Встречать Новый год Ира приехала в Кременчуг и познакомилась при этом с моими новыми друзьями.

Встречу организовали в превращенной в общежитие квартире одного из заводских домов. Ира, конечно, была самой красивой, и пользовалась большим успехом. Её все приглашали танцевать, а я страшно ревновал…

Я и теперь её ко всем ревную…

С 1961 года я на титульных листах наших фотоальбомов начну помещать вот такие коллажи.



Первая единичка в этом альбоме напоминает мне о том, как мы создали заводскую туристическую секцию, девятка – об Ирином возвращении в Кременчуг после окончания института, шестерка – о поездке по Днепру, далее – рождение дочери…

Но, пока все это еще впереди…

Заводской фотограф Александр Прядко (дядя Саша) подарил мне сделанное им в заводской библиотеке фото



на котором мы с библиотекарем Назико Сергеевной Жабо стоим у стенда литературы по литейному производству.

В этом фото всё не случайно. Корни ее лежат в прошлом, а сама она ведет в неизвестное мне еще в то время будущее.

Мы с Назико и её мужем Эрастом дружим.

Хотя я работаю на заводе без года неделю, с Эрастом я знаком уже почти шесть лет: когда я еще делал свой дипломный проект в техникуме, он приходил туда в гости к своему земляку и другу Анатолию Пикману. Оба они закончили Одесский политехнический институт и получили назначение в Кременчуг: Эраст на Дормаш, где сейчас работает заместителем начальника старого литейного цеха, а Анатолий – в техникум.

Мне кажется, что принесенный тогда Эрастом альбом снятых им фотографий Одессы, в какой-то мере способствовал тому, что и я поступил в Одесский политех. Это – ниточка, ведущая в прошлое.

В настоящем, увидев мой большой интерес к технической информации, Назико настоит, чтобы я стал сначала техническим информатором, а потом – начальником общественного бюро технической информации по литейному производству.

А в будущем Эраст будет одним из тех троих, кто в 1965 году порекомендует горкому партии мою кандидатуру для организации в Кременчуге конструкторского отдела СКБО Госплана СССР, из-за чего я через пять лет покину Дормаш…

И еще лет через десять Эраст придет на работу в литейной отдел института, где я в то время буду заместителем главного инженера….

Такая вот цепочка.

В ней будет еще одно звено. Но об этом позже…

Когда работаешь, время летит незаметно. А выходные дни без Иры так долго тянутся, особенно зимой.

Летом в Кременчуге замечательно – Днепр, набережная, тенистые зеленые парки с танплощадками всегда полны народа.

А зимой жизнь в городе замирает. Единственное место развлечения – всегда переполненный кинотеатр, чтобы попасть в который, нужно выстоять многочасовую очередь.

Некуда податься, нечем заняться… Тоска зелёная…

Какой контраст с шумной, веселой Одессой с ее театрами, клубами и дворцами культуры, музеями, кафе, в конце концов!

Обо всем этом я и написал в нашу многотиражку, но Галя Чугай справедливо заметила, что это – тема не заводского, а городского масштаба, и отдала мою заметку в городскую газету.

Газетчики всегда остаются самими собой, им нужны сенсации (а где их в нашем маленьком городе, да еще в то время, было взять?) или темы, к которым можно постоянно возвращаться. Так вот, после моей публикации все, что писалось в газете на темы культурной жизни города, долгое время шло под убрикой «Обсуждаем статью инженера Стрельцова», вот как эта, например, заметка о работе городской библиотеки.



Заметка иллюстрирована фотографией нашего заводского фотографа Александра Прядко (дяди Саши), на заднем плане – я выбираю книги. А мне дядя Саша подарил другую, тоже сделанную им в этот день в библиотеке, фотографию.

В последующие пять лет, до нашего отъезда в Израиль, мы с Галей тесно сотрудничали. ТЕХТРАСМАШу где я тогда работал, нужна была реклама, а газете – позитивная информация. В период всеобщей разрухи, когда самые крупные заводы города стояли, наше предприятие успешно развивалось и процветало. Галя приезжала или присылала своего корреспондента к нам на презентации, часто помещала в газете статьи о нашей работе.

Помню интервью, которое она брала у нашего генерального директора. Он пересыпал свой восторженный рассказ специфической технической терминологией, Галя одобрительно поддакивала, задавала дополнительные вопросы, горячо благодарила, а потом, когда мы с нею вернулись ко мне в кабинет, сказала:

- Все это очень интересно, но я совершенно ничего не поняла, так что ты уж, пожалуйста, сам напиши так, как нужно…

Галя приняла близко к сердцу наш предстоящий отъезд – мы были не первые из друзей, с которыми ей в последнее время пришлось распрощаться.

Эти разговоры с ней я вспомнил, когда готовился к встрече кременчужан в Нетании в мае 2000-ного года:

…Помню, Галка Чугай,
кременчугская добрая вестница,
обсуждая со мной
предстоящий в Израиль отъезд,
говорила, что есть
иерархии точная лестница
для евреев, решивших
сорваться с насиженных мест.

