Сергей Георгиевич Кара-Мурза 22.06.2015 на сайте "Центр изучения кризисного общества" (www.centero.ru):

Причины краха советского строя: результаты предварительного анализа
Мы имеем опыт катастрофы, поражения советского строя. За 25 лет мы многое поняли. Остается ряд загадок, но мы имеем к ним подходы. Представим картину крупными мазками, без деталей. Взглянем на катастрофу СССР, стараясь говорить на естественном языке, а не на языке идеологии.
Трудность разговора в том, что официальная советская история была мифологизирована, и нам требуются усилия, чтобы уйти от стереотипов. Эта история «берегла» нас от тяжелых размышлений и кормила упрощенными, успокаивающими штампами. И мы не вынесли из истории уроков, даже из Гражданской войны.
Мы, например, не задумывались над тем, почему две марксистские революционные партии — большевики и меньшевики — оказались в той войне по разные стороны фронта. Наши экономисты обучались в Академии народного хозяйства им. Г.В. Плеханова, а Плеханов считал Октябрьскую революцию реакционной. Разве это не символично? Мы только сейчас узнаем, что западные марксисты считали большевиков «силой Азии», в то время как марксисты-меньшевики считали себя «силой Европы».
Этот разговор трудный и потому, что через образование мы получили язык западных понятий (в особенности язык марксизма), а болезни и радости незападных обществ трудно выразить на этом языке. Но давайте сделаем усилие и взглянем на катастрофу СССР без догм и стереотипов.

Итак, о том, что было
Надо различать советский проект, т.е. представление о благой жизни и дороге к ней, и советский строй как воплощение этого проекта на практике. Многое из проекта не удалось создать в силу исторических обстоятельств, но многое удалось — сегодня это даже поражает. И то, и другое надо зафиксировать и понять. Советский строй просуществовал 70 лет, но в бурном ХХ веке это были несколько исторических эпох. Его стойкость при одних трудностях и хрупкость при других многое сказали о человеке, обществе и государстве.
Советский проект — не просто социальный проект, но и ответ на вопросы бытия, рожденный в Евразии, в сложном обществе России, находящейся «между молотом Запада и наковальней Востока» (Д.И. Менделеев). Рядом был Запад, который дал свой ответ в виде рыночного общества и человека-атома, индивида — из недр протестантской Реформации. Рядом начинал подниматься и мощный Восток, ответ которого на те же вопросы мы только-только начинаем понимать.
Советский проект повлиял на все большие цивилизационные проекты: помог зародиться социальному государству на Западе, демонтировать колониальную систему, на время нейтрализовал соблазн фашизма, дал многое для укрепления и самоосознания цивилизаций Азии в их современной форме.
Советский проект не исчерпал себя, не выродился и не погиб сам собой. У него были болезни роста, несоответствие ряда его институтов новому состоянию общества и человека. Было и «переутомление». В этом состоянии он был убит противником в холодной войне, хотя и руками «своих» — союзом трех сил советского общества: части номенклатуры КПСС, части интеллигенции («западники») и части преступного мира.
Никаких выводов о порочности проекта из факта его убийства не следует. Бывает, что умного, сильного и красивого человека укусит тифозная вошь, и он умирает. Никаких выводов о качествах этого человека и даже о его здоровье сделать нельзя. Из факта гибели СССР мы можем сделать только вывод, что защитные системы советского строя оказались слабы. Этот вывод важен, но на нем нельзя строить отношение к другим системам советского строя.
Нет смысла давать советскому строю формационный ярлык — социализм, «казарменный социализм» и т.д. Это ведет к бесполезным спорам. Будем исходить из очевидного: советский строй был жизнеустройством большой страны — со своим типом хозяйства, государства, национального общежития. Сейчас видим, как заменяются главные структуры этого строя и каков результат. Из этого и надо извлекать знание.

