когда я вернусь. Них

когда я проснусь ты будешь рядом
гладить по волосам, читать сказки
у тебя дар
улыбки ты украшаешь и возвращаешь назад,
наряжаешь взгляды
ты делаешь из одинакового дерева красивый зимний сад

гони меня веником как только
узнаешь, что что-то не так
или я стал не тот
разрушать стены отношений
чтобы быть одинокой

я а буду вырывать из времени настроения
и крошить и распылять
чтобы все чихали эмоциями
я был бы рад быть твоим братиком
или больше,
но что я могу тебе сейчас дать
кроме боли и фальши?
А хотел бы картины души.

Настроение сейчас - утренняя дымка сна

Сказка из архивов Бродяги. Чертовка, хороша!) пунктуация и орфография Автора.

В поисках смысла.
Он метался по своей комнате уже неделю. Не выходил на улицу. Никому не звонил и вообще держал дверь закрытой. Потому что по истечении этой недели двери, в общем-то, не стало. Он заклеил её белой бумагой - он всё заклеил белой бумагой. И побелил сверху. Сидел посреди комнаты и плакал. Молчал. Метался в поисках пятен. Закрашивал их. Потом стал закрашивать то, что казалось ему белыми пятнами. Мебели в его комнате не было. То есть, был один стул, покрашенный белой краской. Абсолютно всецветный стул. Именно такой его устраивал полностью и бесповоротно. Может быть, его искали друзья, может, даже с работы звонили. У него теперь не было друзей и работы. Был только цвет- все цвета в белом. Он любовался на свои стены. Банки краски стояли на балконе, и их вид неизменно причинял ему боль - ведь банки совсем не гармонировали с его раем. Говорят, что рай белый и ангелы тоже белые. Он не знал, но сделал всё белым, как…в раю?
Он не считал себя сумасшедшим. Просто он не понимал, где же смысл…нет, не жизни. Где же смысл всего того, что он делает. Что пишет. Видите ли, он уже 10 лет писал книги, но смысла, как говорили, в них не больше, чем пылинка на чёрной рясе священника. А он не мог ничего поделать. Он искал смысл- цвет. Он перестал писать. Он начал писать белыми чернилами, чтобы никто не видел, что он пишет. Он забывал тут же всё, что написал, как только перо его отрывалось от бумаги. От белой бумаги, на которой не было следов его труда. Какая, в конце концов, разница: писать без смысла или писать белыми чернилами. Всё равно никто не запомнит и никто не увидит, кроме него. Лишь для него вся эта писанина будет что-то значить. Хотя и для него он не имела значения. Стены его комнаты были исписаны. Только этого почему-то никто не видел. Он просыпался и видел белое, засыпал и белое превращалось в чёрное- переход всего в ничто и наоборот. Ему было бесконечно легко. Теперь не было ничего, что имело бы смысл, кроме стула, но тот был так прост, что смысл его был бы понятен и дураку: на нём он сидел. Белое на белом, чёрное на ночи и ночь на коне - он не видел ничего. Он скоро ослеп, и жизнь его стала прекрасна, потому что можно было спать. Непонятно вообще, что он ел. Видимо, белый цвет, которого теперь было в избытке. Говорят, что, когда человек теряет зрение, всё становится для него чёрным. Неправда. Всё становится белым. Куда девается цвет? Ничто не может уйти бесследно и цвет не уходит в никуда. Он становится белым - он сливается с белым - он...
…он стал белым. Когда его нашли, его воспалённая от краски кожа была белой. Такой, какой он ей сделал, наполнив смыслом. Он умер, уйдя в белый цвет целиком. Говорят, он сошёл с ума. Но ничто не уходит в никуда - он ушёл в свой цвет и , наверное, нашёл там белый рай с белыми ангелами. А может, без ангелов.

Настроение сейчас - мечтателное
В колонках играет - Enya - Water Shoes the Hidden Heart

Рисунок: На холсте слева изображено овальное лицо девушки с длинными вьющимися тёмно-русыми волосами. Фон создают облака, затерявшиеся в зелёных ветвях высоких сосен. На верхние веки девушки наклеены почтовые марки, её глаза закрыты.

По улице шагала девочка. Не маленькая, не большая, а просто вот шагала себе девочка, перекинув через плечо большую, песочного цвета сумку, перепачканную немного разноцветными красками, из которой торчали на кончиках длинных деревянных палочек беличьи хвостики. Девочка шагала, несмотря на серое небо над головой и лужи под ногами, и ела мороженое. В воздухе разливался неповторимый и такой же непостижимый аромат весны: запах дыма, солёной воды и свежего ветра - всё перемешалось и представляло собой дикую пахучую смесь, надышавшись которой можно было действительно подумать, будто сейчас настало время большим кораблям отправляться в неведомые дали к далёким берегам, а маленьким лодкам уходить под парусами в открытое море и рыбачить.
Девочка с русыми волосами, спадавшими на плечи, никогда не брала в школу учебники и всегда носила в сумке краски и кисти, потому что была художницей. Бывает ведь, пытаешься что-то нарисовать, что буквально перед глазами у тебя не первый день пляшет на корке подсознания, и клянчит, клянчит у тебя быть нарисованным, а возьмёшься за карандаш, кисти и краски - и ничегошеньки ровным счётом не выходит. И в школе вместо слов она рисовала картины, рисовала эпизоды истории, рисовала бутоны хризантем, маков, лютиков и других цветов, рисовала очертания далёких берегов Африки, рисовала медведей на Северном полюсе и ритуальные танцы ацтеков; математических "лебедей" она превращала в настоящих птиц на холсте, а формулу расчёта движения изображала в виде седых завитушек волос Ньютона. Юная художница любила цитрусовый мармелад и мороженое "Волшебный фонарь".
Однажды случилось так, что она нарисовала на спине чужой девочки крылья. Масляными красками, кистью она долго водила по коже незнакомки, вырисовывая каждое пёрышко, мечтая о том, как нарисованные крылья когда-нибудь станут настоящими, потому что она видела, как это должно быть, видела совершенство и умела его нарисовать.
Как в каждой хорошей сказке с заведомо наигранным счастливым концом, с последним мазком крылья дрогнули, и маленькая девочка взмахнула ими и впервые в жизни оттолкнулась от земли. Она кружила над Художницей, долго-долго описывая круги, смеялась и радовалась, пока, поднимаясь всё выше и выше, совсем не исчезла из виду. А внизу стояла маленькая Художница, с палитрой, с кистью и с распахнутым ртом, смотрела, как уносится вдаль человек на её творении. И как несколько перьев, сорвавшихся с нарисованных крыльев при резком взмахе, тихо кружась, опускаются на землю.
Каждый человек способен подарить другому крылья, и неважно чем - рисунком, словом или делом.