Улетают в Америку
те, кто зовется богатыми,
уезжает в Германию
средний, зажиточный класс,
остальные - в Израиль,
и значит сегодня в Нетании
мы увидим детей
пролетарски безденежных масс…

Их знакомые лица
за каждым заполненным столиком,
их глаза и улыбки,
и говор украинский их -
словно в город родной,
Потерявший своих алкоголиков,
мы случайно вернулись
в какой-то нечаянный миг...

Там на склонах Днепра,
под тенисто-плакучими ивами,
на полтавской земле
в трудный час родились и росли,
были молоды мы
и по своему были счастливыми,
и не чаяли встретить
друг друга в заморской дали.

Может вместе вернемся
в давно позабытое прошлое?
Снова смутное время
увидим за мутным окном
и займем бесконечную,
длинную очередь пошлую -
на квартиру, за сахаром,
водкой - не все ли равно!

Мы беспечно живем,
как всегда., на пределе возможного,
на партийную волю
готовы молиться века
и не верим, что вновь
отравляет дома Молодежного
не закрытый еще
злополучный завод БВК.

Что нам тратить мозги
над чужим неразгаданным ребусом,
если утром опять
ждет работа привычная нас,
и, как будто бы фарш
пережеванный в чреве троллейбусном,
нас глотают Дормаш
Нефтехим, и Колесный, и КРАЗ.

Там теперь все не так.
Привыкают болезненно к новому
озверевший народ
и продажные слуги при нем
и на ближневосточные
будни немирно-суровые
обращают все чаще и чаще
свой взор с каждым днем.

Пусть в порыве любви
к Украине Израиль притулится,
на ливанской границе
вдвоем возведут бастион;
говорят, что открыть
у себя кременчугскую улицу
безусловно намерен
сегодня Ришон ле-Цион…

Некоторое время мы с нею переписывались, а потом она почему-то перестала отвечать…

Я помещаю в дневнике фотографии, снятые на территории завода, и пока еще никто не поинтересовался, как меня пропускали с фотоаппаратом на территорию предприятия, тем более выпускающего строго секретную продукцию.

А это вовсе и не мои фотографии. Это снимки дяди Саши – Александра Прядко, фотографа нашей заводской многотиражки. Я уже писал, что рядом с нашим отделом находилась ее редакция. Там работали три человека – редактор Костя Крижевич, корреспондент Галя Чугай и дядя Саша.

Редактор в редакции бывал редко – он много времени проводил в городской типографии, где печаталась газета и в других местах. А с дядей Сашей я подружил. Узнав, что я увлекаюсь фотографией, он подарил мне несколько уже не нужных ему, но очень полезных для меня книг из серии «В помощь фотографу-любителю». Он же снимал нас для заводской и городской газет, а копии снимков дарил и нам.

Иногда он по моей просьбе давал мне свой фотоаппарат, чтобы я сфотографировал интересующие меня объекты, особенно, когда позже начал работать новый литейный цех.



А Галя Чугай (на снимке – вторая слева) часто забегала в наш отдел и была в нем своим человеком, тем более, что в общественно-полезных делах все обитатели нашего здания рассматривались, как один коллектив.

Почти все статьи в газете, под чьими подписями бы они не выходили, писала она сама, и всё время искала новые темы и новых авторов и «авторов». Так постепенно она привлекла к работе в газете и нас.



Коля Ковтун, Галя Чугай, Жора Кикоть, Юра Сизоненко.

Галя жила на окраине города, на Щемиловке, и её путь домой проходил мимо дома моих родителей, так что иногда, когда мы одновременно уходили с работы, и я шёл их навестить, нам было по пути. Кто-то донёс главному металлургу, что нас видели вместе, и он вызвал меня на воспитательную беседу.

Я долго не мог понять, чего он от меня хочет, рассказывая, что вот я живу здесь один, а жена моя – в Одессе, и это налагает на меня определенные обязательства. Когда же он сказал, что кто-то видел, как мы шли вдвоем с Галей Чугай, я не знал, что делать, смеяться или возмущаться. Чем кончился наш разговор, не помню…

Через несколько лет, когда меня уже не будет на заводе, Костя Крижевич станет редактором городской газеты, а Галя – редактором многотиражки.

А еще через много лет наши с ней пути снова пересекутся…

Тридцать лет спустя…

Богатство ничего не стоит, если нет возможности показать его людям.

Вот и мне не терпелось показать своим коллегам щедрый подарок Эммы Львовны. И я решил провести в нашем отделе лекцию о том, как надо смотреть и понимать картину, с использованием иллюстраций из «Огонька». При этом я и сам в этом деле немного разобрался.

Лекция всем очень понравилась и наша копировщица Алла Ривкина даже написала о ней статью в заводскую многотиражку.

