Я по-прежнему жду известий из Одесского политехнического.
Несмотря на то, что я подтруниваю над беспокойством мамы и усердием Вити Ванжулы, на душе у меня тоже кошки скребут – как там все сложится, с этим возможным экзаменом по математике? Иногда я прихватываю с собой на Днепр учебник, пытаюсь его читать – и не получается! Я уже проработал те разделы, которые мы не учили в техникуме, а читать в который раз давным-давно знакомое не могу себя заставить. Тем более, что совсем недавно – каких-то два с половиной года назад я эту математику сдал на «отлично» почти без всякой подготовки, потому что занимался историей…

Так уж получилось, что на прощальной фотографии рядом с Ритой не оказалось ее самой лучшей неразлучной, казалось, подруги – Люды Чепайкиной.



Поссорились девочки…

А еще совсем недавно мы так часто дружно шагали из нашего центра в нагорную часть города, где неподалеку друг от друга жили Рита и Люда, и не могли разойтись, увлеченно обсуждали наши техникумовские дела, и не могли наговориться…

На втором курсе, во время зимней сессии Люда получила толи тройку, толи двойку по истории СССР и попросила меня помочь подготовиться к пересдаче экзамена.

Помочь по истории… Было бы это черчение, математика, физика, детали машин, сопромат, наконец – я бы помог с огромным удовольствием, чем и занимался почти все перемены между занятиями, благодаря чему мне дома никогда не приходилось самому учить эти предметы.

А история? Да еще СССР? Бесконечные съезды ВКП(б), их даты, главный вопрос повестки дня… Это надо было просто заучить, запомнить, ведь никакой логики во всем этом не было изначально. Зато было другое, дикое и непонятное. В школе мне еще приходилось учить историю по учебникам, в которых прямо чернилами были тщательно замараны портреты вчерашних героев и вождей. И это – история?

Но Люда так на меня надеялась, что я не мог ей отказать. И вот, в то время, как все наши однокурсники готовятся к математике, мы с Людой занимаемся историей. Вернее, занимается она, а я при сем присутствую.

Естественно, познакомился с родителями.

С Людиным отцом, Максимилианом Сергеевичем, нам потом часто придется встречаться – он работал начальником цеха на заводе дорожных машин, где мне предстояло проходить производственную практику в техникуме, преддипломную – в институте, а потом и работать.

А Людина мама просто полюбила меня, о чем потом не раз говорила моей при встрече, и очень мне доверяла, чем Люда, судя по ее рассказам, не раз пользовалась: когда ей нужно было поздно вернуться домой, она говорила, что проводит время со мной, и мама была спокойна.

То, что мы вместо математики занимались историей, нас не огорчало – мы чувствовали, что и без подготовки сдадим ее. Тяжелее было пережить, что мы пропустили кинофильм «Свадьба с приданым» в кинотеатре «Большевик». Все наши друзья уже распевали песни из него, а мы погрязли в истории…

Тревожное лето 1955 г. В защиту справедивости.

На мое сообщение «Из любви к искусству» Дыхание_Осени пишет «Срежиссированный спектакль... как я не любила такие вещи... парткомы и т.д.»

Ей вторит julie_from_Moscow «Мдааа... Лишнее подтверждение моему убеждению, что все эти "политические" игры - сплошное извращение...» и добавляет: «Извини, но в твоем любимом преподавателе я разочаровалась....».

«Срежиссированный спектакль» - согласен. Чему удивляться, если еще жив, хотя и дышит на ладан самый гениальный в мире режиссер, постановщик незабываемых спектаклей 1937 года и последующих лет, наш любимый Иосиф Виссарионович? Куда уж нашим провинциалам до его талантливых работ! Они еще только учатся.

А на смену угасающему вождю уже идет новое поколение режиссеров. Испугавшийся за свою судьбу Берия решил опередить своих запятнанных по уши в крови соратников, но сразу же нашлись новые режиссер и убрали его практически без суда и следствия. Но и им недолго коллективно пришлось развлекать публику – на этот раз всех обскакал наш дорогой Никита Сергеевич.

