- Куда ты засунул салфетки? Видишь же, у них все моськи в мороженном, мог бы и сам вытереть! 
Алевтина была явно не в восторге от перспективы провести всю ночь почти в электричке. Андрей же с улыбкой смотрел на сыновей: они были счастливы. Ещё бы! Неразборчивые и очень важные объявления репродуктора, перестуки колёс и гудки маневровых тепловозиков, спящие в газетах и чемоданах транзитники в зале ожидания… путешествие.  Андрей с затаенной щемливой радостью думал об этом их незабываемом времени восторга и открытий: абрикосы, оказывается, можно срывать прямо с деревьев на улице, а свешивающаяся через заборы вишня пятнает растрескавшиеся тротуары скоплениями багровых клякс, и люди ходят по ним, как по млечному пути, как ни в чём не бывало…  

Дело в том, что оптимальным добраться до Белгорода оказалось авиаперелётом через Харьков, а потом на электричке. И днём они гуляли по старому Харькову, мимо храмов, чёрных деревянных двухэтажек Рыбасовской, залитых солнцем замшелых двориков и подворотен… Там раньше жила бабушка Андрея, работавшая в «холодном цехе» с салатами и бережно хранившая реликвии, оставшиеся от мужа, умершего от ранений вскоре после Победы: нежно-мутные и ломкие в несгораемой желтизне фотографии, аккордеон «Вельтмайстер», немецкие часы с благородно блестящим латунью механизмом в стеклянном коробчатом корпусе.  Любопытным дошкольником Андрей завёл их когда-то тёмным тяжёлым ключиком – и они пошли!

Народу в электричке было немного, и разместиться с относительным комфортом труда не составило. Двинулись понемногу, оставляя в вечной темноте позади огни одного большого города, чтобы встретить на рассвете другой. На станции Казачья Лопань  - длительная остановка, граница и таможенный пост. Дети и жена дремали на сумках с вещами, и Андрей, предъявив документы деликатным пограничникам, вышел из вагона прогуляться, навстречу живительной прохладе. 

На перроне было почти пусто, лёгкий ветерок доносил из-за тёмных деревьев девичий  смех, где-то чахоточно завёлся автомобиль, пролаяла собака… Жёлтый свет фонарей и окон станции, ночные ароматы и трели цикад Андрею захотелось сохранить как приятный, уютный сон – где-то в укромном кармашке… «Как документы!» - он спокойно улыбнулся и тут заметил, что в воздухе, атмосфере вокруг что-то изменилось. 

В тишину ночи вдруг ввинтились с нарастающим напряжением голоса моторов, на площади перед станцией во множестве появились небольшие грузовички, перрон и площадь заполнили люди в комбинезонах и с приспособленными под ящики вдухколёсными тележками. Мельтешение мешковатых штанов и белых замызганных кепок, грохот и скип тележек, крики «В конец давай!», «сперва груши и смотри там!», «чё стоим? Кого ждём?!», «Где Митяй, мать его!...» Ящики!  Во все двери всех вагонов электрички, в окна, в проходы и на сиденья (Андрей уже протиснулся к семье) с абордажным азартом братства «весёлого Роджера» мужики и молодые парни лихо передавали в лёт, распихивали и загромождали, стараясь не задеть круглоглазых онемевших пассажиров, с прибаутками извиняясь перед ними за беспокойство. В ящиках - тугие и алые, как бандана боцмана, помидоры, снарядообразно ровные огурцы, дюшесным духом сочащиеся гранаты-груши, огромные, в серой дымке, будто порохом присыпанные персики, абрикосы, патиссоны, цукини… Баклажаны. Через вагоны величаво прошествовали люди в погонах, с бонапартовской отрешённостью обозревающие весь этот постепенно затихающий, умеряющий кипение хаос, и, после приёма чего-то от крутящихся рядом юрких личностей в болоньевых жилетках и сумочками на поясе, оставляли позади себя уже полный порядок и спокойствие. 

- Где мы? Что происходит? – Алевтина прижала к себе сумочку, озираясь по сторонам. Пацаны крутили головами, разинув рты.  – Да вот фрукты-овощи на рынок «Солнечный» в Белгород возим, – пояснил, опускаясь на сиденье напротив молодой мужик в кепке на рыжих кудрях. – Извините ещё раз за беспокойство.  – А сразу на машинах? Невыгодно? Андрей. – Виктор. – Рукопожатие удовлетворённого и уверенного в себе человека. - Ну да, там пошлины такие! Да и бензин… Этот месяц нас, дорогой, целый год кормить будет! – А персик можно? – Старший, Антон, сам удивился своей наглости – Один?  - Да бери, чего там! - Антон, они же немытые! – Да чего их мыть-то, гражданочка, они ж прямо с ветки! – Сыновья кусали, прикрыв глаза. Душистый сок потёк по двум маленьким подбородкам. – Андрей, да куда же ты опять салфетки-то засунул?

