мой новый рассказ
http://www.pravoslavie.ru/94925.html

                                            
Панихида Троицкой субботы окончилась. Разобрали прихожанки с прихожанами
свои поминальные кануны, поклонились уже закрытым царским вратам и
торопливо разошлись к грядущему празднику готовиться. Троица хоть и непонятна
для многих, но торжество великое, испокон веков день знаковый и радостный.
Валентина, устало вздыхая, сидела на своем видавшем виды стульчике в церковной
лавке. Да и как не устать? С раннего утра записки поминальные, свечи
разнокалиберные и из года в год повторяющийся вопрос о разнице между
поминанием на проскомидии и на самой Литургии. Свои­то, постоянные, знают
премудрости эти, а вот те, которые не часто хождением в церковь себя утруждают,
смотрят недоуменно и математику приходскую с трудом понимают.

Отдыхает глава лавки приходской на скамеечке и планы планирует: «Сейчас
передохну маленько, и пойдем с детишками батюшкиными веток наломаем да
травы пахучей накосим. Храм к празднику украсим. До всенощной еще и домой
сбегать смогу, по хозяйству управиться…»

Распланировала все Валентина, куда какую ветку зеленую в храме пристроить, как
снопик травяной связать, на который священник книгу с молитвами Троицкими
положит, когда, стоя на коленках, читать их будет. Все ясно, понятно, известно и
радостно. Да и как не радоваться? Только на Троицу так храм украшают. Аромат от
чабреца, мяты, травы всяческой, когда с ладаном кадильным перемешается,
удивительный и неповторимый. В прошлом году мальчонка местный у бабушки
своей спрашивал:
– Ба, а в раю тоже так пахнет?

Пора уже идти. Пересиливая усталость, поднялась Валентина, но тут дверь
церковная приоткрылась, и изначально в ней материализовалась женская голова с
обильно накрашенными губами.
– Вы работаете?
– Да, – ответила Валентина, – работаем.
– Вот хорошо, а то я к вам никак не дойду: все некогда.
Голова преобразовалась в дородную женскую фигуру – издали лет средних, но когда
подошла поближе, средние года трансформировались в предпенсионные.
– Скажите, а у вас крестики серебряные есть?
– Есть.
– А можно посмотреть?

Валентина вынула из­ под стекла обтянутую бархатной тканью прямоугольную
фанерку, которая лет десять использовалась в алтаре в качестве подставки для
просфор, а теперь стала держателем драгоценностей. На черной мохнатой
плоскости в три ряда располагались нательные крестики различных видов и
размеров.

Женщина, которую Валентина тут же нарекла «дамочкой», внимательно осмотрела
каждое изделие, даже пальцами все потрогала. Затем последовал стандартный
вопрос, с серебром связанный:
– А они не темнеют?
– Нет, не темнеют, – ответствовала Валентина.
Дамочка скептически усмехнулась и продолжила:
– Да знаю я, что они на тех темнеют, у кого грехов много.
– Глупости это, – возразила Валентина.
– Как это глупости? – резко встрепенулась дамочка. – Вы же в церкви работаете и
таких элементарных вещей не знаете!

Валентина решила не возражать, тем более что процесс осмотра и выбора крестика
затягивался, а трава с ветками оставались в поле и лесопосадке.
Крестик был выбран. Глава церковной лавки облегченно вздохнула.
Рано обрадовалась. Последовало неожиданное:
– А цепочки серебряные у вас есть?
– Есть, – выдохнула Валентина.
– А можно посмотреть?

Валентина со вздохом достала иную «плоскость» в бархатном облачении, на
которой покоилось полтора десятка разнокалиберных цепочек. Последовал
неторопливый выбор, причем дамочка решила почти каждую примерить и
недовольно отвергла весь ассортимент, потому что те, которые ей нравились, на
могучей шее превращались в драгоценный удавливающий обруч, а длинные
прятались в расщелине пышной груди.

Без комментариев не обошлось.
– Мне надо, чтобы крестик все видели, – рассуждала дамочка, – а здесь или
маленькие, или длинные. А укоротить нельзя?
– Нельзя, – кротко ответила Валентина.
– Безобразие, – констатировала дамочка, отодвигая от себя набор цепочек.

У входа в храм уже почти полчаса ожидали тетю Валю двое батюшкиных
ребятишек. Они собрались помогать украшать к Троице храм и теперь раз за разом с
призывными взглядами заходили в церковь.
В кои веки Валентина была не рада потенциальному покупателю и даже
возликовала в душе, когда дама, рассчитавшись за крестик, начала укладывать его в
сумку.
– Я скоро выйду, – крикнула Валентина ребятишкам и тут же осеклась.
Дамочка обратила свой взгляд на полки церковной лавки, где расположились
многочисленные разноликие иконы. После неторопливого осмотра последовал
вопрос:
– Скажите, а у вас икона Девы Марии есть?
– Есть… – обреченно ответила Валентина.
– А можно посмотреть?
– Так смотрите! – сдерживая раздражение, промолвила Валентина. – Вот
«Казанская», вот «Донская», вот «Всех скорбящих Радость», вот «Смоленская»…
– Это все Дева Мария? – скептически спросила привередливая покупательница.
– Да, эти все и другие на этой полке стоящие – образы Божией Матери.
– Милочка, я ведь у вас прошу икону Девы Марии, а вы мне Мать Бога предлагаете,
– возмутилась дама. – Если нету, так и скажите, что нету.

Здесь Валентина не выдержала и минут пять втолковывала пришедшей, что Дева
Мария и Богородица есть одно и то же.
Дама внимательно слушала и даже руками всплескивала, а по окончании
катехизаторского спича Валентины выдала сакральный и удивленный возглас:
– Да не может быть! А можно посмотреть? – и дама указала на весь Богородичный
ряд.
Валентина уже ничего не сказала, она с невесть откуда взявшимся тоскливым
безразличием снимала с полки иконы Божией Матери.

Выбор был длительный, с рассматриванием, расспросами, репликами и
комментариями.
Помощники Валентины куда­-то убежали, часы церковные неумолимо доказывали,
что времени на визит домой у работника церковной лавки уже не осталось, а храм
терпеливо ожидал Троицких зеленых украшений.
Покупательница, перебрав более дюжины икон, остановила свой выбор на образе
«Умиление».
– Вот. Эту возьму, – протянула она икону Валентине и добавила: – Эта больше всего
на Деву похожа. Без Ребенка на руках, по крайней мере.
Валентина молча отсчитала сдачу, проводила дамочку горестным взглядом и, как и
три часа назад, устало присела на старенькую приходскую скамеечку.
Слов не было. Мыслей и времени тоже.

Во время этой православной нирваны церковная дверь вновь приоткрылась и в
храм заглянул отец настоятель. Не только заглянул, но еще и спросил:
– А можно посмотреть, как вы храм украсили?..

        

Неожиданно увидеть свой, не столь давно написанный рассказ, в аудио варианте очень даже радостно, тем паче, что прочитан он мастерски. Но, дорогоерадио Логос, Вы хотя бы намекнули мне, что у Вас в эфире мой "Анчутка" появился. :0))))

https://yadi.sk/d/WffhSHTZqbxRz

 

       

На торренте "Кинозал ТВ" выложили мою последнюю книжечку, изданную в издательстве Донского монастыря.
Радует, что обращают внимание.
Скачать можно ЗДЕСЬ

написалось...
 

