Сегодня мама на просмотре матча сказала фразу - если бы все можно было просчитать - зачем играть?
И удивительно попала в мысль, которая занимала меня сегодня весь день.
Все боятся ошибок. Все их совершают. Кто-то меньше, кто-то больше. И многие хотели бы не совершать ошибок вовсе.
Но тогда - зачем жить? Если бы можно было просчитать идеальную жизнь - а ее просчитали писатели, режиссеры, философы - зачем тогда жить? Зачем играют в футбол? Ради процесса. Результат ведь в жизни более предсказуемый чем в футболе - все умрем. А чья жизнь запоминается больше - клерка или актера? Чем больше событий произошло в вашей жизни - а следовательно, ошибок в традиционном понимании жизни, к примеру, в церкви, тем насыщеннее была жизнь. Тем больше шансов, что ее запомнят.

Ошибка - нерациональное явление нашего мира, единственное, что отличает жизнь от существования, машину от человека, систему от организма.
Любовь - одна большая ошибка, одно большое нерациональное явление.

Всю жизнь я сводил свои ошибки к минимуму, тщательно просчитывая все последствия своих поступков. И если в последовательности могла возникнуть ошибка - а она естественно возникала , к примеру, в любовном отношении, - я прекращал свою текущую деятельность в этом направлении. И вот - не сказать, чтобы я стар, но понимаю, что многое уже никогда не повторится. Я смотрю романтические комедии как фантастику - со мной такого не случалось, могло случится, но я сам препятствовал. Все чаще приходит осознание, что что-то надо менять. Но что? Мозгов вроде хватает, а веселее не становится.

Видно что-то пора менять
Только что - не могу понять.
Обещали мне впереди
Как знать
(с) Воскресение

- Не поймаешь, не поймаешь!
Камешки с приятным шуршащим звуком полетели из-под ноги в обрыв. Ее задорный, будто детский смех отражался от мятых железных стенок и несся куда-то вверх, к застывшим, словно в ожидании чего-то великого, портовым кранам. Панек ухватился за свисающую арматуру, показавшуюся ему наиболее безопасной, и перепрыгнул через провал, уходящий к влажному песку. По сухой рыжеватой от ржавчины балке он, расставив руки для равновесия, перебрался на третий этаж огромного причала, от которого остался лишь остов. В самом конце причала, в десяти метрах над водой застыла фигурка Натэ в светло-красном платье. Солнце светило нещадно, Панек прикрыл лицо рукой, чтобы полюбоваться этой картиной. В этом особенном послеполуденном свете все казалось выбеленным, как галька на диком пляже. И платье маячило вдалеке как платок, оставленный на песке. Панека пошатывало, жара утомляла, да еще пробежка по ржавой дорожке, как ее звала вся окрестная детвора, оказалась сегодня не из легких.
Она обернулась, помахала ему и снова засмеялась. Панек вышел чуть вперед, так, чтобы бок зарывшегося в берег корабля не заслонял его от ветра и еле устоял на месте, ветер словно ждал этого момента. Прищурившись, Панек заметил, что Натэ облокотилась на перила старой лестницы, ведущей к воде. Она смотрела на него и смеялась, потом вскинула голову, и ветер стал играть ее волосами. Это было безумно красиво, как во сне.
Когда он подошел к Натэ, она словно дремала. Панек и сам знал прекрасно это сладкое чувство жаркой дремы, после которой обычно чуть пошатывает, а мир вокруг выглядит каким-то вычурно белым. Когда не хочется ни о чем думать, а только слушаешь море, млеешь на солнце.
Он смотрел на ее лицо, на бархатную загорелую кожу, на чуть островатый нос. И молчал, боясь разрушить это мгновение. Так будто вечность тянулась мимо. Потом вдруг она приоткрыла правый глаз и, склонив голову на плечо, глянула на Панека.
- Что, нравлюсь? - спросила, улыбаясь.
Он кивнул. Натэ раскинула руки в стороны и отвернулась от него. Ветер налетел под бурный шум волны.
- Обними меня - крикнула Натэ.
Панек уткнулся лицом в ее волосы и почувствовал запах морской соли. Закрыл глаза и глубоко вздохнул.

Они спустились вниз, укрылись за гигантским сооружением от ветра и солнечных лучей, и сидели на краю пирса, любуясь морем. На километры вокруг не было ни души. Слева и справа до горизонта шли дикие скалы вперемешку с низинами, переходящими в песочный берег. Кое-где возвышались уткнувшиеся в камни ржавые корабли, осенью они навевали тоску и тревогу, а сейчас, в лучах заходящего уже солнца выглядели брошенными игрушками.
Натэ лежала у него на коленях и дремала. Панек перебирал ее волосы и задумчиво разглядывал сидящего неподалеку краба. Тот грелся на солнце, вскарабкавшись на большой камень. В красноватой гамме вечернего заката краб казался фантастическим существом, живущим вне времени, вечным жителем этого мира. Панек вспомнил, как в какой-то книге изобретатель перенесся на тысячелетия вперед и встретил там огромных крабов и жаркое солнце.
Натэ засопела. Панек улыбнулся, она так всегда привлекает к себе внимание. Покрутив головой в стороны, Натэ распахнула глаза и, направив взгляд в небо, вздохнула.
- Тут хорошо.
Панек хотел согласиться, но от долгого молчания у него сел голос, и вырвалось только некий хрип. Натэ перевела чуть озадаченный взгляд на него, помолчала и спросила:
- Завтра мы придем сюда?
Панек покачал головой. Лицо Натэ вдруг постарело лет на десять, и он догадался, о чем она сейчас думает. В городе не хватает рук, и подобные вылазки становятся с каждым днем все большей роскошью.
- Спи. - наконец произнес Панек и погладил ее по голове. - Через час будет закат.
Натэ повернулась на бок и затихла. Панек поднял голову, вспомнив о крабе, но того уже нигде не было видно. Солнце уже почти не грело, и тепло исходило только от металла, со всех сторон обступившего двоих на пирсе. От тени потянуло сыростью.
Панек и Натэ никогда не целовались. Им хватало того, что они рядом. Это было вершиной удовольствия, вот так, сбежав из города, спустившись по ржавой дорожке с верхних скал сюда, на этот чудом уцелевший причал, и сидеть, дожидаясь заката, слушая шелест волны, ловить дыхание друг друга и дышать в такт. Это было волшебно.
Солнце зависло над горизонтом, словно оглядывая свои владения перед уходом. Натэ молчала, но Панек знал, что она следит вместе с ним за этим уходящим гигантом.
- Это сказка, Панек. - Вдруг прошептала Натэ. - Мы с тобой живем в сказке.
Голос ее был какой-то чужой, надтреснутый. Панек встревожился, она повернула голову к нему, и в ее глазах читалось холодное спокойствие.
- Пусть страшная, пусть сложная, но сказка. Потому что так не бывает, Панек. - голос ее стал низким, утробным, Панек почувствовал мурашки на теле. Он вскинул голову вверх и увидел, как из-за скал вылетают огромные самолеты, и голос Натэ стал страшно напоминать сирену.

