* * *

Помилуй Бог, я не хочу назад,
где на стене дичится виноград,
из рта камина сгнившие в огне
поленья
добывают пепел лени
и, как кувшин, расколот сад.

Помилуй Бог, я не хочу назад.
Веснущатая сердцевина груши
нанизана на черенок
и слушать обязана,
и, завалясь на бок,
поджавши ножки,
в медленные соты
сбирать из воска
сок
мадам
Тюссо...

Но там, где ночь стоит
на страже плевел,
где безразличен ход часов,
и пепел,
поднявши крылья, падает
и вновь
вздымается и снова опадает -
как будто брызги черные
в показе
замедленном,
и глубина бумаги
сродни пригоршне муторной воды,
которая прозрачнее в ладони,
чем кажется на дне.
- Мы не утонем?
- Конечно же, утонем, -
шепчешь мне.

Я знаю, ты был статуей в садах,
и оттого медлительность разбега
в твоих словах,
и мраморного снега
избавленность от греческих прикрас.


Я знаю, ты был статуей в садах.
И мерный шум
увлажненных рапсодий
бренчит в ушах,
как мелочь на трамвай.

* * *

Постой, прислушайся,
они, наверно, дышат еще,
деревьев
нераспустившиеся тени,
еще дыханье их
из жизни
уходит, будто девочку другую
ей предпочли.

И больно
румяный марципан
ленивых яблонь
кусает ночь
в глухом торце тумана.

Магнит попритягательней -
убийство
манит,
и тесно в ране
ножу лежать, и затекает бок,
подмоченный
сентябрьской мутной прелью.
Нож-лежебока,
баюшки-баю.

...он подставляет рот
потоку ливня
и перекусывает вдруг,
как вену,
обрывки струй
стекают по лицу.

Гнездо озябших глаз
и клювы
зияющих оставленных зрачков.

ПЕРЕЕЗД В ВЕНЕЦИЮ

...и донна Смерть, аристократка,
входила в залу и украдкой
нагар снимала с канделябров,
меняла свечи, мелкой рябью
мельчила воду; и агностик
в венецианские обноски
свой прах завертывал и к впалой
груди прикладывал каналы,
как ящик в письменном столе;
пока столетие кончалось,
он кончился, и начиналось
посмертной славы торжество,
а что до ящичка, пенала,
до хронологии анналов, -
краснодеревщик и меняла
стихам мистерии вменяли
и охраняли божество
от серых волн, идущих парно
к тем берегам, где древних арник
не помогает медицина,
а цинк надежнее хинина...