печаль, но с таким минимумом искренности – мне ли не чувствовать! – что я потом долго ощущала во рту привкус горечи («ну что поделаешь, милочка, иначе ты не научишься!»). Конец! Конец! Я выхожу в мир! Я буду ощущать его всем естеством, всей душой, всей кожей! Я буду впитывать его, радоваться ему, я буду парить в нём!..
- Соблазнов много, - мама давала последние наставления. – Детка, не кидайся на всё сразу! Будь осторожна!
Я слушала в пол уха – так не терпелось окунуться в большую жизнь! И она ошеломила меня в первый же день. Столько звучало радости, надежды с примесью светлой грустинки, столько настоящей живой энергии струилось вокруг, что я в первое мгновение растерялась и остановилась у школьных ворот, огромных, кованных, чёрных с золотом. Широко распахнутые они вбирали галдящий поток разновозрастных учеников, а два дюжих охранника бдительно следили, чтобы никто посторонний из взрослых не просочился в священную альма-матер.
Мама стояла за ажурной изгородью и ободряюще махала рукой.
Я вошла.
- Смотрите-ка, серая мышка отправилась на прогулку! – кто-то дёрнул сзади за кружевную оборку моей кофточки, да так сильно, что оторванный клок повис безобразным хвостом.
Димка Зайцев, Иркин брат, такой же красивый, как и она, довольно ухмылялся.
- Дурак, - сказала ему, слегка досадуя, что с этим чудовищем бок о бок предстоит провести двенадцать школьных лет, ибо попали мы в один класс, несмотря на некую разницу в возрасте.

Проблем с учёбой у меня не было. Особо не блистала, но и сильно к тройкам не скатывалась. Сидела сзади, за последним столом, тихо и незаметно. (Уверена, обо мне при необходимости и не вспомнил бы никто. «Ксения Иванова? А кто это? Ах, да! Кажется, она учится с нами»).Зато весь класс был у меня перед глазами – со своими эмоциями, нешуточными страстями, переживаниями. Я впитывала их - то горькие, то сладкие, то кисловатые, то острые, но всегда искренние, чистые, натуральные, - дети ведь не умеют лицемерить. Во всяком случае, вначале.
Школа, как говорил мой папа, самое экологически здоровое место. Для таких, как мы.

Вобщем, сначала всё шло прекрасно. Гром грянул, когда мне исполнилось четырнадцать. Правда, и раньше я подозревала, что со мной что-то не так, но дальше неясных ощущений это не заходило.
Накануне дня рождения, возвращаясь с занятий, я увидела вдруг на скамейке школьного скверика одноклассницу. Съёжившись, как замёрзший воробушек, она сидела на краю и тихо всхлипывала. Я подошла.
- Ты чего?
- Ничего, - она опять всхлипнула, и слёзы градом покатились по щекам.
- Говори, - властно потребовала я.
- Он… он… сначала…я сказала: «Уйди!», а он… потом ударил!
- Кто «он»?
- Он…он, - девчонка посмотрела в сторону гогочущей компании подростков, где ростом и статью выделялся один – Зайцев, конечно. Глянул в нашу сторону, ухмыльнулся. Я посмотрела на его наглую рожу, и что-то во мне начало подниматься изнутри – объёмное, чужое и требовательное.
- Иди сюда, - лучезарно улыбнулась парню.
- Ты что?! – испугалась девчонка.
- Сиди тихо, - прошипела я, а Зайцеву опять улыбнулась. – Иди. Или боишься?
Тот подошёл. Небрежная походочка, большие пальцы рук в карманах джинсов, во рту жвачка.
- Чё хотела, Мышь? Если зря позвала, берегись!
Я глянула снизу вверх на эту громаду хамства и самодовольства и скучным голосом сказала:
- Извинись перед девушкой.
Пауза длилась ровно миг. Потом Зайцев заржал так, что из прекрасных глаз его струями брызнули слёзы.
- Ну, Мышь, - его прямо трясло от веселья, - ну развлекла! Я тебя бить сегодня не буду… Даже. Ох! – он вытер глаза ладонью.
- Даю последний шанс.
- Тьфу, на тебя, - он махнул рукой, всё ещё постанывая от смеха.
Но уйти ему не удалось. Со стороны это выглядело, словно юноше неожиданно стало дурно. Груш переел, - с кем не бывает?
Он побледнел, согнулся, охнул.
- Что это… - и прибавил крепкое словцо. Я поморщилась.
- Проси прощения.
- Чего?
Он упал на колени.
Энергией Зайцев был переполнен. Горячая, злая и весёлая, она клокотала и требовала выхода. Он не нашёл ей должного применеия. А какой бы мог получиться человек!.. Я почувствовала, что хмелею, но останавливаться не собиралась. Убивать его, впрочем, тоже. Так что ослабила слегка натиск.
- Проси прощения, - шепнула ему на ухо. – Или тебя ждёт безрадостная старость. И очень скоро.
В густых кудрях парня засеребрилась седина.
- Ну?
- П… прости.
- Ты прощаешь? – я повернулась к замеревшей от ужаса однокласснице. Та чуть кивнула, переводя округлившиеся глаза с меня на стареющего Зайцева и обратно.
- Вот и хорошо. Давай, садись, - помогла ему подняться и усадила на скамейку. – Какой же ты глупый! Какие вы все глупые! – я хихикнула, - Вас любят, а вы ни черта не видите. Только себя, себя…
Перед глазами всё плыло, кружилось и искрилось. И было непривычно весело. Зайцевская энергия горячими токами переливалась во мне и бурлила.
- Мне кажется… пора. Домой. Уф! – я перевела дух от непосильной работы по поднятию себя в вертикальное положение из положения «сидя».
-Чёртова колдунья! - прошипел мне вслед Димка. Он всё ещё держался за живот, но ему стало лучше.
- Не-а! – даже не оглянулась. Чё ему объяснять дураку? Я опять хихикнула и побрела домой, стараясь идти прямо, что очень непросто, когда земля под ногами ходит волнами.

…Потом был семейный совет. На который меня не пригласили. За плотно закрытыми дверями решалась моя судьба, а я сидела на подоконнике и с угрюмым видом потягивала апельсиновый сок из пакета. Чувствовала себя препаршиво. В голову лезли гнусные мысли о собственной никчёмности и сознание вины. Зайцев, конечно, тот ещё фрукт, но меня опьянило ощущение власти над ним, - вот что было ужасно.
Бабушка тихо вплыла на кухню. Вздохнула.
- Меня ждёт заключение в чулане? – буркнула я. – С мышами. На хлебе, воде и старых дурацких письмах?
- Почему дурацких, детка? Их писал твой прадедушка твоей прабабушке сто пятьдесят лет назад. И в них до сих пор живы чувства.
- Прадедушка? – вяло удивилась я.- Не архив из библиотеки? А то сладкие до приторности.
- Тогда т а к чувствовали, т а к любили, - бабушка опять вздохнула.
- Подожди, - я спустила ноги на пол, отставила пакет в сторону, - так прадедушка был обычным человеком что ли?
- Нет, но он был… Не таким, как мы. Не совсем, - бабуля замялась, -
Понимаешь, детка, это не самая достойная из семейных тайн, поэтому… Не спрашивай меня. Со временем ты и так узнаешь.
- Ладно, - согласилась я. Терпеть не могу уговаривать, канючить! Всё равно выясню, чего хочу, так или иначе. Другим каким-нибудь способом. – А прабабушка, твоя мама, тоже была… э-э-э.. необычной?
- Нет, ну что ты! Она-то как раз потомственная! Из благороднейшего рода!
- По линии самого Дракулы? – прыснула я. Бабушка поджала губы и взялась за мытьё посуды.
Спрыгнув с подоконника, обняла её и чмокнула в прохладную щёку.
- Не обижайся, бабуль! Ну, просто так принято, что родоначальником и вождём всех вампиров был Дракула.
- Такими вещами не шутят, деточка, - бабуля мягко отстранилась, но уже без обиды. – Человек произошёл не от обезьяны, а мы – не от Дракулы. Смотри, не ляпни в приличном обществе. Будет конфуз. В лучшем случае. В вопросах касательно родословной все бывают щепетильны. И люди, и мы.
- Ксения!! – властный голос папы потребовал меня в гостиную.
Мама сидела в кресле, изящно сложив ноги и теребя кружевной платочек пальцами с великолепным маникюром – сама изысканность и утончённость. Папа стоял у окна, против света, так что лицо его скрывала тень. Да мне и не хотелось видеть выражение его лица.
- В воздухе пахло электричеством, - пробормотала я, хотя кроме маминых дорогущих духов ничем не пахло. И не могло. По определению.
- Итак, каков будет метод физического воздействия? Кол, петля или очищающее пламя священного костра?
- Твои шутки на сей момент не уместны, - строго отозвалась Чёрная Тень – мой папа.
- Георг, прошу тебя! Она ещё ребёнок!
Ого! «Георг»! Значит, мама в состоянии повышенной нервозности. Ну да, - платочек ещё!..
- Только это меня и удерживает от более решительных действий.
- Значит, сечь не будете? - шмыгнула я носом.
- Ты хоть осознаёшь степень проступка?
- Пап, Зайцев – настоящий придурок и получил по заслугам. Лилька втюхалась в него по уши, а он обращается с ней, как с шавкой. Так что, меня угрызения совести не мучают. Да и ничего т а к о г о и не случилось. Попьёт витаминов и придёт в норму. Он здоровый, как бык.
- Его судьба волнует меня менее всего.
Опа! А по какому тогда поводу разборка?
-Ты ещё слишком юна, и твой статус в обществе не предполагает недозволенной самостоятельности. Люди достаточно расточительны, чтобы их добровольных излучений энергии хватало тебе для комфортного существования!- папин голос можно было колоть на кусочки и добавлять в коктейли жарким летним днём.
- Со временем – подчёркиваю! – когда у тебя будет больше опыта, знаний, когда ты поднимешься по социальной лестнице, только тогда сможешь предпринимать активные действия! Впрочем, - голос его чуть-чуть смягчился, - понемножку можешь делать это уже сейчас. В порядке обучения. Ты наверняка знаешь уже, что наиболее сильные эмоции люди испытывают в зависти, в обиде, в гневе, досаде. Провоцируй их проявление, но очень осторожно! Опьянеть можно не только от алкоголя!
Это я уже поняла и передёрнулась от воспоминаний.
- Мы с мамой готовы забыть твой вчерашний проступок, если впредь ты обещаешь вести себя подобающе.
- Да, папа, - пробормотала я, всё ещё толком не понимая, чего от меня ждут. – Больше не буду. Просто Лилька так сильно переживала, что я не могла…
За спиной, в дверях тихо ахнула бабушка.
Чёрная Тень покинула границы окна и, подплыв, обрела папины черты, строгие, безжалостные. В глазах – пристальный вопрос. Таким я отца не видела никогда!
-И давно ты так со-чув-ству-ешь?
Я промолчала, по-прежнему не понимая, что от меня хотят услышать.
- Неужели дедуля проявился? – он перевёл обвиняющий взгляд на маму, словно она была в ответе за какие-то грехи предка.
- Георг, у девочки гормональная перестройка. От нас требуется забота и такт, для подавления проявлений рецессивных генов. В её возрасте возможны любые отклонения. Мы должны проявить чуткость, а не наказывать за то, в чём её вины как раз нет.
- Хорошо, – папин голос чуток смягчился. – Но, может, стоит показать её аналитику?
- Не думаю, что есть необходимость. Единичный случай – не повод для беспокойства.
- Хорошо, - повторил папа. – Однако завтрашний праздник отменяется. Обзвонишь друзей, – это уже мне, - скажешь, что заболела. В школу не пойдёшь. Будешь читать.
- Письма? – уныло поинтересовалась я. – Я их наизусть знаю.
- Не письма. Ничего сладкого! Будешь читать Кодекс. Правила надо знать и соблюдать!
- А как же тётя Роза? – возразила мама. – Она в пути. Возвращать её уже поздно.
- Небольшой семейный ужин устроить можно, - согласился папа. – Тётя Роза, Владимир Павлович… кто там ещё будет? Ник, вроде собирался?… Да, Ксения, будь приветливее с Ником. Очень приличный молодой человек с хорошими задатками на будущее.
- Ну и ладно. Мне-то что? Или ты меня сватаешь? – хихикнула я. – Не рановато?
- Отчего же? В королевских семьях судьба детей решалась с младенчества.
- Ух, ты! Это намёк на ещё одну семейную тайну?
- Это намёк на ответственность.
- Чью?
- Нашу. Перед нами. Довольно, впрочем. Иди к себе.

* * *

«Главный смысл жизни – потребности
только одного существа – Тебя!»
Кодекс


Я добросовестно читала Кодекс. Целых десять минут! Потом почувствовала, что засыпаю, и вернула фолиант на полку, где он мгновенно затерялся. Серая потёртая обложка, газетная бумага, мелкий неудобный шрифт, – такая книга не должна привлекать внимание посторонних, не должна заинтересовать случайного читателя, опять-таки случайно попав к нему в руки. Пусть даже любая случайность исключительно маловероятна. Такой «бестселлер» не найдёшь ни в одной библиотеке, ни в одном магазине. Ни даже в Интернете. Их изготавливают на заказ в специальной мастерской. Штучная вещь! Раритет древней мудрости. Папа подарил мне его в прошлом году, сопроводив словами, что, мол, и ты когда-нибудь внесёшь сюда свои дополнения, коим благоговейно будут внимать последующие поколения. Во всяком случае, он – автор поправки к 130-му догмату, чем весьма гордится.
Но читать ЭТО девушке–подростку, у которой на уме.… А что у меня на уме? Что-то беспокоило неясное, слабое, но не проходящее.
Послонялась по комнате, врубила на полную мощь новый сингл группы «Glox», но тяжёлый рок вкупе с визжащим вокалом солиста не избавил от дискомфорта.

Я облокотилась на подоконник, подперев голову сложенными ладонями, и изобразила мировую скорбь и тоску. Внизу во дворе жизнь шла своим чередом. Молодые мамочки выгуливали чад, бабульки на лавочке обменивались свежими сплетнями. Димка Зайцев выплыл на природу с новой пассией, нежно обнимая её за талию. Он изменился! Исчезла мальчишеская резкость и нарочитая расхлябанность. Загадочная полуулыбка, лёгкая усталость в глазах… А особый шарм придала ему седая прядь повыше виска, мягкой волной очерчивая контур густых волос. Ну, держись, девки! Светский лев вышел на охоту! А льву – каких-то шестнадцать сопливых лет. Вот так! Я его не наказала, выходит, а наградила!..
Но что же всё-таки это зудит во мне? Сигнал идёт слева. Повернула голову и наткнулась взглядом на цветок в горшке. Цветами не увлекаюсь, как этот сорняк называется, даже и не знаю. Принесла его бабуля, потому что, красиво цвёл бело-розово-фиолетовыми цветками. Когда-то.
И теперь кустик с мелкими игольчатыми листиками страдал! Он хотел воды! И почему-то с сахаром. Ощущение было новое, в том смысле, что у нас дома всегда царил эмоциональный холод. Только обычные смертные, простые люди расточительно излучают энергию. Чистокровный же вампир холоден и отнюдь не фигурально! Улыбаться и быть приветливым или озабоченным по необходимости он умеет, но это лишь игра, просто имитация. Но и не лицемерие. Не станет же нормальный человек пускать себе кровь – источник жизни в доказательство искренности! Так и мы. Не станем.
Я сбегала на кухню, налила воды в стакан, размешала в ней ложку сахарного песка. Потом вылила всё это в цветочный горшок. Ощущение удовольствия и благодарности волной прокатилось по цветку и по мне… Через некоторое время всё стихло. Цветок успокоено заснул! Думаете, цветы не спят? Спят!..
Вот так я и вступила в своё четырнадцатилетие – с ощущением странных перемен, непонятных перемен, о которых благоразумно решила помалкивать, поскольку они не укладывались в идеальный образ, описанный Кодексом. На последнее как раз плевать! Надоело быть незаметной, примерной девочкой. Вместе с новыми ощущениями во мне пробудился бунтарский дух, но до поры решила помалкивать и посмотреть, как всё будет развиваться.

День рождения в компании тёти Розы и парочки других замшелых родственников – что может быть более унылым? Я ковыряла торт и изнывала от скуки. Пыталась прислушиваться к чинной, неторопливой беседе взрослых, но через пару минут унеслась мыслями далеко-далеко, где прекрасный принц, похитивший меня из старого замка, объясняется в любви, а я таю и млею от его горячих и сладких чувств…
- Ксения! – строгий голос папы вернул меня за стол. – Ты как думаешь?
- О чём?
- Вот Ник предлагает вам обоим поступать на юридический. Он, конечно, на три года раньше поступит, но и хорошо. Сможет в дальнейшем оказать посильное содействие.
- А почему на юридический?
Принц нетерпеливо гарцует на коне под окнами моей башни …
- Хорошая работа, сильные, насыщенные эмоции…
- Разве они окружают только юристов?
Принц всё ещё призывно машет рукой у подножия замка.
- Там наиболее сильные токи энергии, наиболее чистые. Тяжеловатые, да, но ко всему можно привыкнуть. Ради здоровья.
- …а питались они людскими страданиями… - пробормотала я и встретилась глазами с Ником. Белёсые ресницы, брови им под стать, почти невидные на бледноватом лице. Я потом никак не могла вспомнить цвет его глаз… Женишок, блин! Урод!!
Он провёл рукой по зализанным волосёнкам и не отеческим, а даже дедовским каким-то тоном произнёс:
- Если Ксюша не хочет, не смею настаивать. В конце-концов есть масса других специальностей, предполагающих активную работу с людьми.
- В морге, например, - я улыбнулась ему. – Помощником расчленителя.
Принц послал последний взгляд, полный разочарования, моим окнам и поскакал искать более покладистую принцессу.
- Пойду, пожалуй, - я встала и обвела глазами присутствующих. – Холодно тут у вас!
Ничего! Прекрасно обойдутся без именинницы, а то и впрямь непонятно на день рождения собрались или на поминки – с такими кислыми физиономиями! Словно их наказали, а не меня.
А ведь и, правда, холодно! Стянула нарядное платье, влезла в старый свитер, любимые джинсы с бахромой по краям супер модных дыр под коленками и почувствовала себя намного лучше. Улеглась на диван и незаметно для себя задремала.
Вот так я и шагнула во второй этап своей жизни – в старых джинсах, рассорившаяся с семьёй и прочими родственниками.


* * *

«Помни о врагах, ибо они есть! Даже у таких, как ты!»
Кодекс


Ещё несколько лет всё было относительно спокойно. Во всяком случае, никто из родственников не заподозрил ничего экстраординарного в моём поведении. Я старательно училась, готовилась к поступлению не на юридический, нет! Я хотела заниматься историей, географией, ездить по миру в разные экспедиции, открывать что-то новое, потому как в отличие от папы верила, что мир наш хранит ещё немало тайн, которые ждут исследователя. Меня! А почему нет? Дома был маленький скандал, который выразился в небольшой папиной лекции и отсылке к главе Кодекса, которую я характеризовала, как «не суйся, куда не следует». И только аргумент, что в экспедициях мне предстоит встречаться с людьми разных стран и энергетическое разнообразие пойдёт на пользу, оказался решающим, хотя папу не особенно убедил. Однако возражать он перестал. Что же до мамы, то она молчала. Нравилось ей или нет, - я не почувствовала ничего. Несмотря на подпорченные гены, мама была очень хорошим вампиром. Или хорошо умела притворяться.
Но один маленький случай всё же вывел её, да и всех остальных из равновесия.
Было это весной. Мы доучивались последние дни перед экзаменами. «Доучивались» - одно слово, конечно. Никто не учился, пол класса и в школу-то не ходило. Лучше бы и я сидела дома, а не стала свидетельницей неприятной сцены.
Дверь учительской была приоткрыта, и директриса, толстая наша Аделаида Викторовна, отчитывала молоденькую училку, немногим старше меня самой. Повод был смехотворный, я его даже не запомнила, но Аделаида так живописала «должностное преступление», что училка заслуживала электрический стул, не меньше!
Я бы пролетела мимо кабинета, не заметив разборки, если бы не окатила волна – да что там, целое цунами! – двойных переживаний. Ну, училка-то понятно, почему горевала. Она не хотела вылететь с работы, у неё маленькая дочка и всё такое. А вот Аделаида страдала от каждодневных мужниных придирок и беспочвенной ревности, ссор с детьми, постоянной боли в правой ноге. На пенсию нельзя, дома сидеть не хочется – с её-то энергией! – а работать трудно… Словом, такая каша была, я даже не во всём разобралась. Но остро почувствовала несправедливость! Потоки несправедливости!
Вампиром директриса не родилась, энергия чужая для жизни ей не требовалась, но она с великим удовольствием срывала зло на девчонке-подчинённой, вызывая у той целую бурю разных чувств. Прямо ассорти какое-то! Винегрет!
Я прислонилась к стенке и, сделав вид, что изучаю противопожарный плакат, начала потихоньку вытягивать из Аделаиды поток раздражения, обиды на мир, боль физическую и душевную. Вместе с энергией жизни, это было бы похоже на калорийное второе блюдо, обильно сдобренное приправами. Но хоть человек, хоть потомственный вампир не станет есть только перец или горчицу ложками и прекрасно себя при этом чувствовать.
Зачем я это делала? Тогда не могла объяснить, но знала, что надо, что т а к у ю несправедливость стоит пресечь. Молоденькая училка не могла постоять за себя, и я пришла ей на помощь. И Аделаиде тоже.
В горле першило, на глаза навернулись слёзы, а поток директрисиных эмоций всё не иссякал. Я тщательно отделяла чёрную, жирно поблёскивающую ниточку от обволакивающих её белых облаков жизненного эго директрисы и втягивала в себя. Лишать сил и нескольких лет жизни обоих дам, в мои планы не входило. Да и вряд ли это помогло бы в ситуации, а мне хотелось именно помочь!
В учительской наступила пауза. Потом Аделаида что-то спросила у училки. Совсем другим тоном. Кажется, где та покупала такую симпатичную блузку… Постепенно разговор из отчитывающе-оправдывающего перешёл в русло непринуждённой беседы двух подружек – сплетниц. Потом на волне смеха чья-то рука прикрыла дверь, и я перестала слышать детали разговора. Да и не могла больше. Лицо пылало, живот резало, кашель не давал вздохнуть. Это было похлеще расправы над Зайцевым. В тот раз я захмелела, как от вина, а в этот – словно наглоталась гвоздей.
Приползла домой и сразу легла. Мне было очень плохо. То озноб, то кашель, то спазмы в животе сотрясали всё тело. Бабушка хотела вызвать врача, но я отговорила, сказав, что отлежусь, и всё пройдет.
Вечером приехал с работы папа и, постояв возле меня, пошёл куда-то звонить. Через полчаса приехал врач. Чопорный, худощавый, немногословный. Он так пыжился и старался произвести впечатление, что я невольно хихикнула, согнувшись потом от приступа боли. Не знаю, как родители, а я вмиг определила, что он – не чистокровный вампир, каким хотел казаться. Тоненькая прозрачная эмоциональная ниточка тянулась от его головы вверх и рассеивалась сигаретным дымком в полуметре от потолка.
Но, являясь полукровкой, глуповатым и непрофессиональным он отнюдь не был и не поддался на заверения, что я всего лишь отравилась. Вопрос за вопросом, вполне невинным, а порой и к делу не относящимся, он выведал - вытянул! – из меня правдивое изложение истории, а не ту версию, что подготовила по дороге домой.

Потом я заснула от лекарств, которыми напичкали под завязку. И на следующий день меня никто не беспокоил, хотя ждала разговора с папой, новых обвинений, увещеваний и отсылок к настольной книге всех юных вампирш. Кодексу, конечно. Только бабуля пару раз приносила куриный бульон и кашу – единственную пищу, которую пропускало внутрь моё опухшее горло.
Провалялась в постели я полмесяца. От экзаменов была освобождена, аттестат выдали по результатам годовых оценок – не блестящий и гарантирующий лёгкое поступление разве что на коммерческой основе. Но вот докатившиеся слухи, что Аделаида Викторовна неожиданно сдружилась с молоденькой учительницей, меня порадовали.
Разговор с папой, однако, не миновал. Ровным и холодным (как всегда!) тоном он поведал о беседе с врачом, который заявил, что случаи, подобные моему, медицина не рассматривает, как патологические и оснований для лечения он не видит. Можно, конечно, было бы отправить меня в стационар на полгодика, но это полностью разрушит личность, а не просто чего-то там подавит, какие-то наклонности.
- В нашем роду до твоего прадедушки эмпатов не было. Это не просто отклонение, это позор, это вопиюще, это… - он не мог подобрать слов для оценки свалившегося на всех нас ужаса. – Однако пойти на то, чтобы поместить тебя в клинику, не может быть и речи…
- О, папа!
- … потому что это скажется и на моей карьере, и на всех родственниках…
А я-то чуть было не расчувствовалась!
- Мы решили хотя бы до поры, но как можно дольше, держать всё в тайне. Со временем это может стать не столь острым и актуальным, особенно если ты захочешь вернуться в семью, будешь стараться и работать над собой.
- Как это «вернуться в семью»?
- Мы снимем для тебя квартиру, куда ты и переедешь. Я буду платить за аренду, а в остальном полагайся на себя. Твоя жизнь отныне полностью тебе принадлежит. Помни об этом и поступай мудро.
- Папа, - просипела ему вслед, - скажи, ты хоть когда-нибудь меня любил?
Он остановился на миг у двери, но ничего не сказал и вышел.
Вот так. Вот и всё. Достукалась. Дождалась, что меня выставили из дома. И за что? За какое преступление? Лишь за то, что захотела немножко помочь страдающим людям? За то, что разделила чью-то боль? За то, что решила немного отдать, вместо того, чтобы только брать?..
Я откинулась на подушку и закусила губу, чтобы не дать политься слезам. Не потому, что Кодекс запрещает любое проявление слабости и эмоций – плевать на Кодекс! – я не хотела выглядеть страдающей от несправедливости. Несправедливости, с которой сама же и боролась! А кто теперь защитит меня?!
Предательская влага наполнила глаза, выплеснулась и потекла в уши. Я натянула одеяло на голову и больше не стала сдерживаться, дав волю слезам.
Через пол часа приступ жалости к себе прошёл, вернулась способность рассуждать трезво, здраво, холодно, как и положено потомку великих, настоящих, чистокровных… Хи-хи! Оказывается, не чистокровных, если уж прадедушкины гены дали о себе знать. Ну и ладно! Раз уж не подхожу по колеру, буду сама строить собственное благополучие. Очень даже хорошо всё складывается! Вот кто из моих инфантильных и респектабельных сверстников может похвастать предоставлением полной свободы? Живи, как хочешь! Делай, что хочешь!.. Н-да…
Ещё через несколько дней, окончательно поправившись, я ушла. Только бабуля осталась проводить меня. Она молча сидела на краешке моего теперь уже бывшего диванчика, пока я кидала в спортивную сумку вещи, распихивала по боковым карманам диски с тяжёлым роком, разными играми и программами. Компьютера – единственной вещи из всего, что у меня имелось, было жаль, но забрать его не могла. Из гордости прежде всего, из принципа «ничего мне от вас не надо». Компакты же покупала сама на деньги, заработанные на летней практике в ботаническом саду. Ладно, постепенно разбогатею и куплю новую технику, ещё круче папиной.
- Присядь на дорожку, - бабушка похлопала по диванчику рядом с собой. Совсем было собравшаяся уходить, я спустила сумку с плеча на пол и села.
- Бабуль, а прадедушку тоже выгнали из дома?
- Мне ничего об этом неизвестно, - вздохнула бабушка. - Если и было что-то в его прошлом, то было до моего рождения, тщательно замалчивалось и никогда не упоминалось. Папа был тайным советником, государь его очень ценил, - она пожала плечами. – Не знаю, детка.
Я встала.
- Звони мне, малышка.
- И ты, бабуль, не забывай.
В открытое окно ворвался ветер и зашуршал страницами книги в серой обложке. «Твой главный враг – эмпат. Он как чёрное зерно на небосклоне твоего света и чистоты.» Какой пафос! Небосклон чистоты! Типа, незамутнённый мусором сочувствия, доброты и понимания вообще.
Ладно, живите, чистые! Моё присутствие более не замутнит вашей светлости!
Листок с адресом снятой для меня квартиры я скомкала и бросила на пол, стараясь не думать, что могу пожалеть об этом, и отправилась к Лильке Селезнёвой – подружке, за которую вступилась когда-то перед Зайцевым. Родители её уехали на год в загранкомандировку, оставив дочь на попечение дедушки. Какое-то время я планировала перекантоваться у неё, пока найду работу, смогу снять жильё…
Вот так начался третий этап моей жизни, где не было постоянного контроля, Кодекса, где не было ничего, и всё приходилось начинать заново.

Я устроилась в проектное бюро секретарём, попутно изучая на курсах чертёжное искусство. В институт решила поступать через год на вечернее отделение, а пока вплотную заняться устройством жизни, материальной её стороной.
Постепенно всё налаживалось. Обычная жизнь, самой обычной девчонки. Ну, может, не совсем обычной, но ни мессией, ни матерью Терезой становиться я не собиралась, хотя мимо пройти не могла, если чувствовала, что кому-то плохо…
Через три месяца я переехала к одной милой бабульке в дом, такой же старенький, как она сама, но тёплый и добрый. Плата за комнату была чисто символическая, но мне вменялось в обязанность присматривать за бабулькой, вызвать врача, если понадобится и выслушивать её длинные ежевечерние истории, что делала не без удовольствия, ведь старушенция оказалась просто фонтаном разных эмоций, а я без них не могла – от естества, даже с порчеными генами, никуда не денешься!
- Есть такие создания, Ксюша, - хозяйка моя налила заварки себе и мне из малюсенького пузатенького чайничка, разбавила кипятком, – которым в радость чужие страдания. Они обижают человека специально, чтобы потом насладиться его болью, впитать её!
Я выложила в вазочку купленное печенье.
- Угощайтесь, Анна Митрофановна.
- Спасибо, милая. Так вот. Создания эти – не поворачивается язык назвать их людьми! – настоящие вампиры! Только они пьют не кровь, а наши души, что ничуть не менее страшно, ибо человек рано или поздно умирает.
- Все умирают, - я старалась не встречаться взглядом с хозяйкой. Что бы она подумала, узнав, что одно из этих страшных существ живёт бок о бок с ней?
- Все, - согласилась бабулька. – Но кто-то – раньше срока и потому, что встретился с вампиром.
- Вы преувеличиваете. Чтобы полностью лишить человека жизненной энергии, вампир должен быть очень сильным. И очень голодным. В городе, где много людей, так изголодать невозможно в принципе… Я где-то читала. А почему вы о них заговорили?
- Да так, вспомнила. Просто иногда, общаясь с человеком, понимаешь, что единственный мотив такого его поведения, такого отношения к людям – вампиризм… Сколько же мусора вокруг! Сколько мусора! А может, их надо жалеть, а? Как ты думаешь, Ксюша? По-христиански жалеть их, обделённых божьей любовью и оттого несчастных!
- Не знаю, - пожала плечами. – Я не задумывалась.
И представила папу. Нет, несчастным он не выглядел и в сочувствии явно не нуждался.
- А скверика всё-таки жаль, - вздохнула Анна Митрофановна.
- Скверика?
- Да, возле нас который.
- Ну, знаю. И что с ним?
- Снести хотят. Место уж больно удобное. Собираются магазин какой-то большой ставить.
- Магазины тоже нужны, - неуверенно заметила я и тут же почувствовала сильную волну протеста, исходящую от старушки.
- Как будто их мало, - ворчливо заметила она. – А сквер – не просто кучка деревьев. У него история! Там ещё бабушка моя с гувернанткой гуляла. Говаривали, даже царь приезжал, и так ему пруд здешний понравился, что изволил выкупаться! Сейчас там, конечно лягушки одни живут, но были времена!.. Да, были!
Она вздохнула.
- Я там душой отдыхаю. И не только я. Василь Палыча знаешь? Напротив нас живёт. Так вот его из больницы выписали умирать дома. В прошлом году ещё. А он каждое утро стал в скверик ходить. Сначала сидел на лавочке, потом гимнастикой заниматься начал, а теперь бегает! Каждое утро круги наматывает! А ведь ему под девяносто!
Я улыбнулась, вспомнив шустрого старичка, бодро выбегающего в семейных трусах каждое утро на зарядку. В любую погоду! Его пример так и не вдохновил меня на аналогичный подвиг, хотя постоянно говорю себе, что надо бы заняться, надо бы…
- И вы думаете, благодаря чему-то в этом сквере, люди исцеляются?
- Что-то там есть. Что-то доброе и волшебное, - старушка улыбнулась. – И там хорошо. Не только мне. Всем, кто там бывает. Это удивительно!
- Надо сходить, посмотреть.
- Сходи-сходи. Если успеешь. Мы тут на днях на приём к мэру ходили с петицией, подписей набрали…
- И что?
- А ничего. Отказал. Вот тогда я о вампирах и подумала… Ну да ладно, что уж теперь.

Утром я специально вышла пораньше, чтобы сделать крюк и пройти к автобусной остановке через заветный сквер.
Старушка не фантазировала. Это было настоящее Место Силы! Созидающей Силы! Энергией самой Земли был пропитан каждый кустик, травинка, деревце! Неудивительно, что Василь Палыч, а вместе с ним и ещё полтора десятка окрестных пенсионеров, чувствовали прилив бодрости и здоровья! Люди ездят за сотни километров к святым, чудодейственным источникам за исцелением, а тут незримый источник бьёт прямо из земли пусть не в самом центре города, но в районе достаточно оживлённом. Приходите, наслаждайтесь, впитывайте волшебную, щедрую силу самой природы!
Сто метров я прошла по дорожке, усыпанной золотыми кленовыми листьями, а словно искупалась в горном озере – такое пришло ощущение чистоты и свежести во всём теле, плюс заряд бодрости и хорошего настроения.
Так, улыбаясь, влетела в свою контору, где аудиенции директора уже ждал посетитель. Он встал мне навстречу.
- Здравствуйте…
Я застыла на миг.
- Здравствуй, папа.


* * *

«Помни, ты сильнее любого смертного!
Помни и гордись своей силой!»
Кодекс.


- Здравствуй, Ксения. Вижу, у тебя всё в порядке. Я рад.
- Не надо, пап, - я кинула сумочку на своё кресло. – Ты не рад. Тебе всё равно. Иначе ты хотя бы раз позвонил. Присаживайся.
Указала на стул для посетителей и подождала, пока он сел.
- Начальник сегодня задержится. Ты по какому вопросу?
- Задание на проектирование.
- Можешь оставить. Он завтра посмотрит и…
Я замерла, прочитав заголовок документа в прозрачной папке. «Фирма «Норд». Строительство супермаркета».
- Строительство предполагается на Ильинской улице?
- Да.
- Там, где старый сквер?
- Может, и есть там какой-то пустырь, куда мусор сбрасывают… Мне совершенно всё равно.
- Пап, - тихо сказала я, - это не пустырь, это кусочек природы, куда ходят отдыхать десятки людей.
- Будут отдыхать в супермаркете. С пользой. Тебя детали не касаются, конечно, но скажу – в условиях проекта предусмотрен зимний сад с фонтаном. Довольна?
- Сквер уничтожать нельзя! Поверь мне. Будет лучше для всех. Измените условия проекта.
- Послушай, - в его голосе зазвучала нотка раздражения, - я не ошибся? Ты – секретарь? Или директор архитектурного бюро? Твоё дело – принять документы и доложить начальству. Если ты отказываешься, я сделаю это сам. И, может быть(!), не расскажу о твоём поведении, из-за которого вполне рискуешь вылететь с работы.
Он хотел взять папку со стола, но я прижала её ладонью.
Схватка двух энерго-вампиров – вещь жуткая и молниеносно быстрая. Со стороны ничего не заметно, но для соперников время растягивается на годы… Во всяком случае, именно так мне показалось. Вокруг всё гремело, очертания предметов расплывались, воздух стал вязким – вдохнуть его, словно наполнить лёгкие водой…Руки стали горячими и сухими. Пить хотелось страшно.
Папа очень сильный вампир. Против него ни у кого другого не осталось бы шансов, но у меня было преимущество. Помимо биологического родства и равных с ним возможностей, я знала, ЧТО он чувствует. Обычно поле его замкнуто наглухо, но сейчас броня чуть поддалась, и на короткий миг я ощутила, что ему страшно! Он меня боялся!!
Я собралась с силами и вложила их в атаку. Последнюю для одного из нас.
И папа сдался. Он сел, тяжело дыша, достал платок и вытер вспотевшее лицо. Добивать его я, конечно, не собиралась. Но и отпускать просто так - тоже.
- Ты изменишь условия проекта сейчас же. Здесь. Можешь сесть вон за тот стол.
У меня дрожали руки от слабости, и я крепко сжала кулаки.
- Если вздумаешь обмануть, учти – вашей фирме не поздоровится. Вам всем!
- И что ты сделаешь? – папа взял ручку и стал что-то исправлять в бумагах. – Уничтожишь всех?
- Десятком вампиров больше, десятком меньше, - пожала я плечами. – Кто о вас будет жалеть? Кто вас любит? Кого вы любите? Вы исчезнете, многим легче станет. Во всех смыслах.
- Глупая девчонка, - пробормотал он. – Ты схватилась за груз, который даже поднять не сможешь. Смотри, не надорвись.
Мне стало скучно.
- Пап, прежде чем ты успеешь против меня что-то предпринять, все узнают, чья я дочь. Твоей карьере и тебе придёт конец. Никогда не поверю, что тебе всё равно. Разве себя ты ценишь не выше остальных? А я, сделала кое-что для обеспечения собственной безопасности, так что оставь угрозы.
Я старалась говорить уверенно, но папа и без того вряд ли почувствовал бы… э-э-э… определённую долю фантазии в моих словах. Слишком он был измотан, да и не было по его линии в роду прадедушки-эмпата. Может, не всегда голубая кровь – это хорошо?
Он закончил писать, и снова прозрачная папка легла на мой стол. Просмотрев бумаги, я кивнула и сняла незримую петлю с его горла.
- Теперь хорошо. Завтра позвони Игорю Васильевичу или сюда, в приёмную узнать ответ. Заказ примут и выполнят в наилучшем виде, можешь не сомневаться. Твоя фирма будет довольна. До свиданья, папа.
Он вышел не простившись. Как невежливо!
Я включила кофеварку, плюхнулась в своё кресло и, наконец, перевела дух. Ноги не держали от слабости, голова кружилась. А ведь день только начался!..

Спустя три дня, пришлось везти документы в мэрию на согласование. Я ещё не совсем отошла после встречи с папой, но как объяснить шефу причину недомогания? Болеешь, бери больничный, а нет – изволь работать. Волка ноги кормят, а фирма жива, пока есть заказы, с которые надо выполнять в срок… И я поехала.
Возле красивого здания мэрии, у самых дверей, шумела толпа. Пенсионеры и молодые, мужчины и женщины, - все говорили почти одновременно, выкрикивали претензии и обиды на городское правительство и весь мир заодно. В центре, на трибуне, сложенной из ящиков для бутылок, какой-то хорошо одетый мужчина подзадоривал толпу, призывая высказывать всё, что накопилось, всё недовольство. Какие-то списки ходили по рукам, собирались подписи в поддержку чего-то и против чего-то.
Продираясь сквозь митингующую толпу, я задыхалась, но не от нехватки воздуха, а от бушевавшей вокруг ненависти и боли. У каждого – у каждого! – было, что сказать, на что пожаловаться и что потребовать у властей. Сначала старалась разрядить конфликт, принимая на себя как грозоотвод людские страсти, облегчая души, переполненные страданием. Но их было слишком много. Слишком…
Чёрная река захлестнула меня с головой. Я ещё брела вперёд на автопилоте, но уже ничего не видела, не слышала, не ощущала, кроме льющейся в меня боли, пока что-то твёрдое не ударило по лицу… Дверь! Как-то всё-таки дошла, - вяло шевельнулась мысль.
Охранник на вахте успел подхватить меня, не дав упасть. Усадил, принёс воды. Он что-то говорил, но его голос смешивался с мировым гулом, и до сознания долетали отдельные слова. «Милиция едет», «безобразие», «Скорая»…
- Не надо, - я мотнула головой и снова чуть не упала. Уже со скамейки. Сунула охраннику папку с бумагами. Кажется, он понял моё бормотание, потому что позвонил по телефону, и через секунду из приёмной спустилась девушка – секретарша. Я её хорошо знала и, пока охранник что-то объяснял и передавал ей мою папку, потихоньку поползла к выходу.
Толпы на улице уже не было, валялись только разбросанные разноцветные кубики пластиковых бутылочных ящиков, и ветер гонял обрывки лозунгов и списков с подписями.
Сквозь волны тошноты и боли мелькнула и пропала мысль, что всё было подстроено намерено, и весь театр ждал только одного зрителя – меня. Впрочем, об этом надо было думать раньше и, может быть, не лезть в толпу, а переждать или приехать потом. Поздно сообразила, что любой сосуд не вместит больше, чем предназначено, чем изначально задумано. Хотела помочь сразу всем?..

Как добралась до сквера у своего дома, не помню. И сколько времени добиралась – тоже. Может, год, может и того больше.
Но даже живительная энергия Земли не могла погасить, нейтрализовать чёрную звезду, выжигающую меня изнутри – так она была велика!
Я сидела на ещё не до конца пожухшей траве, под деревом и чувствовала, что умираю. Я знала, что умираю, что ещё немного, и от самоуверенной девчонки останется лишь кучка пепла.
В последние свои минуты думала почему-то о том, как, оказывается, много света осенью! Солнечные лучи, подсвечивая жёлтые и буровато-красные листья клёнов, наполняло скверик золотым сиянием, тёплым спокойным светом осени, добрым и мягким.
Пролетела стрекоза, прозрачная, поблёскивающая, стремительная, полная жизни, несмотря на видимую воздушность и эфемерность.
Лёгкий ветерок гнал разноцветные листья по зеркалу старого пруда, шевелил стебли тростника. Когда-то я любила делать икебаны из его шелковистых кисточек и причудливых спиралей отцветшего кипрея…
Простилась мысленно с листьями в пруду, со стрекозой, с кисточками тростника…
- Вот ты где! Ну, привет!
Он плюхнулся рядом со мной на листья, не пожалев роскошный кашемировый плащ и идеально отглаженные брюки. На сверкающих лаком ботинках – ни пылинки, словно он только что вышел из машины, такой же роскошной, как и сам.
- Ник? – вяло удивилась я.
- А ты кого ждала? Деда Мороза?
Холодной ладонью он коснулся моего лба. Я поморщилась и дёрнулась в сторону.
- Похоже, он и явился собственной персоной. Катись отсюда!
- Узнаю малышку Ксюху, - хохотнул Ник. – Ну-ка, дай лапку.
- Отстань.
- Дай, сказал, руку!
Он сжал мою ладонь в своей левой лапище. Правой очистил от травы и листьев пятачок земли и плотно прижал её к сухой сероватой поверхности. Сосредоточился.
Я почувствовала, как чёрная маслянисто поблёскивающая змея поползла из меня в Ника через наши сомкнутые руки.
- Ух, ты! – сказал он. – Ну, ты, мать, даёшь!.. Это ж надо так вляпаться!.. В одиночку, Ксюха, мир не переделать… Чтобы оптом – и сразу!.. У-ух!.. А от таких вот вещей надо уметь защищаться. Барьер ставить. Потом научу…
Из-под его правой ладони, прижатой к земле, струился едкий дымок.
Лицо Ника осунулось, черты лица заострились. Он молчал и крепко сжимал мою руку, вытягивая и пропуская через себя черную бесконечную змею, клубком гнездившуюся в моей груди.
От его пожатия у меня склеились пальцы!..
Минут через пятнадцать, как ни в чём ни бывало, отряхнул руки и с ухмылкой глянул на меня.
- Так лучше?
Рядом в земле чернела дыра с обугленными краями. Носком ботинка он забросал её пылью и листьями.
- Пойдём, а то темнеет уже. Я, понимаешь ли, темноты опасаюсь. В ней обитают хулиганы!.. Чего хихикаешь? Правда!
Дурачится?
Холодные руки, поле замкнуто наглухо… Чистопородный…
Улыбается. Только не как папа – вежливо и отстранённо, а… даже не могу сказать как. С теплотой? Энерго-вампир?!
- Ты не боишься…?
- Нет! А чего я не боюсь?
- Ну… что я твой небосклон чистоты… Заляпаю. Типа.
Он захохотал так, что стая ворон с шумом снялась с веток и понеслась прочь.

САПФИР

Солнце палило нещадно. Несмотря на конец августа, никакого намека на близость осени, а с ней и наступления благостной прохлады. Хотя кто знает, чем чревата здесь, в южных отрогах Большого Кавказского хребта перемена времени года и погоды с ним? Ливневые дожди, сели, потом снегопады, многометровым слоем укрывающие склоны и порождающие лавины… И снова удушающая жара, когда снег не тает, а сразу испаряется, и оттого отдельные рыхлые снежники белыми шапками лежат посреди полян с высохшей травой и редкими мелкими цветами.
Людвиг остановился, стянул с головы форменную кепку, обтер лицо. Глянул на острые горные вершины, подпирающие небо, ослепительно синее небо без единого облачка. Будь она неладна, эта Россия с ее климатическими контрастами – жутким холодом зимой и невыносимой летней жарой! Здесь нет переходов, почти нет – или одно, или сразу же другое. Межсезонье столь коротко и незаметно, что ему, Людвигу фон Айзенбергу, привыкшему к теплой зиме и мягкому, сдобренному теплыми дождями лету самого сердца Европы, дико и непривычно, когда перепад температур может достигать восьмидесяти(!) градусов – от минус сорока в январе до плюс сорока (в тени; ее ещё найти надо, тень!) в июне. Или вот как сейчас, накануне сентября.
- Господин обершарфюрер! – Низенький круглый ротный интендант с фамилией Куртц, удивительно соответствующей его облику, подкатился к Людвигу. – Воды желаете?
При внешности благодушного фермера или пивовара, раздобревшего от собственной продукции, Куртц отличался завидной силой и выносливостью. Разумеется, все члены экспедиции тренировались и проходили специальную альпинистскую подготовку. Людвиг считал себя вполне приличным спортсменом, однако рядом с интендантом не мог не признать некоторое превосходство последнего.
Обершарфюрер сделал пару скупых глотков из протянутой фляги, прополоскал рот, сплюнул. Поддаваться соблазну влить в себя литра три, не меньше, живительной влаги никак нельзя! Накатит слабость и тошнота, а еще идти и идти! И тащить рюкзак, что с каждой пройденной милей тяжелеет, давит жесткими лямками на покрытые синяками плечи и ключицы. Терпеть и подавать пример подчиненным,- вот обязанность офицера! Терпеть, когда все естество, все тело прямо-таки вопит от боли и усталости.
- Как думаете, господин обершарфюрер, - Куртц тщательно завинтил крышку фляги, сам, однако ж, не приложившись к ней и на глоток, - как думаете, мы что-нибудь тут найдем?
- Зависит оттого, что ищем, - Людвиг, надел кепку, надвинул ее пониже на лоб, защищаясь от солнца.
- Как что? Золото, конечно! – хохотнул интендант. – Я обещал Марте вернуться богачом и подарить диадему с алмазами. Тогда красотка точно выйдет за меня! Ах, Марта-Марта!.. Ундина!
Людвиг попробовал представить вожделенную деву – белокурая, румяная, голубоглазая. Пухленькая, под стать Куртцу, фрау в клетчатом платье, белом фартучке. И, конечно же, дивно печет пироги по воскресеньям. Мечта бюргера…
- Вы счастливый человек, герр Куртц, знаете это? У вас есть мечта, у вас есть, кому ее подарить, к кому вернуться.
- А у вас разве нет? Никого нет? Кто-нибудь вас же ждет!
- Никто не ждет, - буркнул Людвиг. Ему не хотелось это обсуждать. Ни с кем. Тем более с интендантом. Воспоминания, отзывающиеся болью в сердце, образы, которые уже пять лет пытается спрятать в самом дальнем уголке памяти. Спрятать поглубже, если уж невозможно навсегда забыть.
- Ах, война! – вздохнул Куртц. – Ну, ничего. Какие ваши годы, герр обершарфюрер?! Жизнь наладится. Вот увидите! Найдем золото, выберете себе девушку. Самую прекрасную.
Хохотнул.
- После Марты, конечно.
- Золото? – Усмехнулся Людвиг. – Ну, удачи вам!
- Нам всем, господин обершарфюрер! Нам всем большой удачи!
Он взвалил на спину рюкзак, раза в полтора больше, чем у Людвига, бодро зашагал вперед, словно не существовало ни жары, ни высоты, ни усталости в его празднике жизни. В празднике добывания золота для далекой Марты. Вот ведь человек – все у него просто, все распланировано. Находим золото, возвращаемся домой, женимся… Впрочем, неплохо. Совсем неплохо. Если бы только за золото можно было купить избавление от боли, от воспоминаний, от взгляда огромных глаз, наполненных тоской.
Людвиг помотал головой. Хватит! Хватит уже! Сколько можно?! Давно пора забыть. Тем более что Хельга ушла от него три года назад, а жизнь покатила совсем по иному руслу. Служба в Вермахте, фронт, перевод в дивизию «Эдельвейс». Никакой лирики, романтики и иже с ними. Работа, работа, работа. Изнуряющая, отупляющая, нескончаемая. Да он и не возражал. Казалось, так будет проще. И легче. И никаких воспоминаний. Только вот от себя не убежать. Даже здесь в неприветливых горах, за тысячи миль от кладбища с маленьким гробиком, спрятавшим оборвавшуюся жизнь, жизнь, едва начавшуюся.

Колонна третьей роты горноегерского полка дивизии «Эдельвейс» растянулась почти на километр на тропе верхнего траверса Гоначхирского ущелья. Шли уже пять дней от последнего населенного пункта, который значился на карте как «поселок Бехчин», а на деле представлял собой маленький горный аул на десять дворов, притулившийся на берегу горной речки. Половина домов уныло торчала обломками стен из камней, некогда сцепленных меж собой глиной, вторая половина пустовала. Лишь ветер гулял в безжизненных двориках, взметывая в небо пучки старого сена и хлопая дверями.
Ниже по течению речки удалось-таки обнаружить пару жилищ, не брошенных хозяевами. В одном из них обитали молчаливая старуха и дед, похожий на древнее дерево, морщинистый, высохший и невозмутимый, во втором доме – неизвестно, кто. Никого не было, хотя в очаге тлели угли, и вообще жилище ощущалось обитаемым – хранило тонкие запахи и ауру человеческого присутствия, несмотря на пыль и беспорядок.
Старцы не испугались явившихся к ним троих посетителей в военной форме или же не подали вида. Командир роты, гауптман Йозеф фон Шульц – в свое время не раз посещал Кабардино-Балкарию, сносно владел русским языком и даже парой местных диалектов, так что вопрос перевода актуальным не стал. Когда Шульц заговорил, аксакал величественно кивнул и пригласил пришельцев за дастархан, на который старушенция успела поставить чайник, пиалы, блюдо с лепешками и немного фруктов.
Ротный сел, приказав охране оставаться снаружи, начал разговор. Коротко и с главного – лошади и проводники к леднику Хакель. Еще до войны, в тридцать шестом году, тогда пока не ротный, а просто лейтенант Вермахта Шульц несколько раз приезжал на Кавказ в составе альпинистских групп и экспедиций под эгидой Международного географического общества. Местность он знал, хотя и не досконально. Знал, что Гоначхирское ущелье имеет несколько ответвлений, изучить каждое из которых не представлялось возможным из-за ограниченного времени. Кроме того горный климат, сели, лавины близ ледников Хакель и Чатча активно меняли ландшафт, и через каждые пару-тройку лет делали его не то чтоб совсем неузнаваемым, но полностью лишенным старых троп и переправ.
Карты? Карты есть, конечно, но они весьма условны по вышеназванным причинам и… И! Время, господа, время! Лишний день, потраченный на блуждание по горам – это минус день исследований. На Северном Кавказе идут бои. Здесь же, на юге пока еще относительно тихо, но лучше быстрее закончить работу и убраться подальше от опасной и негостеприимной красоты.
Нужен проводник, нужен человек, хорошо знающий местность. Нужны лошади, мулы или ослы для перевозки изрядного экспедиционного груза.
Аксакал в ответ просто молча качал головой.
Людей нет; люди ушли. Давно, год назад. Кто на фронт, кто в глубокий тыл. Соседний дом? Там старик живет. Где он? За хворостом ушел, наверное.
Лошади? Одна. Очень старая. Даже на колбасу не годится, совсем старая. Хотите купить?? Нет, денег не надо. Забирайте так.
Дорога через Гоначхирское ущелье? К леднику Хакель? Это туда – дед махнул рукой в сторону снежных вершин.
Провести??..
«Шмайсер» - вещь убедительная. Внушительная вещь. Сама по себе. Даже можно затвор не передергивать; просто ладонь положить на приклад, и аргумент отметет всяческие сомнения.
Безмолвная до того момента старуха запричитала, залопотала что-то на непонятном наречии – гауптман ни слова не разобрал. Дед рыкнул на нее, и та замолчала, исчезла за занавеской, вернулась через несколько минут с узелком, сунула деду. Опять запричитала тоненько, завсхлипывала.
Дед поднялся с подушек медленно, степенно, надел бурку, лохматую шапку из овчины, взял посох и вышел во двор.