Политические игры, парткомы… - это же была та подлинная власть, под которой мы жили, и под которой предстояло жить еще почти сорок лет. И почти никто вслух не смел признаться, как на самом деле ее любит. А кто признавался – плохо кончал.

Помню, двадцать пять лет спустя после описываемых событий на праздничном вечере в честь 1 мая в недавно созданном научно-исследовательском институте мне очень понравился задорный весельчак Петя – как он очаровательно пел и играл на гитаре! А после первомайской демонстрации он бесследно исчез. Позже я случайно узнал, что во время демонстрации он каким-то образом распространял листовки, призывающие очистить советскую власть от коммунистов, то есть от этих самых парткомов. Его моментально вычислили и забрали…

И насчет моего любимого (без кавычек!) преподавателя. Это был замечательный человек. Бывший фронтовик, танкист со шрамами от боевых ранений на лице, бесконечно добрый и в то же время невероятно требовательный. И он имел право на эту требовательность.

Другие преподаватели рассказывали, как надо чертить, а Николай Арсентьевич от руки, без всяких инструментов чертил мелом на доске так, как никто из нас не мог начертить на бумаге с помощью всех своих подручных средств.

Он проводил на доске две идеально прямые взаимно перпендикулярные штрих-пунктирные осевые линии, причем длина всех штрихов была абсолютно одинакова, потом одним движением руки проводил вокруг центра пересечения этих линий окружность размером почти во всю доску и только после этого брал в руки циркуль и демонстрировал нам, что окружность эта совершенно симметрична относительно центра.

Не всем из нас давались шрифты, но подписать чертеж за другого было нельзя – он помнил почерк каждого из нас! Помню, он просматривает работу Нелли Шульц и говорит: «Передайте пожалуйста Виктору Манаенкову, чтобы он больше не подписывал ваши чертежи – это мешает вам научиться писать лучше его. А ее соученик по школе Виктор учился даже не в нашей группе, а в группе сварщиков (он станет сначала главным сварщиком, а потом заместителем директора по маркетингу Крюковского вагоностроительного завода).

Между прочим, единственная четверка, которая должна была появиться в моем техникумовском дипломе, была по его предмету – по черчению. Все чертежи на бумаге я успевал выполнить во время занятий, пока Богуш еще только объяснял, что и как нужно сделать – и почти всегда получал отличную оценку. А вот копировать чертежи на кальку приходилось дома, на том же столе, где мама готовила обед. И стоило ей чуть-чуть шатнуть стол, как из моего рейсфедера капала на чертеж жирная капля туши. Приходилось либо ее соскребать, что, конечно, было заметно, либо начинать все сначала.

В общем, отметки по черчению в моей зачетной книжке выглядели так: 4, 5, 4, 5. По моему разумению в диплом по окончанию второго курса должна была пойти пятерка, но Богуш решил иначе. Когда нам вручали дипломы, он сидел в президиуме собрания рядом со мной, и я представлял себе, как ему будет неудобно узнать, что других четверок, кроме этой, у меня нет. А удивляться пришлось мне, потому что в дипломе по черчению была пятерка. Я обернулся к Богушу и говорю, что произошла ошибка, я точно помню, что итоговая оценка бала «4», а он только ухмыльнулся и успокаивающе махнул мне рукой.

Что же касается спектакля, который мы под его руководством разыграли для Коли Афанасьева – неужели кому-то лучше было бы, если бы его исключили из комсомола, а значит и из техникума, да еще и наказали в уголовном порядке?

Было на моей памяти и такое – но уже не в техникуме, а в институте. Придет время - расскажу.

А теперь о том, как меня рассорили с «кузнецами».

Было это, судя по моему сохранившемуся дневнику, 21 октября 1953 года.

В это день у нас было отчетно-выборное комсомольское собрание. Накануне я, как член комитета комсомола и предполагаемый комсорг техникума, вместе с уходящим (в связи с переходом на выпускной, четвертый курс) комсоргом Юрченко подготовил отчетный доклад и проект решения.

Когда Юрченко докладывал, я сидел в президиуме вместе с парторгом института Яковом Борисовичем Фрейдиным. После выступлений началось выдвижение кандидатур в новый состав комитета и их обсуждение. Вдруг кто-то из группы К-51 («кузнецы» нашего курса) предложил отвести мою кандидатуру.

