Я помню эту песню с детства. Вот такой -


Мне пела ее мама вместо колыбельной. И я плакал. Мне было жаль молодого бойца. Чувство это не очень мне нравилось, стеснялся я его что ли... Но потом снова просил - мама, а спой ту песню, где мне жалко... И собирался не плакать - но слезы наворачивались...
Фильм был уже потом - и, может быть, не будь в нем песни, не понравился бы он мне... Ну, да я не о себе - о песне.
Текст написан в 1924 году. Автор - Николай Кооль. Даже не так - непременно не просто так, а "комсомолец Николай Кооль", музыка значилась всегда народной. Эстонец Кооль, чекист, поэт и переводчик, опубликовал ее в курской газете под псевдонимом Колька-лекарь.
Его текст такой -

Там вдали, за рекой
Зажигались огни,
В небе ярком заря догорала.
Сотня юных бойцов
Из буденновских войск
На разведку в поля поскакала.

Они ехали долго
В ночной тишине
По широкой украинской степи.
Вдруг вдали у реки
Засверкали штыки -
Это белогвардейские цепи.

И без страха отряд
Поскакал на врага.
Завязалась кровавая битва.
И боец молодой
Вдруг поник головой —
Комсомольское сердце пробито.

Он упал возле ног
Вороного коня
И закрыл свои карие очи.
«Ты, конек вороной,
Передай, дорогой,
Что я честно погиб за рабочих!»

Там вдали, за рекой,
Уж погасли огни,
В небе ясном заря загоралась.
Капли крови густой
Из груди молодой
На зеленые травы сбегали.

И ее запели - сначала коллеги-чекисты, потом - в армии...
Пели ее и в Великую Отечественную - потому она попала в концерт "Песни Победы":
Елена Ваенга (хорошо, но черезчур по-советски официально-трогательно.


Конечно, после появления в фильме "Как закалялась сталь" - пела ее вся страна.
Как всякая песня, "ушедшая в народ", конечно и эта видоизменялась - отдельные слова, строчки... В сборниках можно найти три-четыре достаточно близких друг к другу вариантов.
Неоднократно встречал и варианты "белогвардейские" - в них только цепи становились красными, буденновские войска - то корниловскими, то колчаковскими. И погибали - офицер, корнет, казак...
Несомненно, могла эта песня в каких-то видах в гражданскую существовать в белогвардейских частях.
Хотя, уверен, известные на сегодня варианты - все-таки позднейшие переделки, так что текст приводить смысла не вижу (кому интересно - вот с деникинскими войсками, русским сердцем и казаком молодым). Встречал и "махновские" ее варианты, тоже переделки - но об этом потом.
Однако, и прочно вошедшая в "правильный" репертуар песня с текстом Кооля была переделкой старой казачьей - об операции времен русско-японской войны, когда казаки неудачно штурмовали город Инкоу. Пост об этом варианте и событиях, связанных с песней, недавно прокатился по цитатникам моих друзей.
Вот так песня звучит в исполнении Максима Кривошеева (первый раз мне показалось, что это Боб поёт).


За рекой Ляохэ загорались огни,
Грозно пушки в ночи грохотали,
Сотни храбрых орлов
Из казачьих полков
На Инкоу в набег поскакали.

Пробиралися там день и ночь казаки,
Одолели и горы и степи.
Вдруг вдали, у реки,
Засверкали штыки,
Это были японские цепи.

И без страха отряд поскакал на врага,
На кровавую страшную битву,
И урядник из рук
Пику выронил вдруг:
Удалецкое сердце пробито.

Он упал под копыта в атаке лихой,
Кровью снег заливая горячей,
Ты, конек вороной,
Передай, дорогой,
Пусть не ждет понапрасну казачка.

За рекой Ляохэ угасали огни.
Там Инкоу в ночи догорало.
Из набега назад
Возвратился отряд
Только в нем казаков было мало…

Вот еще один вариант - каковы голоса!


В примечаниях к этому ролику указано, что текст публиковался П.Н. Красновым. Думаю, новую жизнь этому варианту дала все-таки опубликованная в "Парламентской газете" в 2000-м году статья Виталия Апрелкова, есаула Забайкальского казачьего войска с историей песни и старым текстом.
Оттуда цитирую изложение событий, о которых сложена песня:

1904 год. Декабрь. Маньчжурия. В разгаре Русско-японская война. Военное счастье - на стороне врага. У русских ни одной победы с начала боев. Только что пришла весть, надломившая дух нашей Маньчжурской армии, - пал Порт-Артур. Причем не взятый врагом штурмом, а капитулировавший! Японцы начали немедленную переброску своей высвободившейся армии на север, чтобы разгромить русских окончательно.

