И когда я говорю ему о фашизме, о серых штурмовиках, об
активизации мещанства, он воспринимает это как эмоциональные выражения.
"Не шутите с терминологией, Антон! Терминологическая путаница влечет за
собой опасные последствия".
Отец Кин осклабился.
- Грамотей не есть враг короля, - сказал он. - Враг короля есть грамотей-мечтатель, грамотей усомнившийся, грамотей неверящий! Мы же здесь...
- Ладно, ладно, - сказал Румата. - Верю. Что пописываешь? Читал я твой трактат - полезная книга, но глупая. Как же это ты? Нехорошо.
Прокуратор!..
- Не умом поразить тщился, - с достоинством ответил отец Кин. - Единственно, чего добивался, успеть в государственной пользе. Умные нам не надобны. Надобны верные. И мы...
- Ладно, ладно, - сказал Румата. - Верю. Так пишешь что новое или нет?
- Собираюсь подать на рассмотрение министру рассуждение о новом государстве, образцом коего полагаю Область Святого Ордена.
- Это что же ты? - удивился Румата. - Всех нас в монахи хочешь?..
Отец Кин стиснул руки и подался вперед.
- Разрешите пояснить, благородный дон, - горячо сказал он, облизнув губы. - Суть совсем в ином! Суть в основных установлениях нового государства. Установления просты, и их всего три: слепая вера в непогрешимость законов, беспрекословное оным повиновение, а также
неусыпное наблюдение каждого за всеми!
- Пр-рошу! - сказал дон Рэба лязгающим голосом. Он весь трясся. - Смиренные дети господа нашего, конница Святого Ордена. Высадились сегодня ночью в Арканарском порту для подавления варварского бунта ночных оборванцев Ваги Колеса вкупе с возомнившими о себе лавочниками! Бунт подавлен. Святой Орден владеет городом и страной, отныне Арканарской
областью Ордена...
Румата невольно почесал в затылке. Вот это да, подумал он. Так вот для кого мостили дорогу несчастные лавочники. Вот это провокация! Дон Рэба торжествующе скалил зубы.
- Мы еще не знакомы, - тем же лязгающим голосом продолжал он. - Позвольте представиться: наместник Святого Ордена в Арканарской области, епископ и боевой магистр раб божий Рэба!
А ведь можно было догадаться, думал Румата. Там, где торжествует серость к власти всегда приходят черные. Эх, историки, хвостом вас по голове... Но он заложил руки за спину и покачался с носков на пятку.
- Сейчас я устал, - сказал он брезгливо. - Я хочу спать. Я хочу помыться в горячей воде и смыть с себя кровь и слюни ваших головорезов.
Завтра... точнее, сегодня... скажем, через час после восхода, я зайду в вашу канцелярию. Приказ на освобождение Будаха должен быть готов к этому времени.
- Их двадцать тысяч! - крикнул дон Рэба, указывая рукой в окно.
. . .
Город был поражен невыносимым ужасом. Красноватое утреннее солнце
угрюмо озаряло пустынные улицы, дымящиеся развалины, сорванные ставни,
взломанные двери. В пыли кроваво сверкали осколки стекол. Неисчислимые
полчища ворон спустились на город, как на чистое поле. На площадях и
перекрестках по двое и по трое торчали всадники в черном - медленно
поворачивались в седлах всем туловищем, поглядывая сквозь прорези в низко
надвинутых клобуках. С наспех врытых столбов свисали на цепях обугленные
тела над погасшими углями. Казалось, ничего живого не осталось в городе
только орущие вороны и деловитые убийцы в черном.
Половину дороги Румата прошел с закрытыми глазами. Он задыхался,
мучительно болело избитое тело. Люди это или не люди? Что в них
человеческого? Одних режут прямо на улицах, другие сидят по домам и
покорно ждут своей очереди. И каждый думает: кого угодно, только не меня.
Хладнокровное зверство тех, кто режет, и хладнокровная покорность тех,
кого режут. Хладнокровие, вот что самое страшное. Десять человек стоят,
замерев от ужаса, и покорно ждут, а один подходит, выбирает жертву и
хладнокровно режет ее. Души этих людей полны нечистот, и каждый час
покорного ожидания загрязняет их все больше и больше. Вот сейчас в этих
затаившихся домах невидимо рождаются подлецы, доносчики, убийцы, тысячи
людей, пораженных страхом на всю жизнь, будут беспощадно учить страху
своих детей и детей своих детей. Я не могу больше, твердил про себя
Румата. Еще немного, и я сойду с ума и стану таким же, еще немного, и я
окончательно перестану понимать, зачем я здесь... Нужно отлежаться,
отвернуться от всего этого, успокоиться...