Статья не осталась незамеченной, и на первом же заседании вновь избранного комитета комсомола меня, несмотря на мое отчаянное сопротивление, назначили руководителем лекторской группы. Я понимал, что это – не мои сани, и ужасно не хотел в них садиться, даже не зная еще, что на заводе это поручение считалось гиблым делом и за него никто и никогда не хотел браться. Но, разве можно что-то поделать, когда все – против тебя?

Мне очень нравилось готовить лекции и выступать с ними - это была отличнейшая форма самообразования – и я подготовил и прочел несколько лекций, но где и для кого? Для кучки пенсионеров в городском университете культуры в существовавшем тогда на улице Пролетарской напротив рынка клубе в здании, где после войны был городской театр, а потом - кинотеатр «Большевик». Эти старички и старушки были рады собраться, как когда-то на своих производствах, вместе и пообщаться с себе подобными, и мои лекции были для них лишь поводом для этого.

А на самом заводе у меня ничего не получилось. Бывшая руководитель лекторской группы дала мне список лекторов и тематики, по которой они, якобы, читают лекции, но все они, как один дружно открещивались от этого поручения. И даже с моими лекциями мне не удалось выступить ни в одном цехе и отделе, кроме нашего: никто не хотел (а, может быть, и не имел сил) оставаться после работы слушать то, что им не интересно…

В общем, кончилось это тем, что на заседании комитета комсомола мне объявили строгий выговор с занесением в учетную карточку за срыв лекционной работы…

Ира в Одессе…

Без нее в нашей комнатке стало совершенно пусто, и по вечерам мне не хочется туда возвращаться…

Я хожу к себе домой самой дальней дорогой – иногда захожу к родителям. Обязательно каждый день в книжный магазин. Я обнаружил там недорогую (на другую у меня и денег то не было)и очень интересную литературу по изобразительному искусству, которую храню до сих пор.

Вот первые из приобретенных мною книг



Издавались тогда такие замечательные книжки-альбомы из серий «Библиотека по изобразительному искусству для народных университетов культуры, художественной самодеятельности и школьных библиотек», «Мастера русского искусства», «Мастера мирового искусства»…

Я отслеживал и покупал книги этих серий вплоть до 1965 года – пока не ушел с завода и стал работать вдали от книжных магазинов.

А тогда зачитывался этими книгами и, конечно, не мог не поделиться своим восхищением с коллегами по работе.

Узнав о моем увлечении, меня пригласила к себе в гости Эмма Львовна Соловейчик – старший инженер технолог термического производства, самая уважаемая из работников отдела главного металлурга.



На фото Эмма Львовна (справа) вместе со своей коллегой Надей

Мне трудно сейчас описать, чем она нас всех обаяла. Это был человек интеллигентнейший, высокой культуры и в ее присутствие и все остальные старались соответствовать ей. Кроме того, она, как никто другой, была прямой и смелой, никогда и никому, в том числе и руководству, не стеснялась говорить правду в глаза. Может быть, она была такой смелой, потому что чувствовала свою неуязвимость – её муж был одним руководителей строительства Кременчугской ГЭС, самой главной в то время стройки не только в Полтавской области, но и на всей Украине.

И в то же время Эмма Львовна во всем была такой же, как все мы, и точно также выходила с метлой в руках на воскресники по уборке заводской территории.



А пригласила меня Эмма Львовна для того, чтобы сделать мне подарок. С 1955 года она выписывала журнал «Огонек» и сохраняла все его номера. А в журнале этом, если кто не знает, постоянно печатались великолепные статьи советских искусствоведов о мастерах русского и мирового искусства с богатейшими иллюстрациями.

Это был непередаваемо роскошный подарок. Можете себе представить, я и сейчас с не расстаюсь с этими статьями и репродукциями.. Правда, к той 5-тилетней коллекции я добавил и своё собрание за следуюшие тридцать пять лет..

Узнав о присланной Ирой телеграмме, я, конечно же, помчался на завод просить у Школьникова несколько дней отпуска без содержания, чтобы немедля уехать в Одессу.

Лазарь Ильич был, безусловно, очень хорошим человеком, но не настолько, чтобы сразу пойти мне навстречу.

- Да что ты беспокоишься, телеграмма врачом не заверена, значит ничего страшного. Просто она за тобой соскучилась. Закажи телефонный разговор, и сам в этом убедишься.

Легко сказать, телефонный разговор! Это надо вызывать больную Иру почтовым сообщением на переговорный пункт! А что, если она так больна, что и на улицу выйти не может? В любом случае, так быстро это не получится. А я буду все это время в неведении?

Тут уж я заупрямился и настоял на своём, что было не совсем в моем характере. Ночным поездом я выехал в Одессу и утром уже был там.

Ира и в самом деле была очень простужена, температурила, у нее болели голова и горло. Но, главное, было даже не в этом. Подошел срок сдачи курсового проекта , а она была не в состоянии его закончить. Пришлось, конечно, выручать…

То ли от принимаемых лекарств, то ли от моего приезда, то ли оттого, что благополучно разрешилась проблема с курсовым, но Ирино здоровье быстро пошло на поправку, так что она еще при мне смогла пойти в институт,



после чего мы с нею сходили в музей западного и восточного искусства



и даже издали взглянули на море.