* * *

Людвиг посмотрел вслед горцу и покачал головой. Двужильный что ли этот дед? Третий день шагает во главе колонны, не жалуясь на усталость, на возраст, здоровье… Сколько лет ему, интересно? Может, шестьдесят, а может и все сто двадцать? Поди разбери этих дикарей? Как горный козел он, конечно, не скачет, но темп задает вполне приличный и размеренный.
Гауптман то и дело сверяется с картами, проверяя, не заведет ли местный Иван Сусанин колонну куда-нибудь в дебри. Но направление верное, и болот здесь, слава богу, нет.
Лишних вещей проводник не несет. Вообще ничего не несет, если не считать небольшой котомки на плече. Вечерами развязывает ее, достает ржаные сухари, размачивает парочку в холодной воде, медленно жует в одиночестве, сидя в сторонке. Сколько его ни приглашали к костру, предлагали горячую кашу, дед с достоинством отказывается и укладывается спать прямо на камнях, завернувшись в свою бурку.
Гауптман не отпустит проводника просто так, даже если тому в обед сотня лет. Секретность и все прочее. Догадывается ли старик, что для него путь в один конец? Может, и догадывается, но вида не подает. Невозмутим, как индейский вождь. Величественен, как монумент.
Когда еще через три дня достигли удобного места для лагеря – небольшой седловины близ крошечного озерца, примерно в часе ходьбы от ледника, дед ещё был с ними. Все его видели – вон, на камне сидит, в бурку завернулся, сухарь жует – и вдруг, раз! – и исчез. Раствориться же не мог, значит, тихонько ушел, но когда, в каком направлении – никто не заметил. Особо за ним не следили, не охраняли – не удерет божий одуванчик. Расслабились, и вот, пожалуйста! Пошарили по округе – никого не видно. Пусто. Даже ни одна птица не вспорхнула.
Шульц – ну, интеллигент ведь! – наорал только на заместителя и то в сторонке, так что никто не слышал (интересная акустика в горах!), только видели, как размахивает руками и тычет дулом табельного пистолета в лоб белого, как мел обер-лейтенанта.
За горцем отправили троих человек, дабы те, если не найдут проводника, спустились к его дому и дождались там. Налегке и, зная дорогу, управились бы за пару дней. Да дед и не мог уйти далеко!..
Не вернулись. Ни через пару дней, ни через неделю. Гауптман решил, что людей лишних у него нет, и приказал продолжать работы, не гоняясь более за стариком, который может уже и так благополучно преставился.
Работы же было много. И в лагере, и за его пределами. Разбившись на бригады, часть участников экспедиции проводила раскопки и изыскания на леднике и в окрестностях, другая часть доставляла находки в лагерь, где гауптман лично осматривал, оценивал и решал судьбу каждого найденного, хоть чем-то интересного камня. Что-то выбрасывали, а что-то паковали в ящики для последующей отправки в чешский Воздень, где разместился ближайший филиал Института Геологических Изысканий Третьего Рейха, а на самом деле – одно из отделений «Аненербе». Только никому – почти никому! – знать того не полагалось, как и не полагалось даже догадываться об истинной цели экспедиции. Драгоценные камни, металлы и минералы, редкие лекарственные растения, - если кто и скептически относился к официальной версии поисков, то благоразумно помалкивал. Кроме разве что Куртца, который истово и открыто верил в золото.
- Герр обершарфюрер, смотрите! Это же алмаз, да? Правда ведь, алмаз?!
Интендант, возбужденный, с горящими глазами, тащил Людвигу на оценку очередную находку.
- Это кварц, - устало отзывался Людвиг. – Вам не надоело, Куртц? Почему вы не занимаетесь непосредственными обязанностями в лагере? Или гауптман решил, что от вас здесь больше пользы? Так вот, не больше! Я, пожалуй, поговорю с Шульцем.
Раздраженно бурча, интендант отбрасывал булыгу с белыми вкраплениями, но не уходил с раскопок, продолжая неизвестно на что надеяться. Впрочем, известно на что – на богатство.
Людвиг фон Айзенберг числился в составе роты не единственным профессиональным геологом, но именно его почему-то неуемный интендант включил в список собственных друзей или – что вернее – экспертов и советников по вопросам личного обогащения, ибо треть найденных ценностей по закону принадлежала нашедшим их членам экспедиции.

- Вы верите, герр обершарфюрер, в победу Германии? – Куртц тряхнул рюкзаком, устраивая того поудобнее на плечах. Глухо громыхнули в брезентовых недрах камни, половину которых – да что там, три четверти! - придется выбросить, досадно отметил про себя Людвиг. Только лишнее время тратить на осмотр и сортировку! Но все же сделал замечание интенданту, чтоб тот обращался с находками аккуратней.
- То есть, нет! Конечно, в победу нельзя не верить – я не так выразился. Верите ли вы, что именно мы приблизим эту самую победу? Что не зря здесь роемся? А то ведь каждый день, проведенный на леднике, проведенный зря, наполняет меня унынием и разочарованием! – Он снова поправил лямки.
- Нет, я понимаю – секретность, субординация, все прочее… Вы меня простите. Но знаете, в этих чертовых горах чувствуешь себя настолько оторванным от реалий жизни, что… Всё куда-то смещается, отступает на второй план. Мысли другие. Не о войне. О цели жизни, об итогах. И чувствуешь себя таким ничтожеством перед древним величием!
Он приложил ладонь козырьком ко лбу и вгляделся в вершины в шапках вечного снега.
- Есть мы, нет нас, уйдем, останемся, а оно будет стоять, как стояло до того миллионы лет. И хранить свои тайны.
- Что-то вы расфилософствовались сегодня, - заметил Людвиг. – Задумались о бренности бытия.
- Сам не понимаю, - вздохнул интендант.- В воздухе, наверное, что-то. Я вообще-то низинник, а тут почти три тысячи над морем. Голова постоянно болит. Так что радоваться особо нечему. Вот разные мысли и лезут.
- А как же фрейляйн Марта? Она больше не вписывается в вашу схему мироздания? Мне казалось, вы живете лишь воспоминаниями о ней. Сегодня первый день, как не упоминаете о золоте. Я удивлен!
- Ах, Марта! – Опять вздохнул Куртц. – Надеюсь, она меня дождется.
До лагеря оставалось ещё минут десять ходу, но ветер уже донес запах дымка и горячей каши, так что все невольно прибавили шагу.

Последующие недели напряженной работы не принесли ничего нового – ни намека на руду или ценные минералы, вообще никаких намеков! Но гауптман каждое утро упорно гнал хмурых и недовольных людей на раскопки. Что искать, что спрятано в окрестностях ледника знал он один и не собирался сворачивать экспедицию, не получив хоть каких-то результатов и подтверждений. Неизвестно чего.
Минул сентябрь. Зарядили дожди, переходя время от времени в мелкий колючий снег. Похолодало настолько, что недавняя изнуряющая жара казалась утерянным райским благом. Истощились запасы продовольствия. Пришлось урезать пайки. Несколько раз Шульц посылал группу бойцов в долину за продуктами, но те возвращались почти ни с чем. Время от времени Куртц самолично ходил на охоту, приносил зайцев и сусликов. Иногда ящериц, которые тоже попадали в жидкую похлебку и каши из остатков круп.
В один из дней последней декады октября Людвиг, перебирая камни, обнаружил глубокую щель в склоне. Помогая себе ледорубом, разгреб осыпь, посветил фонариком. Щель тянулась внутрь горы на внушительное расстояние. Луч света выхватывал лишь часть длинного туннеля и рассеивался в глубине.
Еще немного расширив вход, геолог протиснулся в разлом и пополз вперед. Уставший, полуголодный от постоянной нехватки еды, а потому слегка отупевший Людвиг плохо соображал и не мог ответить себе на вопрос, зачем? Зачем он полез в проход, рискуя застрять, быть погребенным под неожиданным обвалом, да просто задохнуться в тесноте?! Конечно, следовало доложить Шульцу, который бы решил, стоит ли расширять щель, дал бы людей и… в итоге присвоил себе все находки, буде таковые случатся. Но обершарфюрер Вермахта не подчиняется гауптману роты «Эдельвейса», так что дисциплинарное взыскание Айзенбергу не грозило, и вообще он вправе сам принимать решения, пусть даже глупые и рискованные. И потому он полз и полз вперед, не понимая, что его гонит и стараясь не думать, как будет возвращаться.
Проход постепенно расширился настолько, что из положения «по-пластунски» геолог смог встать на четвереньки. Еще через некоторое время – Людвиг не мог определить, час прошел, или несколько минут? А то и вовсе он незаметно для себя заснул от слабости, – путь закончился монолитной стеной, уходящей вверх, откуда сочился вечерний лучик предзимнего солнца – свет, настолько слабый и рассеянный, что не достигал дна узкой пещеры.
Луч фонаря выхватил из сумрака сухой камень с поблескивающими вкраплениями кристаллов кварца и каменную же дугу, тянущуюся по диагонали вдоль стены и исчезающую в ее монолите. Цвет дуги и фактура отличались от скалы, в которой покоился артефакт, что наводило на мысль о его ином происхождении. Возможно даже внеземном, но для утверждения нужен детальный анализ. Кирка и геологический молоток остались снаружи, да и отбить образец в столь узком пространстве и при почти полном отсутствии сил казалось проблематичным.
Людвиг поводил лучом фонаря под ногами в надежде на отколовшийся кусочек, подобрал несколько мелких осколков и один увесистый булыжник продолговатой формы, - собственно все, что хрустело под ногами. Рассовал образцы по карманам куртки, снял рубашку, завернул в нее булыжник, чтобы тот не осыпался и не растерял часть ценной (возможно!) породы, пока не доставлен на рабочий стол для исследования.
Обратный путь, несмотря на досужее мнение о том, что он всегда короче, занял времени много больше. Когда Людвиг выбрался из разлома, снаружи царила тьма, лишь слегка разбавленная светом поднимающейся из-за гор луны.
На полпути от лагеря встретил поисковую группу во главе с Куртцем. Ну, да! С кем же еще?! Впрочем, интендант - опытнейший альпинист, и неудивительно, что Шульц послал его.
- Майн готт, вы живы! И целы, – театрально воскликнул интендант. – Какое счастье! А то ведь герр гауптман о-очень рассердился, не обнаружив вас со всеми, вернувшимися в лагерь… Вы что-то нашли?
Осветил фонарём сверток из рубашки.
- Помочь?
- Не стоит. Так, мелочь. Просто я где-то потерял мешок.
- Что ж, тогда вперед! К сытному ужину и теплой постели, - он хохотнул, но совсем невесело.
До лагеря добрались далеко за полночь. Людвиг устал так, что даже не стал есть. Вяло пожевал сухарь из пайка и заснул, не сменив грязный рабочий комбинезон на чистый, фланелевый, чего никогда себе не позволял.
На следующий день на раскопки никто не отправился – гауптман решил устроить первый и единственный за все время выходной. Повседневная работа в лагере продолжалась, но большая часть людей отдыхала, приводила себя в порядок, отсыпалась.
Людвиг разложил образцы на импровизированном столе из плоского булыжника, вооружился лупой и принялся тщательно обследовать каждый камушек и кусочки породы. Не обнаружив ничего примечательного в собранной из разлома мелочи, развернул рубашку с овальным камнем. Обычный серый гранит, ничего особенного. Кроме формы. Идеальный овал размером со страусиное яйцо. Раковина окаменевшего моллюска? Или яйцо динозавра? Во всяком случае, ничего инопланетного. На первый взгляд. Проверить, что внутри? На всякий случай.
Людвиг простучал молотком камень, потом ударил сильнее по острому концу, где змеилась небольшая трещина. Кусочек гранита откололся, обнажив темно-синюю поблескивающую сердцевину.
- Господин Айзенберг! – проем палатки заслонила фигура интенданта. – Позволите?
- Входите, - с досадой буркнул Людвиг, меньше всего желая сейчас видеть Куртца и понимая, что просто так от него все равно не отвязаться.
- Я вам поесть принес.
Поставил на камень миску с жидкой кашей.
- Благодарю. Если это все, то я занят.
- Нашли что-то интересное?
Интендант без разрешения взял яйцо, повертел.
- Ух, ты! – поскреб ногтем синюю поверхность. – Это… Это сапфир?!
- Всего лишь медный колчедан, - Людвиг забрал у него камень, завернул в рубашку.
- Медь?! Здесь?- округлил глаза Куртц. - Вы нашли медь? Но это же здорово! Наконец-то хоть что-то нашли!.. Надо доложить Шульцу!
- Так! – оборвал интенданта геолог. – Попрошу пока не распространяться. Ни Шульцу, ни кому еще. Я не закончил анализы, и вполне может оказаться, что вы зря поднимаете шум.
- Но это же…Это же… Открытие! Если тут месторождение….
- Я сказал, нет! – отрезал Людвиг. – Пока рано.
- Ладно, - пожал плечами интендант, вздохнул разочарованно, - в любом случае медь – хорошо, но лучше б, конечно, золото. Хотя бы несколько кусочков.
Остаток дня Людвиг посвятил очистке яйца. Осторожно, как археолог, стараясь не поцарапать стеклянно гладкую поверхность, кусочек за кусочком, чешуйку за чешуйкой скалывал каменную скорлупу.
Поздно вечером, вспомнив, что так и не поел, выпил холодное варево из миски, вышел наружу, подышать ночным воздухом. В лунном свете, пробивающемся в щель палатки, поблескивало наполовину очищенное яйцо, не синее, но густо-черное в сумерках, теплое наощупь.
Теплое! Людвиг хмыкнул. Почудится же такое! Ясно, что от рук нагрелось.
Но Шульца все же стоит уведомить. Об артефакте в горе. Одному не под силу расширить проход, а находка, возможно, значимая. Что до яйца, то - всему свое время. Людвиг не мог объяснить, почему ему не хотелось докладывать о находке. Не хотелось и все. Сначала самому разобраться, исследовать, а то ведь сгинет чудесный кристалл в одном из ящиков в недрах подземных складов! Слишком красивый, чтобы просто исчезнуть или быть распиленным на безделушки – это максимум, что его ждет. Ну, или осядет в коллекции какого-нибудь знатного урода.
Людвиг вернулся в палатку, взял яйцо, погладил. Все же теплое. А синева густая и глубокая, как глаза Хельги. Вообще-то у нее голубые глаза, но в последнее лето перед расставанием, перед войной, когда поехали на море, в летний яркий день, синь волн необъяснимо отразилась в глазах его любимой женщины. Такой и запомнил ее – смеющейся, счастливой. С сапфировыми глазами.
Нет! Он не отдаст каменное яйцо ни Шульцу, ни кому еще! Пока оно хранит образ Хельги фон Айзенберг.
Людвиг накрыл находку рубашкой, в которой принес, и завалился спать.

* * *
- Герр обершарфюрер, - интендант осторожно потряс его за плечо. Людвиг разлепил глаза. На круглой физиономии Куртца светилось обожание. – Доброе утро!
- Что? Что-то случилось? – Людвиг вздохнул, сел, потер лицо ладонями. Тело болело так, словно всю ночь разгружал состав с камнями.
- Я знал! Знал!.. Я в вас верил! Ни секунды не сомневался и не ошибся! – свистящим шепотом бормотал интендант.
- О чем это вы? – Людвиг закрыл глаза на пару минут, не в силах окончательно проснуться.
- Вы нашли его! – всхлипнул Куртц. – Нашли! Я знал!
Сон мигом слетел с Людвига, когда тот разглядел на перепачканной ладони интенданта три осколка, тускло отблескивающих желтизной.
- Но откуда…! – он осекся, переведя взгляд на свой походный стол из булыжника. Прикрывающая его рубашка валялась на земле. Яйцо (не тронутое, слава богам!), сияющее голубизной, так и лежало посреди россыпи породы, которую вчера поленился убрать. Только теперь это был не просто грязный шлак. Людвиг сморгнул, еще раз. Не сон! Не галлюцинация. В блеклом свете наступающего дня еще вчера обычные кусочки камней сегодня радостно переливались золотистыми искрами. Господи, как же?!..
- Позвольте, - продолжал нудеть интендант, - разрешите мне взять. Это же немного! Самая малость! Рейх не обеднеет из-за пары крошечных самородков. Прошу вас!
- А вам известно, - сухо заметил Людвиг, - что хищение находок и ценностей экспедиции карается немедленным расстрелом?
- Известно, - поник Куртц. – У меня ничего нет, господин Айзенберг. Совсем ничего. Отец разорился и оставил нам с братом только долги, на уплату которых ушло все нищенское наследство. Я и в армию пошел только потому, что ни денег, ни работы, ни будущего… Понимаете? Полная безнадежность. Но ведь когда-нибудь все закончится. Война эта.
Он вздохнул.
- Я жениться хочу, - опять всхлипнул. – Военная пенсия - сами знаете – не пожируешь на нее. Позвольте мне взять эти несчастные кусочки. Хоть что-то! Позвольте. Ведь мы же друзья!
Людвиг фыркнул. Друзья!
- Если вы еще не составили опись. Не составили ведь?
- Нет, не составил, - геолог покачал головой. – Ладно. Берите. Но учтите, если Шульц узнает…
- Не узнает! Клянусь вам! - радостно затараторил толстяк (за последний месяц все члены экспедиции изрядно похудели, и интендант тоже, но он все равно выглядел упитанным из-за ширококостного телосложения).
- …то я не стану вас выгораживать, - закончил Людвиг и прибавил не без сарказма, - Даже несмотря на дружбу.
- Спасибо! Спасибо, герр обершарфюрер!
Куртц завернул камешки в тряпицу, сунул во внутренний карман штормовки.
- О! Я ж вам поесть принес. Каша вот, хлеб. Ешьте! И отдыхайте, господин Айзенберг. Вид у вас очень уставший.
Пятясь, он торопливо выполз из палатки, словно опасаясь, что геолог передумает и отнимет камни.
Людвиг забыл про голод, усталость, забыл, что не выспался. Оставленная интендантом каша в миске подсохла, покрылась корочкой, а геолог, не замечая ничего вокруг, не замечая времени, рассматривал в лупу самородки, пытаясь понять, откуда взялись всего за ночь? Да полноте, золото ли это?! Может, дьявольское наваждение, насмешка природы? Может чья-то неумная шутка, готовая вот-вот раскрыться, и тогда столь вожделенное Куртцем сокровище рассыплется кремниевой пылью?
В чудеса Людвиг не верил, в дьявола тоже. Верил в науку, а научные методы, применяемые им при анализе породы, двусмысленного толкования не предполагали. Золото. Аурум. Химический элемент, металл, атомная масса 196,96, номер в периодической таблице 79.
Почувствовав, что мозги вот-вот закипят от напряжения, Людвиг вышел из палатки наружу, вдохнул холодный осенний воздух. С сумрачного неба сыпались редкие снежинки, ветер гнал по склону опавшие листья. Откуда тут листья? Деревьев мало. За дровами приходится спускаться в долину, к роще древних платанов. Толстые стволы, напитанные влагой, горят плохо, дымят, тепла дают мало, а молодой орешник Шульц почему-то жалеет и рубить не разрешает. Скорее, не из эстетических соображений, а совсем наоборот – для возможной маскировки и укрытия при форс-мажорных обстоятельствах.
Вобщем, холод, уныние, пустота. В работе и в душе.
Про находку, однако ж, сообщить гауптману следует. Не про яйцо. Про артефакт в горе. Хоть немного его еще откопать и рассмотреть. Может, конечно, ничего особенного – полет фантазии, воспаленного воображения, но может и впрямь что примечательное? А то и внеземное. Тогда яйцо окажется вдвойне ценным и интересным для исследования. Если, конечно, как-то связано с артефактом… Связано! Почему-то Людвиг не сомневался.

* * *

Шульц выслушал его, ни разу не перебив, не отводя пристального взгляда из-под нахмуренных выгоревших бровей. Потом, все также молча, выложил на стол – не импровизированный, из валуна, а складной, деревянный! – три желтоватых кусочка породы. Людвиг похолодел.
- Золото вы в том разломе нашли? – прервал молчание гауптман.
- Это не золото, - выдавил Людвиг. – Это халькопирит.
- По-вашему, - сощурился Шульц, - я – полный дилетант в геологии и не могу отличить золота от медного колчедана?
- Я не счел нужным докладывать о мелких образцах сторонних минералов без подтверждения их ценности. Исследования еще не закончены, - Людвиг ломал голову, пытаясь догадаться, насколько осведомлен начальник экспедиции, но вид старался сохранять невозмутимый и правый.
Гауптман сгреб со стола образцы, высыпал в мешочек, а мешочек затолкал в полевую сумку.
- Вы успели! – улыбнулся углом рта. Я дал вам фору - решил обождать сутки, прежде чем устроить обыск в вашем хозяйстве, а затем публично расстрелять за измену, если бы не явились с докладом сегодня вечером. Но вы успели.
- Я – офицер СС, откомандированный в дивизию «Эдельвейс» специальным приказом для выполнения особой миссии, - процедил Людвиг. – Я вам не подчиняюсь, и судить о моих поступках и мотивах у вас нет прав. Более того! Вы сами, господин Шульц, рискуете попасть под трибунал за превышение полномочий.
- Мои полномочия! - гауптман скрестил руки на груди и откинулся на спинку раскладного стульчика с видом, словно восседал на троне. – Мои полномочия, герр обершарфюрер, определяются законами военного времени. Желаете жаловаться, пожалуйста! Но не забывайте – пока мы здесь, в горах чужой страны, вы, как член экспедиции, находитесь под моим – слышите? – моим непосредственным началом! Можете выйти на ледник и орать там во весь голос, какая вы важная птица, и сколько значите для Рейха! А я могу скомандовать своим людям и просто уйти отсюда, оставив вас наедине с амбициями, горами и льдом. Так что предлагаю сотрудничать. Это и в ваших, и в моих интересах.
Людвиг угрюмо молчал. Доля истины в словах гауптмана все же присутствовала. Он ведь и впрямь может оставить его здесь. Хорошо, если живым. Что до прочего, с большой долей вероятности Шульца как и интенданта интересует золото, а вовсе не интересы Рейха. В противном случае он бы давно перетряс все вещи геолога, а самого бросил в трещину на леднике. По законам военного времени.

После беседы с Шульцем Людвиг отправился в общий лагерь. Свою палатку он разбил чуть в стороне от всех и немного выше, где ее обдувал ветер, унося прочь насекомых, сторонние запахи и звуки. Сейчас комаров и слепней уже не было, но переезжать, пусть даже и ближе к теплу, геолог не захотел.
В лагере продолжалась обычная работа и суета. Кто-то отдыхал, кто-то работал на леднике. В центре горел костер, в подвешенном над ним большом котле что-то булькало, не слишком аппетитное и сытное. Но хоть горячее.
Интендант сидел на камне, завернувшись в бушлат, и выводил на губной гармошке незамысловатую мелодию. Людвиг взял его за грудки, рывком поднял, тряхнул.
- Скотина! – прошипел он. – Ты же обещал! Ты клялся!
Куртц выронил гармошку, захлопал короткими ресницами.
- Я не виноват, герр обершарфюрер, - заскулил он, - герр гауптман сам…Он приказал… Он… Я не виноват!
- Меня из-за тебя чуть не убили! – Людвиг оттолкнул интенданта. – Чтоб духу твоего рядом с моей палаткой не было, понял? И не нужна мне твоя вонючая каша! Чтоб я больше тебя не видел!
И, не оборачиваясь, зашагал к своему холму.
Через некоторое время он успокоился, пожалел о том, что погорячился. Возможно, Куртц действительно не виноват. Или виноват, но далеко не в той мере, как можно предположить. Все устали, все измотаны, все отупели – кто слегка, кто весьма. Гауптман тот еще хищник! Наблюдательный, опытный. Настоящий разведчик, а не только военный альпинист. Он просто вычислил, легко причем, и Куртца, и Айзенберга, и золото, которое, возможно, и не золото, а черт знает, что такое, порожденное внеземным артефактом.
Значит, и яйцо он вычислит! И обыск не понадобится! Заодно и лишние свидетели.
- Что же ты такое? – Людвиг пристально рассматривал сапфир, по-прежнему всего наполовину очищенный от породы. Яйцо источало тепло, внутри него пульсировала синя искра, и что-то словно шевелилось.
Людвиг сморгнул. Искра погасла, шевеление прекратилось. Камень и камень. Не более. Просто необычной формы и цвета.
Геолог сходил в лагерь, принес котелок кипятка. В палатке, плотно прикрыв полог, бросил в котелок небольшой коричневый брусок, размешал. Набухая в горячей воде, брусок разваливался, превращался в бурую кашицу. Запахло мясом. Людвиг усмехнулся. Пусть думают, что он готовит еду. Зачерпнул ложкой густого варева, начал обмазывать им яйцо. Засыпал сверху песком и каменной крошкой. Снова покрыл клеевой массой, посыпал… После нескольких циклов обработки яйцо стало походить на обычный булыжник неправильной формы, к тому же дурно пахнущий. Надолго искусственной скорлупы, конечно, не хватит, но хоть какая-то маскировка от любопытных глаз и любителей рыться в чужих вещах. Тем более что надежно спрятать яйцо некуда.
Оставив артефакт подсыхать, Людвиг пошел к ручью почистить котелок и вымыть руки.

Последующие дни работа на леднике кипела. Скала с трудом поддавалась ударам ледорубов в руках уставших и изможденных людей, но проход все же расширялся. Параллельно велись раскопки в пещере, где в каменном плену чертову прорву лет лежит огромный шар с опоясывающей его плоской спиралью. Ни золота, ни халькопирита, ни второго яйца – ничего похожего на него - более не обнаружилось. Гауптман про золото больше не вспоминал, но поторапливал и подгонял обессиленных подчиненных на раскопках удивительной штуки.
«Неужели он хочет освободить весь шар?!» - думал Людвиг. Задача казалась совершенно нереальной с учетом размеров артефакта, недостатком сил и средств для раскопок. Кроме того окончательно испортилась погода. Снег валил уже не мелкими отдельными снежинками, а густыми хлопьями, перемежаемыми клочьями тумана и пронизывающим ветром.

В сны опять вернулась Хельга. То юная, смеющаяся и прекрасная, как в день их знакомства, то молчаливая, с потухшим взглядом, крепко сжатыми губами из-за чего на лице появлялись складки, сразу прибавляющие ей возраста.
«Если бы ты был рядом, - беззвучно говорила она. – Если бы был рядом!..»
Он не смог. Не мог тогда приехать, несмотря на срочные телеграммы. Пытался, но не получилось. Дороги развезло так, что, не проехав и десятка миль, грузовик намертво завяз в грязи по колеса. Пока вызвали буксир, пока откопали, пока вернулись на базу, пока подвернулась новая возможность, пока… пока… Или нужно было взять рюкзак и идти пешком? Сто двадцать миль по лесам и предгорьям, раскисшим от осенних дождей? По болотам, раскинувшимся на месте бывших дорог? Надо! Надо было! Но он рассудил тогда, что у женщин есть обыкновение преувеличивать размер проблем, а значит, задержка в пару-тройку дней ничем не чревата. Да и что он мог бы сделать, если бы приехал вовремя? Разве он – врач? Или целитель? Или волшебник?
Он мог бы обнять сына, взглянуть в глаза, сказать, как любит его!.. Разве этого мало? Может, тогда чувство вины не грызло бы его все последующие годы? Не напоминало тупой болью в груди?
Но он не успел. И, когда через неделю добрался, наконец, до Вальдсбурга, застал только опустевшую кроватку, маленький гробик и погасший взгляд жены на закаменевшем от горя лице.

В один из дней, не очень холодных, но снежных и сумрачных от густых низких туч, Людвиг вернулся с ледника, отряхнул ботики перед входом в палатку. Заполз внутрь, плотно закрыл полог. Зажег спиртовку, чтобы немного согреться и подсушить вещи.
В палатке было тепло. Относительно, конечно, но значительно теплее, чем снаружи. Отчасти сие объяснялось… Непонятно, чем объяснялось. Отсутствием ветра? Возможно. Слоем снега, превратившим брезентовый домик в подобие эскимосского иглу? Может быть. А может… Людвиг потрогал яйцо. Теплое! Весьма теплое, несмотря на искусственную скорлупу. Вот он, источник живительной энергии, непонятной, необъяснимой, никем доселе не описанной.
На радиацию не похоже. В противном случае население лагеря вместе с обершарфюрером Айзенбергом давно б сгинуло от лучевой болезни, но, коль пока все живы и относительно бодры, дело в ином.
В ворохе вещей – спального мешка, одежды (ночами Людвиг натягивал на себя все, что можно, чтобы не замерзнуть) что-то зашевелилось, закряхтело. Крыса?? Этого только не хватало! Хотя… Её ж можно съесть! И пусть кто-нибудь посмеет упрекнуть, что в условиях почти полного голода офицер СС позаботился о собственной жизни!
Людвиг нашарил камень в углу палатки, приготовился ударить. (Рука дрожит – как же он ослабел за эти дни! Булыганчик-то весит все ничего!) Осторожно раздвинул тряпки и… Выронил булыгу от неожиданности, когда глянули на него не бусинки на острой шерстяной мордочке, как предполагалось, а очень даже человеческие – ясные, младенческие – глаза из-под длиннющих ресниц.
Он зачем-то вытер губы, провел рукой по впалым щекам, отстраненно заметив, что неплохо бы побриться, сморгнул, как не раз делал последнее время, пытаясь отогнать преследующие его странные видения.
На сей раз видение не пропало. Оно вертело головой с пухлыми румяными щечками, гукало и с интересом разглядывало склонившееся над ним исхудавшую, почерневшую от усталости физиономию.
Людвиг выполз наружу, зажмурился от показавшегося ослепительно ярким света тусклого осеннего дня. Зачерпнул снега, протер лицо, сделал несколько глубоких вдохов. Голова сразу закружилась, и он несколько минут сидел с закрытыми глазами, приходя в себя. Затем вернулся в теплое нутро своего «иглу».
Младенец не исчез. Дрожащими руками Людвиг развернул штормовку, клетчатую фланелевую рубашку, свою любимую, теплую и уютную, несмотря на возраст и количество походов, в коих ей довелось побывать. Мальчик! Ребенок оказался мальчиком, здоровеньким и упитанным. Не новорожденным; по виду и весу месяцев так трех.
Кто?! Кто мог так(!) подшутить над ним?! В том, что это – дикая, нелепая шутка, геолог не сомневался. Гауптман с очередной проверкой на лояльность? С него станет! Но откуда бы он здесь ребенка взял?! И какого ребенка!..
Для проверки мелькнувшей безумной мысли Людвиг опять развернул рубашки.
Говорят, младенцы все похожи друг на друга. Может быть. Для человека случайного и не имеющего собственных детей. Родители ведь даже близнецов различают! А уж если почти все три месяца носить на руках!.. С некоторыми перерывами, конечно, и по очереди с Хельгой…
- Господи! – прошептал Людвиг. – Господи, нет! Это невозможно!
Опять вышел из палатки, сел в снег, обхватил голову руками.
Невозможно. Слишком жестоко, чтобы быть шуткой, невозможно, чтобы оказаться правдой. И все же вот оно – живое и настоящее. Чудо. Или…
И что с ним делать? Доложить гауптману? Сдать на опыты и исследования человечка, каждая клеточка которого, каждый сантиметр тельца знакомы до безумия?! Единственная разница в том, что таинственный малыш по виду абсолютно здоров, крепенький, упитанный, без малейшего намека на признаки лейкемии. Вот родинка за ушком – точно такая же! Да что там, та же самая! Или смешные ямочки на пальчиках, золотистые кучеряшки, серо-сапфировые глаза… Сапфировые? Сапфировые… Неужели?.. Проклятое яйцо! Можно было догадаться с первого раза, с момента, когда алчущий золота Куртц подержал в руках инопланетный артефакт. Можно предположить, что яйцо – своеобразный Ящик Пандоры, призванный снабжать экипаж всем необходимым, настраиваясь на мысленные команды. Очень удобно для межзвездных перелетов! И не только межзвездных. Дабы не брать с собой в путь кучу вещей и продуктов, обеспечивать их транспортировку, сохранность, запчасти с учетом того, что иные приборы имеют обыкновение ломаться в процессе эксплуатации… А так – несколько сапфировых штук, и проблемы решены. Места много не занимают. Энергия… Черт их знает, какой энергией пользуются! Каким-то неизвестным видом. Да и, похоже, требуется ее совсем мало; может, для активации достаточно тепла рук? Вот только… Что будет, если волшебная шкатулка «получи, что хочешь» попадет не к кому-то вроде жадного до сокровищ интенданта или обезумевшего от горестных воспоминаний геолога, а к человеку, одержимому жаждой власти над миром, супер-оружием или еще чем из того же списка? Что если яйцо попадет-таки в руки исследователей из Аненербе? Во славу Рейха, во славу фюрера и великой Германии!.. Людвиг считал себя патриотом, но своей страны, а не нацистских идей и методов. Конечно, хотел родине процветания и развития, но не выстроенного на костях и обильно сдобренного кровью. Возможно, догадки его относительно яйца абсурдны – слишком просто все, слишком очевидно! Но не является ли очевидное объяснение самым верным? По принципу Макиавелли. Вроде бы. А может и нет. В любом случае от артефакта следовало избавиться, равно как и от следов его деятельности. Золотые камни – ладно. Можно списать на случайную находку. А младенец?!.. Судьба подарила ему второй шанс, вернула сына или жестоко посмеялась, воссоздав копию, клона с непонятной целью, непонятными свойствами, непонятной судьбой? Что с ним делать? Уничтожить? По логике так и следовало поступить. Но что в первую очередь определяет человека? Истинного Человека! Сострадание. Сочувствие. Любовь. И уж никак не холодный расчет.
Людвиг вернулся в палатку, вытряхнул из рюкзака вещи, затолкал в него яйцо. Взял ледоруб. Кинул взгляд на ребенка. Тот мирно спал, причмокивая губами. «Он же голодный!» - мелькнула вдруг мысль.
Геолог спустился к лагерю, отыскал интенданта. Тот составлял опись вещей и продуктов, что-то укладывал в тюки. Хмуро глянул.
- Вам что-то надо?
- Да, - Людвиг облизнул пересохшие губы. – Не найдется ли у вас… Может, есть… Вобщем, немного молока. Или печенья.
Редкие брови Куртца поползли вверх.
- Через два дня уходим, - невпопад заметил он.
- Да, я знаю. Но все же? – Людвиг достал из кармана поблескивающий желтый осколок, небольшой, грамм на пятьдесят. (Если бы пару лет назад ему сказали, что он за золото будет покупать печенье…!) – Вот. Это вам.
Куртц оглянулся воровато, спрятал камень во внутренний карман штормовки, застегнулся наглухо, под горло. Потом пошарил в тюках, достал полотняный мешочек и небольшую картонную коробку.
- Держите. Галеты. И концентрат.
- Благодарю.
- Не стоит. Если Шульц что заподозрит, скажу, что вы украли.
Людвиг кивнул. И на том спасибо. Затем вернулся к себе, взял ледоруб, рюкзак с яйцом и отправился на ледник. Он не хотел оставлять артефакт в пределах доступа, чтобы кто-то однажды случайно нашел. Или разбить, или похоронить где-нибудь в недрах ледника, поглубже и понадежней. Лучше все сразу. Не готов мир к такой находке. Решать за целый мир – конечно, ответственность великая, непомерная, особенно, если учесть, что в умелых руках, достойных руках Сапфир мог бы стать не просто двигателем прогресса, прорывом уровня технологий, но и переходом человечества на иной путь развития.
Геолог усмехнулся. Иной путь. Может быть. Когда-нибудь. Пусть кому-то повезет больше, чем им, сегодняшним. Чем ему. Впрочем, он свое как раз получил.
Или получит… Он поднял голову.
Шульц стоял перед ним, нацелив пистолет.
- Ледоруб, - тихо приказал. – Рукоятью ко мне. Медленно.
Людвиг снял с пояса ледоруб, протянул Шульцу. Тот взял, не глядя швырнул его со склона. Все так же тихо скомандовал:
- Теперь рюкзак.
Геолог снял рюкзак, положил перед собой на снег, поднял руки.
- Повернись… Ступай назад, в лагерь. Учти, одно резкое движение, и ты – покойник.
- Почему ж не сразу? – криво усмехнулся. Он не боялся. Настолько устал за последние дни, что эмоции, чувства, тот же страх, - все перегорело.
- Я убью тебя, - пообещал Шульц. – Но не здесь и не сейчас. Даю шанс. Малю-ю-юсенький шанс. Фору. Воспользуйся ею.
Отойдя метров на пятьсот, Людвиг оглянулся. Гауптман, вскинув на плечо его рюкзак, поднимался по леднику к раскопу, где суетились похожие отсюда на муравьев рядовые солдаты роты.

Шульц, дождавшись пока обершарфюрер – камнепад на его голову! – скрылся из вида, заглянул в рюкзак, хмыкнул довольно, обнаружив там овальной формы камень, поблескивающий густой синевой меж сколами осыпавшейся породы, затянул туже горловину мешка.
- Разрешите помочь, герр гауптман! – подскочил паренек из рядового состава. (Хельмут, кажется, припомнил Шульц). С готовностью протянул руку.
- Работать! – рявкнул на паренька. – В гору!
Под ударами ледорубов каменный шар постепенно освобождался из миллионолетнего плена. Корка, покрывавшая его поверхность, коричневыми разводами и гребнями напоминала панцирь первобытной черепахи, возможно одной из тех, на которых покоятся миры. Что таится под ним? Какие великие тайны, обеспечивающие победу Рейху и его, Йозефа фон Шульца, возвышение до небес?..
Гауптман взял геологический молоток, постучал по участку поверхности, обильно покрытому сеткой трещинок, потом ударил сильнее. Маленький кусок породы отвалился, обнажив стеклянно-гладкую поверхность. Шульц посветил фонариком, чтобы лучше разглядеть. Из крошечного синего зеркальца на поверхности шара ударила искра в сторону рюкзака геолога из СС, где покоилось таинственное яйцо. Яйцо загудело, синий столб света вырвался из него, осветив неровные своды пещеры, вплавленную в них исполинскую сферу. Гору тряхнуло. Сверху посыпалась пыль и мелкие камни. Пол под ногами закачался. Шульц подхватил рюкзак и ринулся по проходу назад из горы, расталкивая по пути испуганных растерянных солдат.
Когда до заветной щели оставалось все ничего - последние метры – от очередного толчка гора льда и щебня сползла по склону, в момент запечатав выход и копошащихся внутри людей.

* * *
Хельмут разгреб обломки, вытянул тело наружу, вдохнул трудно, с хрипом. Он выбрался! Да! Хвала небесам!
Открыл глаза, поморгал, привыкая к красноватому свету. Огляделся. Открыл и закрыл рот в изумлении. Что это?!..
Ветер гнал тонкую снежную поземку по долине меж низких пологих холмов, кое-где поросших мхом, кое-где покрытых темными зеркалами льда. Коричневатое с фиолетовым оттенком солнце сползало за горизонт, подсвечивая грозовым цветом тонкие перья облаков.
- Майн гот! – Прошептал сзади очередной счастливчик, спасшийся из-под обвала. – Где это мы?! В аду?!
- В аду, на Марсе, какая разница? – Хельмут нашарил в кармане кителя рукавицы, натянул. – Надо помочь выбраться остальным. И найти офицеров. Пусть решают, что дальше.



Эпилог
«…19 октября 1942 года немцы третьей роты горно-егерского полка дивизии «Эдельвейс», осуществляющие секретные изыскания на леднике Чатча Большого Кавказского хребта, попали под лавину, вызванную сбросом бомбы с самолета ДБ-3ф (Ил-4) 6-го дальнебомбардировочного авиационного полка 132-й бомбардировочной дивизии. Никто не выжил.
Управлял самолетом командир полка майор Лукин Василий Иванович.» Из статьи газеты «Комсомольская правда»
Бывший чабан совхоза «Путь к коммунизму» Гоначхирского района Тенгиз Горамберидзе возвращался домой, в аул Бехчин, когда на пути в долину встретил плохо одетого молодого мужчину, возможно туриста или альпиниста, истощенного, давно не бритого, с безумными глазами. Мужчина заговорил с чабаном по-немецки, сунул ему в руки пухлый сверток, присовокупив к тому мешочек с коробкой. Несколько раз повторил: «Пауль! Пауль!» - тыча пальцем в сверток, в котором изумленный чабан обнаружил ребенка. Что значит «пауль» чабан не понял, а мужчина пробормотал что-то, указывая в сторону перевала, где еще клубились облака снега, затем ушел в том направлении, как решил Тенгиз, в надежде найти кого-то, попавшего под лавину. Дальнейшая судьба туриста осталась неизвестной.
Ребенку, столь неожиданно обретенному чабаном, дали имя Рустэм. Впоследствии он получил образование в Тбилиси, затем в Московском государственном университете, проявив явные способности к журналистике, работал спецкором газеты «Правда» на Дальнем Востоке. Его судьба также неизвестна, кроме единственного примечательного факта – на день регистрации его как сына Тенгиза и Айши Горамберидзе в 1942 году отцу исполнилось 85 лет, а матери – 79.

НОЧЬ КРАСНОЙ ЛУНЫ

(Истории отдела «А»)
(пятый опус из серии)

Милка сидела на кушетке, по-турецки скрестив ноги и уложив на колени ладони с соединёнными в щепоть тонкими изящными пальчиками. Закрытые глаза, распущенные светлые волосы, перехваченные плетёным ремешком из медной проволоки, этнического стиля платье, - всё в совокупности подчёркивало облик существа, если и не совсем неземного, то, по меньшей мере, далёкого от забот житейских и всего прочего мирского.
- Акты на столе, - не открывая глаз, прошелестело эфирное создание.
- Ага, нашла. Отлично смотришься, - я пролистала пачку подписанных бумаг, сложила в планшет (нам не полагается носить документы даже по коридорам родного учреждения в открытом виде, сиречь обычной стопкой). – Комиссия оценит нетрадиционные приемы работы.
- Комиссия? – Милка встрепенулась. – Какая комиссия? У нас проверка? Опять?
- Да какие-то типы по коридорам бродят, в кабинеты заглядывают…
- А-а. Понятно. Это из пожарной охраны. Громов предупреждал вчера.
Она стянула с головы медный ремешок, закрутила волосы в элегантно лохматый узел на макушке.
- В любом случае, рабочий день у меня закончился час назад.
- Решила напоследок помедитировать? – хмыкнула я. – В облике жрицы шотландских друидов.
- Ничего ты не понимаешь, - Милка кинула ремешок в сумку. – Это для лучшей связи с Космосом. Я взывала к своему тотему.
- О!
- Голова болит, - пожаловалась она. – Общая слабость и утомляемость… У меня пониженный уровень энергии.
- Тотем помог? Посоветовал что-нибудь? Он у тебя кто вообще?
- Лебедь.
- Говорить не умеет, - кивнула я. – Значит, не посоветовал.
- Не должен он говорить, - вздохнула подруга. – Должен делиться праной.
- Судя по цвету твоего лица, если и поделился, то очень экономно.
Она опять вздохнула. На этот раз молча.
- Не космическая прана тебе нужна, а свежий воздух. Ты просто устала! Врач тоже мне. Слишком увлекаешься эзотерикой, дорогая. А наши лучшие друзья, как известно, солнце, воздух… и здоровая еда.
Мы вышли из медбокса. Милка закрыла дверь на ключ и приложила ладонь к серо-зелёной поверхности дактило-планшета. Теперь никто кроме хозяйки кабинета не сможет войти, даже взломав замок. Такая вот у нас охранная система. Ничего не поделаешь. И ведь не банк и даже не мэрия. Всего лишь морг – «Отдел «А» для простых обывателей. Наверное, чтоб не слишком травмировать психику напоминанием бренности всего сущего.
- Людмила Викентьевна! – Мурлыкнул охранник и, картинно шаркнув ножкой, распахнул входную дверь. Милка даже не взглянула в его сторону.
- Ты идёшь?
- Мне ещё два часа.
- А пораньше – никак?
Я похлопала по планшету с бумагами.
– Надо закончить перед выходными… Знаешь что? Давай-ка съездим в Мохоярово. У меня ж там домик! Подышишь чистейшим воздухом с запахом хвои, подзарядишься самой лучшей энергией!.. Пару грядочек вскопаем, посадим чего-нибудь, а?
- Хм!
- Что?
- А без копания грядок можно?
- Ну…, - я пожала плечами, - если ты категорически против, можно без копания.
- А Ксюшка?
- И её привози. Малышке полезно будет. Наверное, настоящей деревни не видела никогда. Улица Центральная – она же и единственная – дом 14. Са-а-амый последний. Найдёшь?
- Ладно, - сдалась Милка. – В деревню, на воздух. Уговорила. До встречи в Крутоярово! Завтра.
- Мохо! Ярово!


Нежданно-негаданно доставшийся в дар старый дом в глухой деревушке посередь соснового бора встретил меня сонным взглядом окошек, полуприкрытых ставнями, аккуратно скреплёнными проволокой по причине перекошенности и полной незакрываемости. В прошлый приезд договорилась с местным плотником о кое-каком посильном ремонте, но деда-плотника дети забрали в город, и домик мой остался в прежнем состоянии величавой ветхости. Когда-то он, просторный, с высокими потолками, добротный и отнюдь не бедный – взять хотя бы печь со старинными бело-голубыми изразцами!.. – с превосходством поглядывал с холма на более скромных соседей. Но время шло, холм просел, почти сравнялся с дорогой. Домик обветшал и теперь стал походить на гордого, но весьма преклонного возрастом старца, который помнит много событий и подвигов, но… Помнит-то он один! Дела минувших дней, преданья старины. И вызывает обликом своим бравым разве что снисходительную усмешку вслед. И совсем мало почтения.
Мне его жалко немного.
Не довелось лично встретиться с прежним владельцем, но присутствие того наполнило и сам дом, и участок вокруг с огородом и небольшим садом необычной осязаемой аурой. Тут ощущались одновременно и мудрость, и горечь, и помимо всего ещё кое-что совсем не поэтичное… Вобщем, думаю, порой выпивал хозяин крепко. Реальных следов никаких, но… Даже не объяснить причину подобных выводов! Просто знаю. Чувствую.
Милка развила бы целую теорию о духах, привидениях и прочей чепухе. Именно поэтому и не стала с ней делиться мыслями. У подруги и без того явный перекос в мозгах в сторону мистики. Конечно, приключений странных, не сказать очень, довелось нам испытать предостаточно за последнее время, но ведь даже к самым необычным фактам можно подвести научную теорию, дать достоверные объяснения. Объяснения, никак не связанные ни с чем потусторонним. К тому и склоняюсь. В отличие от Милки. Вот сегодняшние ощущения мои, скорее всего, связаны с некими деталями, ускользнувшими от сознания, но, тем не менее, разумом зафиксированные. На каком-то уровне. Может, запах необычный или что-то в этом роде. Не знаю. Но в присутствие посторонних иномерных сущностей не верю.
И с чужеродной аурой справлюсь. Наполню постепенно и домик, и палисадник своим присутствием. Со временем.
Я распахнула ставни, протёрла окошки, смела с крыльца прошлогодние листья. Распаковала сумку, достала банку с краской – прихватила из города немного обновить штакетник. Уж больно страшный, почерневший! А будет веселенький зелёный. Ничего! Подкрасить, подремонтировать, - преобразится домик. Серёга обещал помочь опять же.
Солнце скрылось за густыми соснами, но пока окончательно не стемнело, я продолжала благоустраивать свой особняк. Красила штакетник. Завтра же Милка с дочкой приедет. Чтобы в обморок не упали обе от ужаса, - дамочки, рожденные для дворцов и балов, или, как минимум, для старинных замков, а тут, понимаешь, всё такое… из сказки про Бабу-Ягу.
- Имею я пирожных горы и реки, полные вина! Но крашу-крашу я заборы, - напевала я и вдруг заметила движение у калитки. Два бородатых мужика с интересом наблюдали за процессом косметического мини-ремонта. Одетые совсем простецки – в просторные льняные рубахи и такие же штаны-шаровары, выглядели диковатыми местными жителями или староверами, принципиально отрицающими достижения цивилизации. Облик одного из них гармонично дополнял полутораметровый шест в руке. Или посох? Как правильно? Скорее, шест. Для посоха тонковат и украшен навершием из болтающихся на шнурках перьев, кусочков меха и каких-то красных листьев.
- На здравиэ, купавна! – махнул рукой один из мужиков, входя в палисадник. – Тай кторе номэ?
Чего??..
- Здрассте, - слегка удивившись, ответствовала я, но представляться не торопилась. – А вы кто?
Может, в Золотом Яре, на наречии которого со мной заговорили, свои правила этикета, но здесь не средневековый посад, а, можно сказать, пригород современной Столицы. Мегаполиса двадцать первого столетия. Хотите знать моё имя, представьтесь сами для начала.
Мужики переглянулись.
- Я – Сиг, - сказал один, перейдя на русский язык. – А это – брат мой Кова. Хозяина позови-ка.
- Я хозяйка, - поставила кисть в ведёрко с краской, выпрямилась. – Антония Крепова, с вашего позволения. Чем могу быть полезна?
Мужики озадаченно уставились друг на друга. Тот, что назвался Сигом, снова заговорил. Через пару минут вопросительного ожидания. Должно быть, именно он представлял главного. И шест опять же держал!
- А где… Хозяин сам?
- Почил. Прошлой зимой.
- Чё??
- Умер, говорю, прежний владелец усадьбы! – вздохнула, оттирая тряпочкой пальцы от краски. - Случается периодически с людьми такая оказия. Редко, правда. У большинства – не чаще одного раза за всю жизнь.
(Мне ли не знать!)
- Дом получила в наследство. Всё официально оформлено и задокументировано согласно закону.
- Умер??.. И чё теперь делать будем? – наморщил лоб Кова. Умственные усилия давались ему явно с трудом. – Девка! Это ж ни в какие ворота! А Тоэн умер…
- Чё делать, чё делать, - почесал бороду Сиг, глянул в мою сторону с выражением брезгливого недовольства. – Чё делать?.. А ничё не делать! Нам велено доставить вызов, мы доставим. Разбираются пусть те, кто приказы отдаёт! А? Верно?
- Но девка!!
- И что? Она ж наследница! Не дура какая-нить с улицы!
Мне надоело.
- Эй! Если вы закончили, - вежливость моя, ау! – ступайте по-добру по-здорову. Здесь частная территория и…
- Ладно, - вздохнул Сиг. – Коли такое дело, принимай вызов, Наследница.
Он, крякнув, воткнул в землю свой шест. Кусочки меха и перья радостно затрепыхались под ветром, древко чуть завибрировало.
Потом оба мужика слегка мне поклонились: «Ястэ миру. Бывайтэ, купавна». Пожелали мне, значит, успехов. И удалились чинно, не оглядываясь, в неизвестном направлении.
Ну и зачем оно всё? Странно как-то.
Я пожала плечами, вытащила дикарскую палку из земли и отнесла под навес к поленнице. Может, вернутся ещё и заберут? Только вот посреди двора мне эта штука не нужна.
Стемнело, однако! За разговорами вечер прошёл, работу закончить не успела. Досадно чуток. Я закрыла баночку с краской, поставила её под лавку. Завтра встану пораньше и докрашу. Сохнет быстро, до Милкиного приезда успеет выветриться.

* * *

…Страх. Запах страха в еле заметных следах на сухой земле. Запах ведёт вглубь чащи, петляет, ныряет под корни огромного старого дуба.
Трава, жёсткая, колючая. Хлещет по лицу. Запах! Запах манит! Что трава? Колючки? Ерунда!
Лунный свет на миг сквозь ветви. Наслаждение. Бегом. Скоростью. Погоней.
Запах!.. Погоня. Вкус. Вкус горячей крови. Вкус горячего мяса.
Лунный свет в ветвях…

Луч утреннего солнышка тепло скользнул по векам. Я проснулась. Понежилась пару минут. Только пару. Неохота вставать, но надо. Скоро гости прибудут. Сейчас. Ещё немного… Сон странный видела – гонялась за кем-то всю ночь! Похоже, нагнала. И съела… Ладно. Надо вставать.
Так. Не поняла! Почему я не в кровати, а… на земле. В траве лежу. Посреди леса. Здорово! Где это я? И чем тут пахнет?
Села, окончательно проснувшись, огляделась. Огляделась…
Единственным объяснением тому, что увидела, единственным достоверным объяснением казалось лишь то, что всё-таки по-прежнему сплю! Ну, да! Сны порой оказываются реальнее действительности! В любом случае только в снах возможно то, чему нет объяснения, нет причины. По крайней мере, в первые секунды.
Допустим, я – лунатик. Ха-ха! И никакое не «ха-ха», а допустим. Кто гарантирован от ночного снохождения? И этим – единственно этим! – легко объясняется, что, улегшись вечером в нормальную постель, на старинную кованую кровать с периной и кружевным подзором (купила у соседки, переселяющейся поближе к цивилизации; и кровать, и перину, и подзор), наутро оказываюсь непонятно где. Это ещё ладно. Это не смертельно. Даже то, что на мне нет одежды. Неприятно, но всё же не смертельно. А вот…
Я зажмурилась до зелёных кругов перед глазами, потом вернулась в мир и опять взглянула на… На себя. Или на то, что считало себя мной. Руки, мускулистые в беловатых полосках шрамов, длинные. Пальцы узловатые с обломанными ногтями. Грудь. Плоская! Поросшая курчавыми волосками. Ноги. Тоже малость излишней лохматости. Ну… и ещё одна деталь, не оставляющая сомнений, что я не женщина! Не девица неполных двадцати семи лет Тоня Крепова, а… А что я такое?
Ощупала лицо. Грубоватые черты, но вполне человеческие. Волосы жесткие, наощупь сальные, немытые – фу! А это что?.. Боги милосердные! Я с остервенением почесала подбородок и шею. Щетина!! Он ещё и побриться забыл! Дня три уж тому! Он? ОН?!.. Или я?! И запах! Это что же, Я? Так! Пахну?!
Ладно, ладно, Тонечка, не паниковать. Это всего лишь сон. И он однажды кончится. А пока воспринимай его спокойно и… как сон.
Попробуем-ка встать.
Несуразное, длинноногое, длиннорукое тело подчинилось, в мгновение ока упруго вознеся меня в вертикальное положение.
Ух!.. Вот это рост! После моих полутора с небольшим метров, казалось, обозреваю мир с башни… Ладно. Преувеличила чуток. Не с башни, конечно. Но по ощущениям на голову выше стала точно. А то и больше.
И куда делись лишние килограммы – вечный комплекс с детства? Какие килограммы? Ни капли жира! Жилистая, мускулистая фигура. Мужская. Немытая и небритая.
Сию метаморфозу я готова потерпеть на время сна. Но не более! Потому что в отличие от иных девчонок никогда не хотела стать парнем. Как себя вести в такой ситуации?! А главное – кому и зачем понадобилось превращать меня?!
О-о-о! В глубине тела, где-то на уровне сжавшегося желудка нарастала паника. Ужас, готовый вырваться из горла криком, заставить бежать, не разбирая дороги, бежать куда-нибудь, подальше от кошмара. Я потерла виски. Несколько раз глубоко вздохнула.
Успокоиться! Ну-ка успокоиться!..
Могу изменить ситуацию? Могу попрыгать, потрясти руками и ногами. Могу отчаянно поругаться вслух хрипловатым баритоном. (Ну и голос!)
Всё! Похоже, что на данный момент это всё; ничего от моего желания и воли более не зависит. Значит, надо принимать действительность, каковая есть. Дальше видно будет. Что-то да прояснится. Не может не проясниться! Ничего нет случайного в этом мире. Ничего не бывает «просто так».
Паника понемногу утихомирилась, свернулась в комочек, хоть и не ушла окончательно. Я огляделась. Для начала неплохо бы сменить костюм Адама на более прозаический и не столь яркий. Вокруг совсем не девственный дикий лес, по которому ходьба голышом уместна и естественна. Обоняние – даже сквозь жуткий мой собственный запах! – подсказывало, что недалеко жильё, люди… Люди – это хорошо. Это значит, помощь. Или, по меньшей мере, хоть какая-то информация.
Надо же, какой у меня нюх острый! До сего дня (ночи, момента) не могла похвастать отменным обонянием, а теперь чую вокруг столько всего!.. Разобраться бы!.. О! Прекрасно! Надо сосредоточиться на распознавании запахов! Тогда дурацкие панические мысли отойдут на второй план. И можно даже удовольствие получить от новых возможностей. Наверняка, их масса. Помимо острого нюха. Например… Например, отсутствие ежемесячного болезненного дискомфорта, как раз начинавшегося накануне. Я хмыкнула. Может, оно всё не так плохо?
Ещё бы помыться!