Настроение сейчас - жутко поэтическое
В колонках играет - Enya - Om Namo

Моя зима встречает меня письмами и чужой любовью, сказочными песнями и предчувствиями - плохими и хорошими, пропавшими чувствами, новыми встречами и разными мыслями, светом, ночами, наваливающейся усталостью и симпатией, фотографиями и комплиментами, признаниями и тайнами - чужими и своими, поездками и неожиданными открытиями, рисунками по коже и мечтами.
Моя зима  - принцесса, кокетка, волшебница, сказочница, писательница с чудесным голосом и идеальным слухом, музыкантша, танцовщица, фотограф и художник. Она живёт в доме на окраине страны; голосом, словно сирена, звенящим, словно струна, вплетает в косы проходящих мимо сказки и истории, волшебности и рассказы; стругает волшебные палочки, помешивая ложкой в кастрюльке покрошенные волоски из гривы единорога; а по вечерам сидит в комнате, забравшись с ногами в кресло, задумчиво посасывает пончик кисточки, рисуя на полях книги слова, а во время готовки очередного салата она едва заметно пританцовывает; взглядом сощуренных глаз она может передать любому красоту заката или трепетание восхода.
Моя зима - это взгляд вверх, в промежутки голубого серого неба, затерявшегося где-то среди многоэтажных домов, скребущих небо; где стремительными стайками проносятся чёрные птицы, вереща и ловя на лету стихи бродячих поэтов, которые никогда не читают их вслух; где лишь изредка за целый день показывается солнце и одновременно идёт солёный дождь, пропитывая влагой волосы и губы; где вечером зажигаются фонари, и самый обычный парк ночью превращается в настоящий дремучий лес, полный леших, оборотней, волков, лисиц, драконов, стерегущих свои пещеры с сокровищами и похищенными принцессами-зимами; где под мостами резво бежит чёрная вода реки, отражая в себе тысячи масляных огней и сияние глаз двоих, соединённых на эту одну-единственную ночь одним обязательством - быть вместе.
Стекло пропускает свет, а свет пропускает зиму, открывая двери и выметая оставшиеся после осени листья.
Зима, господа присяжные и дамы, будет волшебной, это я вам обещаю. Пишите письма, сияйте и дарите книги другим.
Ключ от города этой зимой будет принадлежать самой настоящей принцессе, поэтому тёплыми декабрьскими ночами, во вьюгу и двадцатиградусный мороз, при слепящем свете луны, даже когда глаза во время сна будут открыты - глядите внимательнее, потому что по небу будут летать самые настоящие драконы, а звезды сложатся в созвездие коронованной особы с ключом в руках.

Настроение сейчас - волшебно-сказочное)
В колонках играет - Кукуруза - Спящая принцесса

Пока поезд Питер - Москва преодолевает расстояние примерно в шестьсот километров со средней скоростью шестьдесят километров в час, девушка с сачком скачет по столичным улицам, купаясь в воспоминаниях и надежде на новые встречи; на высоте двадцати четырёх метров от дна Москва-реки в стремительном танце мыслей встречаются две пары глаз и уже не могут оторваться друг от друга; в хитросплетениях улиц теряется, как ёжик, мальчишка с рыжим шнурком, нырнув в туман и не найдя дороги назад, которой на самом деле нет; парень в синих ободранных джинсах, задумавшись, медленно переходит дорогу, а наперерез из-за угла с быстротой молнии выезжает машина цвета мокрого асфальта; в одной из семи высоток девушка с гитарой задумчиво перебирает струны, выпуская изо рта непослушные дымные облачка, думает о чём-то; молодой человек в кепи садится в трамвай, едущий прямо по улице, не замечая пристальных взглядов старой знакомой, спрятанной в толпе; девушка в белой куртке широкими шагами проносится мимо смотровой вышки на окраине города, подобно птице раскинув руки в стороны; мужчина в чёрном пальто и седой бородой не видит, что свинцово-серое небо пронзили радужные полосы; кассирша в магазине замечает, что из сумки покупателя виднеется кончик оранжевого провода, подведённого к какой-то коробке; паренёк в шляпе а-ля Пуаро задумчиво идёт по высокому бордюру, пиная мыском ноги сигаретные бычки, не глядя на только что показавшуюся из-за туч красную планету...
За это время сердце успевает перекачать около пятидесяти литров крови, моргание глаз составит в среднем тридцать шесть тысяч раз, примерно пять тысяч четыреста литров кислорода проходит через человеческие лёгкие, восемьдесят процентов иммунной системы тратится на защиту организма от окружающей среды, стенки тонкого кишечника успевают сократиться приблизительно семь тысяч двести раз, человек теряет три десятых грамма мёртвой кожи и около двухсот пятидесяти миллионов сперматозоидов несутся навстречу одной-единственной яйцеклетке...
Пока поезд из Санкт-Петербурга не достиг точки своего конечного назначения, можно успеть родиться, умереть, выжить, полюбить, влюбиться, разлюбить, воскреснуть, поссориться, расплакаться, подраться, помириться, научиться чему-то, сдать сессию, подготовиться к контрольной по математике, починить компьютер, отремонтировать ванную комнату, купить квартиру, сдать на водительские права, оформить страховку, подключить интернет, выпить три тысячи кружек чая, создать группу, научиться исполнять простые песенки на флейте, поцеловаться тысячу двести раз, написать маленькую книжку или с десяток рассказов, записать и выучить песню, провести пять совещаний, устроиться на работу, уволиться, поступить в институт, научиться плавать...
Всё это и многое другое можно успеть сделать за десять часов, пока поезд Питер - Москва стремительно несётся сквозь города, прорезая пространство и звенящий воздух.