В следующий раз я увижу Одессу лет через 15…

В недоброй памяти советские времена старшие школьники, студенты, рабочий класс и «трудовая» интеллигенция помогала сельскому хозяйству круглый год (что это за «нетрудовая» интеллигенция и чем она занималась в это время – не скажу, не знаю).

Весной была посевная, летом – прополка, осенью – уборка урожая, а зимой – переборка этого гниющего урожая в овощехранилищах (помните фильм Эльдара Рязанова «Гараж», где профессор вкладывал в мешки с перебранным им картофелем свои визитные карточки, как гарантию качества проделанной работы? Значит, профессура считалась все же «трудовой» интеллигенцией!)

По выходным отделы завода в колхоз выезжали всем коллективом, во главе с руководством.

Вот часть нашего отдела, попавшая в объектив.



Слева – сам главный металлург Лазарь Ильич Школьников, рядом с ним – его секретарь и, по совместительству – завхоз отдела (имя и фамилию – забыл, а еще говорят, что я всё помню!), Муся Иванова и копировщица Алла Ривкина, в заднем ряду – Павел Денисович Пасечник, Жора Кикоть, Бончев (как же его звали? Когда-нибудь вспомню…). За Школьниковым, судя по прическе, возможно, сижу я… Или нет.

А в будние дни в колхоз посылали всех по очереди, как правило, на неделю или больше.

Моя очередь в том году подошла в ноябре, когда уже выпал снег (Ира к тому времени уже уехала в Одессу – на пятый, завершающий курс…).

Что, спрашиваете, делать в колхозе, если уже и снег выпал?

О, это интересная история. То был самый разгар хрущевской эпопеи с выращиванием кукурузы чуть ли не до самого Северного полюса. А кукуруза не хотела (или не могла) вызревать даже в средней полосе.

По поводу нашумевшей в то время истории, как поспешно убирали кукурузу в Воронежской области перед приездом туда Никиты Сергеевича со свитой, знаменитые в то время Нечаев и Бунчиков даже исполнили по радио (может быть и по телевизору, но ни у кого из нас его еще не было) такие куплеты:

Шел в Воронеж поезд с грузом,
Чуть не рухнул под откос:
На уборку кукурузы
Кто-то рельсы все унес.

Ну, это, конечно, гипербола, с железнодорожного полотна рельсы никто не уносил, но кукурузу воронежцы «убрали» именно таким способом: пустили по полю трактора с привязанными к ним рельсами, которые сломали стебли невызревшей кукурузы и спрятали ее под снегом от монарших глаз.

Но, нашлись доброхоты, которые доложили об этом Никите Сергеевичу, и руководство области было освобождено от непосильной для них работы.

К нам на Украину Хрущев в тот год не приезжал, но кукуруза сама полегла так что выковыривать (в буквальном смысле слова – носками раскисших от влаги ботинок) её из под этого снега приходилось нам, заводчанам



Колхоз (или совхоз?) в котором мы работали, находился в селе Каменные Потоки, сообщение его с городом было не самое лучшее, поэтому мы предпочитали от выходного до выходного домой не ездить, а отогревались в клубе, где нас поселили.

Однажды во время работы меня разыскала какая-то работница конторы и сказала, что мне срочно нужно срочно по телефону связаться с главным металлургом. Она же помогла мне дозвониться.

- Лазарь Ильич, что случилось?

- Да тут ваши родные принесли телеграмму от твоей жены. Она пишет, что заболела и просит приехать. Но, телеграмма врачом не заверена…

Абсолютно не помню, при каких обстоятельствах я вдруг оказался председателем Совета молодых специалистов завода.

Раньше на заводе такой организации не существовало, а в этом году нас приехало сюда сразу несколько десятков, и администрации, видимо, понадобилось дополнительное средство управления нами.

Наверное, было какое-то собрание, почему-то вдруг избрали именно меня…

Меня это особенно не огорчило (я уже привык, что всегда и везде меня куда-то избирают) и не очень обрадовало (кому нужны лишние хлопоты?). Правда, где-то в душе таилась надежда, что именно здесь таится возможность бороться за представление квартиры, хотя я еще не представлял, каким образом.

Позже оказалось, что я и в самом деле должен этим заниматься, представляя молодых специалистов на всех заседаниях завкома профсоюза, посвященных жилищному вопросу.

Благодаря своему новому статусу, я как бы попал в «номенклатуру», и позже на комсомольской отчетно-выборной конференции меня, как представителя молодых специалистов избрали в заводской комитет комсомола.

Ох, лучше бы меня никуда не избирали и не выдвигали…

Прихожу в цех задолго до начала работы, чтобы попросить мастера поставить на карусельный станок именно ту отливку, которая интересует меня больше всего.