Каков генезис советского строя?
Не будем уходить вглубь веков, достаточно начать с ХХ века. Россия в начале века была традиционным (а не западным, гражданским) обществом, хотя и в процессе быстрой и далеко зашедшей модернизации. Начиная с Петра, Россия осваивала и в то же время «переваривала», хотя и с травмами, западные институты и технологии, — но не утратила свою цивилизационную идентичность. Это тезис фундаментальный, он вызывал острые дебаты в моменты всех общественных столкновений ХХ века и продолжает вызывать их сегодня.
Русская революция 1905 года была началом мировой революции, вызванной сопротивлением крестьянства против разрушающего действия западного капитализма («раскрестьянивания»). В Западной Европе эти антибуржуазные революции (или контрреволюции типа Вандеи) потерпели поражение, а на периферии — победили или оказали влияние на ход истории.
Модель Маркса для России требовала пройти тот же путь, что и Запад. Эту модель не приняли Бакунин и потом — народники. Ленин пересмотрел модель Маркса в ходе революции 1905 года и порвал с марксистским взглядом на крестьянство как на реакционную мелкобуржуазную силу. В статье «Лев Толстой как зеркало русской революции» (1908) дал новую трактовку русской революции.
Это — не буржуазная революция ради устранения препятствий для капитализма, а революция союза рабочих и крестьян ради предотвращения господства капитализма.
Меньшевики эту теорию не приняли, и конфликт с большевиками углубился.
После буржуазно-либеральной революции (февраль 1917 года), ее подавления Октябрем и Гражданской войны "Февраля" с "Октябрем" в России восстановилось, уже без либеральных украшений, традиционное общество в облике СССР. Во многом оно было даже более традиционным, чем до революции — и при этом более открытым для идеалов Просвещения и модернизации.
Советская система сложилась в ходе революции 1905–1917 годов, Гражданской войны, НЭПа («новой экономической политики» 1920‑х годов), коллективизации и индустриализации 1930‑х годов, Великой Отечественной войны. На всех этих этапах выбор делался из очень малого набора вариантов, коридор был очень узким, давление обстоятельств было важнее, чем доктрины. Главными факторами выбора были угрозы, ресурсные возможности и заданная исторически культурная среда с ее инерцией. Надежным экзаменом всех подсистем советского строя стали Великая Отечественная война и послевоенный восстановительный период.

Тип экономики
Советское хозяйство было описано и понято плохо. Дискуссия о его сути и категориях велась с 1921 года. Первый учебник политэкономии социализма издали, после тридцати лет дискуссий, лишь в 1954 года — после смерти Сталина, который принимал в работе над учебником активное участие и задерживал его издание! (Задерживал, потому что видел несоответствие теоретических конструктов учебника реалиям советского народного хозяйства. Зато после смерти Сталина шустрые "академики" такой учебник моментально состряпали. - Proz.).
Реальность советского хозяйства не вмещалась в понятийный аппарат марксистской политэкономии. Разрешить эти противоречия в рамках официально принятого в качестве идеологии учения не удавалось.
Отказаться от марксизма было невозможно и по субъективным причинам (правящая партия и практически вся интеллигенция были воспитаны в марксизме), и по политическим соображениям — он обеспечивал лояльность западных левых. Не было возможности и разработать новую систему обществоведения, способную заменить марксизм.
Теория исходила из ошибочной посылки. Политэкономия представляет хозяйство как равновесную машину, которая работает на основе купли‑продажи. Но есть и другие типы хозяйства, при которых ресурсы и усилия складываются, а не обмениваются, — так, что все участники пользуются созданным сообща целым. Таковы, например, хозяйство семьи или крестьянского двора. Таковым было и советское плановое хозяйство.
Политэкономия учила, что специализация и разделение — источник эффективности. Это стало догмой, и забылось, что соединение и кооперация — также источник эффективности. Какая комбинация выгоднее — зависит от конкретных условий. Для России именно соединение и сотрудничество были эффективнее.
В 1950‑е годы была принята политэкономия советского социализма как «квазирыночной» системы — теоретическая модель, явно неадекватная хозяйственной реальности.

Обучение политэкономии социализма в высшей школе и в системе массового политического образования оказало большое идеологическое воздействие.
Как только в официальную догму была введена трудовая теория стоимости, стало распространяться мнение, будто и в СССР работники производят прибавочную стоимость и, следовательно, являются объектом эксплуатации. Следующим (логичным и неизбежным) шагом стало «открытие» класса эксплуататоров — государственных служащих (номенклатуры).