Тёмной ночью. Иногда мне кажется, что из-под полки с книгами, на которой стоит телевизор и пара ваз, в темноте выглядывает полосатая кошка. У неё большие глаза цвета леденцовых фонарей и усы дрожат в тусклом свете отражающихся в стекле окон соседних домов. Она сидит неподвижно и смотрит на меня, а я тайком смотрю на неё. Но стоит мне зажечь свет или включить монитор компьютера, как она исчезает - прячется.
Когда я замечаю её, она не издаёт ни звука и не шевелится, но всё же каким-то непостижимым и неведомым образом голова её поворачивается вслед за моими движениями; когда я вижу её, я почему-то думаю, что мои неосторожные и неловкие в темноте движения могут спугнуть её. Поэтому по темноте я ступаю грациозно, изящно и немного крадучись, неслышно и как бы плывя, подминая под себя темноту и закрываясь ею, словно шторами.
Я могу видеть только морду кошки, её круглые глаза-блюдца, белые усы и полоски; остальное же её туловище, лапы, хвост - спрятаны где-то в глубине полки, в темноте. Иногда мне кажется, что существует только эта её морда и передние лапы. Ну, подобно Чеширскому коту. В конце концов, почему бы у меня в комнате не жить Чеширской какой-нибудь кошке?
Итак, тёмной ночью, когда из-под полки выглядывает чеширская кошка и её усы мерно подрагивают в свете фонаря, заглядывающего в окно, я очень-очень тихо и аккуратно, одними пальцами раздвигаю шторы, отодвигаю тюль, переставляю горшки с лавандой, геранью и фиалками на пол и сажусь на подоконник - неслышно. Получается, меня и нет в комнате. Как нет этой кошки под полкой, которая внимательно за мной наблюдает, а потом просто смотрит в окно. Наверное, она может заглянуть в окна, может увидеть, что же творится там, за шторами, где передвигают по столу ложки, где звенят чашки и пишутся стихи на салфетках, где на подоконнике глубокой ночью сидит человек и курит сигарету, а рядом  стоит глубокое кресло, около которого горит под абажуром лампа. Думается, что совсем-совсем поздно ночью, тогда, когда уже заканчивается ночь, но до рассвета ещё далеко - существует такое время, потерянное для всех время, и лишь далеко не многие способны попадать в него и жить в этом времени, когда остановившиеся часы снова идут, а обычные замедляют свой ход - она вылетает в окно, эта теменная кошка, а крылья у неё сотканы из сумерек, из белых нитей усов и переливаются зеленью чужих глаз, с них сыпется пыль когтей, устилая город невидимым снегом, а шорох крыльев её подобен многократно уменьшенному шуму набегающих волн. И вылетев, она садится на подоконники и тихо и пристально смотрит в окно, заглядывает и проверяет - все ли спят. И если найдётся хоть один человек, не спящий в потерянном времени, она может распахнуть окно и увести его с собой, осыпав всего невидимым снегом...

Настроение сейчас - сказочное

Настроение сейчас - *со свойственной манерой растягивать слова* за-ши-би-и-ись (=
В колонках играет - "люди кричат, задыхаясь от счастья, и стонут так сладко, и дышат так часто..."

Я сижу на крыше. Высоко-высоко - и болтаю ногами. Тонкое чёрное пальто нараспашку, на самом-самом краю крыши, высоко-высоко, выше - только небо. Выше - только птицы летают. А подо мной и передо мной - расстилается город, высокий город, машины, дороги. Я - городской житель, я - выше всех. Я раскидываю руки в стороны и улыбаюсь, громко смеюсь, но за шумом города меня не слышно; и я весело продолжаю болтать ногами и раскачиваться из стороны в сторону.
Нет-нет, я вовсе не смеюсь - я пою, музыку города, песни города. Нет у меня голоса, нет и никогда не было, но я пою, на крыше, на высокой крыше, где меня никто-никто никогда не услышит.
А на закате я так и буду сидеть на крыше, смотреть на город и восхищаться тем, как он создан, восхищаться миром и закатом. И пускай я буду одна-одна, и меня никто не заметит, пускай я буду петь, а голос будет залетать в раскрытые нараспашку окна, где сидят, поджав колени, на кроватях в ночных рубашках, уже в середине дня готовые к сомнительному беспокойному сну, такие же, как я - люди-птицы, люди-крышники, люди-поющие, люди-ветра. Пускай мой голос ворвётся в их окна, пускай испугает шторы резким прикосновением, пускай закружится в странном, невообразимом танце, который я никогда, нигде, ни для кого больше не исполню, кроме как для таких людей, которые меня всё равно не видят, потому что я - на крыше высотного здания - выше только небо...
Пускай они услышат, пускай он прорвётся сквозь пелену перед глазами, пускай сольётся со звуками города, пускай в пляс пойдёт сам город - пускай он, большой мегаполис, сам танцует и поёт так, как хочется мне в этот вечер!
И тогда такие, как я, подойдут в своих ночных рубашках и с растрёпанными волосами к раскрытому настежь окну, запутаются в шторах, выглянут с высоты почти птичьего полёта, пускай глаза их загорятся неведомым пламенем, пускай они увидят закат и услышат мой голос, который в этот вечер будет невообразимо прекрасен, потому что так бывает - нечасто, так бывает - один раз. Один раз, но отдавая всю себя таким, как я; пускай они расправят руки-крылья, и когда-нибудь пусть они сделают  то же самое, что и я в тот вечер - пускай они поднимутся на крышу однажды - только один раз - и споют, и станцуют, и будут смотреть на город и наслаждаться им, как птица полётом, закатом, небом, которое только выше!..