Панек очнулся в своей каморке на пятом уровне. За окном стояло бледно-голубое небо, по дому катался шум множества сапог, окрики и команды. И все вокруг заливала низкая, старая городская сирена, своим утробным звучанием доводящая каждого до высшего пика тревоги. Под нее просыпались все, и так происходило каждое утро уже на протяжении года. Панек посмотрел на руки. В кулаке он сжимал обрывок красной ткани, чуть выцветшей. Он поднес ее к носу, и, хотя конечно это не было правдой, но почувствовал запах морской соли.
- Так не бывает. - Прошептал он одними губами. - Но так было.

4 слушали 0 копий [+ в свой плеер]

Старая старая мелодия

Граф Гришом сидел на лавке в холле своего огромного темного замка и откровенно скучал. Он тосковал, грустил, скучал, печалился - в общем, предавался депрессии. Именно так ново назвал его состояние какой-то заморский врачеватель, прибывший по приглашению брата графа, озаботившегося вдруг здоровьем своего и так не слишком общительного родственника. Граф Гришом не любил шумные компании и проводил долгие вечера, сидя у своего великолепного камина, попивая из кубка отличное красное вино и разглядывая красивейшие гобелены, висевшие по всему замку с завидной частотой. Граф все реже и реже выходил из своего убежища, а после того, как услышал страшный приговор из уст немного напуганного обстановкой в замке лекаря, (которого, кстати, граф с удовольствием скормил собакам на следующий же день), и вовсе перестал появляться на светских мероприятиях, устраиваемых все тем же родным братцем.
В замке, не считая самого Графа и голодных, а потому до ужаса злобных дворовых псов у ворот, не было никого. Прислуга вся разбежалась от мрачного хозяина много лет назад, а едой граф любил заниматься сам. Погреба замка были рассчитаны на длительные осады, еды там было столько, что хватило бы и гарнизону здоровых мужланов, чего и говорить о нетребовательном графе, съедавшем в день лишь кусочек окорока под кубок старого вина, коего так же хватало в дальних подвалах дома Гришомов.
Сам Гришом не особо переживал из-за своего одиночества, просто от того, что никогда не задумывался об этом. Его любимым развлечением было "разведение фантазий", как он часто называл в разговорах с самим собой свое маленькое увлечение. В пустом холле замка обычный человек не увидел бы никого кроме самого графа да одного-двух пауков, раздумывающих о смысле жизни где-то под потолком. Но для графа дела обстояли совершенно противоположным образом. Холл был заполнен разнообразными существами, поражающими воображение и, в то же время, пугающими до седины в волосах. Здесь были и обычные тролли, бармаглоты и бронтозябры, великозубры и морхи, пару раз пробегал скелет и пролетала пара призраков. Но граф не любил всем привычных вещей, он тяготел к оригинальности, и именно поэтому сверху свисали вислокуры и потолканы, по перилам скатывались катишоты, на ступенях широкой лестницы играли в салочки быстрогрызы, а над головой графа то и дело пролетала вранорока. От всего этого можно было бы сойти с ума, да только некому было разделить радость "разведения фантазий" с графом Гришомом. Случайный посетитель графа, если б такой и отыскался, не заметил бы ничего особенного, ведь замок сдерживал воображение графа в своих стенах, с холодным равнодушием взирая на своих многочисленных обитателей.
Любимцами графа были великолепная и величественная Фарахна - огромных размеров змея, способная заглотнуть двух человек разом, да в придачу какого-нибудь небольшого порося. Именно так определил ее возможности сам Гришом, когда в своем воображении рождал этого длинного монстра. Сейчас Фарахна возлежала возле ног своео создателя и размеренно дышала, временами приоткрывая левый глаз и окидывая пространство вокруг красным ядовитым зрачком. Где-то этажом выше громыхало второе любимое создание графа - Парапарм. Парапарм получился случайно, граф сидел как обычно возле камина и пил вино, раздумывая над тем, как избавить себя от ненужных обязательств перед братом, кубок вдруг покачнулся и вино плеснуло на белую шкуру медведя, лежавшую недалеко от камина. Получилось нечто, отдаленно напоминавшее гневную морду животного. Граф простучал по подлокотнику мотив старой, но никому незнакомой песни и напел "Пара-парам". Шкура поднялась, и перед Гришомом предстало существо с двумя головами - первая была звериная, родная медведя, вторая же располагалось на спине и была столь безобразно ужасной, что сам граф иногда подумывал о том, не убрать ли Парапарма из своего зверинца. Но Парапарм об этих мыслях хозяина не догадывался, а жил себе припеваючи где-то между первым и третьим этажом, умудряясь при этом не появляться на втором.
И вот все это многообразие чудовищ всех возможных расцветок и размеров сейчас мельтешила перед глазами графа, нисколько не интересуясь, отчего же это создатель их столько времени сидит недвижный в темноте и даже глазом не ведет в их сторону. Гришом же размышлял о тех вещах, что услышал он от заезжего лекаря. Уплетая сочный ростбиф, который специально для него приготовил вдруг истосковавшийся по живому общению граф, лекарь, имя коего, кстати, звучало как Маркус, рассказал о скорой свадьбе брата Гришома на милой и хрупкой Аэлите, о предстоящем празднестве и возможно самой счастливой паре не только в графстве, но, возможно, и во всем королевстве. Гришом слушал восхищенные возгласы Маркуса, смотрел, как тот давится от жадности мясом и мрачнел с каждой минутой. Ночью он не сомкнул глаз, а утром швырнул ничего не понимающего Маркуса прямо голодные пасти дворовых псов. Гришом понял, что ему одиноко, и, поначалу, его это вывело из себя. Граф решил, что избавившись от лекаря, он решит свою проблему, но, увы и ах, прошла неделя с того визита, а депрессия не уходила. И уже неделю граф разрывался между желанием увидеть людей и общаться с ними, и отвращением к окружающему миру, от которого его надежно укрывали стены замка.
Вдруг граф дернул головой. Хаос, окружавший его, мгновенно прекратился, опал дымкой и растворился в темноте холла. Гришом нашел решение проблемы.