Советская система была очень эффективна по своим критериям. Сложные товары, на которые работала вся экономика, (например, оружие, самолеты, алюминий, лекарства) по соотношению «цена/качество» были вне конкуренции.
Устойчив миф об отсталости сельского хозяйства СССР. Это миф идеологический, никаких внятных индикаторов и критериев для такой оценки никогда не было представлено, как не было и нормальной дискуссии специалистов. Если бы западных фермеров поставить в те же природные и pесуpсные условия, в каких находились колхозники (почва, машины, инфpаструктура, доpоги и т.д.), они (фермеры) наверняка пpоизводили бы намного меньше.

Переход сельского хозяйства России от советской системы к укладу западного типа привел к снижению производства в два раза, и за 20 лет после этого уровень советского периода не был достигнут. Вот ясный индикатор: колхозы обходились всего 11 тpактоpами на 1000 гектаров пашни — пpи обычной для Евpопы ноpме в 120 тpактоpов. В отличие от Запада, советское село всегда субсидировало город. Импорт зерна был в СССР признаком благополучия (импортировалась пшеница 3-й категории, которая шла на откорм крупного рогатого скота, т.е. на производство мяса, о дефиците которого так любят вспоминать нынешние либеральные пропагандоны. - Proz.), а огромный импорт продовольствия сегодня — признак бедствия.

С гонкой вооружений экономика справлялась: по оценкам ЦРУ, доля военных расходов в валовом национальном продукте СССР постоянно снижалась. В начале 1950‑х годов СССР тратил на военные цели 15% ВНП, в 1960 году — 10%, в 1975‑м — всего 6%. На закупки вооружений до перестройки расходовалось около 5% от уровня конечного потребления населения СССР.
Не сыграли существенной роли и колебания цен на нефть: прирост ВВП в СССР стабилизировался с середины 1970‑х годов на уровне 3–4% в год. В технологическом укладе тех лет рост был ограничен резервами рабочей силы. И это стабильное развитие было более быстрым, чем в США. Экономика была кризисоустойчива (даже в годы Великой депрессии).

Распределение и потребление
Из отношений собственности в СССР вытекал тип распределения, включающий значительную уравнительную компоненту — не только по труду, но и «по едокам». Его механизмами были: бесплатное жилье, медицина, образование, низкие цены на продукты питания, транспорт, культуру. Через эти каналы человеку давался минимум благ как члену общины (СССР). Он имел на это гражданское право, т.к. с общей собственности каждый получал равные дивиденды. В 1970–80‑е годы СССР стал «обществом среднего класса» с симметричной и узкой кривой распределения людей по доходам. Децильный фондовый коэффициент дифференциации с 1960‑х до конца 1980‑х годов колебался в диапазоне 3,0–3,5.
Базовые материальные потребности удовлетворялись в СССР гораздо лучше, чем этого можно было бы достигнуть при тех же ресурсных возможностях и том же уровне развития в условиях капитализма — хозяйство было очень экономным. Кризис был создан при демонтаже советской системы, а не унаследован от СССР.
С 1989 года реализуется попытка превращения советского хозяйства в рыночную экономику по шаблонам западного капитализма. Были разрушены финансовая система и потребительский рынок, это использовали для уничтожения СССР. Моментальное разрушение финансовой системы и потребительского рынка в 1991–1992 годах вызвало шок, который и использовали политики для уничтожения СССР.

