в таком настроении
Евгений Дюринг
сегодня я длинноногая водомерка
ничто меня не трогает
ни глубокомыслие Хайдеггера
ни задор Жижека
ни трезвость Юнгера
ни мистическая темнота Плотина
мне кажется у мира всего два измерения
а те кто заглядывают в глубину
сплющивают себе носы
в таком настроении самое подходящее
посидеть в баре
покачать мускулы в тренажерном зале
поиграть в покер онлайн
или посмотреть «Обитель зла 4»
можно еще прибраться немного в квартире

нужно помнить что наше сознание
ограничено не только
в способности понимания
существуют приливы
и отливы внимания
и пусть Ницше прав
пусть у мира есть глубина
но даже днем она не всегда видна

ветер странствий
Евгений Дюринг
если выкинуть из головы все дела
то останется пустота в которую
смогут проникнуть голоса и краски
самой далекой дали

ты почувствуешь себя парусом
выгибаемым ветром странствий
ты почувствуешь нетерпение
почувствуешь что начинается
приключение

ты помашешь рукой самому себе
и отправишься навстречу то ли
большой удаче то ли большой беде

Мысли, по сути — пусты. Они есть иллюзия обозначения восприятия в виде формы, обозначения "себя" и "других".
Иллюзия начинается с навязчивой концентрации. То есть, сама по себе, мысль — это навязчивая концентрация.

Давая оценки своему опыту восприятия — мы "формируем мысль", которая набирает всё больше и больше силы (энергии нашего осознания) при дальнейшей на ней концентрации. Когда мысль превращается в "манию" — она материализуется в виде явлений, теорий и мудрых учений.

Мысль — это закрученный вихрь нашей энергии, направляемой (обусловленной) нашим собственным восприятием. Упорно "думая мысль" — мы обусловливаем сами себя, вгоняя своё осознание в рамки условного восприятия.

Ошибка ВИНИТЬ ДРУГИХ заключается в том, что мы придаём оценке своих восприятий слишком большое значение, ставя в центр воспринимаемого СВОЁ НЕСУЩЕСТВУЮЩЕЕ ЭГО, ложное "Я". Хотя наше "Я" не существует в виде чего-то конкретного — мы строим 'в себе' конкретную крепость, чтобы защитить "себя".

Наш эгоизм — это ОШИБКА САМОЗАЩИТЫ изначально пустотного "Я", которое не существует конкретно нигде — ни в каком-то конкретном времени, ни в каком-либо месте.

Таким образом — мы ошибочно формируем своим сознанием "образ себя", который затем ошибочно защищаем от "нападений других" таких же НЕСУЩЕСТВУЮЩИХ "я"...

Если мы не воспринимаем слишком всерьёз своё "любимое Я" — у нас не появится повода защищать этот пустотный конгломерат впечатлений и опыта. Если мы не обнаруживаем никакую конкретную "РЕАЛЬНОСТЬ СЕБЯ" — у нас больше не будет причины ВИНИТЬ ДРУГИХ...

Сказать, что ты мертва?
Но ты жила лишь сутки.
Как много грусти в шутке
Творца! едва
могу произнести
"жила" — единство даты
рожденья и когда ты
в моей горсти
рассыпалась, меня
смущает вычесть
одно из двух количеств
в пределах дня.

II

Затем, что дни для нас —
ничто. Всего лишь
ничто. Их не приколешь,
и пищей глаз
не сделаешь: они
на фоне белом,
не обладая телом,
незримы. Дни,
они как ты; верней,
что может весить
уменьшенный раз в десять
один из дней?

III

Сказать, что вовсе нет
тебя? Но что же
в руке моей так схоже
с тобой? и цвет —
не плод небытия.
По чьей подсказке
и так кладутся краски?
Навряд ли я,
бормочущий комок
слов, чуждых цвету,
вообразить бы эту
палитру смог.

IV

На крылышках твоих
зрачки, ресницы —
красавицы ли, птицы —
обрывки чьих,
скажи мне, это лиц
портрет летучий?
Каких, скажи, твой случай
частиц, крупиц
являет натюрморт:
вещей, плодов ли?
и даже рыбной ловли
трофей простерт.

V

Возможно, ты — пейзаж,
и, взявши лупу,
я обнаружу группу
нимф, пляску, пляж.
Светло ли там, как днем?
иль там уныло,
как ночью? и светило
какое в нем
взошло на небосклон?
чьи в нем фигуры?
Скажи, с какой натуры
был сделан он?

VI

Я думаю, что ты —
и то и это:
звезды, лица, предмета
в тебе черты.
Кто был тот ювелир,
что, бровь не хмуря,
нанес в миниатюре
на них тот мир,
что сводит нас с ума,
берет нас в клещи,
где ты, как мысль о вещи,
мы — вещь сама?