- Ну, как знаешь… Только смотри, маньяку не попадись! А то ходит, говорят…– Да того вроде бы в Академе видели. – Нее, тот был дядька-молоточник, его поймали давно. А этот новый! Зомби в плаще с мачете и светящимися глазами. Ну, удачи!

Весёлая компания студентов отправилась по адресу чьего-то давнего знакомого, который, как им казалось, будет рад их видеть. В час ночи. Страшно рад, да… Андрей же решил вернуться в общагу. Идти надо было  от задворок вокзала Новосибирск-главный по Владимировской, далее по Дуси Ковальчук и через площадь Калинина. Неблизкий путь, но было тепло, хотелось прогуляться, да и хмель из головы выветрить.

Сессия сдана, до практики несколько дней…Свобода! На углу под фонарём у остановки двое мужчин и женщина. Золотозубый мужик что-то негромко говорит, она складывается пополам в приступах взрывного смеха, треугольник яркого платка на её голове совершает дёрганые клюющие движения…

Андрей, чтобы обойти их, свернул в переулок, прошёл между домами и упёрся в глухой забор, обходить его надо было левее, потом детский садик, огороженный сеткой-рабицей, тоже прохода нет нигде… Тропинки, лампочки над подъездами, кусты… Ряды тёмных окон «хрущёвок», редкий слабый свет кухонок и ночников… Громады учреждений каких-то… Андрей вроде бы представлял, где Владимировская, но никак не мог на неё выйти, улочки петляли, проходы переулков, ряды каких-то гаражей… Заблудился. И спросить дорогу не у кого.

Так, спокойно. Найти более-менее большую улицу и пойти по ней направо… Где он? Что это у нас? Тимирязева какая-то… Здесь он никогда не бывал. Ну да выведет. В голове проявилась мелодия.  – прощай, детка, детка, прощай… - Нина смотрела пренебрежительно на вечеринке, не услышала его предложения потанцевать, оттолкнула его руку от своей и отошла… - я позвоню по телефону, вызову тебе такси… - Майк гений, это очевидно. Яркий треугольник платка, клюющие движения…

Поворот за угол и замер, податься назад. Две тёмные тени крадучись скользят вдоль стены противоположного дома. Поднята рука, негромкий условный стук в чёрное окно. Тишина. Повторный стук, громче, нервный. Фонарик из окна освещает лица подошедших. Тени исчезли в подъезде, чуть скрипнув дверью. Наркоманы…

Дальше, дальше. Помойка, какой-то сквер… и тихая, на пороге слышимости прекрасная мелодия. Из-за сплошных, тёмно-красных штор на 3м этаже. Будуарная тема? Но мелодия… Дебюсси, «Лунный свет», оркестр… Просто стоять, слушать. Что там? То же, что и везде. Ночь…

Тут он вышел на улицу. Но за ней лес… Это Ботсад! Подошел к ограде, полная луна вышла из-за тучи. Какие-то шорохи, зашелестела листва под лёгким ветерком. Резкий, вопросительный крик ночной птицы. Как хорошо идти по пустынному городу, в серебряном свете под жемчужными облачками, вдыхая причудливую смесь трудноразличимых,  переменчивых запахов! Идти легко, но что-то… Сзади.

