В гостях у бабушки. Вспоминая свое детство, мы ассоциируем его с дедушками и бабушками, дядями и тетями, рядом с которыми протекали наши детские года. Их имена настолько близки нашему сердцу, что вспоминая их, мы не обходимся без особого теплого вздоха.

        Татьяна Якутина, в своем душеном рассказе «Тетя Пана», поведала историю о доброй и стойкой русской женщине, которая, словно солнышко, светило в детских годах многих детей, в том числе и Тани Якутиной, привнося в их детскую жизнь любовь к труду своим живым и ярким примером!

      Когда твой собственный возраст переваливает за сорок, многое начинаешь понимать совсем иначе, чем десять или двадцать лет назад… Невольно чувствуешь вокруг себя растущую пустоту – ушли из жизни те, кого любил ты и кто любил тебя, согревая душевным теплом. Тётя Пана… Бабушка моя крепко с нею дружила, любила и жалела её.

       Тётя Пана была второй женой бабушкиного племянника дяди Саши (так все его называли в деревне). В первый раз дядя Саша женился очень рано, лет в шестнадцать. Вернее, отец женил его. Вскоре у юного папы родился сын Митя. Но семья просуществовала недолго. Наверное, не было настоящей любви в этой молодой семье, созданной по указке родителей…

         Второй женой дяди Саши стала красивая, статная сибирячка Пана. Черноглазая, темноволосая, работящая и проворная, нрава ровного, весёлого и приветливого, она щедро одаривала людей своей добротой и заботой. У неё тоже рос сын от первого брака – Пётр. Общих детей с дядей Сашей им Бог не дал…

          Дядя Саша прошёл всю войну, был храбрым солдатом; на пиджаке у него сверкали многочисленные ордена и медали. Толстенький, низенький, с лысинкой на макушке, нам, детям, он совсем не казался смелым и бравым бойцом-фронтовиком. Его часто приглашали в школу и клуб, где он выступал с рассказами о своём славном боевом прошлом (дядя Саша был разведчиком). Помнится, на стене в зале в рамочке висела Грамота Верховного Главнокомандующего – Иосифа Сталина.

         Тётя Пана в войну хлебнула лиха. Была трактористкой в колхозе. Всегда выполняла и перевыполняла план. Не выполнишь – разговор короткий – сразу объявят «врагом народа». И тогда… Все мы знаем, что могло случиться тогда… Тётя Пана, как и многие женщины-труженицы военной поры, когда шли пахота, сев или уборка урожая, дома почти не бывала. Ведь работали тогда от зари до зари, жили и ночевали в поле в какой-то холодной избушке, мёрзли и стыли. Наверное, поэтому у неё потом и не было больше детей.

           По ночам матери украдкой бегали проведать и покормить своих голодных детей, вытопить дома печи. Пётр, как и его сверстники, испытал в полной мере холод, голод, страх одиночества и долгое отсутствие матери. Тётя Пана отрывала от себя кусок хлеба – лишь бы её сынок остался жив. Молила Бога о том, чтобы он не заболел и не умер – её кровиночка, её сыночек Петенька… И Пётр выжил, вырос таким же красивым и статным, весёлым и трудолюбивым, как его мать. …

           Дядя Саша почему-то частенько крепко обижал тётю Пану. После войны мужиков в деревне не хватало, и его охотно привечали вдовушки и молодки. Вот он и возомнил себя этаким деревенским красавцем, не знающим отказа. Тётя Пана, конечно, знала обо всех похождениях своего бравого мужа, но терпела, как многие наши женщины терпят своих непутёвых мужей, как-то мудро, по-матерински жалея их.

             Время всегда быстротечно. И вот уже, кажется, не заметила, как вырос, отслужил в армии и возмужал Пётр, уехал в город. Там и женился. Вскоре у тёти Паны появился внук Юрочка и две внучки – Таня и Людочка – да ещё любимая невестка Майя – такая же добрая, терпеливая и трудолюбивая, как и сама тётя Пана.