Всего лишь потому что такие, как я, - городские жители. И мы призваны мерять города шагами и крышами, песнями и танцами. Я давно хотела написать этот рассказ, но риск велик - не хочу, чтобы его приняли за сказку, потому что это - истинная история, а история и сказка - совершенно разные вещи.

>> аудиозапись (голоса: Nightly_Horror и Ainiel), wav, 3 230 Кб

Настроение сейчас - грызу баранки
В колонках играет - Bangles - Eternal Flame

Здорово разлеплять пальцы, на которых застыл мокрый, плотный снег. Здорово дышать на руки, чтобы отогреть, хотя это вполне бессмысленно: стоит только снова рукам коснуться железных цепей на качелях, как тут же снова пальцы коченеют и перестают чувствовать окружающий мир. Иногда кажется, что они начинают чувствовать нечто другое, как будто бы водишь руками по ткани, под которой что-то спрятано, и руки чувствуют что, но понять не могут. Также и здесь - осязаешь замёрзшими пальцами какое-то другое пространство, предметы, мир.
Здорово медленно пить вино, сидя поздно ночью на подоконнике. Оно - красное и немного густое; мир за окном - снежный, странный и кажется тёплым (как замёрзшие пальцы, которыми ничего не чувствуешь); а в комнате - темно, на полу лежит пара пледов, в которые можно завернуться и так и спать, до самого утра, до того момента, пока не толкнёт тебя в бок какая-нибудь повседневность; а ты - существуешь лишь в данном мгновении. И играет музыка, и весь ты - в одной капле, в каждой ноте, в каждом звуке, в любом инструменте. И иногда пытаешься выловить из потока многоголосий один-единственный, пусть даже не ведущий инструмент и стараешься слышать только его, и тогда слышишь что-то новое, что-то, чего просто так, вслушиваясь в многоголосие - не услышишь.
Здорово слышать в телефонной трубке сначала короткие гудки, переходящие почему-то в длинные - в такт музыке - а потом как кто-то снимает трубку с рычажков, раздаётся непонятный хлюпающий звук, и ты слышишь, как в те доли секунды до того, как трубка будет поднесена к уху приготовившегося отвечать и слушать человека, шуршит эхом в пространстве ветер.
И ты слышишь "алло", или "да", или "я слушаю", или "такой-то на проводе" - бывает по-всякому ведь отвечают, а бывает - сразу молчат и ждут, выжидают чего-то.
Иногда хочется научиться чему-то, танцевать канкан, например. Или играть на губной гармошке, а ни на какой не на флейте. И в самом деле - гармошка, она проще, но вот только кто научит, ежели сам никто не умеет? Впрочем, с учителями проблем нет - дальняя дорога да ветер научат. А пока - можно сидеть тихо на подоконнике, подобно кошке, и пить вино, и слушать музыку, и думать, как здорово снег слепляет пальцы, а между делом - петь, мелодии, которые приходят на ум в эти до-олгие и по-своему зимние вечера. А потом завернуться в плед на полу и уснуть.

Настроение сейчас - хорошее)..
В колонках играет - Glenn Miller - In The Mood

На кухне звенели чашки - это Элла мыла посуду после того, как они с Ветром пили чай с вишнёвым пирогом. Варенье из него вытекало на маленькие блюдечки и тут же засыхало, поэтому отмыть их было непросто. Когда Элла, наконец, справилась с этой работой, вытерла руки и сняла фартук, Ветер, наблюдавший за ней сидя за столом и подперев голову рукой, внезапно встал, опрокинув табурет, открыл нараспашку окно и вылетел. Через несколько мгновений послышался его смех и шорох листьев, подбрасываемых в воздух. Элла выглянула в окно, из которого веяло свежей прохладой и окинула взглядом двор. Всё было усыпано жёлтыми и оранжевыми листьями и деревья все стояли в золоте. Ветер сидел прямо в куче листьев и играл с ними, давая им отлететь метра на два, а затем хватая их. Он вертел их в руках, вертел эти последние подарки осени.
Элла, сложив руки на подоконнике, внимательно наблюдала за Ветром. За ним всегда было интересно наблюдать - невозможно было предугадать, что он сделает в следующую минуту, какую нелепость опять учудит. За это она его горячо любила, поэтому они и подружились.
Внезапно Элле прямо на нос упало что-то холодное и мокрое. Она скосила глаза к переносице и попыталась рассмотреть, что у неё на носу. Так ничего и не разглядев, она смахнула с кончика носа крохотную капельку воды. Она вздохнула и изо рта вдруг вырвался пар. Еле осязаемый, он поднялся в воздух и, не долетая каких-то считанных десятков километров до облаков, растворился в свежем и звенящем воздухе. Элла удивлённо заморгала.
Она достала из буфета прозрачные высокие стаканы и налила сока. Один стакан она поставила на подоконнике, чтобы Ветер, когда наиграется с оставшимися и ещё не разлетевшимися с тремя ветрами листьями, мог взять его, а сама, держа второй в руке, вышла на порог дома.
На улице стало прохладно и небо опустилось и едва заметно посерело. Странно: она не заметила, что лес уже не золотисто-янтарный, а коричневый, потому что почти все листья опали... "Внезапно кончилась осень..."
И едва она так подумала, на землю полетели маленькие белые парашютисты - снежинки. "Каждая из них - уникальна по своему строению", - думала она, глядя, как на её руку опускаются, кружась, маленькие белые хлопья и, едва соприкоснувшись с рукой, тают.
Пока Элла стояла на пороге и размышляла, сзади подошёл Ветер. Он уже наигрался с листьями и отпустил их лететь с тремя ветрами, на все три стороны; он уже выпил весь сок, стоявший на подоконнике и дожидавшийся его; он уже услышал, как первая снежинка опустилась на нос Эллы. Они вместе стояли на крыльце и смотрели, как первый снег укрывает землю ровным белым покрывалом.