Перестройка Горбачева
Выход из мобилизационного состояния («сталинизма») в 1950‑е годы оказался сложной проблемой. Она была решена руководством СССР плохо и привела к череде политических кризисов, усугубленных холодной войной.
С 1960-х годов в части общества складывается целостный антисоветский проект. Основания для этого имелись в русской культуре с середины ХIХ века — как у либералов-западников, так и у ортодоксальных марксистов. Их аргументы были обновлены и развиты «шестидесятниками», а затем тремя течениями диссидентов: социалистами-западниками (Сахаров), консервативными «почвенниками» (Солженицын) и русскими националистами (Шафаревич). В 1970‑е годы была определена технология антисоветской борьбы на новом этапе, основанная на теории революции Антонио Грамши — подрыв культурной гегемонии советского строя силами интеллигенции через «молекулярную агрессию» в сознание.
Элита интеллигенции, в том числе партийной, прошла примерно тот же путь, что и западные левые. Еврокоммунисты (руководство трех главных коммунистических партий Запада — итальянской, французской и испанской) осознали невозможность переноса советского проекта на Запад ввиду их цивилизационной несовместимости. Но они совершили ошибку, заняв антисоветскую позицию и отвергая советский строй и в самом СССР. Это привело к краху их партий. Наши партийные интеллектуалы, осознав необходимость преодоления «первого» советского проекта (как дети преодолевают отцов), также заняли антисоветскую позицию.
Перестройка поначалу была с энтузиазмом поддержана обществом потому, что оно «переросло» политическую структуру, созданную на первом этапе советского строя.
Вынужденное на первом этапе создание закрытого правящего слоя («номенклатуры») породило, как и предвидели Ленин и Сталин, рецидив сословных отношений. Однако произошел срыв, и процессом овладела именно часть «номенклатуры», получившая шанс превратиться в собственников национального богатства.
Перестройка была частью холодной войны. США играли в ней активную роль и рассматривают ее результат как поражение СССР в холодной войне.

К чему пришли
Вслед за развалом СССР и сломом хозяйственной системы («приватизация») последовал катастрофический кризис. Инстинктивным ответом населения стали резкое снижение рождаемости и рост смертности (демографическая катастрофа).
На реформу в России истратили беспрецедентные в мировой истории средства, образовавшиеся в результате «экономии» от:
— прекращения гонки вооружений;
— прекращения войны в Афганистане;
— прекращения всех крупных инвестиционных проектов;
— свернутых социальных программ;
— резкого снижения уровня потребления половины населения в течение 15 лет;
— недовложения инвестиций в основной капитал (недовложения инвестиций в основной капитал РФ за 1991–2012 годы относительно уровня 1990 года составили около 6,8 трлн долл. США (в ценах 2011 года), а изъятые у населения сбережения составили 450 млрд долл.).
Были загублены не только эти средства, но и сделаны большие долги. Главная причина этих потерь — не воровство и не вывоз денег (хотя и они велики), а паралич хозяйства.
Все большие технические системы, на которых держится страна (энергетика, транспорт, теплоснабжение и т.д.), созданы в советское время. Все они устроены иначе, чем в западном рыночном хозяйстве.
За последние 20 лет выяснилось, что нынешняя хозяйственная система не может содержать эти опорные для страны технические системы, созданные в советское время, — они при рыночных отношениях оказываются слишком дорогими. Они деградируют или разрушаются.
В то же время рынок не может и построить новые, рыночные системы такого же масштаба. Страна попала в историческую ловушку — в порочный круг.
Организовать стабильное жизнеустройство ни по типу общины (советского типа), ни по типу гражданского общества (западного типа) нынешняя экономическая система не может. Однако многие подсистемы советского строя уцелели и показали большую устойчивость. Их охраняют, вопреки рыночной риторике, и большинство работников государственного аппарата, и хозяйственные руководители, и само население. Следовательно, после кризиса в России возобладают различные социальные формы более солидарного уклада, пусть даже с мимикрией под капитализм.