***

- Милый брат, с твоей стороны это так великодушно пригласить нас отпраздновать нашу с Аэлитой свадьбу у тебя в замке. Вот оно - благородство Гришомов!
- Да, брат.
- Видимо, визит Маркуса на тебя все же оказал благотворное действие, - грузный, но необычайно подвижный брат Гришома широко улыбнулся и, обняв мрачного графа за плечи, придвинул к себе и погладил по голове толстой рукой. - Кстати, как он от тебя уехал, никто его больше не видел ни в городе ни где-либо еще!?
- Он уехал ночью. В темноте его могли и не заметить, - Гришом говорил скрипуче и тихо, он все еще не мог понять, нравится ли ему вся та суматоха, царившая в его замке. Здесь не было орков и скелетов, но были огромные бароны и толстые священники со всего королевства, худые и юркие слуги, поджарые и высокомерные рыцари, уродливые баронессы и белокожие графини. Шум стоял ужасный, уши графа не привыкли к таким испытаниям, а потому голова разболелась неимоверно. Но вдруг все смолкло.
Отворились большие двери, и в зал вошло создание дивной красоты. Это было самое прекрасное видение графа. Аэлита, невеста, самая красивая девушка графства, да что там, может и всего королевства, будто летела по залу, а вслед за ней вытягивались лица жирных баронов и громыхающих рыцарей. Гришом не хотел дышать, он боялся спугнуть это видение, из головы его вылетели все фантазии, он хотел жить и думать только рядом с этой девушкой, рядом с Аэлитой.
Аэлита прошла мимо графа и, чуть потупив взгляд, дала себя обнять брату графа. В этот момент внутри у Гришома что-то оборвалось.

***

Вечером, когда все приготовления уже были завершены, и все ждали самого торжества, Гришом брел по коридору в сторону своей спальни, ему хотелось только закрыть глаза и уснуть. Шум и суета утомили его, но даже не это тяготило. Аэлита в объятьях брата произвела сильнейшее впечатление на графа. Гришом никогда не любил, чувство это ему было незнакомо, а потому он не мог отличить радостное чувство вожделения от злобной ревности. Все эти эмоции сливались в одну изматывающую, и Гришом не мог сказать, что это ему по душе. Отпросившись у брата, граф решил отпраздновать его свадьбу у себя в спальне, где все еще было тихо и безлюдно.
Отворив дверь граф вздрогнул. В комнате кто-то был. На краю кровати кто-то сидел. Чуть привыкнув к темноте Гришом разглядел силуэт и еле выдохнул. Та самая девушка, что в полдень приковала к себе взгляды всех этих отвратительных людей, что осталась в его воображении навсегда, ставшая его дыханием и мечтой. Аэлита сидела на краю его ложа, и не думала пугаться или убегать. Она смотрела прямо на графа и улыбалась.

***

Гришом сбежал по лестнице и, улыбаясь, подлетел прямо к своему братцу. Обнял и вдруг засмеялся прямо ему в лицо. Брат ошеломленно заметил, что граф явно идет на поправку, на что Гришом вновь залился скрипучим смехом и, чуть оттолкнув своего обмякшего родственника, с видом победителя стал обходить зал для торжеств вдоль устроенных и накрытых столов. Здесь была, наверно, добрая половина всех запасов замка Гришомов, но графу доставляло удовольствие смотреть на все эти разложенные деликатесы, на окорока и колбасы, соленья и овощи. Ему сейчас вообще все доставляло удовольствие. Голова его не болела более, в теле чувствовалась легкость, да и вообще граф чувствовал себя лучше, чем когда-либо в этой жизни.
Зазвучали трубы, все оживились и потянулись к особо подготовленному месту у дальней стены. Здесь уже стоял пришедший в себя и вновь веселый брат графа, священник и пара ближайших родственников Гришомов, которых, впрочем, граф знал не более, чем палач знает осужденного на казнь. Гришом ухмылялся, высокомерно поглядывая на брата, и не обращал внимания на влажный неприятный шепот у себя за спиной.
Вновь отворились двери, и в зал явилась невеста. Аэлита прошла, а может, пролетела мимо баронов, рыцарей, графинь, челяди, мимо Гришома. Гришом встречал ее глазами графа, а провожал взглядом сумасшедшего. Аэлита встала рядом с женихом. Аэлита улыбалась. Аэлита сказала да. Граф вдруг перестал понимать, что происходит. Аэлита поплыла перед глазами, все покрылось туманом, скривилось, стало бледным, зато стал четким шепот за спиной, от которого по телу поползли отвратительные мурашки...
- Да она спала со всем графством, да что там графством - королевством! - шептал тонкий голосок за правым плечом графа.
- Поищи хоть одного пастушка, что не познал радости общения с ней, скорее ты отыщешь волка среди овец! - бормотал хриплый голос за левым плечом графа...
- Угораздило дурака влюбится в эту чертовку. А ей только этого и надо - денег куры не клюют, работать не надо... - свистел кто-то прямо за спиной графа.
А дальше была пустота. Граф развернулся, прошел сквозь потную и грязную толпу, отворил дверь и вышел вон из зала. Позади раздались ликующие крики, дверь захлопнулась, и Гришом погрузился в тишину.

***

- Они пили и кричали!
- Они били кружки и смеялись!
- Они радовались!
- Они выпили все твое вино!
- Они съели всю твою еду!
- Они рвали твои прекрасные гобелены!
- Они радовались!
- Они испражнялись прямо в твой любимый камин!
- Они рвали шкуры на полах!
- Они ломали столы и лавки!
- Они радовались!
- Но мы отомстили...

***

Братец бежал по черному коридору и кричал. Так страшно ему не было никогда.
Замок Гришомов было не узнать, хаос и разгром царили здесь, пиршество было в самом разгаре, а пьянчугам было все мало. Сквозь пьяную пелену брат видел предающихся разврату людей, пьющих и смеющихся баронов, графинь, священников и рыцарей. И где-то там была Аэлита, девочка из деревни, о которой знало все графство, и в которую, черт возьми, он умудрился влюбится. Но он нашел ее, он уговорил ее, он женился на ней.
Издалека вдруг послушались крики. Брат лениво развернул голову в сторону и тут же протрезвел.
Сквозь приоткрытую дверь в зал влетали странные создания. Создания столь ужасные и отвратительные, что многие из так же протрезвевших теряли сознание и падали в обморок только от их вида. Но чудовища не оставляли никого в покое, а бросались на падающие тела и раздирали их в клочья, затем взмывали вверх и вновь камнем бросались вниз. Здесь были только худшие из человеческих фантазий и названий им не было ни в одной из книг, когда-либо написанных.
Брат отыскал глазами в вопящей толпе Аэлиту. Та висела в лапах огромного белого медведя с красным пятном на спине. Тот взревел, секунда, и от Аэлиты остались только воспоминания. Брат резко отвернулся, перед глазами его пронесся красный зрачок. Закричав, брат бросился к ближней двери и понесся по коридору, удаляясь от того ужаса, что творился за его спиной.
Он бежал долго. Замок смеялся над ним, водил за нос, путал и обманывал. Наконец брат увидел маленькую черную дверь. За ней слышались возбужденные голоса. Осторожно приоткрыв дверь, он затрясся мелкой дрожью.
На кровати посреди комнаты сидел граф. Вокруг него сидели тролли, бармаглоты и бронтозябры, великозбуры и морхи, сверху свисали вислокуры и потолканы, по одялам скатывались катишоты, на ковре играли в салочки быстрогрызы, а над головой графа сидела вранорока. Но брат не знал как называются все эти создания, ведь они были порождением не его фантазии. Он же видел только, что все они были в крови и грязи, от них несло смертью и страхом, они были отвратительны. Рядом с графом лежала гигантская змея. Она прошипела - Но мы отомстили...
И граф Гришом засмеялся. Он смеялся долго и громко. Он смеялся безумно и радостно. Он смеялся, когда Фарахна своим красным зрачком увидела кого-то за дверью. Он смеялся, когда она метнулась в черноту. Он смеялся, когда стих крик. С депрессией было покончено, он излечился и теперь смеялся. А вместе с ним заливисто и на разный лад смеялись все те, кого породило его увлечение. Породило "Разведение фантазий".