Внезапно пришла зима.

>> аудиозапись, wav, 2 901 Кб
>> аудиозапись  сказки об Элле и Ветре, wav, 2 503 Кб

В колонках играет - Enya

А снег падал.
Сначала он норовил попасть в глаза, залететь в рот, уши, приходилось наклонять голову и прятаться - иногда это забавно, прятаться от снега; потом, уже, казалось, не в городе, когда над тобой гудят провода, а справа из-за туч светит тускло луна,  потом уже он стал опускаться на плечи, голову, на нос мягко-мягко, кружась, переливаясь, белыми хлопьями; и тогда начинали мёрзнуть пальцы рук, потому что перчатки кончались на сгибах пальцев. Тогда промокли ботинки, но мы всё шли, шли и шли, по дороге, потом - тропинкой, и небо было совсем неправильное - не такое, как, казалось бы, надо. Небо было белое, а деревья были чёрными. А в первую зимнюю ночь, казалось, должно быть наоборот. А потом было небо с акварельными разводами, потом оно было очень и очень красивым, особенно, когда к нему становишься ближе, когда забираешься на крышу заброшенного здания в лесу, когда облака опускаются ниже и бросают вниз лёгкие хлопья.
Огни города горели своими красками, и можно было видеть, как пестреет Останкинская телебашня, как внизу ходят рабочие, издавая порой странные звуки, которые немного пугали в темноте, без фонаря, в лабиринте заброшенных лестниц и даже у окна. Тихо наступать на кирпичи, на пепел, спускаться по лестницам и вновь подниматься, видя странные, оставленные на снеге следы. И петь, петь на крыше, где - можешь быть уверен - за километр, два или даже все три тебя никто-никто не услышит, кроме тебя и твоего проводника.
И всё было наизнанку - и небо, и снег, и огни, и лес, и даже мы - мы, изнаночные люди, люди тёмной стороны, которые исследовали то, что до них приходило в голову многим, пришли туда, где уже были люди, но где они не задерживались и где они никогда не задержатся. И казалось, спустилась на наши непутёвые головы в шляпах ночь. И штопала, штопала белыми своими нитками, белыми стежками, штопала нас, пришивала наши тени снегом к тропинке, когда мы шли обратно, пришивала добротно, чтобы уж не сбежали; и наши тени, кажется, одни из наших теней так до сих пор и остались там, как привязанные детьми шарики, на тропинке, петляющей в высокой высохшей траве; там они сейчас бродят, пугают лосей или другую живность, которая шевелилась в кустах, когда мы шли.
Наши тени - это всё наизнанку; и ночь белым снегом, снежинками-булавками оставила после нас в эхо волчий вой и тени.

>> аудиозаписть истории, wav, 2 876 Кб

Настроение сейчас - (:
В колонках играет - Ария - Я свободен, Мельница - Чёртова пляска

В колонках играет - Крематорий - Мусорный ветер

Элла подошла к окну и раскрыла ставни. Свежий ветер тут же ворвался в комнату и взвил в воздух ворох не понятно откуда взявшихся в столь долго закрытом помещении осенних листьев. Наигравшись с полами платья молодой хозяйки и остатками какой-то древней осени, он пулей вылетел за дверь, кубарем скатился с лестницы второго этажа, на повороте оседлал перила и с весёлым шумом приземлился на ковре в прихожей. От этого поднялась такая пыль, что Элла даже стоя на втором этаже у окна принялась чихать. Ветер тем временем, навозившись с пылью, уже пробрался во все комнаты, кладовки и кухни, заглянул во все углы, под подушки кресел и в кастрюли, погудел в остывших батареях и трубах, ворвался в печь и вылетел через дымоход обратно на волю. Чихая и смеясь, у окна стояла Элла и наблюдала за играми своего невидимого друга - Ветра, который только что скатился по черепитчатой крыше к водостоку и, попав в трубу,  упал прямо на ворох прошлогодних осенних листьев.
- Ну, вот мы и приехали, - с придыханием говорила Элла, проводя рукой по старым грузным шторам тёмно-синего цвета.
- Ну, вот вы и приехали, - томным шёпотом отзывалась скрипучая мебель.
- Ну, вот вы и приехали, - попискивала отъевшаяся за время отсутствия хозяев моль.
- Ну, вот мы и приехали! - радостно закричал Ветер, врываясь в небесное пространство, распахнув объятия.
- Ну-во-т-вы-и-при-е-ха-л-и! - весело зашуршали опавшие листья.
- Нувотвыиприехали! - засмеялись все вместе пушистые голубоглазые облака.
Элла улыбнулась и села на подоконник, спокойно вздохнув. За ставни зацепился рыже-коричневый дубовый листик. Элла взяла его в руки и повертела, внимательно оглядев со всех сторон.
- Вот он - наш новый дом, - тихо сказала она листику.
- Вот он - ваш новый дом, - тихо ответили ей половицы...
Но Элла уже не слышала ничего из мебели дома, ничего из его внутреннего мира - он смотрела, как её друг - Ветер подхватывает рыже-коричневый листик, вертит его, разглядывает и наконец радостно выкрикивает в небо "Вот Он - Наш Новый Дом!"
Ветер ещё долго хохотал, и этот хохот разносился над полями, лесами, реками; он переливисто звучал под смешливыми облаками, под сводом голубого неба...
От этого смеха Элле становилось тепло и уютно. Она обняла колени руками и положила на них голову. Улыбаясь, она наблюдала, как Ветер играет с листком старого дуба.