Как будто шелест шагов. Остановился. Ничего.  Пошёл снова. Нет, точно шаги, негромкие, но отчётливые.  Оглянулся, осмотрелся. Никого. Тревога тут же охватила его. Постоял. Далёкие железнодорожные перестуки, машина где-то поехала… Пошёл дальше. Показалось. Нет! Не показалось! Шаги в отдалении, точно не эхо, ритм другой, только непонятно, откуда, сзади или спереди, неспешные, чёткие и ровные! Не приближаются, но и не исчезают. Не заметил, как пошёл быстрее, напряжённо, нервно, шаги не торопятся, но не отстают, а как будто ближе, громче! Вокруг свободное пространство, почему не видно никого?! Пошёл спокойнее, ровнее и осторожно оглянулся на ходу. Вдоль ряда домов движется высокий силуэт в плаще и капюшоне. Что-то длинное и поблескивающее металлом в руке. И мертвенным светом повернувшиеся глаза! Андрей внезапно понял, что означает выражение «волосы зашевелились на голове». Не помня себя, побежал. В переулки, в свороток, за трансформаторную будку. Сердце бухало, зрение стало очёнь чётким – выглянув, с ужасом заметил силуэт в просвете между домами. В темноту проулка, а там… Тупик!!! Глухие стены!!! В панике огляделся. И тут сбоку сирена, скрип тормозов, выскочила машина патруля ДПС. У подъезда «скорая», ещё один полицейский «бобик». Мигалки. Вышел крепкий мужик в кепке – Ну, что тут у вас? – Да вроде пьяный дебош, жена, защищаясь, порезала мужа, но несильно. У бабушки сердечный приступ… - Ну, а мы здесь причём? – Жена говорит, дочь пропала. – сколько дочери? Восемнадцать. – Ооу, хо-хо… - Пять дней уже нет. Заявление пишет. Таней зовут. – Двигаясь к подъезду за опером, участковый из-за плеча показал крупное цветное фото. Посторонились: бригада «скорой помощи», носилки, на них охающая бабушка.  

За угол, там тропинка через скверик, за ним ряды домов, в сторону, между гаражами, и вот улица, ярко освещённая, но сворачивает назад, по ней до поворота и налево, затем направо… За дома, там по тротуару, отдышался, вокруг никого… В ярком, облекающем молочными отблесками всё вокруг свете луны ординарная, неброская обстановка улиц и дворов приобрела нереальный, потусторонний вид, глубокие синие тени казались скрывающими зазеркальные тайны провалами-омутами. Что это за город? Этой реальности не бывало в его жизни. Воздух нёс свежие ароматы принимающей первую росу травы, едва слышная звуковая «подкладка» жилых кварталов и далёких площадей заставляла искать в чёрном небе искры случайно заметных звёзд. Ему пришло в голову, что пустой, как кажется, ночной летний город – это портал, где пересекаются планы существования. Деловой, криминальный, бытовой, романтический… Сюда можно уйти из любого дома или места, и отсюда можно попасть… В разное. Стоит только выйти и двинуться по пустынным улицам. Ситуации, места… направления движения. Да, отсюда можно выбрать любое… И пункты назначений…

Он не успел додумать… Впереди вдруг спешащий стук каблучков. Из двора внезапно появилась изящная женская фигурка. – Король оранжевое ле-етоо, голубоглазый мальчуга-ан… Она перестала размахивать маленькой сумочкой, повесила на плечико, обернулась, остановившись под фонарём. – Андрей! Ну куда же ты пропал? – Свет не падал ей на лицо, только ореолом окружил волосы, и острый и нежный блеск её чёрных глаз и улыбки показался каким-то НЕ ТАКИМ, не подходящим всему. – Таня?.. – Он узнал её сразу. – Какая ночь! ВЕЧНАЯ И ЕДИНСТВЕННАЯ! Ну, сколько тебя ждать?! Э-эй! Верю, верю в тебя! Догоняй! - Он стоял под другим фонарём, его было всего хорошо видно, она не могла обознаться. Но они же точно не… То же чёрное каре, черносмородиновое платье с блёстками… - Фонтаны ультрафиоле-ета… А ТЫ В МЕНЯ ВЕРИШЬ? Включает в не-ебе по утрам… – Голос стал тише, но звонче, кажется, доносился уже откуда-то сверху… Ему показалось, что он уловил лёгкий аромат её духов, жасмин в морской волне. Он стоял, как истукан, а каблучки быстро удалялись, девушка скрылась в тени аллеи.

Опомнившись, бросился следом. Куда она делась? Заглянул в один двор, в другой… Не может быть! Её ведь уже ищут! Как сквозь землю провалилась! Кричать? Нет, нельзя. Он ускорился, побежал, стал забирать зигзагом то в одну, то в другую сторону. Нет.

