/ic.pics.livejournal.com/rebrik/845681/201866/201866_original.jpg" target="_blank">https://ic.pics.livejournal.com/rebrik/845681/201866/201866_original.jpg 1600w" />

Знаю прекрасного и удивительного человека. Прекрасного потому, что в нем сочетание внешнего и внутреннего действительно симфоническое. Если "по умному", то полная личная синергия, что очень не часто встречается.

Может быть и есть в нем какие-то сучки и шероховатости, но замечать их нет желания, а искать не хочется. И не потому, что боюсь разочарования. Просто он православный инок, то бишь монах. Вернее, иеромонах.

Заниматься поиском отрицательностей у священника в клобуке действо непотребное, да и приумножать количество собственных грехов на старости лет данными "расследованиями" никакого желания нет, тем паче, что у этого монаха еще и удивительность есть.

Дело в том, что вопрос: Чего ты в монахи подался? - не только мирские задают, белым священникам это тоже крайне интересно. Когда-то и я не удержался, спросил:

- Монахом то, чего стал?

- Понимаешь - ответил мне иеромонах, - в моей жизни до пострига все было очень успешно и здОрово, надо ведь было Бога хоть как то отблагодарить.

Вот так то...

       

Сидел на скамеечке возле храма.
Старушка подошла. Старенькая. Мне в матери годится.
Отдышалась немного (духота в городе) и принялась обличать всех верующих вместе с Богом и святыми.
Спорить не хотелось, да и было ясно, что бабулька как-то оправдать себя желает. Ведь сверстницы ее церковь посещают, праздники православные отмечают и даже исповедуются.
Насчет исповеди моя собеседница была особо категорична:
- Святые нашлись! Я ж их (далее идет перечень ровесниц-соседок) с мальства знаю и всё их исподнее передо мной прошло!
Тут я не выдержал:
- Давайте, матушка, не обвинять никого и так все вокруг ругаются да воюют…
Бабуля замолчала, губами почмокала и неожиданно заявила:
- А ты прав, поп-батюшка, ругаются ироды.
Затем подумала и добавила:
- И водку пьют, нехристи.
Насчет «нехристей» из уст старенькой "обличительницы веры" было любопытно услышать, но и понятно, что эту тему сейчас развивать нельзя никак.
Старушка же, немного помолчав, вдруг резко ко мне повернулась и утверждающе, безапелляционно заявила:
- А ведь правильно Владимир Ильич вас и водку "дурманом" назвал.
- Какой Владимир Ильич? – не понял я.
- Так Ленин же! – старушка глянула на меня с сочувствием и состраданием.

Посидели еще немножко. Повздыхали.
Кряхтя, собеседница моя поднялась и со словами «пора до дому идти», опираясь на палочку, направилась в сторону многоэтажек.
Отошла уже довольно далеко, а затем, развернувшись, громко и четко проговорила:
- А ты, поп-батюшка, не болей. Это хорошо, когда кто-то кому-то нужен…

Вечер. Мороз. Небольшое, наполовину заполненное кафе. За столиком два, как мне показалось, давних друга с высокими стаканами с пивом и сухариками на тарелочке.
Становлюсь невольным свидетелем диалога.

- Уговорили. Сходил я в церковь. Все рассмотрел, выслушал всю службу, хоть и ноги затекли. Больше двух часов пробыл.
Ну что сказать?
Интересно конечно.
Поп такой величавый, седой. Лоб у него здоровый и что интересно на голове волос нету, лишь над ушами жиденькие да реденькие еще остались, а борода густая, широкая и белая. На деда Мороза похож. Настоящего. Не на этого западного урода новогоднего, а на нашего, русского, обыкновенного. 
Я его хорошо разглядел, когда он, из маленькой дверцы с большим таким крестом и книжкой вышел, уже когда петь перестали, к высокому пюпитру подошел и крестится начал на иконы. Когда открестился, к нему сразу очередь выстроилась. 
Спросил у бабули, которая рядом молитвы бубнила, чего они от него хотят? Бабка сказала, что поп их исповедовать будет.
А меня ведь чего в храм мать послала? Поисповедоваться, а на следующий день запричаститца. Сказала, что может хоть тогда с женой помиритесь.
Посмотрел я на очередь и решил, что и так помирюсь. Вот уже неделю вместе опять живем.
- Так тебе же Бог помог!
- С чего это?
- Так ты же к Богу в церковь сходил и сразу помирился.

Дальше подслушивать стало неудобно...

- Так, говоришь, тяжко жить стало, отец?
- Ох, тяжко владыченько святый, - затараторил отец Николай. – Прихожане только по праздникам, треб мало, за коммуналку платим, сторожам платим, а где этих грошей наберешься.