Протоиерей Александр АвдюгинАНЧУТКАИстория о том, как покаяние размягчает сердце обиженного и как болит это сердце от сорвавшегося «поганого слова».

В кладовке было темно, пахло топленым молоком, сушеными яблоками и вишней. В углу скреблась мышь. По всей видимости, дорогу себе в рядом расположенный курятник прокладывала. Свет лишь тонкой полоской просачивался из-под закрытой двери, а вверху, над нашими мальчишескими головами – сплошная густая пугающая темень. Мы вдвоем с братом Шуркой, затаившись, ожидали, когда Наташка, моя сестра двоюродная, а Шуркина родная, придет ведро молочное на место поставить. Ей уже по возрасту полагалось в обед на луг идти, корову доить, и она вот-вот должна вернуться.

Наташка, по нашему разумению, вредная девка. Обо всех наших делах и секретах бабке или дядьке Васе, отцу своему и Шуркиному, рассказывала и вечно за нами следила. Вот и решили мы ее напугать, чтобы неповадно было…

Дверь, скрипя древними петлями, отворилась, от резкого света мы с братом зажмурились, но всё же хором во всю мочь заорали. Я кричал: «А-а-а-а!», Шурка вопил: «У-у-у!». Глаза наши, солнечными бликами ослепленные, пока еще ничего не видели, но уши услышали. Правда, не то, чего хотелось.

Упало и громко затарахтело уроненное ведро, а затем раздался громкий бабушкин вскрик:

– Ох, божечки!

Шурка успел проскочить неповрежденным между бабушкой и дверью, я же хороший подзатыльник схлопотал, как и возглас: «Штоб тебя анчутка стрескал, ишь как напужал!» – только ко мне относился.

Куда бежать, было ясно и понятно. Сад заканчивался колхозным терновником, где у нас с братом было «секретное место». Там с Шуркой и встретились. Сначала обсуждали, как бы бабку уговорить, чтобы дядьке Ваське ничего не рассказала, и пришли к выводу, что вдвоем сходим на покаяние. Бабушка любила, когда мы после очередного озорства представали пред ней с понурыми головами и говорили: «Ба, мы покаяться пришли».

Да оно и понятно, почему любила. Она ведь Богу молиться раньше ходила, а сейчас, когда вокруг ни одного храма не осталось, ей наши «покаяния» с понурыми лицами, шмыганьем носами и обещаниями, что «никогда больше не будем», наверное, жизнь церковную напоминали.

Когда вопрос предотвращения дядькиного возмездия был решен, как-то само собой об анчутке заговорили. Вернее, я у брата разъяснения потребовал, кто это такой. Шурка – мальчишка деревенский, и он, в отличие от нас, городских, намного больше в этих делах разбирается.

Оказывается, как мне брат объяснил, не надо путать анчуток домашних, водяных и полевых. Они все разные, есть очень злые, а есть такие, которые ничего с тобой не сделают, только напугают.

– А злые – это какие? – спросил я Шурку.

– Водяные, – со знанием дела ответствовал брат. – Когда в речке купаешься и ногу свело, то это анчутка вцепился. Может и на дно утащить.

Это было действительно страшно, так как на речке мы пропадали целыми днями, но брат успокоил:

– Ты не боись, в нашей речке их нет.

– Это почему же? – не поверил я утверждению.

– У нас родники, откуда речка течет, все святые, и вода там святая, – со знанием дела объяснил брат, – а анчутки ее боятся.

– И полевых бояться не надо, – продолжил Шурка. – Их волки когда-то погоняли и пятки им все откусили, теперь они от всех убегают, кто по полю идет. Наверное, думают, что это волки…

Долго мы еще с братом о «страшном» говорили, но животы уже урчали, а терна и яблок есть не хотелось – зеленые они еще. Да и со двора запах шел манящий и дурманящий. На улице летняя печь была устроена, и бабушка на ней летом всегда обеды готовила. Наши мальчишеские носы четко учуяли, что в данный момент она оладьи жарила. Так и представились пред глазами хрустящие оладушки со сметаной да с молоком. Деваться некуда, крутись не крутись, сиди в «тайном месте» не сиди, а есть хочется. Надо идти с «покаянием».

Пошли…

Бабушка показалась нам сердитой. Предстали мы пред ней с понурыми головами, шмыгающими носами и даже с вытиранием сухих глаз от так и не появившихся слез раскаяния.

Шурка, как старший и уже не первый раз побывавший в подобной ситуации, скороговоркой выдал:

– Ба, мы каяться пришли, ты нас прости, что напугали тебя, – а затем добавил мне непонятное: – грешники мы, бабушка, окаянные.

Что такое «грешники», да еще и «окаянные», для меня, городского мальчишки, было неясно и непонятно, но бабушкино лицо как-то сразу изменилось, вся строгость перешла в ее всегдашнюю добрую улыбку.

Смахнула она тряпкой невидимую на скамейке пыль, заставила помыть в стоящей рядом бочке с водой руки и усадила за стол.

– Садитесь уже, грешники… Небось изголодались с утра.

***

Прошло много лет. Закончил я школу и решил поступать в университет. Я-то решил, а вот университет с моим решением не согласился, заявил, что баллов экзаменационных, мною полученных, для него недостаточно. Зато армия тут же повестку прислала и безапелляционно определила, что в ближайшие два года буду я в гимнастерке и сапогах армейских пребывать.

За несколько дней до отъезда на призывной пункт отправили меня родители в село – с бабушкой проститься: старенькая она уже стала, болела много.

Когда старушка узнала, что призывают меня в войско советское, расстроилась, расплакалась.

– Ба, да не волнуйся ты. Всё нормально будет. Через два года вернусь и сразу приеду. Оладушки мне опять спечешь.

– Да нет, онучок, – вздохнула бабушка, – уже не дождусь.

На мои уверения, что всё будет нормально, она внимания не обратила и неожиданно сказала:

“А я ведь пред тобой покаяться хочу!” – сказала бабушка. – “Предо мной? Это за что же?” – удивился я.

– А помнишь, как я вас с Шуркой анчутками нарекла? Раз за разом теперь вспоминаю: как же я могла онуков родных словом таким поганым обозвать? Ты уж прости меня, старую…

***

Больше сорока лет, как нет бабушки, а как встречу в рассказах, легендах или сказках «анчутку», так и вспоминаю и село, и Шурку, и оладьи со сметаной, а больше всего – бабушку и ее покаяние.

Протоиерей Александр Авдюгин

4 июня 2015 года

 

публикация на Православие в Украине 



Недалеко от нашего храма городская налоговая инспекция располагается. В старом, хрущевских времен двухэтажном здании, снаружи облагороженном пластиковым обрамлением и стеклянным входом, работают те, которые необходимы в каждом государстве и деятельность которых практически никто не любит. Название им дали еще при Петре I – фискал и кроме столь неблагозвучного определения вменили в обязанность быть «надсмотрителем, дабы никто от службы не ухоранивался и прочего худа не чинил». Специально спросил в соцсетях, есть ли хоть одно произведение литературное, музыкальное или киношное, где о добром налоговом инспекторе речь ведется. Лишь один фильм вспомнили, Охлобыстиным снятый и который, само собой, «Мытарь» называется.
И все!
На протяжении всей сознательной истории человечества налоговики были, есть и будут, той категорией служащих, которую с хлебом-солью не встречают и с улыбкой не провожают.