Он шёл и шёл, оказавшись среди каких-то складов, трубопроводов, заборов с колючкой поверху. Мощные тёмные корпуса с красноватым светом в пыльных стёклах и с прожекторами по углам. Дымящие трубы, низкое эхо каких-то тяжёлых ударов, идущий отовсюду подспудный промышленный шум, напряжённый гул трансформаторов. Рельсы, кучи щебня, бурьян под горами шлака. И тут же явный не очень отдалённый рёв винтов взлетающего самолёта! Где он?* Зверски хотелось пить. Постучал в жёлтое окошко КПП под яростный лай какого-то крупного пса за оградой. – Тебе чего? – Да заблудился. Подскажите, пожалуйста, где я?  - Ну, и чудик! Это ж завод «Экран»! Тебе куда? – Да мне тут рядом уже, в общагу на Залесского. Водички дайте попить, будьте так добры…

Да, тут уже было «рукой подать». Только подходя к общежитию, уже в прохладе начинающего светлеть на востоке неба, он понял, что сильно устал. Присел в тишине на скамейку. Закурил.  Что это была за ночь? Вечная и единственная?.. Что непонятной, волнующей сутью так остро ощутил он сегодня в этой полной и новой, неразгаданной в своей цельности текучей и живой, бесконечно живой картине? Хотелось спать.

Спал аж до послеобеденных часов, встал с тяжёлой головой.  Пошёл умыться и столкнулся в дверях с Олегом, старшекурсником и мастером спорта по боксу. Тот откинул капюшон плаща и поставил в угол тяжёлую железяку. – Ты чё в плаще летом? – В гараже у другана сыро, да и вместо спецовки. Тачку там свою причалил, движок перебрать надо. Вот, распредвал сняли, видишь задир? В ремонт, в накатку отдам… Олег поставил чайник. - У тебя новые очки… – В Москве заказывал стёкла! Фотохром. – Покажи… Вломился возбуждённый Вадик.

- Жорке голову на Плехановском проломили вчера. В травме сейчас. Хорошо, не в реанимации. Я с Севой говорил, Жоркины предки нашли его, он с ним был ночью, утром в ментовке показания сняли. – И чё? Кто его? - Да ничё! Расстались они, Севка к своей дурёхе погрёб, не знает ничего. Айда к Жоре покатим, узнаем, чего и как там. Ты не въехал? Чего один шляешься по ночам? Не врубаешься, что с тобой могло случиться?

- Да перестань… - Олег поморщился, взял гранёный стакан с чаем, сел на подоконник, повернулся к открытому окну и закурил. – С каждым из нас может случиться всё, что угодно.

______________________________________________

* Городской Новосибирский аэропорт располагался недалеко от завода «Экран» в 80е годы.

Демон Коммунизма (Великий Игва).

…Нет, ну когда они наконец  поймут: всё должно быть строго регламентировано. По свистку, по звонку (пусть и своему для каждого) – чтобы не было альтернативы. Даже намёка на возможность какого-то свободного выбора. Вот вам – никакой иерархической борьбы, никаких сомнений и колебаний относительно предназначения и пути. Всё разумно, открыто, рационально. Конечно, люди не равны исходно – разные генетика, темперамент, интеллектуальный потенциал.  Самое высокотехнологичное (дублированное многократно для исключения ошибок) тестирование с заданной периодичностью, дифференцированное целенаправленное воспитание. И все - не рано или поздно, а в положенный срок окажутся на своих местах. В конце концов, так происходит и сейчас в жизни, только с изрядной долей несправедливости, и очень многие просто не успевают найти и занять своё место. А тут возможность несправедливости будет исключена в принципе. Именно это, по сути, и есть главенствующий принцип – исключение несправедливости, разве лучшую основу для гармоничного общества можно найти? Ведь источник несправедливости - в главенстве личных эгоистичных желаний над общим благом!

Больше появится возможности думать о необходимом и важном, а не о пустом и личном, делать полезное и нужное, а не бесполезное/вредное и раздорное. А личное – ну там сердечные привязанности, любовь наконец… Строго пресекать – не наказанием, а отрицанием значимости, примата личного над общественным (примат личного – хорошо сказал!). Принципиальной. Да, будут страдать. Но разве не страдания именно этого рода, когда физически ты не лишаем и морально не обвиняем, не виновен ни в чём ни перед кем, только лишь с собой не в ладу – разве не они делают душу чище, помыслы выше, а дух свободнее? Иночество многовековой практикой это доказало со всей очевидностью. А личной ответственности будет столько, сколько надо, сколько под силу нести – на своём месте. И реализовываться будет в каждом именно то, что и должно, к чему и склонен в наибольшей степени. Счастье каждого – через благополучие и прогресс общества, и общественное счастье – через счастье каждого. Да, будут отдельные случаи личного бунта, преступления. Как необходимая иллюстрация для контраста – чтобы видна всякому была опасность, деструктивная направленность эгоизма, гордыни и своеволия. И ясна стала истина: жертвовать чем-то личным во имя общего блага – не только требование разума, но и величайший из возможных в истории героизм, ставший массовым, ставший общепринятой нормой. Иначе непротиворечивое устойчивое развитие в современных условиях просто недостижимо – неужели эту очевидную истину так трудно принять?..

