Если  вы  не  станете упрекать меня в сюжетной контрабанде из Дании, то
я,  пожалуй, расскажу вам сказку, противоположную той, которую вы все хорошо
знаете.
     Некогда  на  свете  жили  два  ткача,  два портных. Они пряли из ничего
чудесные  нити,  ткали  из  них  потрясающе  выдуманные  ткани, а затем шили
поразительно сказочные, но не существующие платья.
     Двум   ткачам,   двум   портным   жилось   худо.  Их  нередко  называли
обманщиками,  наказывали  плетьми, лишали гражданских прав, и они, голодные,
бездомные,  странствовали  по  белому  свету  в  поисках  волшебной  работы,
которая  приносила  бы  людям  радость.  Но  всюду  их  встречали  смехом  и
провожали палками.
     Все  это  было  в  те  стародавние времена, когда певцов приравнивали к
шутам,  поэтов,  сочинителей  -  к  лжецам и обманщикам, а гениев сжигали на
кострах.
     Долго  скитались  ткачи,  все  же однажды судьба улыбнулась несчастным.
Они забрели в удивительное королевство.
     Королевство,  где  очутились  два ткача, не имело границ, каменных стен
или   каких-то  других  ограждений.  Оно  не  располагало  войсками  и  даже
пограничными  отрядами.  Между  тем  оно  было могущественным, независимым и
непобедимым.  Оно  и  не  могло  стать  иным,  потому  что  это было Великое
Королевство  Мечты  и  Воображения.  А  как  известно,  еще никому в мире не
удавалось поставить на колени Мечту и поработить Воображение.
     Такое  королевство,  такая  свободная  страна  вполне  устраивала  двух
ткачей, и они представились королеве.
     Королева  Мечты и Воображения была одета в нежно звучащее симфоническое
платье.  С  ее  плеч  ниспадала  эпическая мантия из пятистопных ямбов, а на
голове красовался классический венок сонетов.
     - Что вы хотите, незнакомцы? - прозвенела невидимая арфа королевы.
     - Мы   хотим   стать  полноправными  гражданами  этого  королевства,  -
ответили ткачи.
     - А  что  дает  вам право стать гражданами Великого Королевства Мечты и
Воображения? - проиграла королева на скрипке, сделанной из чистого эфира.
     Тут  два  ткача рассказали о своем искусстве ткать из ничего прекрасное
и  шить  из  него  вечное.  Рассказывая,  они  плавными жестами нарисовали в
пространстве  ткацкие  станки, затем натянули нити-основы из солнечных лучей
и  принялись  ткать образным языком из утонченных словосочетаний поэтическое
отображение   звездного   неба   для   вечернего  платья  королевы  Мечты  и
Воображения.
     И  когда  тончайшее  из  всех  самых  тонких  платьев  было готово, они
нарядили в него королеву.
     Раздался вопль восхищения!
     Великие  и  малые  граждане Королевства Мечты и Воображения на все лады
прославляли   новое   платье  королевы.  Одни  увековечивали  его  волшебной
музыкой,  другие  - нежными красками, третьи выражали свой восторг чарующими
танцами.  В  чистых  и  окрыленных  душах  каждого из граждан этой свободной
страны мастерство двух ткачей, двух портных нашло свой живой отклик.
     Всех  и  даже  не  лишенных воображения мальчиков, сидящих на деревьях,
потрясло  это  новое платье королевы, когда она шествовала по улицам столицы
страны  Бессмертия,  страны  Мечты и Воображения. И никому, абсолютно никому
не  приходило  в  голову, что королева гола, что на ней нет никакого платья,
как,  впрочем, нет и ее самой, а есть сказка. Эта сказка, в которой и по сей
день живут изумительные мастера, создающие из ничего вечное и прекрасное...