«Вода – жидкость без цвета и запаха». Так написано в школьном учебнике химии. Тот, кто придумал такую формулировку, явно уступал мне в чувствительности. Пахнет! И ещё как! Особенно в момент мучительной жажды. Ощущается не просто наличием влажности в воздухе близ источника, а именно восхитительным, непередаваемым ароматом Воды!
В реке, неспешно катившей мутноватые воды сквозь леса, недалеко от берега, купались юноша и девушка. Они смеялись, целовались, плескались, - им явно не было дела ни до странного парня, затаившегося в кустарнике, ни вообще до чего. В том числе – до собственной одежды, которую я без угрызения совести (почти), втихаря, улучив момент, позаимствовала. Платье пришлось оставить, сколь бы ни было искушение. Штаны и рубаха мне сегодняшней более соответствовали, пусть даже и размер оказался маловат. И коротковат.
Но прежде, спустившись вниз по течению примерно на милю, я напилась вволю, с наслаждением и, с наслаждением же, помылась, тщательно оттирая с себя грязь и вонь пучком травы. С любопытством и некоторым страхом вгляделась в собственное отражение, слегка искажённое течением. Н-да-а!..
Не понравилась себе. Совсем не понравилась. Как парень я была не в моём вкусе. (Каламбур однако!) Скуластое лицо с острыми чертами. Глаза… модного ныне - это где «ныне»? за сколько миль? Или пространств? - ладно, модного в моём измерении-времени, удлиненного типа. Кажется, зеленовато-карие. Или это вода даёт такой непонятный цвет? Нос… прямой, ладно. Ресницы пушистые, выразительно чёрные, - вот и вся красота. Губы… Тонкие. Попробовала улыбнуться. Знакомая полу-улыбочка! Очень знакомая!... Такую видела у представителей племени, один из которых пытался меня (настоящую!) съесть. (Ну, или… не знаю, а чего бы меня назвал сахарной булкой? И гнался? Щёлкая клыками. Неприятные воспоминания!) И, хотя опыт общения с подобными типами у меня невелик, характерную улыбку, более похожую на оскал, не спутаю ни с чем! И теперь что же, я одна из Них? Этого только не хватало! Ко всем проблемам. Довесок.
Это сон. Просто дурной сон! Ничего. Когда-нибудь кончится.
Посидела на песке, подставив лицо тёплому солнцу и ожидая, пока подсохнут волосы. Попутно сканировала местность на предмет хоть чего-нибудь, узнаваемого по запаху. Милях в трёх отсюда деревенька… Хлеб пекут, корову доят – молоком пахнет.
Что ж, наведаемся. Может, покормят? А то неплохо уже чё-нить в желудок забросить. Интересно, думала я, перебегая речку по шаткому навесному мостику, я дрова колоть умею? А то, вдруг еду бесплатно не дадут? Что тогда смогу предложить в обмен? И заметила вдруг, что бежать лёгкой рысью удобнее, чем идти! Причём бежать, не так, как учили на уроках физкультуры – всей ступнёй, а на носках, едва касаясь горячего песка и сменившей его колючей стерни. Смутное подозрение переходило в уверенность, но решила пока на нём не фиксировать внимание. Без того много загадок. В очередь, господа! В очередь!

Почему считается, что, если деревня, то непременно грязь? Со средних веков??
«Деревня, где скучал Евгений, была прелестный уголок!» Ах, великий классик! Не с этой ли деревни ты списал образ?
Ровная мощёная улица, выметенная, обсаженная по обочинам низкорослым кустарничком. Избушки, сияющие чистотой и свежей побелкой. Ни одной кривой штакетины в заборе (я вспомнила свой старенький домик и слегка загрустила), ни одной покосившейся крыши. Все строения добротные, ухоженные, перед каждым домом цветущий палисадник. Прямо пастораль! Или норма жизни уважающих себя людей.
Меня заметили. Мужик, ворошивший на обширном дворе одного из крайних домов сено, прервал работу, уставился исподлобья, замер.
- Э-э-э… Здравствуйте!
(Это чей голос? Мой? Хриплый, низкий. Ужас.)
Мужик подошёл к забору, но вилы не убрал, не поставил, а наоборот перехватил их как-то… агрессивно. Остриями в мою сторону.



- Чего надо?
Испугался? Немудрено. Я сама себя боюсь!
- Мне, правда, очень неловко, но я в затруднительном положении. Вы не могли бы…
Селянин скомандовал пацанишке лет четырёх, что стоял неподалёку и с туповатым видом сосал палец, нечто вроде: «Фссть!». Пацанишка умчался в дом, вернулся через секунду, волоча за собой по земле кожаный мешок. Мужик кинул мешок мне под ноги.
- Забирай своё шмотьё! Последний раз, понял?
Сплюнул.
- И убирайся. Чтобы я больше тебя не видел!
Похоже, он меня знает. И, похоже, не слишком рад встрече.
- Вы так любезны! – подхватила мешок. Лёгкий. Что, интересно, там? Улыбочка, подаренная доброму самаритянину, напугала его ещё больше. (Моими губами только улыбаться!)
Несколько человек из домов напротив тихонько подтянулись к околице. У кого топор в руках, у кого кол, у кого вилы… Это всё для меня?? Однако, я популярна! Популярен. Знать бы, что тому причиной? Хм! А я хочу это знать?..
- А-а-а! - Вопил кто-то сзади под отдельные смешки зрителей. – А-а-а! Это он! Он! Одёжу покрал и сбежал, гадюка!! Отдай штаны, адово отродье!
Я медленно оглянулась. По деревенской улице, прикрывшись пучком соломы, мчался голый всклокоченный пунцовый паренёк, у которого я позаимствовала костюмчик. Ругался на всю округу и потрясал кулаком.
Наткнулся на мой взгляд, тут же осёкся, побледнел, попятился. Забормотал под дружный хохот односельчан:
- А я чё? Я ничё. Надо, бери! Я… я и так. Обойдусь.
Громче всех смеялась та самая девица, которая плескалась с ним в речке.
Даже мужик с вилами хмыкнул пару раз. И чуть-чуть, самую-самую малость более дружелюбно буркнул:
- Ещё надо чего?
- Помощь, - выдохнула я. – И поесть.
- Ступай к хозяину своему. А я тебе не помощник.
- А… кто хозяин?
Мужик подозрительно сощурился.
-Прикидываешься? Или…На солнце перегрелся? С головой всё в порядке?
- Не совсем, - созналась я. – Память…
- Память, говоришь, отшибло? И то, - мужик смерил меня с ног до головы. – Какой-то ты другой. Должно крепко по черепушке приложили, коли Магруба забыл, - ухмыльнулся довольно. - Бывает и на ведьму проруха! Поделом!
- Может, и поделом, - ответствовала сухо. – Только где ваше христианское всепрощение? Когда человек в беде…
- Человек! – Хмыкнул мужик. Качнул головой. – Как же! Человек…
Пока я с мешком в руке стояла и раздумывала, что делать дальше, отнёс вилы в сарай, пошёл в дом, бросив через плечо:
- Ладно. Просвета пошлю с тобой до врат. А дальше сам. Как хочешь. Человек…
Снова сплюнул. Спасибо хоть не метнул в меня чего. Те же вилы. Вскинула мешок на плечо, пошла по чуть припорошенной цветочной пыльцой дороге. При моём приближении двери домов и окна закрывались, занавески задёргивались. Мамаши быстренько загоняли малышню во дворы. Куры и козы, - и те старались не попадаться мне на пути, прячась в подворотни и щели. Знают меня и любят. Чувствуется.
- Тоэн! Тоэн, постой!
Белобрысый веснушчатый паренёк, внешне чем-то похожий на утреннего любителя купания – может, брат или родственник? - догнал меня. Протянул руку.
- Я Просвет. Хозяин велел проводить тебя до врат. И вот тебе, держи! Тут хлеб и немного мяса.
Разглядела нежданного спутника. Возраста моего. Может, чуть моложе. Глаза васильковые с хитринкой, румянец во всю щёку, улыбка белозубая – подумала ещё, как у Чеширского кота: от уха до уха! Сельский парень, взращенный на молоке, солнце, свежем воздухе и облагораживающем ручном труде.
- Благодарю, - я пожала сильную горячую его ладонь. – Подожди, как ты меня назвал??
- Тоэн, - удивился парень. – Тебя ж так зовут?
Уже слышала это имя! Где?.. Где?.. И вспомнилась фраза Ковы у меня во дворе «Тоэн умер». Интересно!
- Ну, да. Разберёмся. Потом. Кого как зовут, - не захотелось мне сразу открывать всю правду незнакомому человеку. – Расскажи-ка про врата. Что такое, где и зачем оно?

* * *


Просвет семенил чуть позади, еле поспевая за моей рысью, и бормотал что-то без умолку. Я почти не слушала, вычленив из нескончаемого словесного потока только одну информационно насыщенную фразу – «врата-совсем-рядом-день-пути на-запад». На запад, за катящимся к горизонту солнцем, и шла. Или бежала? По ощущениям – передвигалась быстрым шагом. А вот спутнику моему темп явно не комфортен; то и дело останавливается, переводит дух. Приходится ждать. Не знаю, какой из него проводник, но он единственный пока что, кто отнёсся ко мне без явной неприязни и вражды.
Что если нынешняя моя ипостась – часть наследства, о котором туманно упоминали незваные гости, оставившие странный шест во дворе со словами «принимай вызов»? Если оно всё как-то взаимосвязано, то прежний хозяин усадьбы был совсем непрост! Я же с самого начала чувствовала подвох! Ни с того, ни с сего подарить дом, пусть и немножко рухлядь, но всё-таки целое состояние! – незнакомой девице?..
Впрочем, почему незнакомой? Это я прежнего владельца не знаю, а он, как раз о многом возможно хорошо осведомлён! Был. Осведомлён. И, улучив момент, передал эстафету. Чем-то девица ему подошла. Какими-то параметрами… Мог бы в таком случае хотя бы записку оставить! «Извиняйте, мол, вы теперича на дежурству заступаете. Коли что не так, не обессудьте!»
Смешно, да. Очень. И ладно бы первый раз! Похоже, у меня просто талант ввязываться в сомнительные истории с неизвестным концом!

Просвет уже не бежал, а плёлся по дороге, отстав от меня на добрую сотню метров. Решила подождать, а заодно утолить жажду, с чем и свернула к озерцу со стоячей водой. Для озерца маловато, для лужи велико. Ну да ладно. Напиться можно. И хоть взгляну на содержимое мешка, а то тащу и даже не знаю, что?
Утка, захлопав крыльями, тяжело взлетела из-под ветвей ивы. Озерцо пошло рябью, но быстро успокоилось, снова приняв вид сонный и безмятежный.
Села на песок, тщательно ощупала ступни. Гибкие, сильные, как у танцора. У танцора… Да. Танцора, которому удобно бегать на носочках, у которого острейшее обоняние и слух, и который ночами (а может, и не только ночами!) умеет в кое-кого превращаться.
Просвет с облегчённым вздохом плюхнулся рядом.
- Ты б помедленней чуток бежал, а? Утомил меня донельзя. Фух!
Он помахал возле лица смешной шляпой с торчащими отовсюду соломенными хвостиками. Поостыл чуток.
- Можно, - глянул на меня. – Спросить можно? Вопрос задать.
- Задавай, - отозвалась я, вытряхивая содержимое мешка. Оказалось, одежда. Всего лишь. Костюм из тонкой эластичной ткани, чёрный, атласно поблёскивающий, с серебристой вставкой виде буквы «V» от плечевых швов до середины груди на рубахе и с серебристыми же лампасами на зауженных брюках. Сапожки. Не просто мягкие, мягчайшие! Словно гольфы из кожи. Подошву в кольцо можно свернуть – такая гибкая. Под мои ноги сделано, точно. И по размеру, конечно же.
Облачилась в сей шедевр портновского и сапожного искусства. Оказался впору, очень удобный, прохладный. Прежнюю «одёжу» аккуратной стопкой сложила у камня.
- А правда, что ты…- Просвет потупился, покусал губы. - Ну, вобщем… человечины испробовал? Говорят, сладка на вкус.
- Что-о?!
- Ну… это… Рассказывают всякое. Я ж спросить просто! Нет, значит, нет.
- Слушай, - я повернулась к нему. – Это что, так очевидно?
- Ну… э-э-э… Да, - он опять потупился, бросив на меня короткий взгляд. – Ты когда сердишься, вот как сейчас, у тебя глаза вспыхивают. И… губа приподнимается верхняя. Как у хищника. Не сердись, а? Я ж не со зла.
Я вздохнула, стараясь успокоиться, потёрла лицо ладонями. Надо научиться держать себя в руках. Глаза вспыхивают… Ужас, наверное!
- Ты меня не боишься?
- Боюсь, - кивнул парнишка. – Так, чуть-чуть. Вообще-то после Суллы, дочки хозяйской, я мало чего боюсь.
- Дурна собой? Дочь хозяйская.
Просвет пожал плечом.
- Женить на себе хотела, - он снял ботинок, вытряхнул песок. - Мож кому семь пудов веса и в самый раз? Да оно само по себе не так плохо, коли б без голоса, как труба иерихонская и привычки рукоприкладствовать, ежели что поперек сказано.
Я улыбнулась. По-человечески.
- Тогда понятно. Сочувствую.
- Девицу украшают скромность и покладистость!
Уж точно не клыки, угрюмо подумала я. Просвет оправил шляпу, нахлобучил по-ковбойски, низко, на лоб.
- Пойдём? До вечера успеть бы до Крутоярово добраться.
«Крутоярово»… Милка, где ты? Ау! Видела б меня сейчас!..

Шли лесом, потом полем, чтобы срезать изрядный угол, сократить путь, как обещал мой проводник. Ветер чуть травы колышет, закатное солнышко ромашковые поляны розовым золотом заливает, кузнечики стрекочут. Идиллия! Будь оно при других обстоятельствах.
Боковая тропинка, почти заросшая, терялась в густых зарослях, а в самом начале её, на кромке леса, две тонкие берёзы склонились друг к другу кронами и, перевязанные алыми ленточками, чуть-чуть трепетали листвой. Просвет по тропинке не пошёл, но остановился у берёз, снял шляпу и низко поклонился.
- Михеев Погост, - вздохнул. – Славная деревенька была.
- Была? А что с ней стало?
Парнишка некоторое время исподлобья смотрел на меня.
- Хозяин говорил, память у тебя отшибло. Это правда?
- Ну, допустим.
- Так ить… Деревенька - твоих рук дело. Коли не помнишь.
- Не помню, - угрюмо бросила я. – И на слово верить не собираюсь. В одиночку и целую деревню?! Этак можно моим рукам всё мировое зло приписать!
- Что приписывать? - пожал плечами Просвет. - Все знают. Хоть кого спроси.
Нахлобучил шляпу и направился в обход леска.
- Сказывают, воле Магруба противиться невозможно. Он приказал, вот ты посад и порешил. За ночь. Полсотни жителей. И дома сжёг. В одиночку, да.
Так. Кое-что проясняется. И уж лучше б оставалось во мраке! Я, или точнее, Тоэн, крутой наёмный убийца?? Вот это поворот событий! Зато понятно, почему меня… недолюбливают. Я б тоже недолюбливала!
- Оно, может, и всё правильно, - бормотал Просвет. - Хворь Белой Паутины человеков совсем ума лишает – и дерева грызут, и набрасываются друг на друга почём зря, в клочья рвут. И снадобья нет от неё. Да только все ли в Погосте хворыми были? А ну, как кто-то и не заразился? Ты ж без разбору всех вырезал. От мала до велика.
Он вздохнул.
- Дед у меня там жил. Правда, бабка-знахарка говаривала, что видение ей было про деда. С миром богу душу отдал ещё накануне. Тут твоей вины нет. А что до остальных…!
- И после всего ты, вот так, спокойно, идёшь со мной?!
- А что не идти? – пожал плечами. – Велено, так иду. Всё интересней, чем снопы ворошить да за скотиной ходить.
Хохотнул.
- И от хозяйской дочки ж подальше! От судьбы, конечно, не уйдёшь, но зачем оную искушать?
Философ, однако!
- Хозяйская дочь опасней меня?
- А то ж!

Темнело быстро. Быстрее, чем мы шли. Огоньки деревни поблёскивали довольно далеко, где-то у горизонта, а дорогу уже совершенно не было видно. Только массив леса непроглядной тенью изгибался слева, да чужие звёзды мерцали вверху – ни одного знакомого созвездия я не узнала.
После дневной жары вечерняя прохлада радовала недолго, сменившись ощутимым пронизывающим морозцем, да ещё с ветром, пусть и несильным.
- Часа через два луна взойдёт, - зубы у Просвета постукивали. – Да только в сосульки превратимся, коли ждать станем. Ты дорогу видишь?
- Нет.
- Ну, во-от! – протянул разочарованно. – А говаривают, что оборотники лучше сов в темноте зрят. Придумки всё!
- Здесь нет дороги, - пояснила я. – только поле.
- А-а. Идём что ль? Потихоньку. Только б в сурочью нору ногой не угодить. А так ничё, потихоньку можно. И, знаешь, не отходи далеко, ладно?
- Не уйду, - пообещала. Поняла вдруг, что он боится. Не меня, а… темноты, открытого пространства, не знаю, чего ещё, но боится.
Прислушалась. Из леса, из пугающей (кое-кого, но не меня) тёмной чащи доносились странное, тягучее, низкое, призывное… пение. Прекрасные, фантастически чарующие звуки, от которых щемило в груди, учащалось дыхание. Хотелось плакать и улыбаться. И слушать, слушать…
- Эй! Ты хоть не вой, а? И так жутко! – пробормотал Просвет.
Я что, подпевать начала? «Не вой!» Хм!
Меж деревьями маячили неясные тени, бледные, текучие. Они двигались параллельно нам, не обгоняя, но и не покидая границы леса. Не знаю, видел ли их мой проводник, только шёл он всё быстрее, тревожно поглядывая по сторонам, и вскоре побежал, не разбирая дороги, сквозь похрустывающие инеем травы.
Небо над горизонтом чуть-чуть посветлело – всходила луна.
Внутри меня начала раскручиваться тугая пружина. Хотелось потянуться всем телом, прогнуться, согнуться. Пробежаться, сбросить избыток энергии, звенящей в мышцах. Терпела. Старалась обуздать наполняющий меня белый огонь, не поддаться нечеловеческой сущности. Остановилась, вздохнула несколько раз глубоко, сосчитала до десяти.
Успокоилась. Чуть-чуть.
Треск и вопль впереди заставили мышцы сжаться в комок. Одним прыжком (какое наслаждение!) преодолела расстояние, отделяющее меня от мальчишки. Затормозила на краю ямы, метра два глубиной, со дна которой доносились ругань и стоны.
- Тоэн! Помоги, богом молю!
- Эй! Ты там жив?
- Наполовину, - отозвался жалобно.
- Давай руку! Просвет. В облаках.
- Не могу, - простонал он. – Ушиб! Обе руки ушиб.
- Как же я тебя вытащу? Давай тогда ногу! – хмыкнула я, почувствовав укол совести.
Ну, вытащила, конечно, помогла выбраться. С нынешним-то ростом и силой!..
- Как тебя угораздило?! – ощупала его конечности. Вроде, целы. Ушиб, может, растяжение. Главное, чтоб не перелом.
- Как угораздило, - проворчал он, - не видно ж ни черта!
- Зачем бежал? Так и шею свернуть недолго. Впотьмах. Ещё легко отделался!
Он промолчал, но и так ясно было, что виной всему - всё тот же страх. Перед чем-то, ведомым только ему. Постанывая и покряхтывая, парнишка брёл за мной, прижав руки к груди. При всём сочувствии ничем не могла помочь ввиду полного отсутствия даже лишней полоски ткани, чтобы сделать перевязь. Ладно. До деревни – как, бишь, её? Крутоярово? – недалеко. Там люди.
… Второй с краю дом показался очень даже подходящим для ночлега – большой, добротный, наполненный теплом и запахом еды. Хозяйский пёс рыкнул, было, в будке, похожей размерами скорее на домик для парочки гостей, чем на одну собаку – хотя, какая там собака?!.. Насколько я помню, пёсики в здешних краях – баскервильский монстр обзавидуется; на щенка не потянет!
- Цыть! – рыкнула в ответ и прибавила по-ундарски. – Отадэ!
«Молчать», значит. Пёс тут же затих, затаился. Из домика для гостей потянуло запахом страха.
Постучала в окно. За занавеской замаячил смутный силуэт. Входная дверь приоткрылась. Бородатый всклокоченный мужик выглянул в щель.
- Чего надо?
Что-то у него в руке зажато? Топор? Ну и доброжелательный народ! Впрочем, откуда взяться доброжелательности, когда невесть кто, вроде меня, по деревням ночами шастает?..
- Добрый вечер. Мы путешественники. Немного заблудились. Пустите нас, пожалуйста.
- Постоялый двор в паре миль. Авось дойдёте, - буркнул мужик и хотел захлопнуть дверь. Но ему ж не тягаться с моей реакцией! Особенно сейчас, когда внутри меня всё звенит от напряжения! Втолкнула хозяина в сени и встала так, чтобы полоса света из горницы осветила моё лицо.
- Моему другу нужна помощь! Пусти нас, – улыбнулась слегка, – и тогда обещаю, что ни ты, ни твоя гостья не пострадаете.
Гостья. Да. Я чувствовала второго человека – женщину - в доме, чувствовала, что она не родственница хозяину – запахи не схожи - и заметила, как в глазах мужика что-то мелькнуло. Смятение. И страх, конечно. Да нет мне дела до того, с кем ты вечера коротаешь! Храни свою тайну. Только в дом пусти, а то Просвет от усталости и боли совсем загрустил и сник.
- В избу нельзя, - взмолился мужик. – На сеновал ступайте. Во дворе, справа. Только чтоб без огня! И не баловать. Шкуры там есть, укроетесь. Поесть сам принесу.
- Горячей воды и полотенец. Мой друг ранен.
- Ладно.
- И знаешь, что? – добавила напоследок очень спокойно и вежливо. – Если чего дурного удумал, берегись. Мы – люди праведные, но лучше нас не сердить.
- Ладно, - снова проворчал мужик. – Праведники.
Я сгребла в охапку Просвета, еле держащегося на ногах, отнесла на сеновал. Промыла и перебинтовала раны на руках, укрыла овечьими шкурами. (Пахли они, конечно…! Не сказать – воняли!) Ужинать проводник мой не стал. Глотнул воды только и в скором времени затих, изредка жалобно постанывая.
Лунный свет вовсю сочился сквозь щели в стенах амбара, где добрый мужичок хранил сено и куда любезно пригласил переночевать усталых путников. Я вздохнула, несколько раз сжала-разжала кулаки… Пружина внутри меня начала разворачиваться. Сил больше нет терпеть! Оглянулась на Просвета – спит, глубоко и мирно – выскользнула во двор.
Хозяйский пёс трясся от страха так, что было слышно, как клацают его зубы. Я улыбнулась, резко выдохнула и огромной чёрной лохматой тенью метнулась в лес на звуки призывного пения.

* * *

Запахи… Тысячи запахов… Мельтешащие тени. Трава, холодная, колючая, мокрая хлещет. Бег… Наслаждение бегом… Вкус горячей крови во рту… Сладко. Крик радости и жизни! В лунное небо. Крик!..

Я очнулась на сеновале, когда утро лишь чуть забрезжило, разбавив тусклой синевой ночной мрак. Села. Вяло отряхнула с рук стебли сухой травы. Заметила, что на сей раз проснулась одетой. И то хорошо! Может, дело в костюме? Или в том, что он отсюда, из этого измерения-времени? А смешно было бы, окажись я в прошлый раз в лесу в кружевной «ночнушке», которую надела дома перед сном! Долговязый парень, наряженный в… Боги! Я же парень!.. Глянула на себя – ну, да, ничего не изменилось.
Сжала виски ладонями, закрыла глаза, вздохнула несколько раз. Успокоиться, успокоиться! Сон продолжается. Ничего страшного! Сон! Сон. Сон?..
А впрочем, уже не так и страшно! Некомфортно пока ещё. Непривычно. Немного. Но терпимо. Можно приспособиться. Только стараться в разговоре не употреблять применительно к себе женскую форму глаголов. Кто знает, как тут относятся к э-э-э… странностям личности? Когда невозможно доказать, что ты не тот, кем кажешься. Не та…
Прислушалась к ощущениям. Удовлетворение, покой, лёгкая приятная усталость. Ничего не тянет внутри, не звенит. И есть не хочется. Хм!..
Просвет зашевелился под шкурами.
- Доброе утро! – поприветствовала спутника. – Как самочувствие?
- Словно из-под жерновов мельничных, - простонал он.
Сел со вздохом. Пошевелил руками, поморщился.
- Эх, незадача. Угораздило ж!
- До свадьбы заживёт, - улыбнулась я.
- До свадьбы?!.. Не-е-ет! Никакой свадьбы! Лучше терпеть.
Опять поморщился, устраиваясь удобнее.
- Пожрать есть чего?
- Вот сало, молоко.
- Ты не будешь?
- Нет.
Отломил изрядный ломоть хлеба. Отправил в рот.
- Я видел, ты уходил ночью. Куда ходил-то? – жуя, спросил.
- Не знаю, - буркнула я. – Погулять.
- А-а. Ну, да. Спросить можно?
- Спрашивай.
- На что это похоже? Ну… когда луна. И когда… это…
Я слегка напряглась.
- Фу, ты! Опять глазами блещешь! Не хотел я тебя гневить, правда! Просто понять. Что чувствуешь? Мне ж такого и во сне не увидеть.
Я потёрла лицо ладонями.
– Что чувствую? Наслаждение!
Потом глянула на него, улыбнулась. Слегка…
- И вкус свежего мяса. С кровью.
Он поперхнулся, побледнел. Прикрыл рот ладонью.
- Не бойся, - успокоила парнишку. – Но давай договоримся, что ты любопытство умеришь и на такие темы вопросов впредь задавать не станешь. И тогда можешь не бояться.
Он сглотнул комок в горле, размером поболее откушенного хлеба. Кивнул, не глядя на меня, и закончил трапезу молча.

Проводить нас гостеприимный хозяин не вышел. Из-за плотно закрытых окошек избы доносились томные стоны, смех. И запах счастья. Буде здравэ, хозяинэ!
Перед уходом я уложила стопкой овечьи шкурки, гревшие нас ночью, собрала разбросанное сено. Наблюдавший за уборкой Просвет только хмыкнул и покачал головой.
К полудню, когда солнце жарило так, что ночной холод вспоминался как неземная благодать, мы пришли к Городу. Стена из тщательно подогнанных каменных блоков (и откуда их натащили столько? Вокруг лишь лес и песок!) опоясывала его, простираясь в обе стороны до горизонта. Дорога, главный тракт, заканчивалась у массивных ворот, являвших на мой неискушённый взгляд шедевр кузнечного искусства. Сложный орнамент из причудливо свитых стальных жгутов очень впечатлял! И защита, и оборона, если использовать ажурные просветы как бойницы для лучников. Или здесь предпочитают арбалеты? Ну, неважно. Непринципиально.
Сколько же металла ушло? Я задрала голову. Метров шесть высоты! Тяжесть, должно быть, неимоверная, а распахнулись без единого скрипа, плавно, мягко.
- Змеиные Врата, - сказал Просвет с такой гордостью, словно сам их ковал! Или как минимум рядом стоял в момент сборки. И руководил. – Главные.
- Другие есть?
- Ещё Каменные – те не открываются уж несколько веков; и Ночные. Через Ночные… вобщем, покойников выносят. Так что эти – главные.
- Понятно. Конец пути. Только отблагодарить тебя кроме слов признательности мне нечем.
Я задумалась, что же дальше делать? Куда идти? Город, судя по окружной стене, немаленький. Где ж Магруба искать? Кто он вообще такой? И нужно ли искать?.. Нужно. Какая-то информация обо мне у него есть. А что дальше делать, сориентируюсь по ходу действий.
Просвет меж тем помялся, повздыхал, но уходить не спешил.
- Тоэн, можно я ещё немного с тобой побуду? А то куда ж с такими руками? Ни работать, ни подраться, ни защититься, ежели что. Не гони меня, а?
- А дома грозная невеста семи пудов живого веса, - закончила я.
- Не напоминай. – Буркнул хмуро. А я втайне была рада предложению и, конечно, не собиралась гнать верного, хоть и немного непутёвого спутника.
У стражи врат я попробовала узнать, не известен ли им некто по имени Магруб? Ответом было:
- Ищи в Городе!
Оглядела немаленькое поселение. Сотни крыш, дворов, улочек. Сотни людей.
- Так сказано ж, в Городе! Это всё – пригород! – ухмыльнулся стражник.
Ничего себе!
Просвет, похоже, тоже бывал здесь нечасто, потому что оглядывался, осматривался, о чём-то расспрашивал прохожих.
- Надо постоялый двор найти. Он здесь называется гостевой дом. Отдохнуть, выспаться. Поесть. А завтра колдуна пойдём искать. В Город!
- У нас денег нет, - скучно заметила я.
- Деньги – ерунда, - отмахнулся Просвет. – Деньги раздобудем.
- Каким образом?
- Доверься мне.
- Только чтоб без криминала! Ну… без разбоя.
- Какой разбой?! Ты что?! – возмутился Просвет так искренне, что я почти поверила в его честные намерения. Тем более, что самой ничего на ум не приходило. Чем бы могла заработать, не представляю. Мытьём посуды? Или в стражники наняться. В дневные. Потому что ночью… Эх!
Но через пару часов проблема перестала таковой быть. Просвет действительно принёс некоторую сумму. Скромную, но достаточную, чтобы заплатить за ночлег и немного привести себя в порядок.
…Горячая вода! Мыло! С запахом, немного резковатым, но зато мыло же!
Услуги цирюльника при бане оказывались за символическую плату. Я попросила остричь волосы. Немного. Самые кончики. Придать неопрятным космам вид ухоженный и цивилизованный. И модный. По возможности. А самое главное – наконец-то избавилась от растительности на лице, испытав огромное облегчение!
В итоге из парикмахерского зеркала глянуло на меня лицо нормальное, человеческое, очень светлокожее, в обрамлении гривы тёмно-каштановых блестящих волос с лёгким красноватым отливом. Глаза действительно зелёно-карие, но не такие злобные и хищные, как казалось вначале. Или это – влияние моего истинного женского начала?
И одежду постирали, высушили. Теперь костюм мой странноватый пах не потом и пылью, а горячим летним ветром.
Когда Просвет увидел меня после всех процедур, только и выдохнул, широко раскрыв глаза: «Ух, ты!»

- Так как ты денег раздобыл? Можешь поделиться?
Мы сидели в небольшой таверне, обедали. Кроме нас посетителей почти не было, так что хозиян проявлял повышенное внимание клиентам – то вина предложит (господам - самое лучшее! Ну и что, что сивухой воня… пахнет? Это букет такой редкостный! Изюминка! Поймёт только искушённый ценитель!.. Не желаете? Ну и зря. Всего три бочки осталось!), то стол лишний раз протрёт, то служанку пришлёт. А у служанки глубокое декольте и томный голос…
- Э! – отмахнулся Просвет от служанки рукой с зажатой костью. – Надо будет, позовём.
Повернулся ко мне.
- Заработал. Всё честно!
Откусил мяса, пожевал.
- Правда. Заработал! Договорился менестрелем – сказал, что я странствующий менестрель. Понимаешь, музыканты всегда нужны на праздниках. И певцы нужны. А тут такое дело – большой праздник, свадьба. Или именины, я не понял.
- Ты умеешь петь??
- Не-а! – он отхлебнул пива из огромной кружки. – И не пытался научиться. А зачем? Матушка говаривала, что не медведь мне на ухо наступил, а целых два медведя, не меньше. Но я старался! Очень. И мне заплатили, - хохотнул. - Чтобы замолчал и побыстрее ушёл.
- Ты рисковал! Могли побить. И страже сдать как мошенника.
- Не рисковал. Я ж выполнил свою часть уговора – спел. А понравилось или нет, про то не обсуждали. Так в чём мошенничество?
- Ну, ты даёшь! – покачала я головой.
Служанка в очередной раз протёрла стол. Наклонившись, слегка задела грудью моё плечо. Невзначай. Или специально?
- Красавчик, - промурлыкала, - у нас есть комнаты недорого. Если негде переночевать…
- Благодарю, - улыбнулась я. Что-то в моей улыбке дородной красавице не понравилось. С лица чуток схлынула, румянец жаркий потускнел. Ретировалась быстренько за кухонную дверь, унося за собой облако призывных флюидов.
Просвет прыснул в кулак.
- А ведь и правда, - отсмеявшись, заметил он, - надо где-то ночлег… Эй! С тобой всё в порядке?
Тяжелая волна жара, удушья, беспокойства накатила, перехватила дыхание. Сердце заколотилось, мышцы напряглись. Что это со мной?? Я старалась справиться с напастью, сжала край стола так, что пальцы не просто побелели, посинели от напряжения. ЭТО не походило на энергию лунной ночи, веселую и немножко злую. ЭТО не рождалось внутри меня. Оно пришло извне, сверху и давило, давило чужой волей.
- Тоэн! – Просвет потряс меня за плечо. – Что с тобой?!
Искреннее беспокойство звучало в голосе. Факт удивительный, если учесть, что парень всё-таки меня немного боится - чувствую же! И я его деревню уничтожила! Не я, а Тоэн, да и деревня была заражена какой-то страшной напастью, но всё же! Всё же!..
Перевела дыхание.
- Меня… зовут.
Встала.
- Не ходи за мной. Ты… устройся, найди ночлег. Я тебя найду. Потом.
- Найди обязательно! – крикнул он вслед. – Я буду ждать!
Вышла из таверны, побрела по извилистым улочкам к сияющему в отдалении золотом куполов Городу.
Лицо горело. Вечерний воздух приятно его холодил. Видок, наверное, тот ещё! И глаза опять пылают. Иначе почему парочка встречных прохожих, шествующих в обнимку и радостно что-то горланящих, шарахнулась в сторону с моего пути?
Напряжение понемногу отпускало, жар спадал. Я прибавила ходу. Куда идти, знала. Не могла объяснить как, но знала. И знала, что должна поторопиться. Некто, имеющий власть надо мной (или, что вернее, над Тоэном), требовал пред свои очи. Требовал немедленно. Так что перешла на быстрый шаг, а потом побежала.

* * *

Элитная часть поселения, собственно Город, тоже был обнесён каменной стеной, правда, менее массивной и выполняющей, скорее, функцию условного деления территории на «белую» и «черную».
На флагштоках и шпилях крыш трепыхались яркие знамёна, улицы освещались газовыми фонарями, в то время как в пригороде факелы-то были не везде. Дома – не дома вовсе, не обычные дома, а миниатюрные замки! Добротные, сложенные из массивных глыб, которым нипочём ни время, ни стенобитные орудия. Хотя… За последнее не поручилась бы, даже при том, что подобные знания опираются больше на исторические фильмы.
Промаршировал отряд охранников в сверкающих начищенных кирасах. Охранники? Или стража? Или наёмники? Не разбираюсь я в военной иерархии. И память Тоэна ничего не подсказывает. Зато присутствует ощущение, что лучше б меня поменьше народу видело. Спряталась от стражи в нишу в стене какого-то замка. Отряд, вооружённый копьями, булавами и какими-то дрынами, прошествовал мимо по улице, свернул за угол. Я покинула укрытие и помчалась дальше.
Дворцовый комплекс, куда вел настойчивый зов, являл собой целый город в Городе. Царские покои (или княжеские?) с витражами в высоких окнах, ажурными лестницами и балконами, покои для гостей; ещё скромнее и проще – для прислуги и обслуживающего персонала. Кухня, конюшня, прачечная… Всё, разумеется, с присущими характерными запахами. Целая инфраструктура. И даже транспорт. По чисто вымытым аллейкам сновали двухместные открытые экипажи, влекомые тонконогими белыми лошадками. В экипажах чинно восседали дамы, разодетые не по сезону в парчу, бархат и мех. Я их пожалела, этих высокомерных тёток, страдающих от перегрева во имя красоты и престижа.
Перемахнула через невысокую кованную ограду вокруг отдельно стоящего строения с башней, небольшого, но тяжеловесного, массивного, с узкими окошками, более напоминающими бойницы. Ажурная оградка, кусты можжевельника по периметру… Чем-то сей дизайн напомнил склепик. Ещё бы сюда маленькую металлическую лавочку со столиком для поминовения! Дело вкуса, впрочем. Вот мой дом тоже трудно назвать имением!..
Каменная лестница, устланная ковровой дорожкой, скрадывающей шаги, канделябры на стенах, ароматические свечи, «чей трепетный огонь…» Хозяин-то эпикуреец! И не боится, что в его владения кто-нибудь неслышно прокрадётся!
Или я его недооцениваю.

В просторной комнате с горящим камином - мёрзнет что ль?! – в позе этакой вальяжной небрежности в кресле сидел парень. Смолисто-чёрные волосы, волнами разбросанные по плечам, белая атласная рубаха, завязанная на поясе узлом и являющая на обозрение смуглую грудь, бокал вина в ладони с тонкими «музыкальными» пальцами. Непроницаемые жгучие глаза сердцееда и слегка уставшего от жизни, от всеобщего внимания и обожания дамского угодника. Красив хищной и опасной красотой, пред которой трудно устоять, даже зная, куда оно всё приведёт в итоге.
Мне казалось всегда, что колдун – это, во-первых, старик, во-вторых, в колпаке, ну, или мантии со звёздами, в-третьих, окруженный всяческими зловещими атрибутами вроде чучел птиц, сушёных лягушек… Обязателен кот, огромный и чёрный!
Отстала от жизни! И никогда не увлекалась фантастикой, фэнтези, чтобы составить портрет не столь примитивный и устаревший. В любом случае не хватило бы воображения соотнести имя «Магруб» не с обликом согбенного злобного старикашки, а с этим вот капитаном пиратского галеона. Из легенды. Только шляпы с пером не хватает и шпаги. А в остальном – аккурат всё в комплекте.
- Здравствуйте! – я старалась быть вежливой. Как себя вести с колдуном? А то, что это именно ОН, не сомневалась.
- Что так долго? – сощурился парень.
- Я прошу прощения, но боюсь, произошла ошибка…
- А мне всё равно, - оборвал он, - что там с тобой произошло. Должен был явится в день вызова.
- Но ведь…
- Я не разрешал говорить! Отвечай, только, когда к тебе обращаются!
Он поставил бокал на стол, пружинисто встал с кресла, шагнул ближе и окинул меня взглядом. Покачал головй.
- Запах от тебя..! Как от дешёвой портовой девки.
Я угрюмо молчала. С каждой секундой этот хам нравился всё меньше.
- Ладно, не сердись, - похлопал меня по плечу. – Времени осталось мало, вот я слегка и заволновался. Не случилось ли чего. Но вижу, ты в полном здравии. Так что, перейду к делу.
Он снова сел. Каждое движение его, каждый поворот головы, жест, - всё наполнено внутренней силой, грацией, сексуальностью. Всё выверено до миллиметра. Тренируется, наверное, часами перед зеркалом.
И ещё вертикальный шрам на груди… Просвет рассказывал, что со шрамом связана история несчастной любви. Роковая красавица отвергла чувства Магруба и тот, чтобы прекратить душевные муки, рассёк собственную грудь и вынул сердце!.. Ни больше, ни меньше! Не всё целиком, а… часть. Треть? Или около того. Часть – это чтоб и не умереть (без сердца – все ж знают! – даже колдун жить не может), и в то же время больше не влюбиться. Ведь нельзя любить только кусочком сердца!..
Чувствительные девы должно слезами исходят, слушая! И готовы на всё, дабы утешить пострадавшего красавца.
Судя по типу рубца, я бы предположила, что шрам – не более чем неглубокий порез, полученный в драке, даже не представлявший угрозу жизни. Но это так непоэтично!
- Как ты, конечно, знаешь, князь Белогорья прибыл вчера с официальным визитом…
Ну, конечно, знаю! Он лично мне телеграмму прислал!
- Цель визита – укрепление связей между нашими государствами путём династического брака. С тем и приехали с князем три дочери, одна из которых станет избранницей нашего государя Владэна Велтемира.
Не при Милке будь сказано. Влад хочет жениться? Династический брак… Дело политическое. О чувствах тут речь не идёт. Впрочем, неизвестно в какой временной отрезок меня занесло на этот раз. Может, Влад и не знает ещё «зарну купавну Миэлу»? Или это вообще другой Влад?
- Младшая принцесса, - Магруб мечтательно улыбнулся, - девушка романтически настроенная, любит гулять ночами, смотреть на звёзды…
Я представила сказочную картину – серый волк похищает красавицу для влюблённого Ивана-царевича и увозит их обоих сквозь леса к звёздному горизонту!..
- …вот её ты и убьёшь, - скучно закончил роковой красавец-колдун. Налил в бокал вина, медленно выпил, смакуя каждый глоток, пока я в шоке пыталась вникнуть в смысл фразы.
- Что-то непонятно?
- Зачем? – спросила хриплым шепотом.
- Это тебя не касается. Я приказываю, ты исполняешь. И получаешь награду.
Снова плеснул в бокал, покачал его, вдохнул аромат вина. Томно прикрыл глаза.
- Я не стану никого убивать!
Ну и где мой голос? Резкий, низкий? Внушительный голос, а не этот хрип со свистом.
- Станешь, - кивнул Магруб. – Куда ж ты денешься? А потом поговорим, о чём захочешь. Что волнует, и что предстоит. Знаешь, я всегда воспринимал тебя почти другом. У нас много общего. Есть, что обсудить.
- Я не стану…
- Так, - нахмурился он. - Похоже, нормальный тон ты разучился понимать.
В его голосе зазвучал металл.
- На колени!
- Я не…
- На колени!!
Давящая тяжесть сродни той, что накатила в таверне, бросила меня на пол.
- Слушай меня внимательно, волчара! И повинуйся! Ты будешь ждать принцессу в саду и в полночь перегрызёшь ей горло. Всё ясно?
- Я… не… контролирую себя… ночью – просипела я в последней попытке, вразумить этого урода.
- Будешь контролировать! – хитро улыбнулся Магруб. – В полночь начнётся затмение. Ты слышал про ночь Красной Луны? Ужас для всех вервольфов. Во время затмения луна становится красной. В такую ночь твоё человеческое сознание возобладает над звериным. Не тело! Но сознание! Ты всё будешь помнить, себя помнить. И выполнишь мою волю. Или… сам знаешь, что может произойти.

* * *


Я сидела на полу в пустой комнате, прижимала к кровоточащему носу салфетку и угрюмо размышляла о превратностях судьбы. Есть приключения героические, о высочайшей силе духа. Читая о таких, люди становятся сильнее, мудрее. Дети играют в персонажей книг и фильмов, стараются подражать, следовать их принципам и идеалам. А про мою историю, что мог бы искушённый читатель-зритель сказать? Бульварщина! Развлечение на пару часов. И забыть без сожаления. А ведь это – моя жизнь! Мои мысли, чувства!.. Да, я не исторический персонаж, которого изучают в школе, не героиня романа великого классика… Хотя… Ведь классики тоже писали о людях, которые как и другие живут, ходят по улицам, работают!.. И каждый день совершают свой маленький подвиг.
А суть лишь в том, что каждый может предложить миру? И тогда совсем неважно, знают ли о тебе десять человек или восемь миллиардов.
Ладно. Это всё лирика. Пока что выбор у меня невелик. Я должна или подчиниться, или… Что за власть странная у колдуна над людьми? Сущность Тоэна вопила во мне от ужаса, от страха смерти в случае неповиновения приказу. А ночь в разгаре, и мышцы уже сводит от напряжения.

При затмении луна действительно красная. Я наблюдала как-то сей оптический эффект в самодельный телескоп. Волшебное зрелище! Хотя, как оно связано с расширением сознания у оборотней Золотого Яра, навскидку не могу сказать. Вот если бы провести исследование!..
Я следила за происходящим словно со стороны, причём с очень необычного ракурса. Но как зритель,. То есть, я была тут, и в то же время события развивались по своему сценарию. Без моего участия.
Вот тонкая девичья фигурка медленно идёт по садовой дорожке. Чуть поскрипывает песок под шагами, ветер треплет концы длинного шарфа-вуали. Луна почти сливается с ночным небом. Трудно разглядеть, если не знаешь, куда смотреть. Это только в фильмах и сказках она сияет огромным зловещим багровым диском. В реальности же её почти не видно. Но она красная…
Девушка останавливается у ограждения, складывает руки словно в молитве. А может, стихи читает. Или сочиняет…
Огромный волк бесшумной тенью крадётся следом, выбирая момент для нападения. Зверь размером много больше обычных представителей «серых разбойников» и имеет отличительную черту окраса – на лохматой чёрной груди латинской V сходятся две серебристые полосы.
Прыжок… Сбить с ног… Сомкнуть челюсти… Вкус крови. Истошный женский визг. Свет факелов бликует на начищенных кирасах стражи. Свист стрел. Крики. Снова прыжок. Через ограду. Лес. Трава смыкается за спиной…
Край луны начинает белеть. Быстрее!..

Пряный запах горящих свечей, ковровая дорожка скрадывает шаги. Впрочем, я и не таюсь.
Толкнула дверь в комнату с камином. На столе бутылки. Много бутылок. Открыла одну, вторую, третью, - везде вино. Воду он не пьёт что ли? Категорически?
На шум из соседней комнаты вышел сам хозяин. Волосы растрёпаны, глаза красные, осоловелые слегка. Увидел меня, остолбенел. И тут же протрезвел. Я плюхнулась в кресло, то самое! Вытерла пот с лица лежащим на столе батистовым кружевным платочком.
- Ты?! – у Магруба голос прорезался. – Ты что тут делаешь?!
- Милый! – позвал голосок из соседней комнаты. – Вернись!
- Вели воды принести, а? – попросила я. – Жажда мучает, сил нет.
- Ми-и-илый!..
Магруб что-то рыкнул в сторону призывного стона и хлопнул дверью.
- Убирайся! – прошипел сквозь зубы.
- Ты ж сам велел, как дело выполню, прийти за наградой! – удивилась я.
- Какой ещё наградой?! Твоей наградой будет, если не поймают! Убирайся!
На лестнице затопали шаги, забряцало железо. В глазах колдуна на мгновение вспыхнул испуг.
- Стража! – крикнул резко и, ткнув пальцем в мою сторону, скомандовал вошедшей охране. – Взять его! Этот оборотник убил принцессу и хотел убить меня!
Двое кирасиров скрутили руки Магрубу, не взирая на проклятья и протестующие вопли. Двое других встали по сторонам дверного проёма, в который вошёл… Его светлость князь Влад (Лет на двадцать моложе того, с которым мы однажды познакомились в доме Егеря, но… тот самый, да!), несколько человек свиты, среди которых Просвет хитро улыбнулся мне и помахал перевязанной ладошкой.
В присутствии князя, даже почти мальчишки, я встала, конечно.
- В чём дело?- рычал Магруб, дёргаясь в руках охранников. – Хватайте убийцу!
Влад, скрестив руки, внимательно смотрел на него.
- Откуда знаешь про принцессу? – спокойно спросил.
- Так… - растерялся колдун. – Кричат же все!
- Кто кричит? Покажи пальцем.
- Но во дворе…
Тут он начал что-то осознавать. Замолчал, тяжело глянул на меня.
- Не может быть! – прошипел. – Не может быть!! Ты не можешь мне противиться!
Я подошла к нему и на ушко шепнула:
- Знаешь, в чём твоя беда? В самоуверенности! Наверное, никто никогда тебе не отказывал, и ты не знаешь, что, если женщина говорит «нет!», это будет именно «Нет»! И ничего ни ты, ни другой мужчина, даже признанный мастер зомбирования, с этим не поделают. Здесь ваша власть кончается. Победа над телом без победы над духом – это не победа! Даже не половина победы. Именно поэтому я смогла пойти и о твоих планах рассказать князю.
Магруб угрюмо молчал.
- А принцесса в порядке, – прибавила уже обычным тоном. – Она даже не знает, что ей угрожало и спит в своих покоях. Служанка, которой её заменили, жива-здорова, лишь слегка оцарапалась, за что была дополнительно вознаграждена. Пришлось небольшой спектакль разыграть, чтоб ты поверил. И сознался. что ты и сделал. Ненароком. Ну, и чтобы у меня программа саморазрушения не запустилась.
- Я ни в чём не виноват, - процедил колдун. – Это наговор. Слова оборотника против моих ничто. Ни один суд не примет. Да как смеешь ты, извращение природы, недочеловек, обвинять меня?! Меня!..
- Извращение?- я покачала головой. – Мы все – дети природы. И такие, как я, и такие, как ты. И для каждого из нас, независимо от генотипа, периодически наступает Ночь Красной Луны – возможность осознать, кто ты есть в мире и сделать выбор.
- Я никого не убивал! Зачем мне?
- Свадьбу расстроить, например, – заметил князь.
- Могу предположить, - скромно заметила я, - что план был глубже банального расстройства свадьбы. Оборотни составляют определённую часть - немалую часть! - населения княжества, а найти виновного среди них крайне сложно. В силу специфики их, - я оглянулась на Магруба, - недочеловеческой сущности. Преступление осталось бы нераскрытым, что в данном случае уже политический конфликт.
- Разберёмся, - нахмурился Влад. И скомандовал:
- Увести заговорщика. К допросу его!
Стражники потащили упирающегося Магруба к дверям. В какой-то момент ему удалось высвободить руку. Он развернулся, молниеносным движением выхватил из-за голенища сапога нож и метнул в мою сторону. Моей реакции хватило бы, чтобы уклониться, но в ту же секунду с криком: «И-эх!» наперерез клинку из замеревшей толпы вылетел Просвет. Нож чиркнул по его груди, не долетев до цели. Я успела подхватить своего спутника, который ойкнул и обмяк в руках.
- Что ж ты наделал?!.. – голос перехватило от ужаса.- Зачем?!
Осторожно опустила парня на пол.
- Тоэн, - прошептал он, – Мне за тебя… Не жаль.
- Ты что такое говоришь?!
- Не сердись, а? Не мог я сиднем в таверне… ждать. Понимаешь… Я нормальный мужик и на парней - ни в жисть…! Но ты!.. Что-то в тебе такое!.. Не понять, но очень такое…! Запал ты мне на сердце! Я потому и пошёл следом, что, как вижу тебя, так дыхание перехватывает! В жизни ничего подобного…!
Он вздохнул, закрыл глаза.
- Лекаря, быстрее! И всем выйти! – кто-то властно скомандовал из коридора…
Толпа начала редеть. Скоро в комнате никого не осталось. Кроме нас. Шаги на лестнице стихли. Хлопнула дверь.
Я взяла Просвета за исцарапанную руку, не зная, как совладать с ощущением утраты и стараясь не разрыдаться, и вдруг ощутила под пальцами ровный сильный пульс. Не поверила в первую секунду.
- Эй!! – потрясла его за плечо. Тот приоткрыл глаз и прошептал:
- Тс-с-с! Не выдавай меня!
- Чего-о-о?!
- Герой должен погибнуть во славу. Тогда легенду сложат и песню красивую.
- Тьфу! – не выдержала я. – А ну, вставай, симулянт чёртов! Чуть душу из меня не вынул!
- Может, и сей… сей… мулянт, - Просвет, кряхтя, поднялся с пола. – Зато не дурень! С голым пузом в драку на мечах лезть?! Думаешь, чё? Во! – он постучал по груди с глухим стуком. – Панцирь одолжил в казарме. На время.
- Одолжил?!
- Так ить потому и жив. Верну-верну! Не думай.
- Ну, ты даёшь, - выдохнула я. Вытерла глаза.
- Прости, Тоэн. – он виновато глянул, потом шагнул и обнял меня.

* * *
Я кинула опустевшую баночку из-под краски в мусорный пакет, вытерла руки масляной тряпкой. Села на крыльцо. Ветер шумел в соснах, раскачивал верхушки, перетекающие из изумрудно-зелёных, пышных, в почерневшие, старые… Загадочная сила, раскрывающая порталы в измерения, играющая судьбами людей, всё ещё была здесь. Я зажмурилась на секунду, помотала головой. Наваждение исчезло.
Серебристое такси, фыркнув недовольно, – дорога не автобан, увы, но уж, что есть! - подкатило к калитке, выпустило из велюрового нутра Её Величество княгиню Златаго Яра с кронпринцессой-наследницей, то бишь, мою Милку, конечно, с дочкой.
- Тёть Тонь!! – кронпринцесса с радостным визгом помчалась мне навстречу. Споткнулась. Растянулась бы на острых камнях незаконченной гравийной дорожки, если бы я не метнулась и не подхватила её в ту же секунду.
- Вот это реакция! – удивлённо распахнула глаза Милка.
- Проходите в дом, - я взяла одну из сумок, любезно выставленных таксистом рядком у калитки. (Дамы на выходные приехали или насовсем, что-то не соображу?)
- Ма-ам! Можно я в индейцев поиграю? – Ксюшка вытащила из поленницы шест, украшенный перьями и шкурками…
- Тонь, - нахмурилась Милка. – С тобой что-то не то?
- Всё нормально.
- Где нормально?! Я ж вижу!
Она подхватила парочку баулов и засеменила за мной.
- У меня просто… Дни.
- Дело не в днях! Тобой надо заняться! Решительно! – остановилась на секунду, поправила ремень наплечной сумки. – Проведём ритуал, определим, кто твой тотем-покровитель и…
- Не нужно ритуал, - оставила вещи на крыльце, пошла за следующей порцией. – Я и так знаю. Тотем.
- Да-а? И кто же это?
- Волк.
Я улыбнулась. Слегка.