Именно в те трагические дни командир отдельной Забайкальской казачьей бригады генерал-майор Павел Мищенко получил приказ возглавить кавалерийский рейд в тыл врага и захватить приморскую станцию Инкоу и вывести из строя железную дорогу на участке Ляохэ - Порт-Артур. Выбор Мищенко был не случаен - его казаки были признаны героями и любимцами всей Маньчжурской армии. Генералу было предоставлено право сформировать особый сборный отряд.

Мищенко вызвал добровольцев, честно предупредив: "раненые и больные, в отступление от обычного правила, будут брошены, дабы не обременять отряд и не замедлять скорость его движения". (Кстати, верный себе, Мищенко так и не оставил японцам ни одного раненого, хотя их будет немало. - Авт.). Добровольцев вызвалось больше, чем требовалось, и 26 декабря (по старому стилю) 75 сотен и эскадронов при 22 орудиях, прорвав левый фланг японских позиций, ушли за реку Ляохэ.

В канун Нового, 1905 года части Мищенко вышли к сильно укрепленным позициям Инкоу, стоящему у впадения реки Ляохэ в морской залив. Кавалеристам противостояли японские пехотинцы, уже поджидавшие их в окопах: внезапного удара не получилось. Чтобы не сбиться ночью при эвакуации раненых, командование отряда приказало зажечь костры - ориентиры у окрестных деревень. После артподготовки вспыхнули огни и в самом городе Инкоу - там начались пожары. Вот эти-то самые огни и сыграли свою роковую роль в ту новогоднюю ночь. Не зная местности, путаясь в чехарде костров и пожаров, войска сбились с пути, не зная, на какие огни выходить.

Японцы, засевшие за каменными укреплениями, хладнокровно расстреливали атакующих с расстояния в сто шагов. Казаки, находящиеся в первых рядах, попадали в волчьи ямы, запутывались в колючей проволоке, их винтовки и шашки были бессильны против артиллерийской картечи и ружейно-пулеметного огня. Трижды они яростно шли на приступ, и трижды остатки сотен откатывались назад. Жгучий мороз добивал раненых, которых не было возможности подобрать сразу...

Инкоу не был взят, но и планируемое японским командованием наступление в начале 1905 года не состоялось. На память от того набега в забайкальских, уральских и донских станицах остались не только Георгиевские кресты, похоронки и рассказы участников, но и песни

На первый взгляд, на казачьи песни (и текстом особенно) не очень похоже. Однако, знающие люди говорят - очень кавалерийская мелодия, замечательно на аллюры раскладывается.

Но и этот вариант, вполне возможно - не первый! Сам Кооль говорил, что мелодия и ритм стиха в целом им позаимствованы у старой каторжанской песни "Лишь только в Сибири займется заря", популярной еще в конце XIX века (записи не нашел - но представить легко):

Лишь только в Сибири займется заря,
По деревням народ пробуждается.
На этапном дворе слышен звон кандалов -
Это партия в путь собирается.

Арестантов считает фельдфебель седой,
По-военному строит во взводы.
А с другой стороны собрались мужики
И котомки грузят на подводы.

Вот раздался сигнал: - Каторжане, вперед! -
И пустилися вдоль по дороге.
Лишь звенят кандалы, подымается пыль,
Да влачатся уставшие ноги.

А сибирская осень не любит шутить,
И повсюду беднягу морозит.
Только силушка мощная нас, молодцов,
По этапу живыми выносит.

Вот раздался сигнал, это значит – привал,
Половина пути уж пройдена.
А на этом пути пропадает народ:
Это нашим царем заведено.

Молодцы каторжане собрались в кружок
И грянули песнь удалую,
Двое ссыльных ребят, подобрав кандалы,
Пустилися в пляску лихую.

Это "официальный" ее вариант, вошедший в большинство сборников. Есть и другой, менее пафосный и более "народный":

Когда на Сибири займется заря
И туман по тайге расстилается,
На этапном дворе слышен звон кандалов –
Это партия в путь собирается.

Каторжан всех считает фельдфебель седой,
По-военному ставит во взводы.
А с другой стороны собрались мужички
И котомки грузят на подводы.

