Мой анонимный друг прислал мне ссылочку, с рассказом о фильме "Не горюй" ( раз уж я публиковала  отрывок из книги Данелия "Тостуемый пьет до дна" -  опять Данелия ) - чудесные воспоминания. Предлагаю вашему вниманию - получите удовольствие.

Источник http://bakino.at.ua

…Про «Не горюй!» много писали,  но ни один критик так и не сформулировал, о чём фильм.
(Г. Данелия, «Безбилетный пассажир»)

О чём этот фильм? Ну как же! О любви. О рыдающей грузинской любви к милому идиотству жизни.
Помню, как смотрела его в первый раз. Смотрела в нашем «семейном» кинотеатре – в незабвенной нашей «Ракете», похожей на старинную коробочку из-под духов.
Были фильмы, для которых особенно подходил этот светло-бирюзовый зальчик. Камерные, душевные, трогательные. Без претензий на грандиозность.

Вот и «Не горюй!» оказался как раз таким. Была я там со своими красавицами-подругами. И пошли мы не на режиссера Данелия (кажется, мы даже не посмотрели, что написано на афише), а просто надо было спрятаться где-то от непогоды, от неуютного ноября. Ноги замёрзли, а домой идти не хотелось.
И вдруг, с первых же кадров – такой подарок! Именно то, что нужно!

Та-а-я, та-а-я, та-а-я,
Ва-та-та я-та-а-а!

Помню, как я присползла с сиденья и заскулила. От того, что угрелась. От блаженства. От благодарности.
Когда я начала плакать? По-моему, очень скоро. Во всяком случае, задолго до того, как появились «объективные» причины для слёз.
Сколько раз я ходила потом на этот фильм? С папой. С сестрой. Всей семьей – а иногда ещё и с гостями – смотрели по телевизору.
Сейчас мерещится картинка… Такого, конечно же, никогда не было. Тёмный зал, и в нём целый ряд, от прохода до прохода, занимают мои любимые люди. Родные, друзья.
Вот фильм закончился. Мы поднимаемся, пряча друг от друга растроганные лица. Начинаем запахивать шарфы, застёгивать пальто. Выходим на улицу, все вместе. Огибаем угол. Ещё один. И оказываемся на маленькой улочке. Не похожей на те, что были в фильме, но такой же щемяще живой и уютной. И вот мы идём и поём. Не стесняясь – стесняться некого, вокруг ни души.

Однажды русский генерал
вдоль по Кавказу проезжал
и грузинскую он песню
по-мингрельски напевал:
«Та-а-я, та-а-я, та-а-я,
Ва-та-та я-та-а-а!..»

А вот это уже в самом деле было: действительно ходили по этой улице и пели. Причём не раз. Чаще всего в три голоса – сестра, папа и я. Но бывало и в пять, и в семь.
Странное свойство этой мелодии: когда с нами, случалось, пели люди, совершенно лишённые музыкального слуха, они ничего не портили, неожиданно ловко встраивались в ансамбль. Даже если бубнили одну и ту же ноту – как аптекарь Савле на своей скрипке.
И только сейчас я поняла, что не было другой мелодии, которую мы отважились бы петь вот так, хором, на улице. А эту было почему-то можно.
О любимом фильме хочется написать что-то неожиданное, тонкое... И не получается. Опускаются руки. Что ж, дело понятное, тысячу раз сформулированное: когда любишь – не думаешь, за какие достоинства, за какие заслуги. Любишь – и всё тут!
Через пару лет после появления фильма мой восторженный интерес к нему был дополнительно подогрет новой информацией. Я узнала, что фильм поставлен по роману Клода Тилье. Даже не так: мне сказали, что «Мой дядя Бенжамен» – французская пьеса начала 20-го века. Я всё собиралась зайти в библиотеку, взять книгу и сравнить с фильмом – но руки не доходили. Тогда я сочинила собственный вариант пьесы. Это было обратное действие: опираясь на то, что сделали Габриадзе и Данелия, я прикидывала, как оно было во французском оригинале. Что слишком уж французское авторам фильма пришлось убрать. Что ярко-грузинское – прибавить.
Я любила Францию, я любила Грузию. Мне казалось, что они похожи – французская и грузинская провинции того времени. Вот и музыка Канчели – тема города – подтверждала это. Трогательный среднеевропейский вальс.
Похоже должен был проявляться и европейский столичный шарм: Бенжамен-грузинский привёз его из Петербурга, Бенжамен-французский – из Парижа. Из какого-нибудь города поменьше (Кутаиси, Шартра) грамотная Мэри привезла свои глубокие познания о «двигателе внутреннего сгорания». Все детали уместны и там, и там. Единственный в городке автомобиль. Спортивный костюм бедняги Алекса (Помните? «Мы только переоденем спортивные костюмы»…) Железная дорога. Софико у Тилье, конечно же, Софи, Леван был Леоном, а Бенжамену Глонти даже фамилию оставили – только перенесли ударение со второго слога на первый.
В общем, история моей «реставрации» напоминает знаменитый случай с «Вечерним звоном». (Стихотворение Томаса Мура вольно перевёл с английского Иван Козлов, а потом стихотворение Козлова перевели на английский, чтобы петь популярный романс Алябьева).

