Читаю роман «В поисках утраченного времени» Марселя Пруста (в переводе Елены Баевской), где один из главных приемов автора — эффект укачивания на волнах воспоминаний. Нельзя начинать заплыв по сонному морю времени, если предварительно хорошенько не выспался сам. Ты словно растворяешься в этом медленном стиле писателя, в этой кажущийся простоте и прозрачности, внутри которой скрыты цитаты, аллюзии, культурные коды и пасхалки.

Если сильно начинаешь увлекаться речью рассказчика, то в какой-то момент ловишь себя на том, что не помнишь о чём говорилось на прочитанной странице. Опасно следовать за ним, он тебя легко утопит в этом океане слов.

После первой части сложилось впечатление, что Пруст случайно написал эту огромную книгу и сам до конца не понимал то, что у него получилось. Отсюда эти постоянные переписывания, уточнения и дополнения. Хотя автор не обязан понимать: «С каждым днём я всё менее ценю разум. С каждым днём я всё более представляю, что только вне его писатель может уловить что-то из наших впечатлений... То, что разум нам возвращает под именем прошлого, им не является».

Друзья! Поддержите мой новый телеграм-канал подпиской: https://t.me/denis_balin

https://denis-balin.livejournal.com/3821212.html

https://denis-balin.livejournal.com/3821021.html

Вокруг этого напитка существуют разные мифы. Понятно, что он давно и прочно вошел в культуру страны, но все-таки лучше отделять сказку от реальности.

1) Водка не замерзает

Это миф. Любой человек из северного региона скажет, что водка замерзает при температуре ниже -25 градусов.

2) В России пьют водку больше всех в мире

Есть два мифа, которые прочно засели в головах: Россия самая читающая страна и самая пьющая. Это не так. Давно уже в нашей стране писатели не в таком почете, как было раньше, а популярность алкоголя с каждым годом показывает отрицательные тенденции.

На счет употребления алкоголя на душу на населения Россия никогда не бывает среди лидеров. Обычно в них первые места занимают всякие Литвы, Молдавии, Чехии и Австрии.

3) Водка лечит гастрит и язву

Некоторые считают, что водка прижигает язву и убивает вредные бактерии. Дескать полезно хлопнуть стопку другую для профилактики. К сожалению, это не так. Действие водки на язву желудка не изучено, а её польза клинически не подтверждена.

4) Водка в России самая лучшая

Кажется, что именно так и должно быть, ведь в нашей стране так много с ней связано, но на практике получается иначе. Увы, на международных алкогольных конкурсах дегустаторы отдают свое предпочтение водкам из других стран. Например, на конкурсе IWSC (The International Wine & Spirit Competition) в 2021 году отечественный продукт занял лишь шестую позицию. На первом месте оказалась водка исландско-шотландского производства. За ней шли напитки из Шотландии, Великобритании, Словакии и Польши.

5) Водка хорошо дезинфицирует

Если бы это было так, то вряд ли врачи стали бы тратить на обработку мест уколов спирт. Очевидно, что 40% раствор намного хуже чистого спирта. Водку можно использовать только тогда, когда под рукой ничего другого нет. Часть бактерий она все-таки уничтожит.

6) Водка — самый полезный алкоголь и чистый

Она действительно является одним из самых чистых алкогольных напитков и поэтому одним из самых вредных. Помните, что этанол токсичен и продукты его распада тоже. За счет отсутствия в нем сивушных масел этанол из водки быстрее усваивается. Отсюда более резкое опьянение и более тяжелое. Что в этом плохого? Выше нагрузка на нервную систему. Любой алкоголь вреден, а водка тем более.

Мои стихи и другие тексты читайте в телгераме: t.me/denis_balin

https://denis-balin.livejournal.com/3820601.html

У России есть своя история смертной казни. Мы поговорим именно о литераторах. Ко многим отечественным писателям применялась высшая мера. Особенно часто в Советском Союзе она приводилась в исполнение. В статье говорится об авторах с разной биографией, но одно обстоятельство остается неизменным – каждого приговорили к смертной казни. К сожалению, рассказать обо всех писателях в рамках данного формата не представляется возможным, поэтому были выбраны поэты из различных периодов истории: царской России, Советской и Второй Мировой войны. Например, Александр Радищев был одним из первых кого приговорили к смертной казни среди литераторов при правлении династии Романовых. Нельзя обойтись и без дела Петрашевского, когда понарошку осудили к высшей мере десятки человек среди которых не один литератор. Особенно много писателей осудили по расстрельной статье в советское время. Сюда включен целый ряд авторов Серебряного века и поколение молодых поэтов 30-х годов, только начавших свой литературный путь, но громко заявивших о себе. Стихи в подборке представляют неожиданное пророчество о будущей гибели автора или отражают идеологическую позицию, за которую писателя осудили. Данный список не претендует на завершенность, но он наглядно показывает трагичность истории страны и человека, в частности.

Это вторая часть подборки, а первую можно прочитать тут.

Теоретик, практик, переводчик, историк

Бенедикт Лифшиц (1887-1938) известный поэт Серебряного века, но вряд ли можно сказать, что он входит в нашем сознании в первую десятку условного хрестоматийного топа наравне с Мандельштамом, Маяковским, Гумилевым, Ахматовой, Блоком, Цветаевой и другими. Между тем, Лифшиц серьезная фигура своего времени и не учитывать его читателями поэзии неправильно.

Он не только до сих пор вызывает интерес у исследователей (хоть и говорят о не совсем изученности произведений этого автора), но и сам был важным теоретиком и литературоведом авангарда (например, его книга «Полутораглазый стрелец»), входил в группу кубофутуристов вместе с Хлебниковым, Крученых, Маяковским и другими. Был одним из авторов сборников «Садок Судей», «Пощёчина общественному вкусу», «Дохлая луна» и других. Был известен и как переводчик. Переводил с французского Рембо, Лафорга, Корбьера, Роллина и многих других.

Арестован в октябре 1937 года в рамках «ленинградского писательского дела» «за участие в антисоветской правотроцкистской террористической и диверсионно-вредительской организации». Расстрелян в сентябре 1938 года вместе с рядом других писателей. Реабилитирован в 1957 году.

Сохранилось воспоминание жены Бенедикта Лившица Екатерины об аресте:

«Бедный, наивный Б. К. собирался в тюрьму как на курорт, он уложил и бритву, и одеколон, и зеркальце, белье, халат, подушку, одеяло, хотел взять мою фотографию, но гепеушник сказал: не берите, мы много их взяли. <…> На следующий день я, с той же наивностью, с какой Б. К. укладывал свой чемодан, пошла в Союз. На лестнице я встретила Хаскина — директора Литфонда. Мы были хорошо знакомы, жили на одной даче! Дети наши дружили. Я сказала ему о том, что случилось, он тут же сделал шаг назад, лицо его мгновенно стало каменным, таким брезгливо враждебным».

Бенедикт Лифшиц не смог вписаться в советские реалии, после революции его лирика оказалась не нужна. Серебряный век уходил безвозвратно, а новая эпоха перемалывала людей, семьи, историю. В 1918 году поэт ловил это ощущение перемен в воздухе, как и многие его современники:

Пророчество

Когда тебя петлей смертельной
Рубеж последний захлестнет,
И речью нечленораздельной
Своих первоначальных вод

Ты воззовешь, в бреду жестоком
Лишь мудрость детства восприяв,
Что невозможно быть востоком,
Навеки запад потеряв, –

Тебе ответят рев звериный,
Шуршанье трав и камней рык,
И обретут уста единый
России подлинный язык,

Что дивным встретится испугом,
Как весть о новобытии,
И там, где над проклятым Бугом
Свистят осинники твои.

(1918 год)

Николай Клюев: «Не удачлив мой путь, тяжек мысленный воз»

Клюева традиционно относят к новокрестьянской ветке Серебряного дерева (с некоторыми оговорками вместе с Сергеем Есениным, Сергеем Клычковым, Александром Ширяевцем, Петром Орешиным и рядом других). Его дружба с Есениным – отдельная глава в историю российской литературы начала 20 века.

Николай Клюев (1884-1837) отличался от прежних поколений «крестьянских» поэтов более широким набором приемов. Ему был не чужд модернизм начала века, в частности, опыт символистов. Современники ответили ему взаимностью. Он состоял в переписке с Блоком, его ценили Брюсов с Гумилевым. Конечно, вряд ли стоит утверждать, что он встал наравне с поэтами первого ряда той эпохи, но свой значимый след в литературе оставить смог.

Если до революции у Клюева дела шли с переменным успехом, то с приходом к власти большевиков его поэзия оказалась не нужна. Нет, сначала его охотно публиковали только с 1920 по 1922 вышли три сборника стихов. Но, впоследствии, его книги подвергли критике, а тиражи изымались из обращения. Его даже называли «идеологом кулачества». Как и многие новокрестьянские поэты Клюев всё больше отдалялся от советской власти и переходил к ней в оппозицию из-за разрушения крестьянских устоев, борьбе с религией и прочем. В 1928 году вышел последний сборник стихов. В конце 20-х и начале 30-х годов создал ряд антиправительственных произведений (например, цикл «Разруха»), что стало поводом для арестов. Первый из них произошел в феврале 1934 года, в результате чего поэт был выслан в Нарымский край, в Колпашево. Осенью того же года переведён в Томск. В июне1937 года снова арестован, а в конце октября расстрелян. Реабилитирован в 1957 году.

Одним из возможных поводов для ареста Николая Клюева стали его стихи, в которых упоминается Беломорканале. Они попали в руки НКВД. Текст действительно очень жёсткий и вряд ли мог остаться незамеченным советской властью, с которой Клюев сотрудничать совершенно не хотел:

***

То беломорский смерть-канал,
Его Акимушка копал,
С Ветлуги Пров да тетка Фекла,
Великороссия промокла
Под красным ливнем до костей
И слезы скрыла от людей,
От глаз чужих в глухие топи.
В немеренном горючем скопе
От тачки, заступа и горстки
Они расплавом беломорским
В шлюзах и дамбах высят воды.
Их рассекают пароходы
От Повенца до Рыбьей Соли,—
То памятник великой боли,
Метла небесная за грех
Тому, кто, выпив сладкий мех
С напитком дедовским стоялым,
Не восхотел в бору опалом,
В напетой, кондовой избе
Баюкать солнце по судьбе,
По доле и по крестной страже...
Россия! Лучше б в курной саже,
С тресковым пузырем в прорубе,
Но в хвойной непроглядной шубе,
Бортняжный мед в кудесной речи...

(Отрывок из цикла «Разруха»)

Ирония против советского официоза

В 2015 году появилась новость о том, что найден документ, в котором указывается об убийстве в годы гражданской войны Николаем Олейниковым (1898-1937) своего отца на «почве политических разногласий». Другой информации (кроме свидетельства об этом самого Олейникова) найти не удалось. Многие исследователи творчества поэта считают, что история была выдумана самим автором. Если бы такой детали биографии не было бы, то её точно стоило бы выдумать. Наглядный пример усмешки над большевиками и воцарившейся идеологии в обществе.

Иронизировал он не только над большевиками, но и над графоманами, а мог и классиков русской литературы задеть.

Стихи Николая Олейникова практически не печатали. Он был известен как редактор детских журналов («Ёж», «ЧИЖ» и других) и автор прозаических детских книг («Кто хитрее», «Хитрые мастеровые» и других). Помимо этого, его литературная деятельность включала в себя инсценировки для детского театра, либретто оперы «Карась» для Д. Д. Шостаковича, сценарии (совместно с Евгением Шварцем) фильмов «Разбудите Леночку» (1934), «Леночка и виноград» (1935).