Отливка большая, обработка длится долго.

В цех время от времени заходят то Шура Примостка, то начальник литейного цеха, то главный металлург. Я пытаюсь рассказать им, как вчера проходила формовка, а они отмахиваются – главное, что получится в результате…

Обточили отливку снаружи – дефектов нет…

Обточили изнутри, подрезали оба торца – нет дефектов!

Что за ерунда? Все требования техпроцесса нарушены – а отливка годная? Я ловлю себя на мысли, что совсем не рад этому…

И остальные, заформованные и залитые в тот день – тоже годные…

Так чего стоит вся наша технология, если при ее соблюдении получается брак, а при нарушении - наоборот?

Трудно передать, как я был растерян. Мне же предстоит работать технологом, а у меня почва из-под ног уходит – все, чему меня учили, обесценено…

В цехе смена кончается раньше, чем в отделе, поэтому пошел сначала в цех, сказать Щербине, что отливки годные. А он смеется:

- А я тебе что говорил? Я за все отвечаю!

Спросить его, а кто же отвечает за весь предыдущий брак я, после того, как все мои тревоги оказались напрасными и прогнозы не оправдались, не посмел. Это я, дипломированный инженер, должен был в этом разобраться, а не спрашивать у рабочего. А я ничего не мог понять…

Пошел докладывать главному металлургу.

Он сидит радостный, как именинник: ОТК принял все детали.

Я пытаюсь ему рассказать про нарушения технологии – он меня не понимает:

- Что ты хочешь? Что тебя не устраивает? Сделано не по технологии? Зато – годное! И знаешь что – ты подтвердил то, что я всегда говорю: когда технолог не околачивается в отделе, а находится в цехе – брак исчезает.

- Так Шура же…

- Знаю, знаю! Шура в отделе почти не бывает, все время в цехе... Но тут другой вопрос – они все знают Шуру и друг друга с детства, она для них – своя, они ее не воспринимают иначе, как свою подругу... Другое дело вы – люди со стороны, инженеры!

Да уж, инженеры…

Не знаю, как теперь Щербине в глаза смотреть… Хорошо хоть, что работать мне предстоит в другом цехе…

Зачем мне нужно было присутствовать при выбивке и очистке отливок – ума не приложу.

Может быть, главный металлург боялся, что их украдут (это махины в несколько сот килограмм!), подменят (чем?), но сказано проверить весь процесс – и я на месте.

Естественно, выбивают прежде всего самое мелкое литье, а мои тяжеловесные венцы – уже под утро, чтобыс успели остыть. Не буду же я всю ночь стоять над душой у тяжело работающих выбивщиков! Сижу-дремлю за столом в конторке мастера, время от времени выходя в цех..

Наконец освобождают от земли и моих монстров. Нахожу и заклейменную мной отливку. Внешне она ничем не отличается от других. На всякий случай (чтобы легче отыскать ее потом в механическом цехе) обвязываю ее проволокой.

Что я еще могу сделать? Разве что сходить домой позавтракать перед следующей сменой?

Голова гудит… И от усталости, и от переживаний…

Итак, я утверждаю, что отливка будет бракованной из-за высокой влажности формовочной смеси, а бригадир формовщиков Щербина выливает в форму еще два ведра воды. Плотность форм – неравномерная, отклонения выходят за установленные техпроцессом пределы – как тут быть качественным отливкам?

Ну и ну!

Что же будет? Не рванет ли первую форму вообще, когда в такую сырую землю начнут заливать жидкий металл?

Плавка и заливка, как я уже говорил, производится во второй смене. Невозмутимый Щербина вместе со своей бригадой помылся в душе и ушел домой, а я продолжаю свое дело…

Плавильщики, не спеша, делают свое дело – загружают чугуноплавильную печь (вагранку) шихтой (слоями кокса, чушкового чугуна и металлолома) и разжигают ее, заливщики доводят до кондиции заранее отфутерованные огнеупорной смесью и высушенные ковши, а я… волнуюсь.

Вполне мужская «инженерная» работа!

Наконец начался выпуск расплавленного чугуна (в полутемном цехе это такая неописуемая красота – вот куда бы приводить экскурсантов, да правила техники безопасности не позволяют) и заливка форм. Залили и мою контрольную форму. Внешне ничего страшного не произошло, может быть, пару было немного больше, чем обычно. А что там внутри – кто знает!

Теперь можно пойти домой, поужинать и вернуться к началу третьей смены…

Старый литейный цех работал по ступенчатому графику в три смены.

На первой смене приготовлялись формовочные и стержневые смеси, «Набивались» и собирались земляные формы, изготавливались и ставились в сушильные камеры стержни.

На второй смене в вагранках плавился чугун, в конверторных печах – сталь, формы заливались жидким металлом и естественным путем охлаждались до затвердевания металла.