Впоследствии я узнала, что «Мой дядя Бенжамен» – роман, а не пьеса. Что в киевских библиотеках русского перевода нет. Что появился роман в 1843 году, а действие в нём происходит вообще в 18-м веке.
Так что, увы, никаких поездов, никаких автомобильчиков…
И я снова принялась гадать. Что же там могло быть вместо автомобильчиков? Какая-нибудь новомодная карета? Лошадь особой породы?
Во всяком случае, стало ясно, что авторы фильма от оригинального текста ушли очень и очень далеко. Скажем так: взяли картину Фрагонара и переписали её в стиле Пиросмани.
Ну, не совсем Пиросмани... Всё-таки образам Пиросмани свойственна какая-то наивная серьёзность, отуманенная смягчённость. Иконописная обобщённость, что ли. А персонажи фильма изысканно ироничны и до предела гротескны.
Каждый облик, каждый характер настолько точен, настолько неповторим! Такое ощущение, что все актёры родились и годами росли, худели, толстели, лысели, старели – специально для участия в этом фильме.
Нет, даже не так. Смотрю этот фильм – и кажется, что Кикабидзе, Вертинскую, Чиаурели – да любого, кто хоть на несколько секунд появился на экране! – Данелия сотворил собственными руками. Вертинскую – из фарфора, Кикабидзе – из не очень твёрдого дерева. Кого-то – из резины, кого-то – из гипса, кого-то – из мрамора. А Серго Закариадзе, например – из толстого ворсистого войлока.
Забываешь как-то о том, что они уже где-то были, где-то играли прежде.
Я всегда особо выделяла режиссёров, которые любуются своими актёрами. Будто даже не для зрителей, а просто для себя, для собственной радости – поворачивают их так и эдак, освещают, как нечто драгоценное, «обцеловывают» камерой. Но только с кинофильмом «Не горюй» у меня связана какая-то странная иллюзия.
Сидят двое: Габриадзе и Данелия – среди стружек, среди обрезков… Ставят шарнирчики в ручки, в ножки – как папа Карло и подавший идею Джузеппе. А потом, наконец, выпускают – то ли в жизнь, то ли на сцену. В такую же прелестную, такую же кукольную Грузию, с кукольными волами, с кукольными горами. И даже с шарманкой, под которую танцуют куклы папы Карло.
И вот я думаю: не с этого ли фильма началось увлечение Габриадзе куклами? А, может, он ещё до фильма мечтал о кукольном театре? Может быть, это была первая проба?