Сотрудничал с поэтами ОБЭРИУ Александром Введенским, Николаем Заболоцким, Даниилом Хармсом. Формально не входил в эту группу авторов, но очень им близок своей творческой манерой.

В июле 1937 года был арестован по обвинению в контрреволюционной деятельности и участии в троцкистской организации. Расстрелян в ноябре 1937 года. Реабилитирован посмертно в 1957 году.

Даже в 21 веке Николай Олейников воспринимается часто как детский писатель. Он так и остался в ленинградском/петербургском «ботаническом саду», куда водят школьные экскурсии. Но, среди произведений автора не только тексты для детей заслуживают внимания. Эти «взрослые» стихи Олейникова опубликованы в 2008 году в журнале «Звезда». Еще одно в чем-то пророческое стихотворение о скорой и внезапной смерти:

Ботанический сад

В Ботанический сад заходил, —
Ничего не увидел в саду.
Только дождик в саду моросил,
Да лягушки кричали в пруду.

И меня охватила тоска,
И припал я к скамье головой.
Подо мной заскрипела доска,
Закачался камыш надо мной.
И я умер немного спустя,
И лежал с неподвижным лицом…
В Ботанический сад заходя,
Я не знал, что остануся в нем.

Яркий взлёт

В 1925 году Борис Корнилов (1907-1938) поехал в Ленинград, чтобы показать свои стихи Сергею Есенину, но не успел застать его живым. Впрочем, влияние знаменитого поэта ему удалось преодолеть достаточно быстро. Корнилов стал посещать группу «Смена», в которой его признали одни из самых талантливых. Там же он познакомился со своей будущей женой Ольгой Берггольц, но брак не продлился долго. В 1928 году вышел первый сборник стихов «Молодость».

Борис Корнилов писал много и стремительно, словно торопился успеть сказать своё слово. Так, в 1930-х годах у него вышли поэмы «Соль» (1931), «Тезисы романа» (1933), «Агент уголовного розыска» (1933), «Начало земли» (1936), «Самсон» (1936), «Триполье» (1933), «Моя Африка» (1935). Песни («Песня о встречном», «Комсомольская-краснофлотская» и др.), стихотворные агитки («Вошь»), стихи для детей («Как от мёда у медведя зубы начали болеть»). Особенно «Песня о встречном» стала союзным хитом и сделала из поэта настоящую знаменитость. Её пели и после расстрела поэта, только авторства слов никто не указывал.

В августе 1934 года на Первом съезде писателей член Политбюро ЦК ВКП(б), отвечающий за литературу, Николай Бухарин, назвал Бориса Корнилова надеждой советской лирики.

После яркого взлета наступил кризис. У поэта начали проблемы с законом и алкоголем. В 1936 году Корнилова исключили из Союза писателей. В 1937 его арестовали по уже давно отработанной схеме: придумали организацию, которой никогда не существовало. В приговоре писали следующее: «Корнилов с 1930 г. являлся активным участником антисоветской, троцкистской организации, ставившей своей задачей террористические методы борьбы против руководителей партии и правительства». Расстрелян 20 февраля 1938 года, реабилитирован в 1957 году.

Предчувствие гибели и трагичности жизни свойственны поэзии Бориса Корнилова. Летя «по жизни козырем», став заметной фигурой в литературном мире он постепенно начал настраивать литературное и партийное руководства против себя. Эту сопутствовали не только стихи о ликвидации кулачества, вчерченные яростной критикой, но и злоупотребление алкоголем. Будущую трагедию поэт предчувствовал еще в 1931 году:

***

Ты как рыба выплываешь с этого
прошлогоднего глухого дна,
за твоею кофтой маркизетовой
только скука затхлая одна.
Ты опять, моя супруга, кружишься, —
золотая белка,
колесо, —
и опять застыло, словно лужица,
неприятное твое лицо.
Этой ночью,
что упала замертво,
голубая — трупа голубей, —
ни лица, ни с алыми губами рта,
ничего не помню, хоть убей…
Я опять живу
и дело делаю —
наплевать, что по судьбе такой
просвистал
и проворонил белую,
мутный сон,
сомнительный покой…
Ты ушла,
тебя теперь не вижу я,
только песня плавает, пыля, —
для твоей ноги
да будет, рыжая,
легким пухом
рыхлая земля.
У меня не то —
за мной заметана
на земле побывка и гульба,
а по следу высыпала — вот она —
рога песен,
вылазка,
пальба…
Мы не те неловкие бездельники,
невысок чей сиплый голосок, —
снова четверги и понедельники
под ноги летят наискосок,
стынут пули,
пулемет, тиктикая,
задыхается — ему невмочь, —
на поля карабкается тихая,
притворяется, подлюга ночь.
Мне ли помнить эту, рыжеватую,
молодую, в розовом соку,
те года,
под стеганою ватою
залежавшиеся на боку?
Не моя печаль —
путями скорыми
я по жизни козырем летел…
И когда меня,
играя шпорами,
поведет поручик на расстрел, —
я припомню детство, одиночество,
погляжу на ободок луны
и забуду вовсе имя, отчество
той белесой, как луна, жены.

(1931 год)

Муса Джалиль: «После войны кого-то из нас недосчитаются...»

Муса Залилов (псевдоним Муса Джалиль) — советский татарский поэт, во время Великой отечественной войны казненный в нацистской тюрьме. До 1952 года считался предателем и был внесет в список особо опасных преступников. Шло расследование уголовного дела. Есть разные взгляды на жизнь и творчество Мусы Джалиля, мы не будем заниматься разбором мифов и предположений.

Муса Джалиль (1906-1944) мог получить бронь от армии и не принимать участие в боевых действиях. В 1941 году он ответственный секретарь Союза писателей ТАССР, депутат казанского городского совета, заведующий литературной частью Татарского театра. Утром 23 июня высокопоставленный писатель пришел в военкомат, чтобы отправиться на фронт. Закончил курсы политработников и в качестве старшего политрука был приписан к штабу фронта в Малой Вишере. Вместо того, чтобы работать в относительно спокойном тылу, Муса Джалиль стал корреспондентом газеты «Отвага» и принимал участие в боях Ленинградского и Волховского фронтов. В ходе Любанской наступательной операции у деревни Мясной Бор поэт был тяжело ранен и попал в плен. В плену вступил в ряды татаро-башкирского легиона «Идель-Урал», созданный немцами. Внутри легиона было организовано антифашисткое движение, а Джалиль занимался вербовкой новых членов сопротивления.

В 1943 гестапо арестовало несколько сотен членов подпольной организации. Муса Джалиль со своими товарищами попал в тюрьму Моабит, где несколько месяцев подвергался пыткам. 25 августа 1944 года в тюрьме Плётцензее в Берлине Джалиль был казнен на гильотине вместе с другими подпольщиками. После войны стихи, написанные им в немецком плену, попали на родину. В частности, тексты из знаменитой «Моабитской тетради» оказались у поэта Константина Симонова, который организовал их перевод и напечатал в 1953 году в «Литературной газете».

Муса Джалиль единственный из представленных в статье авторов, который почти не писал на русском языке и не был расстрелян по приговору власти собственного государства. Тут совершенно другое отношение к смерти и сложившемся обстоятельствам. В выборном для подборки стихотворении нет пророчества о будущей казни. Его лирический герой жалеет о том, что не умер на поле боя, мужестве и готовности самопожертвования. Оно написано примерно через месяц после попадания в плен.

Прости, Родина!

Прости меня, твоего рядового,
Самую малую часть твою.
Прости за то, что я не умер
Смертью солдата в жарком бою.

Кто посмеет сказать, что я тебя предал?
Кто хоть в чем-нибудь бросит упрек?
Волхов — свидетель: я не струсил,
Пылинку жизни моей не берег.

В содрогающемся под бомбами,
Обреченном на гибель кольце,
Видя раны и смерть товарищей,
Я не изменился в лице.

Слезинки не выронил, понимая:
Дороги отрезаны. Слышал я:
Беспощадная смерть считала
Секунды моего бытия.

Я не ждал ни спасенья, ни чуда.
К смерти взывал: — Приди! Добей!.. —
Просил: — Избавь от жестокого рабства! —
Молил медлительную: — Скорей!.. —

Не я ли писал спутнику жизни:
"Не беспокойся, — писал, — жена.
Последняя капля крови капнет —
На клятве моей не будет пятна".

Не я ли стихом присягал и клялся,
Идя на кровавую войну:
"Смерть улыбку мою увидит,
Когда последним дыханьем вздохну".

О том, что твоя любовь, подруга,
Смертный огонь гасила во мне,
Что родину и тебя люблю я,
Кровью моей напишу на земле.

Еще о том, что буду спокоен,
Если за родину смерть приму.
Живой водой эта клятва будет
Сердцу смолкающему моему.

Судьба посмеялась надо мной:
Смерть обошла — прошла стороной.
Последний миг — и выстрела нет!
Мне изменил мой пистолет...

Скорпион себя убивает жалом,
Орел разбивается о скалу.
Разве орлом я не был, чтобы
Умереть, как подобает орлу?

Поверь мне, родина, был орлом я,
Горела во мне орлиная страсть!
Уж я и крылья сложил, готовый
Камнем в бездну смерти упасть.

Что делать?
Отказался от слова,
От последнего слова друг-пистолет.
Враг мне сковал полумертвые руки,
Пыль занесла мой кровавый след...

… Я вижу зарю над колючим забором.
Я жив, и поэзия не умерла:
Пламенем ненависти исходит
Раненое сердце орла.

Вновь заря над колючим забором,
Будто подняли знамя друзья!
Кровавой ненавистью рдеет
Душа полоненная моя!

Только одна у меня надежда:
Будет август. Во мгле ночной
Гнев мой к врагу и любовь к отчизне
Выйдут из плена вместе со мной.

Есть одна у меня надежда —
Сердце стремится к одному:
В ваших рядах идти на битву.
Дайте, товарищи, место ему!

(1942 год)

Последние стихи

Елена Ширман (1908 – 1942) почти неизвестна широкому читателю. Она начала печататься в 1924 году в Ростове, а потом в московских издания («Смена», «Октябрь» и другие). Публиковалась часто под псевдонимами (Ирина Горина, Алена Краснощекова). В 1933 году окончила литературный факультет Ростовского пединститута. С 1937 по 1941 годы училась в Литературном институте имени Горького (творческий семинар Ильи Сельвинского, в котором вместе с ней были П. Коган, М. Кульчицкий, Б. Слуцкий, А. Яшин и др.). Началась Великая Отечественная война и как многие литераторы она занялась журналистикой – возглавила газету «Прямой наводкой».

Елену Ширман расстреляют без суда в 1942. Так бывает на войне. Это единственный поэт из нашего списка, которого казни даже без поддельного обвинения. Её устно осудили на смерть, потому что она была врагом тех, кто вторгся на территорию СССР.

Её учитель по Литинституте скажет: «Она широка и отважна... Перед нами замечательный поэт, сочетающий в себе философский ум с огромным темпераментом и обладающий при этом почерком, имя которого — эпоха».

Эти стихи написаны в не свойственной Елене Ширман манере. Они без рифмы и больше напоминают откровенный разговор или даже исповедь. Это полная свобода перед лицом надвигающейся войны, перед лицом смерти. Прямое высказывание задолго до так называемой «актуальной поэзии». Неожиданное предвиденье своей смерти.