На третьей смене «выбивщики» извлекали литье из форм, а после его охлаждения обрубщики доводили его до кондиции – удаляли литниковую систему, обрубали пневмозубилами и зачищали наждачными кругами излишки металла.

Передо мной была поставлена задача: проследить за соблюдением технологии на всех этапах изготовления отливки, а утром убедиться, что именно эти отливки доставлены в литейный цех и посмотреть, как они будут выглядеть после механической обработки.

Учитывая важность отливок и самого эксперимента, формовкой занялся самый опытный бригадир Шербина (тот самый будущий убийца, о котором я уже упоминал). Я, как всякий дилетант, был невероятно самоуверенным, слепо доверял всему тому, что написано в техпроцессах и инструкциях, и когда в земельной лаборатории узнал, что в формовочной смеси процент влажности выше допустимой, запретил и использовать эту смесь. А это значило остановить всю работу, пока не удалят уже приготовленную смесь и не приготовят новую.

Щербина со мной не согласился и сказал, что берет весь риск на себя.

Я мог, конечно, обратиться и к главному металлургу, и к начальнику цеха: первая смена, все на месте, но чутье мне подсказывало, что так поступать не стоит: ведь в конце концов моя задача не обеспечить годное литье в этот раз, а найти причину брака. Если отливки пойдут в брак, то одна из причин – налицо.

Но я все же сказал, что, по-моему, отливки будут бракованными. На что Щербина рассмеялся и спросил:

- У тебя есть личное клеймо?

- Есть! А что?

- Заклейми эту форму перед сборкой. Заклеймил? А теперь смотри. - Он накрыл нижнюю полуформу верхней, пригрузил собранную форму грузом, а потом принес ведро воды и вылил под стоящую на земле форму

- Что ты делаешь?!!!

- А ты смотри, смотри. Что ты волнуешься? Ты заклеймил форму, а отвечаю за все я – и вылил еще одно ведро сверху на форму…

При формовке следующих форм влажность смеси была нормальная, но плотность форм получалась то ниже, то выше предусмотренной технологией. Я показываю результаты замеров Щербине, он кивает головой и говорит:

- Ты пиши, пиши! – а я и пишу все в свой блокнотик… Что то будет завтра в механическом цехе?

Инженер-технолог Шура Примостка и старший инженер Павел Денисович Пасечник – ветераны отдела главного металлурга, они достались ему по наследству от отдела главного технолога, который раньше «вёл» литейный цех.

Павел Денисович пришел на завод после окончания института, а Шура была из первых ФЗУшников, которые начинали работать в литейном цехе сразу же после войны, потом заочно окончила толи техникум, толи институт.

Оба – тихие, спокойные, незаметные, но – незаменимые и безотказные.

Шура занималась литьем для дорожных машин, которое отливалось в старом литейном цехе, а о том, что делал Павел Денисович, полагалось умалчивать – его чертежи и техпроцессы хранились в сейфе, ключ от которого был только у него. Но шила в мешке не утаишь: весь завод и, наверное, половина города знали, что наряду с дорожными машинами «Дормаш» выпускает «спецпродукцию» - заправщики горючего для баллистических ракет. Вот литьем из цветных сплавов и легированных сталей для этих заправщиков в изолированном цветнолитейном отделении и занимался Павел Денисович. Оба были исключительно душевными людьми, охотно помогали другим, с ними было приятно иметь дело.

Шура, в свое время буквально прощупавшая все процессы литейного производства своими руками, отлично разбиралась в них и могла показать любому рабочему, как лучше всего выполнить ту или иную операцию. Мне до этого было, конечно, очень далеко.

Но и Шура была не всесильна. Завод осваивал новую продукцию и, бывало, литье «не шло», хоть ты тресни. Тогда весь завод начинало лихорадить.

Так было и при освоении новой модели асфальтосмесителя. В огромном (в полтора человеческих роста) венце зубчатого колеса привода смесителя, в котором согласно требованиям чертежа не допускались никакие дефекты, при механической обработки вскрывалось все, чего там не должно было быть – засор, газовые и шлаковые раковины. Шура целыми днями не выходила из цеха, а брак не прекращался.

А спрос за это был, конечно, с главного металлурга.

В то время была популярна картина Федора Решетникова «Опять двойка!»



На стуле сидит замученная мама с горестным лицом; глазами сталинского прокурора смотрит сестра-«пионэрка» - общественница и отличница; на трехколесном велосипеде едет младший злорадный брат, отмщенный за все свои подзатыльники, что получил от виновника торжества. Который в свою очередь стоит на переднем плане с понурой головой, и из кармана торчит символ разложения советского школьника - рогатка.

Мне тогда очень хотелось научиться рисовать исключительно для того, чтобы суметь написать с натуры похожую картину «Опять брак!». Я и сейчас вижу перед собой эту драматическую сцену: в механическом цехе у груды бракованных деталей собралось руководство находящегося на грани остановки завода – главный инженер, начальник ОТК, начальник механического цеха. Все угрожающе смотрят на растерянного главного металлурга - Лазаря Ильича Школьникова, который вертит головой во все стороны в поисках той единственной, на которой он может выместить то, что у него сейчас накипело на душе – бедной Шуры Примостки…

После одной из таких сцен Лазарь Ильич бросил на эту работу меня. И случился со мной большой конфуз.