Причины катастрофы
Перейдем теперь к причинам катастрофы. Их много, выделим системообразующие.
Кризис государства. Смена поколений. Для крушения советского строя необходимым условием было состояние сознания: «Мы не знаем общества, в котором живем». В 1980‑е годы незнание превратилось в непонимание, а затем и во враждебность. Руководство было неспособно выявить и предупредить назревающие в обществе противоречия. И само общество их не разглядело.
Уходило поколение руководителей партии, которое выросло в «гуще народной жизни». Оно «знало общество» не из учебников марксизма, а из личного опыта и опыта своих близких. Это знание в большой мере было неявным, неписаным, но оно было настолько близко и понятно людям этого и предыдущих поколений, что казалось очевидным. Систематизировать и «записать» его казалось ненужным, к тому же те поколения жили и работали с большими перегрузками. Со временем, не отложившись в адекватной форме в текстах, это неявное знание стало труднодоступным.
Новое поколение номенклатуры в массе своей состояло из детей интеллигенции. Образование вытеснило у них неявное интуитивное знание о советском обществе. Инерция развития, набранная советским обществом в 1930-50-е годы, еще два десятилетия вела страну вперед. И партийная верхушка питала иллюзию, что она управляет этим процессом.
В действительности партийное руководство не обладало адекватными средствами познания реальности. Ситуацию держали кадры низшего звена.
Как только Горбачев в 1989–1990 гг. нанес удар по партийному аппарату и по системе управления, разрушение приобрело лавинообразный характер.
Отрыв высшего слоя номенклатуры от реальности потрясал. Партийная интеллигенция верхнего уровня не знала и не понимала особенностей советского промышленного предприятия, колхоза, армии, школы. Начав в 1980-е годы их радикальную перестройку, партийное руководство подрезало у них жизненно важные устои, как если бы человек, не знающий анатомии, взялся делать сложную хирургическую операцию.
Важно и то, что учебники, по которым училась партийная интеллигенция, содержали скрытый антисоветский потенциал.
Люди, которые действительно глубоко изучали марксизм по этим учебникам, приходили к выводу, что советский строй неправильный. Радикальная часть интеллигенции уже в 1960‑е годы открыто заявляла, что советский строй — не социализм, а искажение всей концепции Маркса.
Созревала целая ветвь обществоведения, которую можно назвать «антисоветский марксизм».
И это вовсе не означало, что эта часть партийной интеллигенции «потеряла веру в социализм». Даже напротив, критика советского строя велась с позиций марксизма и с искренним убеждением, что эта критика направлена на приведение его в соответствие с верным учением Маркса. Но эта критика была для советского общества убийственной.
Критика «из марксизма» разрушала легитимность советского строя, утверждая, что вместо него можно построить гораздо лучший строй — истинный социализм. А поскольку она велась на языке марксизма, остальная часть интеллигенции, даже чувствуя ошибочность этой критики, не находила слов и логики, чтобы на нее ответить — у нее просто не было другого языка.
Вот важный факт: из почти двухсот тысяч обществоведов-марксистов, которые работали в СССР, большинство в начале 1990‑х годов перешло на сторону антисоветских сил. Всех этих людей нельзя считать аморальными — их профессиональное знание марксизма не препятствовало такому переходу, а способствовало ему. Они верно определили: советский строй был «неправильным» с точки зрения марксизма. Значит, надо вернуться в капитализм и дожидаться «правильной» пролетарской революции. Сейчас большинство их, вероятно, разочаровались в этой иллюзии, но дело сделано.
Русский философ В.В. Розанов сказал, что российскую монархию убила русская литература. Это гипербола, но в ней есть зерно истины. По аналогии можно сказать, что советский строй убила Академия общественных наук при ЦК КПСС и сеть ее партийных школ.

Кризис мировоззрения 1970-80-х годов. Крах СССР поражает внезапностью. Но эти легкость и внезапность — кажущиеся. Кризис легитимности вызревал 30 лет. Почему стало нарастать ощущение, что жизнь устроена неправильно? В чем причина недовольства? Сегодня она видится так.
В 1960–70‑е годы советское общество кардинально изменилось. Произошла быстрая урбанизация, и 70% населения стали жить в городах. Под новыми и прогрессивными качествами общества скрывалась невидимая опасность — быстрое и резкое ослабление, почти исчезновение, прежней мировоззренческой основы советского строя. В то время обществоведение утверждало, что этой основой является марксизм, оформивший в рациональных понятиях стихийные представления трудящихся о равенстве и справедливости. Эта установка была ошибочной.
Мировоззренческой основой советского строя был общинный крестьянский коммунизм. Западные философы иногда добавляли слово «архаический» и говорили, что он был «прикрыт тонкой пленкой европейских идей — марксизмом». Это понимал и Ленин, примкнувший к этому общинному коммунизму, и марксисты-западники, которые видели в этом общинном коммунизме своего врага и пошли на гражданскую войну с ним в союзе с буржуазными либералами. Своим врагом его считали и большевики-космополиты, их течение внутри победившего большевизма было подавлено в последней битве гражданской войны — репрессиях 1937–1938 годов.
В 1960‑е годы вышло на арену новое поколение последователей этих течений, и влияние его стало нарастать в среде интеллигенции и нового молодого поколения уже городского «среднего класса».
Поэтому перестройка — этап большой русской революции ХХ века, которая лишь на время была «заморожена» единством народа ради индустриализации и победы в войне. Сознательный авангард перестройки — духовные наследники троцкизма и, в меньшей степени, либералов и меньшевиков.
Сами они этого не знали, потому что «не знали общества, в котором жили». Если бы знали, то, скорее всего, этот антисоветский блок не смог бы возникнуть.