***

Эти стихи, наверное, последние,
Человек имеет право перед смертью высказаться,
Поэтому мне ничего больше не совестно.
Я всю жизнь пыталась быть мужественной,
Я хотела быть достойной твоей доброй улыбки
Или хотя бы твоей доброй памяти.
Но мне это всегда удавалось плохо,
С каждым днем удается все хуже,
А теперь, наверно, уже никогда не удастся.
Вся наша многолетняя переписка
И нечастые скудные встречи —
Напрасная и болезненная попытка
Перепрыгнуть законы пространства и времени.

...Ты это понял прочнее и раньше, чем я.
Потому твои письма, после полтавской встречи,
Стали конкретными и объективными, как речь докладчика,
Любознательными, как викторина,
Равнодушными, как трамвайная вежливость.
Это совсем не твои письма. Ты их пишешь, себя насилуя,
Потому они меня больше не радуют,
Они сплющивают меня, как молоток шляпу гвоздя.
И бессонница оглушает меня, как землетрясение.
...Ты требуешь от меня благоразумия,
Социально значимых стихов и веселых писем,
Но я не умею, не получается...
(Вот пишу эти строки и вижу,
Как твои добрые губы искажает недобрая «антиулыбка»,
И сердце мое останавливается заранее.)
Но я только то, что я есть, — не больше, не меньше:
Одинокая, усталая женщина тридцати лет,
С косматыми волосами, тронутыми сединой,
С тяжелым взглядом и тяжелой походкой,
С широкими скулами, обветренной кожей,
С резким голосом и неловкими манерами,
Одетая в жесткое коричневое платье,
Не умеющая гримироваться и нравиться.
И пусть мои стихи нелепы, как моя одежда,
Бездарны, как моя жизнь, как все чересчур прямое и честное,
Но я то, что я есть. И я говорю, что думаю:
Человек не может жить, не имея завтрашней радости,
Человек не может жить, перестав надеяться,
Перестав мечтать, хотя бы о несбыточном.
Поэтому я нарушаю все запрещения
И говорю то, что мне хочется,
Что меня наполняет болью и радостью,
Что мне мешает спать и умереть.

...Весной у меня в стакане стояли цветы земляники,
Лепестки у них белые с бледно-лиловыми жилками,
Трогательно выгнутые, как твои веки.
И я их нечаянно назвала твоим именем.
Все красивое на земле мне хочется называть твоим именем:
Все цветы, все травы, все тонкие ветки на фоне неба,
Все зори и все облака с розовато-желтой каймою —
Они все на тебя похожи.
Я удивляюсь, как люди не замечают твоей красоты,
Как спокойно выдерживают твое рукопожатье,
Ведь руки твои — конденсаторы счастья,
Они излучают тепло на тысячи метров,
Они могут растопить арктический айсберг,
Но мне отказано даже в сотой калории,
Мне выдаются плоские буквы в бурых конвертах,
Нормированные и обезжиренные, как консервы,
Ничего не излучающие и ничем не пахнущие.
(Я то, что я есть, и я говорю, что мне хочется.)
...Как в объемном кино, ты сходишь ко мне с экрана,
Ты идешь по залу, живой и светящийся,
Ты проходишь сквозь меня как сновидение,
И я не слышу твоего дыхания.
...Твое тело должно быть подобно музыке,
Которую не успел написать Бетховен,
Я хотела бы день и ночь осязать эту музыку,
Захлебнуться ею, как морским прибоем.
(Эти стихи последние, и мне ничего больше не совестно.)

Я завещаю девушке, которая будет любить тебя:
Пусть целует каждую твою ресницу в отдельности,
Пусть не забудет ямочку за твоим ухом,
Пусть пальцы ее будут нежными, как мои мысли.
(Я то, что я есть, и это не то, что нужно.)

...Я могла бы пройти босиком до Белграда,
И снег бы дымился под моими подошвами,
И мне навстречу летели бы ласточки,
Но граница закрыта, как твое сердце,
Как твоя шинель, застегнутая на все пуговицы.
И меня не пропустят. Спокойно и вежливо
Меня попросят вернуться обратно.
А если буду, как прежде, идти напролом,
Белоголовый часовой поднимет винтовку,
И я не услышу выстрела —
Меня кто-то как бы негромко окликнет,
И я увижу твою голубую улыбку совсем близко,
И ты — впервые — меня поцелуешь в губы.
Но конца поцелуя я уже не почувствую.

https://denis-balin.livejournal.com/3820498.html

В 2020 году по всему миру было казнено по некоторым данным 483 человека. Это приблизительная цифра, поскольку не каждая страна публикует подобную статистику. Пик смертных приговоров пришёлся на 2015 год, тогда они приводились в исполнение 1634 раза. Прямо сейчас, пока вы читаете этот текст, тысячи людей по всему миру ждут своего последнего часа.

У России есть своя история смертной казни. Мы поговорим именно о литераторах. Ко многим отечественным писателям применялась высшая мера. Особенно часто в Советском Союзе она приводилась в исполнение. В статье говорится об авторах с разной биографией, но одно обстоятельство остается неизменным – каждого приговорили к смертной казни. К сожалению, рассказать обо всех писателях в рамках данного формата не представляется возможным, поэтому были выбраны поэты из различных периодов истории: царской России, Советской и Второй Мировой войны. Например, Александр Радищев был одним из первых кого приговорили к смертной казни среди литераторов при правлении династии Романовых. Нельзя обойтись и без дела Петрашевского, когда понарошку осудили к высшей мере десятки человек среди которых не один литератор. Особенно много писателей осудили по расстрельной статье в советское время. Сюда включен целый ряд авторов Серебряного века и поколение молодых поэтов 30-х годов, только начавших свой литературный путь, но громко заявивших о себе. Стихи в подборке представляют неожиданное пророчество о будущей гибели автора или отражают идеологическую позицию, за которую писателя осудили. Данный список не претендует на завершенность, но он наглядно показывает трагичность истории страны и человека, в частности.

«Путешествие» Радищева

Говорят, что Екатерина II Великая прочитав «Путешествие из Петербурга в Москву» Александра Радищева (1749-1802) выкрикнула: «Бунтовщик. Ещё похлеще Емельки Пугачёва!». Есть несколько версий этой фразы, но суть в том, что Пугачёв всего лишь прикинулся царем, а писатель вздумал разрушать сложившийся общественный и государственный строй. Так и до революции недалеко.

Интересно, что именно императрица способствовала поездке в Германию молодого Радищева в числе двадцати человек, где он обучался праву в Лейпцигском университете. Там будущий автор помимо учебных предметов познакомился с трудами французских просветителей, повлиявших на произошедшую в будущем буржуазную революцию.

Практически весь первый тираж был уничтожен, а произведение запрещено цензурой и только в начале двадцатого века попало к читателю. Александр Пушкин смог достать для своей библиотеки экземпляр, но отзывался о нем негативно: очень посредственное произведение, не говоря даже о варварском слоге.

Екатерина II сменила гнев на милость, а может просто не хотела портить свою репутацию на западе. Радищева отправили в ссылку. Он отправился в Илимский острог (Иркутская губерния). В семнадцатом веке этим населенным пунктом управлял предок Александра Грибоедова, а в начале восемнадцатого века сюда же был сослан прадед Николая Гоголя.

Из всего творчества Радищева мы выбрали семистишие, в котором он написал о себе и своей ссылке. Оно было долго запрещено, как и все произведения автора, только после революционных событий 1905 года стихи попали к массовому читателю. В рукописном варианте 1791 года они были озаглавлены так: «Ответ г-на Радищева во время проезда его через Тобольск любопытствующему узнать о нем».

***

Ты хочешь знать: кто я? Что я? Куда я еду?
Я тот же, что и был и буду весь мой век.
Не скот, не дерево, не раб, но человек!
Дорогу проложить, где не бывало следу,
Для борзых смельчаков и в прозе и в стихах,
Чувствительным сердцам и истине я в страх
В острог Илимский еду.

Кондратий Рылеев: «Тюрьма мне в честь, не в укоризну…»

«Несчастная страна, где они даже не знают, как тебя повесить» — некоторые источники утверждают, что это последние слова Рылеева перед повторной казнью. Веревки у троих декабристов оборвались и несмотря на обычаи, когда в таких случаях было принято миловать осужденных, процедуру было решено повторить.

Кондратий Рылеева (1795-1826) называют самым проамериканским декабристом. Не зря он служил правителем дел канцелярии Российско-Американской компании в Петербурге и владел в ней десятью процентами (у императора, например, было двадцать процентов). По его мнению, «устройство управления Северо-Американских Соединённых Штатов есть самый удобный для России по обширности ее и разноплеменности населяющих ее народов». Он предлагал Никите Муравьеву приблизить написанную им Конституцию к Уставу Штатов, но оставить ограниченного в правах монарха во главе.

Рылеев оставил след не только протестном движении в первой половине девятнадцатого века. Появление коммерческой журналистики и профессиональных писателей в России способствовал в том числе журнал «Полярная звезда», который выпускал Рылеев и Бестужев. Успех издания сравнивали с активными продажами «Истории государства Российского» Карамзина. Владельцы к третьему номеру смогли выплачивать гонорары всем авторам, которые в дальнейшем стали менять своё отношение к творческому труду и бесплатно находить авторов для сборников издателям становилось всё сложнее.

Пушкин нелестно отзывался о сочинениях Рылеева, но трудно представить гражданскую лирику 1820-х годов без его стихов.

Публикуем стихотворение, наглядно демонстрирующее гражданские основы творчества Рылеева. Тут он выступает в качестве поэта-гражданина, поэта-агитатора, поэта-борца. Лирический герой текста понимает, что затеянное им может не воплотиться в жизнь. Но, он надеется, что его личный пример поднимет людей на борьбу за свободу.

Гражданин

Я ль буду в роковое время
Позорить гражданина сан
И подражать тебе, изнеженное племя
Переродившихся славян?
Нет, неспособен я в объятьях сладострастья,
В постыдной праздности влачить свой век младой
И изнывать кипящею душой
Под тяжким игом самовластья.
Пусть юноши, своей не разгадав судьбы,
Постигнуть не хотят предназначенье века
И не готовятся для будущей борьбы
За угнетенную свободу человека.
Пусть с хладною душой бросают хладный взор
На бедствия своей отчизны,
И не читают в них грядущий свой позор
И справедливые потомков укоризны.
Они раскаются, когда народ, восстав,
Застанет их в объятьях праздной неги
И, в бурном мятеже ища свободных прав,
В них не найдет ни Брута, ни Риеги.

«Кружок Дурова»

В 1840-е годы в Петербурге сложились кружки по интересам, где участники обсуждали идеи социализма, реформы, судебную систему, освобождение крестьян и многое другое. Самым известным среди них стал круг Петрашевского, куда входил молодой Федор Достоевский. Помимо будущего автора «Братьев Карамазовых» подобные встречи посещали и другие литературные деятели того времени. Например, Алексей Плещеев и Сергей Дуров, они тоже стояли у Петропавловской крепости и ждали расстрела вместе с другим осужденными по делу Петрашевцев.

К концу 1840-х у Сергея Дурова (1815-1869) сложился свой отдельный кружок, его даже какое-то время так называли – «Кружок Дурова». Они не поддерживали многие идеи Петрашевского. Пальм воспоминает такие слова Дурова:

«Петрашевский, как быв, уперся в философию и политику; он изящных искусств

не понимает и будет только портить наши вечера».