Унылая Хрень сидела на ветке и уныло охреневала. С какого-то фига лес дружно нарек ее быть Унылой Хренью, хотя бабуля, да упокой Филин ее душу, часто говорила, что двуногие пятипалы называли их совами. Совами. Совы. А мама звала ее Уушукой. Уушука... Так давно она не слышала этого имени.
Своими большущими круглыми глазами она меланхолично пялилась в далекое и неизвестное. В близком и известном мороз тянулся к ней, забираясь под перья, щекоча ушки и схватывая лапки. Было тоскливо и одиноко.
В далеком и неизвестном вдруг показался силуэт. У силуэта были большие уши, маленькое тело, и, как выяснилось чуть позже, хамоватые манеры.
- Слышь, Унылая Хрень! - донеслось из под ветки. Унылая уныло опустила один глаз вниз, другим продолжая вглядываться в далекое, и черт возьми,непредсказуемое.
- О, глядишь! - обрадовался обладатель больших ушей. - Че глядишь? Ты б лучше на завод шла работать!
Унылая опустила вниз и второй глаз. Так, не то чтобы заинтересовано, но с намеком.
- Ты бы была прекрасным... Осветительным прибором! С такими то прожекторами!!! - И большеух дробно захихикал.
- Уху, - печально ответила Унылая.
Большеух пожал плечами (как это ни странно, но он с этим справился на отлично) и, набирая скорость, поскакал туда, где по идее находилось не далекое и не близкое, а так, соседняя поляна.
Унылая Хрень сидела на ветке и охреневала теперь не уныло. Активно, с некоторой даже злостью. Холодно, уныло, и еще издеваются всякие... большеухи... Обиднее прозвища она придумать не смогла, сколько не напрягала свой замерзший мозг, а потому сникла, расстроилась окончательно и заплакала. Слезинки скатывались по клюву, замерзали, а когда она вздрагивала от всхлипов, со звоном и треньканьем падали вниз. Унылая закрыла большущие глаза руками и рыдала, никого не стесняясь. Да и не было вокруг никого. Вы когда-нибудь слышали, как плачут совы? Они плачут тихо, чуть ухая, но горя от этого в их слезах ничуть не меньше.
- Эи! Ты! Чиго!
Гнусавый, высокий, но, в то же время, какой-то добрый и чуть детский голос прервал рыдания Унылой. Она глянула вниз своими покрасневшими и набухшими глазами. На черно-белое овальное тело, с маленьким клювом и черными глазками уставились два блюдца с красной каемкой.
- Ты хто? - ухнула Унылая.
- Я? - черно-белый неуверенно огляделся, ткнул себя большим крылом в грудь с чуть желтоватым оперением и чуть склонил голову.
- Уху, - кивнула Унылая. Она удивлялась тому, что потревоживший ее стоял на двух лапах словно двуногие пятипалы, но при этом был похож на ее сородичей.
- Я... Я чуча, - скрипуче произнес черно-белый. Помялся чуть, и спросил, опять чуть склонив голову, - а тебя?
- О... зовут... Унылая..., - подумала и тихо добавила - Хрень.
- Не может быть! - Чуча завозился на месте, широко раскидывая крылья, - так не кличут!
Унылая поморгала глазами (Чуча немного поежился). Вытерла клюв. Посмотрела вперед, в далекое и холодное. И сказала:
- Мамо звала меня Уушука...
- И! Это же красивее! - Чуча запрыгал вокруг дерева, чем несказанно удивил Уушуку. Она и не думала что при такой комплекции он сможет так активно передвигаться.
- Уушука! У тебя такие красивые глаза! - вдруг остановился Чуча. Уушуке вдруг показалось, что он улыбнулся. И так ей стало приятно, тепло, хорошо, забыла она и про мороз и про далекое. Слетела вниз, уселась возле Чучи. Он оказался большим, выше ее раза в три, с дерева он ей виделся не таким большим. Но в глазах его было много тепла, и Уушука не стала задумываться о возможных последствиях нового знакомства.
- Какой твой любимый цвет!? - спросил Чуча.
- Зеленый,- чуть помолчав ухнула Уушука.
- Неожиданно! - и Чуча провел крылом по голове. Вблизи Уушука увидела, что не крыло это, а, скорее, плавник.
- Мой - тоже зеленый!
Уушука посмотрела на Чучу снизу вверх недоверчиво, но затем попыталась тоже улыбнуться.
- Какая у тебя милая улыбка, Уушука... - Чуча засмеялся, чуть поскрипывая, и вновь бросился бегать вокруг дерева. Забежав за него, он высунулся, крякнул, и спрятался обратно.
Уушуке стало смешно. Она поскребла в затылке и неуверенно провела по голове. Под перьями пробежали мурашки.
Уушука подошла к дереву, стала его обходить, и с другой стороны с радостным воплем выскочил и побежал в сторону Чуча, забавно размахивая своими крыльями-плавниками. Уушука чуть опешила, но потом рванулась за ним. Догнала, дотронулась. Она вспомнила, мама учила ее, это называлось салочками.

***

- Петрович, блин, какого хрена мы сюда поперлись?
- Вась, ну а чо делать? Надо его ловить. Он же тут сдохнет с голодухи.
- А почему вы думаете, что он в лесу?
- А где? В поселке его бы точно заметили. Не каждый день там отправляют самолеты в столичный зоопарк, небось слыхали уже о грузе-то?
- А то ж, слыхали. Морж и два пингвина. Один убег, ну и что с того?
- Так за них знаешь какие деньги оплачены? Один то в зоопарк, а вот этот лично к олигарховой дочке в зверинец. Это тебе не хухры-мухры... Стой! Тссс... Вон он. Заходи с краю...