VII

Скажи, зачем узор
такой был даден
тебе всего лишь на день
в краю озер,
чья амальгама впрок
хранит пространство?
А ты — лишает шанса
столь краткий срок
попасть в сачок,
затрепетать в ладони,
в момент погони
пленить зрачок.

VIII

Ты не ответишь мне
не по причине
застенчивости и не
со зла, и не
затем, что ты мертва.
Жива, мертва ли —
но каждой Божьей твари
как знак родства
дарован голос для
общенья, пенья:
продления мгновенья,
минуты, дня.

IX

А ты — ты лишена
сего залога.
Но, рассуждая строго,
так лучше: на
кой ляд быть у небес
в долгу, в реестре.
Не сокрушайся ж, если
твой век, твой вес
достойны немоты:
звук — тоже бремя.
Бесплотнее, чем время,
беззвучней ты.

X

Не ощущая, не
дожив до страха,
ты вьешься легче праха
над клумбой, вне
похожих на тюрьму
с ее удушьем
минувшего с грядущим,
и потому,
когда летишь на луг
желая корму,
приобретает форму
сам воздух вдруг.

XI

Так делает перо,
скользя по глади
расчерченной тетради,
не зная про
судьбу своей строки,
где мудрость, ересь
смешались, но доверясь
толчкам руки,
в чьих пальцах бьется речь
вполне немая,
не пыль с цветка снимая,
но тяжесть с плеч.

XII

Такая красота
и срок столь краткий,
соединясь, догадкой
кривят уста:
не высказать ясней,
что в самом деле
мир создан был без цели,
а если с ней,
то цель — не мы.
Друг-энтомолог,
для света нет иголок
и нет для тьмы.

XIII

Сказать тебе "Прощай"
как форме суток?
Есть люди, чей рассудок
стрижет лишай
забвенья; но взгляни:
тому виною
лишь то, что за спиною
у них не дни
с постелью на двоих,
не сны дремучи,
не прошлое — но тучи
сестер твоих!

XIV

Ты лучше, чем Ничто.
Верней: ты ближе
и зримее. Внутри же
на все на сто
ты родственна ему.
В твоем полете
оно достигло плоти;
и потому
ты в сутолке дневной
достойна взгляда
как легкая преграда
меж ним и мной.
1972

Иосиф Бродский

Необходимость

Без особенных церемоний на этой земле
Бок о бок с людьми которые в гуще уютных
несчастий
И в непосредственной близости от истинного пути
И во прахе серьезнейших дел
Сохраняют полнейшее благодушие и невозмутимость
Я устанавливаю отношения между мужчиной
и женщиной
Между расплавленным солнцем и гудением улья
Между зачарованными пещерами и снежной лавиной
Между смехом взахлеб и синевой под глазами
Между геральдической птичкой и звездочкой чеснока
Между свинцового проволокой и завыванием ветра
Между муравьями подле колодца и выращиваньем
малины
Между подковой и кончиком пальца
Между куском халцедона и франтоватой зимой
Между терновником и фактами мимикрии
Между сонной артерией и спектральным анализом
соли
Между араукарией и головою пигмея
Между железнодорожными рельсами и голубем рыжим
Между мужчиной и женщиной
Между моим одиночеством и тобой.

Вечная, вся

Если я вам говорю, что я от всего отрешился,
Это значит - не стала она плотью от плоти моей,
Я похвастаться этим не мог никогда,
Это неправда,
И промозглый туман, где барахтаюсь я, -
Он обо мне и не знает.

Веер губ ее, мерцание глаз -
Только я, я один вам об этом могу рассказать,
Только я, я один окружен
Этим зеркалом легким, таким неприметным,
что воздух
Сквозь меня протекает легко,
У него живое лицо,

Любящее и любимое, твое родное лицо,
И тебе, не имеющей имени, тебе, кого люди не знают,
Море молвит: "Ты выше меня", небо молвит:
"Ты выше меня",
Звезды ловят тебя, тучи ищут тебя,
И кровь самых лучших мгновений,
Кровь немыслимой щедрости,
Поднимает тебя на радужных крыльях своих.
Я воспеваю великую радость тебя воспевать,
Великую радость тобой обладать или не обладать
тобою,
Радость пою, с которой тебя ожидаю, чистоту,
с которой тебя узна_ю_,
Ты отменяешь забвенье, надежду, незнанье,
Отменяешь отсутствие и рождаешь меня на свет,
Я пою, чтобы петь, я люблю тебя, чтобы петь
Тайну, в которой любовь меня создает
и себя выпускает на волю.

Ты чиста, ты еще чище, чем я.

Ах, давай, будем просто молчать,
Просто слушать, как падают листья.
В этот парк прихожу я гулять,
Чтоб постигнуть осенние мысли.