По своей сути, это был такой литературно-музыкальный салон, где велись достаточно свободные разговоры, но никакой опасности для государственного строя они не представляли на тот момент. Дуров и его соратники рассматривали литературу как способ агитации своих идей.

В итоге, Дуров вместе с другими петрашевцами был арестован и заключен в Петропавловскую крепость. 22 декабря 1849 года его приговорили к смертной казни. На эшафоте Дуров стоял с Достоевским и Плещеевым во второй тройке. Как мы помним, казнь заменили на ссылку, и Дуров отправится в омский острог вместе с Достоевским, который неоднократно упоминает своего приятеля в «Записках из Мертвого дома».

Если Достоевский на каторге поменял многие свои взгляды, то по воспоминаниям современников Сергей Дуров не изменил своих революционных убеждений. После освобождения его направили рядовым в линейный батальон Петропавловска, но из-за проблем со здоровьем военную службу пришлось оставить. В 1857 году Дурову вернули дворянство и разрешили вернуться в столицу. После своего возращения из ссылки литературой практически не занимался.

Одним из примеров неизменившегося мировоззрения Сергея Дурова его стихотворение, обращенное к Наталье Дмитриевне Пущиной (жена декабриста Ивана Пущина). В её подмосковном имении Дуров жил некоторое время, возвратившись из Сибири. Это была уже совершенно другая эпоха с народниками, террористами и революционными организациями.

Н. Д. П-ОЙ (Н. Д. Пущиной)

Добро бы жить, как надо, - человеком!
И радостно глядеть на свой народ,
Как, в уровень с наукою и веком,
Он, полный сил, что день, идет вперед.

Как крепко в нем свободное начало,
Как на призыв любви в нем чуток слух,
Как десяти столетий было мало,
Чтоб в нем убить его гражданский дух...

Добро б так жить! да, знать, еще не время...
Знать, не пришла для почвы та пора,
Чтоб та нее ростки пустило семя
Народности, свободы и добра.

Но всё же мы уляжемся в могилы
С надеждою на будущность земли,
С сознанием, что есть в народе силы
Создать всё то, чего мы не могли.

Что пали мы, как жертвы очищенья,
Взойдя на ту высокую ступень,
О которой видели начатки обновленья
И чуяли давно желанный день!..

(1863 год)

Гумилев

Любая аналогичная статья о смертной казни и поэтах не может обойтись без Николая Гумилева (1886-1921). Он стал первым поэтом, которого осудили и расстреляли после прихода к власти большевиков. Официально причина казни: участие в «Петроградской боевой организации В. Н. Таганцева». Всего по этому делу было казнено больше 50 человек. Владимир Николаевич Таганцев — географ, ученый секретарь Российской академии наук, считался руководителем заговора.

Споры о заговоре идут до сих пор: был он или не был? Как и не установлено участие самого Гумилева в нем. Есть несколько распространённых версий, но ни одна из них не считается единственно верной. По одной из них, заговор все-таки существовал, но поэт в нем не принимал участие. Другая говорит, что всё придумали сотрудники ЧК в связи с Кронштадтским мятежом. Некоторые биографы и близкие к Гумилеву современники уверены в реальность «Петроградской боевой организации», в которой поэт активно участвовал.

Неизвестно место расстрела и захоронения Гумилева. Известны его последние перед казнью, нацарапанные на стене: «Господи, прости мои прегрешения, иду в последний путь! Николай Гумилев».

Свою смерть он предчувствовал еще в 1916 году. Тогда Гумилев известный всем поэт, женатый человек, которого считали бесстрашным исследователем экзотических мест планеты – о каком ощущение грядущей трагической гибели может идти речь. Эти пророческие строки вызывают дрожь: «Все он занят отливаньем пули, что меня с землею разлучит». Откуда он мог знать? Читая эти стихи мы еще раз убеждаемся в том, что некоторым большим поэтам дан дар настоящего предвиденья/предчувствия будущего.

Рабочий

Он стоит пред раскаленным горном,
Невысокий старый человек.
Взгляд спокойный кажется покорным
От миганья красноватых век.

Все товарищи его заснули,
Только он один еще не спит:
Все он занят отливаньем пули,
Что меня с землею разлучит.

Кончил, и глаза повеселели.
Возвращается. Блестит луна.
Дома ждет его в большой постели
Сонная и теплая жена.

Пуля, им отлитая, просвищет
Над седою, вспененной Двиной,
Пуля, им отлитая, отыщет
Грудь мою, она пришла за мной.

Упаду, смертельно затоскую,
Прошлое увижу наяву,
Кровь ключом захлещет на сухую,
Пыльную и мятую траву.

И Господь воздаст мне полной мерой
За недолгий мой и горький век.
Это сделал в блузе светло-серой
Невысокий старый человек.

(1916 год)

Павел Васильев: «Ты тяжела, судьба каменотеса»

Он Дальневосточный, Омский, Павлодарский… разные города хотели бы видеть среди своих земляков Павла Васильева. Многие статьи, опубликованные о поэте, имеют такие топонимы, вызванные почеркнуть географические особенности его биографии. Например, он «одним из самых ярких представителей омской плеяды» или «именно во Владивостоке состоялись первая публикация стихотворений 16-летнего юноши» и так далее.

Начал Павел Васильев (1910-1937) свой литературный путь ярко, публиковался в лучших изданиях страны и был принят коллегами по цеху. Варлам Шаламов встретил его в 1933 году и оставил воспоминание об этом, небольшой отрывок из него: «Гронский (тв. редактор газеты «Известия ВЦИК» - прим. ред.) уже начал печатать Васильева везде, и любая слава казалась доступной Павлу Васильеву. Слава Есенина. Слава Клюева. Скандалист или апостол — род славы еще не был определен. Синие глаза Васильева, тонкие ресницы были неправдоподобно красивы, цепкие пальцы неправдоподобно длинны».

Павла Васильева арестовывали трижды. Сначала в 1932 года по обвинению в принадлежности к контрреволюционной группировке литераторов «Сибирская бригада». Его приговорили к ссылке, но потом заменили на условный срок. Второй арест произошел в 1935 году, когда он был осужден за «злостное хулиганство. Срок отбывал в Рязанской тюрьме. В этом же году поэта исключили из Союза писателей. В третий раз Васильева арестовали в 1937 году. Он был приговорён Военной коллегией Верховного суда СССР к расстрелу по обвинению в принадлежности к «террористической группе», якобы готовившей покушение на Сталина. Расстрелян в Лефортовской тюрьме 16 июля 1937. Реабилитирован посмертно в 1956 году.

Среди стихотворений Павла Васильев для этой подборки выбрано «Сначала пробежал осинник…», отражающее сквозную тему природы и слабости человека по сравнению с ней. Оно было написано во время первого ареста автора. Тогда поэту удалось избежать смерти, но в этом тексте уже отчётливо прослеживается тревожное предчувствие будущей трагедии «с землёй сравнялся человек».

***

Сначала пробежал осинник,
Потом дубы прошли, потом,
Закутавшись в овчинах синих,
С размаху в бубны грянул гром.

Плясал огонь в глазах сажённых,
А тучи стали на привал,
И дождь на травах обожжённых
Копытами затанцевал.

Стал странен под раскрытым небом
Деревьев пригнутый разбег,
И всё равно как будто не был,
И если был - под этим небом
С землёй сравнялся человек.

(1932 год, Лубянка, Внутренняя тюрьма)

Автор статьи — Денис Балин

Мои стихи и другие тексты читайте в телгераме: t.me/denis_balin

https://denis-balin.livejournal.com/3820106.html

В мировой прокат вышел «Аватар-2: Путь воды» и вызвал неоднозначную реакцию зрителей. Целых тринадцать лет продержался Джеймс Кэмерон, чтобы наконец-то попытаться заработать полностью на франшизе и наплодить второсортных копий (впереди нас ждёт Аватар-3, Аватар-4…), которые вряд ли произведут революцию, просто очередная многосерийная вселенная со своими героями. Интрига вокруг выхода картины накалялась, всем впаривали красивые трейлеры и делились некоторыми подробностями. Всё ради того, чтобы зритель купил билет и окупил бюджет в сотни миллионов долларов. Да чего там скрывать, даже я ждал второй части, но это из той истории, когда говорят «верните мне мой (2007-й) 2009-й год». С одной стороны, хотелось возвращения старых героев из того времени, а с другой – пусть бы там и оставались. Так каким в итоге получился «Аватар-2»? Давайте разбираться.

Итак, что там по сюжету? С момента событий оригинального фильма проходит полтора десятилетия. Уже знакомый нам Джейк Салли (теперь уже вождь клана Оматикайя и легендарный воин) живёт с той самой Нейтири счастливой жизнью на Пандоре и, кажется, что не может сам поверить в своё счастье. В их семье растут два сына, дочь и ещё приёмная дочь Кири, родившаяся от аватара Грэйс Огустин (кто её отец непонятно, но мы это узнаем в остальных частях франшизы), а также «Паук» Майлз, человек по происхождению. Он – сын полковника Майлза Куоритча, родившийся на Пандоре, но из-за возраста неспособный отправиться на Землю в криосне. Такая вот сложная «Санта-Барбара» в мире фантастики. Но все друг друга любят и ценят. Это главное.

Первые нотки ностальгии, которые нам дарит режиссёр в самом начале фильма, сменяются кадрами возвращения землян. Эпоха стабильности и спокойствия сменяется очередным вторжением. Тут начинается развитие сюжета: бегство главного героя с семьёй на далёкие острова и их поиски главными злодеями. На островах они пытаются быть своими, учатся нырять, заводить новых друзей, а когда беда подходит к порогу их нового дома – дерутся за него. Убегать больше некуда. Но, впрочем, обойдёмся дальше без спойлеров. Мало ли вы ещё не смотрели. На этом наш небольшой трейлер окончен…. Или стоп, да я уже всё рассказал. Вот этот вот сюжетик растянут на три часа. Хотя по сути истории бы хватило на час или полтора. Получилось бы намного динамичнее. Да, я опустил некоторые детали, например, историю взросления подростков, проблему отцов и сыновей, сложные взаимоотношения детей в новой школе, их шалости и так далее. Всё это мелочи. Вокруг этого топчется история, которая приходит к финальной битве (как без неё?).

Уважаемые критики отмечают в сюжете отсылки к «Книге джунглей» Киплинга, находят роман «Моби Дик», аллюзии на «Титаник» и многое другое. Только вот обычному зрителю это зачем? Его надо развлекать, шокировать, удивлять. Этот приём с отсылками никак не оправдывает скучный и неоригинальный сюжет. Это какой-то постмодернизм. Они его слепили из того, что было. Я понимаю, когда весь этот интертекст присутствует в сильном произведении, которое не нуждается в таких подпорках, но в данном случае кроме этого интертекста в сюжете и нет ничего. Интересно, сколько стоил сценарий? Слабые диалоги, состряпанный сюжет из разных других произведений, самоповторы режиссёра… Восторги по этому поводу я не разделяю. Хочется назвать фильм очередной халтурой для заработка денег.