     Ах!..  Вы  даже  не можете представить, как мне не хочется рассказывать
эту  прескверную историю о мелких калошах. Она произошла буквально на днях в
передней  нашей большой квартиры, в которой так много хороших людей и вещей.
И мне так неприятно, что это все произошло у нас в передней.
     Началась  эта  история  с  пустяков.  Тетя  Луша  купила полную кошелку
картофеля, поставила ее в передней, подле вешалки, а сама ушла.
     Когда  тетя Луша ушла и оставила кошелку рядом с калошами, все услышали
радостное приветствие:
     - Здравствуйте, милые сестрички!
     Как вы думаете, кто и кого приветствовал подобным образом?
     Не  ломайте  голову,  вы  никогда  не  догадаетесь.  Это приветствовали
розовые крупные Картофелины новые резиновые Калоши.
     - Как  мы  рады  встрече  с  вами,  милые  сестрички!  - перебивая одна
другую,  кричали  круглолицые  Картофелины.  -  Какие  вы  красивые!  Как вы
ослепительно блестите!
     Калоши,   пренебрежительно   посмотрев  на  Картофель,  затем  надменно
сверкнув лаком, довольно грубо ответили:
     - Во-первых,  мы  вам  никакие  не  сестры.  Мы  резиновые  и  лаковые.
Во-вторых,  общего  между  нами  только  первые  две  буквы  наших  имен.  И
в-третьих, мы не желаем с вами разговаривать.
     Картофелины,  потрясенные  высокомерием Калош, умолкли. Зато вместо них
стала говорить Трость.
     Это  была  весьма  уважаемая  Трость  ученого.  Она, бывая с ним всюду,
очень  многое  знала.  Ей  пришлось  походить  с  ученым  по разным местам и
повидать  чрезвычайно  интересные вещи. Ей было что рассказать другим. Но по
своему  характеру  Трость  была  молчалива. Именно за это ее и любил ученый.
Она  не  мешала ему размышлять. Но на этот раз Трость не захотела молчать и,
ни к кому не обращаясь, сказала:
     - Бывают  же  такие  зазнайки,  которые,  попадая всего лишь в переднюю
столичной квартиры, задирают носы перед своей простой родней!
     - Вот   именно,  -  подтвердило  Драповое  Пальто.  -  Так  и  я  могло
возгордиться  моим  модным  покроем  и  не  узнать  своего  родного  отца  -
Тонкорунного Барана.
     - И  я, - сказала Щетка. - И я могла бы отрицать свое родство с той, на
хребте которой я росла когда-то щетиной.
     На  это  легкомысленные  Калоши, вместо того чтобы задуматься и сделать
необходимые  для  себя  выводы, громко расхохотались. И всем стало ясно, что
они не только мелки, надменны, но и глупы. Глупы!
     Трость  ученого,  поняв,  что  с такими гордячками церемониться нечего,
сказала:
     - Какая,  однако,  у  Калош  короткая  память!  Ее,  видимо,  затмил их
лаковый блеск.
     - О  чем  ты  говоришь,  старая  суковатая  палка?  -  стали защищаться
Калоши. - Мы все очень хорошо помним.
     - Ах  так!  -  воскликнула  Трость. - Тогда скажите, сударыни, откуда и
как вы появились в нашей квартире?
     - Мы  появились  из магазина, - ответили Калоши. - Нас там купила очень
милая девушка.
     - А где вы были до магазина? - снова спросила Трость.
     - До магазина мы пеклись в печи калошной фабрики.
     - А до печи?
     - А  до  печи  мы  были  резиновым  тестом,  из которого нас слепили на
фабрике.
     - А  кем  вы  были  до резинового теста? - допрашивала Трость при общем
молчании всех находившихся в передней.
     - До  резинового  теста,  - слегка заикаясь, отвечали Калоши, - мы были
спиртом.
     - А  кем  вы были до спирта? Кем? - задала Трость последний, решающий и
убийственный вопрос высокомерным Калошам.
     Калоши  сделали  вид,  что  они  напрягают память и не могут вспомнить.
Хотя та и другая отлично знали, кем они были до того, как стать спиртом.
     - Тогда  я  напомню  вам, - торжествующе объявила Трость. - До того как
стать  спиртом,  вы  были картофелинами и росли на одном поле и, может быть,
даже  в  одном  гнезде  с вашими родными сестрами. Только вы росли не такими
крупными  и  красивыми,  как  они,  а  мелкими, плохонькими плодами, которые
обычно отправляют в переработку на спирт.
     Трость  умолкла.  В передней стало очень тихо. Всем было неприятно, что
эта  история  произошла  в  квартире,  где  жили очень хорошие люди, которые
относились с уважением к окружающим.
     Мне  больно рассказывать вам об этом, тем более что Калоши не попросили
извинения у своих родных сестер.
     Какие мелкие бывают на свете калоши. Фу!..