Предложил, так предложил: ставьте вопрос на голосование. Оставят в списках – хорошо, нет – еще лучше, появится больше свободного времени. Но тут поднимается Яков Борисович:

- Я знаю, почему вы предложили отвод кандидатуры Стрельцова – потому что он узнал о хулиганском поступке вашего товарища Шиндлера и поставил об этом в известность партбюро и комитет комсомола! Это был настоящий поступок честного комсомольца и Стрельцов достоин того, чтобы его снова избрали в состав комитета!

Какой ужас!

Леня Шиндлер – один из трех братьев-близнецов, сыновей известного в городе врача. Вся их семья живет неподалеку (всего один квартал) от меня на той же улице Пролетарской. Все три брата учатся в разных техникумах города – Леня в нашем машиностроительном, Миша – в железнодорожном, а Яша – в медицинском. Леня и Миша не просто похожи, а практически неразличимы, чем они и пользуются, сдавая друг за друга экзамены по тем предметам, которые им лучше удаются.

Я отлично знаю Леню – но я в первый раз в жизни слышу о его каком-то хулиганском поступке – это вообще на него непохоже!

Я вскакиваю с места и начинаю объяснять, что произошла какая-то ошибка, но Яков Борисович давит мне на плечо – садись и не возникай! Так надо!

Я продолжаю выкрикивать, что все это неправда – но кто мне поверит, если сам парторг с трибуны собрания говорит, что это было?

Что по этому поводу записано у меня в дневнике? «… В состав комитета не попал. Путем голосования мою кандидатуру вывели из списков. Потом, когда необходимо было пополнить список, снова ввели, горячо спорили минут тридцать, и снова вычеркнули».

После собрания я спросил у Фрейдина, зачем было выдумывать то, чего не было, зачем говорить неправду?

- В интересах дела! – ответил он. - Ты знаешь, чего мне стоило согласовать твою кандидатуру во всех инстанциях? Хорошо хоть дело врачей закрыли…

- А при чем тут дело врачей?

- Как при чем? Ведь они тоже были евреи!

Так меня ни за что, ни про что опозорили перед своими соучениками – в интересах дела!

Так партийный руководитель научил меня врать – в интересах дела!

Так я понял, что евреи в СССР – люди особого склада, и, чтобы выдвинуть еврея на никчемную роль комсорга техникума нужно преодолеть сопротивление вышестоящих инстанций, которые действуют, конечно же, - в интересах дела!

…Да, дело врачей к тому времени уже было закрыто, но борьба с космополитизмом осталась. Как с ними боролись в нашем техникуме, я еще расскажу.

Автор текста - Кирсанов С., композитор - Табачников М.

Есть город, который я вижу во сне
О, если б вы знали, как дорог,
У Чёрного моря явившийся мне
В цветущих акациях город .
В цветущих акациях город.
У Чёрного моря.

Есть море, в котором я плыл и тонул,
И на берег вытащен к счастью,
Есть воздух, который я в детстве вдохнул,
И вдоволь не мог надышаться.
И вдоволь не мог надышаться.
У Чёрного моря

Родная земля, где мой друг молодой
Лежал, обжигаемый боем,
Недаром венок ему свит золотой,
И назван мой город героем.
И назван мой город героем
У Чёрного моря.

А жизнь остаётся прекрасной всегда,
Хоть старишься ты или молод,
Но с каждой весною так тянет меня
В Одессу мой солнечный город ,
В Одессу мой солнечный город.
У Чёрного моря.
У Чёрного моря…

Раз я уже затронул этот вопрос, надо объяснить, почему мог испытывать неприязнь ко мне Коля Афанасьев.
Было это на втором курсе. В коридоре меня увидел наш классный руководитель, преподаватель черчения (любимый преподаватель любимого предмета!) Николай Арсентьевич Богуш:



- Хорошо, Стрельцов, что я тебя встретил! Зайди после занятий ко мне!
- К тебе? – переспросил я и, смутившись, тут же уточнил:
- К вам?
Богуш улыбнулся своей обаятельнейшей улыбкой, и подтвердил:
- Ко мне.
После занятий я зашел в кабинет черчения.
- Садись! Ты видел тут у нас на стеллаже стояли два альбома художественных репродукций?
- Конечно, видел!
- Говорят, ты к ним присматривался?
- Почему присматривался? Я их смотрел, это все видели.
- А где они теперь, не знаешь?
- Откуда мне знать, я посмотрел и поставил на место.
- В том то и дело, что многие видели, что ты их смотрел, и никто не видел, как ты их ставил на место.
- Так вы считаете, что это я их взял?! Да я… никогда… ничего…
- Да ты не волнуйся! Мы уже знаем, что это не ты, хотя тебя и подозревали, и знаем, кто это сделал, да он и сам признался, что сделал это икючительно из любви к искусству, и альбомы уже у нас. Сейчас вопрос в другом – передавать ли дело в милицию, или мы управимся своими силами.
- Это кто-то из наших?
-Да! Коля Афанасьев!



Коля… Симпатичный, тихий, скромный, застенчивый Коля?

(Он запомнился мне по двум случаям.

Один произошел в лаборатории электротехники. Мы вдруг занялись обсуждением вопроса, зачем человек живет на свете. И Коля дал самый точный ответ: чтобы оставить после себя потомство. Разве не так?

А второй случай произошел на экзамене по русской литературе. На вопрос преподавательницы, чем занимался полковник Половцев в «Поднятой Целине» Шолохова, Коля ответил: Ананизмом! Покрасневшая до ушей учительница переспросила: Что ты имеешь в виду? Коля объяснил: «- Ну, он писал ананимные письма!»)

- Коля? Не может такого быть! Это неправда, ошибка – сказал я.
- К сожалению, это правда. И только вы, его друзья, можете ему помочь!
- Как?
- Нужно провести комсомольское собрание, осудить его поступок и наказать. Но так, чтобы не травмировать его психику. И в то же время, чтобы он понял, насколько это серьезно, и чтобы делать впредь такие вещи ему было неповадно.
- А при чем здесь я? Я ведь староста, а не комсорг!
- Как староста ты в какой-то мере вместе со мной отвечаешь за всех в группе. К тому же тебя подозревали в том, что совершил он. У тебя есть все мотивы, чтобы потребовать самого сурового наказания – исключения из комсомола.
- Но, если его исключат – это же пятно на всю жизнь!
- Не волнуйся, не исключат. Я поговорю с другими ребятами, чтобы выступили с предложением смягчить наказание и сам их поддержу. Главное, чтобы он понял, на краю какой пропасти оказался.
- Значит, я должен его в эту пропасть толкать, а вы будет спасать?
- Выходит так. Но кому-то же надо это делать. Пойми, ради него самого!
Собрание прошло по сценарию, разработанному Николаем Арсентьевичем. Колю оставили в комсомоле, но объявили строгий выговор. У Коли были все основания обижаться на меня за мою кровожадность. Не мог ведь я объяснить ему, что все это было умело срежиссированным спектаклем, в котором мне досталась не самая лучшая роль….
Но Коля не умел обижаться. В мою тетрадку он записал песню «У Черного моря». Неужели предвидел, что судьба моя повернется лицом к Одессе?

Повернется ли? Уже август, а из института никаких вестей…

Слова Р.Жака, муз. Б. Седлачека

Прислала Дыхание_Осени

Как у нас в садочке, как у нас в садочке
Розы зацвели.
Что я люблю тебя, что я люблю тебя
Тут я без вины.
Каждый день в окно смотрю я, как ты
Бродишь по селу.
Дала бы розочку, дала бы розочку,
Но не посмею.

Как у нас в садочке, как у нас в садочке
Солнышко греет.
И любовь, как роза, и любовь, как роза,
Нам расцветает.
Я не хочу больше ждать, поверь, что
Я тебя люблю!
Красную розочку, красную розочку
Я тебе дарю!