Режиссёр нас ничем не удивляет. Хотя, помните: «ваши ожидания – ваши проблемы». Неужели всё так плохо? Отдадим должное визуалу: очень красивый фильм. Да, новое племя, куда попадают главные герои, ничем необычным не впечатляет, но морской мир нарисован очень ярко и красочно. Видимо, самому Кэмерону не было дела до нарратива, ему главное, как зритель воспринимает картинку. Всё остальное значения не имело. Только этой работой будут восторгаться в основном специалисты. Где там обычному зрителю рассмотреть особые технологии подводной сьёмки и тому подобное. Меня документальные фильмы о подводном мире больше впечатляют, например, когда аквалангиста снимают на фоне кита. Дух захватывает. Ты этому веришь, поэтому что это жизнь, а тут – мультик. Кому вообще из зрителей есть дело, что для визуализации века героини авторы использовали subsurface scattering («подповерхностное рассеивание»). Возможно, это продвинет как-то западную киноиндустрию вперёд, но оно никак не добавляет значительных плюсов самому «Аватару-2».

Ладно, помимо красивой картинки, отмечу характеры персонажей. Каждый из них имеет свою небольшую сюжетную арку, свою индивидуальность. Каждый из них не пустое место. Они очень живые, и ты им действительно сопереживаешь. Так и должно быть в семейном фильме. Между тем он не лишён жестокости, есть несколько сцен, из-за которых категория «семейный» выбивается. Особенно в финале. Но не буду портить интригу.

Герои живут в таком масштабном мире, что ты поражаешься этому величию. Конечно, все участники не раскрыты полностью перед зрителем, но у нас много частей франшизы впереди, чтобы познакомиться с ними более детально. Джеймс Кэмерон создал удивительный фантастический мир, и это главное достоинство новой картины. Да, мы уже знакомы с Пандорой, но он ещё более расширил для нас планету и её многообразие. Ждём сериалы по Аватару, ещё более расширяющие наше представление обо всём этом. Я даже не сомневаюсь, что появятся альтернативные сиквелы (но дождёмся кассы фильма, сколько он соберёт в прокате, а там видно будет).

Наверное, я слишком негативно настроен к этому фильму (автор статьи зажрался), но есть с чем за эти годы сравнить. Впрочем, ничего интереснее на западе в 2022 не сделали. Да, это не фильм десятилетия, он затянут, скуп на сюжет и не раскрывает полностью историю, но за счёт красивой картинки выигрывает. Добавим к этому ностальгию, немного сентиментальных ноток, украсим всякими компьютерными технологиями – и блюдо от шеф-повара готово. С тревогой жду продолжения истории. Практика показывает, что бесконечные продолжения некогда популярных шедевров проигрывают оригиналу. Сможет ли нас удивить Кэмерон? Сомневаюсь, но надеюсь, что ошибусь.

https://denis-balin.livejournal.com/3819996.html

Привет! Мой любимый ЖЖ! Вот мне и 34! Когда я начал сюда писать мне было 19 лет! Как быстро бежит время) Этот год был для меня неожиданным. Он должен был стать знаковым: я победил на Первой мастерской молодых писателей от АСПИ (выходит моя книга стихов), получил премию Лицей и все призы форума молодых писателей России (Липки). Это очень важные для меня события и творческие этапы, но на фоне происходящего в стране и мире они теряются. Посмотрим, что будет дальше. Всех вас помню и люблю! Обнял!

https://denis-balin.livejournal.com/3819761.html

Читаем литературные журналы вместе со мной. Подготовил обзор самых интересных связанных с поэзией публикаций «толстых» литературных журналов, вышедших в октябре 2022 года.

«Новый мир»

В октябрьском номере журнала «Новый мир» опубликована статья Павла Успенского «Лагерные стихи Осипа Мандельштама»: «Для рецепции Мандельштама в культуре, для формирования мифа о нем важно, чтобы у поэта были последние стихи — стихи, которые воспринимаются и как предсмертные, и как долетевшие «оттуда», из кошмарного и запредельного мира ГУЛАГа».

В этом же номере рецензия под названием «Крайности, которые сходятся: две книги о "Слове о полку Игореве"» профессора филфака МГУ Андрея Ранчина на историко-филологическое исследование А. Н. Ужанкова «Слово о полку Игореве» и книгу А. А. Уткина «Магия и религия в «Слове о полку Игореве»: «Обе рассмотренные книги вопреки воле авторов доказывают, что «Слово о полку Игореве» – уникальный памятник, создатель которого никогда не будет найден и ключ к которому утерян. Сказанное не значит, что в «Слове…» нельзя ничего понять и что все попытки его интерпретации обречены. Непонимание и незнание тоже по-своему плодотворны: они указывают пределы нашим истолкованиям и побуждают задуматься, почему возникли эти преграды».

«Знамя»

В новом номере журнала «Знамя» рецензия Елены Зейферт, посвященная коллективной монографии «Восемь великих»: «Слово «великий» пафосно. Но как еще назвать выдающихся поэтов, превосходящих других своей художественной силой? Любой другой синоним либо недостаточен («знаковый», «выдающийся», «знаменитый», «крупный»), либо еще более патетичен («гениальный»). Однако проект Орлицкого, (вос)создающий корпус наиболее значительных новейших поэтов, свое шествие начал, собирает восторженные отклики и, конечно, косые взгляды (за них отдельное спасибо — стимулируют углублять, шлифовать, делать совершенной концепцию)».

В этом же номере можно прочитать рецензию Ольги Балла на книгу Алика Ривина «Вот придет война большая»: «Через шестьдесят с лишним лет Олег Юрьев впервые назовет Ривина — к тому времени забытого всеми, кроме разве переживших блокаду старых ленинградцев, и совершенно не прочитанного — одним из самых значительных поэтов своего времени, из тех, ради кого должна быть переписана история русской литературы XX века. (Давиду Самойлову, помнится, досталось от Юрьева как "второстепенному поэту эпохи Алика Ривина")».

В разделе «Переучет» статья Валерия Шубинского «Проблеск верхнего мира слепящий», посвященная публикациям поэзии в бумажной и электронной периодике 2022 года. Среди авторов подборок: Андрей Поляков, Александр Скидан, Юлий Гуголев, Екатерина Симонова, Сергей Круглов и Максим Глазун.

«Дружба народов»

В новом номере журнала «Дружба народов» публикуются записки поэта Алексея Алёхина «Проклятое ремесло». Пример афоризма от многолетнего редактора журнала «Арион»: «Стихи должны быть такими, чтобы в них хотелось возвращаться, как в полюбившийся дом или в меняющуюся по временам года живописную местность».

В этом же номере рецензия (https://magazines.gorky.media/druzhba/2022/10/muzyka-voln-otklik-iz-proshlogo.html) Николая Александрова «Музыка волн. Отклик из прошлого» на книгу Неола Рудина «Гул Москвы: Бессюжетные поэмы и другие произведения»: «Мир Неол Рудин видит как некое волнующееся, движущееся целое: волны истории, революции и катастрофы, смены дня и ночи, изменения в природе — это всё один живой организм. Почувствовать его пульс, колебания, его течение в самом себе — и есть главная задача».

«Звезда»

В октябрьском номере журнала «Звезда» публикуется статья Лады Пановой «Смерть Нерона» М. А. Кузмина как политический театр», посвященная 150-летию Михаила Кузмина: «Если обобщить все, что известно о двух советских десятилетиях Кузмина, то вырисовывается фигура интеллектуала не меньшего масштаба, чем Бунин — автор «Окаянных дней». Кузмин не давал заморочить себе голову ни внешне гуманной коммунистической повесткой большевиков, ни виной интеллигенции перед народом, ни харизмой Ленина или Сталина. Про сбывающуюся в России коммунистическую утопию он быстро понял главное: всеобщее равенство и братство декларируются на словах, а за этим вроде бы гуманистическим фасадом идет разгул революционного террора, устанавливается единовластие вождя, недостойного управлять страной, надвигаются варварство и хамство».

«Волга»

В новом номере журнала «Волга» рецензия Бориса Кутенкова «Ласковый бог ремейка» на книгу Олега Дозморова «Хорошие песни»: «Отталкиваясь от чужого слова, Дозморов иронизирует и над литературой, и над литературностью в себе. Постоянная интертекстуальная оглядка, отсылающая к Рыжему с его “я вычеркнул эту строфу”, разговор как бы заскобированный, со стороны литературы, может порой вызывать чувство неуместности: Дозморов сделал эту оглядку чертой своего фирменного стиля, и теперь важно не скатиться в самоповтор».

«Иностранная литература»

В новом номере журнала «Иностранная литература» публикуется эссе Сергея Гандлевского «Лед и пламень», посвященное Александру Пушкину: «Не странно ли, что такая огромная, малообжитая, вытянутая вдоль Полярного круга, нерасположенная шутить и озабоченная собственной исторической сверхзадачей страна выбрала своим олицетворением именно Пушкина, артиста по преимуществу, в придачу — мулата?! Казалось бы, в этой роли куда уместней Толстой или Достоевский с их жесткой системой взглядов — идейной вертикалью, если сбиться на нынешний политический язык. А не Пушкин, который, как черт от ладана, шарахался от утилитарного подхода к поэзии: принесения какой бы то ни было общественной пользы, учительства, исправления нравов — и руководствовался в творчестве исключительно гармонией и здравым смыслом».

В этом же номере статья Андрея Грицмана «Транслингвальная поэзия и авторский перевод»: «Существует множество примеров искусственного перевода поэзии переводчиками, которые хорошо знают язык академически, включая идиоматику языка, но которым недоступна парадигма иной культуры. Возможность создавать поэзию на неродном языке требует не только идеального знания двух языков, но, что более важно, пребывания в двух культурах, как бы расщепления, раздвоения личности».

«Кварта»

В разделе рецензий нового номера интернет-журнала «Кварта» статья Максима Алпатова «Микромир и природа подвешенных состояний» о книге Ольги Зондберг «Хризантемы крысе в подвал»: «…магия преображения знакомых вещей – далеко не единственный и даже не самый интересный вид магии в поэзии. Куда более ценной мне кажется способность поэзии говорить о том, чего не существует. Ещё не существует, уже не существует или вовсе никогда не существовало – но, тем не менее, оно ощущается на каком-то сложно выразимом уровне. Именно этим новая книга Зондберг отличается от трёх предыдущих – смещением фокуса с объектов в кадре на то, что в кадр не попадает».

Продолжает рубрику рецензия Ольги Балла «Ангел в ангеле стоит» на книгу Андрея Таврова «Прощание с Кьеркегором: вариант единицы»: «Стихи, собранные в новую книгу Андрея Таврова (и разделённые там на две различно организованные части: «Римский дрозд» и собственно «Прощание с Кьеркегором», цикл, собранный из стихотворений и «речитативов» и представляющий собой, по словам автора, цельную «Единицу текста», отсюда и подзаголовок книги – «вариант единицы»), – поэзия, которая старается не быть поэзией, – по меньшей мере, в традиционном понимании таковой: как разновидностью литературы, – выйти за собственные пределы».

https://denis-balin.livejournal.com/3819409.html

Вы тоже ждали новый роман нашего всего или вернее Виктора «Пустоты» Олеговича? Тогда наливайте себе чего-нибудь по собственному вкусу и давайте его обсудим.

Чем сильнее ощущался зуд в руках Шуфутинского, борющегося с желанием разорвать календарное лето, тем больше росла интрига – выпустит ли Пелевин новый роман и что он в нём скажет. Давно так не ждали нового слова нашего таинственного пятипалого затворника. С коронавирусом он опоздал, а тут за двенадцать месяцев еще столько событий произошло и инфоповодов. К тому же в 2022 году у него юбилей – 60 лет. В какой-то момент даже появилась информация, что книги не будет, а выйдет собрание сочинений в красивой обложке. Как же так – подумали мы – неужели певец конца карбоновой эры право имеет так поступить? Ведь если нового романа нет, то всем позволено тыкать в автора нежеланием спасать наших критиков от скуки. И не деньги, главное, нужны ему, как другое… Это все знают, вот и надеются, что Пелевин снизойдёт и всё происходящее обсмеет и объяснит.