Общинный крестьянский коммунизм — большое культурное явление, ересь православия (хилиазм). Он придал советскому проекту мессианские черты, что, в частности, предопределило и культ Сталина. Антисоветский проект также имеет мессианские черты.
В ходе индустриализации, урбанизации и смены поколений философия крестьянского коммунизма теряла силу, и к 1960‑м годам исчерпала свой потенциал, хотя важнейшие ее положения сохраняются и поныне в коллективном бессознательном. Для консолидации советского общества и сохранения гегемонии политической системы требовалось строительство новой идеологической базы, в которой советский проект был бы изложен на рациональном языке, без апелляции к подспудному мессианскому чувству. Однако старики этой проблемы не видели, т.к. в них бессознательный большевизм был еще жив, а новое поколение номенклатуры искало ответ на эту проблему (осознаваемую лишь интуитивно) в марксизме, где найти ответа не могло. Это вызвало идейный кризис в среде партийной интеллигенции.

Руководство КПСС после идейных метаний Хрущева приняло решение — «заморозить» мировоззренческий кризис посредством отступления к «псевдосталинизму». Это давало отсрочку, но не могло разрешить противоречие. Вероятно, руководство КПСС уже и не смогло бы справиться с ситуацией. Для решения этой срочной задачи требовалась научная дискуссия; но руководство в дискуссии потерпело бы поражение — «второй эшелон» партийной интеллигенции был уже проникнут идеями еврокоммунистов. В открытой дискуссии он подыгрывал бы антисоветской стороне, как это мы наблюдали в годы перестройки.
Пришедшая после Брежнева властная бригада, сформировавшаяся в условиях идеологического застоя, была уже проникнута антисоветизмом. Утверждение, что советский строй «неправильный», стало с 1986 года официальной установкой, и вскоре было заявлено даже, что перестройка является революцией, т.е. ставит целью радикальное изменение общественного строя.

Чем был легитимирован советский строй в сознании старших поколений? Памятью о массовых социальных страданиях.
Аристотель выделял два разных принципа жизнеустройства: минимизация страданий или максимизация наслаждений. Советский строй создавался поколениями, которые исходили из первого принципа.
В 1970‑е годы основную активную часть общества стало составлять принципиально новое для СССР поколение, во многих смыслах уникальное. Это были люди, не только не испытавшие сами, но даже не видевшие зрелища массовых социальных страданий.
Запад — «общество двух третей». Страдания бедной трети наглядны и сплачивают «средний класс». Запад поддерживает память о социальных страданиях, а СССР 1970‑х годов эту память утратил.
В 1970‑е годы возникло первое в истории, неизвестное по своим свойствам сытое общество. О том, как оно себя поведет, не могли сказать ни опыт стариков, ни общественные науки. Вот урок: главные опасности ждут социализм не в периоды трудностей и нехватки, а именно тогда, когда сытое общество утрачивает память об этих трудностях. Абстрактное знание о них не действует.

Урбанизация создала и объективные предпосылки для недовольства советским жизнеустройством. Советский проект вырос прежде всего из мироощущения крестьянской России. Отсюда исходили представления о том, что необходимо человеку, что желательно, а что — лишнее, суета сует. В ходе революции и разрухи этот проект стал суровым и зауженным. Носители «ненужных» потребностей погибли, уехали за рубеж или перевоспитались самой реальностью. На какое-то время в обществе возникло «единство в потребностях».
По мере того как жизнь входила в мирную колею и становилась все более и более городской, узкий набор «признанных» потребностей стал ограничивать, а потом и угнетать все более и более разнообразные части общества. Для них Запад стал идеальной, сказочной землей, где именно их ущемленные потребности уважаются и даже ценятся.