И вдруг, вот уж, действительно «для Иудеев соблазн, а для Еллинов безумие» (1Кор.1:23), сам Господь, Иисус Христос, увидев залезшего на дерево, нелюбимого народом начальника местных налоговиков возглашает: «Закхей! сойди скорее, ибо сегодня надобно Мне быть у тебя в доме» (Лук.19:5).
В этом событии все не вкладывается в рамки обыденности и принятых в обществе правил и отношений. 

Богатый глава налоговиков, уже не в молодых годах, не брезговавший брать «с лихвой», его слова «если кого чем обидел, воздам вчетверо» (Лук.19:8) об этом свидетельствуют, на виду всей толпы, залазит, как ребенок, на цветущую смоковницу, чтобы увидеть Христа. Вероятно, он слышал раньше о Христе Спасителе. Трудно сказать, верил ли он в Него как в Мессию. Скорее всего, Закхей верил в Христа, как в великого пророка и чудотворца, который совершал не только чудеса исцеления, но даже воскрешал мертвых. Это лишь после, в своем доме, будет узнавание и признание: «Господи!». 

Из поколения в поколение, из века в век награждаются власть предержащие, официальными любвеобильными характеристиками, украшающими эпитетами и подвигами, которые они не совершали. 
Закхей не исключение. Ведь имя его означает «праведность или справедливость». Как несуразно оно звучало, если в жизни главы сборщиков налогов было множество несправедливых поступков! Можно представить, какие нелестные слова произносили о нем «за глаза», а, может быть, и прямо в глаза! Казалось бы, закостенел грех в душе Закхея, не изменится ни он сам, ни отношение людей к нему.
Но стоило Богу лишь обратить к нему взгляд и с радостью бежит налоговик домой, готовится к встрече Христа!
Здесь и открывается особенность, неповторимость и неотмирность нашей веры. Даже малейшее желание прикоснуться к святости, к истине тут же встречает ответ Христа. И не только взгляд, но и Его Слово, Его обещание, Его приход.

Мы не редко в проповедях говорим, что Господь всегда рядом с дверьми твоего сердца, и что Он регулярно стучит в эту захлопнутую дверь. И часто, очень часто, за суетной греховностью мчащихся дней жизни, не видим мы Стоящего, не слышим Стучащего. Да и желания особого нет поступить как Закхей: «Господи! половину имения моего я отдам нищим, и, если кого чем обидел, воздам вчетверо» (Лук.19:8). Торжествует принцип: ничего не вижу, ничего не слышу. Именно потому, что данный постулат в жизни преобладает и крик раз за разом священник слышит: почему Бог меня не замечает, почему не помогает?! Ответ прост: не стараемся забраться на постоянно цветущую смоковницу нашей веры, с которой Бог обязательно тебя заметит.

К маленькому, несправедливому и нелюбимому всеми Закхею Бог идет в гости, восседает с ним за трапезой и даже говорит ему «ныне пришло спасение дому сему» (Лук.19:9). 
Для Бога все равны, значит и в доме Его, то есть в Церкви, нет разделения на бедных и богатых, маленьких и больших, начальников и подчиненных. Очень часто Господь открывается тем, кто по земным меркам являются самыми последними и ничтожными.
Злословить и осуждать богатых и власть предержащих уже стало повседневной обыденностью. Да что там обыденностью! В дни нынешние осуждение преобразовалось в «коктейли Молотова». Нынче мы стали намного хуже той толпы, которая, увидев поступок Христа «начали роптать, и говорили, что Он зашел к грешному человеку» (Лук.19:7). Сегодня ропот в кровь человеческую превратился. Мы уже вершим суд и делимся на «наших» и «не наших». О Боге забыто, кающийся Закхей не в почете, толпа из желающих увидеть Христа превратилась в толпу жаждущих мести. 

* * *
Кто и в какой стране добровольно и радостно платит налоги? Не встречал таких. Евангельский Закхей не только их собирал, но и был старшим «по департаменту». Он подчинялся правилу: если не собрал положенного, то отдашь своё, а затем с должников возьмешь вчетверо. То есть перед нами четкий чиновник-фискал, века своим существованием пронизывающий. Эдакая постоянная реальная константа всех времен и народов.
Постоянная, но не вечная!
Смоковница веры всегда в цвету и она везде произрастает. Христос рядом. Колокольный звон каждое утро и вечер о Нем напоминает.
Вот только, редко кто с расположившейся неподалеку налоговой инспекции в наш храм заходит, чтобы с Богом пообщаться. Пару раз в год очередные стажеры оттуда прибегают с вопросом «Где ваш кассовый аппарат?» и удивленно пожимают плечами, когда узнают, что мы вне их «системы». 
Осуждать не буду, так как знаю, что и среди них есть и будут Закхеи… 

опубликовано в "Фома в Украине" №5

Всем известно, что каждый наш сон их трех источников происходить может. Первый, который не частый, добрый, раздумья вызывающий и лишь со временем понимаемый - от Бога; второй, регулярно нас беспокоящий, со страхами и ужастиками - от лукавого; третий же, как и святые Отцы подтверждают, от любезного и любимого желудка исходит.
Отец Стефан данный богословский изыск знал, всецело его поддерживал и частенько в приходских беседах использовал, так как вопросы от сердцу милых прихожанок, типа: «Ох, батюшечка, сон мне приснился непонятный» задавались чуть ли не по графику. Причем количество подобных вопрошений всегда строго от календаря церковного зависело. Как только пост Великий в полную меру вступал, так сны имели свойство преумножаться.
Священник для себя данную закономерность следующей теоремой определил: днем за собой сами присматриваем, грешить стараемся поменьше, да и молимся в пост больше, чем в дни скоромные. То есть лукавого от себя отгоняем, и силы ему на пакости всякие не даем. Ночью же, это отродье, видя нашу постельную беспомощность, нас и атакует смущениями разными, да картинами прелестными.




Теорема, конечно, неплохая и вполне правдоподобная получалась, да вот только в этом году никак она с самим отцом Стефаном не согласовывалась. Дело в том, что не успел пост начаться, как стал батюшку сон донимать, причем один и тот же, только с деталями разными.
Знал, отец Стефан, что подвижники веры и благочестия, советуют сны свои при себе держать, никому о них не рассказывать, чтобы окружающих в смущение не вводить, но когда в очередную ночь опять тот же сонный ролик повторился, не выдержал. Решил к духовнику поехать.

Читать далее...

- Так, говоришь, тяжко жить стало, отец?
- Ох, тяжко владыченько святый, - затараторил отец Николай. – Прихожане только по праздникам, треб мало, за коммуналку платим, сторожам платим, а где этих грошей наберешься.

Владыка подошел к окну, приоткрыл штору и внимательно рассматривал епархиальную ограду, за которой стоял новенький «Nissan» отца Николая.
- И сколько же у тебя крещений было с начала года? – спросил архиерей.
- Да какие крещения, владыченька, я уже и забыл когда и крестильный ящичек открывал, слезно ответствовал батюшка. Если пять – шесть младенцев окрещу за год и то радость, да где их взять то младенцев? Не рожают, владыка.
- И не помирают? – продолжал допытываться епископ.
- Бывают покойники, куда же им деваться, владыка святый, но я ведь добрый, поплачу с родственниками усопшего и ничего с них не беру – слезливым голосом отвечал священник.
- Да, дорогой мой отец, нелегко тебе, ох не легко. Понимаю, никак нельзя с тебя епархиальные взносы брать…
- Нельзя, владыченька дорогой, никак нельзя – воспрянул отец Николай.