     Пролилась  огневой  струей  из  жаркой  печи  горячая Сталь. Засверкала
золотыми  звездами,  остыла  дорогими  слитками  и  зазналась.  Перед  серым
Чугуном так стала себя выхвалять, что тот чуть не изоржавел со стыда.
     - Я,  - говорит Сталь, - нержавеющая, нетемнеющая, хитро сваренная! Как
алмаз  крепка,  как  змея  гибка.  Закалюсь - не отколюсь! Пилить, сверлить,
резать  - все могу, на все пригодна. Хочешь - булатом стану, хочешь - иглой!
Мостом  лягу.  Рельсами  побегу.  Машиной  заработаю. Пружиной совьюсь. А ты
что,  Чугун?  На  сковородки,  на  утюги  только и годен. Ну да разве еще на
станины  второсортные  да  на  шестерни  молотильные!  Не  ковок,  не ловок,
хрупок, как лед. Не модный металл.
     Говорит  так  Сталь,  на  весь  цех  себя  славит.  И  самолетом-то она
полетит,  и  кораблем-то  поплывет,  и чем только, чем она не станет... Даже
перо  писчее  не  забыла. Часовую стрелку и ту не пропустила. Все перебрала.
Столько  наговорила  про  себя,  что  в  семи  коробах  не свезти. Но ничего
лишнего не прибавила. Была в ее стальном звоне правда.
     Конечно,  Чугуну  далеко  до Стали. Только об одном ей забывать не надо
бы:  о  том,  что  Чугуну  она  родной  дочерью доводится, что она ему своей
жизнью обязана...
     Ну,  а в остальном все правильно, если, конечно, совесть во внимание не
принимать.

     Жил  да  был  сталевар.  Вдовец.  Большого огня мастер. А сердце у него
было  еще  больше.  Пока  его  дочь-малолетка  не  подрастет,  он  решил  не
жениться.  Любила  дочь  отца.  Как  братца  старшего  любила,  как  верного
советчика. Невылюбленную любовь к матери на него изливала.
     Когда  же заневестилась дочь, сталевар ввел в дом жену. Хорошую женщину
взял.  Полюбила  она доброго мужа незнамо как. Пылинки сдувала, волосу с его
головы  упасть не давала. Первой не уснет, второй - не проснется. Работница,
Мастерица. Красавица.
     Лучше придумать нельзя, а счастья не было.
     То  мачеха  на  падчерицу  жалуется, слезьми обливается. То дочка ревмя
ревет, мачеху клянет.
     - Сердце  мое выскочить готово, на части разрывается, - причитает жена,
- пожалей меня, сокол ясный.
     Жалко  сталевару  милую  жену.  Сердце  болит  за  нее  и против дочери
закипает. А та:
     - Слушай  ты  ее...  Околдовала  она тебя. Приворожила чарами. Кровь из
меня  пьет.  Сердце  мое  леденит.  Без тебя я круглая сирота. Ты мне отец и
мать.
     Больно  сталевару за дочь. Любит он ее. Сердце за обиженное дитя против
жены закипает. Перебои дает.
     Начнет  он  жене  внушать  да  втолковывать. А та ему на дочкину правду
свою  правду  выкладывает. Опять его сердце болеть за жену начинает и против
дочери стучать.
     Долго  ли,  коротко  ли так кипело сталеварово сердце между двух огней,
двух сердец да и откипело. Остановилось. Не выдержало.
     Зарыдали  тогда  на  весь белый свет по любимому мужу, по дорогому отцу
мачеха  с  падчерицей. Все теперь они поняли. Да уж поздно было. Хоть в семь
ручьев слезы лей - сердца не оживишь.
     Кончился  богатырь-сталевар.  И  сказка  кончилась,  которую мне ой как
нелегко  рассказывать.  А  что  сделаешь, коли она сама собой сказывается, в
народ  просится.  И  наверно,  не  зря.  Не  перевелись  ведь на свете такие
сердца,  которые только для себя стучат и других, даже самых близких сердец,
не жалеют.