Вот некоторые из моих будущих коллег



Правда, хорошие лица, хорошие улыбки?

Да и снимок сделан в хороший солнечный праздничный весенний день 12 апреля 1961 года, когда все вышли на улицу послушать сообщение ТАСС о первом полете человека в космос.

Да, именно в это время, когда Юрий Гагарин находился в космосе, наш заводской фотограф Александр Прядко сфотографировал их и оставил мне на всю жизнь добрую память об этих хороших людях.

Честно говоря, мне всегда – и до того в школе, в техникуме, в институте, и после - в СКБО, в НИИ, в «Модуле», в Техтрансмаше - везло на хороших людей, а всякие прочие оставались где-то вне поля моего зрения.

Это не значит, конечно, что мы все всегда друг другу поддакивали!

Отнюдь!

Мы ведь не были белокрылыми ангелами, были самыми обычными «совками». По производственным вопросам у нас не раз возникали о-го-го еще какие острые дискуссии и горячие принципиальные споры! Да и в обыденной жизни не все всех горячо любили. Но при этом мы всегда оставались людьми. Обыкновенными, нормальными хорошими людьми. Подлых среди нас не было…

Удивительно, в старом литейном цехе завода был даже один убийца - забил по пьянке доской своего тестя (видно было, за что), после чего отсидел десять лет и снова вернулся на завод в тот же цех. А все равно, человек был хороший, душевный, и в цехе все его уважали…

Но, слишком много хорошего иногда – тоже плохо.

Поэтому я сейчас с благодарностью вспоминаю своих соседей-алкоголиков из последнего дома, в котором нам пришлось жить на Украине, и им подобных соседей по дачному участку. Благодаря им, я был вполне готов к тому моральному уродству, с которым недавно встретился (и тут же распрощался) уже в своем виртуальном окружении.

Вовремя получить прививку от инфекции – это тоже, оказывается, полезно…

Но, я отвлекся от темы.

Мой то рассказ – о людях хороших.

Я продолжу его завтра.

Это теперь я знаю, что мне безумно повезло попасть на завод в такой момент, когда чуть ли не за стеной отдела главного металлурга, где я работаю технологом, кончается строительство и начинается монтаж оборудования в цехе чугунного литья для автомобильного завода, который был объектом моего дипломного проекта и где я числюсь мастером. И я могу в любой момент сходить и увидеть то, что вскоре навсегда будет спрятано под перекрытиями, защитными кожухами, скроется в глубине конструкций и сооружений. Те, кто придут сюда позже, увидят только внешнюю оболочку, в то время как мне дано познакомиться со всей начинкой.

Я еще не знаю, зачем мне всё это надо видеть и знать, но почему-то же меня ко всему этому влечет и тянет! Не зря, видимо, все это, никак не относящееся к моей работе технолога, мне так интересно?

И, наоборот, то, чем мне по долгу службы приходится заниматься, совсем, ну ни капельки мне не интересно, Ну что может быть интересного в переписывании технологических процессов с бланков института – разработчика на заводские бланки? Кому и зачем это надо?

Уже освоившиеся здесь ранее прибывшие девчата – Муся Иванова, Вера Власова, Галя Николенко просвещают меня, что институту за каждую страницу техпроцесса было уплачено по 5 рублей. Ну, за такие деньги и я писал бы их по две смены!

Наш куратор из старожилов, Ирина Сергеевна Вакина, поясняет, что мы заняты очень нужной и важной работой. Ответственность института за техпроцессы кончилась, когда он получил за них деньги. Теперь за правильность технологии перед главным металлургом будем отвечать мы – те, кто поставит свою подпись. А он, утвердив то, что мы напишем, возьмет на себя ответственность перед цехом, который будет по этим техпроцессам работать.

Мне приятно слушать Ирину Сергеевну, и еще приятнее к ней обращаться. Я произношу «Ирина», а мысленно добавляю «Ирочка, Иришка, Ирочек, Ирчик». Правда, это уже относится не к Вакиной, а к совсем другой Ирине…

Заметив, что я отвлекся от дела и мысленно нахожусь уже в совсем другом месте, Ирина Сергеевна подгоняет меня:

- Давай-давай, поторапливайся! Вот закончим эту работу, передам тебе все автомобильное литье, и уйду, наконец, из этого отдела!

- Как это, «уйду»? Куда? И зачем?

- Знаем – не расскажем. Ты, главное, поскорее все бери в свои руки!

- Почему это вдруг - я?

Но, Ирина Сергеевна знала, что говорила. Вскоре я действительно стану, сначала неформально, а потом и формально старшим технологом группы, занимающейся автомобильным литьем.