Владыка же, шагая по кабинету, мимо подобострастно улыбающегося и сидящего на краюшке диванчике священника продолжал рассуждать:
- Архиерей должен заботиться о своих подопечных священниках, помогать им всемерно, заботы и нужды их знать. Верно, дорогой мой батюшка?
- Ох верно, владыченька, вы ведь всегда помогаете и все знаете…
- Сколько говоришь в городке твоем жителей, отец Николай? – уже деловым голосом спросил епископ, усаживаясь за стол и рассматривая личное дело священника.
- Да тысяч двадцать, владыченька.
- И так мало в храм ходят?
- Ой мало, владыко, почти никого. Одни сектанты и атеисты, что с них возмешь-то – опять затараторил священник.

Архиерей решительно захлопнул папку, где на второй странице красовалась улыбающаяся физиономия отца Николая десятилетней давности, и решительно сказал:
- Помогу я тебе отче, помогу!
- Спаси Господи, владыка святый! – воскликнул священник умиленно смотря на архиерея и прижимая руки к груди. В глазах отца Николая даже слезы появились.

- Ну, так вот - продолжал епископ. - Есть тут у меня приход. Недалеко. Километров сто пятьдесят от епархии. Там село – сплошь православное. Маленькое, правда. Душ пятьсот-шестьсот. Крещений в год два десятка, не меньше. Венчания бывают, да и на службе по воскресеньям всегда сорок человек набирается. Прошлый настоятель и семью свою кормил, и храм содержал, и на епархиальные взносы у него копейки находились. Так что кончится твоя бедность, дорогой мой батюшка.
И поднявшись во всю свою архиерейскую стать, поправил на себе панагию, четко и грозно приказал:
- Подходи, под благословение!

 

http://www.pravmir.ru/my-ne-mogli-ne-vstretitsya/

Вечером мы собирались «на лавочке». Место это такое у дома Коли Малиновского. Дом старый, войну переживший и от шумной улицы высоким каменным собором огороженный и кустами сирени прикрытый. Там стол стоял с двумя лавочками, местными доминошниками сооруженный. К вечеру любители забить «козла» пенсионного возраста отдыхать расходились, уступая место молодому поколению «портянки». Портянкой наш район назывался по причине его расположения вдоль не утихающей ни днем, ни ночью улицы Портовой.

Иногда и мы домино баловались, но больше все же разговоры разговаривали, да по «Спидоле» или только что появившимся «Вэф»-ам, как Высоцкий пел, «контру ФРГ» слушали. Западные станции нещадно глушились, поэтому местные умельцы перестраивали нам коротковолновые диапазоны на частоты, где «глушилки» часто не работали.

Сама политика, как таковая, нас интересовала постольку-поскольку, а вот музыкальные программы Севы Новгородцева из Би-Би-Си да рок обзоры «Голоса Америки» были нашими. Мы их даже всеми возможными способами на ленточные магнитофоны записывали.

Сева Новгородцев из Лондона в 23.30 по субботам всегда в эфире вещал и музыкальные новинки рассказывал, а в полночь после новостей какой-то священник о Боге говорил, что было, конечно, любопытно, но не столь интересно. Наверное, так бы и приглушали мы звук после Севиной передачи, но как-то он всю программу рок-опере «Иисус Христос Суперзвезда» посвятил и так вдохновенно сюжет пересказывал, что стало ясно — в головах наших полное отсутствие знаний библейских. Обидное открытие и досадное.

Нет, о религии нам в школе, конечно, рассказывали, естественно, как о пережитке и полной ненужности, но то, что Христос может стать героем в рок-опере, было непонятным, а так как Сева пользовался безусловной репутацией, решили мы лондонского попа слушать, авось просветит…

Читать далее...

Отношение к телевизору у отца Стефана безразлично-деловое. Он у него на полу стоит и в качестве подставки для вороха бумаг используется, так как книжный шкаф с письменным столом уже давно заполнены книжками, брошюрами и прочей полиграфией, а с появлением принтера – кипой распечаток всяческих.
То, что надобно скоренько и побыстрее прочитать складывается на телевизоре, а так как время имеет свойство с каждым годом ускоряться, а личные силы уменьшаться, стопа над электронным аппаратом растет все выше и периодически падает. Падение бумаг с телевизора заставляет отца Стефана их разобрать и в процессе сортировки на «надо» - «не надо» данную электронную подставку включить, может быть в мире, что стряслось, из-а чего бумаги попадали. 




Свою основную функцию телевизор все же иногда исполняет. Обычно это случается в трех случаях. Первое условие его включения – какое-нибудь экстраординарное событиями в любимом государстве. Второе, когда кто-то из коллег-священников позвонит и о хорошей программе или передаче предупредит. Ну и третья причина включения, о которой отец Стефан распространяться не любит, это футбольные матчи команды, где когда-то сам батюшка в качестве голкипера приписан был или игра сборной. Но команда, в которой отец Стефан ворота защищал, последние годы все норовит из высшей лиги вылететь, а сборная играет так, что и смотреть не хочется, поэтому о данной страсти отец Стефан уже и духовнику не докладывает… 
Так что можно сказать, что телевизор у отца Стефана в сугубом аскетизме пребывает, что, естественно, очень даже поддерживается, приходской группой радетелей за чистоту священнических и православных рядов, возглавляемой неусыпным Алексеем Ивановичем.

Читать далее...

Москва одна, а у меня их оказывается четыре. Это я понял тогда, когда попросили написать о Москве.

Пытаюсь все четыре соединить в одну. Не выходит. Но ведь что-то же общее есть? Должно быть! Ведь географически все четыре в одном месте обретаются. Красная площадь во всех в наличии вкупе с лобным местом, собором Василия Блаженного и мавзолеем. Но разные у меня города выходят…

1958. Ветер холодный со снежинками залетает под опущенную и завязанную под подбородком шапку-ушанку. Я восседаю на плечах отца и завороженно смотрю на большие часы Спасской башни. Жду, когда заиграют куранты. У меня замерз нос и хочется потереть его варежкой. Терплю. Боюсь пропустить.

Заиграли. Точно как в радио, только по-настоящему.

От радости махаю руками и колочу ногами по отцовской груди.




Потом мы идем в большой магазин, где мне покупают красную машину. У нее открываются дверцы, и мне хочется забраться в кабинку, где даже руль есть, но машина игрушечная, так что в кабину шоферскую только еле-еле моя рука влезает. Еще был шумный вокзал с милиционерами в красивой форме и поезд с зелеными вагонами. Москва закончилась множеством огоньком за замерзающим вагонным окном, в котором я пальцами оттаивал маленькие дырочки, чтобы сказать «до свидания».

Это моя первая Москва.

Читать далее...

 

 

http://www.pravmir.ru/sila-bozhiya-v-nemoshhi-sove...-cherez-cheloveka-obretaetsya/

Весна 1991 года. Казалось бы, всё как и в предыдущие предпасхальные дни. Снег тает, солнышко с каждым днем веселее, забот и хлопот в делах домашних прибавилось. В селах и поселках к делам полевым и огородным готовятся, в городе мусор убирают… Обычные хлопоты. Вот только время необычно и тревожно.