"...В конце года Воды - такой-то год по новому летоисчислению -
центробежные процессы в древней Империи стали значимыми. Воспользовавшись
этим, Святой Орден, представляющий, по сути, интересы наиболее реакционных
групп феодального общества, которые любыми средствами стремились
приостановить диссипацию..." А как пахли горящие трупы на столбах, вы
знаете? А вы видели когда-нибудь голую женщину со вспоротым животом,
лежащую в уличной пыли? А вы видели города, в которых люди молчат и кричат
только вороны? Вы, еще не родившиеся мальчики и девочки перед учебным
стереовизором в школах Арканарской Коммунистической Республики?
Он ударился грудью в твердое и острое. Перед ним был черный всадник.
Длинное копье с широким, аккуратно зазубренным лезвием упиралось Румате в
грудь. Всадник молча глядел на него черными щелями в капюшоне. Из-под
капюшона виднелся только тонкогубый рот с маленьким подбородком. Надо
что-то делать, подумал Румата. Только что? Сбить его с лошади? Нет.
Всадник начал медленно отводить копье для удара. Ах, да!.. Румата вяло
поднял левую руку и оттянул на ней рукав, открывая железный браслет,
который ему дали при выходе из дворца. Всадник присмотрелся, поднял копье
и проехал мимо. "Во имя господа", - глухо сказал он со странным акцентом.
"Именем его", - пробормотал Румата и пошел дальше мимо другого всадника,
который старался достать копьем искусно вырезанную деревянную фигурку
веселого чертика, торчащую под карнизом крыши. За полуоторванной ставней
на втором этаже мелькнуло помертвевшее от ужаса толстое лицо - должно
быть, одного из тех лавочников, что еще три дня назад за кружкой пива
восторженно орали: "Ура дону Рэбе!" - и с наслаждением слушали грррум,
грррум, грррум подкованных сапог по мостовым. Эх, серость, серость...
Румата отвернулся.
А как у меня дома? - вспомнил вдруг он и ускорил шаги. Последний
квартал он почти пробежал. Дом был цел. На ступеньках сидели двое монахов,
капюшоны они откинули и подставили солнцу плохо выбритые головы. Увидев
его, они встали. "Во имя господа", - сказали они хором. "Именем его, -
отозвался Румата. - Что вам здесь надо?" Монахи поклонились, сложив руки
на животе. "Вы пришли, и мы уходим", - сказал один. Они спустились со
ступенек и неторопливо побрели прочь, ссутулившись и сунув руки в рукава.
Румата поглядел им вслед и вспомнил, что тысячи раз он видел на улицах эти
смиренные фигуры в долгополых черных рясах. Только раньше не волочились за
ними в пыли ножны тяжеленных мечей. Проморгали, ах, как проморгали! -
подумал он. Какое это было развлечение для благородных донов -
пристроиться к одиноко бредущему монаху и рассказывать друг другу через
его голову пикантные истории. А я, дурак, притворяясь пьяным, плелся
позади, хохотал во все горло и так радовался, что Империя не поражена хоть
религиозным фанатизмом... А что можно было сделать? Да, _ч_т_о _м_о_ж_н_о
б_ы_л_о_ с_д_е_л_а_т_ь?
Трудно быть богом, подумал Румата. Он сказал терпеливо:
- Вы не поймете меня. Я вам двадцать раз пытался объяснить, что я не
бог, - вы так и не поверили. И вы не поймете, почему я не могу помочь вам
оружием...
- У вас есть молнии?
- Я не могу дать вам молнии.
- Я уже слышал это двадцать раз, - сказал Арата. - Теперь я хочу
знать: почему?
- Я повторяю: вы не поймете.
- А вы попытайтесь.
- Что вы собираетесь делать с молниями?
- Я выжгу золоченую сволочь, как клопов, всех до одного, весь их
проклятый род до двенадцатого потомка. Я сотру с лица земли их крепости. Я
сожгу их армии и всех, кто будет защищать их и поддерживать. Можете не
беспокоиться - ваши молнии будут служить только добру, и когда на земле
останутся только освобожденные рабы и воцарится мир, я верну вам ваши
молнии и никогда больше не попрошу их.
Арата замолчал, тяжело дыша. Лицо его потемнело от прилившей крови.
Наверное, он уже видел охваченные пламенем герцогства и королевства, и
груды обгорелых тел среди развалин, и огромные армии победителей,
восторженно ревущих: "Свобода! Свобода!"
- Нет, - сказал Румата. - Я не дам вам молний. Это было бы ошибкой.
