Безоговорочный императив: делать, бежать, выжить. Последние дни я в поиске этой если-реальности, если не утрачена хоть малая возможность поёрничать, выебнуться. В общем и мысли мои, и то, что вчера говорила - оплеуха самое себе и стремлению подчинить, вписать в квадрат все известные числа, выиграть. Торжествуй, проигравший: именно тебя я хотела найти.
Я размышляла о человеке, который нечаянно стал моим другом, и о том, как я всё-таки люблю смотреть, до чего мне никогда не допрыгнуть. Я обещала в линиях, курсирующих от столицы, писать рассказ, как я жила, что я такое, и все такое. Но единственное, что захотела рассказать, это то, что когда были пятилетние и жили по дворам, на деревянной скамейке в честь одного большого мальчика написали синим маркером: "ПЕТЯ ХУЙ". И то, что не хотела рассказать, рассказала, срывалось ночью с губ, в красные, мокрые глаза: я же хипстер; я же не выйду на баррикады - и потом в ночь: с днем рождения, ты мой самый близкий, празднуй, радуйся. Удивляйся: никакая кошечка не поможет мне забыть на какое-то время о самоубийстве, и - слушай внимательно - я все ещё жалею свысока тех, кто думает, что все это - по-настоящему.

хвостище

Прекрасное дело поезд, - намыленными руками в письма - завтра, утро, уже в Москве. Дурная, нехорошая тенденция менять города и квартиры: чего бежишь, бесноватая? какой ответ ищешь? какого ждешь предложения? Быть может, есть маленькая надежда, развеять тяжелых снов поступь, вернуться уже чуточку другой и не прятаться в хромоте от ответственности: да, это я и я так хочу жить. И переставать себя терзать неизвестно за что, скандалить, отдавать в чужие руки теплые сплетни. Все как предчувствие утраты себя. Я созерцаю, но в то же время, я участник. Я делю с вами пополам свою комом снежным радость, я вам говорю спасибо.
Мне страшно уезжать из дому, именно тем страшно, что появилось в голове это короткое "дом", как ребенок, которому нужна забота. Я бы хотела привязать к этому какое-то скрежетание, музыку, но нет плеера, а есть завтра - опять эта констатация - и от этого немного грустно. Как-то слишком быстро я стала тем человеком, чьи восхищенные строки читала давно в блогах, завидовала. Но в конце концов, есть ты, человек, и есть город - его сменить, оказывается, не сложнее, чем белье; и я стираю весь день, столько грязи.
На Литейном, 35 дождь и плюшевый медведь с подведенными глазами. Надувной матрас не держит зла, кровать не выдерживает гостей, слова томятся в горле, молодые мужчины на кухне заняты готовкой, и все своим чередом. В дверь звонят, разрушая одиночество, навсегда.

Перерождение наступило именно теперь, потому что я уже целых два дня думаю. Скорее, какая-то предопределённость пугает. И так же себя в три ночи надумывать, ускользать. Ночи эти мы так славно смеемся. Изо дня в день так тоскливо от этой радости. Будто живешь сам не зная куда. И, привыкши, ловить потухших лампочек отсвет полуночный, дома сидя, писать, засыпать, было бы только что мечтать. И сны обещали так много. И это ощущение, будто тебя серьезно обманули. Вместе с этой обманутостью - свобода: я-то уж себя знаю. Как вынужденное лекарство, чтобы не бояться - кусать эти провода, убеждаться, ловить подтверждения. Ну почему так я нелегка, и там мне с собой всегда тоска, проживаешь чужое. Сколько можно ржать. В конце концов я хочу, чтобы меня ненавидели и уважали. Мне нужна трагедия не в ощущении, а в зауми; не то совсем чувство, когда падает крушась что-то под лопаткой, нет, нет, проще, разумней. Чего хотел, на то и нарвался. Сидишь одинокостью своей блеща и так хорошо, когда кто-нибудь что-то расскажет, хоть изредка. Как какая-то засаленная сплетня возвращается, и уже ей, всему в ней такому нахальному, гребному, скромно рад. Хотя бы пока в городе не пахнет едой постоянно, а ты пьяная: "Друг мой, если ты читаешь эту записку..." Утром уже новое опостылевшее - прогорклый осадок от сигареты, мокрое белье, перепады давления. Привет, мне так скучно. Мне хочется утратить, чтобы обрести; а я глотаю и блюю от жадности. Я такая толстая. Мне ведь, по сути, хочется задыхаться, но я не задыхаюсь.

я стильный я модный я красивый

пустое

Надя подарила маме коляску, чтобы бабушка могла вывозить её гулять. Она уже почти не может жевать. Бабушка ищет документы, чтобы мама оформила дарственную. Мама сказала ей, мол, никогда не спрашивай и не говори, пока я жива. Мама очень похудела и не хочет, чтобы я приезжала. Кутас боится, что я буду сильно шокирована и расстрою маму. Кутас сказала: "...Сейчас уже счёт идет на дни. В лучшем случае на 3 недельки. Где-то так". Сейчас она уйдет мне за котлетами и шмотками. А Лёва пойдет в институт. Я буду смотреть кино и готовиться к экзаменам.

жизнь - в очереди. Жизнь - очереди. Без царя в голове, в пять уже пьяные. Врут зеркала - вот он я, вот он я. Встретились, пошли гулять. Был влюблён и теперь люблю. О, рвать на себе волосы, плакать неслышно в пол, влюбилась. Я пью - страшнее отца, я живу страшнее, страньше. По коже слизкий осьминог, обнимая сладко, попадая в омут. Я делаю то, что хочется, того, кто боится. Кома, вернись, поговори с ней. Успокой её, она плачет. Хоро-шая. И зеркало вдруг станет водой, расплескается по полу, и вдруг он - не он, а я, мои друзья, их беды, их женщины, что меня не любят, и пальцы у виска - такая я. Мама,
мама...
мама! Где я? В какую я попала прорубь? Какие мне восемнадцать, мне все шестьдесят. Кого мне любить ночами? Некого! Не умирай, проси, прости - некого, приданое - некому, голубому небу, целовать траву, мягких невских кроликов. Я - ваше горе. Перестаньте меня! Перелистните.
Те фотографии, найденные между бабушкиным смертным и моим приданым, наглядно о том, как мало осталось: все то, и все не так, не так. Запах подмосковной жаркой улицы, дождь крапинками по тротуару - и дождь, ветер, озеро дыбится: умереть, утонуть, запах стоячей воды зеленый, простой такой, гнилостный. Потом мою волосы, в одиннадцать утра, смываю с лифчика тину, потом на балконе не курю - ем землянику. Так несбыточно, не остаться, не удержаться. И писать тебе не хочется.
И терять ты не умеешь, плачешь о встречах: Сенная, бульвары, города, умереть.
Как страшно мне теперь умереть! Плевать.
И как страшно, касаться ночами штор. Пустых записных книжек, пустых телефонных гудков. В ночи видеть тени. В темноте наступить коту на голову.