Новость за новостью о новых откровениях в экономике, политике, истории. То, что казалось незыблемым и вечным, в одночасье становится временным и преходящим. Рушатся идеалы, а новые имеют такую непонятность и зыбкость, что уже не знаешь, кому верить и что считать главным.

Пустеют полки магазинов, все меньше можно купить хлеба на бумажный рубль, который получает наименование «деревянный», а те, кого раньше считали спекулянтами, получают наименование «предприниматель». Странно все. Тревожно. Давний вопрос пушкинского Германа: «Что день грядущий мне готовит?» — становится актуальной повседневностью.

Одно радовало. Открываются двери храмов и церквей. Более того — возникают новые приходы, и выясняется, что никуда православие не делось, что исконная вера сохранилась, и по телевизору так и не удастся посмотреть последнего попа, которого обещали показать в 60-х.

Читать далее...

 

http://www.pravmir.ru/pravoslavnyj-svyashhennik-musulmanskij-kot/

У каждого священника есть удивительная никому не присущая особенность — он всегда священник.

Даже тогда, когда спит и матушка его в бок толкает, чтобы не храпел:

- Батюшка, ну ты расходился… — Он все равно остается священником, как бы кому не хотелось сделать из него «обыкновенного человека».

Читать далее...

моя новая публикация в "Фома в Украине"

Ежедневный вечерний молебен. В храме и десятка молящихся не наберется. Все лица знакомые, лишь у входа стоит пожилая женщина, которую вижу впервые. Те, которые не часто в церковь заходят, определяются быстро. Особый у них вид, примечательный и неповторимый. Если из захожанина, с Божьей помощью, в прихожанина превратишься, такого вида уже не будет. Он единственный в своем роде. 

Часто у священника спрашивают: что такое страх Божий? Ответов существует множество великое и разнообразное. Кто только об этом не рассуждал, но почему то самый простой пример не приводится. Его ведь увидеть воочию можно, этот «страх Божий». Он на лицах тех отчетливо проявляется, кто в первый раз, может быть лишь ради любопытства, в храм заглянул. Каким бы образованным, разносторонним и современным человеком ты не был, как бы умно о вере и религии не рассуждал, какими бы эпитетами православных не определял, но почему-то входя в храм, будь то большой собор или маленькая деревенская церквушка, сразу заметен становишься. И не потому, что необычно все и незнакомо, а оттого, что страшновато… 

Вот и эта женщина – впервые пришла. Неловко в руке три свечи держит, куда их поставить не знает, платье свое и платочек раз-за разом поправляет, а в глазах страх да беспокойство, как бы чего «не такого» не сделать. 

Альбом: ЖЖ

Пока на клиросе хор в составе двух человек тропари поет, да Апостол читает, перебираю записки с именами и сразу нахожу ту, которую эта женщина написала. Да и как не найти, если под словами «за здравие» все имена с отчествами написаны. Подобное только у новичков, может быть, когда они стесняются за консультацией к нашим всезнающим старушкам обратиться. Иногда, для верности, наверно, чтобы Бог не ошибся, еще и фамилию добавляют, но это редко случается. Смотрю в записку и тут же спотыкаюсь на имени: после Владимира Константиновича идет Энгельс Константинович. Перечитываю еще раз. Нет, не ошибся. Именно «Энгельс» и никак иначе.

На ектеньи (так прошения, священником возглашаемые называются), естественно, Энгельса пропускаю, хотя уже знаю, вернее, понимаю, что своим игнорированием в смущение эту женщину введу. Ведь стоит, крестом себя осенять пытается и, наверняка, очень внимательно слушает, когда я имена перечисляю.
После молебна сразу к ней подошел, вернее, уже остановил, когда она уходить собралась. 

Читать далее...

Отец Стефан прекрасно знал, что такое ладан. Более того он даже помнил, как древние Святые Отцы каждение определяли, что огонь кадильных углей знаменует Божественную природу Христа, сам же уголь - Его человеческую природу, а ладан - молитвы людей, приносимые Богу. Знать то знал, да что толку, если ладана, как такового, в те годы начального его священства хоть с огнем, хоть без огня найти было невозможно?

Те же серо-белые гранулы, которые в епархиальном складе на приходы продавали да раздавали, дымили не положенным фимиамом, а чем-то средним между запахом железнодорожных шпал и прогорклым подсолнечным маслом до перестроечного урожая. Данному ладану священники даже два наименования определили: СС-1, то бишь, «смерть старушкам» и СС-2 – «смерть священникам». Умельцы, конечно, находились, пытались самостоятельно гранулы приятный запах издающие сделать, но толку мало было. Кадишь храм, а прихожане шепчутся, что сегодня «фимиам», ну точно, как одеколон «Шипр» пахнет или лосьоном «Ландыш» отдает. Какое уж тут «благоухание духовное»?

Как то привезли нашему настоятелю двух приходов коробочку достойного, да молитвой пахнущего ладана афонского, так отец Стефан им только по праздникам большим пользовался, да и то одну гранулу на всю службу выделял.
Уголь, правда, тоже самодельный был. Осенью староста приходской пару мешков кочерыжек кукурузных в котельную принесет, в печи их обожжет, вот тебе и кадильное топливо. Но уголь не ладан, проблемы не решает. Кадить то чем то надо? Да и троицкие праздники приближались.

Читать далее...

Моя новая публикация на "Православие и Мир"



У Петра Алексеевича радость. Внук приехал. Издалека. Из России. По километрам до степного донского городка совсем ничего, по прямой грунтовой дороге и пятидесяти не наберется, но граница нынче это расстояние утроила. Раньше Петр Алексеевич на мотоцикле почти каждую неделю к дочкиной семье ездил и думать не думал, что между ними канаву межгосударственную пророют. Первые годы болело сердце по этому поводу и в уме не укладывалось, что дети теперь иностранцы, но куда денешься? Значит Богу так угодно, успокаивал себя Петр Алексеевич, но все равно, когда ходил к пасеке и видел зарастающую бурьяном прямую дорогу к детям, горько вздыхал и немного ругался.

Спросил у местного священника, грех ли это, что он власти раз за разом попрекает, а батюшка и сам в ответ вздохнул, да пожаловался:
- Алексеевич, мои родители тоже там, «за рубежом» пребывают.
Решили они с батюшкой вместе о вразумлении властей молиться. Какая с обид и обвинений выгода? Одно расстройство да осуждение.

И месяца не прошло с этого решения, как дочка приехала и привезла телефон мобильный с российской пропиской. Из дому поговорить не получается, а если за ферму на курган выйти, то свободно позвонить можно. Так что теперь Петр Алексеевич в нарушители государственной границы себя зачислил. А как иначе? Разрешения ведь на телефонную международную связь у него нет, да и соседка Клавдия все попрекает:
- Ты, Петька, шпиён. Каждый день на курган ходишь, и секреты наши за бугор передаешь.

Впрочем, на Клавдию Петр Алексеевич не обижается, она хотя и с детства такая вредная, но сейчас без ее помощи тяжело бы старику пришлось. Уже почти десять лет, как Ганну свою Алексеевич похоронил и сам остался. В первый год, когда за тот же курган на кладбище жену отнесли, засобирался и он на этом свете не задерживаться. Не мила ему жизнь стала, а в дом, без детей и супруги даже заходить не хотелось.
Вот тут-то Клавдия из горести и безразличия старика вывела. Пришла как-то утром, порядок в хате навела и на него накричала, что пасеку забросил, а это грех великий такую полезную для людей тварь Божию оставлять.