Владыка подошел к окну, приоткрыл штору и внимательно рассматривал епархиальную ограду, за которой стоял новенький «Nissan» отца Николая.
- И сколько же у тебя крещений было с начала года? – спросил архиерей.
- Да какие крещения, владыченька, я уже и забыл когда и крестильный ящичек открывал, слезно ответствовал батюшка. Если пять – шесть младенцев окрещу за год и то радость, да где их взять то младенцев? Не рожают, владыка.
- И не помирают? – продолжал допытываться епископ.
- Бывают покойники, куда же им деваться, владыка святый, но я ведь добрый, поплачу с родственниками усопшего и ничего с них не беру – слезливым голосом отвечал священник.
- Да, дорогой мой отец, нелегко тебе, ох не легко. Понимаю, никак нельзя с тебя епархиальные взносы брать…
- Нельзя, владыченька дорогой, никак нельзя – воспрянул отец Николай.

Владыка же, шагая по кабинету, мимо подобострастно улыбающегося и сидящего на краюшке диванчике священника продолжал рассуждать:
- Архиерей должен заботиться о своих подопечных священниках, помогать им всемерно, заботы и нужды их знать. Верно, дорогой мой батюшка?
- Ох верно, владыченька, вы ведь всегда помогаете и все знаете…
- Сколько говоришь в городке твоем жителей, отец Николай? – уже деловым голосом спросил епископ, усаживаясь за стол и рассматривая личное дело священника.
- Да тысяч двадцать, владыченька.
- И так мало в храм ходят?
- Ой мало, владыко, почти никого. Одни сектанты и атеисты, что с них возмешь-то – опять затараторил священник.

Архиерей решительно захлопнул папку, где на второй странице красовалась улыбающаяся физиономия отца Николая десятилетней давности, и решительно сказал:
- Помогу я тебе отче, помогу!
- Спаси Господи, владыка святый! – воскликнул священник умиленно смотря на архиерея и прижимая руки к груди. В глазах отца Николая даже слезы появились.

- Ну, так вот - продолжал епископ. - Есть тут у меня приход. Недалеко. Километров сто пятьдесят от епархии. Там село – сплошь православное. Маленькое, правда. Душ пятьсот-шестьсот. Крещений в год два десятка, не меньше. Венчания бывают, да и на службе по воскресеньям всегда сорок человек набирается. Прошлый настоятель и семью свою кормил, и храм содержал, и на епархиальные взносы у него копейки находились. Так что кончится твоя бедность, дорогой мой батюшка.
И поднявшись во всю свою архиерейскую стать, поправил на себе панагию, четко и грозно приказал:
- Подходи, под благословение!

«Согрешил (а) я, батюшка, грехами многими, мыслимыми и немыслимыми» - что в переводе с приходского обычно означает «ведомыми и неведомыми».
Оказывается, не всегда данный перевод верен.
Иное содержание и смысл «мыслимо и немыслимого» греха давеча услышал. 
Вечером у храма на скамеечке сидим, тихонько так разговоры разговариваем, никого, как Бегемот говорил, не трогаем и, на тебе, материализуется рядом с нами особь мужского пола лет тридцати отроду, в выпившем выше нормы состоянии. Причем, одет прилично и не без признаков интеллекта на пьяной физиономии.
Плюхнулся рядом на скамейку и тут же заявил:
- Согрешил я, святой отец, мыслимо и немыслимо!
- Это как? – спросил я от неожиданности.
- Понимаешь, батя, замыслили мы с корешом чекушку выпить и немыслимо нажрались…

Баба Клава, на нашем сельском приходе была единственной прихожанкой, у которой настоящая боевая награда была. Причем не медаль, а целый орден. Но вот рассказывать о том, за что она его получила, старушка не любила. Она о вообще о войне редко вспоминала. Сколько не приглашали бабу Клаву на всякие мероприятия ветеранские, сколько не просили поведать о делах фронтовых и подвигах, лишь рукой махала. Тихонько и незаметно в уголке сидела, внимательно всех слушала и очень часто крестилась.
На все юбилеи военные и государственные, медали ей давали, пенсию она повышенную получала, но как только, кто начинал любопытствовать:
- Ты бы, Клавдия Ивановна, рассказала, за что тебе орден дали? - старушка замыкалась и иногда плакала. Не надо, мол, прошлое ворошить.
Я тоже как то не вытерпел и после исповеди спросил:
- Баб Клав, а за что у вас орден?
Старушка посмотрела на меня внимательно, вздохнула и ответила:
- Да ни за что, батюшка. Я на фронте выполняло то, что делать могла.
Умерла старушка. Отпели мы ее в храме всем приходом, а через месяц правнук Клавдии Ивановны большой пакет писем мне принес, которые у бабушки хранились. Все письма – благодарности и поздравления с праздниками.
Обратные адреса – практически весь бывший Союз. Это те раненые и контуженные писали, которых она с поля боя на себе вынесла.
Делала, что могла…