Слова А. Жарова, музыка К. Листова

Песня записана Федором Саленко 08.04.1955 г.
Ворошиловрград, общежитие ВЗОР

Ходили мы походами
В далекие моря,
У берега французского
Бросали якоря.
Бывали мы в Италии,
Где воздух голубой,
И там глаза матросские
Туманились тоской.

Припев:

Помним наши рощи золотые,
Помним степи, горы, берега!
Милый край, Советская Россия,
Ты морскому сердцу дорога!

Красивы африканские
Заливы, города,
Пылает в южной полночи
Хрустальная звезда.
Но где бы мы ни плавали, -
Все звезды над водой
Казались нам московскою
Кремлевскою звездой.

Припев

Везде, куда отважные
Заходят моряки,
Им снятся наши гавани,
Родные маяки.
Путями океанскими
Прошли мы целый свет,
Но краше нашей Родины
Нигде на свете нет.

1947

фото Отрада_Севастополь

Слова С. Фогельсона, музыка Д. Прицкера

Песня записана 29.03.1955 г. Василием Сухиным.

Ворошиловград, общежитие ВЗОР.

Колышется даль голубая,
Не видно вдали берегов…
Мы с детства о море мечтаем,
О дальних огнях маяков.

Припев:

Летят белокрылые чайки, -
Привет от родимой земли.
И ночью и днем
В просторе морском
Стальные идут корабли!..

Манит нас простор величавый,
С могучей стихией борьба,
На ленточках золотом славы
Сверкает морская судьба.

Припев.

И если опять над морями
Взовьется сражения дым,
Мы знаем, что Родина с нами,
А с ней мы всегда победим!

Припев

1949

Ворошиловград. Преддипломная практика. Прошло почти два года, как Рита Резник уехала на Донбасс, а Шура Пасечник не забыл старую историю и смотрит на меня искоса, тем более, что я агитирую всех заехать после практики в гости к Рите в Доброполье, а ему туда дорога заказана.

Мы с ним, с Колей Афанасьевым из нашей группы и Васей Сухиным, Федей Саленко, Сашей Подтыканом из группы К-51 (кузнецы) живем в одной комнате заводского рабочего общежития.

Не помню уж, по какому случаю, Шура вдруг взорвался и обозвал меня «жидовской мордой».

…Расклад сил такой.

Я тонкий и звонкий (гимнаст!),



Шура – мощный штангист.



У всех моих соседей по комнате есть основания испытывать неприязнь ко мне.

Наконец, из всех них я – единственный еврей...

Ни о чем этом в тот момент я, конечно, не думал, а крикнул «Ах ты, сволочь!», подскочил к сидящему на своей кровати Шуре и изо всех сил врезал, как говорят, по сопатке. А сопатка у него оказалась слабой, и Шура моментально «умылся юшкой», залив кровью из носа всю свою постель.

Никто из ребят даже не шелохнулся, только кто-то бросил ему полотенце, чтобы остановить кровопоток.

Больше Шура ко мне не задирался и даже близко не подходил.

Последнее, что я о нем слышал, что он, как и Неля Шульц, работал заместителем начальника цеха на Харьковском заводе имени Малышева.

Самое интересное, что в результате этой моей, не самой лучшей выходки, ребята из нашей комнаты стали относиться ко мне значительно лучше, зауважали, я бы сказал. Свидетельством тому – их песни, именно после этого случая записанные в мою тетрадку.

Все почему-то вдруг переселяются - а мы чем хуже?

Между делом (ДЕЛО – это, конечно ведение дневника в Ли-ру!) потихоньку осуществляем переселение: для начала перевозим (пока – переносим) на вновь снятую квартиру) вещи дочки и внука.

Вообще, квартиры в Израиле для нашей привычной жизни не очень приспособлены: большой салон и одна-две-три маленькие спальни.

В салоне, как правило, сервант с местом для телевизора, большой журнальный стол и стандартный набор мебели, так и называемый «салон»: кресло и два дивана – двух- и трехместный. Имеется, наверное, в виду, что все свободное время семья должна проводить здесь перед телевизором, а в спальнях, естественно, спать.

А у нас немного другие потребности – и всегда проблема, куда деть книги, альбомы, репродукции, фотографии, где поработать за столом..

