На дачной скрипучей веранде
Весь вечер царит оживленье.
К глазастой художнице Ванде
Случайно сползлись в воскресенье
Провизор, курсистка, певица,
Писатель, дантист и певица.
"Хотите вина иль печенья?"
Спросила писателя Ванда,
Подумав в жестоком смущенье:
"Налезла огромная банда!
Пожалуй, на столько баранов
Не хватит ножей и стаканов".
Курсистка упорно жевала.
Косясь на остатки от торта,
Решила спокойно и вяло:
"Буржуйка последнего сорта".
Девица с азартом макаки
Смотрела писателю в баки.
Писатель за дверью на полке
Не видя своих сочинений,
Подумал привычно и колко:
"Отсталость!" и стал в отдаленьи,
Засунувши гордые руки
В триковые стильные брюки.
Провизор, влюбленный и потный,
Исследовал шею хозяйки,
Мечтая в истоме дремотной:
"Ей-богу! Совсем как из лайки...
О, если б немножко потрогать!"
И вилкою чистил свой ноготь.
Певица пускала рулады
Все реже, и реже, и реже.
Потом, покраснев от досады,
Замолкла: "Не просят! Невежи...
Мещане без вкуса и чувства!
Для них ли святое искусство?"
Наелись. Спустились с веранды
К измученной пыльной сирени.
В глазах умирающей Ванды
Любезность, тоска и презренье -
"Свести их к пруду иль в беседку?
Спустить ли с веревки Валетку?"
Уселись под старой сосною.
Писатель сказал: "Как в романе..."
Девица вильнула спиною,
Провизор порылся в кармане
И чиркнул над кислой певичкой
Бенгальскою красною спичкой.
Ну наконец-то потеплело. 2 дня на пляже в Римини был фестиваль воздушных змеев. К сожелению вчера я работала, а сегодня почти не было ветра. Все крупные творения не смогли подняться в воздух. Но при такой погоде все были довольно все равно.Все покрыто маргаритками.
Итальянец - выплескивает чашку и уходит в порыве гнева.
Француз - вытаскивает муху, и пьет кофе.
Китаец - ест муху и выплескивает кофе.
Русский - выпивает кофе с мухой, молча.
Израильтянин - продает кофе французу, муху - китайцу, покупает себе новую чашку кофе и использует оставшиеся деньги, чтобы изобрести устройство, которое предотвращает попадание мух в кофе.
Палестинец - обвиняет израильтянина в том, что он подбросил муху в его кофе, подает протест на акт агрессии в ООН, получает займ от Европейского союза на покупку новой чашки кофе, использует деньги на покупку взрывчатки и затем взрывается в кафе, где итальянец, француз, китаец, и русский, все пытаются объяснить израильтянину, что он должен отдать свою чашку кофе несчастному палестинцу
И ты, неблагодарный, имеешь наглость считать что женщины – существа капризные, проблем с ними куча и вообще в вопросах секса у человека все слишком запутанно устроено? Нет, ты просто не понимаешь своего счастья.
Страшно даже подумать, во что бы превратилась твоя личная жизнь, если бы ты был не гомосапиенсом а, к примеру…
Эту женщину необыкновенной красоты продавали и покупали в её жизни не один раз. Но в отличие от безгласных рабынь, она совершала эти сделки по собственному разумению и на собственных условиях, всегда выговаривая себе взамен на красоту и любовь - свободу, власть и богатство.
Впервые на сцене истории наша героиня появилась в 1778 году. Тогда посол польского короля Станислава Августа пан Лясопольский, посетив один из базаров в Турции, обратил внимание на бедную гречанку, расхваливающую свой товар. А продавала она, как выяснилось, двух собственных дочерей. Одной из них была Софья, которая была весьма юна. Второй - её старшая сестра.
Обе худенькие, с большими грустными глазами лани, в рваных платьицах и со спадающими на лицо темными спутанными локонами. Несмотря на запущенное до невозможности состояние и изможденный вид, девочки послу сразу понравились, их с выгодой можно было позже перепродать хотя бы тому же Августу, который славился своей охотой до любовных утех. Тем более, что и цена была невелика, хозяйка просила за замухрышек всего несколько золотых. Лясопольский бросил женщине несколько монет и увёл девчушек за собой. Несчастные пленницы
>
> - Доктор, я сломал ногу в двух местах!
> - Вы запомнили эти места?
> - Да, конечно!
> - Больше туда не ходите!
>
> Пациентка, обращаясь к зубному врачу:
> - Доктор, я так боюсь. Я даже не знаю, что страшнее - вырвать зуб или родить ребенка!
> Врач:
> - Решайте скорее, милая. Я должен знать, под каким углом ставить кресло..
...И в полночь на край долины
увел я жену чужую,
а думал - она невинна.
То было ночью Сант-Яго -
и, словно сговору рады,
в округе огни погасли
и замерцали цикады.
Я сонных грудей коснулся,
последний проулок минув,
и жарко они раскрылись
кистями ночных жасминов.
А юбки, шурша крахмалом,
в ушах у меня дрожали,
как шелковая завеса,
раскромсанная ножами.
Врастая в безлунный сумрак,
ворчали деревья глухо,
и дальним собачьим лаем
за нами гналась округа.
За голубой ежевикой
у тростникового плеса
я в белый песок впечатал
ее смоляные косы.
Я сдернул шелковый галстук.
Она наряд разбросала.
Я снял ремень с кобурою,
она - четыре корсажа.
Ее жасминная кожа
светилась жемчугом теплым,
нежнее лунного света,
когда скользит он по стеклам.
А бедра ее метались,
как пойманные форели,
то лунным холодом стыли,
то белым огнем горели.
И лучшей в мире дорогой
до первой утренней птицы
меня этой ночью мчала
атласная кобылица...
Тому, кто слывет мужчиной,
нескромничать не пристало.
И я повторять не стану
слова, что она шептала.
В песчинках и поцелуях
она ушла на рассвете.
Кинжалы трефовых лилий
вдогонку рубили ветер.
Я вел себя так, как должно,-
цыган до смертного часа.
Я дал ей ларец на память
и больше не стал встречаться,
запомнив обман той ночи
в туманах речной долины,-
она ведь была замужней,
а мне клялась, что невинна.