Вы, наверное, всё ждёте, когда же от мемов и цитат из Достоевского автор статьи, наконец, перейдёт к сути романа? Но, именно таким он и получился – затянутым и многословным. В нём есть всё то, что любят адепты свидетелей пелевинского слова: намеки и полунамеки, вордплеи и отсылки, утопия и антиутопия, фантастика и не «новый» реализм, Толстой, Достоевский и Будда. Его приемы хорошо известны и привычны, но в этом романе есть и обращение самого писателя ко всем читателям (или читательницам, о которых он постоянно упоминает). Вдруг, в какой-то момент, Виктор Олегович обращается к каждому из нас, а не только к литературным критикам, но об этом позже.

Давайте не будем далеко уходить от традиционной рецензии на книгу и немного поговорим о нарративе. Итак, перед нами сиквел прошлого сборника Пелевина «Трансгуманизм Inc». Следуя за сериальной традицией, наш известный в широких кругах постмодернист берет одного из самых удачных героев прошлого произведения и делает по нему полнометражный фильм. Название он получил – «KGBT+». Несмотря на присутствие тут аллюзии на аббревиатуру ЛГБТ, оно расшифровывается иначе и содержит сценическое имя главного героя Кея, который является своего рода поэтом-рэпером описываемого времени. Он вбойщик, транслирующий на аудиторию смыслы и ощущения под специально подобранный бит.

События происходят в эпоху green power, где главенствует партия сердобол-большевиков, «Открытый мозг», корпорация Transhumanism Inc. и вечная элита, чьи мозги продолжают функционировать в баночном бессмертии. Обыватели же живут в «нулевом таере» и обслуживают всю эту братву. Главная их цель накопить на банку и спасти свой мозг от смерти.

Предвещает основные события книги небольшая повесть «The Straight man. Дом Бахии», где главный герой – японский военный времен Второй мировой войны. С этого начинается история самого Кея, потому что он является воплощением этого японского офицера, участвовавшего в военном индийском походе. Этот японский военный знакомится с местным монахом и погружается в учение Большой Колесницы и познает тайны перерождения. В общем, начинается излюбленный пелевинский буддистский аттракцион.

Вторая часть «The Late Man. KGBT+» посвящена как раз вбойщику Кею и его музе Герде. Мы читаем рэперские мемуары, написанные частично в тюрьме и после попадания в банку. Это его «практическое пособие по жизненному успеху».

Примерно так выглядит фон для затянутых философствований, анализу андерсеновской «Снежной королевы», а в качестве саундтрека звучит песня The Beatles “Let it be” и ремиксы Бетховена. Кого только нет в этом разворачивающем фарсе: свидетели Бога, который вернулся на земле в качестве Жан-Поля Бельмондо, есть илонмаскеры. Даже про отмену великой культуры наш писатель не забыл. Сидящего в тюрьме Кея постоянно унижают и бьют образы русских классиков и героев прошлого: Чехов, Толстой, Гагарин, Чайковский. Особенно жесток маршал Жуков. В этом мире находятся люди, которые «верят, что стоит запретить всех остальных, и кто-то начнет всасывать их говнопродукт». Такой пелевинский набор актуалочек, балансирующий между новостной повесткой и метафизикой.

Куда всё это приходит? Правильно. Как обычно и бывает в романах Пелевина всё приходит в пустоте или более точно в «ничто». Бедные критики устали уже раз за разом писать об этом. Если же пересказывать сюжет романа простыми словами, то это такая стёбная история успеха парня-сироты из девяностых, который нашел продюсера, стал его любовником, выбился в люди, заработал много денег, а потом его подставили и посадили в тюрьму, где он всё понял про этот мир и написал всё, что о нём думает.

Пелевин сварганил очередной «духовный бутерброд». Написал то, что умеет, потому что «всякое время выбирает своих певцов», а его «…специфический голос вряд ли сможет взять нужную сегодня ноту. Ну не поется мне про ветрогенезис и конницу. Господь не дает силы и огня». Вот эта финальная искренность вбойщика Виктора Пелевина и подкупает. Последние главы книги посвящены разговору с читателем и хейтерами (или это одно и тоже?). Устами главного героя Виктор Олегович говорит о гуманизме, пытается нас утешит и в очередной раз напоминает, что надо жить в «сегодня».

В романе нет никаких предсказаний и ответов, это просто прогулка по виртуальной аллее автора, находящийся между ничем. Его медитация, а не антология русской жизни. Поэтому ждать от него энциклопедий и эпопей не стоит. Пусть этим занимаются другие. Но ты можешь взять его очередной роман и занять пару вечеров (в этом и утешение). Во времена нестабильности, хотя бы Пелевин стабилен.

Между тем, этот монолог автора самое живое, что есть в книге, он действительно подкупает. Складывается ощущение, что Пелевин на мгновение высовывается из-за облака и говорит со своим читателем без лишних понтов и намеков, по-домашнему, словно дедушка, делящийся своим жизненным опытом перед внуками. Поэтому подкупает не то, о чем он говорит, а то, как говорит.

Совет от дедушки Пелевина на все времена прост: не надо искать покоя, гнаться за властью, желать свободы или неволи. Ты должен видеть то, что видишь, слышать то, что слышать, ощущать то, что ощущаешь. Жить в этом сейчас на пути в ничто.

Пользуясь случаем, хочу поздравить вас, Виктор Олегович, с юбилеем, потому что юбилей — это просто юбилей, а поздравление — это просто поздравление.

Денис Балин

https://denis-balin.livejournal.com/3819093.html

За последние четыре года в России были переведены романы «Метла системы» (1987) и «Бесконечная шутка» (1996), рассказы и эссе американского писателя Дэвида Фостера Уоллеса. Думаю, недолго ждать появления на русском и его последнего романа «Бледный король», который остался недописанным.

Почему именно сейчас? Возможно, это очередной аналог хайпового заграничного шоу, которым решили накормить российского зрителя читателя?

В маркетинговой стратегии Уоллес так и подается — самый главный писатель США рубежа тысячелетий. Надо обязательно покупать и читать (в книжном роман стоил 1600 рублей). Когда первый тираж «Бесконечной шутки» раскупили, то некоторые предприимчивые читатели стали продавать книгу в интернете по 7–9 тысяч рублей. Бесконечное безумие общества потребления. Но это не упрек отечественному книгоизданию – культ нового «Улисса» появился в тех же США еще до выхода «Бесконечной шутки», поскольку публиковались отрывки, а с ними возникали ожидания.

Творческое наследие писателя невелико: два с половиной романа, несколько эссе и сборников новелл. Значение для российского читателя неочевидно. Тем более в Россию сначала пришел его культовый статус, а потом уже тексты.

Однако популярность не тот фактор, который должен отталкивать, – она все-таки на чем-то основывается.

Так зачем нам Дэвид Фостер Уоллес?

В центре романа «Бесконечная шутка» находится человек, текст обращен к нему, к самой человеческой жизни. Ни многостраничные описания происходящего в голове наркомана после отмены тяжелых наркотиков, прячущегося в общественном туалете, ни подробностей игры в теннис не вызывают отторжения или скуки. Нужно привыкнуть к этому медленному, детальному стилю, который постоянно меняется от эпизода к эпизоду, то ускоряясь, то замедляясь, и говорит разными голосами. Читатель может получить настоящее удовольствие от художественного слова и формы, потому что это очень увлекательная книга, которая удерживает твое внимание деталями, героями, сюжетами.

Уоллес — это стиль и форма. Даже на физическом уровне, когда ты просто берешь книгу в руки. Идея многостраничного романа сама по себе большой проект, который можно считать косвенным противопоставлением постмодернизму (изначально писатель планировал сделать роман на 600 страниц объемнее (1700), но в издательстве его убедили в необходимости сокращений).

Уоллес предоставляет широкий простор для интерпретаций и аллюзий. У него присутствует тотальная игра постмодернизма со всем и вся, коллажность, перевод нашей реальности в систему знаков и так далее. Мегавселенная нарративов Уоллеса похожа на мегавселенную Томаса Пинчона: они оба пытаются расширять границы, и это требует огромного количества персонажей, характеров. Но он не следует за Пинчоном, а использует его наработки в качестве приемов. Поэтому книгу часто можно найти в списках лучших постмодернистских романов, хотя на самом деле она стремится преодолеть его. Уоллес много берет у постмодернизма, но подходит к нему с человеческим лицом, не отрицая его, а используя в качестве одного из инструментов. А в том, что «книгу-убийцу постмодерна» в англоязычной критике называют одной из лучших книг направления, есть особая ирония…

В моем субъективном представлении один из главных героев книги и есть постмодернизм, а второй – метамодернизм. Хэл Инканденца, вундеркинд, спортсмен, с выдающимися лингвистическими способностями, скатывается в безумие (чем не аналог постмодернизма?), а Дональд «Дон» Гейтли, грабитель и наркоман, долгое время находившийся на самом дне, попадает в реабилитационный центр и все-таки находит свой путь к свету и новой жизни (чем не метамодернизм?).

Структура книги сама по себе метафора метамодернистских колебаний: ты постоянно должен обращаться к примечаниям в конце книги и возвращаться обратно, осциллировать между противоположностями. Из этого же возникает метафора игры в теннис, причем ты сам выбираешь – ловишь ли подачи от автора или становишься мячиком для игры… Шутка «Бесконечной шутки» в том, что действительно не хочется, чтобы она заканчивалась.

Но, мне кажется, роман к нам опоздал. Слишком поздно его перевели. Спустя несколько десятилетий после выхода он смотрится запоздалым приветом из прошлого. У нас за это время выросла своя литература, обращенная к человеку (Роман Сенчин, Дмитрий Данилов, Кирилл Рябов, Андрей Рубанов, Александр Пелевин и другие). Впрочем, это не отменяет того, что перед нами большая литература.

Ведь хотя Уоллес к нам и опоздал, культ постмодернизма продолжается. Он напоминает жуткие семейные фотографии из прошлого, когда родственники наряжали трупы и делали с ними снимки на память. Если из литературы постмодернизм уходит, то в других областях нашей жизни существует по инерции. Весной-летом 2022 года мы могли наблюдать за постмодернистской игрой мировых массмедиа, политическим маразмом одних стран и предрассудками других, виртуальным безумием и тем, как утвердившаяся у нас за несколько десятилетий «западная» цивилизация вдруг из части повседневного быта превратилась в нечто враждебное. «Заокеанское общество развлечения», подсадившее значительную часть населения планеты на свой контент, показывается Уоллесом в романе со многих ракурсов. Это политическая сатира, где в одно государство объединяются Канада, США и Мексика (Объединенные Американские Нации, или ОНАН), а правит этим всем президент Джентл, страдающий обсессивно-компульсивным расстройством. Это корпорации, выкупающие названия года, так появляется Год Шоколадного Батончика «Дав», Год Чудесной Курочки «Пердю» и так далее. Это невозможное количество аббревиатур. Это зависимости, поглощающие личность. Но дело тут не только в сатире. Уоллес пишет о том, как остаться человеком в этом стремительно меняющимся мире технологий, фейков, огромного потока информации, новых соблазнов. Он говорит о нас и поэтому остается актуальным, а многовекторность его метавселенной способствует медленному устареванию. Дэвид Фостер Уоллес нам нужен для того, чтобы в очередной раз погрузиться в пространство большой литературы – и понять что-то о нас самих.