Когда строили квартиры, в стране, очевидно, была только одна телевизионная программа и все члены семьи только ее и смотрели. А теперь телевизор и компьютер у каждого члена семьи – их куда девать?

Голь на выдумки хитра – вот как дочка приспособила в своей спальне и компьютер, и телевизор.



Но сколько можно жить в таких условиях? Вот они с внуком и перебираются сейчас в 2,5-комнатную квартиру (салон, спальня и так называемый пинат-охель – столовая). Ну и конечно, кухня, туалет, ванная, закрытый балкон, рабочий балкон (для кладовки и стиральной машины).

Жить они будут метрах в двухстах от нас, так что мелкие вещи мы пока в порядке физзарядки переносим вручную, а уж потом для остального наймем машину.

рекомендую:

http://www.israbard.net/israbard/personview.php?person_id=1051283272&page_id=songs

Еще один случай, связанный с Ритой. Он ассоциируется у меня с чешской песней «Красная розочка». Знаю, что музыка Б. Седлачека, слова Р. Жака., но нигде пока не могу ее найти. А поется в ней примерно так:

Как у нас в садочке,
Как у нас в садочке,
Розы зацвели.
Что я люблю тебя,
Что я люблю тебя,
Я в том без вины.

Каждый день
Хожу и вижу, как ты
Бродишь по селу.
Дала бы розочку,
Дала бы красную,
Да не посмею…



Нет, Рита этой песни никому не пела и розочки не дарила, потому что тот, кому были предназначены и песни и цветы, служил далеко от Украины, в Дальневосточном флоте. Тогда я об этом не знал…

Июнь 1953 года. Во время очередного экзамена летней сессии во дворе техникума те, кто уже сдал экзамен, ожидали своих товарищей (как правило, мы не расходились, пока не сдаст последний).
Вижу, сидит на скамеечке Рита, а в руках у нее – две красивейшие красные розочки.
Я пошутил: -
- А мне? Я тоже такую хочу!
Рита, не долго думая, говорит:
- Возьми! – и отдает мне обе.
Я взял розочки в руки и начал их рассматривать. Вдруг их с силой вырвали из моих рук. Поднял глаза и увидел нашего тогдашнего комсорга группы Шуру Пасечника,



который бросил эти розочки на асфальт и начал их ожесточенно растаптывать своими башмаками.
Я ничего не понимал…
Я не знал, не замечал, что Шура симпатизирует Рите и, конечно, ревнует ее ко мне (и зря!), потому что вне техникума мы с нею проводим много времени вместе.
Я не знал, что в этот день у нее был день рождения (мы тогда эти дни не афишировали и не отмечали так шумно, как это делается теперь), а он знал из ее комсомольской учетной карточки.
Наконец, я не знал, что именно он подарил ей эти розочки!
А он не знал, что после этой сессии Рита покидает техникум и уезжает на Донбасс.
Но поступил он, конечно, безобразно и для Риты с тех пор перестал существовать.

Слова Инны Гофф, Музыка Яна Френкеля

Скоро осень, за окнами август,
От дождя потемнели кусты.
И я знаю, что я тебе нравлюсь,
Как когда-то мне нравился ты.



Отчего же тоска тебя гложет,
Отчего ты так грустен со мной?
Разве в августе сбыться не может,
Что сбывается ранней весной?

За окошком краснеют рябины,
Дождь в окошко стучит без конца.
Ах, как жаль, что иные обиды
Забывать не умеют сердца.

Не напрасно тоска тебя гложет,
Не напрасно ты грустен со мной.
Видно, в августе сбыться не может,
Что сбывается ранней весной.

Скоро осень, за окнами август,
От дождя потемнели кусты.
И я знаю, что я тебе нравлюсь,
Как когда-то мне нравился ты.

1965

сл. Г.Поженяна, муз. А.Петрова

(из к/ф "Путь к причалу")

Если радость на всех одна,
Hа всех и беда одна.
Море встает за волной волна,
А за спиной - спина.



Здесь, у самой кромки бортов,
Друга прикроет друг.
Друг всегда уступить готов
Место в шлюпке и круг.