              К сожалению, Пётр в чём-то повторил судьбу отчима – любил выпить и погулять. Тётя Пана, помню, била своего непутёвого сына сковородкой и поливала совсем уж не лестными словами. Здоровенный мужик прикрывал голову руками и лепетал как-то по-детски беззащитно: «Да что ты, мать, разошлась! Ой, больно, больно, убьёшь ещё!» И старался спастись бегством, обещая больше не гулять на сторону от семьи. Обессиленная, в слезах, садилась она на брёвнышко у забора и тихо плакала. Но длилось это недолго. Тётя Пана старалась перед детьми слёз не выказывать.

                   А дом её всегда был полон ребятни – тут и своих трое внучат, и дети Майиной сестры Риммы – Серёжа и Оля, да ещё и я. И для каждого из нас находила она доброе, ласковое слово, весёлую шутку, старалась всех сытно и обильно накормить. То блинков и оладушек напечёт целую гору, то чуть ли не ведёрную кастрюлю пельменей наварит, то вкусных и ароматных щей. Удивительно, столько лет прошло, а я до сих пор помню их аромат! Деревенский дом Мне, как самой худющей из всех, было назначено усиленное питание. По утрам, когда тётя Пана напоит-накормит, подоит и проводит в стадо корову, она будила нас и каждому давала выпить пол-литровую банку молока («Вы не вредничайте, а пейте – молочко-то скусное какое, только что из-под коровки!»), заставляла съесть булочку или здоровенный ломоть хлеба. После чего можно было поспать ещё. Надо мной она стояла, наверное, дольше всех. Я не любила запаха парного молока, но это неумолимой тётей Паной в расчёт не бралось. Нужно было обязательно выпить молока (до са-а-амого донышка!) и съесть всю булку…                 

                Умывшись и позавтракав, все дети, какие в том момент гостили у неё дома, с радостью бросались помогать ей. Кто-то мыл и чистил картошку, кто-то вытрясал пыль из тканых дорожек, намывал полы в доме (Почему-то непременно с нашатырным спиртом! Чтобы пол блестел.), третьи драили крылечко, сени и тротуар во дворе, четвёртые подметали сам двор, а кто-то заливал воду в большие железные бочки и затем поливал тёплой водой овощи парниках и на грядках. Старшие девочки пропалывали сорняки в огороде, собирали поспевшую малину и смородину. Дело находилось каждому! Всё бурлило и кипело, визжало и смеялось в этом доме! И со всеми шутила и смеялась она – наша всеобщая любимица тётя Пана. Все мы знали – она нас обязательно отблагодарит и приласкает, похвалит, одарит тёплым словом. Когда в сельповский магазин завозили товары, все девчонки вчетвером шли с тётей Паной за обновками. Каждой из нас она покупала яркие гольфики, носочки, ленты, платьица. Если же видела, что у кого-то прохудились плавочки и маечки, то покупала и их. Не забывала она и о мальчишках – Юре и Серёже. Все счастливые, с обновками, возвращались домой. Если мы ссорились, ей приходилось выступать в роли миротворца и справедливого судьи. Знаю, есть люди, которых раздражают голоса и громкие крики детей.

                  Тётя Пана, кажется, никогда не уставала от нас. Наверное, так проявлялись её нерастраченные материнские чувства и мечты о большой и дружной семье. Меня же всегда трогало до глубины души то, что она никогда не забывала про мой день рождения – 27 декабря. Тётя Пана знала, что я очень люблю кольца (так у нас называют хворост в виде огромной золотистой розы). Тесто делается жидким, в него окунается самодельная металлическая форма – рессорка – и затем уже опускается в кипящее растительное масло или комбижир, вынимается, и вот уже стряхивается в блюдо готовая роза. Горячие кольца посыпаются сахарной пудрой. Остывший хворост бережно кладётся на листы и выносится на мороз. Застывшие кольца приятно холодят губы, зубы, но постепенно словно тают во рту… К

