В конце концов приходит такой момент, что обещаешь забыть, ставишь точку, чтобы и не видеть, сменить адреса и телефоны, чтобы вот ну никак не найти, а потом на следующей неделе позволяешь себе звонить или что-то неловко писать, а потом - внутрь, в поцелуи и платьица, в фотографии и открыточки, и, наверное, не потому что ты такой слабый, а просто чтобы было что вспомнить - если обманываться. Когда любишь. Если любишь.

набоковское такое

ебанись, читатель!

Ну а впрочем от СБПЧ продолжает пахнуть Питером, Петроградкой летом, когда такой дождь стеной, и шлепаешь абсолютно мокрая по проспекту; и на все тебе уже в общем-то похер. Можно в рюмочной пить портвейн, есть блины - там, знаешь, очень влажно и душно, город такой потому что. Зато там вай-фай, это мой маленький райский уголок - так вот сидеть ни о чем положительно не думая, кофей, сигареты, покупать. Помню, по Среднему бегала в красном своем дождевике, Конь мокрая, как выдра, не идем - плывем, приходя в себя где-то в церкви. Там у них в кафе такие затуманенные взгляды, будто они уже насквозь пропиты; и кажется, что ты уже где-то совсем глубоко в Достоевском.

Представишь, как я под эту песню откидывалась пьяная на койку. О том как ехать в мск, встречать свежим ветром его там; есть на его кухне какие то полуфабрикаты, курить дьябло. Любить, падать; и как у него кружилась от меня голова, и как по-особому бела Москва в ноябрьские дни: ни зелени, ни солнца - белое, белое небо. И эта музыка, нулевые, Тверская, холодно, свежо, сигареты, таджики, вокзалы. Бежать с ним рука об руку по мокрому переходу - в стеклянные мосты, в витрины закрытых магазинов, в горящие ядовитым пламенем окна ресторанов. Есть вещи, которые невозможно забыть, да? Как есть города, в которые всегда хочешь вернуться. Как Москва. Как пахнут развешанные в просторных залах кашемиры и коленкоры. Как смеяться ему в лицо за все его ошибки, за все его несказанные слова прости. Где хотелось быть, но где уже никогда не будешь. Ни с ним, ни с кем бы то ни было. Как будто внутри мельница ворочает лопастями. Как будто заканчиваются сигареты в пачке. Как будто можно забыть эти несколько дней. Как будто ничего у нас не может быть. И как будто задыхаться запахом волос. Биением сердца, опровергающем самые очевидные домыслы.

— Кофе, Марк? Хочешь кофе? — спрашивает мама.
Я не в силах ответить. Да, пожалуйста. Нет, спасибо. И то, и другое. Не говорю ничего. Пусть мама сама решает, хочу я кофе или нет.


eastern european girl jew

люди, которые что-то не завершили в своем прошлом, обязательно встречаются. и

Некоторые вещи не могу видеть. Вот вернулась от Валика, пили кофе, утешали меня, любили мои слезы и мои речи, утомленные, пьяные. "Мне странно, что она так сражается: она ведь не желает победы". Как про меня, а! И согбенные плечи мои - кому? кому? Умирает у него кошка, и он не плачет: он умеет терять. А как бы я хотела! А вместо этого я бы сейчас втерлась как следует герой: забыть, забыть имена, телефонные номера забыть наизусть, этот гнилостный привкус во рту: пьянь, пьянь. И не сплю всю ночь, и, по большому счету, нечего больше ждать. Только старые друзья, кому в шею рыдать раненым зверем. Так рыдать! С завываниями, причитаниями, как-то язычески. И есть кому утешать меня, все эти славные ребята со своим шепотом: "Я тебе говорил". Да, да, все говорили, только я почему-то не верю пророчествам. Ну вот, Хлостик, конец тебе. Хоть давись. А сейчас бы - как сладка мысль! - в петлю, петелечку, найти себя утром в телефонном проводе, или все-таки спать? Никак не могу решить. Ну подскажи. Где мой устрашающий меня самое нож, и как далеко я сегодня зайду? Быть может, совсем далеко, а, может, только по старому, затянувшемуся шраму, вниз - и оттуда вверх. Я не люблю запах крови, а вот боль мне приятна, физика боли, рвань раны, она избавляет меня от. Дерьмишко, да. Но вот у меня же друзья, семья почти что: Валик, Кутас, Конь. Сонмище, я их всех люблю. Обидно вот так себя порешить. В карты начну играть. А ведь гадалка говорила, говорила, только мы же - сильнее! - решаем судьбу свою. Но мне в две недели - отбыть, может быть, пить начать опять? Страшно пить, по земле валяться, грызть ее, матушку, славить дворовых собак, с бандюгами жарить спирт. Ну вот: кровища моя дурная капает на клавиатуру, дура ли, опять опять. Что ли опять глотать коктейльчик из золофта и зипрексы? Когда ждать твоего прихода, депрынька? Давай еще парочку - а потом давай! Жги меня, обугливай лицо холодом, чтобы встать не могла, и вот тогда уж точно - да! Ты моя единственная, следуешь за мной по пути, и никогда, никогда не оставишь меня. Когда я засыпаю, кажется, проваливась в твои объятия. На той стороне реки ты меня всегда ждешь. Привет-привет! Заждалась, небось? Думала, я не смогу? А я вот так, ход конем. Хуй тебе. Мы с тобой обе дурочки, обе на что-то надеемся. С кем не сведет нужда. Я бы хотела бы бояться чего-то страшней себя, но такого нет. А ты, весь опьяненный предубеждениями, ну ушел вот, и хуле, хуле. Значит не засыпать с именем твоим на устах, и не будут мне снится ровным счетом никакие сегодня сны.