© Solite 2013[U]

ПОБУДЬ СО МНОЙ

Побудь со мной. Просто побудь. Не говори ничего и не проси, чтобы я говорил. Побудь.
Я стану смотреть в твои огромные зелёные глаза – неиссякаемый источник сочувствия и понимания, слушать твоё молчание, куда более красноречивое, чем слова, самые вычурные и правильные.
Побудь со мной. И раздели боль, переполняющую сердце. Раздели обиду за несправедливость, что есть уничижение. Любая несправедливость – уничижение того, против кого она направлена. Зачем же она есть в мире? Ведь никто не хочет попасть под коварный меч! Не хочет и то и дело щедро сеет её вокруг…
Я не люблю делиться с миром проблемами – это признак слабости. Для меня. Только тебя могу попросить, побудь со мной. Только тебя и только раз, ибо не знаю, что будет завтра? Будет ли завтра для меня?
Побудь со мной. Я бы не пришёл сюда, если бы мог справиться. Справиться сам. И прошу тебя рассудить. Я приму будущее, каким бы ты ни выбрал его для меня. Всё равно. Сегодня – всё равно, ибо плачет сердце и желает отдохновения.
В твоих глазах отражение боли. Ты переживаешь её вместе со мной, оцениваешь и думаешь. Ты поможешь, я знаю, ведь род драконов Милосердия тысячи лет заботится о таких, как я сегодня. О каких? Беспомощных? Раздавленных? Погружённых в темноту несогласия с собой? Может быть. Хотя я не причисляю себя к таким. Зачем же пришёл? Просто, чтобы рядом кто-то был. В минуту слабости, которую не хотелось бы показывать всем.
Побудь со мной. Здесь, на Вершине Смерти. Правда, смерти, потому что рискнувший прийти сюда, не возвращается. Прежним. Или не возвращается вообще, если ты решишь, что мера страдания несовместима с жизнью.
Я пришёл на твой суд.
Тебе ведь неважно, что произошло, кто виноват, кто заслуживает прощения, а кто – наказания. Ты оцениваешь не поступок, а результат. Ты заглядываешь в душу и, если боль превышает некий порог, избавляешь от неё. Способом, который выбираешь сам…
Побудь со мной. Крылатый собеседник. Старый и мудрый. Плавно спускаешься с небес, медленно, долгими кругами, словно давая возможность пришедшему передумать и вернуться.
Я не вернусь. Хочу смотреть в твои понимающие глаза, хочу молча говорить с тобой, ибо сегодня ты – единственный, с кем готов быть откровенен.
Побудь со мной. Просто побудь. И я приму твой вердикт. Если мы можем сосуществовать только так. Если среди людей мне не найти понимания. Или дело в гордыне? Может быть. Но с тобой мне легче и проще.
Побудь со мной.

Асфиксию, сиречь удушье диагностировала моя подруга–медэксперт. С большой долей вероятности именно удушье явилось причиной смерти посла.
- Но без вскрытия, - покачала головой Милка, - или, как минимум, более детального осмотра судить трудно. Может быть приступ астмы, может инфаркт. Даже аллергический шок. А может посол просто подавился.
- А как же нож?
- Не знаю. Мне посмотреть не дали. И вот я думаю, здесь что, врача нет?- она потёрла лоб. - Ну-у… - попыталась вспомнить, как именовали медиков в старые – очень старые! – времена. – Знахаря, волхва какого-нибудь? Целителя? Который мог бы авторитетно диагноз поставить. И не пришлось бы нас с пляжа выдёргивать. Решали б сами свои головоломки.
- Есть, - я улыбнулась углом рта. – Костолом. М-м-м… костоправ. Зуб выдернуть может. Подорожник знает!
- И всё?? Один костолом?
- Нет, почему? Есть бабка-ведунья. Та попрофессиональней. Но живёт в трёх днях пути. Пока привезут…
- Могли доставить её через Проход.
- Проход сил много отнимает, ты ж почувствовала?
- О, да!
- Ну, вот. А бабка древняя очень. Нельзя ей через Проход.
- Угу. И у нас один день, чтобы распутать клубок без начала и конца.
Она опять потёрла лицо.
- Спать хочу, сил нет. Давай отдохнём, а завтра додумаем. Может, чего и придумаем. На свежую голову.
Я не стала возражать.

* * *

- Добрэ утрэнэ, купавна! – вкрадчивый шепот над ухом заставил меня вздрогнуть.
Лем с грацией гимнаста перемахнул через перила лестницы и возник передо мной с блуждающей довольной полуулыбкой на физиономии. Даже веснушки сияли радостью. В свете дня он выглядел значительно взрослее. И в росте, вроде как, прибавился.
- Фу, ты! Напугал! – отмахнулась я.
– Искала меня?
И опять что-то неуловимо знакомое пронеслось в мыслях.
Пристально вгляделась в его лицо.
– А ну-ка, улыбнись пошире!
Удивился.
- Зачем?
- На клыки хочу взглянуть. Лем, ты… оборотень?
Насупился.
- Я человек.
- Тогда чего боишься? Улыбнись!
- Я не умею оборачиваться, - процедил нехотя. – Дед мог. Отец. Дважды в год. А я не могу.
- Понятно, - кивнула. – Но кое-что ты унаследовал – походку, клыки… А князь знает?
- Князю важно, чтоб человечину не жрал. В остальном он разницы не делает, – и прибавил:
- А ты? Ишь, глазастая!
- Если учесть, что в прошлом году один из ваших собратьев чуть не полакомился мной, - ответила уклончиво, - то настороженно слегка отношусь. И не тебе меня осуждать. Но при всём том мне требуется твоя помощь.
Он улыбнулся. По-волчьи. Лишь слегка раздвинув губы.

- Мне нужно-то всё ничего! – Милка, сжав кулаки, мерила горницу шагами. Три - туда, три – обратно. - Минут тридцать. И у нас хоть какая-то зацепка будет.
- Ты что, вскрытие собираешься проводить?! – испугалась я.
- Это было бы оптимально, но… Нет. По минимуму. Тонь, ну, отвлеки Али-Бабу хотя бы на часик, а? Для дела же!
- Может, чего другое придумаем? Я однажды уже ходила на свидание «для дела», - заметила мрачно, - и чуть не поплатилась.
- Помню, - Милка уселась рядом со мной, взглянула умоляюще, потом обняла. – Я всё помню, милая. Но не посылать же к принцу сенную девку. И вдруг получится что-то выведать ценное. По крайней мере, наша совесть будет чиста. Что могли, сделали.
- Мне надо обдумать, как и что.
- Конечно. Когда будешь готова, скажи.
Сколько романов читала, фильмов смотрела, - если юным девам приходится браться за расследование, распутывают преступления, не чета нашему случаю – со сложными, многоэтажными композициями, погонями, перестрелками, похищениями…. Успевая при этом влюбиться, устроить личную жизнь, купить домик на побережье. И всё так легко и увлекательно! Даже если не легко, всё равно увлекательно. Проявляя чудеса смекалки и отваги.
Вот бы одну такую сыщицу нам сейчас! Мэри Стью без страха и упрёка. Без угрызений совести, что придётся актёрствовать и обманывать. Во имя блага, конечно, во имя дела! Только легче ли от этого?

* * *
- Входите!
Зулхад–Али-Кемтур сделал приглашающий жест, улыбнулся. Чалма не скрывала на сей раз ни его лица, ни иссиня-чёрных атласных кудрей до плеч. И вообще, одет был по-простецки, можно сказать, по-домашнему, вечернему. Не при параде. Шаровары, просторный шёлковый халат, перехваченный на талии красным шарфом и являющий миру смуглую волосатую грудь владельца.
Ходил босиком. Почему бы нет, коли полы сплошь застелены толстыми узорчатыми коврами?
Тоже что ли разуться? Неудобно вроде. И опять же разгуливать по такой персидской роскоши в уличной обуви как-то уж совсем плебейски. Ладно. Потерпит. Я шагнула через высокий порог в его резиденцию – отведённые посольству несколько комнат во дворце князя.
- Я знал, что меня не оставят в покое до приезда султана, но всё равно рад. Рад, что пришли именно вы. Садитесь, прошу.
Он налил из пузатой бутылочки густого красного вина в серебряный стаканчик, протянул с улыбкой.
- Это редчайший напиток из сокровищницы самого императора.
- Благодарю, - ответила сухо. – Но я не пью. Даже редчайшего и из сокровищницы Самого. Я хотела поговорить, если вы не против.
- Хм, - Пожал плечами, выпил сам. Поставил стаканчик на столик. – Жаль, что вы отказываете себе в изысканном удовольствии. Ну, хотя бы фруктами я могу вас угостить?
Я взяла с серебряного подноса сливу размером с теннисный мяч. Надо быть полюбезней. Хотя бы ради Милки, которая улучит момент и проскользнёт к усопшему послу. Не представляю, правда, как. Но она рискует куда больше! И трудности придают ей азарта. А я бы вот не смогла!..
- Говорю сразу, чтобы не осталось недомолвок, я не убивал!
Слива выпала из моей руки, покатилась со стола и утонула где-то в ворсе ковра.
- Что, простите?
- Вы ж для этого пришли? Узнать, не совершил ли я чего противоправного? Так к чему тянуть время?
- Я помню, - кивнула растерянно. – Вы сетовали, что жизнь слишком коротка.
- Вот именно! Давайте ценить каждый её час! Зачем обсуждать смерть? Тем более что уже ничего не изменить, раз она случилась. Лучше поговорим о приятном. О вас.
Он снова налил вина в два стаканчика. Один протянул мне.
- Я настаиваю! – вкрадчиво так произнёс. Пригубила из вежливости. Крепкое, терпкое, сладкое. Но вобщем-то не сказать, что потрясло воображение. Вот в голове сразу слегка зашумело. А это не есть гуд!
- Чувствуете, какой букет?- покачал стаканчиком, понюхал с наслаждением. - Вино настояно на десяти травах. У вас тонкий вкус, я уверен, что вы оцените!
- У керсана были враги?- Я постаралась вернуть беседу в нужное русло. – Кто-то мог желать его смерти?
- Конечно, мог. У человека такого ранга всегда много завистников, - он опять наполнил стаканчики.
- Это при дворе. У вас там. А здесь? Вы кого-нибудь подозреваете?
- Подозрение – это ещё не факт, не так ли? – Он улыбнулся одними глазами, подвинул блюдо с фруктами. – Угощайтесь, прошу.
- Благодарю, - я опять взяла сливу. Другую. – А что есть факт? В данном случае?
- В данном случае – о, как же это скучно и грустно! – в данном случае это нож со следами крови и князь со своим подручным, покидающий покои посла, и которого видели, по меньшей мере, трое моих людей. После его визита посла нашли мёртвым.
- Так вы подозреваете Влада? – ужаснулась я. – Но зачем ему?! Вот как, по-вашему, зачем?!
- Мотивы поступков князя мне сокрыты. Если захочет, сам сообщит о них императору.
- Вы упомянули, что Влад заходил не один. Кто был с ним?
- Откуда же мне знать всех его слуг? – развёл руками принц. – Молодой нахальный челядник с рябым лицом, весь в крапинку, – всё, что могу сказать. Видел его краем глаза. Только с псарни, наверное, судя по запаху.
Лем! С Владом был Лем!
- А нож? В смысле орудие убийства. Что за нож и где он? Я могу взглянуть?
- Конечно, - обезоруживающе улыбнулся Зулхад. – У меня как раз секретов нет.
Хлопнул в ладоши и одним словом приказал что-то явившейся служанке. Взял стаканчик с вином, поклонился слегка.
- За вас! Такую умную и проницательную девушку! – сделал глоток. Потом прошествовал к низенькому шкапчику, отпер дверцу, что-то достал и вернулся к столу. Но не сел на подушки напротив, как до этого, а зашёл мне за спину.
- Я хотел бы сделать небольшой подарок. В знак расположения и благодарности за приятное общение.
На мою грудь легло ажурное золотое ожерелье с рубинами и какими-то жёлтыми камушками – не опознала, что за камушки; не знаток! Но так всё сверкало и переливалось, так тонко и искусно выполнено, что не могло не вызвать восторг.
- Как красиво!
- О, да! Это работа индийских мастеров золота. Из коллекции султана.
- Но я не могу принять! Это… это неправильно.
- Почему? – вскинул бровь Зулхад. – Носить не обязательно. Вижу, что ты девушка небогатая, так что можешь продать, купить домик. А я… буду иногда приезжать. В гости.
- Интере-е-есное предложение!
- Ты не так поняла, - он снова налил вина. – Ничего предосудительного. Я – эстет, люблю всё прекрасное. А ты по восточным канонам просто идеал красивой женщины!
- Я? Идеал??
Поставил чарку на стол, улыбнулся уголками губ.
- Ты можешь не осознавать собственного совершенства, но это и не главное. Главное, что видят мои глаза, и чувствует моя душа.
- Красиво будет – домик на пепелище. Среди дымящихся руин, что ваше войско оставит от здешних городов и деревень.
- Хм! – качнул он головой. – Зачем же так фатально? Всегда надо верить в будущее! В лучший исход!
- Угу, - я потёрла виски. Голова гудела всё сильнее. То ли с непривычки – я алкоголь вообще не употребляю! То ли что-то подмешано в вино… Но Зулхад пьёт из той же бутылки, и ничего!
- Можно окно открыть? Душновато.
Вошла безмолвная служанка, с поклоном подала принцу прозрачную коробочку. На чёрном бархате в ней покоился золотой кинжал, украшенный самоцветами, затейливой резьбой. Изысканная вещичка, но отнюдь не игрушка и не столовый прибор. Тускло поблёскивало тонкое, остро заточенное лезвие. Рукоять со специальными пазами для пальцев напоминала кастет. Кинжал выглядел опасным очень дорогим.
На лезвии бурым отпечатком темнела запекшаяся кровь.
Коробочку Зулхад не открыл, позволив рассматривать нож только сквозь стекло.
- Тоже из сокровищницы султана?
- Нет. Но его подарок. Делали по специальному заказу известные мастера ювелиры и оружейники.
Он положил коробочку в шкапчик, запер на ключ.
- Сохраню на память о брате.
- Керсан был твоим братом?!
- Братом по отцу, - кивнул Зулхад.
Чутьё Милку не подвело! Он действительно принц!
- Тогда потеря для тебя вдвойне тяжела. Соболезную.
- Благодарю, - покачал головой. – Но от чувства вины мне не избавиться теперь никогда, ведь это я посоветовал султану назначить брата сюда послом.
Опять налил вина, подсел ближе.
- И всё же вернёмся к приятной теме. К тебе. Я хотел бы… - потёк в уши вкрадчивый шёпот.
- Госпожа княгиня требует пред свои очи наперсницу! – Гаркнул Лем, возникший на пороге в сопровождении двух стражников.
Зулхад отшатнулся от меня. Шагнул к окну, так и закрытому наглухо, несмотря на просьбу.
- Как смел ты без доклада…?!
Голос принца, полный холодной ярости, Лема не испугал.
Парнишка худенький, а сильный! Сгрёб меня с подушек одной рукой. Его помощь оказалась кстати, потому как ноги не очень хорошо меня слушались, да и перед глазами всё поплыло.
Драгоценное ожерелье с тонким звоном соскользнуло с моей шеи на ковёр.

Опять коридоры, лестницы – вот ужас какой! – галереи, снова коридоры. Не дворец, а лабиринт Минотавра. Преогромный!.. Или я уже сплю наполовину и кошмары вижу?
- Лем, ты у керсана был? Перед тем, как его… как он умер. С Владом.
Мне казалось, говорю внятно и твёрдо, а Лем потом сказал, что бормотала почти неразборчиво. Но я старалась! Изо всех сил продолжала работать, хотя очень хотелось пристроиться где-нибудь в уголке калачиком; и чтоб никто не трогал. Часиков шесть-восемь. Роскошное желание!
- Ну, был, - он встряхнул меня чуток. – Ножками двигай, милая, хоть немного.
- Ага. Прости, - похоже, висела на пареньке кулём.
- Грубый мужик этот посол, - продолжал он. – Толстый, морда мясистая. Голос раскатистый. И любил всё грубое и большое. Сабли-ятаганы, щит, - такие тяжелые, еле поднял. Он дал потрогать, хвалился. Не то, что приспешник его этот, Зулхад, – только алмазы свои полирует, да личико в платочек заворачивает. Наверное, из страха, а ну, как солнышко опалит, да ветерок обдует, так усы и улетят!
- У него нет усов.
- От тебя он не прячется? Вот сквалыга!
- А нож? Золотой, с каменьями. Видел?
- Видел. На столе у него. Тож подержал. Неудобный. Баланс плохой и в руке не лежит.
- Тонечка, что с тобой, дорогая? – залопотала Милка, когда я пред очи княгини предстала в слегка невменяемом состоянии. Приказала уложить меня на кушетку, сунула под нос пузырёк с чем-то резко вонючим. Я сказала: «М-м-м!», протестующее мотнула головой и… провалилась в мягкую тьму. Ну, хоть голова гудеть перестала.


* * *

- Меньше всего я ожидала, - сощурилась Милка, - что ты напьёшься в столь ответственный момент! У нас времени почти не осталось. Султан прибудет рано утром. Уже приехал гонец; начали готовиться к встрече.
- Может, всё не так плохо, а? – я попыталась сесть. О-о-о, моя голова!
- Вот, - княгиня подала мне свёрнутое полотенце, - приложи лёд.
- Ага. Спасибо… Ты ж знаешь, я не пью.
- Я знаю, что ты не умеешь пить, - с нажимом произнесла Милка. – Хотя в данной ситуации, наверное, нам ничего другого не остаётся.
- Надо… верить в лучшее… Мне бы попить чего-нибудь. В горле пересохло.
- Естественно! Я распорядилась уже. Сейчас принесут горячего морса.
- Давай, - попыталась собраться с мыслями, – к делу. Тебе удалось осмотреть… усопшего.
- Конечно. Для чего ж я рисковала! Пока кое-кто…
- Мил, - взмолилась я. – без нападок, а? Потом всё выясним и претензии выскажем.
- Хорошо.
Служанка принесла поднос с дымящимся кувшином и двумя кружками. Я залпом выпила горячую кислую бурду, которую тут называли морсом. Налила ещё.
Милка пить не стала.
- В левой подреберной области трупа… - начала она профессиональным тоном.
- Мила!!
- Ладно. На левом боку посла действительно присутствует резаная рана, которую мог нанести предмет с тонким лезвием, возможно кинжал.
- Ага, - я расправила полотенце, снова приложила к голове. - Я его видела. На нём кровь.
- На каком расстоянии?
- Сантиметра два-три от кончика.
Милка кивнула.
- Это подтверждает мой вывод. Труп… то есть посол имеет внушительный слой подкожной жировой клетчатки. Ты сама видела – мужчина крупный и толстый. Глубина же пореза такова, что - какой там удар в сердце?! – до мышц еле дошло. Так пырнуть мог разве что пятилетний ребёнок. Буде его убийцей назначили. Только что-то я маленьких детей тут не видела.
- Понятно. А от чего же он умер?
- Вот это самое интересное!..
- Только без подробностей, пожалуйста! Один вывод.
- Возможно отравление.
- Бутылки с вином из коллекции там не нашли? – пробормотала я.
- А возможно и сильная аллергическая реакция. Отравление через воздух. Он что-то вдохнул. Отёк гортани, воспалённые слизистые…
- Я просила без подробностей!
- Ладно-ладно.
- Зулхад сказал, что керсана зарезал Влад. Во всяком случае, князь был последним, кто его видел. Живым.
- Зачем князю провоцировать войну на собственную голову? Да ещё обставлять всё таким нелепым образом?
- Одного не пойму, - я налила себе морса полную кружку и осушила её. – Если использовали яд… Или кинжал отравили?
- Нет. Рана чистая. Посол именно вдохнул нечто. Я ж тебе говорила, гортань…
- Помню-помню, - перебила я. - Не продолжай. Просто больше-то никто не пострадал? Как это может быть?
- В принципе, - пожала плечами Милка, - если есть доморощенный химический гений…
- Сложно слишком. Керсана назначили послом буквально накануне. Просчитать такую комбинацию, чтобы подставить князя и не оставить при этом следов, ни у кого времени не хватило бы. И не верится, что здесь кто-то поднаторел в интриганстве, достойном парижского королевского двора. Что-то тут не сходится.
- «Шерше ля фам», как говаривали в королевском дворе Парижа. Вдруг тут замешана коварная красотка, жаждущая отмщения за поруганную честь. Например?
- Ты устала, да? Я тоже устала, - я вздохнула, подошла к окну. Ночь благоухала кулинарными ароматами, ярко светилась кострами, на которых прямо во дворе жарили туши быков, мелкую дичь и птицу – готовились к приезду императора.
Эх, и что же будет через несколько часов?!..
- Может, всё-таки не яд, а банальнейшая аллергия? Только доказать мы не сможем, потому что аллерген без анализов так-то определить непросто, а уж в условиях дефицита времени…! Можем только заявить, что убийства не было. Если султан поверит. Если захочет слушать.
Я отвернулась от окна. Головная боль прошла, но хотелось на воздух! Чтоб обдало холодом и свежестью, прояснило разум.
- Пойду вниз. Подышу.
Милка кивнула, молча и сосредоточенно разглядывая маникюр на своих тонких длинных пальцах пианистки.
Я спустилась на стадион, именуемый тут двориком, на котором вполне могла разместиться небольшая деревенька – домов так с десяток. Это только задняя часть, хозяйственная.
Даром, что здесь кухарили, разделывали дичь, чистили овощи, - было очень чисто. Всюду сновали шустрые подростки-подмастерья, поварята, быстренько убирали, вытирали и заметали. Никакого мусора, никаких мух, никаких сторонних запахов, кроме ароматов готовящихся яств. Но каких ароматов!.. Зулхад с его обонянием, наверное, слюнками истёк даже при плотно закрытых окнах.
Я пристроилась на брёвнышке возле стены терема. Смотрела в ночь, смотрела, как в небо летят искры из костров, слушала, как далеко за лесом волчьим пением переговариваются оборотники. Смотрела на людей, трудолюбиво суетящихся на дворе и, возможно, не подозревающих о том, что их ждёт в скором времени, когда фартуки поваров и кузнецов придётся сменить на кольчуги и кирасы, а метёлки, поварёшки и молоты – на копья и луки. Или чем они тут воюют? Простые, открытые, работящие, где-то в чём-то наивные, - им придётся сражаться, а всё потому, что я никак не могу сложить части головоломки.
- Девка! Эй! – окликнул вдруг крупный мужик, орудовавший до того кочергой в огромной печи. Оттёр пот с раскрасневшегося от жара лица. Я оглянулась вокруг – кого зовёт-то?
- Да ты, ты! – кивнул мне. – Воды принеси напиться.
И вернулся к своей топке. Я быстрее бы поверила, что это адское пламя гудит в плавильне, но то – всего лишь хлебная печь!
Сбегала к колодцу, зачерпнула ледяной влаги в деревянное ведро, само по себе уже тяжёлое, пустое. А уж с водой…! Еле дотащила. Пекарь подхватил его, сделал несколько жадных глотков, остальное вылил себе на голову. Встряхнулся, ухнул довольно. Потом открыл заслонку печи и огромной лопатой – я б спать на ней могла! – достал с дюжину караваев, аккуратно стряхнул их на широкий, выскобленный до белизны, дощатый стол.
Подскочили поварята-подмастерья и уже маленькими лопатками заполнили пышущее нутро печи следующей партией хлебов.
Пекарь устало опустился на лавку у стола. Оторвал от каравая изрядный кусок, полил мёдом из стоящей тут же расписной бадейки, протянул мне.
- Держи!
- Я… спасибо, но… - попыталась слабо возразить.
- Да бери ж быстрей!
Пришлось взять. Другой кусок, вдвое поболее, пекарь отломил для себя.
Я держала обеими руками огромный горячий ломоть, капающий мёдом, исходящий паром и волшебным запахом свежеиспечённого хлеба, и с восторженным ужасом думала, как же это всё съесть?! - Ага! Салатики и яблоки наша привычная еда!
Пекарь уже дожевал свою порцию, отломил ещё. Вслушался в зазывные рулады за лесом.
- Ишь, надрываются, - покачал головой. – Не люблю я этих волколаков! Воют и воют всё!
- Почему воют? Поют! Красиво даже.
- Тебе нравится? – хмыкнул он. – Вот таких, как ты, они и заманивают. Вытьём.
- А разве, - я слизнула с пальцев стекающий мёд, - разве князь не запрещает им есть людей?
- Да не есть! Кто ж говорит, что есть? Девок молодых они зазывают. В жёны берут. Потому как, ежели только со своими скрещиваются, быстро на зверей исходят. Вот и приходится свежей человечьей кровью породу подправлять.
- Надо же! – только и нашлась, что сказать в ответ.
- Ты не знала? Вот так. Когда в деревне девка исчезает вдруг, всё! Первым делом ищи волка!
«Ищи волка»… Хм! Ищи волка... Точно!
Я вдруг поняла, что именно неправильного мне тут чудилось. Мысль, спрятанная в подсознании, явилась, наконец, и кое-какая картина начала смутно вырисовываться. Что ж, лучше позже, чем никогда. Или ещё не слишком поздно? Надеюсь.
Как бы звучало классическое изречение, если вместо «фам» поставить… «Волк» по-французски «люп». Вроде бы?.. «Шерше ле люп»! Ищите волка, господа! Ну, конечно!
Соскочила со скамейки, чмокнула удивлённого пекаря в колючую щёку.
- Спасибо тебе, дяденька!
Запыхалась, пока по всем лестницам и галереям мчалась в светёлку, где унылая Милка по-прежнему предавалась размышлениям. Остановилась на минуту перевести дух. Подруга с удивлением воззрилась на меня.
- Зови князя! И распорядись, чтобы Али–Бабу пригласили. Речь держать буду.
- Ух, ты! Что-то придумала?!
- Да. Только не спрашивай. Начну сомневаться и растеряю весь азарт. А ведь как при устном экзамене уверенность – половина успеха. Причём, бОльшая половина.
- Ладно, - пожала плечами Милка.
- А сама сядь, знаешь, куда? Во-о-он в тот угол.
Я прикинула расстояние.
- Ага. Нормально будет.
- Почему всего лишь туда? Может, вообще за дверь? Или на улицу. Для надёжности.
- Я просила не спрашивать, - умоляюще сложила руки.
Княгиня фыркнула, но потащила – сама! – тяжелое резное кресло в указанный угол подальше от двери.

- Итак, - оглядела аудиторию. Пять пар глаз – мы пригласили ещё поверенного князя и человека из свиты Зулхада – внимательно за мной следили. «Я собрала вас здесь, чтобы сообщить…» вертелось на языке. Еле справилась.
- Итак, господа, с княгиней Миэлой мы провели небольшое расследование причин смерти уважаемого посла. В вашем присутствии, как свидетелей, - кивнула царедворцам, - и вам, как заинтересованным сторонам, - поклон князю и восточному принцу, - хочу сделать заявление. Мы выяснили даже по скудным, предоставленным нам сведениям, что убийства не было.
Зулхад хмыкнул под своей чадрой, князь улыбнулся углом рта, челядники смотрели на меня с интересом. Оба. Но никто не перебил.
- Или, вернее, явного убийства. В той его форме, в которой уважаемый Зулхад-Али-Кемтур собирается представить императору.
Зулхад опять хмыкнул. Ну-ну!
- Имеет место быть ряд обстоятельств, стечение которых, случайное или намеренное, привело к гибели керсана. Однако то – не яд, не верёвка и, уж конечно, не кинжал, который высокородный принц, - я улыбнулась Али-Бабе, - хранит как улику со следами крови. Дело в том, что у керсана была болезнь, которая в течение жизни может никак не проявить себя, если нет причин, инициирующих её. Редкая форма аллергии. На шерсть. Не на любую, а только на волчью! Точнее – на волчий запах. А что есть запах? Это микро-частички вещества; слюны, волосков. Причём посол мог и не подозревать о своей особенности, если ни разу в жизни не видел волка достаточно близко.
- Волк – та же собака! Что ж он и собак не видел? – поинтересовался княжий челядник. Хохотнул, покачал головой недоверчиво.
- Волк, хоть и относится к псовым, всё же несколько отличается от мосек жучек и рексов.
- От кого??
- Неважно. Просто волк – это Волк!
Влад молча согласно кивнул. Я продолжила.
- С момента, как мы с княгиней прибыли, мне не давала покоя мысль, что тут что-то не так, чего-то не хватает… И вот поняла! Не хватает собачьего лая. Большой двор, огромное хозяйство посреди почти дикого леса – и ни одной собаки! Разве такое может быть?!
Оглядела внимательно слушающую аудиторию.
- Может! Если вокруг волки. Волки в человечьем обличье. Вервольфы, ликантропы. Оборотники, одним словом. Какая собака может поспорить с волчьим чутьём и слухом? С волчьей реакцией? Разве нужна тут лишняя охрана?
Князь молчал. Но не удивился моему открытию. Конечно, оборотник тут не только Лем. И прекрасно он знает.
- Не могу сказать, сколько здесь вервольфов, явных или скрытых. Потому что последние - практически люди, почти неотличимые для несведущих. Такие, как Лем, унаследовавшие лишь ряд признаков – походку, клыки… И ещё характерный запах! Неявный запах, не резкий, но достаточный, чтобы спровоцировать приступ удушья после контакта с вервольфом.
- Сроду о подобном не слыхивал! - хлопнул ладонями по коленям свидетель стороны ответчика, то бишь князя. – Чем подтвердишь? А то уж больно сказочно.
- Княгиня – не просто медик, а квалифицированный специалист в вопросах причин смерти. Думаю, врачи султана согласятся с её аргументами.
- Это всё? – устало спросил Зулхад. – В таком случае я удаляюсь для отдыха.
- Не всё, - остановила его.
Самое интересное пропустить решил? Не выйдет!
- Смерть посла – несчастный случай, это верно, но некоторые факты, возможно, подтвердят, что случай намеренно спровоцирован. Не могу сказать, с какой целью. Мысли есть, но, повторяю, это – лишь догадки. Хотя султан может заинтересоваться и провести собственное расследование…
Я рисковала, имея только предположения, но для скрупулёзных исследований уже не оставалось времени.
- Уже упоминала, что не чувствовала необычных запахов, но моё обоняние далеко от совершенства. Однако, человек с обострённым нюхом… - тут я посмотрела на Зулхада, который невозмутимо стоял, скрестив руки на груди, и никак не реагировал на мои откровения. Подошла к нему.
- Зачем ты закрываешь лицо? Дань традиции? Придворный этикет? Или элементарный страх? Ты говорил, что керсан твой брат. Должно быть, вы оба унаследовали одну и ту же болезнь. Только ты раньше вычислил смертельный аллерген и присутствие его в здешнем воздухе.
Вздохнула. Что-то я многословна сегодня! Но раз начала, надо договорить. А остальным придётся потерпеть.
- Оно, конечно, обидно, когда грубый, неотёсанный сын, у которого весь ум лишь в мускулах, обласкан повелителем в ущерб утончённому и образованному сводному брату. Незаконнорожденному, возможно, да? Бывает. История знает примеры. И как поправить ситуацию, чтобы при этом не прослыть братоубийцей? Преступление ли – всего лишь не предупредить об опасности?.. А как следствие возможный вооружённый конфликт между странами – такая мелочь! Войнушкой больше, войнушкой меньше… Империя переживёт. Не первый раз, небось.
Зулхад поднял руку и демонстративно убрал от лица край чалмы. Улыбнулся. Снисходительно, чуть жалостливо и участливо к девице, любящей нелепые истории. Которые сама же и придумывает прямо на ходу.
Я кивнула.
- Всё верно. Здесь нет оборотников.
Подошла к Милке, сиротливо сидевшей в дальнем углу, попросила ожерелье, которое подарила ей в лесу старая ведьма.
- Вот думала, почему ты от княгини стараешься держаться подальше? Ты, столь ценящий женскую красоту! Ведь Миэла не вервольф, ручаюсь. Зато очень привлекательная девушка! А дело оказалось в этом.
И поднесла дикарское украшение прямо к лицу Зулхада. Тот отшатнулся, закрылся ладонью.
Кивнула.
- Точно. На ожерелье шерсть волка.
В зале повисла тишина. И так никто не шумел, а тут стало вообще глухо.
- И вырисовывается следующая картина, - продолжила я. – Князь беседует с послом в присутствии Лема, а Лем – оборотник, хоть и неявный. Потом они уходят, а у посла начинается приступ удушья.
- А нож? – напомнил Влад.
- Нож – деталь второстепенная, хотя и тоже важная. Уважаемый принц, - я снова поклонилась Зулхаду, - сказал, что сей подарок султана выполнен по специальному заказу. Изысканный подарок, строго индивидуальный. А почему? А потому что керсан был левшой, да? Кинжал делался под левую руку. Даже Лем заметил, что он неудобный. Не знаю, зачем посол взял кинжал. Может, поигрывал или любовался? А может, письма вскрывал. Но держал. В левой руке! Потеряв сознание от удушья, упал прямо на него. И порезался. Немного.
Что-то я устала. Слегка. И голос охрип.
Я посмотрела на Зулхада. Длинные ресницы чуть дрогнули.
- Вопросы пусть император задаёт. Если таковые у него возникнут. А мы свои догадки при себе оставим. При условии, конечно, что конфликт будет мирно улажен. Остальное нас не касается.

* * *

Мы с Милкой сидели на берегу озера. Молча сидели. Говорить не хотелось. Ни о чём. И никому ничего рассказывать тоже.
Из громкоговорителя лилась музыка. Со стороны столовой доносился нежный колокольный звон, приглашающий отдыхающих к очередной трапезе. Розовый ноутбук с серебряными зайчиками сиротливо лежал на песке, заперев в своём электронном нутре заграничную певицу-колдунью.
- Девушки! – Длинноногий парень весь в веснушках настолько, что даже уши у него сияли золотыми крапинками, улыбнулся, лишь слегка раздвинув губы.
- Чего тебе? – резковато ответила Милка, даже не повернувшись.
- К завтрашнему маскараду готовитесь? Ой, королевишны! Красота! – он кивнул на её княжеское платье из серебряной парчи, расшитой жемчугом. – А я вот думаю, кем бы мне одеться? Мож, вампиром?
- Вампиром не модно. Затаскано уже! – я оглядела его. – Оденься вервольфом.
Чуть не прибавила, как твой пра-пра-пра…
- Тебе пойдёт.
- Серёга-а-а! – донеслось от волейбольной площадки.
- Извините, подружки. Я ещё вернусь!
И парень умчался на зов.
- А знаешь, - я посмотрела вслед далёкому потомку Лема. – Думаю, войну мы всё-таки предотвратили!

«Chercher le loup» - «Ищи волка»

(Истории отдела «А»)

Я всегда любила смотреть на облака. С детства любила. Причём в любой обстановке – в окно, на улице, на ходу… На бегу даже. Сколько раз из-за этого спотыкалась, в лужи падала! Сколько наставлений и укоров типа «ты-когда-научишься-под-ноги-смотреть??!» выслушала! Но…! Не обучаюсь, наверное. Даже разбитые ладони и слегка (?!) перепачканные вещи – невелика цена за волшебное зрелище, сказочное, завораживающее, особенно перед грозой, когда авангардный массив туч клубится фантастическими формами и всеми оттенками цвета от снежно-белого до тёмно-синего, почти чёрного. В такие минуты физически ощущаешь накопившуюся в небесах силу, непостижимую, таинственную энергию, удерживающую в воздухе тонны воды.
Вот и сейчас далеко за озером, над лесом, серо-фиолетовый грозовой фронт изредка вспыхивал молниями, погромыхивал чуть слышно. Я любовалась им сквозь полуприкрытые веки, нежась на горячем песке. Сюда, на пляж пансионата «Лесные озёра», дождь пока не натянуло. Густой влажный воздух уже пропитался запахами грозы, но солнышко ещё жарило вовсю, и мы с Милкой не торопились вернуться в номер.
В этом году с погодой творилось что-то невероятное. Холодный воздух накрыл морские курорты, знаменитые пляжи и прочие популярные места летнего отдыха. Дожди, ветры, штормы разогнали туристов; остались лишь самые стойкие и упорные, коим и непогода не помеха в процессе любования достопримечательностями.
Зато в наших краях царило прямо-таки тропическое лето. Классическое лето с жаркими солнечными днями, синим-пресиним, постоянно – ну, почти постоянно! – безоблачным небом. Народ потянулся на север. Погреться и позагорать. Даже моя дорогая Милка, принадлежащая той самой категории упорных туристов, которым всё нипочём, ежели заранее распланировано, - даже Милка не поехала отдыхать в очередную страну с экзотическим названием. Зато мы вместе сейчас осчастливили своим пребыванием небольшой коттеджный посёлок на берегу живописного озера посреди среднерусских лесов.

- Сейчас я тебе кое-что покажу, - Милка вытащила из цветастой пляжной сумки и пристроила на коленях маленький ноутбук. Розовый! Да ещё и с игривыми серебристыми зайчиками на корпусе. И на клавиатуре.
- Ух, ты! Очаровательная штучка! Подарок?
Подруга бросила на меня мрачный взгляд.
- Неужели я б сама т а к о е купила?!
- А кто? Твой новый?
- Кретин, - буркнула Милка, клацая по клавишам длиннющими ногтями. (Я б не смогла с таким маникюром печатать; поопасалась бы и устройство сломать и маникюр. А Милка ничего, никаких неудобств не испытывает!)
Она задумалась на секунду, потом по-лисьи прищурилась, что означало – у «нового» никаких шансов!
- Нет, я простила бы ему и этот чудовищный дизайн, говорящий о полном отсутствии вкуса, и электромиксер, который в посудомоечной машине постирал… И даже носки количеством три штуки – не пары, а штуки, причём разного цвета! – которые он у меня забыл. Но то, что вымыл голову моим средством для снятия макияжа – это перебор, согласись? Как врач диагностирую кретинизм. Неизлечимо!
- Неужели так серьёзно? - усомнилась я. – Может, простая рассеянность?
- Серьёзней некуда! Флакон, говорит, похож на его любимый шампунь! А прочесть, что на нём написано, не судьба?
- Да… уж!
- В конце-концов современный образованный мужчина – или же претендующий на звание современного образованного! – должен уметь читать по-японски!
- Боюсь показаться несовременной, - хмыкнула я, - но в японском тоже не сильна.
- Тонечка, - Милка бросила на меня снисходительный взгляд. – Речь ведь не о светской беседе, а о паре слов. Хлоргексидин – он и по-русски, и по-французски, и по-японски хлоргексидин! А мужская красота – ещё не повод для отсутствия мозгов у её обладателя, - вздохнула. - Что до тебя, уверена, ты, не перепутала бы! Даже при полном равнодушии к косметике и незнании японского языка.
Она подвинула ноутбук так, чтобы нам обеим видеть изображение.
- Вот смотри, - развернула окошко видеоролика на полный экран. Зарубежная певица с неплохими, надо признать, вокальными данными исполняла новейший сингл на непонятном языке – каком-то европейском; но не на японском, точно. Костюм певицы, состоящий из хитроумно держащихся на ней цветных тесёмочек, заслуживал отдельного обсуждения, но не костюм – что вообще-то странно! - и не голос, и, конечно, не мелодия привлекли Милкино внимание.
Танец! Резковатые, хаотичные на первый (и второй тоже!) взгляд движения, не походили на привычные взору элементы традиционных эстрадных подтанцовок. Однако они вполне гармонировали с музыкой; певица демонстрировала отличное владение телом и чувство ритма.
- Необычно, правда?
- Ну-у… - я пожала плечами. – Каждый ведь старается самовыразиться. Как может. А кто это?
- А, не знаю, - махнула рукой Милка. – Но ты смотри, как танцует!
- И что? Вроде, неплохо.
- Неплохо? Не-пло-хо?!! Знаешь, что она исполняет?! Ритуал вызова духов шаманом индейского племени кайючи!!
- Ага! Конечно! – я поудобнее устроилась на коврике - полотенце и перевела взгляд на небо. Гроза приблизилась. Громыхало уже ощутимо сильнее, потянуло прохладным ветром с запахом озона.
Отдыхающие почти все разбрелись по домикам. Не столько из-за грозы, сколько из-за сигнала – хи-хи! - к обеду. (Сколько можно есть, а? Недавно ж пусть без изысков, но вполне обильно отдыхающих покормили!) На пляже остались мы вдвоём, да ещё парочка отчаянных купальщиков.
- Почему, думаешь, она первое место заняла в международном конкурсе?! – не унималась Милка. – Это ж чёрная магия в чистом виде!
- Поменьше мистики, дорогая! И веры в фантастику. Мир прагматичен, - я покачала головой. – Первое место! Ну и что удивительного? Просто певица чем-то более остальных понравилась председателю жюри.
- Да нет же!..
Слова Милки заглушил заставивший нас обеих подпрыгнуть от неожиданности пушечный раскат грома.
И он совпал с завершением музыкального номера. Певица там, у себя в зарубежье, воздев руки, напоследок что-то крикнула в небо и замерла.
Милка потрясла головой, похлопала ладонями по ушам.
- Ау-у-у-у! – я проверила, не оглохла ли полностью. Вроде, нет. Хотя тишина вокруг после такого залпа царила прямо-таки ватная.
- Пожалуй, пора собираться, - подняла полотенце, тщательно стряхнула с него мелкий песок. – Пойдём?
- Тонь? – наткнулась на остановившийся настороженный взгляд подруги. – Ты видишь то же, что и я? В смысле… вокруг.
Я огляделась. Озеро, берег, лес, - всё как обычно, как сегодня, вчера, позавчера… Вот только коттеджей нет. И людей нет. Пансионат исчез со всеми обитателями, домами, площадками для игр и прочего. Вокруг царила нетронутая природа, не осчастливленная и малейшим присутствием человека. Не считая нас.
А! Озеро, вообще-то, изменилось. Стало шире, синее. Лес на дальнем берегу – темнее и гуще. И никаких следов цивилизации, кроме Милкиного ноутбука, который, кстати (или совсем некстати?), замолчал и погас.
- Боги! – простонала Милка. – Неужели нас опять куда-то почему-то занесло? В какое-то время или измерение. Всё из-за шаманки этой! Не надо было её слушать! – подруга резко закрыла крышку ноутбука. - Вот тебе и прагматизм жизни!
Я промолчала. А что говорить? Хотя ведь всему можно найти вполне научное объяснение. И никакой мистики! И виртуальная певица, конечно, ни причём.
Но для начала отыскать цивилизацию. Или хотя бы следы оной. Разобраться. А потом решать, что дальше? И не паниковать. Может, не так всё и серьёзно. И не так страшно.
Самое пикантное, что из одежды у нас остались только купальные сарафанчики. Мы с Милкой купили одинаковые модели сплошных купальников, потому что особенно модные в этом сезоне бикини смотрелись бы более чем нелепо, что на Милке с её худобой узницы концлагеря, что на моей фигуре слонопотамских габаритов. У меня, правда, ещё полотенце осталось, а у подруги – пляжная блуза из тончайшего прозрачного шифона. И всё. От нашего коттеджа до озера – пара десятков метров. Чего, спрашивается, наряжаться? Мы не рассчитывали отправляться в путешествие!
Я повязала полотенце вокруг талии – тесновата юбочка получилась, но уж чем богаты! Милка облачилась в лёгкую дымку своей блузы, и мы пошли с пляжа в направлении, где ещё несколько минут назад стоял наш уютный гостиничный домик.

* * *

- Тай зарнэ осведанэ купавны! Кторэ номэ? – Что-то знакомое почудилось мне в узких поблёскивающих глазах женщины, которую мы встретили в лесу вскоре после того, как покинули берег озера. Хрипловатый голос, улыбочка, более похожая на узкую щель. Или оскал?.. Пряди волос, не слишком опрятно свисающие на лицо…
Боги! Она что, вервольф?! Или оборотник, как называют в местах, сильно похожих на здешние. Только этого не хватало!..
Догадку могли бы подтвердить ноги – оборотники ходят вроде как на цыпочках; у них ступни отличаются от человеческих, немного по-другому устроены. Но длинная юбка полностью скрывала ноги незнакомки. Правда, поза характерная: корпус чуть наклонён вперёд. Так что всё может быть! (И говорит по-ундарски – уже какая-то ясность. Меньше года назад мы в этих краях гостили у местного егеря. Хотя обстоятельства, тому предшествующие, назвать странными мало и неубедительно!)
Вообще-то в целом дама не произвела отталкивающего впечатления; выглядела даже симпатичной. По-своему. И без видимой агрессии. Но кто их знает, этих полу-волков? Может, у них тактика такая – жертва успокоится, расслабится, тут её и – ням!
«Расслабится» - это не про нас с Милкой. Мы-то как раз подобрались и приготовились дать дёру в случае чего. Воспоминания о предыдущей драматичной встрече с оборотнем отнюдь не угасли!
Тогда нас спас охотник Михеич. А вот без него шансов маловато. Бег по лесу в пляжных тапочках тем более не сулит удовольствия, однако не ждать же покорно, когда тебя есть начнут!
Но незнакомка не собиралась нас есть. Во всяком случае, никаких поползновений превратиться в чудовище не делала.
- Мы что, опять в Золотом Яре? – простонала Милка.
- Похоже на то.
- Чего эта волчица хочет?
- Имя спрашивает.
В отличие от Милки у меня не было проблем с переводом. Местный язык давался на удивление легко. Я словно вспоминала нечто давно знакомое, просто на время отодвинутое на задворки памяти. Возможно, кто-то из моих предков говорил по-ундарски, и так проявилась генетическая память?..
- Буду твоим персональным переводчиком.
- Да уж будь!
- Как же ты со своим князем общалась, не понимая ни слова?
- Разве для любви важны слова? – она мечтательно улыбнулась.
- Так что сказать? Булка и Оглобля?
- Да ну тебя!
Милка приосанилась – помирать, так с музыкой! – и с достоинством представилась:
- Людмила Викентьевна Полесьева. Главный врач медэкспертизы отдела «А». Прошу любить и жаловать.
Волчица кивнула и улыбнулась шире.
- Миэла. Княжэ государинэ остайе разэ.
- Чего?
- Она тебя княгиней назвала, - перевела я.
- Ух, ты! Я, конечно, королева. Всегда. Но не все готовы принять сей очевидный факт. Тем более удивительно слышать от существа с интеллектом утюга…
- Пойдём, королева! – я прервала её тираду. – Она приглашает следовать за собой. Просит, заметь!
- Думаешь, стоит идти? Может, это тактика такая? Еда с доставкой на дом. Действительно, зачем нас тащить голодным волчатам, если сами дойти в состоянии?
- Хочешь, оставайся, а я пойду. Здесь рано темнеет, если ты помнишь.
Конечно, она не осталась. Перспектива заночевать в лесу одной, да ещё и обряженной только в купальник, показалась менее заманчивой, нежели приглашение местной дамы. Пока мы шли, еле поспевая за мелькающей меж стволов волчицей, Милка продолжала бурчать.
- Ты предупреди эту красавицу, что, ежели хоть по кусочку от нас откусят, умрут в страшных муках! Что мы из другого мира и ядовитые под завязку! Нет, ты скажи ей! Вот прямо сейчас скажи, а то ведь потом может быть и поздно!
- Мил! – я остановилась и глянула на подругу. – Угомонись. Мне тоже страшно. Но, если бы она хотела нас убить, уже пировала бы в лесу со всем своим племенем.
- Хм! Какой оптимизм!
- Тебя не занимает факт, что она нас знает? Тебя во всяком случае.
- Меня занимает, что я её не знаю. И боюсь - не скрою! Что на уме у местных дикарей?!
- Скоро увидим, - вздохнула я.

Оборотница привела нас к деревеньке или хуторку – как правильно-то? – вобщем, поселению - паре низких хижин, сплетённых из веток. Зимой, плотно укрытые снегом, должно быть, хижины превращаются в тёплые берлоги. Для человека, конечно, относительно тёплые, а вот для волка, даже полу-волка, вполне приемлемо. Во всяком случае, несколько детишек трёх-четырёх-летнего возраста, играющих на поляне перед домиками, выглядели здоровыми и крепкими. Кроме них лохматая старуха помешивала варево в котелке над костром, и женщина на вид лет тридцати рукодельничала чуть в сторонке, - вот и всё племя. Хотя, может, мужчины на охоте? Или они все вместе не живут?
Вечерний ветерок дохнул ощутимым холодком – изнуряющая летняя жара не коснулась здешних мест! Но к костру мы с Милкой не пошли. Остановились за деревьями, держа в поле зрения и поляну, и её обитателей. «Аки лани пугливые» - пришло на ум сравнение. Я хмыкнула. Ланями нас назвать трудно – это точно. Особенно меня. Но и с «сахарной булкой» как поименовал оборотник в прошлый визит в здешние места, не согласилась бы.
Осторожность в данном случае не более чем рефлекс, непоборимый инстинкт самосохранения, потому что учуяли нас вервольфы в пол секунды. (И за версту, наверное.) Даже не видя за ёлками. Дети перестали играть и настороженно уставились в нашу сторону. Рукодельница подняла голову. И только старуха не отреагировала, но, думаю, не потому, что не услышала, не унюхала. Просто оценила опасность – никакой! – и собственные силы.
- Мёрзну! – Милка обхватила себя за плечи. Её слегка потряхивало. От холода ли?– Ты как?
- Нормально, - я пожала плечами. – Дать полотенце?
- Давай, если тебе не холодно.
- Не холодно, - и отдала пляжный аксессуар в красно-белую полоску подруге.
Оборотница что-то рыкнула семейству, после чего все потеряли к нам интерес. Потом она подошла к костру и… запела вдруг низким густым контральто. Не мелодию, не песню, - несколько звуков разных тонов, но назвать их воем было бы несправедливо. Мне даже понравилось, так это оказалось красиво. В сознании вспыхнул зрительно-цветовой образ из тёмно-коричневого, перемежаемого розовым и нежно-фиолетовым. Я тряхнула головой, отгоняя наваждение, порождённое синестезией.
Волчица пела не слишком-то громко, но откуда-то с края леса вдруг откликнулся другой голос, потом третий, четвёртый… Голоса переговаривались и словно передавали какую-то информацию по цепочке, пока совсем не стихли вдалеке. Это что же? Система связи?

На поляне меж тем крошечная девочка, играя, подхватила уголёк из костра, обожглась, конечно, и громко заплакала. Старуха отвесила ей подзатыльник, чтоб та криками не мешала пению. Малышка обиженно засопела, заскулила и, прижимая к груди раненый кулачок, поползла в сторону.
Милка, забыв про холод и страх, метнулась к ребёнку.
- Миленькая! Давай посмотрю, что с ручкой, - заворковала. – Тётя – врач, полечит.
Девочка ни слова не поняла, но не испугалась, успокоилась в ответ на ласку, терпела, пока ей ладошку чем-то мазали и перевязывали. Потом Милка достала из пляжной сумки расчёску и принялась осторожно разбирать и расчёсывать спутанные космы маленькой волчицы. При этом о чём-то нежно приговаривала.
Я знаю, что она очень скучает по дочке, которая сейчас с бабушкой-метеорологом где-то высоко в горах – показан особенный воздух и ультрафиолет! - рада была, что подруга отвлеклась от своих страхов, дав волю материнским чувствам.
Они разговаривали. Каждая – на своём языке, но вполне понимая друг друга. Милка заплела девочке какие-то замысловатые косы, вытерла её чумазую мордашку влажной салфеткой из дорожного набора. (Даже на пляж – тем более на пляж! Тонь, ну, как без этого обойтись?! – набор косметики, средств гигиены; и неважно, что домик наш - вот он, в двух шагах! Или это у неё профессиональное? Но пригодилось. Стоит признать.)
Малышка оказалась очень миленькой, с тугими щёчками цвета персика и огромными миндалевидными глазами. Под конец она свернулась калачиком – чисто котёнок! – на руках новой знакомой и, укрытая полотенцем и убаюканная под колыбельную, задремала. Только что не замурлыкали обе.
Старуха из-за плеча поглядывала на трогательную сцену, потом оставила своё варево и поковыляла к Милке. Что-то сказала – я не расслышала – забрала спящую девочку и унесла в одну из хижин. В моём полотенце! Вернулась к Милке, продолжая что-то бормотать, и надела на её шею ожерелье – на кожаном ремешке висюльки из пёрышек, деревянных бусинок и прядок волчьей шерсти.
- Она тебя благодарит, - перевела я, - и принимает в свою банду… э-э-э… то есть племя, конечно. Можешь расслабиться, есть тебя не будут. Теперь.
- А ты? А… тебя?
- Про меня - ничего. Но, думаю, тоже не будут. Надеюсь. Подожди, она ещё что-то говорит, - я прислушалась к старухиному бормотанию. – Князь велел… Она открыла проход… Найти тебя… Быстро говорит и невнятно.
- Князь велел? – Милка сощурилась. – Перенести сюда?? А о моих планах узнать не потрудился. Значит, они в расчёт не берутся! Главное – его желание?! Я ему что, девочка по вызову?! Соскучился, пусть явится сам! Передай, пожалуйста, этой… э-э-э… даме, чтоб открыла дверь обратно. Мы уходим!
Но старуха не пожелала слушать гневную тираду «княгини», вернулась к своему вареву и ни на что больше не реагировала. Милка успокоилась, лишь, когда я напомнила, что в хижине спит малышка и может проснуться от чересчур громких разговоров. Вернее, не успокоилась, а сердито замолчала. Ну, государэ Владэнэ, берегись! Разгневанная Милка, что кошка. За сосну уцепится, но не даст себя увести.

Князь явился лично. В сопровождении двух… царедворцев(?). Спутников? Свиты, вобщем. Волчье семейство сгрудилось на краю полянки и с опаской взирало на драконоподобных коней – греймов, что фырчали, пуская дым из ноздрей, и скребли землю когтистыми лапами. Князь спешился со своего, самого огромного, жемчужно-белого, бросил поводья слуге, подошёл к Милке. В сравнении с высоченным широкоплечим государем она выглядела ещё более хрупкой и тонкой,- хотя куда уж больше! - и к тому же в одном купальнике, но даже так ухитрялась сохранять величественный вид и смотреть на князя сверху вниз.
Владэн опустился перед ней на колено и склонил голову. Набравшая в грудь воздуха для гневной тирады Милка молча выдохнула. Нечасто она видела перед собой коленопреклонённых мужчин, эта девчонка, прячущая за излишней резкостью и даже некоторым высокомерием чувствительную ранимую душу.
- Он просит о помощи, - перевела я.
Милка двумя пальчиками поправила прядку тугих кудрей князя, упавшую на глаза, ответила так тихо, что я еле услышала:
- Скажи ему, что сделаю всё, что смогу. Хотя могу очень немного – он должен понимать.
- Он понимает, - кивнула я.
Князь завернул Милку в свой плащ, в котором она тут же утонула, посадил на белого грейма, и они взвились над соснами в сумрачное небо.
Один из царедворцев усадил меня перед собой на своего дракона, серого и поменьше размером, тряхнул поводьями.