Так и видится: экран, над ним два кукловода с ниточками. А внизу луг. Под кукольную музыку (это даже не шарманка, а скорее, музыкальная шкатулка) катится бричка. Останавливается. Из неё выбираются нарядные Бенжамен и Софико…
И так далее, и так далее…

Над экраном – два огромных лица. То улыбаются, то хмурятся. Ловко движутся растопыренные пальцы. Куклы внизу ходят, разговаривают, плачут. И по воле авторов играют… кукол. Очень точно, блистательно играют.
Вполне допускаю, что не было такой уж прямой, осознанной идеи: «А сделаем-ка мы фильм вроде как кукольный!» Просто задан был особый ритм, особый стиль.
Выглядело всё примерно так. Вот художник придумывает декорации, придумывает костюмы. Нет, что-то не то! Дом должен быть совсем кривой! Усы – больше! Ещё больше! Юбка – длиннее! Рукав – короче! А шарманщика куда посадим? Давайте на дерево!
Или вот Данелия мучит, мучит Гию Канчели, заставляет переписывать музыку. И, наконец, получается то, что нужно. И под этот кукольный вальс начинают двигаться и говорить актёры.
Обратите внимание на мимику: у каждого персонажа есть несколько особых, выразительных гримас. Очень точных, очень обаятельных. (Помните улыбку Кикабидзе, его весёлые неровные зубы?) И мы радуемся этим гримасам. Вот так же изумляют, восхищают нас в «Необыкновенном концерте» Образцова ужимки конферансье Эдуарда Апломбова или аккомпаниатора В.В.Терпеливых.
Проследите внимательно, как движутся герои фильма. Разве нет в их движениях кукольной подчёркнутости каждого жеста? Вернёмся к прелестной Софико. Вот она идёт по лугу. Увидела бабочку, нагнулась к ней... Локотки, коленки, плечики, тоненький вскрик… Ну? Неужели вы не видите, как поблёскивают вертикальные ниточки, уходящие за верхний край экрана?
Или проследите за ногами, за осанкой солдатика-Леонова. За Сандро, который сидит на своей веточке и судорожно вертит ручку шарманки. (У него, бедняги, кончается завод и от усталости разладились внутри все винтики и колёсики). А в большом мягком теле Закариадзе – разве не спрятана огромная ловкая рука творца-кукловода? И вся шумная, бестолковая праздничность фильма – не перекликается разве с выступлением цыганского хора заполярной филармонии из того же «Необыкновенного концерта»?

Мне хотелось бы написать о каждом актёре. Как я их всех люблю в этом фильме! Всех до одного. Чего стоит куколка-Вертинская в этих своих панталончиках! Как по мне, она нигде не была милее и обаятельнее. А Закариадзе? Да, он играл и более серьёзные, трагические роли. Но где он был лучше? А Шенгелая? А…
Ловлю себя на том, что мне хотелось бы каждого из них поставить на ладонь, подвигать их ручки, повертеть их головки, погладить.

Люди, знакомые со мной, наверное, думают сейчас: «Ну, конечно! Она сама – кукольник. Вот и тянет в свою сторону, фантазирует. Ничего такого авторы фильма не имели в виду. А если и есть что-то кукольное – да, действительно есть – то это случайность. Просто стилистика такая».
«Стилистика»… Не бывает она «случайной», не бывает «простой». А тем, кто не согласен, задаю вопрос: зачем нам показывают несколько раз танцующую куклу на музыкальном ящике в княжеском дворце? Может, это ключик, ключик ко всему фильму?
Вот мы – бедные, глупые, бестолковые куклы – кружимся под колокольчики, проживаем, как умеем, свою глупую жизнь. Чьи-то руки водят нас на проволочках, дёргают за верёвочки. А мы не понимаем, куда и зачем нас ведут. И чем попало заполняем пространство жизни. Напиваемся, философствуем, поём. Зачем напиваемся? А так… Это у нас такая форма любви. Это мы празднуем – то, что дышим одним воздухом, что пока ещё все мы рядом, все вместе, что каким-то чудом сводим концы с концами. И сам факт нашего существования, нашего слияния в бесшабашных дурацких выходках, в объединяющем нас пении – это… как бы поточнее высказать… чистая субстанция счастья.
Игрушечное счастье. Игрушечное пьянство. Игрушечное врачевание. Игрушечная любовь. Куколки танцуют, куколки поют. А потом – как же это, Господи?! – по-настоящему болеют, по-настоящему страдают, по-настоящему умирают. Будто спрыгивают с островка кукольного счастья в океан взаправдашней пустоты. Пустоты, в которой на наших глазах растворяется Леван. Вот тебе и «аутомóбиле, маленький паровоз», вот тебе и «панталончики»…
Недаром свою незатейливую песенку о гимназистке шарманщик поёт рыдающим голосом. Впрочем… Может, рыдания его уместны? Может, песня как раз о том, что гимназистка отравилась от несчастной любви? Ведь грузинского мы не знаем. То есть чуть-чуть знаем. Для этого фильма – почти хватает.