Постарайтесь поверить мне, я вижу дальше вас... (Арата слушал, уронив
голову на грудь.) - Румата стиснул пальцы. - Я приведу вам только один
довод. Он ничтожен по сравнению с главным, но зато вы поймете его. Вы
живучи, славный Арата, но вы тоже смертны; и если вы погибнете, если
молнии перейдут в другие руки, уже не такие чистые, как ваши, тогда даже
мне страшно подумать, чем это может кончиться...
Они долго молчали. Потом Румата достал из погребца кувшин эсторского
и еду и поставил перед гостем. Арата, не поднимая глаз, стал ломать хлеб и
запивать вином. Румата ощущал странное чувство болезненной раздвоенности.
Он знал, что прав, и тем не менее эта правота странным образом унижала его
перед Аратой. Арата явно превосходил его в чем-то, и не только его, а
всех, кто незваным пришел на эту планету и полный бессильной жалости
наблюдал страшное кипение ее жизни с разреженных высот бесстрастных
гипотез и чужой здесь морали. И впервые Румата подумал: ничего нельзя
приобрести, не утратив, - мы бесконечно сильнее Араты в нашем царстве
добра и бесконечно слабее Араты в его царстве зла...
- Вам не следовало спускаться с неба, - сказал вдруг Арата. -
Возвращайтесь к себе. Вы только вредите нам.
- Это не так, - мягко сказал Румата. - Во всяком случае, мы никому не
вредим.
- Нет, вы вредите. Вы внушаете беспочвенные надежды...
- Кому?
- Мне. Вы ослабили мою волю, дон Румата. Раньше я надеялся только на
себя, а теперь вы сделали так, что я чувствую вашу силу за своей спиной.
Раньше я вел каждый бой так, словно это мой последний бой. А теперь я
заметил, что берегу себя для других боев, которые будут решающими, потому
что вы примете в них участие... Уходите отсюда, дон Румата, вернитесь к
себе на небо и никогда больше не приходите. Либо дайте нам ваши молнии,
или хотя бы вашу железную птицу, или хотя бы просто обнажите ваши мечи и
встаньте во главе нас.
Арата замолчал и снова потянулся за хлебом. Румата глядел на его
пальцы, лишенные ногтей. Ногти специальным приспособлением вырвал два года
тому назад лично дон Рэба. Ты еще не знаешь, подумал Румата. Ты еще тешишь
себя мыслью, что обречен на поражение только ты сам. Ты еще не знаешь, как
безнадежно само твое дело. Ты еще не знаешь, что враг не столько вне твоих
солдат, сколько внутри них. Ты еще, может быть, свалишь Орден, и волна
крестьянского бунта забросит тебя на Арканарский трон, ты сравняешь с
землей дворянские замки, утопишь баронов в проливе, и восставший народ
воздаст тебе все почести, как великому освободителю, и ты будешь добр и
мудр - единственный добрый и мудрый человек в твоем королевстве. И по
доброте ты станешь раздавать земли своим сподвижникам, а _н_а _ч_т_о
с_п_о_д_в_и_ж_н_и_к_а_м_ з_е_м_л_и_ б_е_з_ к_р_е_п_о_с_т_н_ы_х_? И
завертится колесо в обратную сторону. И хорошо еще будет, если ты успеешь
умереть своей смертью и не увидишь появления новых графов и баронов из
твоих вчерашних верных бойцов. Так уже бывало, мой славный Арата, и на
Земле и на твоей планете.
- Молчите? - сказал Арата. Он отодвинул от себя тарелку и смел
рукавом рясы крошки со стола. - Когда-то у меня был друг, - сказал он. -
Вы, наверное, слыхали - Вага Колесо. Мы начинали вместе. Потом он стал
бандитом, ночным королем. Я не простил ему измены, и он знал это. Он много
помогал мне - из страха и из корысти, - но так и не захотел никогда
вернуться: у него были свои цели. Два года назад его люди выдали меня дону
Рэбе... - Он посмотрел на свои пальцы и сжал их в кулак. - А сегодня утром
я настиг его в Арканарском порту... В нашем деле не может быть друзей
наполовину. Друг наполовину - это всегда наполовину враг. - Он поднялся и
надвинул капюшон на глаза. - Золото на прежнем месте, дон Румата?
- Да, - сказал Румата медленно, - на прежнем.
- Тогда я пойду. Благодарю вас, дон Румата.
Он неслышно прошел по кабинету и скрылся за дверью. Внизу в прихожей
слабо лязгнул засов.
Аркадий и Борис Стругацкие, «Трудно быть богом»
Святейший Патриарх Алексий: «Объединение Церкви – это собирание русского народа» 
Дневник_одной_самоубийцы -
отец_Рафаил : "За 12 лет служения в Церкви я никогда не брал деньги за Таинства."