* * *

Полёт на Змей-Горыныче – даже не полёт, а больше планирование – оказался непродолжительным. Какое-то время мы вначале неслись по земле, по лесу, вдоль реки, поднялись на холм, и вот оттуда грейм ринулся вниз, распахнул крылья и взлетел. Не очень высоко поднялся. Метров восемьсот. Километр – максимум. Несмотря на сумерки, внизу хорошо просматривались дороги-паутинки, разбросанные тут и там отдельные домики и поселения. Людей, правда, не разглядеть, но я не особо присматривалась, сражаясь с собственным желудком, который сидел в горле и грозился избавиться от содержимого. Это здесь вечер! А у нас – позднее утро, и мы с Милкой недавно сытно позавтракали. Вообще-то, в отличие от подруги, в транспорте меня не укачивает, но грейм… очень необычный транспорт! Плюс усталость, стресс, ну и иное время-измерение тоже сказалось. Как и в прошлый раз, я чувствовала некоторую обессиленность после Перехода.
К счастью, как уже сказала, летели недолго. С полчаса. И приземлились на широкий двор, обнесённый впечатляющей оградой из сосновых стволов. Мне помогли сползти с дракона, подхватили под белы рученьки, отвели в баню, намыли-напарили, облачили в белую льняную рубаху и атласный сарафан. Красный! Ага! Мой цвет. Сапожки дали тоже красные. Мягкие! Простые, без украшений и затей, но удобные и по размеру.
Косу заплели. Я вообще-то волосы не заплетаю, «хвост конский» предпочитаю или просто распускаю по плечам, так что ощущение оказалось непривычным. Завершил преображение невысокий кокошник, затейливо расшитый мелкими бусинками, который водрузили на голову и закрепили лентой вокруг косы. Теперь я ничем не отличалась от многочисленной прислуги женского пола снующей по двору с повседневными своими делами-заботами-работами. Интересно, мне тоже что-нибудь поручат? Греймов чистить, например? Или на кухню пошлют? В отличие от Милки княжеским титулом меня никто не именовал. И вообще. Пригласили в гости её, а я чисто случайно затесалась в попутчики. Просто рядом оказалась в ненужный момент.
- Тебя как зовут? – густо веснушчатый – даже уши у него сияли веснушками! - подросток лет шестнадцати с интересом оглядел меня с ног до головы. С неподдельным интересом, оценивающе. Вот юный козёл!
- Антония, - буркнула я.
- Ан-Тониа, - повторил он, улыбнулся слегка. – Я – Лем. А ты хороша! Мож подружимся.
- Ага! Мечтай!
- Пошли, - он кивнул, - княже требует.
Пока мы пересекали широченную площадь, которая на самом деле именовалась хозяйственным двориком, потом поднимались по лестницам терема, шли по коридорам, снова поднимались и снова шли, Веснушка-Лем рассказывал, что он – сын степного охотника, внук степного охотника, правнук степного охотника, до двенадцати годков жил с родителями и тоже собирался посвятить себя семейному промыслу, но был замечен князем и вот уже десять лет – о! ему двадцать два, оказывается! – как при дворе. Читать-писать обучен и, благодаря смышлёности и расторопности, активно делает карьеру на государевой службе. Так что партия он вполне завидная.
- А у тебя, - заметил он, - ручки нежные, не работницкие. Кожа чистая. С чем дело имеешь? Вышиваешь? Или ткёшь? Родители кто?
- Родители отдельно живут. Я сама по себе. Вышивать не умею. И ткачеством не занимаюсь. А дело имею… со смертью.
- Да ну! – не поверил Лем. Хохотнул. – Гробы что ль мастеришь? Несерьёзно.
- Что может быть серьёзней Смерти?
Он замолчал. Насупился. Не поверил.
- Пришли, - бросил коротко. Толкнул массивную резную дверь. – Входи.
Зал. Большой, светлый, наполненный запахом горящих свечей, каких-то пряностей. У окна, на фоне ночи, словно в картинной раме, скрестив руки на груди, стоит князь. Государь Владэн. Серьёзный, нахмуренный.
Как правильно сказать – «подпоясан мечом»? Точно. На поясе в ножнах массивная железяка, посверкивающая гранёной рукоятью. Я б такую двумя руками не удержала, а он, наверное, управляется одной. Как столовым ножом. Грозен князь! Что прислуге полагается? Бухнуться на колени? С порога прямо. «Чего изволит владыка?»
Ну-ну!..
Милка, разодетая в серебро и лазурь, расшитую жемчугом, сидит на высоком стуле. Или на троне?
Увидела меня в сарафанчике и кокошнике, расхохоталась. Соскочила с трона, подбежала, чмокнула в щёку.
- Извини, Тонечка. Я не удержалась. У тебя такой вид…! Необычный.
- У тебя тоже.
- Сейчас распоряжусь, тебя переоденут.
- Брось! Ерунда какая. Ты знаешь, я к тряпкам равнодушна. Мне и в этом удобно.
- Ну, как хочешь.
Князь отклеился от стены, сел за стол. Заговорил. Ох, и голос! Я б влюбилась в него за один этот бархатный баритон. При других обстоятельствах.
- Государь изволят изрекать, что, коли прекрасная Миэла, - я церемонно поклонилась Милке, - и её… э-э-э… наперсница работают со смертью, он всепокорнейшее обращается…
- Тонь, - перебила Милка. – Говори по-человечески, а?
- Ладно, - смилостивилась я. – Князь говорит, что скоро сюда с визитом прибудет… м-м-м… повелитель каких-то восточных земель… Титул уж больно мудрёный и длинный. Не могу повторить… Давай его для простоты султаном буду называть. Восток всё-таки!
- Называй.
- Ага. Султан до крайности могучий и серьёзный едет … короче, с визитом вежливости и доброй воли для заключения всяческих мирных договоров о сотрудничестве и долгосрочных, обоюдовыгодных контрактов.
- Так и говорит – контрактов? – хмыкнула Милка.
- Он говорит «айслебров» - «холодных книг», то есть, в которых нет места эмоциям; только дело. Ты ж сама просила проще. Я и выбрала аналог.
- Хорошо-хорошо. Продолжай.
- Султан сначала, как полагается, прислал посла. За сим последует собственной персоной. Но проблема в том, что посол вчера… умер. Насильственной, как полагают здесь, смертью. И, ежели к приезду императора всея Востока убийцу не найдут, ни о каком мирном договоре речь, естественно, идти не будет.
- А что будет? – тихо спросила Милка.
- Войнэ, - ответил князь. – Сторэ крупнэ войнэ.
Я не стала переводить. И так понятно. Большая война, которая сотрёт княжество с лица земли. Конечно, и другая сторона пострадает, и возможные союзники, но лучше не уточнять детали. Ундаров уничтожат однозначно.
- Всё это очень грустно, но мы здесь с какой стороны?
- Влад хочет, чтобы мы с тобой дознание провели, – я сделала ударение на «мы с тобой», не уверенная, что правильно поняла князя.
- Чего-о-о?! – раскрыла глаза Милка. – Я ожидала чего угодно, вплоть до эксгумации трупа, но…
- Вот этого как раз нельзя!
- … но расследование – это же совсем другое! Да, мы работаем в морге, но просто фиксируем смерть как факт. Это не расследование причин. Скажи ему, мы – не сыщицы! Пусть вызовет твоего Дрошнева, по крайней мере. Если у них нет своих профессионалов. Хотя я читала где-то, что чуть ли не в Древнем Вавилоне уже имелась сыскная полиция! А здесь всё-таки эпоха попозже!
Она глянула на князя.
– Ты вообще понимаешь, о чём просишь? И кого просишь.
- Он понимает, - вздохнула я. – Говорит, нет времени. И… тут ещё одна тонкость.
- Ну?
- К телу никого не пускают.
- Как не пускают? Кто? – не поняла Милка.
- Посол прибыл не в единственном экземпляре. Послы в одиночку не ездят, как ты, конечно, знаешь. Они ездят со свитой, помощниками, секретарями…
- Ну?
- А наш – даже не совсем посол. Он – керсан, то есть не просто чиновник, а персона из числа родственников правителя с полномочиями посла.
- Сложно-то как!
- Ага. Но это знак доверия и высшего расположения. С одной стороны. А с другой – на керсана распространяются особые правила, имеющие… как бы поточнее? Вобщем, правила с религиозной подоплёкой. Например, иноверцам нельзя касаться тела. Даже для медицинского осмотра.
- У него свита, наверное, не из иноверцев? Вот и осмотрят.
- Осмотрели. И сделали вывод. Не в пользу Влада и его государства. Убийство посла – дело политическое.
- Пусть султан сам назначит расследование. Когда он приезжает?
- Послезавтра. Только он не будет никого назначать. Он будет опираться на слова своих царедворцев. И объявит войну.
- Он что, самодур?
- Вроде того, - пожала я плечами. – Почему он должен верить Владу больше, чем приближённым?
Князь встал, зашагал по комнате. Шаги его отозвались глухим эхом. В повисшей тишине.
-А пойманный убийца решит проблему? – тихо спросила Милка.
- С большой вероятностью, да. Если его представят на суд султана. Только ведь его надо поймать сначала. До послезавтра, - уточнила я. Вернее, князь.
- Как убили керсана? – это я спросила Влада.
- Как убили, не могу сказать, но его нашли в собственных покоях с ножом в сердце.
- Понятно.
«Понятно»! Куда уж там! Шерлок Холмс отдыхает, когда за дело берётся Антония Крепова, которой с полуслова всё становится понятно!

Пауза затягивалась. Я смотрела в окно, где сквозь сумерки край горизонта над лесом освещался редкими вспышками зарниц. Во дворе внизу текла своя жизнь, невидимая, но хорошо слышимая в вечернем мареве, пахнущем озоном, дождём, хвоей. Кудахтали куры, взрёвывали греймы в стойлах, мужики переговаривались неразборчиво. Обычные, ничем не примечательные сельские звуки. И всё же что-то неуловимо тревожное висело в воздухе. Или мне казалось? Другое время, другой народ… А проблемы общие, вопросы одинаковые, что у них, что у нас. Есть вещи, которые в веках не меняются. Антураж меняется, а суть человеческая всё та же, в любой обстановке, в окружении любых предметов.
- Давайте сначала поедим?- предложила «княгиня». - И всё обдумаем. И составим план действий.
У Милки ускоренный обмен веществ, она постоянно хочет есть. И постоянно жуёт. В отличие от меня, когда любой лишний съеденный грамм откладывается запасом на боках.

Князь ужинать с нами не стал. Сослался на занятость и отбыл. Так что трапезничали мы вдвоём. Стол нам накрыли истинно пиршественный. Столько яств я бы и за неделю не съела, да и то старалась выбирать что-то менее калорийное, чем перепёлки с черносливом, вареники в сметане, орехи в меду. И гнусно завидовала подруге, которая мела всё подряд.
- Попали мы с тобой в приключение, - Милка аккуратно отделяла кожицу с жареной ножки цыплёнка. – Но вот я думаю, а стоит ли вообще вмешиваться в естественный ход событий?
- Естественным ходом ты называешь возможную войну?!
- Меня смущает сама ситуация. Мы с тобой из другого времени, и наше присутствие может внести нежелательные изменения в реальность. Как в местную, так и нашу.
- Ты дурной фантастики начиталась, дорогая, - я положила-таки парочку вареников себе на тарелку. Картошка, сметанка…! Божественно! – Прошлое, будущее… Есть только настоящее. И наши поступки в нём. И ты не думала, что случайного ничего не бывает?
- Ну, да. Мир прагматичен. Я помню.
- Влад ведь не дурак. Личность сильная, рассудительная. Вспомни его слова – «как убили, не знаю, но нашли с ножом в сердце». Он не делает поспешных выводов! И не послал бы за нами, если б мог сам справиться или того же Дрошнева вызвать.
- Угу. Мы, стало быть, зарекомендовали себя в глазах ундарского князя! Как лестно! Особенно учитывая утилитарное отношение к женскому интеллекту во все века. На заре времён – и подавно.
- Когда человек в отчаянии, цепляется за соломинку, - пожала я плечами.
- За две соломинки, - вздохнула Милка. – Но, боюсь, к войне готовиться ему придётся.
- Ладно уж, сразу в беспомощности расписываться! Доверие такого человека дорогого стоит. Лучше подумаем, что можем для него сделать?
- Бинтов нарезать побольше?
- Любое расследование с чего начинается? С осмотра жертвы и места преступления. Давай к этому и приступим. А потом будем задавать вопросы, возможно, дурацкие. Делать выводы. Бинты оставим на последнее, на крайний случай.
Ах, вареники!.. Я положила себе ещё парочку.

* * *

Зулхад-Али-Кемтур, «временно исполняющий обязанности посла», помощник и доверенное лицо керсана, секретарь и советник султана Моаммара и прочая, прочая – (Давайте сегодня без церемоний! Царь. Просто Царь!) - согласился нас принять, даже несмотря на поздний час. Ха! «Нас»! Милку, представленную ему Владом как свою жену и княгиню, вернувшуюся ныне из паломничества и желающую передать Великому своё бонжур. Я держалась чуть позади «княгини», изображая не то прислугу, не то бедную родственницу. Сия роль устроила тем, что на прислугу не очень-то внимание обращают, а увидеть и услышать при таких обстоятельствах можно многое. Меня, конечно, трудно не заметить, но всё равно старалась держаться как можно скромнее и неприметнее.
Зулхад-Али-Кемтур оказался довольно молодым мужчиной. Наверное. Глаза у него были молодые, взгляд острый, проницательный. Остальную часть лица скрывал край чалмы из плотного белого шёлка, так что судить о реальном возрасте не представлялось возможным. Лет тридцать, может быть, тридцать пять. Он жестом пригласил нас в свои покои, изукрашенные по-восточному богато, многоцветно, непривычно пёстро. Много золота, парчи, сафьяна. Изумруды, рубины, сапфиры - аж в глазах зарябило. Среди этого великолепия я в своём сарафанчике почувствовала себя простецки и убого. Милке хорошо! Она в любых обстоятельствах умеет ощущать себя королевой – хоть в княжьих палатах, хоть на полянке в лесу, хоть в парче, хоть в купальнике. А я вот комплексую. Слегка.
Восточные девушки-служанки быстренько накрыли низкий столик с гнутыми ножками, инкрустированный перламутром. Фрукты, вино, сладости, - обычный джентльменский набор угощения при знакомстве. Вокруг столика на ковре лежали валики-подушки, на кои, наверное, полагалось сесть для трапезы.
- Передай этому Али-Бабе, - прошипела Милка мне в ухо, - что мы не рассиживаться пришли, а по делу.
- Княгиня Миэла, - я с дежурной улыбкой секретарши слегка поклонилась восточному господину, - благодарит за гостеприимство и просит разрешение задать уважаемому послу пару вопросов.
При слове «послу» что-то мелькнуло в глазах Зулхада-Али….- как его там дальше? – густые ресницы дрогнули.
- Я - весь внимание княгини. И ваше тоже, - он улыбнулся; я почувствовала по голосу.
- Мы хотели бы для начала взглянуть на жертву вчерашнего убийства.
Ну, да. Чего церемонии разводить? Прямо сразу – и к покойнику. Правда, насчёт «мы» Милка слегка преувеличила. Это ей привычны подобные зрелища, а я, даром, что в одном учреждении работаем, больше имею дело с документами, любоваться же на усопших – увольте!
«Врио посла» удивился. Очень. Одна бровь вопросительно изогнулась.
- К чему? Расследование окончено. Результаты получены. Всё предельно ясно.
- Это вам ясно, - Милка сощурилась, - а я прибыла лишь сегодня вечером и кое-в-чём хотела бы разобраться сама. Но с интересом выслушаю и вашу версию. Потом.
- Не стоит тревожить понапрасну прах керсана. Я вам расскажу всё, что захотите узнать. В подробностях, - он чуть поклонился Милке; в глазах мелькнула ирония.
- Отлично, я согласна, - покладисто кивнула Милка. Её не так-то просто пронять! Зулхад- Али-… ещё не знает. – Но великому султану будет доложено, что его доверенный сотрудник намеренно чинит препятствия независимому следствию, поскольку имеет в том собственный корыстный интерес и опасается, что княгиня нечаянно обнаружит сокрытые факты, подтверждающие сие заявление.
С минуту «Али-Баба» оценивал серьёзность намерений княгини и её компетентность. Опять улыбнулся.
- Ваши мысли и выводы – это то, что принадлежит лишь вам. Вряд ли султан ими заинтересуется. А я всего лишь хотел уберечь вас от зрелища недостойного женским взорам, - он перевёл взгляд на меня. – Женщина должна лицезреть лишь прекрасное! Лишняя же трата времени не принесёт никому пользы, каждый час стоит беречь, ведь жизнь так коротка!..
- Ничего, - буркнула Милка. – У меня есть время. Я в отпуске.
- Ну, хорошо, - устало вздохнул Зулхад- Али-Баба. Сдался-таки!
В сопровождении самого и двух его служанок мы спустились по узкой лесенке, что вела на этаж ниже прямо из покоев Зулхада в небольшую комнату. Незапертую.
- Прошу, - распахнул узкую дверь.
Два маленьких решётчатых окошка под потолком, стол, застеленный атласом, ниспадающим до пола мягкими складками, пара тусклых светильников, курительные палочки, источающие сандаловый аромат, - вот и всё, весь интерьер. А! Ну, ещё покойный посол, конечно, мирно возлежащий на столе этаким Монбланом под полупрозрачной кисеёй.
В глазах Зулхада снова мелькнул смешок, неподобающий обстановке, но отразивший его мнение о назойливых дамочках. Хотят посмотреть? Да, пожалуйста! Чего бы они там понимали? А вот в этом он как раз и ошибался, но мы не стали разубеждать. До времени.
Милка проскользнула внутрь. Служанки не пустили её к столу, но одна из них чуть приоткрыла кисею над лицом посла.
Я осталась за порогом.
- А вы? – поинтересовался Зулхад, сделав приглашающий жест.
- О, нет-нет! Я… нет!
- Понятно, - улыбнулся он.
И чего тебе понятно? Что я покойников боюсь?
- Вы не столь ретивы, как ваша госпожа. Не столь резки.
Он опустил ресницы.
- Ваши руки, - слегка коснулся моей ладони, - выдают натуру чувствительную и мягкую. Это истинно женские качества, которые воспеваются поэтами моего народа.
- Как скромность и непритязательность, - прибавил с лёгким поклоном. И на что сей намёк? На мой бедный сарафанчик?
- То, что судьба тебе решила дать, - процитировала я Хайяма, - нельзя ни увеличить, ни отнять. Заботься не о том, чем не владеешь, а от того, что есть, свободным стать!
- Чьи это стихи?? Ваши?
- О, нет. Одного восточного мудреца.
- Очень необычно встретить в глухом и диком краю знатока восточной поэзии! Да ещё и девушку. Я приятно поражён.
- Ну, - скромно опустила глазки, - я не то, чтоб знаток. Скорее, любитель. Так, почитываю иногда. Хайям, Рудаки, Джами, ибн-Хазм.
- Не слышал, - покачал он головой. – Вы образованнее меня! Прочтите ещё что-нибудь. Прошу!
- Чтоб мудро жизнь прожить, знать надобно немало. Два правила запомни для начала: ты лучше голодай, чем с кем попало есть, и лучше будь один, чем вместе, с кем попало.
- Я потрясён!
Убрал с лица край чалмы, взял мою руку, прижал к губам. В глазах его сиял неподдельный восторг. Я с интересом взглянула на лицо мастера тонкого флирта. Молод, по-восточному колоритен. Пухлые губы, смуглая кожа, нос с аристократической тонкой горбинкой. Вполне красив. Но не в моём вкусе. Если уж на то.
- Пошли, - мрачная Милка покинула комнату, а следом служанки аккуратно прикрыли дверь.
- Уже всё? – удивился Зулхад, опять нацепив на лицо свой шарф. – Так быстро?
- Идём, Тонь.
Не глядя на «Али-Бабу» княгиня стремительно прошествовала к лестнице, жестом велев мне следовать. А она входит в роль! И, похоже, ей нравится.
- Ты не забыла скомандовать «к ноге!»? – Я её еле догнала.
- Не сердись, Тонечка. Я… в некоторой прострации, - она помахала рукой.
- А что случилось? Ты что-то увидела?
- В том-то и дело, что ничего. Эти шемаханские церберши мало того не подпустили ближе, чем на три шага, так дали взглянуть только на верхнюю половину лица. Да ещё и в свете двух свечек – ха! Для бедной родственницы, явившейся проститься с любимым дядюшкой, может, оно и достаточно, но не для экспертного заключения.
Она уселась за стол, подперла подбородок ладонями.
- И всё же…
- Что?
- Всё же я специалист, а?
- Конечно! И очень хороший!
- Лесть неуместна, моя дорогая! Так вот, они не учли, что я всё-таки специалист. До окончательных выводов ещё далеко, но… мысли имеются. Правда, как это нам поможет вычислить убийцу?
- Говори, не томи! Чего узрела?
- Если нож в сердце и имел место быть, - она устало потёрла лицо кончиками пальцев, - то пятьдесят на пятьдесят, что не он явился причиной смерти.

* * *

- О чём ты говорила с Али-Бабой?- Милка уложила голову на руки на краю широкой бадьи с горячей водой и розовыми лепестками. Прикрыла глаза. Только что не мурчала от удовольствия! Одна девушка терла княгине спинку, вторая поливала из ушата.
- Да ни о чём особенном, - пожала я плечами. Сидела на скамеечке у двери бани в чистой льняной рубахе, уже помытая и напаренная. Самостоятельно. Спинку мне никто не тёр. Ранг не тот.
- Ну, конечно! Вы ворковали, аки голубки, пока я делом занималась.
- Тебе показалось. Он пытался немножко флиртовать со мной, только и всего.
- Эт-то хорошо! – Милка томно протянула служанке руку для намыливания. – Потому что тебе предстоит c ним…
- Слушай-ка, царица Клеопатра, - перебила я подругу, - может, перестанешь командовать? Я сама знаю, что мне хорошо, а что не подходит!
- Тонь! – она открыла глаза, махнула девкам, чтоб те выкатились за дверь. Вылезла из бадьи, накинула на свои кости простыню. – Тонечка, я не хотела тебя обидеть, но ты ж понимаешь, что у нас катастрофически мало времени. Надо использовать любую возможность! Раз этот внебрачный принц проявил к тебе интерес, будет откровеннее и легче пойдёт на контакт. Его ж надо допросить! А от меня он шарахается, заметила?
- Ты – княгиня! Вроде как, - хмыкнула я. – Государь может не потерпеть фривольностей со своей дамой. Поэтому.
- Может, и поэтому, - она задумалась.
- А почему «внебрачный принц»?
- Ты видела, как он держится? Манеры, речь… Роскошь любит. Он явно голубых кровей! Но на второй роли. Помощник посла. Фи! Во все века и времена подобные должности даровались вторым и третьим деткам. Чаще плодам шалостей. Вроде, и обласканы, и в то же время это – потолок их карьеры.
- В Европе таких отправляли в монастырь. В лучшем случае.
- То – в Европе. На Востоке другое отношение к детям. Тем более – к сыновьям.
- Так ты думаешь, Зулхад имеет отношение к убийству? Из-за претензий на трон? Например.
- Ничего я не думаю, - буркнула Милка. – Не над чем пока думать. А гадать можно, о чём угодно. Расспросить придётся.
Она глянула на меня из-под мокрых ресниц.
- Тебе придётся, Тонечка.
Дверь приоткрылась. Девчонка лет четырнадцати заглянула в щель.
- Государь зовёт, Пресветлая! Облачаться изволите?
- Сама оденусь. Ступай, - махнула рукой «Пресветлая». – Скажи, сейчас буду.
Но облачаться не торопилась. Плотнее завернулась в простыню.
- Мчаться по первому зову неприлично. Пусть подождёт. Минут десять погоды не сделают.
Я только головой покачала.
Было далеко за полночь, когда, наконец-то добралась до постели. Чувствовала, что с ног валюсь от усталости, что голова распухла от мыслей и предположений. Думала, засну, не успев коснуться подушки, но ворочалась на травяной перине – или тюфяке? - источающей запах мёда и лета, ещё долго.
И какая-то непонятность беспокоила ум. Что – я так и не могла уловить. Подсознание о чём-то хотело сообщить, о чём-то важном. Наверное. А я никак не слышала. С этой мыслью и уснула. Вернее, провалилась в глубокую тьму без снов.

Асфиксию, сиречь удушье диагностировала моя подруга–медэксперт. С большой долей вероятности именно удушье явилось причиной смерти посла.
- Но без вскрытия, - покачала головой Милка, - или, как минимум, более детального осмотра судить трудно. Может быть приступ астмы, может инфаркт. Даже аллергический шок. А может посол просто подавился.
- А как же нож?
- Не знаю. Мне посмотреть не дали. И вот я думаю, здесь что, врача нет?- она потёрла лоб. - Ну-у… - попыталась вспомнить, как именовали медиков в старые – очень старые! – времена. – Знахаря, волхва какого-нибудь? Целителя? Который мог бы авторитетно диагноз поставить. И не пришлось бы нас с пляжа выдёргивать. Решали б сами свои головоломки.
- Есть, - я улыбнулась углом рта. – Костолом. М-м-м… костоправ. Зуб выдернуть может. Подорожник знает!
- И всё?? Один костолом?
- Нет, почему? Есть бабка-ведунья. Та попрофессиональней. Но живёт в трёх днях пути. Пока привезут…
- Могли доставить её через Проход.
- Проход сил много отнимает, ты ж почувствовала?
- О, да!
- Ну, вот. А бабка древняя очень. Нельзя ей через Проход.
- Угу. И у нас один день, чтобы распутать клубок без начала и конца.
Она опять потёрла лицо.
- Спать хочу, сил нет. Давай отдохнём, а завтра додумаем. Может, чего и придумаем. На свежую голову.
Я не стала возражать.

* * *

- Добрэ утрэнэ, купавна! – вкрадчивый шепот над ухом заставил меня вздрогнуть.
Лем с грацией гимнаста перемахнул через перила лестницы и возник передо мной с блуждающей довольной полуулыбкой на физиономии. Даже веснушки сияли радостью. В свете дня он выглядел значительно взрослее. И в росте, вроде как, прибавился.
- Фу, ты! Напугал! – отмахнулась я.
– Искала меня?
И опять что-то неуловимо знакомое пронеслось в мыслях.
Пристально вгляделась в его лицо.
– А ну-ка, улыбнись пошире!
Удивился.
- Зачем?
- На клыки хочу взглянуть. Лем, ты… оборотень?
Насупился.
- Я человек.
- Тогда чего боишься? Улыбнись!
- Я не умею оборачиваться, - процедил нехотя. – Дед мог. Отец. Дважды в год. А я не могу.
- Понятно, - кивнула. – Но кое-что ты унаследовал – походку, клыки… А князь знает?
- Князю важно, чтоб человечину не жрал. В остальном он разницы не делает, – и прибавил:
- А ты? Ишь, глазастая!
- Если учесть, что в прошлом году один из ваших собратьев чуть не полакомился мной, - ответила уклончиво, - то настороженно слегка отношусь. И не тебе меня осуждать. Но при всём том мне требуется твоя помощь.
Он улыбнулся. По-волчьи. Лишь слегка раздвинув губы.

- Мне нужно-то всё ничего! – Милка, сжав кулаки, мерила горницу шагами. Три - туда, три – обратно. - Минут тридцать. И у нас хоть какая-то зацепка будет.
- Ты что, вскрытие собираешься проводить?! – испугалась я.
- Это было бы оптимально, но… Нет. По минимуму. Тонь, ну, отвлеки Али-Бабу хотя бы на часик, а? Для дела же!
- Может, чего другое придумаем? Я однажды уже ходила на свидание «для дела», - заметила мрачно, - и чуть не поплатилась.
- Помню, - Милка уселась рядом со мной, взглянула умоляюще, потом обняла. – Я всё помню, милая. Но не посылать же к принцу сенную девку. И вдруг получится что-то выведать ценное. По крайней мере, наша совесть будет чиста. Что могли, сделали.
- Мне надо обдумать, как и что.
- Конечно. Когда будешь готова, скажи.
Сколько романов читала, фильмов смотрела, - если юным девам приходится браться за расследование, распутывают преступления, не чета нашему случаю – со сложными, многоэтажными композициями, погонями, перестрелками, похищениями…. Успевая при этом влюбиться, устроить личную жизнь, купить домик на побережье. И всё так легко и увлекательно! Даже если не легко, всё равно увлекательно. Проявляя чудеса смекалки и отваги.
Вот бы одну такую сыщицу нам сейчас! Мэри Стью без страха и упрёка. Без угрызений совести, что придётся актёрствовать и обманывать. Во имя блага, конечно, во имя дела! Только легче ли от этого?

* * *
- Входите!
Зулхад–Али-Кемтур сделал приглашающий жест, улыбнулся. Чалма не скрывала на сей раз ни его лица, ни иссиня-чёрных атласных кудрей до плеч. И вообще, одет был по-простецки, можно сказать, по-домашнему, вечернему. Не при параде. Шаровары, просторный шёлковый халат, перехваченный на талии красным шарфом и являющий миру смуглую волосатую грудь владельца.
Ходил босиком. Почему бы нет, коли полы сплошь застелены толстыми узорчатыми коврами?
Тоже что ли разуться? Неудобно вроде. И опять же разгуливать по такой персидской роскоши в уличной обуви как-то уж совсем плебейски. Ладно. Потерпит. Я шагнула через высокий порог в его резиденцию – отведённые посольству несколько комнат во дворце князя.
- Я знал, что меня не оставят в покое до приезда султана, но всё равно рад. Рад, что пришли именно вы. Садитесь, прошу.
Он налил из пузатой бутылочки густого красного вина в серебряный стаканчик, протянул с улыбкой.
- Это редчайший напиток из сокровищницы самого императора.
- Благодарю, - ответила сухо. – Но я не пью. Даже редчайшего и из сокровищницы Самого. Я хотела поговорить, если вы не против.
- Хм, - Пожал плечами, выпил сам. Поставил стаканчик на столик. – Жаль, что вы отказываете себе в изысканном удовольствии. Ну, хотя бы фруктами я могу вас угостить?
Я взяла с серебряного подноса сливу размером с теннисный мяч. Надо быть полюбезней. Хотя бы ради Милки, которая улучит момент и проскользнёт к усопшему послу. Не представляю, правда, как. Но она рискует куда больше! И трудности придают ей азарта. А я бы вот не смогла!..
- Говорю сразу, чтобы не осталось недомолвок, я не убивал!
Слива выпала из моей руки, покатилась со стола и утонула где-то в ворсе ковра.
- Что, простите?
- Вы ж для этого пришли? Узнать, не совершил ли я чего противоправного? Так к чему тянуть время?
- Я помню, - кивнула растерянно. – Вы сетовали, что жизнь слишком коротка.
- Вот именно! Давайте ценить каждый её час! Зачем обсуждать смерть? Тем более что уже ничего не изменить, раз она случилась. Лучше поговорим о приятном. О вас.
Он снова налил вина в два стаканчика. Один протянул мне.
- Я настаиваю! – вкрадчиво так произнёс. Пригубила из вежливости. Крепкое, терпкое, сладкое. Но вобщем-то не сказать, что потрясло воображение. Вот в голове сразу слегка зашумело. А это не есть гуд!
- Чувствуете, какой букет?- покачал стаканчиком, понюхал с наслаждением. - Вино настояно на десяти травах. У вас тонкий вкус, я уверен, что вы оцените!
- У керсана были враги?- Я постаралась вернуть беседу в нужное русло. – Кто-то мог желать его смерти?
- Конечно, мог. У человека такого ранга всегда много завистников, - он опять наполнил стаканчики.
- Это при дворе. У вас там. А здесь? Вы кого-нибудь подозреваете?
- Подозрение – это ещё не факт, не так ли? – Он улыбнулся одними глазами, подвинул блюдо с фруктами. – Угощайтесь, прошу.
- Благодарю, - я опять взяла сливу. Другую. – А что есть факт? В данном случае?
- В данном случае – о, как же это скучно и грустно! – в данном случае это нож со следами крови и князь со своим подручным, покидающий покои посла, и которого видели, по меньшей мере, трое моих людей. После его визита посла нашли мёртвым.
- Так вы подозреваете Влада? – ужаснулась я. – Но зачем ему?! Вот как, по-вашему, зачем?!
- Мотивы поступков князя мне сокрыты. Если захочет, сам сообщит о них императору.
- Вы упомянули, что Влад заходил не один. Кто был с ним?
- Откуда же мне знать всех его слуг? – развёл руками принц. – Молодой нахальный челядник с рябым лицом, весь в крапинку, – всё, что могу сказать. Видел его краем глаза. Только с псарни, наверное, судя по запаху.
Лем! С Владом был Лем!
- А нож? В смысле орудие убийства. Что за нож и где он? Я могу взглянуть?
- Конечно, - обезоруживающе улыбнулся Зулхад. – У меня как раз секретов нет.
Хлопнул в ладоши и одним словом приказал что-то явившейся служанке. Взял стаканчик с вином, поклонился слегка.
- За вас! Такую умную и проницательную девушку! – сделал глоток. Потом прошествовал к низенькому шкапчику, отпер дверцу, что-то достал и вернулся к столу. Но не сел на подушки напротив, как до этого, а зашёл мне за спину.
- Я хотел бы сделать небольшой подарок. В знак расположения и благодарности за приятное общение.
На мою грудь легло ажурное золотое ожерелье с рубинами и какими-то жёлтыми камушками – не опознала, что за камушки; не знаток! Но так всё сверкало и переливалось, так тонко и искусно выполнено, что не могло не вызвать восторг.
- Как красиво!
- О, да! Это работа индийских мастеров золота. Из коллекции султана.
- Но я не могу принять! Это… это неправильно.
- Почему? – вскинул бровь Зулхад. – Носить не обязательно. Вижу, что ты девушка небогатая, так что можешь продать, купить домик. А я… буду иногда приезжать. В гости.
- Интере-е-есное предложение!
- Ты не так поняла, - он снова налил вина. – Ничего предосудительного. Я – эстет, люблю всё прекрасное. А ты по восточным канонам просто идеал красивой женщины!
- Я? Идеал??
Поставил чарку на стол, улыбнулся уголками губ.
- Ты можешь не осознавать собственного совершенства, но это и не главное. Главное, что видят мои глаза, и чувствует моя душа.
- Красиво будет – домик на пепелище. Среди дымящихся руин, что ваше войско оставит от здешних городов и деревень.
- Хм! – качнул он головой. – Зачем же так фатально? Всегда надо верить в будущее! В лучший исход!
- Угу, - я потёрла виски. Голова гудела всё сильнее. То ли с непривычки – я алкоголь вообще не употребляю! То ли что-то подмешано в вино… Но Зулхад пьёт из той же бутылки, и ничего!
- Можно окно открыть? Душновато.
Вошла безмолвная служанка, с поклоном подала принцу прозрачную коробочку. На чёрном бархате в ней покоился золотой кинжал, украшенный самоцветами, затейливой резьбой. Изысканная вещичка, но отнюдь не игрушка и не столовый прибор. Тускло поблёскивало тонкое, остро заточенное лезвие. Рукоять со специальными пазами для пальцев напоминала кастет. Кинжал выглядел опасным очень дорогим.
На лезвии бурым отпечатком темнела запекшаяся кровь.
Коробочку Зулхад не открыл, позволив рассматривать нож только сквозь стекло.
- Тоже из сокровищницы султана?
- Нет. Но его подарок. Делали по специальному заказу известные мастера ювелиры и оружейники.
Он положил коробочку в шкапчик, запер на ключ.
- Сохраню на память о брате.
- Керсан был твоим братом?!
- Братом по отцу, - кивнул Зулхад.
Чутьё Милку не подвело! Он действительно принц!
- Тогда потеря для тебя вдвойне тяжела. Соболезную.
- Благодарю, - покачал головой. – Но от чувства вины мне не избавиться теперь никогда, ведь это я посоветовал султану назначить брата сюда послом.
Опять налил вина, подсел ближе.
- И всё же вернёмся к приятной теме. К тебе. Я хотел бы… - потёк в уши вкрадчивый шёпот.
- Госпожа княгиня требует пред свои очи наперсницу! – Гаркнул Лем, возникший на пороге в сопровождении двух стражников.
Зулхад отшатнулся от меня. Шагнул к окну, так и закрытому наглухо, несмотря на просьбу.
- Как смел ты без доклада…?!
Голос принца, полный холодной ярости, Лема не испугал.
Парнишка худенький, а сильный! Сгрёб меня с подушек одной рукой. Его помощь оказалась кстати, потому как ноги не очень хорошо меня слушались, да и перед глазами всё поплыло.
Драгоценное ожерелье с тонким звоном соскользнуло с моей шеи на ковёр.

Опять коридоры, лестницы – вот ужас какой! – галереи, снова коридоры. Не дворец, а лабиринт Минотавра. Преогромный!.. Или я уже сплю наполовину и кошмары вижу?
- Лем, ты у керсана был? Перед тем, как его… как он умер. С Владом.
Мне казалось, говорю внятно и твёрдо, а Лем потом сказал, что бормотала почти неразборчиво. Но я старалась! Изо всех сил продолжала работать, хотя очень хотелось пристроиться где-нибудь в уголке калачиком; и чтоб никто не трогал. Часиков шесть-восемь. Роскошное желание!
- Ну, был, - он встряхнул меня чуток. – Ножками двигай, милая, хоть немного.
- Ага. Прости, - похоже, висела на пареньке кулём.
- Грубый мужик этот посол, - продолжал он. – Толстый, морда мясистая. Голос раскатистый. И любил всё грубое и большое. Сабли-ятаганы, щит, - такие тяжелые, еле поднял. Он дал потрогать, хвалился. Не то, что приспешник его этот, Зулхад, – только алмазы свои полирует, да личико в платочек заворачивает. Наверное, из страха, а ну, как солнышко опалит, да ветерок обдует, так усы и улетят!
- У него нет усов.
- От тебя он не прячется? Вот сквалыга!
- А нож? Золотой, с каменьями. Видел?
- Видел. На столе у него. Тож подержал. Неудобный. Баланс плохой и в руке не лежит.
- Тонечка, что с тобой, дорогая? – залопотала Милка, когда я пред очи княгини предстала в слегка невменяемом состоянии. Приказала уложить меня на кушетку, сунула под нос пузырёк с чем-то резко вонючим. Я сказала: «М-м-м!», протестующее мотнула головой и… провалилась в мягкую тьму. Ну, хоть голова гудеть перестала.


* * *

- Меньше всего я ожидала, - сощурилась Милка, - что ты напьёшься в столь ответственный момент! У нас времени почти не осталось. Султан прибудет рано утром. Уже приехал гонец; начали готовиться к встрече.
- Может, всё не так плохо, а? – я попыталась сесть. О-о-о, моя голова!
- Вот, - княгиня подала мне свёрнутое полотенце, - приложи лёд.
- Ага. Спасибо… Ты ж знаешь, я не пью.
- Я знаю, что ты не умеешь пить, - с нажимом произнесла Милка. – Хотя в данной ситуации, наверное, нам ничего другого не остаётся.
- Надо… верить в лучшее… Мне бы попить чего-нибудь. В горле пересохло.
- Естественно! Я распорядилась уже. Сейчас принесут горячего морса.
- Давай, - попыталась собраться с мыслями, – к делу. Тебе удалось осмотреть… усопшего.
- Конечно. Для чего ж я рисковала! Пока кое-кто…
- Мил, - взмолилась я. – без нападок, а? Потом всё выясним и претензии выскажем.
- Хорошо.
Служанка принесла поднос с дымящимся кувшином и двумя кружками. Я залпом выпила горячую кислую бурду, которую тут называли морсом. Налила ещё.
Милка пить не стала.
- В левой подреберной области трупа… - начала она профессиональным тоном.
- Мила!!
- Ладно. На левом боку посла действительно присутствует резаная рана, которую мог нанести предмет с тонким лезвием, возможно кинжал.
- Ага, - я расправила полотенце, снова приложила к голове. - Я его видела. На нём кровь.
- На каком расстоянии?
- Сантиметра два-три от кончика.
Милка кивнула.
- Это подтверждает мой вывод. Труп… то есть посол имеет внушительный слой подкожной жировой клетчатки. Ты сама видела – мужчина крупный и толстый. Глубина же пореза такова, что - какой там удар в сердце?! – до мышц еле дошло. Так пырнуть мог разве что пятилетний ребёнок. Буде его убийцей назначили. Только что-то я маленьких детей тут не видела.
- Понятно. А от чего же он умер?
- Вот это самое интересное!..
- Только без подробностей, пожалуйста! Один вывод.
- Возможно отравление.
- Бутылки с вином из коллекции там не нашли? – пробормотала я.
- А возможно и сильная аллергическая реакция. Отравление через воздух. Он что-то вдохнул. Отёк гортани, воспалённые слизистые…
- Я просила без подробностей!
- Ладно-ладно.
- Зулхад сказал, что керсана зарезал Влад. Во всяком случае, князь был последним, кто его видел. Живым.
- Зачем князю провоцировать войну на собственную голову? Да ещё обставлять всё таким нелепым образом?
- Одного не пойму, - я налила себе морса полную кружку и осушила её. – Если использовали яд… Или кинжал отравили?
- Нет. Рана чистая. Посол именно вдохнул нечто. Я ж тебе говорила, гортань…
- Помню-помню, - перебила я. - Не продолжай. Просто больше-то никто не пострадал? Как это может быть?
- В принципе, - пожала плечами Милка, - если есть доморощенный химический гений…
- Сложно слишком. Керсана назначили послом буквально накануне. Просчитать такую комбинацию, чтобы подставить князя и не оставить при этом следов, ни у кого времени не хватило бы. И не верится, что здесь кто-то поднаторел в интриганстве, достойном парижского королевского двора. Что-то тут не сходится.
- «Шерше ля фам», как говаривали в королевском дворе Парижа. Вдруг тут замешана коварная красотка, жаждущая отмщения за поруганную честь. Например?
- Ты устала, да? Я тоже устала, - я вздохнула, подошла к окну. Ночь благоухала кулинарными ароматами, ярко светилась кострами, на которых прямо во дворе жарили туши быков, мелкую дичь и птицу – готовились к приезду императора.
Эх, и что же будет через несколько часов?!..
- Может, всё-таки не яд, а банальнейшая аллергия? Только доказать мы не сможем, потому что аллерген без анализов так-то определить непросто, а уж в условиях дефицита времени…! Можем только заявить, что убийства не было. Если султан поверит. Если захочет слушать.
Я отвернулась от окна. Головная боль прошла, но хотелось на воздух! Чтоб обдало холодом и свежестью, прояснило разум.
- Пойду вниз. Подышу.
Милка кивнула, молча и сосредоточенно разглядывая маникюр на своих тонких длинных пальцах пианистки.
Я спустилась на стадион, именуемый тут двориком, на котором вполне могла разместиться небольшая деревенька – домов так с десяток. Это только задняя часть, хозяйственная.
Даром, что здесь кухарили, разделывали дичь, чистили овощи, - было очень чисто. Всюду сновали шустрые подростки-подмастерья, поварята, быстренько убирали, вытирали и заметали. Никакого мусора, никаких мух, никаких сторонних запахов, кроме ароматов готовящихся яств. Но каких ароматов!.. Зулхад с его обонянием, наверное, слюнками истёк даже при плотно закрытых окнах.
Я пристроилась на брёвнышке возле стены терема. Смотрела в ночь, смотрела, как в небо летят искры из костров, слушала, как далеко за лесом волчьим пением переговариваются оборотники. Смотрела на людей, трудолюбиво суетящихся на дворе и, возможно, не подозревающих о том, что их ждёт в скором времени, когда фартуки поваров и кузнецов придётся сменить на кольчуги и кирасы, а метёлки, поварёшки и молоты – на копья и луки. Или чем они тут воюют? Простые, открытые, работящие, где-то в чём-то наивные, - им придётся сражаться, а всё потому, что я никак не могу сложить части головоломки.
- Девка! Эй! – окликнул вдруг крупный мужик, орудовавший до того кочергой в огромной печи. Оттёр пот с раскрасневшегося от жара лица. Я оглянулась вокруг – кого зовёт-то?
- Да ты, ты! – кивнул мне. – Воды принеси напиться.
И вернулся к своей топке. Я быстрее бы поверила, что это адское пламя гудит в плавильне, но то – всего лишь хлебная печь!
Сбегала к колодцу, зачерпнула ледяной влаги в деревянное ведро, само по себе уже тяжёлое, пустое. А уж с водой…! Еле дотащила. Пекарь подхватил его, сделал несколько жадных глотков, остальное вылил себе на голову. Встряхнулся, ухнул довольно. Потом открыл заслонку печи и огромной лопатой – я б спать на ней могла! – достал с дюжину караваев, аккуратно стряхнул их на широкий, выскобленный до белизны, дощатый стол.
Подскочили поварята-подмастерья и уже маленькими лопатками заполнили пышущее нутро печи следующей партией хлебов.
Пекарь устало опустился на лавку у стола. Оторвал от каравая изрядный кусок, полил мёдом из стоящей тут же расписной бадейки, протянул мне.
- Держи!
- Я… спасибо, но… - попыталась слабо возразить.
- Да бери ж быстрей!
Пришлось взять. Другой кусок, вдвое поболее, пекарь отломил для себя.
Я держала обеими руками огромный горячий ломоть, капающий мёдом, исходящий паром и волшебным запахом свежеиспечённого хлеба, и с восторженным ужасом думала, как же это всё съесть?! - Ага! Салатики и яблоки наша привычная еда!
Пекарь уже дожевал свою порцию, отломил ещё. Вслушался в зазывные рулады за лесом.
- Ишь, надрываются, - покачал головой. – Не люблю я этих волколаков! Воют и воют всё!
- Почему воют? Поют! Красиво даже.
- Тебе нравится? – хмыкнул он. – Вот таких, как ты, они и заманивают. Вытьём.
- А разве, - я слизнула с пальцев стекающий мёд, - разве князь не запрещает им есть людей?
- Да не есть! Кто ж говорит, что есть? Девок молодых они зазывают. В жёны берут. Потому как, ежели только со своими скрещиваются, быстро на зверей исходят. Вот и приходится свежей человечьей кровью породу подправлять.
- Надо же! – только и нашлась, что сказать в ответ.
- Ты не знала? Вот так. Когда в деревне девка исчезает вдруг, всё! Первым делом ищи волка!
«Ищи волка»… Хм! Ищи волка... Точно!
Я вдруг поняла, что именно неправильного мне тут чудилось. Мысль, спрятанная в подсознании, явилась, наконец, и кое-какая картина начала смутно вырисовываться. Что ж, лучше позже, чем никогда. Или ещё не слишком поздно? Надеюсь.
Как бы звучало классическое изречение, если вместо «фам» поставить… «Волк» по-французски «люп». Вроде бы?.. «Шерше ле люп»! Ищите волка, господа! Ну, конечно!
Соскочила со скамейки, чмокнула удивлённого пекаря в колючую щёку.
- Спасибо тебе, дяденька!
Запыхалась, пока по всем лестницам и галереям мчалась в светёлку, где унылая Милка по-прежнему предавалась размышлениям. Остановилась на минуту перевести дух. Подруга с удивлением воззрилась на меня.
- Зови князя! И распорядись, чтобы Али–Бабу пригласили. Речь держать буду.
- Ух, ты! Что-то придумала?!
- Да. Только не спрашивай. Начну сомневаться и растеряю весь азарт. А ведь как при устном экзамене уверенность – половина успеха. Причём, бОльшая половина.
- Ладно, - пожала плечами Милка.
- А сама сядь, знаешь, куда? Во-о-он в тот угол.
Я прикинула расстояние.
- Ага. Нормально будет.
- Почему всего лишь туда? Может, вообще за дверь? Или на улицу. Для надёжности.
- Я просила не спрашивать, - умоляюще сложила руки.
Княгиня фыркнула, но потащила – сама! – тяжелое резное кресло в указанный угол подальше от двери.

- Итак, - оглядела аудиторию. Пять пар глаз – мы пригласили ещё поверенного князя и человека из свиты Зулхада – внимательно за мной следили. «Я собрала вас здесь, чтобы сообщить…» вертелось на языке. Еле справилась.
- Итак, господа, с княгиней Миэлой мы провели небольшое расследование причин смерти уважаемого посла. В вашем присутствии, как свидетелей, - кивнула царедворцам, - и вам, как заинтересованным сторонам, - поклон князю и восточному принцу, - хочу сделать заявление. Мы выяснили даже по скудным, предоставленным нам сведениям, что убийства не было.
Зулхад хмыкнул под своей чадрой, князь улыбнулся углом рта, челядники смотрели на меня с интересом. Оба. Но никто не перебил.
- Или, вернее, явного убийства. В той его форме, в которой уважаемый Зулхад-Али-Кемтур собирается представить императору.
Зулхад опять хмыкнул. Ну-ну!
- Имеет место быть ряд обстоятельств, стечение которых, случайное или намеренное, привело к гибели керсана. Однако то – не яд, не верёвка и, уж конечно, не кинжал, который высокородный принц, - я улыбнулась Али-Бабе, - хранит как улику со следами крови. Дело в том, что у керсана была болезнь, которая в течение жизни может никак не проявить себя, если нет причин, инициирующих её. Редкая форма аллергии. На шерсть. Не на любую, а только на волчью! Точнее – на волчий запах. А что есть запах? Это микро-частички вещества; слюны, волосков. Причём посол мог и не подозревать о своей особенности, если ни разу в жизни не видел волка достаточно близко.
- Волк – та же собака! Что ж он и собак не видел? – поинтересовался княжий челядник. Хохотнул, покачал головой недоверчиво.
- Волк, хоть и относится к псовым, всё же несколько отличается от мосек жучек и рексов.
- От кого??
- Неважно. Просто волк – это Волк!
Влад молча согласно кивнул. Я продолжила.
- С момента, как мы с княгиней прибыли, мне не давала покоя мысль, что тут что-то не так, чего-то не хватает… И вот поняла! Не хватает собачьего лая. Большой двор, огромное хозяйство посреди почти дикого леса – и ни одной собаки! Разве такое может быть?!
Оглядела внимательно слушающую аудиторию.
- Может! Если вокруг волки. Волки в человечьем обличье. Вервольфы, ликантропы. Оборотники, одним словом. Какая собака может поспорить с волчьим чутьём и слухом? С волчьей реакцией? Разве нужна тут лишняя охрана?
Князь молчал. Но не удивился моему открытию. Конечно, оборотник тут не только Лем. И прекрасно он знает.
- Не могу сказать, сколько здесь вервольфов, явных или скрытых. Потому что последние - практически люди, почти неотличимые для несведущих. Такие, как Лем, унаследовавшие лишь ряд признаков – походку, клыки… И ещё характерный запах! Неявный запах, не резкий, но достаточный, чтобы спровоцировать приступ удушья после контакта с вервольфом.
- Сроду о подобном не слыхивал! - хлопнул ладонями по коленям свидетель стороны ответчика, то бишь князя. –

206 просмотров

///

Богиня Денег Лэкшими.

Это - Богиня Денег Лакшми. Скопируйте в дневник и через 4 дня она принесёт Вам деньги. Вы получите неожиданные деньги.