Что такое грех, Петр Алексеевич знал, так как в Бога верил, в церковь ходил и дома всегда вечером лампадку у иконы зажигал и «Отче наш» вместе с «Да воскреснет Бог» обязательно читал.

На сороковины, после панихиды по супруге своей, к Петру Алексеевичу священник подошел, попросил за церковным хозяйством приглядывать. Так потихоньку и стал Алексеевич не только образцовым пчеловодом, но и незаменимым церковным завхозом. Сегодня каждый день у старика занят. И на пасеку поспеть надобно, и дома по хозяйству управиться, и в храм Божий наведаться, да и на курган подняться, с детьми поговорить, тоже нужно. Благо Клавдия помогает. Раз в неделю приходит, в хате порядок наведет и борща на всю неделю наварит.

В этом году весна ранняя. Пчела рано вылетела, Пасха уже в жаркую погоду подоспела, а к Петрову посту и гречка отцвела. Второй раз Петр Алексеевич вместе с приохотившимся к пчелам батюшкой мед на пасеке качали и на выстроившиеся на полках кладовой трехлитровые банки с медом с радостью поглядывали да Бога благодарили.

После Духова дня долго беседовали Алексеевич с священником на очень злободневную и нужную тему, как бы родственникам своим в соседнюю Ростовскую область медку передать. Снаряжать машину через таможню, брать справки и страховки, платить за взлетевший в цене бензин - дело конечно возможное, но золотым тогда мед этот станет. Думали они с батюшкой думали и пришли к выводу, что надо проблему эту решить по-иному. Сомнения, конечно, одолевали, но когда Петр Алексеевич заявил, что на помощь внука из России вызовет, священник согласился.

Наметили мероприятие на первое воскресенье поста по причине того, что в этот день память всех святых в земле русской просиявших празднуется. Решили, что никак не могут в этот день, когда и по той и по этой стороне праздник общий, какие-то казусы случиться и препятствия возникнуть.

Дед забрался на курган и долго по телефону рассказывал зятю, что и как делать надобно. Аргументы заграничного тестя по передислокации украинского меда на российскую территорию, хоть и с сомнением, но были приняты. Более того, на помощь Петру Алексеевичу дочка с зятем сына решили отправить.

Внук Петра Алексеевича – парень видный, статный и самостоятельный, но еще пока не женатый, прикатил к деду на новой красной машине. С сомнением осмотрел дед японскую колесницу внука, хмуро постучал костяшками пальцев по ее дверям и капоту, заглянул под днище и с сожалением констатировал:
- Не наша тачанка. Не годится…

Внук даже поперхнулся:
- Дед, ты что, это же «Мицубиси» настоящая, знаешь какой у нее мотор?
- Говорю, не годится, значит не годится, - еще раз подчеркнул дед и добавил, кивая в сторону заброшенной дороги, - Твоя «пицуписи» на первой колдобине на пузо станет, а в балочке за посадкой застрянет наглухо. На «Паннонии» поедем.
- На чем? – выдохнули вместе внук со священником.
- На мотоцикле моем, - ответствовал Петр Алексеевич, и пошел открывать сарай, в котором в целости и сохранности пребывал трехколесный мотоцикл с коляской времен развитого социализма.

Нашлись у деда и пара канистр с бензином марки А-72, сбереженные со времен отсутствия границы как таковой.
- Дед, ты как в «Операции Ы» готовишься, - резюмировал внук.
Алексеевич, фильм тот с Шуриком и Никулиным помнил, но с выводом внука не согласился и поправил:
- Не «Ы», а «Операция Карацупа».
- Чего? – не понял молодой человек.
Дед с сожалением посмотрел на любимого зарубежного родственника, хотел даже отругать его, что не знает, кто такой Никита Карацупа, а затем передумал. Да и правильно. Откуда современная молодежь об этом пограничнике может знать, если и страны уже той нет?

Вечером в люльку загрузили четыре десятка трехлитровых баллонов с медом. Сверху на коляску взгромоздился Петр Алексеевич. За руль аппарата был усажен внук, сзади сидел батюшка в подряснике.
Вообще-то священника отговаривали ехать, мол, не поповское это дело рубежи Отчизны нарушать, но батюшка был непреклонен:
- Поеду вместе с вами. Если чего не так, то заступлюсь и объяснюсь, да и молится всю дорогу буду.
С этим аргументом дед с внуком были вполне согласны. Со священником спокойней.
Перекрестились, «Царю Небесный» прочитали и поехали…

«Паннония» как будто молодость вспомнила. Равномерно тарахтя, легко взбиралась на горки, без труда преодолела довольно крутую балку, а колдобины дороги, заросшие высокой травой, казалось, вообще не замечала. И часа не прошло, как мотоцикл вместе с тремя потенциальными нарушителями государственной границы стоял у неширокого рва разделяющего два государства.

Солнышко уже село, с восточной российской стороны потихоньку подступала ночь и вместе с первыми появившимися звездами прикатили «Жигули» с дочкой и зятем Петра Алексеевича.
Пока внук с зятем занимались конкретной контрабандой, то есть перегружали банки с медом из украинского мотоцикла в российский автомобиль, Петр Алексеевич с дочкой и батюшкой о жизни беседовали.

Вокруг тихо. Кузнечики стрекочут. Из недалекого пруда лягушкин концерт слышится. Чабрецом с полынью пахнет. К этому запаху медовый вкус добавился, а рядом абрикосы дикие в посадке спеют. Воздух - кисель пахучий…
Вдыхает Петр Алексеевич благодать эту, дочку слушает, и радуется:
- Слава Тебе, Господи. Вся премудростию сотворил еси…
Тут и зять с внуком подошли. Присели на травку, к разговору присоединились. Родные такие, любимые. Лепота.

Пограничники появились неожиданно. Причем с двух сторон. Российские подъехали на украинском ЛУАЗ-е, а украинские на российской «Ниве». Осветили фарами друг друга, поздоровались и окружили нарушителей…

В урегулирование международного конфликта первый вступил батюшка, успевший до первых слов стражей государственной границы прочесть:
«В море житейстем обуреваемии, треволнению подпадаем страстей и искушений. Подаждь убо нам, Госпоже, руку помощи, якоже Петрови Сын Твой, и ускори от бед избавити ны, да зовем Ти: радуйся, Всеблагая Скоропослушнице».

Священник с великим почтением поздоровался и радостно поздравил пограничников с праздником всех русских святых. Затем достал из кармана подрясника иконки и вручил каждому, приговаривая:
- Да хранит вас Господь от бед и искушений.
Те, с обеих сторон, удивленно смотрели на длинного как жердь попа, иконки брали и, по всей видимости, искали подходящие слова.

Переговоры начала российская сторона, успевшая заглянуть в «жигуленок» и увидевшая там батарею банок:
- Нарушаем, граждане?!
- Нет, служивые, не нарушаем. Просто проводим «Операцию Карацупа», - вступил в разговор Петр Алексеевич.
Российская сторона спросила: «Чего?»; а украинская «Кого?». Но, судя по миролюбивым лицам, и те и другие были настроены доброжелательно.
- Да вы, ребята, присаживайтесь к нам. Сейчас медку отведаем. Папка только вчера накачал, - захлопотала дочь.
Кто его знает, почему и отчего, но пограничники не отказались.