Актив! Yes, да! Волчком он вертелся, справляясь с новыми задачами, прожирая свою жизнь и прогрызая себе путь к давно намеченным целям. Он мчал и мчался, нес и несся, он взламывал те двери, которые не могли открыть другие, и которые закрывали задолго до его рождения.
Человек Бог, человек-превосходство, человек-гений! Не человек даже, а машина, существо, чья сама жизненная материя требовала превосходства. Женщины млели от одного его взгляда, все эти дурашливые куколки, втирающие всем вокруг, что, мол, принцы для дурочек, нам бы кошелек да машины, а по ночам мечтавшие об этом самом принце, но принце извращенном, принце-мужлане, потном кретине на огроменном коне, о жарких объятьях его дубинных рук. Эти плоские нимфоманки изнемогали по ночам от своих же собственных мечтаний, изводили себя руками и движениями своих непослушных рук. И вот эти самые отвратительные клубки не реализовавшихся желаний и помыслов смотрели на Него с обожанием обжоры, глядящего на окорок в мясной лавке после недели поста и воздержания. Секс был не проблемой для нашего героя, он получал все то, чего хотел в ближайшую минуту. Так был скроен его мозг, его само существо, его душа. В нем переплелись упорство, целеустремленность и недюжинное везение. Да, ему невероятно везло, чемодан с миллионом бакинских на середине улицы даже не привлек бы его внимания - слишком простое везение. Он оказывался в самых нужных местах в самые нужные минуты. В его знакомых ходили сын президента, внук магната и пять дочерей олигархов. Его знали, его любили, его обожали. Он был всем для всех. Он был иконой своего времени. Он был счастлив. Совершенно счастлив. Он был совершенством, а совершенству не к лицу страдать расстройствами личности и депрессией.

Вечером третьего числа он проснулся в поту. Что-то изменилось. Ночь была прохладна, он лежал на своем любимом диване, в своей собственной квартире. Окно было приоткрыто, ветер теребил занавески. Тикали новые подаренные родителями огромные часы, которые он не выкинул только потому, что какая-та потаскушка сравнила их размер с размерами его собственными. Но все это было чужим. Во сне... Там в глубинах своего собственного подсознания он встретил странное видение. Девушку. Она не была красивее, чем сотни прошедших через его постель. Она не была умнее, чем те, что высасывали соки из его глуповатых богатеньких дружков. Она была простой. Просто... была.
Его била дрожь. По спине стекали капли пота. Будто увидел какой-то кошмар. Но ее хотелось вернуть. Хотелось увидеть. Хотелось поцеловать. Очень и очень давно ему так не хотелось поцеловать девушку. Не заняться сексом, не трахнуть, а именно поцеловать. Обнять. Держать в своих руках.
Он вышел на кухню, подошел к холодильнику. Вынул пиво. Затем второе. Через час он уже валялся в беспамятстве.

***

Люди. Отвратительная, скользкая масса мяса, скользящая по поверхности маленькой планетки. Пожирающая сама себя. Рождающая сама себя. Всего лишь бактерии, плесень, которая занимает большее пространство, чем нужно для жизни. Заражающее вокруг себя.
Эта масса живет с одной целью. Жить. Нет сверхзадач, нет идей, нет цели. Если бы вы были Богом или чем-то наподобие, вынули бы из этой массы одно отдельное существо, то, может быть, вы и наткнулись на что-нибудь мыслящее, хотя, скорее всего, вы бы наткнулись на проститутку или алкаша, и вам бы еще повезло.
Рожденный случайно, этот мир несется в черном Ничто в Никуда. Его никто не хранит, за ним никто не следит. И если завтра он исчезнет во вспышке или же проломится случайно пролетевшим астероидом, люди исчезнут, но это будет вздохом дерева в тропическом лесу. Никто не услышит. А вот плесень выживет. И скорее всего будет здравствовать.
Исчезнет величайшая раса на Земле. И мельчайшая крупица жизни во Вселенной.
Исчезнут обложки журналов, телевизоры, продажные политики, дорогие бутики, исчезнут сумасшедшие, гении, богачи и бедняки, исчезнут мечты и желания, исчезнут слова и мысли, исчезнут глаза, руки, ноги, исчезнут поцелуи и стоны, исчезнут названия и языки, их произносившие. Все станет ничем. Даже не бывшим, бывшее бывает при чем-то сегодняшнем, а когда сейчас нет ничего, значит ничего не было и перед этим, и ничего не будет после. В черноте родится лишь беззвучный вой, пронесется через всю вселенную и массой навалится на какого-нибудь белого карлика...

***

Он вновь проснулся. Голова болела нещадно. Рядом валялась груда пивных банок. В животе жгло, в горле першило. В голове было пусто. Темнота, непереносимая, будто прилипшая к мозгу, к каждой его клеточке. Он не мог ее сорвать, не мог дотянуться до самой своей ненавистной части тела, мешал череп.
Встал. Подскользнулся. Удержался за стол.
Она проскользнула в памяти. Пролетела. Почему-то в белом платье в красный горошек. Будто в рекламе этих треклятых женских затычек. Он сходил с ума. Снес все, что стояло на столе. Посмотрел в зеркало, облокотившись о полку. За спиной пролетела девушка в белом платье. В красный горошек.
Он выдавил из непослушного горла вопрос, который казался ему сейчас самым необходимым, самым нужным. Но он услышал только смех.
Заболел висок. Правое полушарие. Будто к больной голове прислонили раскаленную пластину. Глаза вылезали из орбит. Он кричал, но крика своего почему-то не слышал. Не слышал и звуков вокруг. Он распахнул окно в лето, в воздух душной улицы, в выхлопные газы и гудки автомобилей. Гудки, которых он не слышал. Только шлепанье босых ног по паркету в комнате и звонкий девичий смех. Его стошнило.

***

Если завтра все узнают, что миру конец? Что осталось всего лишь несколько чертовски коротких дней, для того, чтобы простить, признаться в любви, увидеть близких? Не узнает один, двое, трое. Узнают все. Паника, разврат и хаос или тихий отход в небытие? Крах мира невозможен в сознании человека, так как противоречит фундаментальному инстинкту самосохранения. Крах мира есть крах сознания. Если все завтра сойдут с ума, этого никто не заметит. Ведь сошли с ума все. Если завтра умрут все, этого тем более никто не заметит. Умрут ведь все...