Друга не надо просить ни о чем,
С ним не страшна беда.
Друг - третье мое плечо -
Будет со мной всегда.

Hу, а случится что он влюблен,
А я на его пути -
Уйду с дороги таков закон:
Третий должен уйти!

В то лето Риты Резник не было со мной, но и на расстоянии я чувствовал ее присутствие в своей жизни.

И где только не пересекались после этого наши с нею пути!

Она приезжала в Одессу сдавать экзамены, когда заочно занималась в педагогическом институте.



Я встречал вместе с ней и ее мужем Яшей Новый Год в подмосковном Пушкине, где он работал в каком-то «почтовом ящике».

Много лет мы прожили бок о бок в Кременчуге…

Фото: Праздновании 25-летия окончания техникума. Обмен адресами



Фото: С семьей и друзьями во время поездки в Светловодск на Кременчугскую ГЭС.



Рита гостила у нас в Хайфе, когда приезжала в Израиль навестить своих многочисленных родственников и друзей…

В 1998 году я напишу о Рите и Яше:

Поглощены семьей своей и делом.
Их интересам тесно в голове.
Они живут на Украине – телом.
Душой в Израиле, а мыслями в Москве.

В Москве живут их дети и внуки. И последнее письмо от Риты я получил из Москвы – с обеспокоенностью о могилах наших родителей, за которыми они с Яшей ухаживает, и просьбой ответить в Кременчуг, что я на днях и сделал.

Музыка А. Островского, слова О. Фадеевой

На веселый студенческий ужин
Собрались мы сегодня, друзья.
Тост заздравный, конечно, нам нужен,
Без него обойтись здесь нельзя.

Ничего, что вина маловато,
Не беда, если чарка мала.
Эту чарку мы с вами, ребята,
За большие поднимем дела.

Припев:

Пусть дни нашей жизни, как волны, бегут,
Мы знаем, что счастье нас ждет впереди,
Порукой в том юность, и радостный труд,
И жаркое сердце в груди.

Скоро, скоро, как вольная стая,
Разлетится вся наша семья.
Где мы встретимся снова – не знаю,
Но ведь это неважно, друзья,

Только память вы в сердце храните
О горячности наших бесед,
О возникшей в стенах общежитий
Тесной дружбе студенческих лет.

Припев.

Мы пойдем по широким дорогам,
Пролетят незаметно года,
Все мы станем постарше немного,
У иных отрастет борода.

Но изменимся мы только внешне,
И собравшись по-прежнему в круг,
Мы друг в друге узнаем, конечно,
Наших юных друзей и подруг.

Припев.

1949

Записана моим другом Ритой Резник 22.04.56 в г. Доброполье

Любимая песня моего друга Риты Резник



Стихи А. Фатьянова, музыка М. Блантера

В городском саду играет
Духовой оркестр.



На скамейке, где сидишь ты,
Нет свободных мест.




Оттого, что пахнет липа
Иль река блестит,
От тебя, такой красивой,
Глаз не отвести.

Припев:

Прошел чуть не полмира я —
С такой, как ты, не встретился
И думать не додумался,
Что встречу я тебя.

Верь! Такой, как ты, на свете
Нет наверняка,
Чтоб навеки покорила
Сердце моряка.
По морям и океанам
Мне легко пройти,
Но к такой, как ты, желанней,
Видно, нет пути.

Вот рассвет весенний гасит
Звездочки в пруду,
Но ничто не изменилось
В городском саду.

На скамейке, где сидишь ты,
Нет свободных мест...



В городском саду играет
Духовой оркестр.




1947

О поездке к Рите в Доброполье мне напоминают две реликвии, сохранившиеся с тех пор и проторившие мне тропинку к дневнику, который я сейчас веду в Ли-ру.

Дело в том, это - не первый дневник в моей жизни. Первый я начал вести осенью 1953 года, после отъезда Риты на Донбасс. А Рита была его первым и единственным комментатором, для чего тетрадки пришлось, естественно, отправить ей почтой. Этот дневник с ее комментариями я привез с собой из Доброполья, часто перечитывал и храню до сих пор.



У кого еще есть такая реликвия, подымите руку!