А вот собственно и оно - Пермское море)


     И  о  чем  только  не  рассказывает  Говорливый  камень на реке Вишере!
Хорошая  у  него  память.  Он  знает даже и то, что было много миллионов лет
тому  назад.  Вот  что рассказал он как-то прибрежным хвойным лесам и крутым
берегам Вишеры.
     Может  быть,  вы  не  поверите,  только  там,  где  сейчас растут леса,
высятся  Уральские  горы  и  наливаются колосья ржи и пшеницы, было Пермское
море.  Оно  было  достаточно  велико,  но  мелководно,  и  поэтому  шумливо,
чванливо и заносчиво.
     Заносчивость  Пермского  моря  переходила  всякие  границы.  Оно  стало
грубить родной матери - Земле.
     - Кто  ты  такая? - однажды сказало Море. - Зачем ты нужна? Из-за твоих
берегов и островов негде разгуляться моим волнам.
     - Перестань  дерзить, - предупредила его Мать-Земля. Я породила тебя. Я
- твои берега, твое дно. Я - чаша, в которую ты налито.
     - Что-о?  Что ты сказала? - вскипело Пермское море. - Да я тебя дочиста
затоплю и смою твои негодные леса вместе с холмами, горами и полянами.
     Сказав  так,  Море  заключило  союз  с  морским  разбойником  Ветром  и
кинулось на Землю.
     Увидев  это,  деревья, звери, травы, птицы и насекомые очень испугались
и с плачем бросились к своей матери-Земле.
     - Родимая!  Не  дай  нам пропасть! Что будет с нами, когда Море затопит
тебя. Мы не хотим превращаться в рыб и морские растения.
     - Не  буйствуй,  глупец!  -  еще  раз  предупредила  Земля. - Перестань
водить  дружбу  с  этим бездомным бродягой Ветром. Расти вглубь, а не вширь.
Иначе у тебя не хватит воды и ты обмелеешь, а обмелев - высохнешь.
     А  Море  в  ответ на это подняло свою бесчестную мутную волну на родную
мать и крикнуло, угрожая:
     - Молчи, старуха! Готовься к своему последнему часу.
     Тогда  мать-Земля распрямила свою грудь. Возвысилась Уральскими горами.
Потом  она  сделала  глубокий  вдох, и дно Пермского моря поднялось выше его
мутных и шумливых волн.
     Вскоре  Море стекло Печорой, Камой, Вычегдой, Вяткой и другими реками в
разные  моря.  На  его  месте  зазеленели  леса, поселились звери и птицы. А
много  тысяч  лет  спустя  появился  человек,  построивший  деревни,  села и
города.
     Вот  что  рассказал Говорливый камень, который высится и по сей день на
реке Вишере.

     Горела  Свечка  в  Старом  Подсвечнике,  горела да и отгорела. Погасла.
Кончилась.
     - Какая  она недолговекая, - весело сказал Таракан, выползая из щели. -
Мало пожила Свечка.
     - Да,  она  мало  пожила, - сказал, вздохнув, Старый Подсвечник, - зато
ярко горела. Многим от нее было светло и радостно.
     Ничего  на  это не ответил Таракан, уползая к себе в щель. Потому что в
Подсвечник  вставили новую свечу и зажгли. А Таракан не любил света и боялся
его.

     Заспорила  Туча  с  Рекой,  кто  кого  породил.  Туча  ли  Реку  дождем
наполнила. Река ли Тучу из себя выпарила?
     Заспорил  Арбуз  с  Семечком,  кто  кого вырастил. Арбуз ли Семечко или
Семечко - Арбуз?
     Заспорила Рыба с Икрой, кто кому мать. Рыба ли Икре, Икра ли Рыбе?
     Глядя  на  них, и Яйцо с Курицей старинный спор подняли - кто раньше на
свет появился.
     Мать-Земля слушала их, слушала да и сказала:
     - У кольца нет конца, а у глупца - начала. Грамоты.