Крестьянская жизнь принципиально отличается от «городской» тем, что она обеспечивает интенсивное «потребление» духовных образов. Пахота, сев, уборка урожая, строительство дома и принятие пищи, рождение и смерть — все имеет у крестьянина литургическое значение. Жизнь в большом городе лишает человека естественных средств удовлетворения духовных потребностей и в то же время создает стресс из-за того, что городская организация пространства и времени противоречит его природным ритмам. Этот стресс давит, компенсировать его — жизненная потребность человека.
Кризис урбанизации тяжело переживался в периоды индустриализации всеми культурами. На Западе от него отвлекли резким неравенством и необходимостью борьбы за существование, а позже — созданием масс-культуры, дешевым массовым потребительством и суррогатами приключений. Массовая школа воспитывала большинство детей и подростков в мозаичной культуре, которая резко снижает духовные претензии человека.

На такое снижение запросов молодежи советское руководство не пошло, хотя в начале 1970‑х годов подобные предложения, исходя из западного опыта, делались. Это решение не допустило снижения долговременной жизнеспособности нашего общества (на этом ресурсе постсоветские республики продержались в 1990‑е годы); однако в краткосрочной перспективе СССР получил пару поколений молодежи, которые чувствовали себя обездоленными. Они были очарованы перестройкой, гласностью, митингами и культурным плюрализмом.
Прежнее руководство (да и старшие поколения советских людей) не понимали их страданий, вызванных неудовлетворенным «голодом на образы». О тех благах, которые давал советский строй, в тот момент никто не думал (когда ногу жмет ботинок, не думают о том, как хорошо греет пальто).

Кризис мировоззрения был использован и углублен действиями антисоветской части элиты. Культурная программа перестройки была жесткой, массовое сознание испытало шок. У людей была подорвана способность делать связные рациональные умозаключения, особенно с использованием абстрактных понятий. Они затруднялись рассчитать свой интерес и предвидеть опасности.
Эта слабость сознания — оборотная сторона избыточного патернализма. Он ведет к инфантилизации общественного сознания в благополучный период жизни. Люди отучаются ценить блага, созданные усилиями предыдущих поколений, рассматривают эти блага как неуничтожаемые, «данные свыше». Социальные условия воспринимаются как явления природы, как воздух, который не может исчезнуть. Они как будто не зависят от твоей общественной позиции.
Очень небольшое число граждан сознательно отвергали главные устои советского строя. Чаще всего они просто не понимали, о чем идет речь, и не обладали навыками и возможностями для самоорганизации. Отказ от штампов официальной советской идеологии вовсе не говорит о том, что произошли принципиальные изменения в глубинных слоях сознания (чаяниях). Советский тип социальных отношений воспринимался в массовом сознании как наилучший, а в ходе реформы стал даже более привлекательным.

Самым крупным исследованием мнений граждан СССР была программа «Барометры новых демократий». В России с 1993 года в рамках проекта «Новый Российский Барометр» работала большая группа зарубежных социологов. В докладе руководителей этого проекта Р. Роуза и Кр. Харпфера в 1996 году было сказано: «В бывших советских республиках практически все опрошенные положительно оценивают прошлое и никто не дает положительных оценок нынешней экономической системе».
Если точнее, то положительные оценки советской экономической системе дали в России 72%, в Белоруссии — 88% и на Украине — 90% опрошенных. Оценки новой политической системы были еще радикальнее. Эти установки устойчивы и подтверждаются поныне.

Таким образом, крах СССР был следствием кризиса сознания — мировоззренческого. Советское государство не справилось с задачей обновления средств легитимации в процессе смены поколений, не смогло обеспечить преемственность в смене культурно-исторического типа, которая происходила в ходе модернизации и урбанизации и совпала с кризисом выхода общества из мобилизационного состояния 1920–50‑х годов.
Советский тип сник в ходе мировоззренческого кризиса, не смог организоваться и проявить волю во время перестройки. На арену с помощью ресурсов власти вывели тип‑антипод, он и стал социальной базой режима Ельцина и заполнил статусные должности. Нежизнеспособность этого культурно-исторического типа — в конечном счете, главная, системообразующая угроза для России.