А вот и вторая. В общежитии Ворошиловградского тепловозостроительного завода мы часто пели песни, и я завел общую тетрадку, куда мои соученики их мне записывали. Вот первая запись в ней, сделанная «кузнецом» Федей Саленко, как видите, 23 марта.



С этой тетрадкой я и приехал к Рите. Ее любимую песню «В городском саду» я уже успел записать сам, поэтому она записала мне другую. Благодаря этому я помню и дату моего приезда к ней – 22 апреля.



Записи в этой тетрадке будут пополняться во время дипломного проектирования в техникуме и во время учебы в институте. Отсюда и «растут ноги» раздела «Мои любимые песни» в этом дневнике.

А вот и последняя запись.



Она сделана уже в другом месте, другой девушкой. Поэтому об этом в другой раз.

Такая вот связь времен!

Рита Резник. Товарищ. Друг.
Там далеко, в шахтерском поселке,
Сколько новых друзей и подруг
Встретишь ты, моя комсомолка?



Долго ли ты в течение лет
Будешь помнить дружбу нашу?
Помнишь, как вез нас велосипед
В Крюков под звуки песен и маршей?

Будни учебы, экзаменов труд,
Наши прогулки и теплые встречи…
Помнишь, как мчался потоком минут
Тот последний, прощальный вечер?

Сотнями верст между нами легло
И временем хода письма – расстоянье.
Сколько километров-дней прошло
После нашего расставанья?

Разве в строчках простого письма
Все, что пережито нами, расскажешь?
Новости только. И те, сама
Видишь, передать не в силах даже…

Написан, подписан, положен в конверт
И пошел гулять по дорогам
Мой сердечный и теплый привет
Очень долго и очень много.

Пламенных строчек остынет жар,
Горячие слезы засохнут, сотрутся,
Нежные чувства исчезнут, как пар,
Сухость и хаос одни остаются.

Стих мой неважный, прочтя, улыбнись,
Слово в ответ напиши свое,
Рядом с нами проходит Жизнь,
Руку дай, и вольемся в нее!

Октябрь 1953 г.

Это первая строка моего стихотворения «Другу в Доброполье».

Всего два месяца назад я, единственный из всей группы, гостил у нее на Донбассе, в Доброполье, где она преподавала в школе (математику, черчение и … физкультуру!) по пути домой из Ворошиловграда.

Вообще-то, собирались поехать почти все учащиеся нашей группы, которые были вместе со мной на преддипломной практике, но потом у всех нашлись какие-то причины этого не сделать. А я не привык пересматривать свои решения.

Мы провели в Ворошиловграде несколько месяцев, пережили и зимнюю стужу, и весеннюю слякоть. Так получилось, что в жирной глинистой грязи я потерял свои галоши, после чего разлезлись по швам ботинки, а денег мне хватило только на покупку велосипедных туфель. Вот в этих туфлях я и приехал среди ночи на станцию Ясиноватая, где, согласно уговору, меня должна была встречать Рита. Лил проливной дождь, а на пустынном перроне под фонарем, стояла одна единственная, даже не фигура, а какое-то «кругом шестнадцать» - нечто кубическое, что при ближайшем рассмотрении все же оказалось Ритой. У нее в руках был огромный сверток, почему она и казалась бесформенной.
Критически осмотрев меня, она фыркнула: «Я так и знала, что ты приедешь в каких-то балеточках! Идем на вокзал, переоденешься!»
- Что это?
- Что, что? Сапоги! Ты представляешь, куда ты приехал? Это же Донбасс, здесь в грязи утонуть можно!
Это действительно были сапоги, но не обычные, а рыбацкие «заброды» высотой чуть ли не до пояса!
Несколько часов в ожидании пригородного поезда, который должен был доставить нас в Доброполье, мы проговорили без передышки – Риту интересовало все обо всех и обо всем.
О себе она рассказала уже утром, когда познакомила меня с поселком, где они жили, со школой, где она работал и со своей лучшей подругой.



Я переночевал у них в квартире, а в дорогу Ритина мама дала мне с собой «тормозок» - сетку-авоську с завтраком, который обычно берут в забой шахтеры.