ЗАКОЛДОВАННЫЙ ГОРОД


Посвящается моему другу Лео


- Н-да, - профессор Медведев положил в общую стопку на столе последний лист с эскизом и принялся набивать табаком старинную трубку. За эту страсть – курение трубки - в Академии его прозвали Холмсом. Прозвище шло ему. Хотя профессор не отличался страстью к расследованиям, вид всегда имел такой, словно стоит на пороге великого открытия. Прибавьте к этому чуть сощуренные глаза, наполненные усталостью и некоей запредельной мудростью, лёгкую полуулыбку, - перед Холмсом-Медведевым робели не только студенты и аспиранты… Женская же часть преподавательского состава Академии Культуры и искусств была и вовсе в него поголовно влюблена.
Молодой художник Вячеслав Графонов, в миру просто Граф, Холмса не просто уважал, а… очень уважал! И сейчас, замерев, ждал профессорского вердикта.
На ореховой столешнице, идеально чистой, с аккуратно разложенными стопочками бумаг юная муха кокетливо чистила крылышки. Граф, не сводя с неё взгляда, глухо спросил:
- И каково ваше мнение?
Профессор затянулся, эффектно выпустил кольцо дыма. Табак в его трубке чуть слышно потрескивал.
- Что вам сказать? В целом рисунки неплохие. Чувствуется экспрессия, ваши личные переживания, поэтика я бы даже сказал. Вы, безусловно, талантливы, но…
Муха на столе злорадно потирала лапки.
- Но?
- Вашим работам не хватает глубины, жизни, отражения чего-то большого, того, что лежит на уровне подсознания. Художник – это не просто умение изобразить диковинное животное, которого нет в природе, а убедить зрителя, что зверь сей существует где-то ТАМ, что он чувствует, мыслит по-своему. Средь океана живой плазмы… А всё остальное, без этого, – ремесло, не более.
Он ободряюще похлопал молодого человека по спине.
- Вы, я вижу, расстроились. Не стоит, друг мой. Не всем дано создавать шедевры. В вашем возрасте я был ничуть не менее тщеславен, - он усмехнулся. – В своё время посетил немало экспертов и любителей живописи в надежде получить желанный отзыв. Я спорил, доказывал, пытался объяснить, что иначе вижу мир… Это свойственно юности.
Новая затяжка, сопровождаемая потрескиванием остатков табака, синее кольцо дыма… Граф проводил его взглядом и угрюмо начал собирать со стола свои листы. Потревоженная муха обиженно перелетела к окну и теперь билась о стекло, тщетно желая вылететь.
- В конце-концов, - профессор выбил трубку, осторожно постукивая о край хрустальной пепельницы, - в конце-концов любая работа требует таланта и мастерского подхода. Не всем же украшать соборы фресками. Кому-то надо и шкатулки расписывать. Или кулончики. Такие, знаете, на перламутровых ракушках. Сейчас в салонах продаются… Между прочим, пользуются большим спросом.
- Угу, - кивнул Граф. – Кулончики – это круто. До свиданья.
- До свиданья.
Профессор подошёл к окну, распахнул его, впустив холодный, пахнущий дождём воздух. Задумался на миг.
Муха передумала улетать и рванула назад, в тёплую и душную глубину кабинета.
- Подождите-ка! – окликнул вдруг Медведев художника. – Зайдите на минутку… Присядьте, если не торопитесь. Хочу вам кое-что показать. У меня появилась одна идея… Да положите свои листы!
Граф послушно опять сгрузил стопку на ореховый профессорский стол. Медведев меж тем открыл маленьким ключом высокий застеклённый шкаф с книгами, достал толстый фолиант, украшенный затейливым восточным орнаментом. Чёрным по чёрному. Если приглядеться, можно было заметить, что орнамент, слегка выделяющийся тиснением на коже обложки, являл собой повторяющиеся арабские письмена.
- Вот, взгляните, - профессор открыл книгу где-то посередине и положил перед Графом. – Только руками прошу не трогать. Это раритет и очень дорогая вещь. Смотрите так.
Несколько секунд художник вглядывался в иллюстрацию на глянцевой, обработанной воском странице, потом потрясённо выдохнул:
- Невероятно!
Увитые тугими мускулами тела, горящие неземным светом глаза, напряжённые, готовые распахнуться крылья, - настолько картина была наполнена жизнью, что казалось мгновение – и дивные существа пронзят небо в стремительном полёте, мгновение – и жаркое дыхание опалит кожу, заставит трепетать от ужаса перед неуёмной силой.
- Репродукция? А где подлинник? Хотелось бы взглянуть!
- Это не репродукция, - профессор закрыл книгу, подержал её в руках, словно сожалея, что с шедевром придётся расстаться даже на какое-то время, и снова запер её в шкаф.
- Это не репродукция. Это рукописный экземпляр труда персидского путешественника, исследователя, поэта Абд Хазма. Все иллюстрации в книге подлинные, работы автора, который – заметьте! – не был профессиональным художником. По его словам, он вообще рисовал очень плохо.
- А другие картины там есть?
- Картины есть, такого же качества. Но не стоит без нужды тревожить эту книгу… Она очень старая, - пояснил Медведев. – Написана по-арабски. Вы владеете арабским?
Граф покачал головой.
- Так я и думал. Тем более ни к чему там шарить. Но вот о чём в ней говорится, я вам расскажу. Собственно, для этого и попросил остаться.
Медведев сел напротив художника, в своё кресло, снова взял трубку, однако, раскуривать не стал – просто вертел в руках и разглядывал, словно пытаясь узреть и в привычной своей вещи очередную тайну.
- «Ирем зат аль Имад». Так называется сей фолиант. «Путешествие в Ирем, город Колонн». Вы слышали когда-нибудь про Ирем?
- Нет, а где это?
Профессор усмехнулся.
- Хороший вопрос. Где… Однако, мы вернёмся к нему чуть позже. А сейчас – о книге. Так вот. В восемнадцатом веке персидский поэт, философ и исследователь Абд Хазм, путешествуя по аравийской пустыне Руб аль Кхалии, нашёл дорогу в таинственный город, построенный ещё на рубеже эпох некоей цивилизацией, возможно неземной. То, что он увидел, описал в своей книге и утверждал, что всё – лишь малая толика хранящихся там чудес, столь не похожих ни на что и столь глубоко влияющих на сознание, что эпиграфом к книге сделал странную фразу «Вошедший в Ирем никогда более не покинет его. Таким, как прежде…».
Кое-что он, как мог по его словам, изобразил, дабы проиллюстрировать свои наблюдения. Вы видели.
Большинство ему не поверило, но были и те, кто захотел сам побывать в таинственном городе, и обрести волшебный дар либо увидеть чудеса. Только повторно Абд Хазм не смог найти туда дороги. Хотя, близ места, где происходили события, под толщей земли и песка обнаружили руины древнего города. Это уже в наши дни. Там и сейчас ведутся раскопки, показываются туристам, что приносит какой-никакой доход в местную казну.
Сам же путешественник бесследно исчез, оставив записку, что возвращается в Ирем. Поиски не дали результатов. По официальной версии он заблудился в пустыне.
Я, пожалуй, зачитаю вам фрагмент перевода книги. Только прошу извинить – всё-таки я не востоковед, и иные семантические значения языка так и остались загадкой. Я нашёл им лишь приблизительный аналог.
Профессор достал из ящика стола общую тетрадь. Полистал.
- Не люблю компьютеры. Я, знаете ли, консерватор и придерживаюсь мнения, что самый надёжный модуль памяти – старая добрая рукопись… Так… где тут?... Вот! «… и стойкое убеждение, что Аллах Всемогущий и Всемилостивейший не создавал этого места, ибо явленное там взору противоречит любым догмам. Когда твёрдое не есть твердь, а жидкое не есть вода. Когда ночь не есть тьма, а день – не есть приход солнца.
Я назвал ЭТО городом, ибо в нём, не похожем ни на что на земле, ни на один ландшафт, ни на одно поселение, обитает, живёт и мыслит Нечто!..
Я дышал пламенем. Я пил звёздный свет. Мои сны исторгали материю. Моя мысль творила жизненные формы, обретающие разум.
Я прошёл по Дороге. Я лицезрел страх и блаженство. Я ничего не просил, ни о чём не думал, не пытался постичь непостижимого.
Я только шёл. И чувствовал себя богом…»
- Не следует всё понимать буквально, - Медведев закрыл тетрадь. – Абд Хазм был, прежде всего, поэтом и мыслил особыми категориями. Но несколько раз в тексте утверждается, что уже только проход через Заколдованный Город наделяет человека удивительными возможностями.
- Интересно.
- Да, - кивнул Медведев. – Но самое интересное и касающееся вас, впереди.
- Касающееся меня?
- Именно. Я вижу в вас большой художественный талант, потенциал, о котором вы и не подозреваете, и который надо лишь пробудить, дать ему толчок. Никакое чудо не принесёт пользы бездарному лентяю. Если же у человека есть задатки, грех не помочь ему. В этом вижу свой долг, как искусствоведа. Но прежде ответьте, склонны ли вы к авантюризму? Можете ли решиться совершить необычное путешествие, которое возможно повлияет на всю последующую жизнь, изменит вас, откроет глубочайшие страницы подсознания?
- Звучит неплохо, - ответил художник. – Но что из этого следует?
- Не хотели бы вы съездить в путешествие?
- Куда??
- В Эмираты для начала, в составе этнографической экспедиции. Человек, который должен был отправиться, неожиданно заболел, серьёзно и надолго, а фонды выделены, утверждены. Поздно что-то менять. Я бы и сам поехал, но у меня срочная работа, и сердце, знаете ли… Менять климат в моём возрасте противопоказано. А там жарковато. Для вас же это – уникальная возможность. Другого шанса может не представиться всю жизнь, поверьте.
От неожиданного и столь заманчивого предложения у Графа сердце забухало, как молот, однако, он постарался взять себя в руки, вздохнул и неуверенно произнёс:
- Но… я никакого отношения к этнографии… Чем я там смогу помочь?
- Этнографией будут заниматься без вас, - махнул рукой Медведев и откинулся на спинку кресла. Улыбнулся снисходительно.
- Вы поедете от моей кафедры, где только я решаю, с каким поручением и какой целью.
- И какой же целью? – осторожно поинтересовался Граф. Он никак не мог поверить в отсутствие подвоха. А кто бы поверил?
Медведев снова наклонился над столом и внимательно глянул на собеседника.
- Я хочу отправить вас в Ирем.

* * *

Всё произошло настолько быстро, что Граф, уже сидя в мягком кресле Боинга компании «Эйр Франс», выполняющего рейс в Дубай, не мог поверить ни в реальность происходящего, ни в свалившуюся удачу. Картины служили более отдохновению души, нежели пополнению бюджета, так что для жизни приходилось заниматься работой, далёкой от живописи. Скромный, весьма скромный оклад сервис-техника по цифровому оборудованию (специальность, характеризуемая среди компьютерщиков, как «подай-принеси-пошёл вон не путайся под ногами») позволил бы совершить поездку в мировой центр пляжей, отелей и курортов лет так через триста жесточайшей экономии.
Он пытался настроиться на серьёзный лад, напоминая себе, что едет не развлекаться, а по делу и весьма серьёзному, но как же не окунуться хотя бы разок в синие, восхитительно солёные воды Персидского залива, не поваляться часик (а лучше – денёк) с бокалом ледяного коктейля в руках на песочке пляжа, не полюбоваться морским закатом (вдруг удастся увидеть таинственный зелёный луч!)… Да ещё, говорят, девушки-китаянки делают восхитительный массаж. Совсем недорого!
Граф вздохнул. Сначала работа. А песочек никуда не денется. Если останется время, появится и возможность. Может быть.
Но какой там песочек! Какие пляжи и китаянки! Почти сразу после шестичасового перелёта в Дубай, пришлось мчаться на самолёт местных авиалиний, выполняющий чартерный рейс в Эр Рияд…

В столице Саудовской Аравии, в королевском аэропорту было прохладно, богато, чисто и на удивление мало пассажиров. Не наблюдалось суеты, присущей московским аэропортам, персонал работал чинно и неторопливо, объявления давались на трёх языках.
Граф сносно владел английским, вдобавок приобрёл разговорник на арабском, так что, объяснить, куда ему надо, не составило труда. Разместившись в номере маленькой аэропортовской гостиницы, он помылся и, не вытираясь, мокрым, плюхнулся на постель с белоснежным, шелковистым бельём. Жара с непривычки просто угнетала. В номере работал кондиционер, и возможно по местным меркам было прохладно, но для москвича температура в тридцать градусов по Цельсию понималась, как не просто «жарко», а «очень жарко» и «удушающее жарко»!
Несколько раз Граф бегал в душ, а под конец вовсе намочил простыню и завернулся в неё, что принесло хоть какое-то облегчение. По телевизору по всем каналам транслировали новости (и кто это сказал, что арабы любят смотреть танцы живота двадцать четыре часа в сутки?), Граф ни слова не понял из пулемётной тирады журналиста, а потом и вовсе незаметно для себя так и заснул с пультом от телека в руках.
В пять утра по местному времени явилась с предложением уборки номера горничная. Вернее, горничный, ибо женщины, если и встречались в аэропорту, то закутанные до самых глаз в какие-то длинные шарфы и обязательно сопровождаемые мужчиной. Среди персонала представительниц прекрасного пола не наблюдалось.
Столь ранней побудке Граф, само собой не обрадовался, но сон прошёл как-то сразу, так что, ругнувшись скорее для проформы, путешественник прихватил разговорник и отправился искать справочную.
«Мистер ГрафонОфф, чем можем быть полезны?»
«Подскажите, плиз, где и как мне отыскать, - Граф сверился с листиком, вложенным в разговорник. – Шейха Махмада Али ибн Рафии?»
«Шейха? А мистер ГрафонОфф не желает записаться на аудиенцию к Королю? Это проще, - вежливый, но не лишённый сарказма смешок. - Но, если мистер подождёт, то можно поискать в базе данных полицейского управления. Вдруг там что-то есть? Это не совсем законно, но выполнимо. При небольшом вознаграждении».
Граф сунул ему десять долларов, пообещав добавить ещё сорок в случае положительного результата, и присел на прохладную мраморную скамью у окна, намереваясь подождать.
- Вот чёртов шейх, - буркнул он.
- Простите? – отозвался некто рядом.
- Это я не вам! – и вдруг сообразил, что с ним говорят по-русски.
Незнакомец – молодой спортивного вида мужчина – представился Странником.
- Вячеслав. Можно просто Граф, - протянул ему руку Граф.
- О, ваше благородие - дворянин? – улыбнулся Странник с лёгкой иронией в синих глазах. - Сейчас это модно.
- Фамилия у меня Графонов. Всего лишь. А происхождение – насквозь пролетарское. Так что я не заморачиваюсь на этот счёт.
- Понятно, - кивнул Странник. – Граф, так Граф. Я не против любого расклада. А могу я узнать, о каком шейхе вы говорили?
- Да вот… Сейчас, - Граф достал бумажку и прочитал. – Махмад Али ибн Рафии.
- Рафи, - поправил Странник. – Махмад Али ибн Рафи. А зачем он вам?
- У меня к нему дело, - коротко ответил Граф. – А вы знаете, где его найти?
- Примерно да.
- Ух, ты! – обрадовался авантюрист-путешественник. – А почему примерно? Он что, на месте не сидит?
- Он принимает паломников. Последние два дня. А потом снова уйдёт в пустыню, и никто его три года не увидит.
- Паломников? Разве сейчас время хаджа?
- Нет. Месяц Зуль Хиджа в этом году приходился на январь по европейскому календарю, так что хадж уже закончился. Но паломники – не обязательно правоверные мусульмане, путешествующие в Мекку и Медину. Есть те, которые преследуют иные цели.
- А шейх им зачем?
- Мистер! – позвал вдруг паренёк из справочного окошка. – Мистер ГрафонОфф!..
Граф сунул ему ещё четыре десятки и получил взамен листик с адресом.
- Аль Кабир. Это где?
- Отсюда примерно километров пятьдесят на юго-восток. Небольшое поселение, руины старого городища…
- Да, там, вроде, раскопки чего-то древнего должны быть.
- Интересуетесь археологией?
- Я художник.
- Хотите написать портрет шейха? – улыбнулся Странник. – Скоро должен прилететь один мой знакомый из Франции. Если хотите, поедем вместе. Он тоже жаждет пообщаться с Великим.
- Тоже художник?
- Нет. Он режиссёр. Снимает фильмы о всяких чудесах, парапсихологии, НЛО… Так едете?
- Да,- чуть поколебавшись, согласился Граф.

* * *


Французский режиссёр оказался милым разговорчивым круглым человечком лет пятидесяти, лысоватым и энергичным.
- Вы любите фантастику, месье Граф? Да? Шарман! А всякие тайны? Загадки мироздания? О! Любите! Шарман! Я знал, что мы найдём общий язык, пусть даже и не французский! – он засмеялся своему каламбуру, - И, может, мы с вами вместе создадим настоящий шедевр!.. Я представляю начало так, - он вскинул руки, нарисовал ими круг в пространстве.
- Крупным планом портрет шейха, нарисованный вами.
Джип, на котором они ехали, подскочил на кочке и француз ухватился за дверную ручку.
- Я не портретист, месье Шано.
- А что же вы рисуете? – не унимался режиссёр. – Пейзажи?
- Животных, птиц… Я рисую инопланетных зверей.
- О! Как интересно! Нет, нам обязательно надо сотрудничать. Вот моя визитка. Позвоните мне. Как вернёмся, и если вернёмся… - он хохотнул, но немного напряжённо. – Н-да. Вернёмся… Как вы думаете, друг мой, - Шано повернулся к Страннику, молча разглядывающему пустыню за окном. – Всё будет хорошо?
- Конечно, - отозвался тот. – Главное – верить. Надо просто верить.
- Верить во что? – Граф переводил взгляд с одного спутника на другого.
- В Бога, наверное, - пожал плечами Шано. – Или в дьявола. Кому – как. Вот вы, во что верите вы?
- Вы о религии?
- Ну-у-у? Вообще. Вообще во что-нибудь верите? В судьбу, в любовь, в инопланетян?
- Конечно. Разве можно совсем ничему не верить?!
- Можно, – Шано отвернулся к окну. Игривое настроение француза как-то сошло на нет. Он помрачнел. – Для меня нет в жизни вещей, которые бы принял безоговорочно, без доказательств.
- Но вы же снимаете фильмы о разных чудесах! И при этом не верите, что они существуют?!
- Это не одно и то же. Я предлагаю зрителю то, что он хочет видеть, за что готов заплатить. Это всего лишь работа. И моё отношение к ней выражается лишь в качестве подаваемого материала, а не в вере в факты. Впрочем, от зрителя я тоже не требую ничего сверх заранее оговоренного. Найду что-то увлекательное, сниму и покажу. Если будет неинтересно, мой фильм не купят, а я этим зарабатываю на жизнь.
Он усмехнулся.
- Думаете, я верю в Ирем? Что его построили инопланетяне? Да ничего подобного. Это сказки! Но я о них снимаю кино. И, поверьте чутью профессионала, это обещает быть дьявольски интересно. Ключевое слово здесь «дьявольски». ТАМ что-то есть, безусловно. Не могу сказать, что именно и чем объяснить, но сделаю так, что зрители будут стонать от ужаса и восторга.
- Подождите-подождите, - помотал головой Граф. – Давайте по порядку. Что вам известно про Ирем? И откуда?
- О! Вы заинтересовались? – вновь слегка оживился Шано. – Что ж… Только на последний вопрос я не отвечу. Уж позвольте сохранить в тайне мои источники информации. Удачная коммерция – вещь капризная, и конкуренция мне не нужна.
- Я не снимаю фильмы про инопланетян, - покачал головой Граф.
- Тем не менее. Не обижайтесь.
- Да я не обижаюсь. Расскажите, что считаете нужным. Про Ирем.
- Угу. Это, друг мой, не что иное, как врата в Ад! – он сделал эффектную паузу.
- Немногое ты видел, если так говоришь, - заметил Странник, по-прежнему рассматривая барханы.
- Как же, как же! Когда моя жена сажает меня на диету, пусть кто-то возразит, что я не попадаю в персональный ад, - хохотнул режиссёр. – Кстати, я проголодался. У меня есть сэндвичи и сок. Не присоединитесь?
Он зашуршал пакетами в своей дорожной сумке, извлекая на свет огромные бутерброды с самой разнообразной начинкой – колбасой, рыбой, сыром, огурцами. На изготовление каждого ушёл целый батон хлеба, не меньше.
Странник покачал головой, отказываясь от трапезы, а Граф решил закусить, но, опасаясь, что не сможет осилить сэндвич целиком, отломил примерно треть. С удовольствием сжевал, запил соком, предусмотрительно поставленным в маленький дорожный холодильник в джипе.
Водитель-араб есть тоже не стал, хотя сока глотнул.
- Известно ли вам, мой юный друг, что такое «Аль Азиф»? – жуя, вопросил Шано Графа. Тот отрицательно мотнул головой.
- Примерно в семисотом году нашей эры арабский поэт, мистик, бунтарь Абдул-аль-Хазред написал книгу, всемирно известный труд «Аль Азиф» – «Вой ночных демонов». Об этой книге ходит столько противоречивых слухов и мнений, церковь объявила её запрещённой и еретической, - так что неудивительно, что название вам не знакомо. А про Некрономикон вы наверняка слышали.
- Слышал. Это что-то из фантастики? Лавкрафт, верно?
- Нет. Говард Лавкрафт здесь ни при чём. Некрономикон – неправильный перевод с арабского «Аль Азиф». Книга действительно существовала и существует поныне, хотя и в сильно урезанном виде, хранит удивительные тайны, уникальные сведения о потустороннем мире, о древних цивилизациях. Вот в ней-то впервые и упоминается Ирем, город, стоящий в преддверии ада, город чудес, за лицезрение коих взимается одна плата – жизнь…
Трудно судить, что там на самом деле, ибо попасть туда, а главное – вернуться! – удаётся далеко не всем. Только самые отчаянные головы предпринимают путешествие в Ирем, зачастую эти самые головы там и оставляя.
- А вы? – внезапно охрипшим голосом спросил Граф, - Вы не боитесь?
- Это моя работа – разведывать то, что потом можно выгодно продать… Боюсь, конечно, - помрачнел Шано. – Поэтому и попросил сопровождать меня в путешествии господина Странника, который уже бывал в Иреме и вернулся.
- Вы там были? – изумился Граф.
- Да, - коротко ответил тот.
- И… как? Что там? Что вы чувствовали? И видели?
- Если вам повезёт, всё увидите сами. А если нет, то и знать ни к чему.
- Как это, повезёт? Что значит, повезёт? Нам!
- То и значит. Ведь цель вашей поездки – Заколдованный город, как чаще всего называют Ирем.
- А как вы…
- Догадаться нетрудно, коль вам нужен шейх Махмад. Но лучше бы вам отказаться, пока не поздно. Может и не всё, о чём осведомлён Шано, правда, но верно одно: это дорога в Смерть.
- Не может быть, - пробормотал Граф. – Он говорил, будет трудно и опасно… Но не настолько.
- Кто говорил?
- Неважно. Человек один.
- Подумайте, юноша, хорошо подумайте.
- А почему я должен вам верить? Верить вам и не верить профессору?
- Да как хотите, - пожал плечами Странник. – Мне всё равно. Только не говорите, что вас не предупреждали.
- Но вы же были там? И вернулись! – не унимался Граф. – Если это правда.
- Правда – что вернулся? – улыбнулся уголками губ Странник.
- Господа, господа, не ссорьтесь! – вмешался Шано. – В конце-концов, не так это и существенно, и вообще, всё будет просто отлично! Уж в это-то мы можем себе позволить поверить, даже имея природную дозу скепсиса.
Он дожевал бутерброд и затолкал свои пакеты назад в сумку. Замурлыкал:
- Сава требьен! Всё будет хорошо-о-о!
Настроение у режиссёра явно поднялось.

Остаток пути Граф угрюмо молчал. Ситуация нравилась ему всё меньше. Этому загадочному типу – Страннику – удалось-таки посеять в душе сомнения… И всё же напоминало это что-то давно знакомое. «Зона», Сталкер, ведущий клиентов-безумцев навстречу то ли лёгкому счастью, то ли погибели – это уж как он сам решит…
Почему про Город Колонн неизвестно широкой общественности? Почему не ведутся исследования, не снаряжаются по последнему слову техники экспедиции? Хотя… мало ли неизученных аномальных мест на Земле? Про иные известно-то лишь старожилам, а то и вовсе никому, но это не значит, что они менее интересны, менее таинственны, менее чудесны. И Ирем в общем списке вряд ли занимает лидирующую позицию.
Нет, месье Шано никогда не останется без работы!
Но от Странника лучше держаться подальше. Слишком уж он самоуверен.

* * *

Аль Кабир, расположившийся посреди пустыни, являл собой город, словно бы сошедший с картины о прошлом или даже позапрошлом веке. Здесь можно было бы снимать фильмы о кочевниках, похищенных красавицах и о тысяче и одной ночи волшебных сказок – настолько уже сам вид старых домов из необожжённого кирпича, узких улочек пальм навевал атмосферу таинственности и причастности к чему-то запредельному.
Людей на улицах почти не было, или же они прятались от полуденного солнца в прохладном полумраке жилищ.
На въезде в город дорога перекрывалась шлагбаумом. Смуглый полицейский в ослепительно белой рубашке и таких же брюках – костюме, выглядевшем непривычно средь бурнусов и клетчатых платков, схваченных обручами на головах немногочисленных гостей, - встречал приезжих, скрупулёзно проверял документы, взимал пошлину и заставлял подписывать какие-то бумаги.
Шано, одной рукой непрерывно обмахивающийся веером из газеты, другой подписал несколько листов, вскользь проглядев содержание.
Граф внимательно читал, пытаясь вникнуть в смысл запутанного бюрократического текста.
- Месье ГрафонОфф! Ну, где вы там?! Я сейчас растаю от этой жуткой жары, - взмолился режиссёр, стоявший в тени домика погранпоста. Жара и впрямь казалась невероятной после кондиционированного воздуха джипа.
- Сейчас-сейчас… Подождите, это что значит «…полная ответственность за жизнь, здоровье, сохранность и целостность имущества возлагается на туриста при пересечении им юго-западной границы города на пятидесятикилометровой демаркационной полосе…»?! Я такое не буду подписывать! Это, выходит, если кому-то вздумается меня ограбить – хотя бы отнять кроссовки! – так ему карт-бланш?!
- Если мистер не желать подписывать, - с ужасным акцентом пояснил чиновник, - это есть его право не входить в Аль Кабир. Искать приключения многие, возвращаться не все. Правительство выплачивать огромные иски. Запретить вход в город нельзя, взять подписка о личной ответственности – приказ правительства.
- Не бойтесь, - отозвался Странник, - в черте города никто с вас кроссовки не снимет. Законы Шариата очень строги. А демаркационная полоса, о которой речь и куда вы вступаете на свой страх и риск, узкая, можете её избегать, но именно там – вход в Ирем.
- Ну, ладно, - с вздохом согласился Граф, подписывая бумаги, - не очень-то мне это нравится, но не сворачивать же с полпути.

- Куда теперь? – спросил Шано, вытирая обильный пот на раскрасневшемся лице. Игривое настроение режиссёра улетучилось, в душе он немного жалел, что ввязался в столь тяжкую для его организма авантюру, но отступать не собирался и упрямо брёл за Странником куда-то через город.
Граф тоже страдал от жары, но всё же оглядывался окрест с великим любопытством, стараясь запомнить мельчайшие подробности столь экзотического места. По глупости он захватил с собой цифровой фотоаппарат и далеко не самой продвинутой модели. Аккумулятор сел быстро, снимков удалось сделать до обидного мало. Покупать же новый фотик Граф считал неразумной тратой и без того скромных средств.
Ничем не примечательный дом с огороженным двориком, полным народа, стал местом прибытия путешественников.
Шано полез в свою сумку и достал флягу с водой, но Странник остановил его.
- Здесь нельзя ни пить, ни есть.
Режиссёр безоговорочно повиновался, не стал задавать вопросы, что можно было объяснить только его усталостью.
- А присесть где-нибудь можно?
- Нет. Потерпите. Это недолго.
- Ох! – Шано прислонился к белёной стене, ничуть не заботясь, что испачкает свою моднейшую рубашку-сафари цвета хаки.
Ожидание, однако, затянулось. Солнце уже начало садиться, свет его из обжигающе белого приобрёл красно-золотые тона.
Наконец по толпе прокатилась волна оживления, а секунду спустя, наступила абсолютная тишина. Все взоры были обращены на молодого усатого мужчину, явившегося из низкого дверного проёма домика. Толпа замерла. Мужчина медленно и молча обходил посетителей, которые Графу казались все на одно лицо.
На некоторых шейх указывал пальцем, и те уходили; кто покорно, поклонившись, а кто с криком возмущения, слышным даже с улицы, куда строптивого выталкивали свои же бывшие спутники.
Дошла очередь до троих иностранцев. Граф встретился взглядом с пронзительными чёрными глазами Махмада Аль Рафи. Секунду шейх смотрел на него, потом перевёл взгляд на Странника, на Шано, и вдруг палец указал на режиссёра.
- Позвольте, позвольте, - заволновался тот, - это недоразумение! Я…
Двое дюжих молодцов направились к французу.
- Побудь снаружи, - шепнул ему Странник.
Не дожидаясь, пока его вышвырнут, Шано сам выкатился на улицу.
Шейх закончил обход, повернулся лицом на восток, воздел руки и громко произнёс:
- Аллах у Акбар!
- Аллах Акбар, - вторила ему изрядно поредевшая толпа, и паломники потянулись к выходу, а Махмад Аль Рафи снова исчез в доме. На том священнодействие и закончилось.
- Нет, вы мне скажите, - возмущался Шано, - чем я ему не понравился, и что означает весь этот ритуал? Дурацкий ритуал, выматывающий ритуал! Эффектный ритуал, но только когда наблюдаешь за ним из зала кинотеатра с попкорном в одной руке и банкой «пепси» – в другой. Но простоять несколько часов в голоде и жажде лишь затем, чтобы тебя отбраковали как старого жеребца, это, знаете ли, унизительно! Ответьте же мне, месье Странник! Что всё это значит??!
- Это – ритуал благословения, - терпеливо дождавшись конца гневной тирады, пояснил Странник. – Тем, на кого указал шейх, нельзя идти в Город Колонн. Остальные вольны действовать, как пожелают, но на отобранных лежит печать смерти.
- Ну, конечно! Как он это узнаёт? И можно ли ему верить?
- Как узнаёт, понятия не имею, а верить не просто можно, а необходимо, если, конечно, дорожите жизнью.
- Но как же я сниму фильм, если сам – сам!! – ничего не увижу?! – Шано совсем не умел или не считал нужным скрывать свои чувства, и сейчас весь облик ещё недавно уверенного, что держит удачу за хвост, человечка выражал безмерное отчаянье. Француз, казалось, вот-вот заплачет.
- Я должен идти! Должен, понимаете?!
- Вам решать, друг мой. Никто за вас вашей судьбой не распорядится.
- А если, - Шано вцепился в рукав Странника, - если сходить к нему снова? Может, он… ну, не знаю, святой водичкой сбрызнет? А?
- Не знаю, - пожал плечами Странник. – Попробуйте сходить к нему завтра, но, боюсь, результат останется тем же.
- Что же мне делать? – Шано был настолько расстроен, что даже забыл про жару и перестал потеть. – А если я всё-таки пойду? Я же не верю ни во что, ни в какие приметы! Даже в инопланетян! А тут какой-то самодовольный, упитанный юнец из страны третьего мира будет диктовать мне, как поступать!
Странник молчал, Граф тоже решил не встревать, хотя вся ситуация казалась ему полным абсурдом.
- И вообще, я бы подкрепился. Вы не знаете, где здесь ресторан?
- До ночи есть нельзя накануне паломничества. Потерпите ещё часа три.
- Ну, вот! Я уже жалею, что в это ввязался, - тон Шано из жалобного стал гневным. – Разве мы – не цивилизованные люди?! У меня ещё осталась пара сэндвичей с сыром. Вы присоединитесь? – это предназначалось Графу, но тот, покосившись на Странника, помотал головой.
- Нет, спасибо, я не голоден.
- Как знаете, - буркнул Шано. – Гостиницы с кондиционером здесь тоже, конечно же, нет. Ладно, мы – люди не гордые. Можем и под деревом посидеть.
Он прошёл к ближайшему кусту с раскидистыми колючими ветвями и устроился в его тени, усевшись по-турецки прямо на землю. Граф последовал его примеру, через некоторое время к ним присоединился и Странник.
- Что теперь? Ещё какой-нибудь ритуал полагается? – Граф почему-то чувствовал себя виноватым перед режиссёром. Словно занял чужое место, выпихнув законного владельца.
- Полагается сотворить намаз и лечь спать, потому что путешествие через Город Колонн не из лёгких. Там нельзя есть, нельзя пить, нельзя останавливаться. Можно только идти вперёд за шахринуром, а идти придётся долго.
- За КЕМ идти?!
- Понимаете, юноша, Ирем находится между измерениями и чтобы попасть туда, надо открыть проход. Обычному человеку сие не под силу, но есть некая раса людей, у которых имеются необходимые способности и передаются из поколения в поколение. Человека этой расы называют «шахринур» - что значит «проводник в Город».
- Вы мне это запишите на листике, месье Странник, - вяло отозвался Шано. Он успокоился, осоловел от еды, и ему снова стало жарко. – А то, боюсь, я не запомню. Диктофон не догадался с собой взять, понадеялся на память, а от жары мозги плавятся. И думать со-о-овсем не хочется. Да ещё в смертники записали. О чём ином тут можно думать?

С наступлением сумерек жара спала. На улицах городка началось оживление – засновали прохожие, зацокали конские копыта, зафыркали верблюды, зазвучала восточная экзотическая речь. Граф пытался было что-то понять, но не смог разобрать даже отдельных слов. Пока совсем не стемнело, он учился произношению по разговорнику, чем вызвал бурное веселье Шано. Хотя тот владел арабским не намного лучше, в сравнении с российским художником считал себя специалистом.
- Скажите, месье Шано, ваш друг Странник – вы давно его знаете? Что он за личность? Даже имя своё не захотел назвать. Замкнутый, какой-то весь в себе…
Граф поудобнее умостился на толстом и колючем ковре из верблюжьей шерсти во дворе маленькой гостиницы под открытым небом. На таком же коврике рядом отдыхал, глядя в звёздное небо, французский режиссёр.
- Советую вам доверять ему, месье ГрафонОфф. Да, он весьма загадочен и замкнут, но тому есть причины. Некая личная драма не позволяет ему наслаждаться жизнью в полной мере, быть раскованным и беспечным. Ну, и своеобразный квест, в котором он должен помогать тем, с кем его сведёт судьба. Но это не имеет связи с религией. Понимаете, здесь что-то внутри. В душе, - Шано причмокнул, - Я подумываю снять о нём фильм. Когда-нибудь…

* * *

Облачённые в некие подобия кимоно – просторные белые рубашки и штаны, перехваченные холщовым поясом, в одинаковых белых тюрбанах со свисающим длинным свободным концом – если начнётся буря, этот конец поможет защитить лицо от ветра и песка – паломники неотличимо были похожи друг на друга.
Вдоль белой, длинной, неровной колонны шла хрупкая девушка с открытым в отличие от столичных дам лицом, но в таком же тюрбане, как и у остальных, только сиреневом, а не белом. Девушка приветствовала каждого паломника поклоном и словами: «Доброй дороги, сохиб!» Не обошла вниманием и Графа со товарищи.
- Это кто? – спросил Шано.
- Наш проводник, - отозвался Странник.
- Это милое дитя водит караваны в Заколдованный Город?!
Странник пожал плечами.
- Она – потомственный шахринур, и водить караваны – её работа.
- А зачем весь маскарад с переодеванием?
Странник оглядел их с ног до головы. Улыбнулся.
- А вам не нравится? Наверное, дань традиции. Или просто мера предосторожности. Кто знает, как поведёт себя ваша супермодная синтетика в ином измерении?
Посерьёзнел.
- Вам лучше бы остаться, Шано. Шейх зря никого не предупреждает. Вы рискуете гораздо больше, чем остальные.
Режиссёр взглянул на него, вздохнул. Колонна тронулась. Вслед за девушкой-шахринуром паломники направились к гряде живописных, красноватых скал. Шано стоял на месте с отчаяньем во всём облике, провожая взглядом удаляющихся людей в белых одеждах.
Но не прошло и нескольких минут, как он сорвался с места и помчался следом за всеми.
- Нет, - еле переводя дух, прокомментировал он свой поступок, - я… должен… должен сам увидеть! Если цена тому – моя жизнь, пусть так и будет. Во всяком случае, я умру счастливым и уж никак не трусом!
Странник ничего не ответил, а Граф пожал руку режиссёру.
- Вы отважный человек, месье Шано. Я рад, что познакомился с вами.

Шли медленно, колонна растянулась на несколько сот метров. Граф подумал, что таким темпом они не дойдут до места и за несколько часов, хотя скалы казались так близко!
- Эти люди, - спросил он Странника – зачем они идут, как вы думаете? Что надеются найти ТАМ?
- Это – магрибы, знахари, целители.
- Магрибы?
- Да, самые настоящие колдуны. И каждый из них идёт в Ирем, чтобы утвердиться, пройти проверку своей силы и получить дополнительные возможности.
- Это реально? Получить возможности?
Странник пожал плечами.
- Но вот вы, вы что-то получили? Тогда, в первый раз?
- Того, что я искал, в Иреме нет.
- Зачем же вы снова идёте?
Странник не ответил, лишь молча указал рукой вперёд. Граф глянул туда и замер…

* * *

- Проходите-проходите, молодой человек, Вячеслав…э-э-э… ладно, впрочем. Вы слишком юны для именования по отчеству. - Холмс-Медведев, профессор искусствоведения, с чувством пожал Графу руку.
- Дайте-ка взглянуть на вас… Вы изменились. Право же, в вас появилось нечто… Нечто. Взгляд другой. Вы словно повзрослели. Лет на тридцать.
Потом улыбнулся.
- Шучу-шучу. Вы всё тот же милый, обаятельный художник, что пришёл ко мне две недели назад, - он дружески похлопал Графа по плечу. – Садитесь.
И сам устроился рядом, не в роскошном своём профессорском кресле, а на гостевом стуле.
- Не мог встретить вас в аэропорту, был на конференции. Уж извините старика. Как добрались? Нормально?
Граф кивнул.
- Ну, рассказывайте, рассказывайте, не томите!
- Рассказывать особо нечего.
- Как нечего?! Вы же были… там! Были?
- Да.
- В Иреме, - уточнил Медведев.
- Да, - сдержанно повторил Граф.
- И каковы впечатления?
Он порылся в сумке и достал небольшую деревянную коробочку. – Вот то, что вы просили.

Кинул сумку на стул и отошёл к окну.
- Можно я приоткрою чуток? – не дожидаясь разрешения, повернул ручку рамы, глубоко вдохнул запах снега, улицы, наступающей зимы.
- Силы Великие! – прошептал Медведев, осторожно, двумя пальцами, беря артефакт. Положил на ладонь, медленно открыл. В коробочке лежал обычный серый камушек, чуть поблёскивающий гранями.
- Выглядит так обыкновенно, буднично и просто.
- Просто, - эхом отозвался Граф. В памяти всплыли красноватые скалы вдали, удушающий жар, узкая тропа, с обеих сторон обрывающаяся в дымную пропасть, крик Странника, еле слышимый в вое ветра: «Вставай!! Надо идти! Поднимайся!..», свой рыдающий голос: «Не могу… Брось меня…»
- Просто, - повторил он.
Просто хотелось лечь и умереть, чтобы прекратилась боль, терзающая каждый нерв, каждую клетку тела. Так просто было сделать шаг в сторону, улететь в бездну, и всё бы кончилось… Шестнадцать часов страданий…
Он настолько отупел тогда от боли, усталости и непрерывного нечеловеческого крика, завязнувшего, казалось, в ушах навечно, что, когда Странник втиснул меж его стучащих зубов горлышко фляги с водой, не мог никак понять, где он, и что происходит?
- Шано был прав. Эта дорога для грешных душ, а не людей во плоти и крови.
- Шано? Кто это? Священник?
- Режиссёр из Франции… Он погиб, - Граф прислонился пылающим лбом к холодному стеклу.
- Прискорбно-прискорбно, - пробормотал Медведев, продолжая любоваться камнем. – А шейх благословил его?
- Нет.
- Тогда сам виноват.
- Просто он очень ответственно относился к своей работе.
- Ответственность – это ещё не всё. О себе тоже надо думать. Тридцать лет назад Махмад Али ибн Рафи отказал мне в благословении. И я жив, - Медведев мельком глянул на своего гостя и вернулся к созерцанию шкатулки. Потом достал из запертого обычно шкафа – того самого! – мешочек и сыпанул на камень щепотку золотистого песка. Раздалось шипение, над шкатулкой взвился едкий дымок.
- Да, - восторженно прошептал Медведев, - это камень из Ирема… Невероятно! Свершилось! Тридцать лет я ждал этого дня. Скажите, - он повернулся к Графу, – просто интересно, а там действительно колонны? Это не метафора? Не приукрашение?
- Если это можно назвать колоннами, - пожал плечами художник. – Столбы света до самого неба, просто невероятной высоты…
- Впрочем, неважно, - Медведев положил на стол свой заветный арабский фолиант, раскрыл.
- Я благодарен вам за помощь. В отличие от ваших предшественников вы вернулись живым, а это ли уже не награда? Хотя, возможно есть что-то ещё. Не знаю, правда, что именно, но что вы получили, не сомневаюсь. Я тоже хочу получить своё. За годы ожидания, надежд и разочарований. Я заслужил не меньше, чем вы, принесший мне частичку волшебного города, а может и больше, ибо вы не знали, зачем идёте, а я знаю.
- Знаете?
- Да! Трижды «да!». Вот скажите, что, по-вашему, сейчас волнует человечество? На какие вопросы оно хотело бы получить ответ?
- Трудно сказать, - пожал плечами Граф. – Человечество нельзя воспринимать единым блоком, этаким монолитом, на который с любой стороны глянь, и всё понятно. Нас шесть миллиардов, и у каждого – свои заботы, свои проблемы, свои вопросы… А так, чтобы всех?.. Может, мир во всём мире? Искоренение болезней, голода? Проблемы занятости опять же? Или возможность реализовать свой потенциал.
Медведев снисходительно улыбнулся.
- Хороший ответ. Прекрасный ответ, если вы – претендентка на конкурсе красоты. Но ведь я спросил не о вечных вопросах, которые всегда были и будут актуальны, пока есть жизнь на Земле. Мы говорим о дне сегодняшнем. О веке информации и новейших технологий, о знаниях, которые каких-то сто лет назад были не просто фантастикой, а сущей крамолой.
- Может, жизнь? Смерть? Что-то трансцендентное?
- Уже ближе! А как насчёт вопроса о происхождении человека? О его божественной сущности? О возможностях, коими наделил нас Творец, а мы благополучно забыли в лености и невежестве? Те крохи, та мелочь, что мы научились создавать и восхищаться собственной гениальностью, ничтожны по сравнению с истинным потенциалом, вложенным в нас Богом.
Но мироздание постоянно шлёт нам подсказки, делает предложения, которых мы либо не видим, либо отказываемся по незнанию. Или же из-за страха. Да! Страха стать сильнее, мудрее, обрести могущество творить и повелевать мирами! По ту и эту сторону жизни. И одна из этих подсказок – Заколдованный Город…
Граф мельком глянул на Медведева и вернулся к созерцанию улицы. Там начался дождь, прохожие раскрыли разноцветные зонтики и спешили, такие маленькие с высоты пятого этажа, спешили куда-то по своим разноцветным делам.
А профессор раскрыл фолиант в чёрной обложке, нашёл нужную страницу.
- Вам лучше уйти, молодой человек. Впрочем, - махнул рукой, - впрочем, можете остаться, вы мне не мешаете.
Положил перед собой камень.
- Город Колонн всегда там, где его часть. Если я не могу прийти к нему, он придёт ко мне сам – почти как в восточной пословице.
Глуховатым голосом, нараспев, повышая тон в конце фраз, Медведев начал читать труд Абд Хазма. На арабском языке.

Дохнуло жаром. Горячий ветер скользнул по лицу, зашуршал песчинками, сыплющимися под его натиском с обрыва.
Крик, далёкий, неумолчный, нечеловеческий отозвался болью в груди.

Профессор читал, и звуки чужого языка – заклинания или мантры – пробуждали к жизни Силы, сминали пространство, перекраивали его. Кабинет ещё хранил слабые очертания, но постепенно они начали таять, становились всё прозрачнее, уступая место иному миру, иному измерению, чужеродному, наполненному тьмой.
Профессор читал книгу. Земля вокруг него опускалась всё ниже и ниже, становилась чернее, бурлила дымными потоками, трескалась, высвобождая из своих глубин столбы зеленоватого света.
Профессор читал, и Ирем, Заколдованный Город, раздвигал границы, занимая собой миры и вселенные.
Собравшись с духом, Граф разлепил склеившиеся веки и попытался подняться. Он лежал на узком пятачке, на вершине скалы. Подножие её терялось в темноте, но ощущения подсказывали, что – очень высоко.
Руки дрожали, усталость и тупая боль наполнили всё тело. Превозмогая желание лечь и не двигаться вообще больше никогда, Граф заставил себя сначала сесть, а потом и подняться на ноги. Перед глазами маячили красные блики, воздух, густой, горячий и тяжёлый с трудом протискивался в лёгкие.
Новый порыв ветра разметал листы с профессорского стола. Хлопьями серого пепла понеслись они над бездной, перечёркнутой узкой каменной тропинкой. Граф узнал её…

Профессор читал и, меняя окружающий мир, менялся с ним сам. Внешне и внутренне – Граф чувствовал, как чувствовал, что некие метаморфозы происходили и с ним самим тогда, на Тропе… Но если в тот раз воздействие было слабым и конечным, то сейчас незримый поток лился и лился отовсюду, наполняя бывшего человека – профессора искусствоведения Медведева – то светом, то тьмой. И ангелоподобное сияние сменялось непроницаемо чёрным силуэтом на скале. Зло или добро в нём созидалось? Мудрость или жажда власти? «Повелевать мирами» - однако, Граф надеялся, что так далеко тщеславие профессора не зайдёт. Всё-таки он – вполне нормальный мужик, образованный, культурный, во внучке души не чает…
Понимая, что не в силах ничем ни помешать, ни помочь происходящему, Граф просто молча ждал.
Истекали минуты, тяжёлые и горячие, сливались в часы. Гулко бухало сердце, и каждый удар, казалось, будет последним.
Голос Медведева становился всё тише, всё слабее. И затих совсем. Ещё некоторое время профессор словно по инерции беззвучно шевелил губами. Потом медленно, словно великую тяжесть закрыл книгу, опустил обессилено костлявую руку. Ветер трепал его седые космы, то взметая их вокруг головы, то вновь роняя на плечи, укутанные остатками чёрного рубища.
- Я… - Медведев поднял на Графа глаза. В них полыхали молнии и отражались тусклыми бликами на низких тучах.
- Я… получил, что хотел. – Кивнул медленно. Струйки песка зашуршали, скатываясь с его плеч. – Великое Знание. Великая мудрость. Великая печаль… Великая ноша. Людям не дано… Не зря… Ибо не будет счастья, вдохновения, любви… Ничего не будет. Никто не захочет жить, осознав, сколь велика Вселенная и сколь ничтожен в ней человек… Мы всегда в гордыне мнили себя венцами творения… Господи, если бы я только понимал раньше! Мог предположить… Чудовищная тяжесть…
Он перевёл взгляд на свои руки на книге. Медленно сливаясь с поверхностью, они теряли форму. Пыль забивалась в складки, причудливо очерчивая каменный рельеф беловатым контуром.
«Шейх был прав. Он знал! Он знает каждую судьбу. Его ноша - знать...
Я ухожу. ТАКОЕ нельзя нести в мир… Закрой путь, - слышал Граф шёпот в своей голове. – Не позволь Городу нарушить границы… из-за моей глупости и тщеславия… Чтобы не просочилось в мир то, что не должно. Чтобы не остановилось развитие человечества …
Закрой путь. Ты сможешь. Я знаю… Однажды вошедший в Ирем не остаётся прежним».
Светящейся искрой далеко внизу горел камень – тот самый, который профессор попросил привезти ему в качестве сувенира, и с помощью которого и окаменевшей теперь книги нарушил границы чужеродного пространства.
Граф закрыл глаза, сосредоточился, медленно выдохнул. Крылья расправились, резко пошли вниз, подминая и уплотняя воздух, бросая на него наполненное силой могучее тело.
Вспыхнув яркой звездой на фоне бурлящих туч, красный дракон спланировал с обрыва, подхватил в пируэте с крошащегося постамента белую искру.
Меж пальцев когтистой лапы заструился дым, замелькали языки огня.
Мерно взмахивая крыльями, дракон летел над бездной, унося всё дальше и дальше великий соблазн познания для юного человечества и великую же в нём опасность…

* * *

Молодой художник Вячеслав Графонов, в кругу друзей известный как Граф, поднялся с кучи мокрых листьев, слегка прихваченных лёгким морозцем, отряхнулся, глянул на свои руки. На правой ладони отпечатался причудливый след, словно в ней что-то горело, потом рассыпалось, да так и въелось чёрным в кожу, как вечное напоминание о себе. Граф потёр руку пучком листьев. След не оттирался.
- Ты глянь, что вытворяют, а?! – пожилой мужчина в спецовке и каске любовался окнами пятого этажа здания Академии искусств. Там тускло, угасая с каждой секундой, метались сполохи багрового света. Клубы тьмы втягивались в медленно смыкающуюся щель створок окна.
- Вот ведь физики-лирики! Ставят эксперименты, а потом из-за них трубы чисти!
Мужчина сплюнул беззлобно, покачал головой и полез в открытый рядом и огороженный верёвочкой люк канализации.
Граф улыбнулся. Промозглый предзимний день ярко сиял для него волшебными красками самой Жизни.
Он засунул руки поглубже в карманы куртки и зашагал домой, где ждали его кисти, краски, бумага и холсты, где ждала его работа…

Валез грозится удалить блоги, в которых редко бывают. С одной стороны оно, конечно, правильно - зачем дисковое пространство занимать зря? А с другой стороны хорошо это только когда тебя лично не касается
Вот как мне быть, если этот блог для размещения длинных текстов, экспериментов всяких с тэгами... Зачем мне тут ПЧ?
Придётся иногда заходить сюда и что-нибудь писать - вроде как отметиться, что жива ещё

- О, мудрый Харон, подгони же ладью свою к берегу Стикса! Мне в путь отправляться пора, так плату прими поскорее!..
С тихим плеском весло погружается в чёрную воду. Худощавый светловолосый парень в сандалиях и тунике сам отталкивает нос лодки от берега, перемахивает через борт. Изо всех сил пытается сохранять спокойствие, но глаза пылают нетерпеливым огнём, кулаки то сжимаются, то разжимаются. Он с надеждой вглядывается в туман впереди по курсу. Куда же он так спешит? Эх, молодость! Я прячу улыбку в тени капюшона.
Вот и твердь. Туман расступается вдоль дороги, одной-единственной (обычно их больше; ну, да мне-то что? просто отмечаю краем сознания факт). Мой пассажир спешит, выпрыгивает из лодки, но я успеваю схватить его за руку и протягиваю лиру. Её струны тихо звенят в порыве ветра, поют о чём-то грустном…
Парень уносится в туман, а я некоторое время смотрю ему вслед, пока силуэт полностью не растворяется в дымке, потом возвращаюсь к дому, возле которого три дерева (одно засохшее) и огромный камень, словно исполинский клык, торчащий из глубин земли.
Они приходят каждый день, если здесь бывают дни. И ночи. Это я сам придумал – день, ночь… А есть ли сутки и их производные здесь – кто ж их знает? Скорее всего нет. Просто мне иногда хочется отдохнуть, забыться, и тогда я говорю: «Ночь!» И она послушно опускается мягким покровом на дом, три дерева рядом (одно засохшее, но так живописно увито диким виноградом, что я не решаюсь убрать его) и огромный камень с другой стороны крошечной полянки – моего обиталища. Дом пуст; в нём ничего нет, совсем ничего, но мне приятен сам факт его существования. Не знаю, почему и откуда?
«Ночь!» - и становятся видны звёзды, мириады звёзд со всех сторон, сверху, снизу – это если подойти к самому краю. Иногда я сижу здесь, свесив ноги в бездну, думаю, или только думаю, что думаю. О чём мне думать? Всё уже думано-передумано много раз. Так что, просто смотрю на звёзды – эти сияющие в ночи миры, куда уходят мои гости и странники.
Они приходят каждый день. Иногда их много – идут один за другим почти без пауз. Иногда меньше, и разрыв между посещениями длится несколько часов. Тогда я сижу и жду… Впрочем, времени тут тоже нет. Это я придумал деление на часы, минуты. Зачем? Не помню уже. Наверное, от скуки? Или для удобства? А может из интереса – что получится? Не помню. Это было давно. Очень давно. Или вчера? Когда я только придумал здесь время.
Но когда я говорю: «Ночь!», никто не приходит. Может, мои странники толпятся и терпеливо ждут очереди у некоей двери, которая открывается по паролю «день»? Может быть. Я не знаю.
«День».
- Укажи мне путь, мудрейший. Я в затруднении, - рыцарь-крестоносец опускается предо мной на колено. Шлем, увенчанный роскошным пером, держит на локте согнутой руки. – Укажи мне путь, ибо вера моя крепка, но поиски Святого Грааля столь далеко увели меня от мира, что в сердце моём поселилось сомнение… Укажи мне путь, великий пророк, дабы вера моя укрепилась, а дух и сердце возрадовались и наполнились надеждой.
От моих белых одежд исходит сияние, голос глубок и проникновенен.
- Встань, сын мой. Господь да пребудет с тобой всегда, но путь за тебя он не выберет. Следуй своему сердцу.
Одной рукой я протягиваю рыцарю простую деревянную чашу с незатейливым орнаментом по ободку, а второй указываю на десяток дорог, веером разбегающихся из-под наших ног.
Рыцарь принимает Грааль с восторгом и благоговением, губы беззвучно творят молитву. Потом он закрывает глаза, делает шаг, и Путь уносит его и чашу в неизвестность. Может, к подвигам, а может, к забвению. Кто знает? Но ведь это его выбор.
«День».
Целая ватага зелёных, маленьких, стрекочущих, подпрыгивающих на единственной ножке… Или это одно существо такое многотельное? Мне всё равно. Ему-им в дар - некая конструкция из непрерывно пересыпающихся друг в друга шариков, размером с песчинки. Существо(а) принимает шарики, взбрыкивает и уносится по одной из мерцающих тропинок, что во множестве пересекают на миг мою поляну.
«День».
Складывает крылья. Блики света играют на мелких, похожих на чешую серебристых пёрышках. Маховые перья окаймлены бледно-фиолетовой бахромой и ничего не отражают. Зелёный гребень, огромные мудрые глаза. Когтистые лапы, где пальцы размером с меня. Но хорош! Просто великолепен. Смотрит, чуть покачивая головой. Ворох блескучих нитей из моих рук скользит, обвивает изящную шею ожерельем. Что бы это значило? Впрочем, мне-то что?
Дракон прикрывает глаза на миг, потом делает взмах и легко, несмотря на внушительный размер, поднимается в воздух, описывает круг надо мной и исчезает за краем. Где-то там. Где звёзды сверху и снизу.
«Ночь».
Я сижу на самой границе бездны, всматриваюсь в бриллиантовую темноту и надеюсь ещё раз увидеть Серебряного дракона. Хотя бы след. Хотя бы путь, которым он ушёл, улетел.
Все уходят, все. Только я остаюсь. Мы встречаемся на миг: я - чтобы вручить дар, они – чтобы принять его. Здесь, на границе времён и дорог, в начале путей.
«День».
- Ты кто?! – озирается дико. Волосы всклокочены, рубашка настежь, на одной ноге тапочек, вторая босая. – А-а-а!
Бежит к дому (рядом три дерева; одно сухое), на бегу теряет тапочек, останавливается, машинально натягивает. Снова бежит, распахивает дверь. Что он там надеется найти?
Терпеливо жду. Мои руки пусты.
Обежал круг, заглянул вниз, за край. Отшатнулся. Возвращается.
Атлетическая фигура, серо-синие глаза, вьющиеся волосы, мужественный подбородок. Мечта женщин. Где-то. Наверное.
Смотрит со страхом, надеждой и агрессией.
- Где это я?
Там же, где и я, надо полагать. Сие очевидно.
- Ты кто?!
- А кем ты меня видишь?
- Ну… э-э-э… человеком.
- Значит, я человек. Для тебя.
- А где мы? Это что за место?
- Начало путей.
- Каких путей? Куда?!
- Тебе решать. Раз ты пришёл.
- Я не приходил!! Я что… умер?!
Опять заметался.
Жду. Мне спешить некуда.
Вернулся.
- Это… это рай? Вход в рай? Или в ад? Но… - протянул руку в сторону края; дрожит рука-то! – Там облака! В аду нет облаков… Ведь нет?
- Там то, что видишь ты. Что хочешь видеть.
- Да? А вот я сейчас захочу увидеть свой дом, свою комнату… - закрывает глаза, задерживает дыхание. Потом резко выдыхает. Озирается. Я терпеливо жду.
- Ничего не изменилось!! А может, я просто сплю? Ну, бывает же так крепко спишь, что никак не проснуться!... А? Сплю?
С надеждой смотрит. Как будто не сам явился, а я его привёл.
- Или всё-таки умер?... А ты?.. Ты – Бог?
- Я тот, кем ты меня видишь. Кем хочешь видеть.
Хохотнул нервно.
- Откуда ты знаешь? Я может страсть, как хочу на твоём месте лицезреть Дженифер Лопес. Без одежды желательно.
«Ночь».
Сижу на краю, смотрю в звёзды.
Гость мой не ушёл. Да и куда он уйдёт, не получив дар? Потихоньку подошёл, уселся рядом, но не на краю, а чуть в стороне.
- Слышь, мужик? Отпусти меня, а? Не готов я, понимаешь? Столько дел осталось… Нельзя мне, ну, никак нельзя. Я ж толком и не жил, ничего не успел…
- Я тебя не приводил. Ты пришёл сам. Значит, и уйдёшь сам.
- Куда?! Туда?!!
Осторожно заглядывает в бездну и отшатывается.
- Не знаю. Выбор за тобой.
- Я не хочу туда!
- Никто за тебя не решит. Твоя дорога – твой выбор.
- А ты для чего? Сам-то что тут делаешь? Просто живёшь?
- Я вручаю дар.
- Какой? Кому?
- Дар уходящему при выборе пути.
- А… мне? Мне тоже полагается подарок? И после этого я вернусь?
- Не подарок, а дар.
- Ну, дар, какая разница?
- Всем полагается.
- И где он? Или надо что-то сказать сначала? Пообещать? А может станцевать? Где дар-то?
- Не знаю.
- Как не знаешь? Потерял?
- Его нет. Но обычно он появляется одновременно с гостем.
- Ладно. Не нужен мне никакой подарок. Скажи только, как отсюда убраться?
- Решать тебе. «День».
- Что? Какой ещё день?
Священник в чёрной рясе. Руки сжимают крест на массивной цепи. В глазах растерянность. Что ж, многие не готовы вот так, сразу, сделать выбор.
За моей спиной возникают огромные сияющие врата. К ним через бездну ведёт несколько дорог, но действительно ли они кончаются у врат, не видно – клубящаяся дымка скрывает дороги на расстоянии нескольких десятков шагов.
- Святой Пётр, - шепчет священник, переводя взгляд то на врата, то на меня, то на пути. – Помоги мне. Укажи путь истинный.
- Слушай своё сердце, - я вручаю ему стакан с водой.
- Это мне? Или страждущему на пути?
- Слушай своё сердце…
Поляна. Дом, три дерева (одно сухое, увитое диким виноградом). Мой гость в одном тапке потрясённо смотрит в сторону растворяющихся врат.
- Святой Пётр. Я так и думал… Это – вход в рай. Значит, я умер.
Опустился на траву, обхватил голову, раскачивается в отчаянии, стонет.
- Нет, нет, нет! Не может быть!
Смотрит на меня с безумной надеждой.
- Отпусти меня! Мне надо назад. Да, я много глупостей сделал, но обещаю – клянусь! – всё будет по-другому! Я … я даже курить брошу. Отпусти! Ты же святой, ты можешь!
- Я – тот, кем ты меня видишь, - повторяю терпеливо. – Каждый видит соответственно своим внутренним убеждениям. Всем рано или поздно приходится делать выбор, оглядываясь на свершённое. Тогда они приходят сюда, к Началу.
- Амиго!
Мы с гостем одновременно оглядываемся. Рослый бородатый мексиканец дулом пистолета сдвигает на затылок широкополую шляпу и ухмыляется довольно.
- Амиго, где тут дорога в Преисподнюю? Я чувствую, меня там заждались.
Я протягиваю ему моток верёвки. Мексиканец кивает, вешает её на плечо и, насвистывая, отправляется в путь по раскисшей от дождей тропинке через мокрый осенний лес. Гость смотрит ему вслед.
- А если появится дорога, а никого нет? Может такое быть?
- Сам по себе путь ничего не значит. Только человек наполняет его смыслом. Ну, или не совсем человек, - вспоминаю прошлых гостей. – Если появится дорога, а рядом никого, кроме меня, значит, она – для меня.
Гость о чём-то думает. Я терпеливо жду. Мне спешить некуда. У моих ног стоит крошечный велосипед. Гость смотрит на него остановившимся взглядом.
- Какой же я был идиот. И эгоист. Господи… - качает головой. – Дениска!... Как же я мог!..
- Ты готов идти?
Медленно кивает, не сводя глаз с игрушки. Встаёт, берёт велосипед за раму. Три дороги разбегаются в разные стороны из-под наших ног.
- Спасибо тебе, - говорит гость. Я пожимаю плечами.
- Не за что. Будь счастлив.
Он снова кивает и, не глядя под ноги, уходит вперёд, туда, где на мгновение открывается панорама белоснежной больничной палаты, кровать, девушка, сидящая рядом, мониторы с зелёными зигзагами на экранах…
Что-то я устал сегодня.
«Ночь»
Звёздная бездна вновь распахивается над и под островком, где дом, три дерева, где я сижу на краю и где провожаю уходящих, вручая каждому дар…