Настроение сейчас - крайне ветрянистое! (:

Москва, Москва! Закрой веки и вздохни спокойно! Зажги огоньки фонарей и вновь опустоши улицы - я снова накрываю тебя рукавами ночи, никто в тебя не проберётся, ни один незваный, нежеланный гость не приедет в тебя этой ночью. Москва, Москва, распахни ставни своих окон и выпусти тюль как кружевное осеннее платье! Открой чердаки и балконные двери, открой ворота садов и парков, галерей и выставок под открытым небом! Раскрой с лязгом и шумом двери трамваев и заставь ветер прогуляться по почти пустому салону, где заснул одинокий путник! Москва, смахни последние почерневшие листья  со своих деревьев и дай звёздам налюбоваться на тебя этой ночью! Москва, отражай водой Москва-реки тысячи городских огней, покажи одиноким теням и заплутавшим горожанам, страждущим ночных приключений, уютные тёмные дворы-колодцы в самом сердце своём! Покажи, как ты бываешь мила, таинственная, пустынна и загадочна; как умеешь ты очаровать с первого взгляда, так, чтобы путник, нечаянно забредший, раскрыв широко глаза и широко улыбаясь онемевшими губами, сказал: "Я люблю тебя, Москва!" Москва, покажи дворы, покажи дворики, улицы, бульвары, переулки, проспекты, мосты, площади, перекрёстки, парки, сады, тупики и проулки, аллеи, повороты и набережные! Москва, разворачивайся тысячами дорог за ближайшим углом и пропадай такая навсегда для того единственного, кто завернёт за этот угол, кто попадётся в сети твоего обаяния, в которые, кажется, невозможно не попасть. Москва, будь этой ночью гостеприимна для своих жителей, но будь благосклонная в другие дни и ночи для приезжих. Я покрываю тебя шалью своих рукавов, Москва, спи этой ночью спокойно!..

Настроение сейчас - хорошее
В колонках играет - что-то-там-такое-игра-а-ает)..

На далёкой-далёкой равнине, за горами, за пустянями и пушистыми зелёными холмами; за реками, морями и озёрами, за каналами и городами, за мостами, домами и пустыми квартирами; за людскими душами и глазами, за их руками и платьями; за звуками, за взглядами, за прикосновениями... - где-то там далеко лежали на высохшей жёлтой земле два демиурга - рыжая девочка в красном свободном платье и мужчина в возрасте тридцати в рубахе и штанах. Они лежали, глядя в голубое небо, на палящее солнце, заложив руки за голову.
О чём они думали? Возможно, о том, как создать новый мир, каким он будет - плоским, круглым, квадратным или эллиптическим? Будет ли он пустым внутри или полным? И кто там станет жить? Люди, звери или не те и не другие? Будут ли они петь, говорить и слышать? Будут ли они ходить или ползать? Будут ли они знать, кто их создал и зачем? Будут ли они видеть? Будут ли они есть и что они вообще будут делать? Какими звуками и словами они будут говорить? Может они вообще будут только петь? Или наоборот - только слушать? Они будут строить города? Или будут жить в природе?..
Столько всего надо решить! И они вдоём решили это решать.

Несколько лет два демиурга лежали на высохшей жёлтой земле под палящим солнцем, и время для них остановилось. Они выдумывали. Сколько вопросов надо решить создателю! Сколько вопросов надо задать!
Под конец мира, в котором они находились, мужчина держал в руках довольно большую призрачную сферу, излучающую пронзительно-мягкий сиренево-синий свет - в нём рождалась Вселенная и новый мир. Девочка лежала рядом, свернувшись калачиком на лопухах, а над ней пушистые облака играли в салочки, припорашивая изредка огненно-рыжие волосы снегом.
Так рождался новый мир.

Настроение сейчас - наутилус - Бриллиантовые Дороги

"Зимние Ангелы обычно приходят тогда, когда небо обрушивается людям на головы, но они об этом не знают" - Наверное, не замечатют или это просто снег - снежные хлопья такие - "Глаза у Ангелов синие-синие, как лёд... Их ладони холодные, а внутри они - свет. Истинный свет" - Наверное, они просто всегда носят с собой фонарики, чтобы люди не заплутали в метели, впервые обрушившейся на их город, ведь это так необходимо некоторым людям - видеть свет - "А еще они могут наделить теб даром полета... То есть подарить Крылья.... только дарят они не сразу Крылья, на которых можно летать. Скорее зародыш крыльев. А ты их растишь уже сам..." - Крылья, крылья, где вы? Зачем Крылья отнимать у людей, ведь всё равно прилетят, придут, ма-те-ри-а-ли-зу-ют-ся Зимние Ангелы!.. Ведь у каждого человека и так уже есть Крылья!.. - "Ночью они рассказывают сказки деревьям, больше всего они любят березы; а еще они любят яблоки. Мы обязательно подарим им яблоки!.." - Мы обязательно подарим им яблоки, ты не сомневайся, главное, смотри на снег, главное, думай о крыльях и об Ангелах, которые появляются с первым снегом, как на голову - "Вот так вот" - говоришь ты, и я уже не в силах представить наш мир, такой хрупкий и порой настолько истончённый всевозможными людскими трениями и тесным от сказок и недомолвок, загадок и прочих неубедительностей, без Ангелов. И воображение сразу рисует самый-самый Первый, такой чарующий снег, который опускается ранним-ранним утром на тихий, застывший город, в лёгкой дымке, когда курит дождь, застывший мелкими кристалликами льда в воздухе. Он тихо опускается на землю, и с первыми его снежинками город преображается, вздрогнув, вдохнув в себя свежесть новой, наступающей зимы, уже почти наступившей. Она наступит с первыми Зимними Ангелами...

Белые, мягкие, льдисто-холодные,
Звездно-небесные, дивно-свободные;
Крылья широкие и глаза синие,
Руки изящные, тонкие линии

Легкие, снежные, зимние, чистые...
Сумрочно-тайные, северно-мглистые;
Добрые, щедрые, спокойно молчащие,
Тихо идущие и летящие...*

Пока я пела Зимние Ангелы тихо опустились на город, держа в руках первые подарки зимы - снежки и новогоднюю ёлку, гирлянды и коньки, морковку для снеговиков и леденцы на палочках, большие и круглые и разноцветные. А некоторые в руках держали крылья... Крылья, которые они подарят рождённым с первым приходом Зимы.