Денис Балин для «Легкой кавалерии» журнала «Вопросы литературы»

https://denis-balin.livejournal.com/3818759.html

За последние четыре года в России были переведены романы «Метла системы» (1987) и «Бесконечная шутка» (1996), рассказы и эссе американского писателя Дэвида Фостера Уоллеса. Думаю, недолго ждать появления на русском и его последнего романа «Бледный король», который остался недописанным.

Почему именно сейчас? Возможно, это очередной аналог хайпового заграничного шоу, которым решили накормить российского зрителя читателя?

В маркетинговой стратегии Уоллес так и подается — самый главный писатель США рубежа тысячелетий. Надо обязательно покупать и читать (в книжном роман стоил 1600 рублей). Когда первый тираж «Бесконечной шутки» раскупили, то некоторые предприимчивые читатели стали продавать книгу в интернете по 7–9 тысяч рублей. Бесконечное безумие общества потребления. Но это не упрек отечественному книгоизданию – культ нового «Улисса» появился в тех же США еще до выхода «Бесконечной шутки», поскольку публиковались отрывки, а с ними возникали ожидания.

Творческое наследие писателя невелико: два с половиной романа, несколько эссе и сборников новелл. Значение для российского читателя неочевидно. Тем более в Россию сначала пришел его культовый статус, а потом уже тексты.

Однако популярность не тот фактор, который должен отталкивать, – она все-таки на чем-то основывается.

Так зачем нам Дэвид Фостер Уоллес?

В центре романа «Бесконечная шутка» находится человек, текст обращен к нему, к самой человеческой жизни. Ни многостраничные описания происходящего в голове наркомана после отмены тяжелых наркотиков, прячущегося в общественном туалете, ни подробностей игры в теннис не вызывают отторжения или скуки. Нужно привыкнуть к этому медленному, детальному стилю, который постоянно меняется от эпизода к эпизоду, то ускоряясь, то замедляясь, и говорит разными голосами. Читатель может получить настоящее удовольствие от художественного слова и формы, потому что это очень увлекательная книга, которая удерживает твое внимание деталями, героями, сюжетами.

Уоллес — это стиль и форма. Даже на физическом уровне, когда ты просто берешь книгу в руки. Идея многостраничного романа сама по себе большой проект, который можно считать косвенным противопоставлением постмодернизму (изначально писатель планировал сделать роман на 600 страниц объемнее (1700), но в издательстве его убедили в необходимости сокращений).

Уоллес предоставляет широкий простор для интерпретаций и аллюзий. У него присутствует тотальная игра постмодернизма со всем и вся, коллажность, перевод нашей реальности в систему знаков и так далее. Мегавселенная нарративов Уоллеса похожа на мегавселенную Томаса Пинчона: они оба пытаются расширять границы, и это требует огромного количества персонажей, характеров. Но он не следует за Пинчоном, а использует его наработки в качестве приемов. Поэтому книгу часто можно найти в списках лучших постмодернистских романов, хотя на самом деле она стремится преодолеть его. Уоллес много берет у постмодернизма, но подходит к нему с человеческим лицом, не отрицая его, а используя в качестве одного из инструментов. А в том, что «книгу-убийцу постмодерна» в англоязычной критике называют одной из лучших книг направления, есть особая ирония…

В моем субъективном представлении один из главных героев книги и есть постмодернизм, а второй – метамодернизм. Хэл Инканденца, вундеркинд, спортсмен, с выдающимися лингвистическими способностями, скатывается в безумие (чем не аналог постмодернизма?), а Дональд «Дон» Гейтли, грабитель и наркоман, долгое время находившийся на самом дне, попадает в реабилитационный центр и все-таки находит свой путь к свету и новой жизни (чем не метамодернизм?).

Структура книги сама по себе метафора метамодернистских колебаний: ты постоянно должен обращаться к примечаниям в конце книги и возвращаться обратно, осциллировать между противоположностями. Из этого же возникает метафора игры в теннис, причем ты сам выбираешь – ловишь ли подачи от автора или становишься мячиком для игры… Шутка «Бесконечной шутки» в том, что действительно не хочется, чтобы она заканчивалась.

Но, мне кажется, роман к нам опоздал. Слишком поздно его перевели. Спустя несколько десятилетий после выхода он смотрится запоздалым приветом из прошлого. У нас за это время выросла своя литература, обращенная к человеку (Роман Сенчин, Дмитрий Данилов, Кирилл Рябов, Андрей Рубанов, Александр Пелевин и другие). Впрочем, это не отменяет того, что перед нами большая литература.

Ведь хотя Уоллес к нам и опоздал, культ постмодернизма продолжается. Он напоминает жуткие семейные фотографии из прошлого, когда родственники наряжали трупы и делали с ними снимки на память. Если из литературы постмодернизм уходит, то в других областях нашей жизни существует по инерции. Весной-летом 2022 года мы могли наблюдать за постмодернистской игрой мировых массмедиа, политическим маразмом одних стран и предрассудками других, виртуальным безумием и тем, как утвердившаяся у нас за несколько десятилетий «западная» цивилизация вдруг из части повседневного быта превратилась в нечто враждебное. «Заокеанское общество развлечения», подсадившее значительную часть населения планеты на свой контент, показывается Уоллесом в романе со многих ракурсов. Это политическая сатира, где в одно государство объединяются Канада, США и Мексика (Объединенные Американские Нации, или ОНАН), а правит этим всем президент Джентл, страдающий обсессивно-компульсивным расстройством. Это корпорации, выкупающие названия года, так появляется Год Шоколадного Батончика «Дав», Год Чудесной Курочки «Пердю» и так далее. Это невозможное количество аббревиатур. Это зависимости, поглощающие личность. Но дело тут не только в сатире. Уоллес пишет о том, как остаться человеком в этом стремительно меняющимся мире технологий, фейков, огромного потока информации, новых соблазнов. Он говорит о нас и поэтому остается актуальным, а многовекторность его метавселенной способствует медленному устареванию. Дэвид Фостер Уоллес нам нужен для того, чтобы в очередной раз погрузиться в пространство большой литературы – и понять что-то о нас самих.

Денис Балин для «Легкой кавалерии» журнала «Вопросы литературы»

https://denis-balin.livejournal.com/3818759.html

Подготовил обзор самых интересных поэтических публикаций мая.

Новый мир

В майском номере журнала Виктор Осипов пишет о трех стихотворениях Александра Пушкина «Аквилон», «Арион», «Туча», которые, по мнению автора, составляют некий триптих, а содержание первых двух стихотворений отнюдь не исчерпывается стремлением поэта отозваться на Декабрьское восстание 1825 года, как было принято считать в советском литературоведении.

В разделе "Литературоведение" помещены две статьи, посвященные стихотворениям Осипа Мандельштама, которые давно вошли в состав классики русской литературы: «Стихи о Сталине» и «Стихи о неизвестном солдате». Так, Глеб Морев приходит к заключению, что вошедший в 70-е годы в наш обиход текст «Оды» («Стихи о Сталине») следует считать во многом «плодом редакторского творчества Н. Я. Мандельштам, поэтому восстановленный авторский текст требует нового прочтения. Ирина Сурат рассматривает «Стихи о неизвестном солдате» как попытку Мандельштама «стать поэтом для народа, разделить его социальный идеал и писать стихи, имеющие «социальное влияние». Однако уникальный поэтический дар оказался сильнее этих интенций.

В поэтическом разделе представлены подборки стихотворений Наталии Черных «Синдром Кассандры», Яны Савицкой «Словарная статья», Евгения Стрелкова «Речная речь», Андрея Анпилова «Луч полустанка», Владимира Аристова «Чужое слово ''весна''» и Владимира Салимона «На точильном кругу».

Знамя

В новом майском номере журнала «Знамя» Ольга Балла пишет о книге Веры Калмыковой «Творцы речей недосказанных. О поэтах рубежа XX–XXI веков»: «Природа поэзии тем яснее, чем различнее материал, на котором она рассматривается. Каждый из героев книги, по мысли Калмыковой, делает для осуществления этой природы нечто важное. (Интересно, что социальные позиции героев автору принципиально неважны, отчего становится возможным рассматривать под одной обложкой, в одном интонационном ключе, скажем, Михаила Айзенберга и Станислава Минакова. Важно единственно то, как каждый из них работает со словом)».

В разделе рецензий Лев Соболев отмечает книгу Романа Лейбова и Александра Осповата «Стихотворение Федора Тютчева “Огнем свободы пламенея…”: Комментарии»: «…стихотворение Тютчева, избранное предметом монографии, занимает «периферийное место в тютчевском корпусе», но это первый опыт политической лирики поэта, изучению которого авторы посвятили много лет: книга Александра Осповата «Как слово наше отзовется…» (о первом сборнике Тютчева) вышла в 1980 году, а магистерская диссертация Романа Лейбова была защищена в 1992-м (докторская, тоже посвященная Тютчеву, — в 2000-м); первый абрис этой книги обнаруживается в докладе Ал. Осповата «Послание Тютчева автору “Вольности” и дело Лувеля» (Тезисы конференции «Великая французская революция и пути русского освободительного движения». Тарту, 1989).

Есть два способа писать о стихах: не выходя за пределы текста, как это блестяще делал М.Л. Гаспаров, и помещая стихотворение в большой политический, идейный и литературный контекст. Опыт такого рода и представлен книгой Р. Лейбова и Ал. Осповата».

Борис Кутенков рецензирует книгу Ирины Роднянской «Книжная сотня»: «В этой книге Максим Амелин назван «молодым еще, по нынешним понятиям, но уже всеми замеченным поэтом», а Дмитрий Данилов — представителем «племени не только младого, но и малознакомого». Нет, не пугайтесь: с критической адекватностью и памятью у нашего автора все более чем в порядке, и приведенные цитаты относятся к рецензиям 2000 и 2006 годов соответственно. В сборник вошли избранные работы Ирины Бенционовны Роднянской с 2000 по 2015 год. В 1999-м, по ее словам, жанр «Книжной полки» возник в «Новом мире» с подачи Кирилла Кобрина и дал ей определенную степень рецензионной свободы — к этому времени относится новый для нее опыт в жанре «малоформатной критики». А заканчивается все 2015-м — этим годом датировано авторское послесловие. Тогда Ирина Бенционовна переключилась на словарную работу, не менее важную и сейчас увлекающую критика более, чем вылазки в современность».

Анна Нуждина пишет о книге Владимира Гандельсмана «Велимирова книга»: «На первый взгляд кажется, что книга выпадает отовсюду: и из современных контекстов, и из популярных поэтических практик. Сейчас господствует мода на автофикшн в прозе и на полное совпадение поэта и лирического героя в поэзии, на бытописание, доходящее до хроникерства, на натурализм — в общем, на все, чего в «Велимировой книге» нет. Опирающаяся на материалы столетней давности, героем своим назначающая не обыкновенного человека, а полумифического Велимира, одержимого теорией чисел и идеями космизма, эта книга выглядит будто бы даже несколько устаревшей.

