Какие ассоциации первыми приходят нам в голову, когда мы слышим или говорим о Швеции? Холодное небо, хмурые молчаливые люди, возможно потомки тех самых скандинавов, о которых сложено так много песен и легенд и, конечно же, море. Море окружает Швецию, подступает к ней со всех сторон, оно кормит не одно поколение рыбаков, выросших здесь. Море дает, и море же забирает.

В новом романе шведского писателя Йона Айвиде Линдквиста тоже очень много воды, по мере прочтения книги нет-нет да и ощутишь соленый привкус на языке, и смутно слышится шепот прибрежных волн. Море зовет…

«Человеческая гавань» (издательство Азбука) это повествование об обычных людях, столкнувшихся со совсем необычными и даже пугающими обстоятельствами. На маленьком островке, затерянном среди скал происходят ужасные вещи: бесследно пропадает маленькая девочка, жители острова слышат потусторонние голоса, толкающие их на самоубийства и подлости, вода в колодцах отравлена, а вышедшие из морских глубин призраки, как ни в чем не бывало, разъезжают на старом мопеде, поджигают дома, и топят в ведре старых подружек. И за всем этим стоит море. Невозмутимая и бесконечно могущественная стихия  -  трудно бороться со злом, когда его вроде бы и нет. Море абсолютно равнодушно, оно не испытывает эмоций и не считает должным объяснять свои поступки – оно просто берет то, что считает нужным.

Сама по себе книга производит двоякое впечатление – с одной стороны это леденящий душу сюжет с лихо закрученными поворотами, а с другой, то самое, что принято называть «феноменом шведского триллера» Само повествование затянуто до невозможности. Это практически так же неспешно и нудно, как все скандинавские саги. Даже сцены, где происходит оживленное действие здесь, скорее убаюкивают, чем будоражат.

«Рольф медленно поднялся. На лбу у него было темное пятно и немного крови. Глаза смотрели безумно. Он выхватил нож и бросился на Йохана. Симон кинулся следом, схватив ружье, которое уронила Анна-Грета. 

- Стой, подлец! – крикнул он отчаянно.»

Не трудно заметить, что язык автора настолько лаконичен и скуп, что порой напоминает черствый сухарь, чем дальше читаешь, тем сильнее убаюкивают эти мерные волны холодной скандинавской прозы, убаюкивают и затягивают в свою пучину. Начав читать остановиться уже невозможно и, несмотря на, всю специфичность книги и ее изложения, вы обязательно прочтете ее до конца. Быть может, не проглотите в спешке, как привычные глазу и разуму американские экшны и триллеры, а прочтете неспешно, вдумчиво и уж точно не останетесь  равнодушными, ведь книга насквозь пропитана запахами, звуками и ощущениями, порой весьма жутковатыми.

Линдквист несомненно оправдывает звание «шведского Стивена Кинга», присвоенное ему крупнейшими литературными критиками. В, казалось бы, избитый жанр ужастика, со всеми его клише из зомби, призраков и прочей нечисти он привносит нечто свое, кардинально новое и от того еще более захватывающее. Еще ни кому не удавалось победить море или договориться с ним – эта стихия настолько же непредсказуема, насколько опасна и могущественна, и человеческие жертвоприношения лишь шаткий мостик, призрачный шанс, на то, что все будет хорошо.

«Человеческая гавань» на поверку оказывается не просто историей о призраках, пропавших людях и человеческих жертвах, а рассказом об отношениях, любви, дружбе и преданности. Здесь страшное и фантастическое явилось не целью, а всего лишь средством, чтобы описать всю гамму чувств и переживаний, и по-новому осмыслить самого человека и мир его окружающий. Часто холодный и неприветливый.

Сегодня пришла к гениальному выводу - неплохо было бы, чтобы моя логофилия во всех ее формах приносила хоть какие-то деньги. Ну и опыт. Ну и портфолио. 

Выклянчила у начальника нашего отдела культуры две книги на рецезию. И да поможет мне... ну, кто там обычно помогает журналистам, настолько же ленивым, насколько и талантливым. А я все же надеюсь, что зачатки светлого и доброго во мне есть, не погибли еще окончательно под грузом отвратительного характера. 

Я хочу оставлять следы.
Маленькие, кошачьи: топ-топ-топ, сначала через лужу, потом по асфальту, потом на капоте припаркованного мерседеса. Он светится от воска, я по нему - топ-топ-топ, аккуратной цепочкой.
Воробьиные в снегу. Много-много. И кожуру от семечек. Мы тут были, мы тут ели.
Чьи-то большие на мокром песке, и чтобы было видно, что играл с водой - прыг на волну, бегом от нее, не догнала, снова - прыг!
И следы ветра в траве - примятые стебли, рассыпанные семена одуванчиков, сбитый в ком тополиный пух.
И человеческие, тяжелые, глубоко вдавившиеся во влажную почву, в сыпучий гравий, чтобы было видно: нес на руках.