Раздалось: «Марш вперед!» - и опять поплелись
До вечерней зари каторжане.
Не видать им отрадных деньков впереди,
Кандалы грустно стонут в тумане.

Возможно, "Когда на Сибири"... и стала основой и для казачьей, и для чекистской версий.

Но и это не всё. Еще в 1862 году Всеволод Крестовский написал стихи, которые стали известны в качестве цыганского романса "Андалузянка", исполнявшегося, видимо на эту же или очень близкую мелодию.

Андалузская ночь горяча, горяча,
В этом зное и страсть, и бессилье,
Так что даже спадает с крутого плеча
От биения груди мантилья!

И срываю долой с головы я вуаль,
И срываю докучные платья,
И с безумной тоской в благовонную даль,
Вся в огне, простираю объятья...

Обнаженные перси трепещут, горят, -
Чу!.. там слышны аккорды гитары!..
В винограднике чьи-то шаги шелестят
И мигает огонь от сигары:

Это он, мой гидальго, мой рыцарь, мой друг!
Это он - его поступь я чую!
Он придет - и под плащ к нему кинусь я вдруг,
И не будет конца поцелую!

Я люблю под лобзаньем его трепетать
И, как птичка, в объятиях биться,
И под грудь его падать, и с ним замирать,
И в одном наслаждении слиться.

С ним всю ночь напролет не боюсь никого -
Он один хоть с двенадцатью сладит:
Чуть подметил бы кто иль накрыл бы его -
Прямо в бок ему нож так и всадит!

Поцелуев, объятий его сгоряча
Я не чую от бешеной страсти,
Лишь гляжу, как сверкают в глазах два луча, -
И безмолвно покорна их власти!

Но до ночи, весь день, я грустна и больна,
И в истоме всё жду и тоскую,
И в том месте, где он был со мной, у окна,
Даже землю украдкой целую...

И до ночи, весь день, я грустна и больна
И по саду брожу неприветно -
Оттого что мне некому этого сна
По душе рассказать беззаветно:

Ни подруг у меня, ни сестры у меня,
Старый муж только деньги считает,
И ревнует меня, и бранит он меня -
Даже в церковь одну не пускает!

Но урвусь я порой, обману как-нибудь
И уйду к францисканцу-монаху,
И, к решетке склонясь, всё, что чувствует грудь,
С наслажденьем раскрою, без страху!

Расскажу я ему, как была эта ночь
Горяча, как луна загоралась,
Как от мужа из спальни прокралась я прочь,
Как любовнику вся отдавалась.

И мне любо тогда сквозь решетку следить,
Как глаза старика загорятся,
И начнет он молить, чтоб его полюбить,
Полюбить - и грехи все простятся...

Посмеюсь я тайком и, всю душу раскрыв,
От монаха уйду облегченной,
Чтобы с новою ночью и новый порыв
Рвался пылче из груди влюбленной.

Во всяком случае, на этот мотив исполнялись варианты фольклорной переработки "Андалузянки", "Афонская ночь":

Ах, афонская ночь так была хороша!
В небе черном звезда загоралась.
На терновой скамье под чинарой густой
Я монаха всю ночь дожидалась.

Нет родных у меня, нет друзей у меня.
Старый муж только деньги считает.
Он так любит меня, так ревнует меня:
Даже в церковь одну не пускает.

Убегу от него, убегу всё равно,
Убегу к молодому монаху.
Я его обниму, сколько хватит мне сил,
Ведь люблю я монаха без страха.

Ах, афонская ночь так была хороша!
В небе ясном заря загоралась.
На терновой скамье под чинарой густой
Я с монахом всю ночь целовалась.

Этот вариант звучал в 2008 году в программе "В нашу гавань заходили корабли" - но видео я не нашел, может, кто поможет?
Алла Смирнова исполнила этот романс на мотив, более всего сегодня известный по красноармейской песне "Там вдали, за рекой"
Мы разобрались, что она, как видимо, и казачья "За рекой Ляохе", берет начало в каторжанской "Лишь только в Сибири займется заря". Можно было бы предположить, что первоначальная мелодия "Андалузянки" просто затерялась и вытеснилась более известной, но в текстах "Андалузянки" и "Там вдали, за рекой" есть параллели: "Расскажу я ему, как была эта ночь Горяча, как луна загоралась" ("Андалузянка"), "В небе ярком заря догорала" и "В небе ясном заря загоралась" ("Там вдали, за рекой"). В "Афонской ночи" аналогично - "В небе черном звезда загоралась" и "В небе ясном заря загоралась". Если "Афонская ночь" и могла возникнуть после "Там вдали, за рекой", взяв ее строчки, то уж "Андалузянка" старше последней на более чем полвека.
Так что "Андалузянка" вполне могла петься на этот мотив - и более того, неизвестно, какая из песен появилась раньше - "Андалузянка" или "Лишь только в Сибири займется заря" - а значит, и стала источником мелодии для последующих песен.