_Александр Куприн. Гранатовый браслет_ ----------------------------------------------------------------------- ----------------------------------------------------------------------- _6_ Полковника Понамарева едва удалось заставить сесть играть в покер. Он говорил, что не знает этой игры, что вообще не признает азарта даже в шутку, что любит и сравнительно хорошо играет только в винт. Однако он не устоял перед просьбами и в конце концов согласился. Сначала его приходилось учить и поправлять, но он довольно быстро освоился с правилами покера, и вот не прошло и получаса, как все фишки очутились перед ним. - Так нельзя! - сказала с комической обидчивостью Анна. - Хоть бы немного дали поволноваться. Трое из гостей - Спешников, полковник и вице-губернатор, туповатый, приличный и скучный немец, - были такого рода люди, что Вера положительно не знала, как их занимать и что с ними делать. Она составила для них винт, пригласив четвертым Густава Ивановича. Анна издали, в виде благодарности, прикрыла глаза веками, и сестра сразу поняла ее. Все знали, что если не усадить Густава Ивановича за карты, то он целый вечер будет ходить около жены, как пришитый, скаля свои гнилые зубы на лице черепа и портя жене настроение духа. Теперь вечер потек ровно, без принуждения, оживленно. Васючок пел вполголоса, под аккомпанемент Женни Рейтер, итальянские народные канцонетты и рубинштейновские восточные песни. Голосок у него был маленький, но приятного тембра, послушный и верный. Женни Рейтер, очень требовательная музыкантша, всегда охотно ему аккомпанировала. Впрочем, говорили, что Васючок за нею ухаживает. В углу на кушетке Анна отчаянно кокетничала с гусаром. Вера подошла и с улыбкой прислушалась. - Нет, нет, вы, пожалуйста, не смейтесь, - весело говорила Анна, щуря на офицера свои милые, задорные татарские глаза. - Вы, конечно, считаете за труд лететь сломя голову впереди эскадрона и брать барьеры на скачках. Но посмотрите только на наш труд. Вот теперь мы только что покончили с лотереей-аллегри. Вы думаете, это было легко? Фи! Толпа, накурено, какие-то дворники, извозчики, я не знаю, как их там зовут... И все пристают с жалобами, с какими-то обидами... И целый, целый день на ногах. А впереди еще предстоит концерт в пользу недостаточных интеллигентных тружениц, а там еще белый бал... - На котором, смею надеяться, вы не откажете мне в мазурке? - вставил Бахтинский и, слегка наклонившись, щелкнул под креслом шпорами. - Благодарю... Но самое, самое мое больное место - это наш приют. Понимаете, приют для порочных детей... - О, вполне понимаю. Это, должно быть, что-нибудь очень смешное? - Перестаньте, как вам не совестно смеяться над такими вещами. Но вы понимаете, в чем наше несчастие? Мы хотим приютить этих несчастных детей с душами, полными наследственных пороков и дурных примеров, хотим обогреть их, обласкать... - Гм!.. - ...поднять их нравственность, пробудить в их душах сознание долга... Вы меня понимаете? И вот к нам ежедневно приводят детей сотнями, тысячами, но между ними - ни одного порочного! Если спросишь родителей, не порочное ли дитя, - так можете представить - они даже оскорбляются! И вот приют открыт, освящен, все готово - и ни одного воспитанника, ни одной воспитанницы! Хоть премию предлагай за каждого доставленного порочного ребенка. - Анна Николаевна, - серьезно и вкрадчиво перебил ее гусар. - Зачем премию? Возьмите меня бесплатно. Честное слово, более порочного ребенка вы нигде не отыщете. - Перестаньте! С вами нельзя говорить серьезно, - расхохоталась она, откидываясь на спинку кушетки и блестя глазами. Князь Василий Львович, сидя за большим круглым столом, показывал своей сестре, Аносову и шурину домашний юмористический альбом с собственноручными рисунками. Все четверо смеялись от души, и это понемногу перетянуло сюда гостей, не занятых картами. Альбом служил как бы дополнением, иллюстрацией к сатирическим рассказам князя Василия. Со своим непоколебимым спокойствием он показывал, например: "Историю любовных похождений храброго генерала Аносова в Турции, Болгарии и других странах"; "Приключение петиметра князя Николя Булат-Тугановского в Монте-Карло" и так далее. - Сейчас увидите, господа, краткое жизнеописание нашей возлюбленной сестры Людмилы Львовны, - говорил он, бросая быстрый смешливый взгляд на сестру. - Часть первая - детство. "Ребенок рос, его назвали Лима". На листке альбома красовалась умышленно по-детски нарисованная фигура девочки, с лицом в профиль, но с двумя глазами, с ломаными черточками, торчащими вместо ног из-под юбки, с растопыренными пальцами разведенных рук. - Никогда меня никто не называл Лимой, - засмеялась Людмила Львовна. - Часть вторая. Первая любовь. Кавалерийский юнкер подносит девице Лиме на коленях стихотворение собственного изделия. Там есть поистине жемчужной красоты строки: Твоя прекрасная нога - Явленье страсти неземной! Вот и подлинное изображение ноги. А здесь юнкер склоняет невинную Лиму к побегу из родительского дома. Здесь самое бегство. А это вот - критическое положение: разгневанный отец догоняет беглецов. Юнкер малодушно сваливает всю беду на кроткую Лиму. Ты там все пудрилась, час лишний провороня, И вот за нами вслед ужасная погоня... Как хочешь с ней разделывайся ты, А я бегу в кусты. После истории девицы Лимы следовала новая повесть: "Княгиня Вера и влюбленный телеграфист". - Эта трогательная поэма только лишь иллюстрирована пером и цветными карандашами, - объяснял серьезно Василий Львович. - Текст еще изготовляется. - Это что-то новое, - заметил Аносов, - я еще этого не видал. - Самый последний выпуск. Свежая новость книжного рынка. Вера тихо дотронулась до его плеча. - Лучше не нужно, - сказала она. Но Василий Львович или не расслышал ее слов, или не придал им настоящего значения. - Начало относится к временам доисторическим. В один прекрасный майский день одна девица, по имени Вера, получает по почте письмо с целующимися голубками на заголовке. Вот письмо, а вот и голуби. Письмо содержит в себе пылкое признание в любви, написанное вопреки всем правилам орфографии. Начинается оно так: "Прекрасная Блондина, ты, которая... бурное море пламени, клокочущее в моей груди. Твой взгляд, как ядовитый змей, впился в мою истерзанную душу" и так далее. В конце скромная подпись: "По роду оружия я бедный телеграфист, но чувства мои достойны милорда Георга. Не смею открывать моей полной фамилии - она слишком неприлична. Подписываюсь только начальными буквами: П.П.Ж. Прошу отвечать мне в почтамт, посте рестанте" [до востребования (искаж. фр. poste restante)]. Здесь вы, господа, можете видеть и портрет самого телеграфиста, очень удачно исполненный цветными карандашами. Сердце Веры пронзено (вот сердце, вот стрела). Но, как благонравная и воспитанная девица, она показывает письмо почтенным родителям, а также своему другу детства и жениху, красивому молодому человеку Васе Шеину. Вот и иллюстрация. Конечно, со временем здесь будут стихотворные объяснения к рисункам. Вася Шеин, рыдая, возвращает Вере обручальное кольцо. "Я не смею мешать твоему счастию, - говорит он, - но, умоляю, не делай сразу решительного шага. Подумай, поразмысли, проверь и себя и его. Дитя, ты не знаешь жизни и летишь, как мотылек на блестящий огонь. А я, - увы! - я знаю хладный и лицемерный свет. Знай, что телеграфисты увлекательны, но коварны. Для них доставляет неизъяснимое наслаждение обмануть своей гордой красотой и фальшивыми чувствами неопытную жертву и жестоко насмеяться над ней". Проходит полгода. В вихре жизненного вальса Вера позабывает своего поклонника и выходит замуж за красивого Васю, но телеграфист не забывает ее. Вот он переодевается трубочистом и, вымазавшись сажей, проникает в будуар княгини Веры. Следы пяти пальцев и двух губ остались, как видите, повсюду: на коврах, на подушках, на обоях и даже на паркете. Вот он в одежде деревенской бабы поступает на нашу кухню простой судомойкой. Однако излишняя благосклонность повара Луки заставляет его обратиться в бегство. Вот он в сумасшедшем доме. А вот постригся в монахи. Но каждый день неуклонно посылает он Вере страстные письма. И там, где падают на бумагу его слезы, там чернила расплываются кляксами. Наконец он умирает, но перед смертью завещает передать Вере две телеграфные пуговицы и флакон от духов - наполненный его слезами... - Господа, кто хочет чаю? - спросила Вера Николаевна. _7_ Долгий осенний закат догорел. Погасла последняя багровая, узенькая, как щель, полоска, рдевшая на самом краю горизонта, между сизой тучей и землей. Уже не стало видно ни земли, ни деревьев, ни неба. Только над головой большие звезды дрожали своими ресницами среди черной ночи, да голубой луч от маяка подымался прямо вверх тонким столбом и точно расплескивался там о небесный купол жидким, туманным, светлым кругом. Ночные бабочки бились о стеклянные колпаки свечей. Звездчатые цветы белого табака в палисаднике запахли острее из темноты и прохлады. Спешников, вице-губернатор и полковник Понамарев давно уже уехали, обещав прислать лошадей обратно со станции трамвая за комендантом. Оставшиеся гости сидели на террасе. Генерала Аносова, несмотря на его протесты, сестры заставили надеть пальто и укутали его ноги теплым пледом. Перед ним стояла бутылка его любимого красного вина Pommard, рядом с ним по обеим сторонам сидели Вера и Анна. Они заботливо ухаживали за генералом, наполняли тяжелым, густым вином его тонкий стакан, придвигали ему спички, нарезали сыр и так далее. Старый комендант хмурился от блаженства. - Да-с... Осень, осень, осень, - говорил старик, глядя на огонь свечи и задумчиво покачивая головой. - Осень. Вот и мне уж пора собираться. Ах, жаль-то как! Только что настали красные денечки. Тут бы жить да жить на берегу моря, в тишине, спокойненько... - И пожили бы у нас, дедушка, - сказала Вера. - Нельзя, милая, нельзя. Служба... Отпуск кончился... А что говорить, хорошо бы было! Ты посмотри только, как розы-то пахнут... Отсюда слышу. А летом в жары ни один цветок не пахнул, только белая акация... да и та конфетами. Вера вынула из вазочки две маленькие розы, розовую и карминную, и вдела их в петлицу генеральского пальто. - Спасибо, Верочка. - Аносов нагнул голову к борту шинели, понюхал цветы и вдруг улыбнулся славной старческой улыбкой. - Пришли мы, помню я, в Букарест и разместились по квартирам. Вот как-то иду я по улице. Вдруг повеял на меня сильный розовый запах, я остановился и увидал, что между двух солдат стоит прекрасный хрустальный флакон с розовым маслом. Они смазали уже им сапоги и также ружейные замки. "Что это у вас такое?" - спрашиваю. "Какое-то масло, ваше высокоблагородие, клали его в кашу, да не годится, так и дерет рот, а пахнет оно хорошо". Я дал им целковый, и они с удовольствием отдали мне его. Масла уже оставалось не более половины, но, судя по его дороговизне, было еще, по крайней мере, на двадцать червонцев. Солдаты, будучи довольны, добавили: "Да вот еще, ваше высокоблагородие, какой-то турецкий горох, сколько его ни варили, а все не подается, проклятый". Это был кофе; я сказал им: "Это только годится туркам, а солдатам нейдет". К счастию, опиуму они не наелись. Я видел в некоторых местах его лепешки, затоптанные в грязи. - Дедушка, скажите откровенно, - попросила Анна, - скажите, испытывали вы страх во время сражений? Боялись? - Как это странно, Анночка: боялся - не боялся. Понятное дело - боялся. Ты не верь, пожалуйста, тому, кто тебе скажет, что не боялся и что свист пуль для него самая сладкая музыка. Это или псих, или хвастун. Все одинаково боятся. Только один весь от страха раскисает, а другой себя держит в руках. И видишь: страх-то остается всегда один и тот же, а уменье держать себя от практики все возрастает; отсюда и герои и храбрецы. Так-то. Но испугался я один раз чуть не до смерти. - Расскажите, дедушка, - попросили в один голос сестры. Они до сих пор слушали рассказы Аносова с тем же восторгом, как и в их раннем детстве. Анна даже невольно совсем по-детски расставила локти на столе и уложила подбородок на составленные пятки ладоней. Была какая-то уютная прелесть в его неторопливом и наивном повествовании. И самые обороты фраз, которыми он передавал свои военные воспоминания, принимали у него невольно странный, неуклюжий, несколько книжный характер. Точно он рассказывал по какому-то милому, древнему стереотипу. - Рассказ очень короткий, - отозвался Аносов. - Это было на Шипке, зимой, уже после того, как меня контузили в голову. Жили мы в землянке, вчетвером. Вот тут-то со мною и случилось страшное приключение. Однажды поутру, когда я встал с постели, представилось мне, что я не Яков, а Николай, и никак я не мог себя переуверить в том. Приметив, что у меня делается помрачение ума, закричал, чтобы подали мне воды, помочил голову, и рассудок мой воротился. - Воображаю, Яков Михайлович, сколько вы там побед одержали над женщинами, - сказала пианистка Женни Рейтер. - Вы, должно быть, смолоду очень красивы были. - О, наш дедушка и теперь красавец! - воскликнула Анна. - Красавцем не был, - спокойно улыбаясь, сказал Аносов. - Но и мной тоже не брезговали. Вот в этом же Букаресте был очень трогательный случай. Когда мы в него вступили, то жители встретили нас на городской площади с пушечною пальбою, от чего пострадало много окошек; но те, на которых поставлена была в стаканах вода, остались невредимы. А почему я это узнал? А вот почему. Пришедши на отведенную мне квартиру, я увидел на окошке стоящую низенькую клеточку, на клеточке была большого размера хрустальная бутылка с прозрачной водой, в ней плавали золотые рыбки, и между ними сидела на примосточке канарейка. Канарейка в воде! - это меня удивило, но, осмотрев, увидел, что в бутылке дно широко и вдавлено глубоко в середину, так что канарейка свободно могла влетать туда и сидеть. После сего сознался сам себе, что я очень недогадлив. Вошел я в дом и вижу прехорошенькую болгарочку. Я предъявил ей квитанцию на постой и кстати уж спросил, почему у них целы стекла после канонады, и она мне объяснила, что это от воды. А также объяснила и про канарейку: до чего я был несообразителен!.. И вот среди разговора взгляды наши встретились, между нами пробежала искра, подобная электрической, и я почувствовал, что влюбился сразу - пламенно и бесповоротно. Старик замолчал и осторожно потянул губами черное вино. - Но ведь вы все-таки объяснились с ней потом? - спросила пианистка. - Гм... конечно, объяснились... Но только без слов. Это произошло так... - Дедушка, надеюсь, вы не заставите нас краснеть? - заметила Анна, лукаво смеясь. - Нет, нет, - роман был самый приличный. Видите ли: всюду, где мы останавливались на постой, городские жители имели свои исключения и прибавления, но в Букаресте так коротко обходились с нами жители, что когда однажды я стал играть на скрипке, то девушки тотчас нарядились и пришли танцевать, и такое обыкновение повелось на каждый день. Однажды, во время танцев, вечером, при освещении месяца, я вошел в сенцы, куда скрылась и моя болгарочка. Увидев меня, она стала притворяться, что перебирает сухие лепестки роз, которые, надо сказать, тамошние жители собирают целыми мешками. Но я обнял ее, прижал к своему сердцу и несколько раз поцеловал. С тех пор каждый раз, когда являлась луна на небе со звездами, спешил я к возлюбленной моей и все денные заботы на время забывал с нею. Когда же последовал наш поход из тех мест, мы дали друг другу клятву в вечной взаимной любви и простились навсегда. - И все? - спросила разочарованно Людмила Львовна. - А чего же вам больше? - возразил комендант. - Нет, Яков Михайлович, вы меня извините - это не любовь, а просто бивуачное приключение армейского офицера. - Не знаю, милая моя, ей-богу, не знаю - любовь это была или иное чувство... - Да нет... скажите... неужели в самом деле вы никогда не любили настоящей любовью? Знаете, такой любовью, которая... ну, которая... словом... святой, чистой, вечной любовью... неземной... Неужели не любили? - Право, не сумею вам ответить, - замялся старик, поднимаясь с кресла. - Должно быть, не любил. Сначала все было некогда: молодость, кутежи, карты, война... Казалось, конца не будет жизни, юности и здоровью. А потом оглянулся - и вижу, что я уже развалина... Ну, а теперь, Верочка, не держи меня больше. Я распрощаюсь... Гусар, - обратился он к Бахтинскому, - ночь теплая, пойдемте-ка навстречу нашему экипажу. - И я пойду с вами, дедушка, - сказала Вера. - И я, - подхватила Анна. Перед тем как уходить, Вера подошла к мужу и сказала ему тихо: - Поди посмотри... там у меня в столе, в ящичке, лежит красный футляр, а в нем письмо. Прочитай его. _8_ Анна с Бахтинским шли впереди, а сзади их, шагов на двадцать, комендант под руку с Верой. Ночь была так черна, что в первые минуты, пока глаза не притерпелись после света к темноте, приходилось ощупью ногами отыскивать дорогу. Аносов, сохранивший, несмотря на годы, удивительную зоркость, должен был помогать своей спутнице. Время от времени он ласково поглаживал своей большой холодной рукой руку Веры, легко лежавшую на сгибе его рукава. - Смешная эта Людмила Львовна, - вдруг заговорил генерал, точно продолжая вслух течение своих мыслей. - Сколько раз я в жизни наблюдал: как только стукнет даме под пятьдесят, а в особенности если она вдова или старая девка, то так и тянет ее около чужой любви покрутиться. Либо шпионит, злорадствует и сплетничает, либо лезет устраивать чужое счастье, либо разводит словесный гуммиарабик насчет возвышенной любви. А я хочу сказать, что люди в наше время разучились любить. Не вижу настоящей любви. Да и в мое время не видел! - Ну как же это так, дедушка? - мягко возразила Вера, пожимая слегка его-руку. - Зачем клеветать? Вы ведь сами были женаты. Значит, все-таки любили? - Ровно ничего не значит, дорогая Верочка. Знаешь, как женился? Вижу, сидит около меня свежая девчонка. Дышит - грудь так и ходит под кофточкой. Опустит ресницы, длинные-длинные такие, и вся вдруг вспыхнет. И кожа на щеках нежная, шейка белая такая, невинная, и руки мяконькие, тепленькие. Ах ты, черт! А тут папа-мама ходят вокруг, за дверями подслушивают, глядят на тебя грустными такими, собачьими, преданными глазами. А когда уходишь - за дверями этакие быстрые поцелуйчики... За чаем ножка тебя под столом как будто нечаянно тронет... Ну и готово. "Дорогой Никита Антоныч, я пришел к вам просить руки вашей дочери. Поверьте, что это святое существо..." А у папы уже и глаза мокрые, и уж целоваться лезет... "Милый! Я давно догадывался... Ну, дай вам бог... Смотри только береги это сокровище..." И вот через три месяца святое сокровище ходит в затрепанном капоте, туфли на босу ногу, волосенки жиденькие, нечесаные, в папильотках, с денщиками собачится, как кухарка, с молодыми офицерами ломается, сюсюкает, взвизгивает, закатывает глаза. Мужа почему-то на людях называет Жаком. Знаешь, этак в нос, с растяжкой, томно: "Ж-а-а-ак". Мотовка, актриса, неряха, жадная. И глаза всегда лживые-лживые... Теперь все прошло, улеглось, утряслось. Я даже этому актеришке в душе благодарен... Слава богу, что детей не было... - Вы простили им, дедушка? - Простил - это не то слово, Верочка. Первое время был как бешеный. Если бы тогда увидел их, конечно, убил бы обоих. А потом понемногу отошло и отошло, и ничего не осталось, кроме презрения. И хорошо. Избавил бог от лишнего пролития крови. И кроме того, избежал я общей участи большинства мужей. Что бы я был такое, если бы не этот мерзкий случай? Вьючный верблюд, позорный потатчик, укрыватель, дойная корова, ширма, какая-то домашняя необходимая вещь... Нет! Все к лучшему, Верочка. - Нет, нет, дедушка, в вас все-таки, простите меня, говорит прежняя обида... А вы свой несчастный опыт переносите на все человечество. Возьмите хоть нас с Васей. Разве можно назвать наш брак несчастливым? Аносов довольно долго молчал. Потом протянул неохотно: - Ну, хорошо... скажем - исключение... Но вот в большинстве-то случаев почему люди женятся? Возьмем женщину. Стыдно оставаться в девушках, особенно когда подруги уже повыходили замуж. Тяжело быть лишним ртом в семье. Желание быть хозяйкой, главною в доме, дамой, самостоятельной... К тому же потребность, прямо физическая потребность материнства, и чтобы начать вить свое гнездо. А у мужчины другие мотивы. Во-первых, усталость от холостой жизни, от беспорядка в комнатах, от трактирных обедов, от грязи, окурков, разорванного и разрозненного белья, от долгов, от бесцеремонных товарищей, и прочее и прочее. Во-вторых, чувствуешь, что семьей жить выгоднее, здоровее и экономнее. В-третьих, думаешь: вот пойдут детишки, - я-то умру, а часть меня все-таки останется на свете... нечто вроде иллюзии бессмертия. В-четвертых, соблазн невинности, как в моем случае. Кроме того, бывают иногда и мысли о приданом. А где же любовь-то? Любовь бескорыстная, самоотверженная, не ждущая награды? Та, про которую сказано - "сильна, как смерть"? Понимаешь, такая любовь, для которой совершить любой подвиг, отдать жизнь, пойти на мучение - вовсе не труд, а одна радость. Постой, постой, Вера, ты мне сейчас опять хочешь про твоего Васю? Право же, я его люблю. Он хороший парень. Почем знать, может быть, будущее и покажет его любовь в свете большой красоты. Но ты пойми, о какой любви я говорю. Любовь должна быть трагедией. Величайшей тайной в мире! Никакие жизненные удобства, расчеты и компромиссы не должны ее касаться. - Вы видели когда-нибудь такую любовь, дедушка? - тихо спросила Вера. - Нет, - ответил старик решительно. - Я, правда, знаю два случая похожих. Но один был продиктован глупостью, а другой... так... какая-то кислота... одна жалость... Если хочешь, я расскажу. Это недолго. - Прошу вас, дедушка. - Ну, вот. В одном полку нашей дивизии (только не в нашем) была жена полкового командира. Рожа, я тебе скажу, Верочка, преестественная. Костлявая, рыжая, длинная, худущая, ротастая... Штукатурка с нее так и сыпалась, как со старого московского дома. Но, понимаешь, этакая полковая Мессалина: темперамент, властность, презрение к людям, страсть к разнообразию. Вдобавок - морфинистка. И вот однажды, осенью, присылают к ним в полк новоиспеченного прапорщика, совсем желторотого воробья, только что из военного училища. Через месяц эта старая лошадь совсем овладела им. Он паж, он слуга, он раб, он вечный кавалер ее в танцах, носит ее веер и платок, в одном мундирчике выскакивает на мороз звать ее лошадей. Ужасная это штука, когда свежий и чистый мальчишка положит свою первую любовь к ногам старой, опытной и властолюбивой развратницы. Если он сейчас выскочил невредим - все равно в будущем считай его погибшим. Это - штамп на всю жизнь. К рождеству он ей уже надоел. Она вернулась к одной из своих прежних, испытанных пассий. А он не мог. Ходит за ней, как привидение. Измучился весь, исхудал, почернел. Говоря высоким штилем - "смерть уже лежала на его высоком челе". Ревновал он ее ужасно. Говорят, целые ночи простаивал под ее окнами. И вот однажды весной устроили они в полку какую-то маевку или пикник. Я и ее и его знал лично, но при этом происшествии не был. Как и всегда в этих случаях, было много выпито. Обратно возвращались ночью пешком по полотну железной дороги. Вдруг навстречу им идет товарный поезд. Идет очень медленно вверх, по довольно крутому подъему. Дает свистки. И вот, только что паровозные огни поравнялись с компанией, она вдруг шепчет на ухо прапорщику: "Вы все говорите, что любите меня. А ведь, если я вам прикажу - вы, наверно, под поезд не броситесь". А он, ни слова не ответив, бегом - и под поезд. Он-то, говорят, верно рассчитал, как раз между передними и задними колесами: так бы его аккуратно пополам и перерезало. Но какой-то идиот вздумал его удерживать и отталкивать. Да не осилил. Прапорщик как уцепился руками за рельсы, так ему обе кисти и оттяпало. - Ох, какой ужас! - воскликнула Вера. - Пришлось прапорщику оставить службу. Товарищи собрали ему кое-какие деньжонки на выезд. Оставаться-то в городе ему было неудобно: живой укор перед глазами и ей, и всему полку. И пропал человек... самым подлым образом... Стал попрошайкой... замерз где-то на пристани в Петербурге. А другой случай был совсем жалкий. И такая же женщина была, как и первая, только молодая и красивая. Очень и очень нехорошо себя вела. На что уж мы легко глядели на эти домашние романы, но даже и нас коробило. А муж - ничего. Все знал, все видел и молчал. Друзья намекали ему, а он только руками отмахивался. "Оставьте, оставьте... Не мое дело, не мое дело... Пусть только Леночка будет счастлива!.." Такой олух! Под конец сошлась она накрепко с поручиком Вишняковым, субалтерном из ихней роты. Так втроем и жили в двумужественном браке - точно это самый законный вид супружества. А тут ваш полк двинули на войну. Наши дамы провожали нас, провожала и она, и, право, даже смотреть было совестно: хотя бы для приличия взглянула разок на мужа, - нет, повесилась на своем поручике, как черт на сухой вербе, и не отходит. На прощанье, когда мы уже уселись в вагоны и поезд тронулся, так она еще мужу вслед, бесстыдница, крикнула: "Помни же, береги Володю! Если что-нибудь с ним случится - уйду из дому и никогда не вернусь. И детей заберу". Ты, может быть, думаешь, что этот капитан был какая-нибудь тряпка? размазня? стрекозиная душа? Ничуть. Он был храбрым солдатом. Под Зелеными Горами он шесть раз водил свою роту на турецкий редут, и у него от двухсот человек осталось только четырнадцать. Дважды раненный - он отказался идти на перевязочный пункт. Вот он был какой. Солдаты на него богу молились. Но _она_ велела... Его Леночка ему велела! И он ухаживал за этим трусом и лодырем Вишняковым, за этим трутнем безмедовым, - как нянька, как мать. На ночлегах под дождем, в грязи, он укутывал его своей шинелью. Ходил вместо него на саперные работы, а тот отлеживался в землянке или играл в штос. По ночам проверял за него сторожевые посты. А это, заметь, Веруня, было в то время, когда башибузуки вырезывали наши пикеты так же просто, как ярославская баба на огороде срезает капустные кочни. Ей-богу, хотя и грех вспоминать, но все обрадовались, когда узнали, что Вишняков скончался в госпитале от тифа... - Ну, а женщин, дедушка, женщин вы встречали любящих? - О, конечно, Верочка. Я даже больше скажу: я уверен, что почти каждая женщина способна в любви на самый высокий героизм. Пойми, она целует, обнимает, отдается - и она _уже_ мать. Для нее, если она любит, любовь заключает весь смысл жизни - всю вселенную! Но вовсе не она виновата в том, что любовь у людей приняла такие пошлые формы и снизошла просто до какого-то житейского удобства, до маленького развлечения. Виноваты мужчины, в двадцать лет пресыщенные, с цыплячьими телами и заячьими душами, неспособные к сильным желаниям, к героическим поступкам, к нежности и обожанию перед любовью. Говорят, что раньше все это бывало. А если и не бывало, то разве не мечтали и не тосковали об этом лучшие умы и души человечества - поэты, романисты, музыканты, художники? Я на днях читал историю Машеньки Леско и кавалера де Грие... Веришь ли, слезами обливался... Ну скажи же, моя милая, по совести, разве каждая женщина в глубине своего сердца не мечтает о такой любви - единой, всепрощающей, на все готовой, скромной и самоотверженной? - О, конечно, конечно, дедушка... - А раз ее нет, женщины мстят. Пройдет еще лет тридцать... я не увижу, но ты, может быть, увидишь, Верочка. Помяни мое слово, что лет через тридцать женщины займут в мире неслыханную власть. Они будут одеваться, как индийские идолы. Они будут попирать нас, мужчин, как презренных, низкопоклонных рабов. Их сумасбродные прихоти и капризы станут для нас мучительными законами. И все оттого, что мы целыми поколениями не умели преклоняться и благоговеть перед любовью. Это будет месть. Знаешь закон: сила действия равна силе противодействия. Немного помолчав, он вдруг спросил: - Скажи мне, Верочка, если только тебе не трудно, что это за история с телеграфистом, о котором рассказывал сегодня князь Василий? Что здесь правда и что выдумка, по его обычаю? - Разве вам интересно, дедушка? - Как хочешь, как хочешь, Вера. Если тебе почему-либо неприятно... - Да вовсе нет. Я с удовольствием расскажу. И она рассказала коменданту со всеми подробностями о каком-то безумце, который начал преследовать ее своею любовью еще за два года до ее замужества. Она ни разу не видела его и не знает его фамилии. Он только писал ей и в письмах подписывался Г.С.Ж. Однажды он обмолвился, что служит в каком-то казенном учреждении маленьким чиновником, - о телеграфе он не упоминал ни слова. Очевидно, он постоянно следил за ней, потому что в своих письмах весьма точно указывал, где она бывала на вечерах, в каком обществе и как была одета. Сначала письма его носили вульгарный и курьезно пылкий характер, хотя и были вполне целомудренны. Но однажды Вера письменно (кстати, не проболтайтесь, дедушка, об этом нашим: никто из них не знает) попросила его не утруждать ее больше своими любовными излияниями. С тех пор он замолчал о любви и стал писать лишь изредка: на пасху, на Новый год и в день ее именин. Княгиня Вера рассказала также и о сегодняшней посылке и даже почти дословно передала странное письмо своего таинственного обожателя... - Да-а, - протянул генерал наконец. - Может быть, это просто ненормальный малый, маниак, а - почем знать? - может быть, твой жизненный путь, Верочка, пересекла именно такая любовь, о которой грезят женщины и на которую больше не способны мужчины. Постой-ка. Видишь, впереди движутся фонари? Наверно, мой экипаж. В то же время сзади послышалось зычное рявканье автомобиля, и дорога, изрытая колесами, засияла белым ацетиленовым светом. Подъехал Густав Иванович. - Анночка, я захватил твои вещи. Садись, - сказал он. - Ваше превосходительство, не позволите ли довезти вас? - Нет уж, спасибо, мой милый, - ответил генерал. - Не люблю я этой машины. Только дрожит и воняет, а радости никакой. Ну, прощай, Верочка. Теперь я буду часто приезжать, - говорил он, целуя у Веры лоб и руки. Все распрощались. Фриессе довез Веру Николаевну до ворот ее дачи и, быстро описав круг, исчез в темноте со своим ревущим и пыхтящим автомобилем. _9_ Княгиня Вера с неприятным чувством поднялась на террасу и вошла в дом. Она еще издали услышала громкий голос брата Николая и увидела его высокую, сухую фигуру, быстро сновавшую из угла в угол. Василий Львович сидел у ломберного стола и, низко наклонив свою стриженую большую светловолосую голову, чертил мелком по зеленому сукну. - Я давно настаивал! - говорил Николай раздраженно и делая правой рукой такой жест, точно он бросал на землю какую-то невидимую тяжесть. - Я давно настаивал, чтобы прекратить эти дурацкие письма. Еще Вера за тебя замуж не выходила, когда я уверял, что ты и Вера тешитесь ими, как ребятишки, видя в них только смешное... Вот, кстати, и сама Вера... Мы, Верочка, говорим сейчас с Василием Львовичем об этом твоем сумасшедшем, о твоем Пе Пе Же. Я нахожу эту переписку дерзкой и пошлой. - Переписки вовсе не было, - холодно остановил его Шеин. - Писал лишь он один... Вера покраснела при этих словах и села на диван в тень большой латании. - Я извиняюсь за выражение, - сказал Николай Николаевич и бросил на землю, точно оторвав от груди, невидимый тяжелый предмет. - А я не понимаю, почему ты называешь его моим, - вставила Вера, обрадованная поддержкой мужа. - Он так же мой, как и твой... - Хорошо, еще раз извиняюсь. Словом, я хочу только сказать, что его глупостям надо положить конец. Дело, по-моему, переходит за те границы, где можно смеяться и рисовать забавные рисуночки... Поверьте, если я здесь о чем хлопочу и о чем волнуюсь, - так это только о добром имени Веры и твоем, Василий Львович. - Ну, это ты, кажется, уж слишком хватил, Коля, - возразил Шеин. - Может быть, может быть... Но вы легко рискуете попасть в смешное положение. - Не вижу, каким способом, - сказал князь. - Вообрази себе, что этот идиотский браслет... - Николай приподнял красный футляр со стола и тотчас же брезгливо бросил его на место, - что эта чудовищная поповская штучка останется у нас, или мы ее выбросим, или подарим Даше. Тогда, во-первых, Пе Пе Же может хвастаться своим знакомым или товарищам, что княгиня Вера Николаевна Шеина принимает его подарки, а во-вторых, первый же случай поощрит его к дальнейшим подвигам. Завтра он присылает кольцо с брильянтами, послезавтра жемчужное колье, а там - глядишь - сядет на скамью подсудимых за растрату или подлог, а князья Шеины будут вызваны в качестве свидетелей... Милое положение! - Нет, нет, браслет надо непременно отослать обратно! - воскликнул Василий Львович. - Я тоже так думаю, - согласилась Вера, - и как можно скорее. Но как это сделать? Ведь мы не знаем ни имени, ни фамилии, ни адреса. - О, это-то совсем пустое дело! - возразил пренебрежительно Николай Николаевич. - Нам известны инициалы этого Не Не Же... Как его. Вера? - Ге Эс Же. - Вот и прекрасно. Кроме того, нам известно, что он где-то служит. Этого совершенно достаточно. Завтра же я беру городской указатель и отыскиваю чиновника или служащего с такими инициалами. Если почему-нибудь я его не найду, то просто-напросто позову полицейского сыскного агента и прикажу отыскать. На случай затруднения у меня будет в руках вот эта бумажка с его почерком. Одним словом, завтра к двум часам дня я буду знать в точности адрес и фамилию этого молодчика и даже часы, в которые он бывает дома. А раз я это узнаю, то мы не только завтра же возвратим ему его сокровище, а и примем меры, чтобы он уж больше никогда не напоминал нам о своем существовании. - Что ты думаешь сделать? - спросил князь Василий. - Что? Поеду к губернатору и попрошу... - Нет, только не к губернатору. Ты знаешь, каковы наши отношения... Тут прямая опасность попасть в смешное положение. - Все равно. Поеду к жандармскому полковнику. Он мне приятель по клубу. Пусть-ка он вызовет этого Ромео и погрозит у него пальцем под носом. Знаешь, как он это делает? Приставит человеку палец к самому носу и рукой совсем не двигает, а только лишь один палец у него качается, и кричит: "Я, сударь, этого не потерплю-ю-ю!" - Фи! Через жандармов! - поморщилась Вера. - И правда, Вера, - подхватил князь. - Лучше уж в это дело никого посторонних не мешать. Пойдут слухи, сплетни... Мы все достаточно хорошо знаем наш город. Все живут точно в стеклянных банках... Лучше уж я сам пойду к этому... юноше... хотя бог его знает, может быть, ему шестьдесят лет?.. Вручу ему браслет и прочитаю хорошую строгую нотацию. - Тогда и я с тобой, - быстро прервал его Николай Николаевич. - Ты слишком мягок. Предоставь мне с ним поговорить... А теперь, друзья мои, - он вынул карманные часы и поглядел на них, - вы извините меня, если я пойду на минутку к себе. Едва на ногах держусь, а мне надо просмотреть два дела. - Мне почему-то стало жалко этого несчастного, - нерешительно сказала Вера. - Жалеть его нечего! - резко отозвался Николай, оборачиваясь в дверях. - Если бы такую выходку с браслетом и письмами позволил себе человек нашего круга, то князь Василий послал бы ему вызов. А если бы он этого не сделал, то сделал бы я. А в прежнее время я бы просто велел отвести его на конюшню и наказать розгами. Завтра, Василий Львович, ты подожди меня в своей канцелярии, я сообщу тебе по телефону. _10_ Заплеванная лестница пахла мышами, кошками, керосином и стиркой. Перед шестым этажом князь Василий Львович остановился. - Подожди немножко, - сказал он шурину. - Дай я отдышусь. Ах, Коля, не следовало бы этого делать... Они поднялись еще на два марша. На лестничной площадке было так темно, что Николай Николаевич должен был два раза зажигать спички, пока не разглядел номера квартиры. На его звонок отворила дверь полная, седая, сероглазая женщина в очках, с немного согнутым вперед, видимо, от какой-то болезни, туловищем. - Господин Желтков дома? - спросил Николай Николаевич. Женщина тревожно забегала глазами от глаз одного мужчины к глазам другого и обратно. Приличная внешность обоих, должно быть, успокоила ее. - Дома, прошу, - сказала она, открывая дверь. - Первая дверь налево. Булат-Тугановский постучал три раза коротко и решительно. Какой-то шорох послышался внутри. Он еще раз постучал. - Войдите, - отозвался слабый голос. Комната была очень низка, но очень широка и длинна, почти квадратной формы. Два круглых окна, совсем похожих на пароходные иллюминаторы, еле-еле ее освещали. Да и вся она была похожа на кают-компанию грузового парохода. Вдоль одной стены стояла узенькая кровать, вдоль другой очень большой и широкий диван, покрытый истрепанным прекрасным текинским ковром, посередине - стол, накрытый цветной малороссийской скатертью. Лица хозяина сначала не было видно: он стоял спиною к свету и в замешательстве потирал руки. Он был высок ростом, худощав, с длинными пушистыми, мягкими волосами. - Если не ошибаюсь, господин Желтков? - спросил высокомерно Николай Николаевич. - Желтков. Очень приятно. Позвольте представиться. Он сделал по направлению к Тугановскому два шага с протянутой рукой. Но в тот же момент, точно не замечая его приветствия, Николай Николаевич обернулся всем телом к Шеину. - Я тебе говорил, что мы не ошиблись. Худые, нервные пальцы Желткова забегали по борту коричневого короткого пиджачка, застегивая и расстегивая пуговицы. Наконец он с трудом произнес, указывая на диван и неловко кланяясь: - Прошу покорно. Садитесь. Теперь он стал весь виден: очень бледный, с нежным девичьим лицом, с голубыми глазами и упрямым детским подбородком с ямочкой посредине; лет ему, должно быть, было около тридцати, тридцати пяти. - Благодарю вас, - сказал просто князь Шеин, разглядывавший его очень внимательно. - Merci, - коротко ответил Николай Николаевич. И оба остались стоять. - Мы к вам всего только на несколько минут. Это - князь Василий Львович Шеин, губернский предводитель дворянства. Моя фамилия - Мирза-Булат-Тугановский. Я - товарищ прокурора. Дело, о котором мы будем иметь честь говорить с вами, одинаково касается и князя и меня, или, вернее, супруги князя, а моей сестры. Желтков, совершенно растерявшись, опустился вдруг на диван и пролепетал омертвевшими губами: "Прошу, господа, садиться". Но, должно быть, вспомнил, что уже безуспешно предлагал то же самое раньше, вскочил, подбежал к окну, теребя волосы, и вернулся обратно на прежнее место. И опять его дрожащие руки забегали, теребя пуговицы, щипля светлые рыжеватые усы, трогая без нужды лицо. - Я к вашим услугам, ваше сиятельство, - произнес он глухо, глядя на Василия Львовича умоляющими глазами. Но Шеин промолчал. Заговорил Николай Николаевич. - Во-первых, позвольте возвратить вам вашу вещь, - сказал он и, достав из кармана красный футляр, аккуратно положил его на стол. - Она, конечно, делает честь вашему вкусу, но мы очень просили бы вас, чтобы такие сюрпризы больше не повторялись. - Простите... Я сам знаю, что очень виноват, - прошептал Желтков, глядя вниз, на пол, и краснея. - Может быть, позволите стаканчик чаю? - Видите ли, господин Желтков, - продолжал Николай Николаевич, как будто не расслышав последних слов Желткова. - Я очень рад, что нашел в вас порядочного человека, джентльмена, способного понимать с полуслова. И я думаю, что мы договоримся сразу. Ведь, если я не ошибаюсь, вы преследуете княгиню Веру Николаевну уже около семи-восьми лет? - Да, - ответил Желтков тихо и опустил ресницы благоговейно. - И мы до сих пор не принимали против вас никаких мер, хотя - согласитесь - это не только можно было бы, а даже и нужно было сделать. Не правда ли? - Да. - Да. Но последним вашим поступком, именно присылкой этого вот самого гранатового браслета, вы переступили те границы, где кончается наше терпение. Понимаете? - кончается. Я от вас не скрою, что первой нашей мыслью было - обратиться к помощи власти, но мы не сделали этого, и я очень рад, что не сделали, потому что - повторяю - я сразу угадал в вас благородного человека, - Простите. Как вы сказали? - спросил вдруг внимательно Желтков и рассмеялся. - Вы хотели обратиться к власти?.. Именно так вы сказали? Он положил руки в карманы, сел удобно в угол дивана, достал портсигар и спички и закурил. - Итак, вы сказали, что вы хотели прибегнуть к помощи власти?.. Вы меня извините, князь, что я сижу? - обратился он к Шеину. - Ну-с, дальше? Князь придвинул стул к столу и сел. Он, не отрываясь, глядел с недоумением и жадным, серьезным любопытством в лицо этого странного человека. - Видите ли, милый мой, эта мера от вас никогда не уйдет, - с легкой наглостью продолжал Николай Николаевич. - Врываться в чужое семейство... - Виноват, я вас перебью... - Нет, виноват, теперь уж я вас перебью... - почти закричал прокурор. - Как вам угодно. Говорите. Я слушаю. Но у меня есть несколько слов для князя Василия Львовича. И, не обращая больше внимания на Тугановского, он сказал: - Сейчас настала самая тяжелая минута в моей жизни. И я должен, князь, говорить с вами вне всяких условностей... Вы меня выслушаете? - Слушаю, - сказал Шеин. - Ах, Коля, да помолчи ты, - сказал он нетерпеливо, заметив гневный жест Тугановского. - Говорите. Желтков в продолжение нескольких секунд ловил ртом воздух, точно задыхаясь, и вдруг покатился, как с обрыва. Говорил он одними челюстями, губы у него были белые и не двигались, как у мертвого. - Трудно выговорить такую... фразу... что я люблю вашу жену. Но семь лет безнадежной и вежливой любви дают мне право на это. Я соглашаюсь, что вначале, когда Вера Николаевна была еще барышней, я писал ей глупые письма и даже ждал на них ответа. Я соглашаюсь с тем, что мой последний поступок, именно посылка браслета, была еще большей глупостью. Но... вот я вам прямо гляжу в глаза и чувствую, что вы меня поймете. Я знаю, что не в силах разлюбить ее никогда... Скажите, князь... предположим, что вам это неприятно... скажите, - что бы вы сделали для того, чтоб оборвать это чувство? Выслать меня в другой город, как сказал Николай Николаевич? Все равно и там так же я буду любить Веру Николаевну, как здесь. Заключить меня в тюрьму? Но и там я найду способ дать ей знать о моем существовании. Остается только одно - смерть... Вы хотите, я приму ее в какой угодно форме. - Мы вместо дела разводим какую-то мелодекламацию, - сказал Николай Николаевич, надевая шляпу. - Вопрос очень короток: вам предлагают одно из двух: либо вы совершенно отказываетесь от преследования княгини Веры Николаевны, либо, если на это вы не согласитесь, мы примем меры, которые нам позволят наше положение, знакомство и так далее. Но Желтков даже не поглядел на него, хотя и слышал его слова. Он обратился к князю Василию Львовичу и спросил: - Вы позволите мне отлучиться на десять минут? Я от вас не скрою, что пойду говорить по телефону с княгиней Верой Николаевной. Уверяю вас, что все, что возможно будет вам передать, я передам. - Идите, - сказал Шеин. Когда Василий Львович и Тугановский остались вдвоем, то Николай Николаевич сразу набросился на своего шурина. - Так нельзя, - кричал он, делая вид, что бросает правой рукой на землю от груди какой-то невидимый предмет. - Так положительно нельзя. Я тебя предупреждал, что всю деловую часть разговора я беру на себя. А ты раскис и позволил ему распространяться о своих чувствах. Я бы это сделал в двух словах. - Подожди, - сказал князь Василий Львович, - сейчас все это объяснится. Главное, это то, что я вижу его лицо, и я чувствую, что этот человек не способен обманывать и лгать заведомо. И правда, подумай, Коля, разве он виноват в любви и разве можно управлять таким чувством, как любовь, - чувством, которое до сих пор еще не нашло себе истолкователя. - Подумав, князь сказал: - Мне жалко этого человека. И мне не только что жалко, но вот я чувствую, что присутствую при какой-то громадной трагедии души, и я не могу здесь паясничать. - Это декадентство, - сказал Николай Николаевич. Через десять минут Желтков вернулся. Глаза его блестели и были глубоки, как будто наполнены непролитыми слезами. И видно было, что он совсем забыл о светских приличиях, о том, кому где надо сидеть, и перестал держать себя джентльменом. И опять с больной, нервной чуткостью это понял князь Шеин. - Я готов, - сказал он, - и завтра вы обо мне ничего не услышите. Я как будто бы умер для вас. Но одно условие - это я _вам_ говорю, князь Василий Львович, - видите ли, я растратил казенные деньги, и мне как-никак приходится из этого города бежать. Вы позволите мне написать еще последнее письмо княгине Вере Николаевне? - Нет. Если кончил, так кончил. Никаких писем, - закричал Николай Николаевич. - Хорошо, пишите, - сказал Шеин. - Вот и все, - произнес, надменно улыбаясь, Желтков. - Вы обо мне более не услышите и, конечно, больше никогда меня не увидите. Княгиня Вера Николаевна совсем не хотела со мной говорить. Когда я ее спросил, можно ли мне остаться в городе, чтобы хотя изредка ее видеть, конечно не показываясь ей на глаза, она ответила: "Ах, если бы вы знали, как мне надоела вся эта история. Пожалуйста, прекратите ее как можно скорее". И вот я прекращаю всю эту историю. Кажется, я сделал все, что мог? Вечером, приехав на дачу, Василий Львович передал жене очень точно все подробности свидания с Желтковым. Он как будто бы чувствовал себя обязанным сделать это. Вера хотя была встревожена, но не удивилась и не пришла в замешательство. Ночью, когда муж пришел к ней в постель, она вдруг сказала ему, повернувшись к стене: - Оставь меня, - я знаю, что этот человек убьет себя. _11_ Княгиня Вера Николаевна никогда не читала газет, потому что, во-первых, они ей пачкали руки, а во-вторых, она никогда не могла разобраться в том языке, которым нынче пишут. Но судьба заставила ее развернуть как раз тот лист и натолкнуться на тот столбец, где было напечатано: "Загадочная смерть. Вчера вечером, около семи часов, покончил жизнь самоубийством чиновник контрольной палаты Г.С.Желтков. Судя по данным следствия, смерть покойного произошла по причине растраты казенных денег. Так, по крайней мере, самоубийца упоминает в своем письме. Ввиду того что показаниями свидетелей установлена в этом акте его личная воля, решено не отправлять труп в анатомический театр". Вера думала про себя: "Почему я это предчувствовала? Именно этот трагический исход? И что это было: любовь или сумасшествие?" Целый день она ходила по цветнику и по фруктовому саду. Беспокойство, которое росло в ней с минуты на минуту, как будто не давало ей сидеть на месте. И все ее мысли были прикованы к тому неведомому человеку, которого она никогда не видела и вряд ли когда-нибудь увидит, к этому смешному Пе Пе Же. "Почем знать, может быть, твой жизненный путь пересекла настоящая, самоотверженная, истинная любовь", - вспомнились ей слова Аносова. В шесть часов пришел почтальон. На этот раз Вера Николаевна узнала почерк Желткова и с нежностью, которой она в себе не ожидала, развернула письмо: Желтков писал так: "Я не виноват, Вера Николаевна, что богу было угодно послать, мне, как громадное счастье, любовь к Вам. Случилось так, что меня не интересует в жизни ничто: ни политика, ни наука, ни философия, ни забота о будущем счастье людей - для меня вся жизнь заключается только в Вас. Я теперь чувствую, что каким-то неудобным клином врезался в Вашу жизнь. Если можете, простите меня за это. Сегодня я уезжаю и никогда не вернусь, и ничто Вам обо мне не напомнит. Я бесконечно благодарен Вам только за то, что Вы существуете. Я проверял себя - это не болезнь, не маниакальная идея - это любовь, которою богу было угодно за что-то меня вознаградить. Пусть я был смешон в Ваших глазах и в глазах Вашего брата, Николая Николаевича. Уходя, я в восторге говорю: "_Да святится имя Твое_". Восемь лет тому назад я увидел Вас в пирке в ложе, и тогда же в первую секунду я сказал себе: я ее люблю потому, что на свете нет ничего похожего на нее, нет ничего лучше, нет ни зверя, ни растения, ни звезды, ни человека прекраснее Вас и нежнее. В Вас как будто бы воплотилась вся красота земли... Подумайте, что мне нужно было делать? Убежать в другой город? Все равно сердце было всегда около Вас, у Ваших ног, каждое мгновение дня заполнено Вами, мыслью о Вас, мечтами о Вас... сладким бредом. Я очень стыжусь и мысленно краснею за мой дурацкий браслет, - ну, что же? - ошибка. Воображаю, какое он впечатление произвел на Ваших гостей. Через десять минут я уеду, я успею только наклеить марку и опустить письмо в почтовый ящик, чтобы не поручать этого никому другому. Вы это письмо сожгите. Я вот сейчас затопил печку и сжигаю все самое дорогое, что было у меня в жизни: ваш платок, который, я признаюсь, украл. Вы его забыли на стуле на балу в Благородном собрании. Вашу записку, - о, как я ее целовал, - ею Вы запретили мне писать Вам. Программу художественной выставки, которую Вы однажды держали в руке и потом забыли на стуле при выходе... Кончено. Я все отрезал, но все-таки думаю и даже уверен, что Вы обо мне вспомните. Если Вы обо мне вспомните, то... я знаю, что Вы очень музыкальны, я Вас видел чаще всего на бетховенских квартетах, - так вот, если Вы обо мне вспомните, то сыграйте или прикажите сыграть сонату D-dur, N 2, op. 2. Я не знаю, как мне кончить письмо. От глубины души благодарю Вас за то, что Вы были моей единственной радостью в жизни, единственным утешением, единой мыслью. Дай бог Вам счастья, и пусть ничто временное и житейское не тревожит Вашу прекрасную душу. Целую Ваши руки. Г.С.Ж.". Она пришла к мужу с покрасневшими от слез глазами и вздутыми губами и, показав письмо, сказала: - Я ничего от тебя не хочу скрывать, но я чувствую, что в нашу жизнь вмешалось что-то ужасное. Вероятно, вы с Николаем Николаевичем сделали что-нибудь не так, как нужно. Князь Шеин внимательно прочел письмо, аккуратно сложил его и, долго помолчав, сказал: - Я не сомневаюсь в искренности этого человека, и даже больше, я не смею разбираться в его чувствах к тебе. - Он умер? - спросила Вера. - Да, умер, я скажу, что он любил тебя, а вовсе не был сумасшедшим. Я не сводил с него глаз и видел каждое его движение, каждое изменение его лица. И для него не существовало жизни без тебя. Мне казалось, что я присутствую при громадном страдании, от которого люди умирают, и даже почти понял, что передо мною мертвый человек. Понимаешь, Вера, я не знал, как себя держать, что мне делать... - Вот что, Васенька, - перебила его Вера Николаевна, - тебе не будет больно, если я поеду в город и погляжу на него? - Нет, нет. Вера, пожалуйста, прошу тебя. Я сам поехал бы, но только Николай испортил мне все дело. Я боюсь, что буду чувствовать себя принужденным. _12_ Вера Николаевна оставила свой экипаж за две улицы до Лютеранской. Она без большого труда нашла квартиру Желткова. Навстречу ей вышла сероглазая старая женщина, очень полная, в серебряных очках, и так же, как вчера, спросила: - Кого вам угодно? - Господина Желткова, - сказала княгиня. Должно быть, ее костюм - шляпа, перчатки - и несколько властный тон произвели на хозяйку квартиры большое впечатление. Она разговорилась. - Пожалуйста, пожалуйста, вот первая дверь налево, а там сейчас... Он так скоро ушел от нас. Ну, скажем, растрата. Сказал бы мне об этом. Вы знаете, какие наши капиталы, когда отдаешь квартиры внаем холостякам. Но какие-нибудь шестьсот-семьсот рублей я бы могла собрать и внести за него. Если бы вы знали, что это был за чудный человек, пани. Восемь лет я его держала на квартире, и он казался мне совсем не квартирантом, а родным сыном. Тут же в передней был стул, и Вера опустилась на него. - Я друг вашего покойного квартиранта, - сказала она, подбирая каждое слово к слову. - Расскажите мне что-нибудь о последних минутах его жизни, о том, что он делал и что говорил. - Пани, к нам пришли два господина и очень долго разговаривали. Потом он объяснил, что ему предлагали место управляющего в экономии. Потом пан Ежий побежал до телефона и вернулся такой веселый. Затем эти два господина ушли, а он сел и стал писать письмо. Потом пошел и опустил письмо в ящик, а потом мы слышим, будто бы из детского пистолета выстрелили. Мы никакого внимания не обратили. В семь часов он всегда пил чай. Лукерья - прислуга - приходит и стучится, он не отвечает, потом еще раз, еще раз. И вот должны были взломать дверь, а он уже мертвый. - Расскажите мне что-нибудь о браслете, - приказала Вера Николаевна. - Ах, ах, ах, браслет - я и забыла. Почему вы знаете? Он, перед тем как написать письмо, пришел ко мне и сказал: "Вы католичка?" Я говорю: "Католичка". Тогда он говорит: "У вас есть милый обычай - так он и сказал: милый обычай - вешать на изображение матки боски кольца, ожерелья, подарки. Так вот исполните мою просьбу: вы можете этот браслет повесить на икону?" Я ему обещала это сделать. - Вы мне его покажете? - спросила Вера. - Прошу, прошу, пани. Вот его первая дверь налево. Его хотели сегодня отвезти в анатомический театр, но у него есть брат, так он упросил, чтобы его похоронить по-христианску. Прошу, прошу. Вера собралась с силами и открыла дверь. В комнате пахло ладаном и горели три восковые свечи. Наискось комнаты лежал на столе Желтков. Голова его покоилась очень низко, точно нарочно ему, трупу, которому все равно, подсунули маленькую мягкую подушку. Глубокая важность была в его закрытых глазах, и губы улыбались блаженно и безмятежно, как будто бы он перед расставаньем с жизнью узнал какую-то глубокую и сладкую тайну, разрешившую всю человеческую его жизнь. Она вспомнила, что то же самое умиротворенное выражение она видала на масках великих страдальцев - Пушкина и Наполеона. - Если прикажете, пани, я уйду? - спросила старая женщина, и в ее тоне послышалось что-то чрезвычайно интимное. - Да, я потом вас позову, - сказала Вера и сейчас же вынула из маленького бокового кармана кофточки большую красную розу, подняла немного вверх левой рукой голову трупа, а правой рукой положила ему под шею цветок. В эту секунду она поняла, что та любовь, о которой мечтает каждая женщина, прошла мимо нее. Она вспомнила слова генерала Аносова о вечной исключительной любви - почти пророческие слова. И, раздвинув в обе стороны волосы на лбу мертвеца, она крепко сжала руками его виски и поцеловала его в холодный, влажный лоб долгим дружеским поцелуем. Когда она уходила, то хозяйка квартиры обратилась к ней льстивым польским тоном: - Пани, я вижу, что вы не как все другие, не из любопытства только. Покойный пан Желтков перед смертью сказал мне: "Если случится, что я умру и придет поглядеть на меня какая-нибудь дама, то скажите ей, что у Бетховена самое лучшее произведение..." - он даже нарочно записал мне это. Вот поглядите... - Покажите, - сказала Вера Николаевна и вдруг заплакала. - Извините меня, это впечатление смерти так тяжело, что я не могу удержаться. И она прочла слова, написанные знакомым почерком: "L. van Beethoven. Son. N 2, op. 2. Largo Appassionato". _13_ Вера Николаевна вернулась домой поздно вечером и была рада, что не застала дома ни мужа, ни брата. Зато ее дожидалась пианистка Женни Рейтер, и, взволнованная тем, что она видела и слышала, Вера кинулась к ней и, целуя ее прекрасные большие руки, закричала: - Женни, милая, прошу тебя, сыграй для меня что-нибудь, - и сейчас же вышла из комнаты в цветник и села на скамейку. Она почти ни одной секунды не сомневалась в том, что Женни сыграет то самое место из Второй сонаты, о котором просил этот мертвец с смешной фамилией Желтков. Так оно и было. Она узнала с первых аккордов это исключительное, единственное по глубине произведение. И душа ее как будто бы раздвоилась. Она единовременно думала о том, что мимо нее прошла большая любовь, которая повторяется только один раз в тысячу лет. Вспомнила слова генерала Аносова и спросила себя: почему этот человек заставил ее слушать именно это бетховенское произведение, и еще против ее желания? И в уме ее слагались слова. Они так совпадали в ее мысли с музыкой, что это были как будто бы куплеты, которые кончались словами: "Да святится имя Твое". "Вот сейчас я вам покажу в нежных звуках жизнь, которая покорно и радостно обрекла себя на мучения, страдания и смерть. Ни жалобы, ни упрека, ни боли самолюбия я не знал. Я перед тобою - одна молитва: "Да святится имя Твое". Да, я предвижу страдание, кровь и смерть. И думаю, что трудно расстаться телу с душой, но. Прекрасная, хвала тебе, страстная хвала и тихая любовь. "Да святится имя Твое". Вспоминаю каждый твой шаг, улыбку, взгляд, звук твоей походки. Сладкой грустью, тихой, прекрасной грустью обвеяны мои последние воспоминания. Но я не причиню тебе горя. Я ухожу один, молча, так угодно было богу и судьбе. "Да святится имя Твое". В предсмертный печальный час я молюсь только тебе. Жизнь могла бы быть прекрасной и для меня. Не ропщи, бедное сердце, не ропщи. В душе я призываю смерть, но в сердце полон хвалы тебе: "Да святится имя Твое". Ты, ты и люди, которые окружали тебя, все вы не знаете, как ты была прекрасна. Бьют часы. Время. И, умирая, я в скорбный час расставания с жизнью все-таки пою - слава Тебе. Вот она идет, все усмиряющая смерть, а я говорю - слава Тебе!.." Княгиня Вера обняла ствол акации, прижалась к нему и плакала. Дерево мягко сотрясалось. Налетел легкий ветер и, точно сочувствуя ей, зашелестел листьями. Острее запахли звезды табака... И в это время удивительная музыка, будто бы подчиняясь ее горю, продолжала: "Успокойся, дорогая, успокойся, успокойся. Ты обо мне помнишь? Помнишь? Ты ведь моя единая и последняя любовь. Успокойся, я с тобой. Подумай обо мне, и я буду с тобой, потому что мы с тобой любили друг друга только одно мгновение, но навеки. Ты обо мне помнишь? Помнишь? Помнишь? Вот я чувствую твои слезы. Успокойся. Мне спать так сладко, сладко, сладко". Женни Рейтер вышла из комнаты, уже кончив играть, и увидала княгиню Веру, сидящую на скамейке всю в слезах. - Что с тобой? - спросила пианистка. Вера, с глазами, блестящими от слез, беспокойно, взволнованно стала целовать ей лицо, губы, глаза и говорила: - Нет, нет, - он меня простил теперь. Все хорошо. 1910 музыка В гостях у природной