А Ирина Сергеевна уйдет в отдел главного конструктора, куда давно стремилась…

И у меня даже фото моего первого наставника не останется…

Но, останутся другие фотографии хороших людей

Кременчуг-1960.

Итак, я уже приступил к работе. Тем временем ненадолго (на запоздалые каникулы) приехала в Кременчуг и Ира.

Наши с нею родители «скинулись» и достали нам на новоселье (купить–то было невозможно!) дополнительно к хозяйкиному «харчевнику» «полуторную» кровать и трехдверный щкаф.

И пока я «усиленно трудился» на заводе, она обустраивала нашу комнатушку. Наконец-то, если и не нашли еще свое место, то освободили место у родителей, подаренные нам на свадьбу постельное белье, посуда и всякие прочие приятные мелочи…

А трудиться действительно приходилось в поте лица, потому что Лазарь Ильич загрузил меня на полную катушку не только бумажной работой, с которой неплохо справлялись и женщины, а решением проблем в старом литейном цехе, где кроме всего прочего нужно было приложить и элементарную силу (чуть не написал, «мужскую», но побоялся быть неправильно понятым).

А проблема в литейном цехе всегда одна и та же: брак, который неизвестно откуда берется и неизвестно куда исчезает.

Даже Ира до сих пор помнит случай, когда мне пришлось проработать почти три смены подряд, после чего рано утром снова выйти на работу.

А мне этот случай запомнился самым большим конфузом за всю мою производственную карьеру. Но, об этом – в другой раз

Семья эта оказалась побольше, чем отдел главного металлурга.

В нашем маленьком домике располагались еще и отдел подготовки кадров с его учебными классами, отдел техники безопасности и редакция заводской многотиражки. И все мы жили очень дружно, тем более, что каждое утро по десять минут занимались все вместе …



Помните у Владимира Высоцкого:

Вдох глубокий. Руки шире.
Не спешите, три-четыре!
Бодрость духа, грация и пластика.
Общеукрепляющая,
Утром отрезвляющая,
Если жив пока еще – гимнастика!

Была тогда такая мода – работникам умственного труда делать специальный перерыв для занятий производственной гимнастикой. А инструктором назначили почему-то меня – нашли, как говорят, крайнего!

Наконец-то я уже прописан!

Живу еще у родителей – в узенькой комнате-пенале, которую я снял, пока стоит один только кухонный шкафчик («харчевник») да один–единственный стул. Нужны еще хотя-бы кровать и шкаф для одежды.

Но это может подождать еще несколько дней, оставшихся до Ириного приезда на каникулы, , нужно скорее устраиваться на работу, если меня там еще ждут!

За время моего главного металлурга за время моего отсутствия перебрался на новое место – на второй этаж бывшего заводоуправления, маленького деревянного здания похоже еще довоенной, если не дореволюционной постройки. И как оно только сохранилось?

В комнатах отдела вместе с уже знакомыми по преддипломной практике лицами вижу несколько незнакомых девушек – наверное, молодые специалисты. Все заняты делом, обложились папками чертежей и другой документации, вскользь взглянув на меня, что-то усердно пишут…

Главный металлург, едва кивнув мне головой, говорит:

- Пиши заявление - «Прошу принять меня на работу мастером в чугунолитейный цех №2».

- Мастером? Разве это инженерная должность – выписывать наряды на работу?

Я этого не говорил, но Лазарь Ильич Школьников, видимо, прочел это в моем недоуменном взгляде и рассмеялся:

- Да ты не расстраивайся. Работать будешь у нас в отделе, технологом. Просто до пуска цеха нам не дают дополнительных штатных единиц, и мы всех вновь прибывших пока оформляем мастерами в цех.

- Технологом? Хрен редьки не слаще! – мне сразу вспомнилась наша институтская присказка: «Курица – не птица, технолог – не инженер!»

- Лазарь Ильич, я вообще-то хочу работать конструктором!

- Что значит, «хочу»! Забудь это слово! На производстве есть только «надо» и никаких «хочу»!

-Как это?!

- А вот так! Молод еще! Вырастешь – поймешь! А сейчас быстренько в отдел кадров, оформляйся и приходи! Работы – непочатый край, а ты вон уже какую неделю прохлаждаешься!

Так появилась первая запись в моей трудовой книжке…



А с нею и первый должностной оклад – 900 рублей в месяц. По сравнению с 260-ю стипендии, конечно, неплохо. Но, до чего же все-таки мало на семью, половина которой еще пока живет вне дома…

А с 1-го января 1961 года станет в 10 раз меньше: появятся новые деньги и одновременно с ними грянет денежная реформа. Вроде бы ничего не должно измениться – и оклады, и цены в госторговле уменьшат в десять раз. Но, Кременчуг ведь не Москва и даже не Киев, где, возможно, все покупают в магазинах, мы, как говорят, живем с рынка. А бабули на рынке – «непонятливые» - что теперь у них стоит рубль, то и после реформы будет стоить рубль…