***

Девушка стояла над ним. Длинные красивые волосы спадали с плеч. Улыбка словно солнечный зайчик то появлялась на ее устах, то исчезала. Она читала в его глазах ужас смешанный с подобием любви и смеялась. Она читала вопросы и смеялась. Она читала мысли и улыбалась.
Голова уже не болела. Он ее просто не чувствовал. Он растворялся в улыбающейся незнакомке.
- Кто ты? - наконец сумел он выдавить из себя эти два уставших слова.
Она вновь засмеялась. Склонила голову на плечо и глянула на него неожиданно просто. Как обыкновенная соседская девчонка. Тонкий озорной голос произнес:
- Я? Само совершенство, как видишь.

***

Само совершенство. Ему нет названия. Нет формы. Нет образа. Каждый видит его по своему. И каждый всегда видит не его. Совершенство всегда было и никогда не было. Оно рождалось в глубинах сходящего с ума мозга. Рождалось, когда мозг рушил барьер, отделявший усталость и ненависть от своих собственных потаенных уголков. Рождалось в ответ на едкие волны агрессии, вызванной окружающим миром. Разуму нужна опора. И в ответ на бесконечные уговоры самого себя рождалась идея Совершенства. То, чего не было, не хватало в жизни, рождалось глубоко в подсознании, и пробивалось на поверхность.

***

Он сошел с ума. Он лежал в объятиях плода своего собственного воображения и наслаждался каждой минутой. Он был счастлив. Он знал, что скоро, через день, неделю, месяц, за ним приедут, и он исчезнет из этого мира. Он станет пациентом, станет жителем большого дома на окраине. Он знал. И сладко прижимался к своей мечте. Он не хотел просыпаться. А когда человек не хочет просыпаться, утро наступает только в реальности. Там же, во сне, всегда будет ночь.

***

Совершенная идея мира - конец этого самого мира. Что может быть совершеннее, чем смерть Всего и сразу? Смерть сама по себе совершенна, так как придет рано или поздно к каждому. Смерть же всех и сразу становится совершенством по нескольким причинам. Не надо бояться, что без тебя станет лучше или хуже - умрут все. Не надо бояться, что тебя забудут - умрут все. Не надо бояться, что воду из ручья выпьют за тебя, что кто-то другой будет смотреть на солнце, лежать на траве, любить и ненавидеть. Умрут все.
Усталость от соседа. От начальника. От коллег. От экранов. От мыслей. От идей. От религий. От мира.
Никто не признается в этом открыто. Но все так или иначе этого хотят. Не мелкие алкаши и проститутки. Все.
Разрубить узел один раз. И никаких мучений.
Масса. Сошедшая с ума, видящая по ночам во сне выдуманное Совершенство - свою собственную массовую смерть. И в этом ее счастье.

***

Утром он вымылся, оделся и ушел на работу.

"Комикс с серьезным лицом" - раньше в России это словосочетание встречали взглядами, в которых читалась явная жалость к гику, радостно мастурбирующему на обложку Приключений Женщины-Молнии. Сегодня, после прорыва Темного Рыцаря и странной вспышки Хранителей, мнение о гиках должно измениться. Теперь их должны просто бояться. Потому что люди, читающие, а тем более рисующие и сочиняющие ТАКОЕ слишком близко подошли к черте, за которой начинаются желтые стены и решетки на окнах.
Для меня "Хранители" - это НЕ культовый комикс, это вообще странная пародия на знакомых героев типа Бэтмена или Чувака в Синем Трико. Первые минут 10 въехать в происходящее я не мог при всем своем старании, и, надеюсь, это стало следствием именно моей неосведомленности.
Затем следовали два часа совершенного графического безумства, когда Снайдер жонглировал жанрами, стилями и смыслами с такой уверенностью, будто сам Кубрик ему на ночь читал мемуары "Как снять ВСЕ". Количество бредовых сцен и глупейших ситуаций зашкаливает по всем параметрам. Закомплексованный интеллигент со склонностью к импотенции голышом шляется по подвалу собственного дома, любуюсь на дела давно ушедшей молодости и свой супергеройский костюм. Вечно молодая Зена-королева воинов рыдает на марсе под присмотром здоровенной мечты всех нимфонанок, причем, вот ведь ирония судьбы (или же замысел режиссера/автора?) мечта практически во всех смыслах голубая. Мужик в костюме Совы в Арктике посреди Египетских пирамид рыдает над кровавым пятном...
Почему Снайдер молодец? Фильм не смотрится дешевой поделкой на тему. В него вложена, вшита, и аккуратно прикрыта психология. Конечно Снйдеру не хватает умеренности в художественных средствах, поэтому там, где у Нолана смысл раскрывается парой фраз, у Снайдера пятиминутная психоделика со взрывным подтекстом. С другой стороны, Кристофер снял серьезное актуальное кино, а Зак всего лишь перенес на экран комикс. Но перенес мастерски.
За каждой сценой, фразой, за каждым движением лежит смысл. Чистый, дистиллированный, комиксный. Снайдер не переосмысляет комикс, он его дополняет. Здесь и карикатурная музыка 80-х на похоронах и сцене раскрепощения интеллигента в очкастом самолете, здесь и серьезный пафосные мотивы Тайлера и гениальнейшая цитата-отсылка из Коянискацци (за нее одну Снайдеру можно руку пожать).
Чтобы подвести итог, я скажу одно. Как фильм - "Хранители" совершенно бредовый набор картинок, выносящих мозг любому мало-мальски адекватному человеку. Здесь с трудом прослеживается сюжет, здесь глупейшие ситуации, в которых оказываются герои, придурошнее которых ведет себя только Гомер Симпсон. Это вообще, по хорошему не фильм. Это комикс.
Как комикс - серьезный, с циничным чувством юмора, с психологическими портретами всех своих обитателей и подробным разбором судьбы каждого из них, с фатально-равнодушным отношением к миру и его законам - "Хранители" - первый и лучший ("Темный рыцарь" не в счет - то все-таки кино) кинокомикс когда-либо созданный в Голливуде. Музыка, картинка, и сама история, которая оказывается не актуальной, но оригинальной - все это заставляет забыть о почти трех часах сидения в зале. Или же вспоминать о них с теплотой.

Без трех дней год назад познакомился с замечательным человеком, несмотря на то, что психолог. Случайные знакомства - самые прекрасные знакомства.

***

Когда Балабанов снял свой Груз 200 у него спросили - неужели у вас такое детство... мрачное было? На что он ответил: Нет, что вы, детство у меня было замечательное, солнечное, радостное.
Я думаю на контрасте с детством взрослая жизнь и породила у него такое своеобразное видение мира.
Детство - отправная точка судьбы. Я мало помню из детства, а мне всего-ничего, поэтому надо воспоминания беречь. О чем я буду ностальгировать лет через сорок? А позже? Надо записать...