--------------
* (с) Хлорка

Настроение сейчас - зимнее - ангельское) но больное. Ибо кашель.
В колонках играет - Fool's Garden - Lemon Tree

"И шестикрылый серафим
На перепутье мне явился..."

А.С. Пушкин "Пророк"

Я смотрю, как с высокой ветки, самой близкой к небу, падает, кружась и переворачиваясь в прохладном звенящем воздухе, жёлтый лист. Я делаю - шаг - шаг - шаг. Останавливаюсь. Я поднимаю голову и смотрю вверх, в тугое сплетение уже почти совсем голых ветвей у меня над головой и на боязливо покачивающийся жёлтый листик на одной из веток. Проходит минута в молчаливом созерцании - и этот последний жребий осени падает, переворачиваясь, переливаясь золотом Царицы серого неба, плавно опускается на землю, к моим ногам. Я стою посреди жёлтых листиков, сунув руки в карманы чёрного пальто, мягко улыбаясь, обступившему меня золоту.
Проходит мгновение, или два, или целая бесконечность мгновений, прежде чем в тишине вновь смогли раздаться звуки - резкий, звонкий и весёлый вскрик, как будто бы детский; звук, которым хлыст рассекает воздух; довольно громкий шорох плаща из грубой материи; и снова смех - яркий, приятный, от души. Проходит ещё пара бесконечностей, и я поднимаю голову. Моя улыбка направлена на пожилого человека в клетчатом кепи, сером плаще, в толстых чёрных кожаных перчатках. Когда мы жили на Севере, мой папа такие носил, они были то-о-олстые, как кожа крокодила, но вместе с тем - мягкие на ощупь. Мне нравилось незаметно забирать их у папы из кармана и засовывать в них руки, изображая какое-нибудь чудище, потому что перчатки болтались на руках, как боксёрские.
Старик громко и задорно смеялся, он всплёскивал руками и бил себя по коленям, слегка присаживаясь, чтобы дать смеху свободно вырваться на волю. Его глаза метали весёлые искорки приятного жёлтого цвета, изливаясь на окружающий мир осенним спокойствием, радостью и неописуемым счастьем. Старик смеялся. На кончиках его пальцев блестели едва-едва заметные золотые нити, и когда он взмахивал руками, словно птица, чтобы словно взлететь, словно воспарить, словно растаять в этом счастье, нити взмывали в воздух, рассыпаясь листопадом жёлтых и оранжевых листьев.
Навстречу мне летели птицы. Это были обычные городские голуби неописуемой раскраски или гордые орлы, маскирующиеся своим оперением под талую листву - не важно; они летели навстречу мне. Миг, когда я попала в их стаю, когда они с невероятной скоростью проносились мимо меня, чувствуя их мощные взмахи крыльев, чувствуя, как перья рассекают воздух, как разрезают тонкую, прозрачную осеннюю ткань их стремительные обтекаемые тела, этот миг был подобен Полёту! Их крылья касались плеч и головы, растрепали волосы и подняли вокруг столб листьев - жёлтых, золотых, оранжевых... И где-то за этим буйством красок и звуков, за этим ощущением Полёта и Растворения в неминуемом Счастье слышался смех старика, виделись золотые нити его рук...
А когда птицы пролетели, когда они завернули за угол дома, летя низко, почти касаясь земли крыльями, я осталась стоять у обочины; мыски моих сапог были зарыты в прошлогоднюю и сегодняшнюю листву, я широко улыбнулась, вдохнула терпкий, всё также звенящий воздух и посмотрела на старика. Он улыбался, стоя напротив меня метрах в пяти. Он улыбаясь смотрел на меня.

Настроение сейчас - волшебное! (:

Помнишь тот день, когда выпадал первый снег? Так было хорошо идти поздно вечером по улице Забелина, сворачивая в какой-то безымянный переулок, в котором горели фонари, как будто бы совсем старые, ведущий к старой Маросейке, которая заканчивалась домом под номером семнадцать по нечётной стороне. Странно: она обрывалась ровно на середине и превращалась в Покровку, а если в промежутке между ними свернуть прямо в Армянский переулок, то можно было найти у одного из домов старый масляный фонарь.
Помнишь, как было хорошо идти поздно вечером по этой улице и смотреть на пустые и тёмные старые окна домов, когда-то считавшихся очень высокими, семи-, девятиэтажных, серых, надменно суровых стоящих над людской суетой улицы; как было забавно наблюдать, как подсветка падает на эти выступы, играя тенями, как звёзды проваливаются и исчезают в этих оконных отверстиях. Небо было такое чистое - и вдруг - посыпался снег. Он летел совсем тихо и незаметно, так, что мы сразу его не заметили, только когда в свете витрин и лёгком совсем ещё паре изо рта он начал поблёскивать. Он кружился тихо, аккуратно и размеренно падая - спускаясь, покрывая асфальт то тут то там, и тут же таял, не долетая до земли каких-то пары дюжин сантиметров.
Помнишь, как выпадал первый снег? Мы всегда встречались в каком-нибудь самом обычном месте и шли вместе на него смотреть. И так - допоздна, пока он не превращался чуть ли не в метель, коля незащищённые глаза и прорывая, казалось, ткань улиц. Нам думалось, что если успеть схватить край порвавшейся ткани холодными, едва заледеневшими пальцами, можно проникнуть на изнанку мира, под корку, узнать, каково живётся там. И сколько мы ни выставляли руки, сколько ни пытались почувствовать хоть краешек ткани, сколько ни щурились, пытаясь разглядеть сквозь внезапно начавшуюся пургу из сыпучего снега, - нам не удавалось отодвинуть край полотна, которое мы назвали реальностью и миром. Тогда мы всего лишь искали другие способы проникнуть на ту сторону.