_Александр Куприн. Гранатовый браслет_ ----------------------------------------------------------------------- ----------------------------------------------------------------------- _1_ В середине августа, перед рождением молодого месяца, вдруг наступили отвратительные погоды, какие так свойственны северному побережью Черного моря. То по целым суткам тяжело лежал над землею и морем густой туман, и тогда огромная сирена на маяке ревела днем и ночью, точно бешеный бык. То с утра до утра шел не переставая мелкий, как водяная пыль, дождик, превращавший глинистые дороги и тропинки в сплошную густую грязь, в которой увязали надолго возы и экипажи. То задувал с северо-запада, со стороны степи свирепый ураган; от него верхушки деревьев раскачивались, пригибаясь и выпрямляясь, точно волны в бурю, гремели по ночам железные кровли дач, казалось, будто кто-то бегает по ним в подкованных сапогах, вздрагивали оконные рамы, хлопали двери, и дико завывало в печных трубах. Несколько рыбачьих баркасов заблудилось в море, а два и совсем не вернулись: только спустя неделю повыбрасывало трупы рыбаков в разных местах берега. Обитатели пригородного морского курорта - большей частью греки и евреи, - жизнелюбивые и мнительные, как все южане, - поспешно перебирались в город. По размякшему шоссе без конца тянулись ломовые дроги, перегруженные всяческими домашними вещами: тюфяками, диванами, сундуками, стульями, умывальниками, самоварами. Жалко, и грустно, и противно было глядеть сквозь мутную кисею дождя на этот жалкий скарб, казавшийся таким изношенным, грязным и нищенским; на горничных и кухарок, сидевших на верху воза на мокром брезенте с какими-то утюгами, жестянками и корзинками в руках, на запотевших, обессилевших лошадей, которые то и дело останавливались, дрожа коленями, дымясь и часто нося боками, на сипло ругавшихся дрогалей, закутанных от дождя в рогожи. Еще печальнее было видеть оставленные дачи с их внезапным простором, пустотой и оголенностью, с изуродованными клумбами, разбитыми стеклами, брошенными собаками и всяческим дачным сором из окурков, бумажек, черепков, коробочек и аптекарских пузырьков. Но к началу сентября погода вдруг резко и совсем нежданно переменилась. Сразу наступили тихие безоблачные дни, такие ясные, солнечные и теплые, каких не было даже в июле. На обсохших сжатых полях, на их колючей желтой щетине заблестела слюдяным блеском осенняя паутина. Успокоившиеся деревья бесшумно и покорно роняли желтые листья. Княгиня Вера Николаевна Шеина, жена предводителя дворянства, не могла покинуть дачи, потому что в их городском доме еще не покончили с ремонтом. И теперь она очень радовалась наступившим прелестным дням, тишине, уединению, чистому воздуху, щебетанью на телеграфных проволоках ласточек, стаившихся к отлету, и ласковому соленому ветерку, слабо тянувшему о моря. _2_ Кроме того, сегодня был день ее именин - 17 сентября. По милым, отдаленным воспоминаниям детства она всегда любила этот день и всегда ожидала от него чего-то счастливо-чудесного. Муж, уезжая утром по спешным делам в город, положил ей на ночной столик футляр с прекрасными серьгами из грушевидных жемчужин, и этот подарок еще больше веселил ее. Она была одна во всем доме. Ее холостой брат Николай, товарищ прокурора, живший обыкновенно вместе с ними, также уехал в город, в суд. К обеду муж обещал привезти немногих и только самых близких знакомых. Хорошо выходило, что именины совпали с дачным временем. В городе пришлось бы тратиться на большой парадный обед, пожалуй даже на бал, а здесь, на даче, можно было обойтись самыми небольшими расходами. Князь Шеин, несмотря на свое видное положение в обществе, а может быть, и благодаря ему, едва сводил концы с концами. Огромное родовое имение было почти совсем расстроено его предками, а жить приходилось выше средств: делать приемы, благотворить, хорошо одеваться, держать лошадей и т.д. Княгиня Вера, у которой прежняя страстная любовь к мужу давно уже перешла в чувство прочной, верной, истинной дружбы, всеми силами старалась помочь князю удержаться от полного разорения. Она во многом, незаметно для него, отказывала себе и, насколько возможно, экономила в домашнем хозяйстве. Теперь она ходила по саду и осторожно срезала ножницами цветы к обеденному столу. Клумбы опустели и имели беспорядочный вид. Доцветали разноцветные махровые гвоздики, а также левкой - наполовину в цветах, а наполовину в тонких зеленых стручьях, пахнувших капустой, розовые кусты еще давали - в третий раз за это лето - бутоны и розы, но уже измельчавшие, редкие, точно выродившиеся. Зато пышно цвели своей холодной, высокомерной красотою георгины, пионы и астры, распространяя в чутком воздухе осенний, травянистый, грустный запах. Остальные цветы после своей роскошной любви и чрезмерного обильного летнего материнства тихо осыпали на землю бесчисленные семена будущей жизни. Близко на шоссе послышались знакомые звуки автомобильного трехтонного рожка. Это подъезжала сестра княгини Веры - Анна Николаевна Фриессе, с утра обещавшая по телефону приехать помочь сестре принимать гостей и по хозяйству. Тонкий слух не обманул Веру. Она пошла навстречу. Через несколько минут у дачных ворот круто остановился изящный автомобиль-карета, и шофер, ловко спрыгнув с сиденья, распахнул дверцу. Сестры радостно поцеловались. Они с самого раннего детства были привязаны друг к другу теплой и заботливой дружбой. По внешности они до странного не были схожи между собою. Старшая, Вера, пошла в мать, красавицу англичанку, своей высокой гибкой фигурой, нежным, но холодным и гордым лицом, прекрасными, хотя довольно большими руками и той очаровательной покатостью плеч, какую можно видеть на старинных миниатюрах. Младшая - Анна, - наоборот, унаследовала монгольскую кровь отца, татарского князя, дед которого крестился только в начале XIX столетия и древний род которого восходил до самого Тамерлана, или Ланг-Темира, как с гордостью называл ее отец, по-татарски, этого великого кровопийцу. Она была на полголовы ниже сестры, несколько широкая в плечах, живая и легкомысленная, насмешница. Лицо ее сильно монгольского типа с довольно заметными скулами, с узенькими глазами, которые она к тому же по близорукости щурила, с надменным выражением в маленьком, чувственном рте, особенно в слегка выдвинутой вперед полной нижней губе, - лицо это, однако, пленяло какой-то неуловимой и непонятной прелестью, которая заключалась, может быть, в улыбке, может быть, в глубокой женственности всех черт, может быть, в пикантной, задорно-кокетливой мимике. Ее грациозная некрасивость возбуждала и привлекала внимание мужчин гораздо чаще и сильнее, чем аристократическая красота ее сестры. Она была замужем за очень богатым и очень глупым человеком, который ровно ничего не делал, но числился при каком-то благотворительном учреждении и имел звание камер-юнкера. Мужа она терпеть не могла, но родила от него двух детей - мальчика и девочку; больше она решила не иметь детей и не имела. Что касается Веры - та жадно хотела детей и даже, ей казалось, чем больше, тем лучше, но почему-то они у нее не рождались, и она болезненно и пылко обожала хорошеньких малокровных детей младшей сестры, всегда приличных и послушных, с бледными мучнистыми лицами и с завитыми льняными кукольными волосами. Анна вся состояла из веселой безалаберности и милых, иногда странных противоречий. Она охотно предавалась самому рискованному флирту во всех столицах и на всех курортах Европы, но никогда не изменяла мужу, которого, однако, презрительно высмеивала и в глаза и за глаза; была расточительна, страшно любила азартные игры, танцы, сильные впечатления, острые зрелища, посещала за границей сомнительные кафе, но в то же время отличалась щедрой добротой и глубокой, искренней набожностью, которая заставила ее даже принять тайно католичество. У нее были редкой красоты спина, грудь и плечи. Отправляясь на большие балы, она обнажалась гораздо больше пределов, дозволяемых приличием и модой, но говорили, что под низким декольте у нее всегда была надета власяница. Вера же была строго проста, со всеми холодно и немного свысока любезна, независима и царственно спокойна. _3_ - Боже мой, как у вас здесь хорошо! Как хорошо! - говорила Анна, идя быстрыми и мелкими шагами рядом с сестрой по дорожке. - Если можно, посидим немного на скамеечке над обрывом. Я так давно не видела моря. И какой чудный воздух: дышишь - и сердце веселится. В Крыму, в Мисхоре, прошлым летом я сделала изумительное открытие. Знаешь, чем пахнет морская вода во время прибоя? Представь себе - резедой. Вера ласково усмехнулась: - Ты фантазерка. - Нет, нет. Я помню также раз, надо мной все смеялись, когда я сказала, что в лунном свете есть какой-то розовый оттенок. А на днях художник Борицкий - вот тот, что пишет мой портрет, - согласился, что я была права и что художники об этом давно знают. - Художник - твое новое увлечение? - Ты всегда придумаешь! - засмеялась Анна и, быстро подойдя к самому краю обрыва, отвесной стеной падавшего глубоко в море, заглянула вниз и вдруг вскрикнула в ужасе и отшатнулась назад с побледневшим лицом. - У, как высоко! - произнесла она ослабевшим и вздрагивающим голосом. - Когда я гляжу с такой высоты, у меня всегда как-то сладко и противно щекочет в груди... и пальцы на ногах щемит... И все-таки тянет, тянет... Она хотела еще раз нагнуться над обрывом, но сестра остановила ее. - Анна, дорогая моя, ради бога! У меня у самой голова кружится, когда ты так делаешь. Прошу тебя, сядь. - Ну хорошо, хорошо, села... Но ты только посмотри, какая красота, какая радость - просто глаз не насытится. Если бы ты знала, как я благодарна богу за все чудеса, которые он для нас сделал! Обе на минутку задумались. Глубоко-глубоко под ними покоилось море. Со скамейки не было видно берега, и оттого ощущение бесконечности и величия морского простора еще больше усиливалось. Вода была ласково-спокойна и весело-синя, светлея лишь косыми гладкими полосами в местах течения и переходя в густо-синий глубокий цвет на горизонте. Рыбачьи лодки, с трудом отмечаемые глазом - такими они казались маленькими, - неподвижно дремали в морской глади, недалеко от берега. А дальше точно стояло в воздухе, не подвигаясь вперед, трехмачтовое судно, все сверху донизу одетое однообразными, выпуклыми от ветра, белыми стройными парусами. - Я тебя понимаю, - задумчиво сказала старшая сестра, - но у меня как-то не так, как у тебя. Когда я в первый раз вижу море после большого времени, оно меня и волнует, и радует, и поражает. Как будто я в первый раз вижу огромное, торжественное чудо. Но потом, когда привыкну к нему, оно начинает меня давить своей плоской пустотой... Я скучаю, глядя на него, и уж стараюсь больше не смотреть. Надоедает. Анна улыбнулась. - Чему ты? - спросила сестра. - Прошлым летом, - сказала Анна лукаво, - мы из Ялты поехали большой кавалькадой верхом на Уч-Кош. Это там, за лесничеством, выше водопада. Попали сначала в облако, было очень сыро и плохо видно, а мы все поднимались вверх по крутой тропинке между соснами. И вдруг как-то сразу окончился лес, и мы вышли из тумана. Вообрази себе; узенькая площадка на скале, и под ногами у нас пропасть. Деревни внизу кажутся не больше спичечной коробки, леса и сады - как мелкая травка. Вся местность спускается к морю, точно географическая карта. А там дальше - море! Верст на пятьдесят, на сто вперед. Мне казалось - я повисла в воздухе и вот-вот полечу. Такая красота, такая легкость! Я оборачиваюсь назад и говорю проводнику в восторге: "Что? Хорошо, Сеид-оглы?" А он только языком почмокал: "Эх, барина, как мине все это надоел. Каждый день видим". - Благодарю за сравнение, - засмеялась Вера, - нет, я только думаю, что нам, северянам, никогда не понять прелести моря. Я люблю лес. Помнишь лес у нас в Егоровском?.. Разве может он когда-нибудь прискучить? Сосны!.. А какие мхи!.. А мухоморы! Точно из красного атласа и вышиты белым бисером. Тишина такая... прохлада. - Мне все равно, я все люблю, - ответила Анна. - А больше всего я люблю мою сестренку, мою благоразумную Вереньку. Нас ведь только двое на свете. Она обняла старшую сестру и прижалась к ней, щека к щеке. И вдруг спохватилась. - Нет, какая же я глупая! Мы с тобою, точно в романе, сидим и разговариваем о природе, а я совсем забыла про мой подарок. Вот посмотри. Я боюсь только, понравится ли? Она достала из своего ручного мешочка маленькую записную книжку в удивительном переплете: на старом, стершемся и посеревшем от времени синем бархате вился тускло-золотой филигранный узор редкой сложности, тонкости и красоты, - очевидно, любовное дело рук искусного и терпеливого художника. Книжка была прикреплена к тоненькой, как нитка, золотой цепочке, листки в середине были заменены таблетками из слоновой кости. - Какая прекрасная вещь! Прелесть! - сказала Вера и поцеловала сестру. - Благодарю тебя. Где ты достала такое сокровище? - В одной антикварной лавочке. Ты ведь знаешь мою слабость рыться в старинном хламе. Вот я и набрела на этот молитвенник. Посмотри, видишь, как здесь орнамент делает фигуру креста. Правда, я нашла только один переплет, остальное все пришлось придумывать - листочки, застежки, карандаш. Но Моллине совсем не хотел меня понять, как я ему ни толковала. Застежки должны были быть в таком же стиле, как и весь узор, матовые, старого золота, тонкой резьбы, а он бог знает что сделал. Зато цепочка настоящая венецианская, очень древняя. Вера ласково погладила прекрасный переплет. - Какая глубокая старина!.. Сколько может быть этой книжке? - спросила она. - Я боюсь определить точно. Приблизительно конец семнадцатого века, середина восемнадцатого... - Как странно, - сказала Вера с задумчивой улыбкой. - Вот я держу в своих руках вещь, которой, может быть, касались руки маркизы Помпадур или самой королевы Антуанетты... Но знаешь, Анна, это только тебе могла прийти в голову шальная мысль переделать молитвенник в дамский caraet [записная книжка (фр.)]. Однако все-таки пойдем посмотрим, что там у нас делается. Они пошли в дом через большую каменную террасу, со всех сторон закрытую густыми шпалерами винограда "изабелла". Черные обильные гроздья, издававшие слабый запах клубники, тяжело свисали между темной, кое-где озолоченной солнцем зеленью. По всей террасе разливался зеленый полусвет, от которого лица женщин сразу побледнели. - Ты велишь здесь накрывать? - спросила Анна. - Да, я сама так думала сначала... Но теперь вечера такие холодные. Уж лучше в столовой. А мужчины пусть сюда уходят курить. - Будет кто-нибудь интересный? - Я еще не знаю. Знаю только, что будет наш дедушка. - Ах, дедушка милый. Вот радость! - воскликнула Анна и всплеснула руками. - Я его, кажется, сто лет не видала. - Будет сестра Васи и, кажется, профессор Спешников. Я вчера, Анненька, просто голову потеряла. Ты знаешь, что они оба любят покушать - и дедушка и профессор. Но ни здесь, ни в городе - ничего не достанешь ни за какие деньги. Лука отыскал где-то перепелов - заказал знакомому охотнику - и что-то мудрит над ними. Ростбиф достали сравнительно недурной, - увы! - неизбежный ростбиф. Очень хорошие раки. - Ну что ж, не так уж дурно. Ты не тревожься. Впрочем, между нами, у тебя у самой есть слабость вкусно поесть. - Но будет и кое-что редкое. Сегодня утром рыбак принес морского петуха. Я сама видела. Прямо какое-то чудовище. Даже страшно. Анна, до жадности любопытная ко всему, что ее касалось и что не касалось, сейчас же потребовала, чтобы ей принесли показать морского петуха. Пришел высокий, бритый, желтолицый повар Лука с большой продолговатой белой лоханью, которую он с трудом, осторожно держал за ушки, боясь расплескать воду на паркет. - Двенадцать с половиною фунтов, ваше сиятельство, - сказал он с особенной поварской гордостью. - Мы давеча взвешивали. Рыба была слишком велика для лоханки и лежала на дне, завернув хвост. Ее чешуя отливала золотом, плавники были ярко-красного цвета, а от громадной хищной морды шли в стороны два нежно-голубых складчатых, как веер, длинных крыла. Морской петух был еще жив и усиленно работал жабрами. Младшая сестра осторожно дотронулась мизинцем до головы рыбы. Но петух неожиданно всплеснул хвостом, и Анна с визгом отдернула руку. - Не извольте беспокоиться, ваше сиятельство, все в лучшем виде устроим, - сказал повар, очевидно понимавший тревогу Анны. - Сейчас болгарин принес две дыни. Ананасные. На манер вроде как канталупы, но только запах куда ароматнее. И еще осмелюсь спросить ваше сиятельство, какой соус прикажете подавать к петуху: тартар или польский, а то можно просто сухари в масле? - Делай, как знаешь. Ступай! - сказала княгиня. _4_ После пяти часов стали съезжаться гости. Князь Василий Львович привез с собою вдовую сестру Людмилу Львовну, по мужу Дурасову, полную, добродушную и необыкновенно молчаливую женщину; светского молодого богатого шалопая и кутилу Васючка, которого весь город знал под этим фамильярным именем, очень приятного в обществе уменьем петь и декламировать, а также устраивать живые картины, спектакли и благотворительные базары; знаменитую пианистку Женни Рейтер, подругу княгини Веры по Смольному институту, а также своего шурина Николая Николаевича. За ними приехал на автомобиле муж Анны с бритым толстым, безобразно огромным профессором Спешниковым и с местным вице-губернатором фон Зекком. Позднее других приехал генерал Аносов, в хорошем наемном ландо, в сопровождении двух офицеров: штабного полковника Понамарева, преждевременно состарившегося, худого, желчного человека, изможденного непосильной канцелярской работой, и гвардейского гусарского поручика Бахтинского, который славился в Петербурге как лучший танцор и несравненный распорядитель балов. Генерал Аносов, тучный, высокий, серебряный старец, тяжело слезал с подножки, держась одной рукой за поручни козел, а другой - за задок экипажа. В левой руке он держал слуховой рожок, а в правой - палку с резиновым наконечником. У него было большое, грубое, красное лицо с мясистым носом и с тем добродушно-величавым, чуть-чуть презрительным выражением в прищуренных глазах, расположенных лучистыми, припухлыми полукругами, какое свойственно мужественным и простым людям, видавшим часто и близко перед своими глазами опасность и смерть. Обе сестры, издали узнавшие его, подбежали к коляске как раз вовремя, чтобы полушутя, полусерьезно поддержать его с обеих сторон под руки. - Точно... архиерея! - сказал генерал ласковым хриповатым басом. - Дедушка, миленький, дорогой! - говорила Вера тоном легкого упрека. - Каждый день вас ждем, а вы хоть бы глаза показали. - Дедушка у нас на юге всякую совесть потерял, - засмеялась Анна. - Можно было бы, кажется, вспомнить о крестной дочери. А вы держите себя донжуаном, бесстыдник, и совсем забыли о нашем существовании... Генерал, обнажив свою величественную голову, целовал поочередно руки у обеих сестер, потом целовал их в щеки и опять в руку. - Девочки... подождите... не бранитесь, - говорил он, перемежая каждое слово вздохами, происходившими от давнишней одышки. - Честное слово... докторишки разнесчастные... все лето купали мои ревматизмы... в каком-то грязном... киселе, ужасно пахнет... И не выпускали... Вы первые... к кому приехал... Ужасно рад... с вами увидеться... Как прыгаете?.. Ты, Верочка... совсем леди... очень стала похожа... на покойницу мать... Когда крестить позовешь? - Ой, боюсь, дедушка, что никогда... - Не отчаивайся... все впереди... Молись богу... А ты, Аня, вовсе не изменилась... Ты и в шестьдесят лет... будешь такая же стрекоза-егоза. Постойте-ка. Давайте я вам представлю господ офицеров. - Я уже давно имел эту честь! - сказал полковник Понамарев, кланяясь. - Я был представлен княгине в Петербурге, - подхватил гусар. - Ну, так представлю тебе, Аня, поручика Бахтинского. Танцор и буян, но хороший кавалерист. Вынь-ка, Бахтинский, милый мой, там из коляски... Пойдемте, девочки... Чем, Верочка, будешь кормить? У меня... после лиманного режима... аппетит, как у выпускного... прапорщика. Генерал Аносов был боевым товарищем и преданным другом покойного князя Мирза-Булат-Тугановского. Всю нежную дружбу и любовь он после смерти князя перенес на его дочерей. Он знал их еще совсем маленькими, а младшую Анну даже крестил. В то время - как и до сих пор - он был комендантом большой, но почти упраздненной крепости в г.К. и ежедневно бывал в доме Тугановских. Дети просто обожали его за баловство, за подарки, за ложи в цирк и театр и за то, что никто так увлекательно не умел играть с ними, как Аносов. Но больше всего их очаровывали и крепче всего запечатлелись в их памяти его рассказы о военных походах, сражениях и стоянках на бивуаках, о победах и отступлениях, о смерти, ранах и лютых морозах, - неторопливые, эпически спокойные, простосердечные рассказы, рассказываемые между вечерним чаем и тем скучным часом, когда детей позовут спать. По нынешним нравам этот обломок старины представлялся исполинской и необыкновенно живописной фигурой. В нем совмещались именно те простые, но трогательные и глубокие черты, которые даже и в его времена гораздо чаще встречались в рядовых, чем в офицерах, те чисто русские, мужицкие черты, которые в соединении дают возвышенный образ, делавший иногда нашего солдата не только непобедимым, но и великомучеником, почти святым, - черты, состоявшие из бесхитростной, наивной веры, ясного, добродушно-веселого взгляда на жизнь, холодной и деловой отваги, покорства перед лицом смерти, жалости к побежденному, бесконечного терпения и поразительной физической и нравственной выносливости. Аносов, начиная с польской войны, участвовал во всех кампаниях, кроме японской. Он и на эту войну пошел бы без колебаний, но его не позвали, а у него всегда было великое по скромности правило: "Не лезь на смерть, пока тебя не позовут". За всю свою службу он не только никогда не высек, но даже не ударил ни одного солдата. Во время польского мятежа он отказался однажды расстреливать пленных, несмотря на личное приказание полкового командира. "Шпиона я не только расстреляю, - сказал он, - но, если прикажете, лично убью. А это пленные, и я не могу". И сказал он это так просто, почтительно, без тени вызова или рисовки, глядя прямо в глаза начальнику своими ясными, твердыми глазами, что его, вместо того чтобы самого расстрелять, оставили в покое. В войну 1877-1879 годов он очень быстро дослужился до чина полковника, несмотря на то что был мало образован или, как он сам выражался, кончил только "медвежью академию". Он участвовал при переправе через Дунай, переходил Балканы, отсиживался на Шипке, был при последней атаке Плевны; ранили его один раз тяжело, четыре - легко, и, кроме того, он получил осколком гранаты жестокую контузию в голову. Радецкий и Скобелев знали его лично и относились к нему с исключительным уважением. Именно про него и сказал как-то Скобелев: "Я знаю одного офицера, который гораздо храбрее меня, - это майор Аносов". С войны он вернулся почти оглохший благодаря осколку гранаты, с больной ногой, на которой были ампутированы три отмороженных, во время балканского перехода, пальца, с жесточайшим ревматизмом, нажитым на Шипке. Его хотели было по истечении двух лет мирной службы упечь в отставку, но Аносов заупрямился. Тут ему очень кстати помог своим влиянием начальник края, живой свидетель его хладнокровного мужества при переправе через Дунай. В Петербурге решили не огорчать заслуженного полковника, и ему дали пожизненное место коменданта в г.К. - должность более почетную, чем нужную в целях государственной обороны. В городе его все знали от мала до велика и добродушно посмеивались над его слабостями, привычками и манерой одеваться. Он всегда ходил без оружия, в старомодном сюртуке, в фуражке с большими полями и с громадным прямым козырьком, с палкою в правой руке, со слуховым рожком в левой и непременно в сопровождении двух ожиревших, ленивых, хриплых мопсов, у которых всегда кончик языка был высунут наружу и прикушен. Если ему во время обычной утренней прогулки приходилось встречаться со знакомыми, то прохожие за несколько кварталов слышали, как кричит комендант и как дружно вслед за ним лают его мопсы. Как многие глухие, он был страстным любителем оперы, и иногда, во время какого-нибудь томного дуэта, вдруг на весь театр раздавался его решительный бас: "А ведь чисто взял до, черт возьми! Точно орех разгрыз". По театру проносился сдержанный смех, но генерал даже и не подозревал этого: по своей наивности он думал, что шепотом обменялся со своим соседом свежим впечатлением. По обязанности коменданта он довольно часто, вместе со своими хрипящими мопсами, посещал главную гауптвахту, где весьма уютно "а винтом, чаем и анекдотами отдыхали от тягот военной службы арестованные офицеры. Он внимательно расспрашивал каждого: "Как фамилия? Кем посажен? На сколько? За что?" Иногда совершенно неожиданно хвалил офицера за бравый, хотя и противозаконный поступок, иногда начинал распекать, крича так, что его бывало слышно на улице. Но, накричавшись досыта, он без всяких переходов и пауз осведомлялся, откуда офицеру носят обед и сколько он за него платит. Случалось, что какой-нибудь заблудший подпоручик, присланный для долговременной отсидки из такого захолустья, где даже не имелось собственной гауптвахты, признавался, что он, по безденежью, довольствуется из солдатского котла. Аносов немедленно распоряжался, чтобы бедняге носили обед из комендантского дома, от которого до гауптвахты было не более двухсот шагов. В г.К. он и сблизился с семьей Тугановских и такими тесными узами привязался к детям, что для него стало душевной потребностью видеть их каждый вечер. Если случалось, что барышни выезжали куда-нибудь или служба задерживала самого генерала, то он искренно тосковал и не находил себе места в больших комнатах комендантского дома. Каждое лето он брал отпуск и проводил целый месяц в имении Тугановских, Егоровском, отстоявшем от К. на пятьдесят верст. Он всю свою скрытую нежность души и потребность сердечной любви перенес на эту детвору, особенно на девочек. Сам он был когда-то женат, но так давно, что даже позабыл об этом. Еще до войны жена сбежала от него с проезжим актером, пленясь его бархатной курткой и кружевными манжетами. Генерал посылал ей пенсию вплоть до самой ее смерти, но в дом к себе не пустил, несмотря на сцены раскаяния и слезные письма. Детей у них не было. _5_ Против ожидания, вечер был так тих и тепел, что свечи на террасе и в столовой горели неподвижными огнями. За обедом всех потешал князь Василий Львович. У него была необыкновенная и очень своеобразная способность рассказывать. Он брал в основу рассказа истинный эпизод, где главным действующим лицом являлся кто-нибудь из присутствующих или общих знакомых, но так сгущал краски и при этом говорил с таким серьезным лицом и таким деловым тоном, что слушатели надрывались от смеха. Сегодня он рассказывал о неудавшейся женитьбе Николая Николаевича на одной богатой и красивой даме. В основе было только то, что муж дамы не хотел давать ей развода. Но у князя правда чудесно переплелась с вымыслом. Серьезного, всегда несколько чопорного Николая он заставил ночью бежать по улице в одних чулках, с башмаками под мышкой. Где-то на углу молодого человека задержал городовой, и только после длинного и бурного объяснения Николаю удалось доказать, что он товарищ прокурора, а не ночной грабитель. Свадьба, по словам рассказчика, чуть-чуть было не состоялась, но в самую критическую минуту отчаянная банда лжесвидетелей, участвовавших в деле, вдруг забастовала, требуя прибавки к заработной плате. Николай из скупости (он и в самом деле был скуповат), а также будучи принципиальным противником стачек и забастовок, наотрез отказался платить лишнее, ссылаясь на определенную статью закона, подтвержденную мнением кассационного департамента. Тогда рассерженные лжесвидетели на известный вопрос: "Не знает ли кто-нибудь из присутствующих поводов, препятствующих совершению брака?" - хором ответили: "Да, знаем. Все показанное нами на суде под присягой - сплошная ложь, к которой нас принудил угрозами и насилием господин прокурор. А про мужа этой дамы мы, как осведомленные лица, можем сказать только, что это самый почтенный человек на свете, целомудренный, как Иосиф, и ангельской доброты". Напав на нить брачных историй, князь Василий не пощадил и Густава Ивановича Фриессе, мужа Анны, рассказав, что он на другой день после свадьбы явился требовать при помощи полиции выселения новобрачной из родительского дома, как не имеющую отдельного паспорта, и водворения ее на место проживания законного мужа. Верного в этом анекдоте было только то, что в первые дни замужней жизни Анна должна была безотлучно находиться около захворавшей матери, так как Вера спешно уехала к себе на юг, а бедный Густав Иванович предавался унынию и отчаянию. Все смеялись. Улыбалась и Анна своими прищуренными глазами. Густав Иванович хохотал громко и восторженно, и его худое, гладко обтянутое блестящей кожей лицо, с прилизанными жидкими, светлыми волосами, с ввалившимися глазными орбитами, походило на череп, обнажавший в смехе прескверные зубы. Он до сих пор обожал Анну, как и в первый день супружества, всегда старался сесть около нее, незаметно притронуться к ней и ухаживал за нею так влюбленно и самодовольно, что часто становилось за него и жалко и неловко. Перед тем как вставать из-за стола, Вера Николаевна машинально пересчитала гостей. Оказалось - тринадцать. Она была суеверна и подумала про себя: "Вот это нехорошо! Как мне раньше не пришло в голову посчитать? И Вася виноват - ничего но сказал по телефону". Когда у Шейных или у Фриессе собирались близкие знакомые, то после обеда обыкновенно играли в покер, так как обе сестры до смешного любили азартные игры. В обоих домах даже выработались на этот счет свои правила: всем играющим раздавались поровну костяные жетончики определенной цены, и игра длилась до тех пор, пока все костяшки не переходили в одни руки, - тогда игра на этот вечер прекращалась, как бы партнеры ни настаивали на продолжении. Брать из кассы второй раз жетоны строго запрещалось. Такие суровые законы были выведены из практики, для обуздания княгини Веры и Анны Николаевны, которые в азарте не знали никакого удержу. Общий проигрыш редко достигал ста - двухсот рублей. Сели за покер и на этот раз. Вера, не принимавшая участия в игре, хотела выйти на террасу, где накрывали к чаю, но вдруг ее с несколько таинственным видом вызвала из гостиной горничная. - Что такое, Даша? - с неудовольствием спросила княгиня Вера, проходя в свой маленький кабинет, рядом со спальней. - Что у вас за глупый вид? И что такое вы вертите в руках? Даша положила на стол небольшой квадратный предмет, завернутый аккуратно в белую бумагу и тщательно перевязанный розовой ленточкой. - Я, ей-богу, не виновата, ваше сиятельство, - залепетала она, вспыхнув румянцем от обиды. - Он пришел и сказал... - Кто такой - он? - Красная шапка, ваше сиятельство... посыльный... - И что же? - Пришел на кухню и положил вот это на стол. "Передайте, говорит, вашей барыне. Но только, говорит, в ихние собственные руки". Я спрашиваю: от кого? А он говорит: "Здесь все обозначено". И с теми словами убежал. - Подите и догоните его. - Никак не догонишь, ваше сиятельство. Он приходил в середине обеда, я только вас не решалась обеспокоить, ваше сиятельство. Полчаса времени будет. - Ну хорошо, идите. Она разрезала ножницами ленту и бросила в корзину вместе с бумагой, на которой был написан ее адрес. Под бумагой оказался небольшой ювелирный футляр красного плюша, видимо, только что из магазина. Вера подняла крышечку, подбитую бледно-голубым шелком, и увидела втиснутый в черный бархат овальный золотой браслет, а внутри его бережно сложенную красивым восьмиугольником записку. Она быстро развернула бумажку. Почерк показался ей знакомым, но, как настоящая женщина, она сейчас же отложила записку в сторону, чтобы посмотреть на браслет. Он был золотой, низкопробный, очень толстый, но дутый и с наружной стороны весь сплошь покрытый небольшими старинными, плохо отшлифованными гранатами. Но зато посредине браслета возвышались, окружая какой-то странный маленький зеленый камешек, пять прекрасных гранатов-кабошонов, каждый величиной с горошину. Когда Вера случайным движением удачно повернула браслет перед огнем электрической лампочки, то в них, глубоко под их гладкой яйцевидной поверхностью, вдруг загорелись прелестные густо-красные живые огни. "Точно кровь!" - подумала с неожиданной тревогой Вера. Потом она вспомнила о письме и развернула его. Она прочитала следующие строки, написанные мелко, великолепно-каллиграфическим почерком: "Ваше Сиятельство, Глубокоуважаемая Княгиня Вера Николаевна! Почтительно поздравляя Вас с светлым и радостным днем Вашего Ангела, я осмеливаюсь препроводить Вам мое скромное верноподданническое подношение". "Ах, это - тот!" - с неудовольствием подумала Вера. Но, однако, дочитала письмо... "Я бы никогда не позволил себе преподнести Вам что-либо, выбранное мною лично: для этого у меня нет ни права, ни тонкого вкуса и - признаюсь - ни денег. Впрочем, полагаю, что и на всем свете не найдется сокровища, достойного украсить Вас. Но этот браслет принадлежал еще моей прабабке, а последняя, по времени, его носила моя покойная матушка. Посередине, между большими камнями, Вы увидите один зеленый. Это весьма редкий сорт граната - зеленый гранат. По старинному преданию, сохранившемуся в нашей семье, он имеет свойство сообщать дар предвидения носящим его женщинам и отгоняет от них тяжелые мысли, мужчин же охраняет от насильственной смерти. Все камни с точностью перенесены сюда со старого серебряного браслета, и Вы можете быть уверены, что до Вас никто еще этого браслета не надевал. Вы можете сейчас же выбросить эту смешную игрушку или подарить ее кому-нибудь, но я буду счастлив и тем, что к ней прикасались Ваши руки. Умоляю Вас не гневаться на меня. Я краснею при воспоминании о моей дерзости семь лет тому назад, когда Вам, барышне, я осмеливался писать глупые и дикие письма и даже ожидать ответа на них. Теперь во мне осталось только благоговение, вечное преклонение и рабская преданность. Я умею теперь только желать ежеминутно Вам счастья и радоваться, если Вы счастливы. Я мысленно кланяюсь до земли мебели, на которой Вы сидите, паркету, по которому Вы ходите, деревьям, которые Вы мимоходом трогаете, прислуге, с которой Вы говорите. У меня нет даже зависти ни к людям, ни к вещам. Еще раз прошу прощения, что обеспокоил Вас длинным, ненужным письмом. Ваш до смерти и после смерти покорный слуга Г.С.Ж.". "Показать Васе или не показать? И если показать - то когда? Сейчас или после гостей? Нет, уж лучше после - теперь не только этот несчастный будет смешон, но и я вместе с ним". Так раздумывала княгиня Вера и не могла отвести глаз от пяти алых кровавых огней, дрожавших внутри пяти гранатов.

Снимки Яна Бертранда

///

Венеция




Вилла_д_Эсте


Грац


Падуя


Пиза


Помпеи


Рим





Флоренция

//

- Нет, правда, ведь есть тут элемент игры?
- Вся жизнь – игра, - отозвался Он, делая снимок.
Фотоаппарат мягко щёлкал, запечатлевая в электронной памяти очередной кадр, а мой немногословный собеседник снова и снова менял позу, выискивая наиболее эффектный ракурс. Нафотографировав вволю серебристого переливающегося дракончика, снял его с ветки, аккуратно уложил в большую сумку. Место дракончика заняла фигурка мальчика с растрёпанными белыми волосами. Огромные глаза и атласный диковинный длиннополый костюм выдавали в нём существо магическое. Доброе ли злое – понять трудно, потому как взгляд мальчишки таил настороженность, скрытую силу и мгновенную реакцию на опасность, буде такая случится рядом.
- Это эльф?
- Оборотень. Маленький ещё. Зовут Инори.
Читать далее>>>

©Solite

- Нет, правда, ведь есть тут элемент игры?
- Вся жизнь – игра, - отозвался Он, делая снимок.
Фотоаппарат мягко щёлкал, запечатлевая в электронной памяти очередной кадр, а мой немногословный собеседник снова и снова менял позу, выискивая наиболее эффектный ракурс. Нафотографировав вволю серебристого переливающегося дракончика, снял его с ветки, аккуратно уложил в большую сумку. Место дракончика заняла фигурка мальчика с растрёпанными белыми волосами. Огромные глаза и атласный диковинный длиннополый костюм выдавали в нём существо магическое. Доброе ли злое – понять трудно, потому как взгляд мальчишки таил настороженность, скрытую силу и мгновенную реакцию на опасность, буде такая случится рядом.
- Это эльф?
- Оборотень. Маленький ещё. Зовут Инори.
- Вы сами их мастерите?
Он кивнул.
«Щёлк-щёлк-щёлк» Инори переменил позу. «Щёлк-щёлк» Среди цветущего вереска мальчишка смотрелся удивительно гармонично.
- А что потом с ними делаете? Со всеми куклами? Продаёте? Или храните в шкафу?
- Каких-то покупают, каких-то дарю тем, кому очень надо, прочие живут со мной.
- Живут, да, - хмыкнул я. – Слышал о художниках, обожествляющих собственные творения и верящих, что те обретают свободу воли. Только есть в этом…
- Что?
- Ну… - мне не хотелось его обижать, но и слово подобрать не мог. Необидное.
- Неадекватность?
- Пожалуй. Только вы это сами сказали.
Он улыбнулся слегка.
- Это трудно понять, если не увлечён сам.
- Увлечение должно приносить пользу. Желательно не одному творцу. В противном случае оно граничит с эгоизмом и… никчёмностью. Тратить время на то, что пригодится лишь себе…! Это недостойно.
- А чем увлечены вы? – он хитровато сощурился. – Хобби у вас есть? Общественно полезное.
- Я увлечён работой. Она же – хобби, смысл жизни – называйте, как хотите.
- Смысл, да, - он рассеянно кивнул.
«Щёлк-щёлк-щёлк».
- А для души? Для души что-нибудь вы делаете? Чтобы люди смотрели и…
- И?
- И им было хорошо. Просто хорошо, а не полезно, как витамины и не обязательно как гигиенические процедуры. Просто хорошо. Приятно и радостно.
- Я работаю в банке. А когда у людей есть деньги, всем хорошо! – возможно тон мой стал несколько менторским, но если человек элементарных вещей не понимает, не грех и поучить.
- Да, наверное, - скучно отозвался мастер.
- А ваши эти «барби»…! Вот кому они нужны? В таком количестве я имею ввиду. Стоит ли затрат на ручную выделку – а это ведь время, силы! – простая игрушка?!
- Какая же это игрушка? - он улыбнулся. – Взгляните.
Посадил на ладонь ослепительной красоты девушку в роскошном платье.
- Это Дейдре. Великая волшебница. Она любит сочинять сказки, которые потом воплощаются в жизнь. Или вот, - место волшебницы, усаженной среди цветущих крокусов, занял длинноволосый парень. Знакомьтесь. Тэрээ. Порождение ночного леса. Житель Тени.
- Неплохо, - сдержанно похвалил я. – Только ведь не станете вы отрицать, что назначение куклы – прежде всего игра? Для чего они изначально задумывались? Только для развлечения детей.
- Не скажите! – возразил он. – Первые куклы появились почти одновременно с человеком и назначение их было отнюдь не игровое! Они символизировали стихии, богов, становились талисманами, объектами поклонения. Фигурок людей и животных наделяли характерами, злыми или добрыми, к ним обращались за советом. С их помощью вершились ритуалы воздействия на явления природы и судьбы.
- Тысячелетия назад мало ли что творилось в умах необразованных, диких людей? На пороге двадцать первый век. Компьютеры, электроника, каковую ещё десятилетие назад трудно было вообразить!... А вы – куклы…! Они ведь даже не двигаются. Несерьёзно.
- В любом искусстве свои традиции, - возразил Он. – И свои приверженцы методов и технологий. Кто-то рисует на компьютере, а кто-то –обычной кистью. Кто-то любит синтезатор, а другой предпочитает старый рояль. Можно всё, что угодно напичкать электроникой. Только прибавится ли от этого чудесного? Настоящего, живого чуда.
- А вы считаете, нет?
- Наравне с шедеврами искусства, современными и старыми, куклы – часть истории и нашей культуры, которая останется с последующими поколениями. Вот закроется ваш банк или откроется другой, а то и не один. Что изменится?
А недавно на аукционе Сотбис была выставлена коллекция кукол восемнадцатого века. Стартовая цена - два миллиона долларов. Тридцать кукол и ни одна не повторяет другую даже в деталях. У каждой – свой характер, своя память, своя душа… Это не просто искусство, это… нечто большее.
- Два миллиона – эт-то неплохо, - одобрил я. - Вижу, вы очень увлечённый человек! Можно?
Он кивнул, и я осторожно взял Дейдре. Фигурка смотрела на меня кокетливо и чуть насмешливо. В огромных глазах светилась тайна, которую мне никогда не постичь.
Ветерок шевельнул прядь волос из золотистых ниточек, и показалось на миг, что сказочная волшебница улыбнулась.
- Мне более привычна магия цифр и волшебство балансов приходов-расходов. Это тоже искусство. Своего рода, - вернул куклу мастеру.
– Пожалуй, мне пора, - часы показывали, что времени до конца перерыва осталось только на обратный путь. – Приятно было поговорить. Хоть не во всём мы к согласию пришли.
Мастер грустно улыбнулся.
- А могу хоть имя ваше узнать? Вдруг ещё увидимся!
Он пожал плечами.
- Всё может быть в этом лучшем из миров. Зовите меня… - и после секундной паузы закончил, - Волшебник.
- Что ж, удачи, Волшебник!

Прошло несколько дней, и о встрече в Аптекарском я успел забыть. Работы прибавилось, как всегда к концу очередного периода, и ни на какие другие мысли не оставалось ни времени, ни сил.
А потом я увидел Её… Она шла по коридору служебного этажа. Здесь нет ковровой дорожки, и женские шаги обычно отзываются цокотом каблучков – привычные каждодневные звуки. Но Её походка, лёгкая и в то же время царственно-величавая была практически бесшумной. Она не шла, Она парила над натёртым до сияния паркетом. И что-то знакомое, что-то узнаваемое из глубин памяти мелькнуло во взгляде огромных голубых глаз. Эта усмешка, где я её видел?! Где-то ж видел. И копну длиннющих волос, словно из солнечных ниточек…
Заворожённый я забыл, куда шёл, стоял и не мог оторваться от дивного зрелища.
Она вошла в лифт. И уехала, оставив меня в ошеломлении поразительной красотой и сходством с кукольной чародейкой.
А вечером, переключая каналы телевизора в поисках чего-нибудь необременительного и красочного, остановился на выпуске новостей. Услышал конец фразы. «…этому просто нет научного объяснения. Полное неожиданное исцеление Верочки врачи называют не иначе как чудом!..» За сим последовало фото улыбающегося ребёнка лет трёх.
- Не может быть!.. – вырвалось у меня, когда включился крупный план.
К груди малышка прижимала небольшую куклу с растрёпанными белыми волосами – волшебного мальчишку Инори.

сюда хочу выкладывать образцы творчества. Добро пожаловать, читайте на здоровье и не судите слишком строго :)