***

В Лефортово, районе молодости моей мамы и, соответственно, моего солнечного детства был парк. Дом наш стоял около входа, и вопросов о том, куда пойти гулять, чаще всего не возникало. Был там длинный спуск до пруда или до входа, не помню, зимой он покрывался полностью льдом, чем пользовались окрестные ребятишки. Помню, мама взяла санки, меня, и направилась к этому популярному месту с твердым намерением спуститься оттуда вниз на санках. Предысторию и чем все закончилось я не помню, уж простите, но помню момент этого недополета... В голове сидело что-то напоминающее мысль (я был молод, с мыслями были проблемы). И это вот самое сформулировалось в дальнейшем в четкую неприязнь ко всем видам эктсремальных спусков. Мама, по-моему была в восторге, а вот своего свинячьего визга не припомню. Больше, слава Богу, подобных спусков на моей памяти не было.
Я ни разу в жизни не катался на американских горках. И вроде хочется, и можется, а не получается. Видимо стоит какой-то блок на спуски на высоких скорастях.

***

Самые хорошие воспоминания у меня связаны с игрушками. Каждый раз, когда из детства всплывают картинки, там все время где-нибудь, да окажуться мои друзья - человечки, солдатики, роботы, конструкторы. Родители у меня позаботились о том, что бы мне было не скучно в минуты отдыха от их присутствия...
Папа как-то собрал огромного, в половину меня тогдашнего, робота. В голове у него была комнатка, в которую я мог посадить водителя. С этим роботом я и играть-то боялся, так он меня поразил помню своим размером. Я ставил его посередине комнаты и играл вокруг него, временами передвигая его руки. Очень долго он у меня так вот... царствовал. Но все кончается, восхищение сменилось привычкой, потом скукой, а потом он исчез, дав свободу моему воображению и жизнь множеству других построек и творений моего безумного гения.
Очень долго я делал довольно-таки хрупкие модели автомобилей, домов, космических кораблей, а когда в дело включался папа, на свет рождались громоздкие, но прочнейшие творения. Мама на все это говорила только, что Смотри какой у нас сын... как-то она так выражалась... не помню. Мол, воздушные какие вещи делает! Потом прошло много времени, и как-то я вдруг собрал из Лего автомобиль, с трудом влезавший в руку взрослого человека, а видом напоминал он что-то схожее с Бэтмобилем из перезапущенного Бэтмена. До сих пор стоит в шкафу, разобрать духу не хватает. Папа пришел, увидел во что я играю, и сказал: "ну вот. а мама говорит "воздушные, воздушные..." С тех пор воздушные вещи у меня не получаются...

***

Конструктор Лего вообще играл особую роль в детстве. Первый свой конструктор я помню с восторгом. Сидел на полу в комнате, мама стирала в ванной, на кухне сидела бабушка, папа еще не приехал. Что за праздник был, не помню. Может день рождения. Я сидел, читал эту блестящую инструкцию, складывал все эти детальки, и рождался корабль, космический, красивый, с зелеными стеклами, а в нем отважные летчики. Потом были наборы и больше и красивее и сложнее. Но вот тот помню особенно.
Уже когда переехали, мы с папой как-то собрали огромный, пятиэтажный замок со "спутниковой тарелкой" на вершине. Стояло это чудо у стенки и производило впечатление на каждого, кто входил. Прожило оно меньше, чем робот гигант, после того как я, будучи не в настроении, уничтожил три этажа в процессе игры, существование замка прекратилось. Но теперь часто становится жаль, что никакой физической памяти о том шедевре папиной архтитекутрной мысли не осталось, а восстановить или построить подобное у меня так и не получилось.

***

Мне исполнялось в пределах 6 лет, точно не помню. По росту выходило, что стол был выше меня) Помню в дверном проеме виден был стол, а столе красная скатерть, а на ней то чудо, которое я полюбил на 8 лет. То была коробочка, в которой стояли странные человечки. Чья безумная фантазия придумала сочетание гуманоидных тел с животными головами не знаю. Но почему-то в душу они мне запали. Шли годы, я собирал новых и новых, на последний пересчет их оказалось сто сорок с лишним бойцов. Но тех, первых я просто обожал. Был среди них непонятно как затесавшийся скелет. Странный, сгорбленный. Синий) Ни на кого не был похож. Стал моим любимцем. Я его императором черной галактики назначил)
Как-то лет в 15 уже, когда не играл особо, снимал мультик и чего-то их достал. Лежали смирно в углу. Мама куда-то полезла, оступилась и ногой придавила именно этого скелета. У него сломалась нога, это была трагедия. Конечно в 15 лет ни слез ни проклятий не бывает по такой ерунде. Но мама обиделась на взгляд. Сказала, неужели ты какую-то игрушку жалеешь, а меня нет?

***

Комната в Лефортово всегда освещалась солнцем. Я помню эти золотые лучи, которые ближе к вечеру падали на пол и освещали все то безобразие, которое я и игрушки творили на протяжении дня. Без этого света мне сейчас сложно жить. Летом, часов в пять, шесть я пью самый прекрасный напиток в мире - вечернее солнце. Я упиваюсь этим светом, он прекрасен, спасибо тому существу, которое позволило Солнцу отпускать свои лучи нам именно под таким углом и с таким цветом. Что-то меня понесло...
Сколько помню, всегда из окна я видел простор. В Лефортово до горизонта были дома, а за домами будто ничего не было, эта пустота зимой навевала тоску, а летом иногда пугала. Сейчас из окна - лес, лес, парк, дома. Но простор никуда не делся, он просто заполнился другими вещами. Теперь в нем есть что-то домашнее, спокойное. Когда мне снятся сны, я вижу часто бесконечный простор, нависающий над какими-то архитектурными завихрениями. Наверное последствия.

***

Пока все, наверное... Память закрыла свои дверцы, не желая отдавать все нажитое в этот бесконечный поток информации... пока.

Когда год назад Федор Бондарчук заявил, что следующим его великим творением будет экранизация «Обитаемого острова» братьев Стругацких, я удивился. Когда вышел первый рекламный ролик, я напрягся. Во всех своих многочисленных интервью Бондарчук почему-то вместо заветного «Мы перенесли на экран дух и букву Стругацких» твердил, что «У нас тут все эксклюзивное – до последней пуговицы!». Надо отдать ему должное – не врал. Но, вы уж простите меня, я в этот темный зал пришел не на пуговицы глазеть, а, прям неудобно даже как-то, смотреть КИНО!

Это не фильм. Это рекламный ролик возможностей Бондарчука и его команды. Это именно «Обитаемый остров Федора Бондарчука». Я не хочу голословно заявлять, что фильм отвратителен. Я и отзыв-то писать не собирался, пока не узнал, что кому-то сие творение Федора нравится. И схватился я за клавиатуру и мышь.