Присели. Меду отведали, благо и хлеб нашелся. Петр Алексеевич им о Никите Карацупе рассказал, а батюшка о том, как молиться разъяснил.
Старший пограничник с украинской стороны Петру Алексеевичу свой номер телефона дал и успокоил его насчет переговоров с кургана, а командир с российской стороны пообещал помочь мед отправить батюшкиным родителям.
Когда прощались стражи рубежей хоть и улыбались, но просили не нарушать… или, хотя бы их предупреждать.

Дома Петр Алексеевич вместе с священником изначально в церковь заехали. Лампадку зажгли и Бога поблагодарили, и всем святым русским «спасибо» сказали, да и Карацупу не забыли.
________________________________________

____________


Никита Фёдорович Карацупа (12 (25) апреля 1910, cело Алексеевка Куйбышевского района Запорожской области, Украина — 18 ноября 1994, Москва) — Герой Советского Союза, полковник пограничной службы. Знаменит своими рейдами против нарушителей границы, во время которых он использовал хорошо обученных собак. Написал книгу «Записки следопыта» о пограничной службе. Его имя многократно упоминалось в советской прессе и ставилось в пример пионерам и школьникам.

новенькое

 

Мои мироносицы

Обернулся. В валенках, теплом ватнике, закутанная в большой пуховый платок, вся в снегу и инее, вошла пожилая женщина. За собой она тащила санки, груженные чем то тяжелым. - Зоя! Я же тебе сказал, что на санях приеду и заберу! Чего ты надрываешься? – сокрушенно спросил староста, и добавил, уже ко мне обращаясь: - Вот, батюшка, в соседнем селе живет и по такому морозу и снегу на санках кирпич за два километра возит.

Виталий Степанович сидел на ступеньках приходского домика, «караулки» по-местному, так как на этом месте будка сторожа когда-то стояла. Сидел и строгал немецким ножиком длинную палку, на конце которой была укреплена металлическая загогулина, чем-то напоминающая головной убор Дровосека из мультика об изумрудном городе. Ножик был точно немецким, так как взял его наш регент у Николая Харитоныча, стоявшего рядом. Харитоныч, как всем известно, был из тех дедов, у которых ничего и никогда не пропадает, а так же не меняется с тех пор, как он с войны вернулся. Дед ножик этот трофейный берег, внукам и правнукам в руки не давал, а вот Виталию Степановичу попользоваться разрешил, так как тот тоже воевал. И хотя, по мнению Харитоныча, музыкальная рота, в которой последний год войны провел регент и не войска вовсе, но все же, к ветеранам дед Степановича причислил.

На мой вопрос, что это за сачок с железякой, Харитоныч отмахнулся, мол, не мешай, а Виталий Степанович диаконовским распевом выдал: «и заключиша врата храма, и погасиша светильники, и фимиамом не кадиша, и всесожжений не принесо-о-о-ша…»

Я сделал вид, что все понял и отправился в свою келью, располагающуюся в этой же караулке, не с намерением подумать и узнать, чего мои деды мастерят, а поспать часика два перед вечерней субботней службой.

********

Нужно сказать, что Виталий Степанович был не просто регент, а регент с такой жизненной историей, что по ней можно отследить послевоенную судьбу всей Православной Церкви на территории Советского Союза находящейся. Не было такой государственной деятельности в отношении тех, кто в храм ходит и лоб крестит, которая бы его не коснулась. Да и практически всех церковных событий он был или свидетелем, или участником.

Родился Виталий Степанович в потомственной семье священника и путь ему был предрешен поповский, от которого он и не собирался отказываться, хотя ходил в советскую школу и, естественно, был мишенью всех предвоенных атеистических атак и насмешек. В Бога наш будущий регент верил и доказательств существования Всевышнего не искал, так как мир без Бога не представлял.

Для молодого и шустрого Виталика, как вспоминал его отец, богослужение началось с тех лет, как он только встал на ноги. Научившись дома ходить от кровати к столу и обратно, он в первое же храмовое воскресенье, увидев открытые царские врата, поднялся со ступеньки солеи, куда сажали его во время литургии, и направился «по прямой» к отцу, готовящегося к Великому входу. Пока хватились остановить мальчишку, тот уже добрался до отца и схватился, дабы не упасть, за фелонь. Дары выносили втроем. Впереди старенький пономарь со свечей, затем отец священник с потиром и дискосом, а в завершении ковыляющий и еще путающийся в ногах Виталий.

«По архиерейски вошел», – рассудили церковные бабушки и предрекли малышу большое церковное будущее.

Так бы оно, наверное, и было, если бы не война. Она временные рамки изменила, людей повыбивала, а вот церкви, особенно на оккупированных территориях, открыла.

Нашего будущего регента в армию призвали уже в конце 1944-го. В музыкальной роте 4-го Украинского фронта, он оказался не только по причине того, что мог играть на всем, что имеет струны и клавиши, но и из-за того, что обладал идеальным слухом. Музыкальный военный путь начался еще в «учебке» по подготовке младшего командного состава, куда зачисляли всех имевших среднее образование. Дневалил как-то Виталий Степанович у взводной палатки, отдаленный гул приближающейся машины услышал и тут же доложил:

– Товарищ старшина, комполка едет.

Старшина удивился. Машины из-за пригорка перед подразделением никак разглядеть нельзя было.

– Почему комполка?

– Потому что ре диез, – тут же ответствовал Виталий Степанович. – Ошибки быть не может.

Держать в пехоте такое сокровище в конце войны пожалели и отправили его в «музчасть», с которой и дошел Виталий Степанович до Праги, а затем еще 18 месяцев после победы играл и пел для своих и союзников.

Вернулся домой Виталий на Покров 1946 года и сразу же женился. Благо невест тогда намного было больше, чем женихов. Война свое дело сделала.

Отец Виталия отговаривал сына от столь скоропалительной женитьбы. Чувствовало священническое сердце, что из бойкой, охочей до веселья и непоседливой невесты никак матушки не получится, хоть и крестик на шее присутствует. Не послушался наш будущий регент отца. Еще до поста рождественского обвенчал их батюшка.

Военное лихолетье уходило в прошлое, но надвигалось иное, изначально каждому незаметное, а вот священнические семьи непосредственно коснувшиеся. Все больше требовательных бумаг приходило на приходы из властных Советов, все жестче требования, всё конкретнее запреты. Через год после поступления Виталия Степановича на епархиальные двухгодичные богословские курсы начали настойчиво теребить в комиссиях и комитетах его жену. Изначально просили отговорить мужа от церковной учебы и будущей священнической стези, а затем, когда стало ясно, что убедить не получится, началось запугивание.

«Ты молодая, красивая и активная с мракобесами себя связала, с отживающим элементом нашего общества живешь… Народ коммунизм строит, а ты в стороне остаешься. Не будет ни тебе, ни твоему ребенку ожидаемому никакого счастья…»

И добились своего.

Не смогла молодая женщина такой натиск перетерпеть, да и веры особой не было. И когда в роддом заявилась целая группа «активистов» с обещаниями светлых социалистических будней, с ворохом столь дефицитных в те времена пеленок, и двумя кусками настоящего детского мыла, неокрепшая в вере (да и была ли она?!) душа молодой матери дрогнула.

«Прошу развести меня с моим мужем Виталием, так как я хочу быть активным строителем светлого будущего нашего народа и не разделяю религиозные взгляды своего супруга. Прошу помочь мне воспитать ребенка таким человеком, как требует наша партия и правительство», – именно так было написано в заявлении в поселковый совет.