Демон Максвелла.

…Нет, кризис миропонимания был неизбежен в глобальном масштабе. Чего добились в технологии – исключительно благодаря боговдохновлённому любопытству гениев – а в философии просто как дети малые. С непонятной блестящей игрушкой в руках. А ведь ситуация всё больше напоминает обезьяну с гранатой. Наука, изучающая (со времён Локка) только воспроизводящееся – не как будто не наблюдают каждый день того, чего ранее никогда не наблюдали, чего точно и рядом раньше не было – в себе, в обществе. Видят новое – и кричат: а, это и раньше было, мы просто не видели. А что значит было? Что они знают о времени? Что не являлось в чувстве, вИдении, действии – не было того в них. А значит, и нигде не было. И что значит видеть? А научиться ценить непредсказуемое, невероятное, нереальное в их понятиях – им слабО. Глупцы. Там, где нужно видеть душой и слушать сердцем – обращаются к науке. А там, где нужно вычленять и анализировать факты – обращаются к мифам. Всё наоборот. «Человек состоит из веры. Но верой он и творит себя. Во что человек верит – то он и есть» (Бдагхавад-гита, начало 1в до новой эры). А во что верят они? В науку? Но наука – это только инструмент. Ты вот веришь в своё перо? А когда строгаешь доску – веришь в рубанок? А вот самураи (и гоплиты, кстати) в свой меч, как ни странно, верили… Понимаешь, почему? Они вот, люди мысли, хотят знать. До конца – хотя бы в общих чертах. Будто поле истины ими засеяно, и они знают, что там взойдёт. Не задумываясь о том, что они будут делать с этим знанием, и готовы ли они к нему, в любом приближении или сжигающему то, что должно сгореть, или плавящему рудой то, что должно быть выплавлено (так было всегда). Не задумываясь, что полагая основой себе знание, они тем самым полагают конечность, обрыв себе и Богу. Оно им надо?..

Демон Байрона

Когда я впервые обнаружил в себе желание наказать людей за их глупость, эгоизм и неблагодарность, по зрелом размышлении я понял, что не стану этого делать. Во-первых, это принесло бы мне не удовлетворение, а ожесточение и разочарование. Во-вторых, то, чего бы мне хотелось пожелать упорствовавшим в духовной слепоте и пороках людям – они делают с собой сами, и без меня прекрасно справляясь с погружением в одиночество, равнодушие и страдание.  И в-третьих, никто никаких уроков из этого не извлекал и не извлечёт – кроме меня, возможно.

Люблю злых, жестоких, коварных, лицемерных людей. Во-первых, от них ясно, чего ожидать, а если ошибёшься /что случается очень редко/ – это только ко благу. Во-вторых, если тебе придётся с ними что-нибудь сделать, тебя потом не будут так мучить угрызения совести. В-третьих, из кого-то надо делать кривые зеркала, отражающие порядком поизносившийся жупел Ада.

Иногда мне становится жалко людей, совсем неплохих в общем-то, впадающих в отчаянье и уныние по пустяковым, эмоопьяняющим обычно поводам. Было бы забавно на миг им приобрести моё вИдение, и понять со всей очевидностью, что все они в самой своей глубине, в самой сути своей есть одно, и взаимное недоверие, отчуждение и эксплуатация - худшее, что они способны делать и делают ежедневно не только для других, но и каждый сам для себя, в погоне за «реальными», но такими коварными привычными и понятными целями. И тогда я развлекаю их, под видом иллюзий и фантазий высвечивая в тумане надежд миражами мечты  горизонты, которые они сами от себя закрывают. Показываю попутно, какие они  - каждый в отдельности – уникальные, интересные и значительные. Я их не обманываю; у каждого свой путь, и конечный пункт тоже. Но мне крайне редко удаётся отвлечь чей-то взор от жалости к себе или тщеславия, всех этих плясок низких страстей пред трансцедентно далёким и равнодушным (как им кажется) ликом Вечного, Всесущего и Неизменного, чтобы за самоизнуряющей жаждой лудомана им наконец повезло хотя бы на короткое время прекратить пускать на ветер это своё значительное, уникальное и неповторимое – невосполнимое ни в одном из миров.