Вон с акации кружит листок,
Пожелтевший с краёв от мороза.
Листья, листья! – Вы буквы из строк –
Вы поэзия, листья, и проза!

На аллеях сплошные слова…
Не топчите их, люди, ногами.
…Ну и что же, что скоро зима? –
Души листьев останутся с нами. –

Я давно с этой грустью дружу
Говорю о любви вечерами…
И в тетрадь её чувства пишу,
Называя – своими стихами.

Ты читала про красную медь,
Что зовётся костром листопада?! –
В этих листьях мечтала сгореть,
Ведь гореть… – это Божья награда!

В этот парк прихожу я гулять,
Чтоб постигнуть осенние мысли.
Ах, давай, будем просто молчать, –
Просто слушать, как падают листья.

УСТАЛОСТЬ


О нет, любимая, - будь нежной, нежной, нежной!
Порыв горячечный смири и успокой.
Ведь и на ложе ласк любовница порой
Должна быть как сестра - отрадно-безмятежной.

Стань томной; с ласкою дремотной и небрежной,
Размерь дыхание, взор сделай мирным твой.
Объятий бешеных дороже в час такой
Твой долгий поцелуй, хоть лжет он неизбежно.

Но в сердце золотом, ты шепчешь, у тебя
Страсть бродит рыжая, в призывный рог трубя;
Пусть, шлюха, подудит в томлении незрячем.

Твой лоб на мой склони, ладонь в ладонь вложи
И клятвы расточай (а завтра не сдержи),
Девчонка шалая, - и до зари проплачем!

МОЯ ДУША
Моя душа оазис голубой,
Средь бледных душ других людей, бессильных.
Роскошный сон ниспослан мне судьбой,
Среди пустынь, томительных и пыльных.

Везде пески. Свистя, бежит самум.
Лазурь небес укрылася в туманы.
Но слышу я желанный звон и шум,
Ко мне сквозь мглу подходят караваны.

Веселые, раскинулись на миг,
Пришли, ушли, до нового свиданья,
В своей душе лелеют мой двойник,
Моей мечты воздушной очертанья.

И вновь один, я вновь живу собой,
Мне снится радость вечно молодая.
Моя душа оазис голубой,
Мои мечты цветут, не отцветая.

Творящий благо

Была ночь и Он был одинок.
И Он увидал издалека город, обнесенный стенами, и пошел Он к тому
городу.
И, когда Он подошел близко, Он услышал в гороґде топот радостных ног,
и смех веселящихся уст, и громкий рокот бесчисленных лютен. И Он
постучалґся в ворота, и некто из привратников впустил Его.
И Он увидел дом, построенный из мрамора, и впеґреди его прекрасные
мраморные столпы. Были столґпы увиты цветочными вязями, и внутри дома и
перед ним горели факелы из кедра. И Он вошел в дом.
И, когда Он прошел через палату из халцедона и Через палату из яшмы, и
вступил в палату пиршеств, И он увидел возлежащего на ложе из морского
пурпура, и волосы возлежащего были увенчаны алыми роґзами, и уста его рдели
от. вина.
И Он подошел к нему, и коснулся его плеча и спросил:
- Зачем так проводишь ты время?
И юноша обратился к нему, и узнал Его отвечая, сказал:
- Я был прокаженным и. Ты исцелив меня. Что же мне делать ныне?
И Он вышел из дома и шел по улицам.
И вскоре увидел Он женщину, у которой лицо и одежды были ярко
раскрашены и обувь была в жемчугах. И за нею поодаль шел, как за охотником
пес, юноша в двухцветном плаще. Лицо женщины было подобно прекрасному лицу
кумира, и глаза юноши пылали страстью.
И Он поспешил за, ними, и коснулся руки этого юноши, и спросил его:
- Зачем ты смотришь так на эту женщину?
И юноша обратился к нему, назвал Его, и сказал:
- Я был слепым, и Ты даровал мне зрение. На что же мне еще смотреть?
И Он поспешил вперед, и коснулся ярко раскрашенных одежд этой женщины,
и сказал ей:
- Или нет перед тобою иных путей чтобы ходить за ним, кроме пути
греха?
И женщина обратилась к Нему, узнала, Его, и засмеялась, и сказала:
- Но Ты отпустил мне грехи мои, и путь мой - путь радости.
И Он вышел из города.
И, когда Он выходил из города, ,0н увидел, сидящего у дороги юношу,
который плакал.
И Он приблизился к нему, и, коснулся его длинных кудрей, и спросил
его:
- О чем ты плачешь?
И юноша поднял взоры и узнал Его,, и, отвечая, сказал:
Я был мертв и Ты воскресил меня! Что же я могу делать, как не плакать!