И вместе с тем невероятно смелой, экспериментальной — нехарактерное для эпохи, даже если оно как бы не совсем «новое», все равно способно вызвать оторопь. Полная и последовательная реализация принципов, заложенных поэтами-модернистами, сейчас часто отвергается — ведь поэзия за сто лет усовершенствовала инструментарий, и прямой последователь Хлебникова, как кажется, должен бы проиграть в борьбе за «свежесть и новизну» условному последователю Драгомощенко».

Здесь же можно найти статью Андрея Рослого о сборнике стихотворений Сергея Стратановского «Человек асфальта»: «Сборник стихотворений Сергея Стратановского привлекает внимание и объемом, и размахом: на более чем ста восьмидесяти страницах — произведения, написанные в период с 1968 по 2018 год. Это ровно полвека поэзии одного из весьма значительных авторов современности: Стратановский, который стал официально печататься с девяностых, но поэтический отсчет ведет с андеграундных шестидесятых-семидесятых, — лучшая иллюстрация того, как живет во времени поэтическая традиция.

Интересна концепция издания. Учитывая, что представленное в прошлом году избранное уже не первое (в 2019 году свет увидел еще более масштабный «Изборник»), в «Человеке асфальта» явлен все же не opus magnum. Больше всего хочется сравнить эту книгу с отчетным концертом, на котором собрано самое характерное, показательное и любимое».

В поэтическом разделе представлены: Бахыт Кенжеев («Четырнадцать соседей — и никто…»), Юрий Ряшенцев («Вновь пушки чугуном по камушку»), Григорий Кружков («Разговорчики в строю»), Борис Пейгин («Это слово пьянее рома») и Александр Страхов («Лицо в толпе»).

Урал

В майском номере журнала «Урал» можно найти статью Сергея Эрлиха «Как Онегин стал Евгением: Следует ли пушкинистам игнорировать дилетантов?»: «…позиция дилетанта имеет, пусть профессионалам это покажется абсурдным, ряд преимуществ. Он независим как от иерархических отношений, присущих научным корпорациям, так и от идеологического давления тех, кто «заказывает музыку», а именно государства и различного рода «спонсоров», которые влияют на выбор тем и источников, методов и цитируемых авторов, на стиль изложения и, в результате, на выводы наших исследований. Тому, кто станет утверждать, что все перечисленное осталось в советском прошлом, а у них на кафедре/на факультете/в университете царит полная свобода творчества, могу порекомендовать, например, исследования П. Бурдье о роли «символического капитала» в среде «новых мандаринов». Да, сегодня наши тексты не калечит главлитовская цензура, но автоцензура («сама, сама, сама…») по-прежнему начеку. Дилетант свободен от ограничений, накладываемых научными корпорациями и финансированием науки. Это порой позволяет увидеть нечто существенное, остающееся за пределами профессиональных точек зрения».

В разделе критика публикуется рецензия Артема Комарова на книгу Сергея Попова «Вся печаль»: «Неведомый кто-то запускает воздушный шарик — он взлетает высоко в небо: сначала он летит где-то над Воронежем, потом парит северо-западным ветром в сторону Москвы, а затем теряется где-то высоко, за неведомой глазу пеленою облаков. Так бы я изобразил авторский принцип поэзии Сергея Попова. Что-то невесомое, вне законов земного тяготения явлено в этих стихах».

В традиционной рубрике журнала «Слово и культура» поэты отвечают на вопрос о своём «предназначение»:

Иван Плотников: «Предназначение поэта, на мой взгляд, в том, чтобы напоминать всем и всему, что в мире всегда есть кое-что еще, кроме. Это «кроме» будет меняется со временем, различаться в зависимости от общества, политической или любой другой системы, а то, о чем говорит поэт, неизменно. Зачем это нужно? Для того, чтобы счастливее жить. Я думаю, это и есть свобода, которую предлагает поэт. Пророчество поэзии, как мне кажется, заключается в том, что поэт говорит не о том, что будет, а о том, что есть всегда, просто этого еще не заметили. В общем-то в моменте, когда ты замечаешь и понимаешь что-то такое, во многом и проявляется вдохновение, эвристичность. Гармония — результат этого, поскольку картина мира словно дополняется и становится более отчетливой».

Анастасия Волкова: «Я, к сожалению, не знаю, в чем предназначение поэта. Создание поэзии само происходит, как и вдохновение».

В поэтическом разделе представлены Мария Леонтьева («Поющий прах»), Алексей Дьячков («На последней странице учебника»), Ирина Колесникова («Поэтическая подборка 37 размера») и Лаборатория современной поэзии.


Самарская Лука

Стальные, каменные, важные
Над Волгой были облака.
Качались зонтики бумажные,
Венчая горы из песка.

Взлетали, заплетаясь, волосы,
Мерцали точки — по одной.
По небу разметало полосы
От самолётов. Путь речной —

Плеск шатких волн, воды дыхание.
Черна Самарская Лука.
И заполняют расстояние
Растаявшие облака.

(Мария Леонтьева)

Звезда

В майском номере журнала «Звезда» публикуется рецензия А.П. на книгу Артема Скворцова «Но мир мой ширится, как волны…»: «…стоит ли строить новые вымыслы? Тут мы уже конструкции Артема Скворцова пытаемся анализировать — о том как «аукается» Ходасевич в следующей за ним поэзии, в последующих генерациях поэтов. Это, на мой взгляд, наиболее зыбкая часть исследований, представленных в книге.

Наверное, можно и нужно сравнивать конкретные белые стихи Ходасевича и Тарковского — и похоже, то стихотворение, которое сравнивается («Полевой госпиталь»), действительно написано с оглядкой на предшественника. Но стоит взять лучшие рифмованные вещи этих поэтов — и общего практически мы не отыщем. Химические следы влияния, не более того. Но так, в сущности, и должно быть».

В разделе «Уроки изящной словесности» публикуется статья Александра Жолковского «К поэтике концовок онегинской строфы»: «Сколько себя помню, я всегда восхищался этим двустишием — изящным, ироничным, до наглядности убедительным и при всем том загадочным:

И Ленский пешкою ладью
Берет в рассеяньи свою.

Но разгадкой его совершенств не заморачивался, полагая, что все давно проделано профессиональными пушкинистами, к коим не принадлежу.

Впрочем, взявшись в последние годы задавать аспирантам задачки по поэтике, я пару раз порывался подсунуть им и эту, но спохватывался, что решения-то нет и у меня самого, и тогда пробовал над ним задуматься. Но без напряга: в комментарии не заглядывал, да и самый стишок всерьез не препарировал; просто перед сном вертел в голове, смутно надеясь, что загадка разрешится сама собой. Пока однажды и правда не проснулся с каким-никаким решением, удивившим меня своей незамысловатостью.

Тогда, чтобы сверить его с ответом, известным науке, я обратился к авторитетным источникам и обнаружил, что двух отечественных комментаторов, Н. Л. Бродского и Ю. М. Лотмана, мое любимое двустишие не заинтересовало, а заокеанскому Набокову послужило прежде всего поводом напомнить о своем шахматном превосходстве над классиком. Как ни странно, великолепная кода этой онегинской строфы, оказавшаяся очень популярной у пишущих о шахматах и, шире, о спорте (достаточно погуглить ее первую строку в Сети), практически не привлекла внимания пушкинистов и стиховедов».

В разделе «Эссеистика и критика» можно прочитать статью Андрея Арьева «Сцена у фонтана»: «Нервы заставляли Иосифа сопротивляться, противостоять всему, что без его ответного влечения к нему приближалось. Взяв на вооружение его лексику, скажем: он жил в состоянии, будто его все время гладят против шерсти. Это сравнение вернее опишет его мироощущение, чем попытка извлечь из него какую-либо философскую систему. Системы нет, но его поэзия, несомненно, наполнена философским стремлением к созерцанию сущностей. Слово «метафизика» не сходит у него с языка».

В поэтическом разделе представлены Игорь Куберский, Светлана Кекова, Алина Митрофанова и Иван Коновалов.


Облака

Посмотри, эта жизнь, она так коротка,
Она так беспокойно длинна.
Впереди — тишина, позади — тишина,
А внутри облака, облака.

Поезд едет одну бесконечную жизнь,
А приедет в кромешную ночь.
Бесконечные будни о чем-то дрожит
Лист, готовый сорваться. Точь-в-точь

Как и я, этот лист. Ты над ним будешь — Бог,
Вот судьба моя — повелевай!
Но тебя отвлечет вековечный звонок,
Чахлый кофе, неверный вайфай…

Поезд тронется в путь, я же тронусь умом,
В ожиданье осенних ветров,
Здесь, на дереве, строго на месте своем,
В тишине облаков, облаков.

(Алина Митрофанова)

Нева

В майском номере журнала «Нева» публикуется рецензия Елены Севрюгиной на книгу Веры Зубаревой «Между омегой, альфой и Одессой: Трамвайчик-2»: «Очень трудно, практически невозможно написать о любимом городе так, чтобы «болело» каждое слово, каждая строка написанного. Но Вере Зубаревой это удалось, и тем ценнее кажется этот опыт урбанистического посвящения, который, по словам Евгения Голубовского, «должен целиком, как мегатекст, входить в антологии об Одессе». «Трамвайчик-2» — глубоко личная история, даже исповедь. Композиционно книга выстроена так, что каждый ее раздел посвящает нас во все новые подробности большой человеческой трагедии».

В разделе «Критика и Эссеистика» помещены главы из книги «Сближения» Сергея Слепухина под названием «О русском поэтическом натюрморте»: «Натюрморт — повествование о том, что связывает внешнее с внутренним, плоть — с оболочкой, силу — с уязвимостью. На большинстве картин внутренняя энергия «пробивается» сквозь монументальные массы, придает видимому спокойствию выразительность. Вот и Заболоцкий в поэтических опытах старается неизмеримо расширить границы пластики, растворить предметы в окружающей среде, мечтает о беспредельной свободе. Границы его объемов колеблются, вибрируют, нарушают архитектонику, композиция закономерно утрачивает ощущение цельности, фрагмент целого мыслится как законченное произведение. Натюрморт Заболоцкого — вывесочная лихая «зазывность», изобилие купеческой лавки и праздничного стола, тот самый «звон», о котором всякий раз мечтал Илья Машков, когда брался писать самовар».

Дружба народов

В майском номере журнала «Дружба народов» можно найти воспоминания о встречах и разговорах с Наумом Коржавиным Владимира Торчилина: «У кого-то мне довелось читать, что Коржавин был критически настроен по отношению к другим поэтам и редко кого хвалил. Думаю, это очень поверхностное суждение. За почти 40 лет нашего регулярного общения я этого не заметил. Может, тот автор просто попал под горячую руку. А на деле Коржавин не просто великолепно знал поэзию, но и восторженно — другого слова не подберу — относился к удачным строчкам разных, даже не самых знаменитых поэтов».

В поэтическом разделе номера представлены Сергей Попов («Срок хранения»), Вера Зубарева («Из цикла «Тяжёлые сны»), Инга Кузнецова («Подушка опасности») и Андрей Дмитриев («Фотография еды»).

***

совпав с водой
не научившись плавать
теряя туфли
я коснулась дна
там будет мне невидимее плакать
что жизнь одна
там я смогу служить круговороту
осмысленно-бессмысленных вещей
суровый зритель
подави зевоту
остросюжета нет вообще
мы всё видали
выйдя из поэтов
вся жизнь дрожит на кончике ножа
заржавленном
вот и молчи об этом
вода-душа

(Инга Кузнецова)

Подготовил — Денис Балин

https://denis-balin.livejournal.com/3818731.html