В колонках играет - М. ИвАнов - Тихо-натихо

Не объясняй мне, почему. Не говори, ни за что - ты слышишь? - ни-за-что - не говори мне, почему.
Это всё, потому что осень. И дожди идут, потому что осень. Идут - слышишь их тихие шаги, лёгким шорохом проносящиеся мимо нас, идут - один за другим, один за другим... Ты помнишь, однажды ранним вечером мы с тобой шли по улице, два человека-спички, два человека-свечки, оба в чёрных пальто, оба - без перчаток. И на непокрытые головы падал первый-первый октябрьский снег. Он застывал в волосах и таял на губах, а ресницы покрывались белым пухом, превращающимсяаясь в воду, когда смыкались веки. Алые от неожиданного лёгкого холода губы чуть приоткрыты - у обоих, и оба - думают о чём-то, думают одной вещью, одной мыслью на двоих.
И когда мы аккуратно и осторожно шли у самого края тротуара, когда мой правый ботинок чуть задевал бордюр, именно тогда ты отводил удивлённый взгляд от домов где-то впереди и пристально и долго смотрел на край, туда, где изредка шаркал мой ботинок, намокая и покрываясь одним из первых снегов за эту начинающуюся зиму. Нынче осень настаёт в августе, а зима - в октябре, ты знал? - сказала я тебе тогда. И ты лишь качнул головой в ответ, не в силах как будто бы оторвать взгляд от моего ботинка, покрытого мелкими капельками растаявшего снега. В такой момент мне всегда казалось, что ты существуешь в каком-то другом мире, что нет для тебя этого пустого переулка, нет этих невысоких домов, нет центра этого города и нет города вообще. Тогда мне казалось, что тебя самого как будто бы нет. Но ты встрепенулся и шагал дальше, всё также глядя вперёд, перед собой, лишь изредка одаривая меня улыбкой или косым взглядом. Ты был как фонарщик на этой светлой, первоснежной улице, так и хотелось дать тебе в руки огниво и лестницу, а на руки одеть белые перчатки. Что бы ни случилось, я всегда могла быть в своих мыслях уверена - ты никогда их не запачкаешь.
А ещё тогда, в такие моменты, я всегда думала: главное - не забыть это чувство. Это странное чувство твоей и моей отстранённости, объединяющее двух людей-спичек, людей-свечек. Не забыть бы его, - говорила я тебе тогда, а ты усмехался и продолжал всё таким же едва медленным, но уверенным шагом, горделивой и высокой поступью идти вперёд. А я шла рядом, засунув руки в карманы пальто и изредка понуряя голову, а иногда - поднимая. Тогда сторонний наблюдатель мог заметить в моих светлых волосах снег, на губах - тревожную недоулыбку, а в глазах - какое-то непонятное выражение. Собственно, наверное, выражение непонятливости, обращённое к тебе. Или наоборот - как будто бы я всё понимала и сочувствовала тебе, такому гордому и одинокому, такому величественному и... Такому; человеку-спичке, человеку-свечке.
Но у меня был свой мир, своё место, куда я могла уйти с этой улицы, от тебя - мы могли совершенно спокойно бредя вместе уходить друг от друга, уходить с улицы, так, что пресловутый сторонний наблюдатель ровным счётом бы ничего не заметил. В этом искусстве нам, пожалуй, не было равных.
И помнишь тогда, когда мы шли по этой улице, каждый - уткнувшись в свой мир, проехала машина. Мы одновременно остановились и повернулись к дороге. Стремительные остатки ветра подняли в воздух обрывки прелых листьев, исписанных чьей-то торопливой рукой, ветер потихоньку затих, как и гул удаляющейся от нас на всех парах машины. Улица снова стала тиха и прозрачна, пушиста под едва заметным тонким слоем первого снега. А он так и кружился, так и опускался нам на плечи, губы, головы...
И вот, в отголоске эха проезжавшей мимо нас машины мы видим ветер, мы видим призрак, мы видим прекрасную иллюзию или мастерски выполненную галлюцинацию, и ты берёшь меня за руку, и мы оба пристально смотрим вдаль, в переулок, рукавом отходящий от нашей улицы. Что-то творится, какая-то метель, какая-то вьюга... Мы разворачиваемся и, как и прежде, идём вперёд по улице, каждый - в своём мире, и ты отпускаешь мою руку, и я снова прячу её в карман. А из переулка появляются двое. Люди-спички. Люди-свечки. Они оживлённо перешёптываются, идут чуть пригнувшись и попеременно берясь за руки, то и дело поднося указательные пальцы к губам и шикая друг на друга. Они совсем близко подкрадываются к нам сзади, снег не падает на них, не застревает у них в волосах, не пушит белоснежностью ресницы, но от их горячего дыхания - он тает.
И через некоторое время, после того, как они приноровились к нашему темпу, после того, как они шаг в шаг следуют за нами, то и дело шепча что-то и прикладывая указательный палец к губам, шикая друг на друга, улыбаясь и подавляя смешки, глядя друг на друга сверкающими в первом снеге глазами, взявшись за руки, два человека-спички, два человека-свечки, мимо нас проносится отголосок их эха - мимо нас проносится призрак той машины, мимо нас проносится ветер, оставшийся на той улице, взвивая в воздух опавшие листья, казалось бы, навсегда прилипшие к мокрому асфальту.
Мы с тобой тогда опять остановились и резко повернули головы в ту сторону, откуда доносился гул ветра, а точнее - его оставшееся эхо, его отголосок. И ты снова схватил меня было за руку, но нет... И мы развернулись и снова - каждый в своём мире, мы так и шли...
И двое за нашими спинами удивлённо поглядели на нас. Они всё также удивлённо посмотрели друг на друга и соприкоснулись руками, сплетя пальцы в чёрных перчатках без пальцев; их горячее дыхание на минуту вырвалось изо ртов, умерев на полпути друг до друга - они решили промолчать и снова поднесли указательные пальцы к губам.

И двое за нашими спинами удивлённо шептали:
"Когда я умру,
буду флюгером я, на крыше,
на ветру"...

Настроение сейчас - поэтическое