В годы горбачевской перестройки я услышал множество пародийных стилизаций, самая популярная из которых, про израильскую армию ("и бесплатно отряд поскакал на врага...", "рабиновичв ранило в... спину") - ее до сих пор можно услышать от "арбатских бардов" у вахтанговского театра. В "лихие 90-е" пели про "там вдали у реки терли терки братки", где, конечно "рекетир молодой". Может, и не лучшие из вариантов - и тем не менее, это тоже продолжение жизни песни, вот уже в третьем столетии.

По ходу поисков для этого постинга выяснилось, что при Советской власти был не только чекистско-комсомольский вариант - была и песня раскулаченных из Саратовской губернии, высланных в 1930-м на Пинегу:

Закинут, заброшен я в Северный край,
Лишен драгоценной свободы.
И вот протекает вся молодость моя,
Пройдут самы лучшие годы.

Товарищи-друзья раскулачили меня,
Во что ж вы меня превратили?
Богатство мое все пошло ни во что,
На север меня проводили.

И вот я впоследствии на севере живу,
Никто на свиданье не ходит,
В неволе сижу и на волю гляжу,
А сердце так жаждет свободы.

Однажды толпа любопытных людей
Смотрела с каким-то надзором,
Как будто для них я разбойником был,
Разбойником, тигром и вором.

Товарищи-друзья, вы не смейтесь надо мной,
Быть может, и с вами случится:
Сегодня - герой, а назавтра с семьей,
Быть может, придется проститься.

Такой текст аписан М. А. Лобановым в 1992 г. в Ленинграде от Ефросиньи Александровны, в девичестве Дунаевой, род. в 1918 г. в деревне Явзоры Сурской волости в Пинежье; песню слышала в родной деревне от раскулаченных из Саратовской губернии в 1930-31 гг. далее цитирую его статью "Песня раскулаченных"

Ефросинья Александровна родилась в 1918 году, а в 1931 году навсегда уехала из родной деревни Явзоры, училась, получила профессию связистки, работала в Северодвинске, а после войны - в Ленинграде, где и живет по сей день. Как-то Е.А. поинтересовалась моей работой. Выяснилось, что я бывал в фольклорных экспедициях поблизости от ее родных мест. И тут она, сказав, что помнит многое из певшегося в ее детстве в Явзоре, сразу же, в качестве первого примера, сообщила мне ту самую песню...
...Логически текст вполне завершен. Было ли что-нибудь еще в этой песне, Е.А. не знает - только так она всегда и пела. Диктуя, Ефросинья Александровна, много лет работавшая в проектном институте и не употреблявшая диалектизмов в своей повседневной "ленинградской" речи, не снимала речевых оборотов деревенской традиции: "самы лучшие годы", "смотрела с каким-то надзором" Сохранила она также и характерные амплификации стиха, как нередко распевались романсы и городские песни в крестьянской среде...
...Песню пели раскулаченные из Саратовской губернии, направленные в 1930 году на лесоповалы на реку Пинегу в порядке административной высылки. Наверняка это переделка старой каторжной или тюремной песни. Мелодия утрачена: женщина, от которой песня была записана, пела ее на мотив "Там вдали, за рекой", но не была уверена, что это верная мелодия.

А почему бы и не верная? Песня-то - старая каторжанская!..

Но и это - не всё. Обещал вернуться к "махновскому" варианту - смотрите, вот и украинский текст. Очень мне нравится. Причем исполнитель, Тарас Житинский, исполняет ее на "старинную казацкую мелодию времен Украинской Народной Республики". (Отступая от темы, не могу заодно не дать ссылочку на другую старую песню, которая у него тоже - махновская, и о которой я уже писал - еще про атамана Платова сочиненная "Любо, братцы, любо")



Вот такие дела, товарищи Шухрай и Корчагин, с песней вашей буденновской...
Она, надеюсь, еще не одну сотню лет проживет. Интересно, какой и чьей будет при моих внуках?