Много уже говорено о феноменальной смеси русского и грузинского языка. Я сказала бы даже, что это особый, третий язык, самостоятельное явление.
Ну вот представьте себе, что в этом фильме актёры говорят на чистом русском языке… Без акцента, без характерных интонаций. Разве фильм не потерял бы половину своего обаяния? Уверена, что переведенный на грузинский, он потерял бы столько же. В чём тут дело? Как-то потрясающе хорошо получается: взрывная грузинская упругость, звонкая энергия – необыкновенно обаятельно вмешивается в русскую речь! (С украинским, например, ничего такого не выходит. Почему – не знаю).
Не представляю себе, чтобы где-нибудь ещё, кроме России-Грузии, снимались фильмы, в которых все герои говорят с сильным акцентом.
Эта языковая смесь – кроме того, что просто очень приятна для «русскоязычного» уха, – создаёт у зрителя забавную иллюзию, будто он понимает по-грузински. Ты чувствуешь себя «своим».
Для фильма «Не горюй!» с его гротескной кукольностью такая речь особенно уместна. Она дважды обаятельна. (Вспомнилась вдруг речь персонажей фильма «Новый Гулливер» – этот дополнительный напор, почти акцент).
Она же, эта самая кукольность, скрадывает, съедает, обращает себе на пользу даже недостатки фильма, о которых иногда мягко упоминают критики. Необязательность некоторых эпизодов – с Леоновым, например. Мне самой кажется, что сцена на вокзале чуть-чуть скомкана. Слегка выпадает вся линия конфликта Бенжамена с князем.
Ну, хорошо. И то – необязательно, и то – необязательно. А что, скажите, в этом фильме вообще обязательно? Что вообще обязательно в нашей кукольной жизни? Разве сама она, жизнь – не цепочка случайностей, зачастую никак не связанных друг с другом?
Вот и фильм «Не горюй!» весь состоит из них, из эпизодов этих. Причём один лучше другого. Сюжет? Ну да, есть сюжет. Бедного молодого доктора решили женить на богатой девушке. В результате многодетная семья пополнилась ещё одним –чужим – ребёнком. Скорее всего, именно от его имени и написан роман «Мой дядя Бенжамен».
Что ещё объединяет их, эти чудесные эпизоды, что пронизывает? Музыка. Грусть. Смена времён года. Весну сменяет лето, лето сменяет осень.

Я могла бы писать о каждом эпизоде этого фильма. Но любимый мой эпизод – это всё-таки прощальный обед Левана.
Осень за окном. Несут гробы – красный и чёрный. Старуха спрашивает, какой из них больше нравится Левану. «Чёрный», – отвечает Леван. И это слово сказано так… Кто-то говорил бы несколько часов – и не сказал бы больше. «А с красным что делать?» – спрашивает старуха. Не поддамся соблазну – не стану пересказывать всю сцену, каждую реплику. Сплошные жемчужины… Словами тут ничего не передашь. Как описать срывающийся голос Левана? Он пытается что-то спеть. Не получается. Бенжамен подхватывает. После только что улёгшегося тарарама свадебная песня о невесте звучит почти церковно. Леван уходит к окну. Белая занавеска – напоминание о фате, которая не понадобилась. О чём плачет старик? О дочери? О том, что страшно уходить из этого мира? О том, что песня так красива и так красивы горы? О том, что два мальчика несут кувшин с вином, которого ему уже не пить?
Я тоже всегда плакала, когда появлялись эти два мальчика. Каждый раз казалось, что и я там стояла, в самом деле стояла когда-то, в пустом саду с опавшей листвой.

Георгий Данелия и Резо Габриадзе

А вот французский фильм по тому же роману Клода Тилье. Почувствуйте, так сказать, разницу.
http://vk.com/video_ext.php?oid=-2677284&id=161777680&hash=894e5e30fd4bfbb9&hd=1
Инна Лесовая.