Долго на столе советского начальника эта страшная бумага не пролежала. На второй день развод был оформлен.

Завернула молодая мать сына в пеленки, представителями светлого будущего подаренные, нехитрый свой скарб у свекра находящийся в сундук сложила и в общежитие, к подругам подалась. Охал отец Виталия Степановича, умолял сына подождать, по-доброму все решить, да Бога не гневить. Плакала матушка-свекруха: куда же ты мальца то забираешь…. Но под воротами церковного дома уже стояла, услужливая присланная телега из Совета, которая и доставила «мужественную мать, разорвавшую связь с отжившим миром», как писала вскоре местная газета, туда, где «живут и трудятся лучшие представители советской молодежи».

По всем правилам и канонам мог Виталий Степанович священником стать, даже в разведенном состоянии, но иначе все сложилось….

Любил он жену, которая от него отреклась, а еще сильнее страдал, что сына родного даже видеть не может. Власть быстро «позаботилась», чтобы получил брошенный молодой отец скорое предписание об обязательной оплате алиментов, а вместе с исполнительным листом и решение суда, запрещающее свидание с сыном.

Не выдержал Виталий. Замелькала его выцветшая армейская гимнастерка с двумя наградными колодками и трофейным аккордеоном за плечами у мест злачных. В то время на возрождение шахт Донбасса много народу в степи донецкие согнали. Кого по своей воле, кого «добровольно-принудительно» и все больше женского пола. Да и где мужиков то брать после войны?

Гармонист – всегда первый парень на деревне, а аккордеонист, который может играть все, что закажут, причем с такими коленцами и музыкальными вздохами, что и в филармонии не услышишь, всегда на виду и постоянно востребован. Закружила нелегкая молодого Виталия. Тут тебе и танцы, и водка, и девки бойкие…

И двух месяцев не прошло, как получил епархиальный архиерей строгую бумагу из областного комитета по делам религий. В бумаге той значилось, что учащийся епархиальных курсов, такой-то, ведет себя недостойно, водку пьет и аморальностью запачкан. За перечнем прегрешений следовало чуть ли не церковное определение, что в соответствии с канонами и правилами Церкви священнослужителем он быть не может…

Два года крутила Виталия Степановича нелегкая, пока не проснулся он однажды рано утром в чужой хате, в которую неизвестно как попал. Проснулся от шума в соседней комнате. Женские голоса разбудили, причем один голос, который постарше, упрекал и негодовал, а второй, помоложе, оправдывался и огрызался. Послушал Виталий эту бесконечную, да громкую перебранку бабью, в охапку свой аккордеон взял, да тихо в утренний предрассвет вышел.

Прохладно было. С недалекой речки тянуло сыростью, петухи отбивали очередную зорьку, им уже начинали вторить просыпающиеся птицы. По сторонам огляделся Виталий, попытался вспомнить, как он сюда попал, но память отказывалась, что-либо объяснять. В голове лишь стучали тяжелые молоточки боли. Или греха? Бог весть.

Опомнился от бездумной тяжести Виталий Степанович лишь тогда, когда тропинка резко оборвалась небольшой калиткой, в длинном, уходящем в мокрый туман, плетне. За калиткой, на фоне высоких елей стояла небольшая церковь.

«Наваждение», – подумал Виталий, и резюмировал –догулялся».

Церковь не была наваждением, как не был призраком и седой старый священник, стоящий у ее дверей.

Виталий поднялся по ступенькам деревянной паперти, поставил аккордеон на лавку, поклонился священнику и попросил:

– Благословите, батюшка.

Тот размашисто перекрестил:

– Во имя Отца, и Сына и Святаго Духа, – а затем добавил, – ну пойдем, раб Божий Виталий, утреню с тобой послужим. Чай еще не забыл, как службу править?

Почему-то Виталий не удивился. Он просто пошел вслед за священником, поклонился и поцеловал вслед за батюшкой две центральные аналойные иконы и пошел направо, к клиросу, который располагался рядом с алтарной солеей.

Через много лет рассказывал мне, молодому священнику, Виталий Степанович события того утра. О том, как он сам, впервые зайдя в этот храм, безошибочно взял с нужной полки, нужные для утрени богослужебные книги, как раскрыл их именно на том дне, который служился, как читал сквозь слезы шестопсалмие и как навзрыд заплакал, когда священник возгласил: «Бог Господь и явися нам, благословен грядый во имя Господне!».

Он плакал, а старенький, прошедший все испытания горького XX века, священник, по-отцовски, положив руку на его кудри, молился.

После службы была долгая исповедь, а затем не менее долгий разговор. Вернее, это было наставление умудренного жизненным и духовным опытом старца, который при каждом возражении и жалобе кающегося Виталия повторял: «Будь смелым. Ты же солдат, медальки вон получил, а здесь трусишь… Бог смелым в деле праведном всегда благоволит».

На жалобы Виталия, что он все потерял, рассердился батюшка: «У тебя Бог есть, родители дома убиваются, тебя ждут, а ты трусил и в храм зайти, и отцу родному, священнику Божьему, пойти в ноги поклониться…»

Так и состоялось возвращение и в храм, и в жизнь.

Долгая она была, жизнь эта. И архиерейским хором командовал, и в ссылку в дальние приходы отсылали, за то, что говорил все, как думал, где ему одновременно и регентом, и клиросом и пономарем с алтарником в единственном числе быть доводилось; и сына своего в люди вывел и к Богу привел.

При всех же неудачах и нестроениях, когда припечет, заколет или смутит, любил Виталий Степанович слова старца-священника повторять: «Бог смелым, в деле праведном, всегда благоволит…»

*******

На вечернюю службу Виталий Степанович вместе с Харитонычем разожгли в храме паникадило. Оно древнее у нас, с лампадами настоящими, не муляжом электрическим. Разжечь его целая проблема. Надобно вниз на цепи опустить, затем аккуратно поднять, а весу в нем около восьми пудов. Только на праздники и зажигали, да и то не на все….

Здесь же, под рядовое воскресенье настоящий полиелей… и иллюминация. Уставился я вопросительно на «всезаженное» паникадило, тупо не понимая, как эти два старика, смогли его вдвоем вниз опустить и наверх поднять. Ничего разумного не придумывалось. Пока Харитоныч не признался, а Виталий Степанович не похвастался.

Соорудили они длинный шест, на который приделали палку с тем странным сооружением из железа, который я у них давеча видел. Приспособление это могло одной стороной лампады зажигать, там свечка крепилась, а другой – тушить…

На мое восхищение смекалкой, умением и смелым решением, Виталий Степанович лишь ответил: «Бог смелым в деле праведном всегда благоволит…»

немножко "подшлифованный" старый мой рассказ, но как раз к завтрашней теме проповеди...

Икона

В полосатой «базарной» сумке, завернутая в ветхое серое полотенце, уместилась большая икона, судя по размеру - аналойная. Разворачиваю. И… не могу сдержаться. - Ух ты, Серафим! - так и выдохнулось.

 

немножко "подшлифованный" старый мой рассказ, но как раз к завтрашней теме проповеди...

Икона

В полосатой «базарной» сумке, завернутая в ветхое серое полотенце, уместилась большая икона, судя по размеру - аналойная. Разворачиваю. И… не могу сдержаться. - Ух ты, Серафим! - так и выдохнулось.

ПравМиру, Спаси Господи!