                    о дню моего рождения тётя Пана должна была, как она говорила, – «напрягти Танюшке кольца». (Помните, как в детской сказке про Колобка? «Колобок, Колобок, по сусекам скребён, по амбарам метён, в масле пряжён…») Напрягала она их всегда много и укладывала по три-четыре слоя в большую коробку. Утром, подоив корову, вытопив печи и приготовив мужу обед, шла она на тракт и ждала попутку. От её села, с непонятно откуда взявшимся названием – Жемчуг – до нашего было, наверное, километров тридцать – тридцать пять. Автобусы в те годы ходили редко, пассажиров в пути брали мало и неохотно. Так что тёте Пане приходилось постоять на остановке, на декабрьском морозе, на обжигающем, хлёстком ветру, когда час, а когда и два… Стоило появиться машине, как она нетерпеливо махала рукой, прося шофёра остановиться. Если же ЗИЛок или иной какой грузовичок останавливался, открывала дверцу и просила подвезти её до райцентра. Шофёры брали её охотно, потому что с живой, весёлой и «разговорной» попутчицей дорога казалась намного короче. … Раздавался торопливый стук, следом за этим открывалась дверь, и с клубами морозного воздуха в дом вваливалась она, весёлая и шумная, моя любимая тётя Пана. В валенках, толстой серой шали и пальто, она напоминала снежную бабу: такой заиндевевшей от мороза она была. Всегда с гостинцем! Я кидалась к ней обнимать и целовать её. Она, весело блестя молодыми тёмными глазами, говорила своим немного низким и грубоватым голосом, что вот, мол, соскучилась об вас и решила проведовать и поздравить именинницу…

                 Бабушка моя тут же накрывала стол, и начиналась их неторопливая и долгая беседа о жизни. Бабушка спрашивала: «Как там Санька-то, не лютует, не обижает тебя?» Тётя Пана рассказывала о своих делах, иногда жаловалась на своего «ирода», но больше расспрашивала о том, как живём мы, какое здоровье у моей бабы. Я сидела тихо, как мышь, прижавшись к тёплому боку то одной, то другой, и испытывала какое-то поистине райское блаженство… Теперь-то я понимаю, что это были минуты редкого счастья и единения человеческих душ…

                 После чая и угощения тётя Пана неторопливо прохаживалась по нашему дому, смотрела, как зимуют мамины комнатные цветы, любовалась «Томочкиными вышивками». Надо сказать, что у моей мамы всегда были здоровые, ухоженные растения и изумительные по красоте вышивки. У самой же тёти Паны на окнах росли диковинные цветы со странным, неслыханным прежде названием – гортензии. На конце некрасивой древесной ветки с большими листьями вдруг появлялись корзинки-соцветия почему-то зелёного цвета, а спустя какое-то время они становились нежно-розовыми или фиолетовыми. Как почти во всяком деревенском доме, у неё рос в большой кадушке огромнейший колючий куст алоэ, называемого в народе столетником. Больше цветов у неё я не припомню – ей некогда было заниматься цветоводством – весь дом и большое хозяйство лежали на ней.

                 Тогда, в детстве, тётя Пана казалась мне высокой, здоровой и сильной, той русской женщиной, о которой когда-то А. Н. Некрасов сказал: «Коня на скаку остановит, в горящую избу войдёт…» Мне казалось, что она ничего и никого на свете не боится, такой сильной и смелой она была. Верилось, что ей, как она говорила, «сносу не будет…»

                   И вот её не стало. Так получилось, что мне ничего не сообщили о её смерти, не прислали даже телеграммы, и я не смогла с ней проститься, проводить дорогого мне человека в последний путь… … Но до тех пор, пока я жива, в моей душе, в моём сердце будет жива и она, моя любимая и незабвенная тётя Пана.

Источник: http://www.perunica.ru/tvorchestvo/8638-tetya-pana-dushevnyy-rasskaz.html