Я не буду пинать Мак-Сима. Ну понравился Бондарчуку мальчик, милый, улыбается здорово. Сойдет за прогрессивного потомка. Да и сам Бондарчук в роли Прокурора тоже не так плохо смотрится. По большому счету, если не читать книги, не знать никого из героев, а случайно зайти в кинотеатр 1-го января, то можно даже порадоваться за российский кинематограф: «Вон, вон, смотри какие зверюшки бегають, клыкастые! У! Здорово!» Прелесть…

Проблемы фильма в его «эксклюзивности» (хотя мы все это видели: город – «Бегущий по лезвию бритвы» и «Эквилибриум», транспорт – «Бегущий человек», техника и обстановка – «Джонни-Мнемоник» и «Бразилиа», даже рука Вепря стала не обычным протезом, а пародией на руку Хищника из одноименного фильма)
Бондарчук сказал, сделает мир наизнанку, он и вывернул мир наизнанку. Только с мерой у него проблемы, как выясняется.

Розовые танки, гламурные прокуроры, вибрирующие мобильники, ультра-кислотные стены, шпана в цилиндрах и котелках образца начала ХХ века, аляповатые нашивки и флаги гвардейцев, рабочие, кирками выбивающие из мусора мусор. Весь фильм – это бесконечная игра в «наизнанку». Хотя, по сути, что он вывернул? Какая в этом панк-гламуре потребность была? Тоталитарный серый режим в руках у Федора превратился в разухабистый панк с кричащими цветами мусорных декораций. На ум приходит только недавний русский детский фильм «Повелитель луж», откуда сюда перекочевала добрая часть декораций, да «Бэтмен и Робин», где ну уж просто до безобразия доведена была палитра. Но то – Бэтмен. Комикс. Где видеоряд всегда был важнее сути. А здесь, увы и ах, качественная литература, которая интересна безо всякого выпендрежа сама по себе, так зачем на нее навешивать все эти «эксклюзивные пуговицы»?

Продолжим экскурсы в развлекательное кино.

Вспомним «Звездные войны» и «Кин-дза-дза». Во-первых, если в кадре пролетала хоть какая-нибудь мелкая штуковина, создатели точно знали, что это за штуковина, куда она летит и с какой целью. У нее было свое место, где она отдыхала, место, где лежала, заряжалась и т.д. Торчит в пустыне столб – так он воду добывает. А если у вещи нет смысла, то зачем ее пускать в кадр? Пусть мельтешит? Пусть зритель думает не о сюжете, а зачем это у Прокурора на столе столько всяких блестящих штучек стоит?

«Кин-дза-дза». Присмотритесь к нарядам героев – они же все обычные. Мусор. Наш, земной мусор. Гаечка, винтик, резина, проволока. Колесо обозрения. Никакой «эксклюзивности», а каков эффект! Эффект абсолютно другого мира.
Но в том то и дело, что мир Саракша – это не мир наизнанку. Это НАШ мир. Мир, который отстал от нас на 200 лет. Не убедил? Ну ладно, не моя задача. Обратимся к самому Автору.

Если бы у Стругацких и правда было отведено много времени на описание окружающего пространства Максима, я бы сейчас не вякал. Значит, надо. Но вчитайтесь, разве книга оставляет ощущение невообразимого буйства красок? Максим не впечатлен нарядами. Он о них не упоминает. А почему? Потому что Саракш похож на мир Максима, он не видит здесь чего-то невообразимого кроме самих людей. Ему плевать на наряды, ему люди важнее.
А Бондарчуку плевать на людей. Ему важно, что у прокурора ванна золотая, что у Неизвестных отцов стены красные, а злодеи в переулках на поношенных Джокеров походят. И потому Орди у него получается плаксой, Вепрь – трусливым интеллигентом с рукой терминатора, Зеф (обожаемый мною Гармаш здесь ничего не смог сделать, грим и дурость постановки сделали комичными его замечательную игру в эпизоде с минным полем) стал обгорелым блондином, Фанк больше похож на невротика, чем на бледного служащего Странника. На одном из форумов прочитал «А почему Странник не лысый?!». В ту же корзину. Зато Массаракш, означающий и правда «мир наизнанку» повторяется столько раз, что самому хочется ругаться.

Скажете, что режиссерская трактовка такая? Хорошо. Но фильм и технически плох.

После выхода из зала болят уши и глаза. Звук отвратителен, половина сцен озвучена по принципу «Больше звуков хороших и разных!», оказываешься будто в оркестровой яме во время подготовки оркестра. Постоянная дискотека перестрелок выводит из себя, раздражает. Монтаж ужасен. Когда Бондарчук не знает, чем закончить сцену, он заканчивает ее затемнением. И становится, к примеру, неизвестна судьба того самого поношенного Джокера в котелке и мехах. Широкий угол, применяемый тут и там, видимо должен подчеркнуть невероятность этого мира, но вызывает только недоумение. Сцены обрываются. И начинаются тоже резко. Когда в «9 роте» на танк нападали, все стреляли, и все заканчивалось бессмысленно и беспощадно – ну так то Афганистан, война. А здесь это странно…

Про политику в фильме много сказано и без меня, я промолчу. Федор патриот, и слава Богу.

Каков итог? В фильме напрочь отсутствует хоть какая-то мотивация. Мотивация героев, мотивация декораций, оформления, монтажа, приемов, музыки, света, ВСЕГО!
Хотя я несправедлив. Мотивация есть. Это желание Федора Бондарчука сделать «эксклюзив». Очень так современно. Пусть по телефону ничего не слышно и звонить сложно. Зато от Прада и со стразами… Массаракш, одним словом. (с)

- Катенька, закройте окно. Прохладно стало как-то...
Елена Андреевна поежилась, укуталась в свой огромный красный шерстяной платок, поправила очки и вновь погрузилась в чтение.
Катя тихо отодвинула стул, подошла к окну и вдохнула свежий осенний воздух. Солнце закатывалось за лес, почти уже умерший и растерявший все свои золотые облачения. Бледные солнечные лучи падали в комнату, солнце цеплялось за оконную раму будто прощаясь. С улыбкой растерянного пассажира, которого уносил огромный железный поезд.
- Катенька, ну что же?...
Опомнилась, закрыла окно. Потерла руками плечи, замерзла. Отошла от окна, села за стол.
Елена Андреевна перевернула страницу, в этой холодной тишине шелест книги вламывался в реальность и заставлял ежиться... Вся эта комната, все вокруг стало каким-то нездешним. Будто картину смотришь, отстраннено, задумчиво. Кате вдруг захотелось ловить мгновения, каждую секундочку. Ведь это же сейчас так просто, в этом сказочном свете уходящего солнца, в этой холодной комнате, где время словно застывало и текло мимо Кати медленным потоком. Вот кажется, опустишь руку, и вплывет в нее частичка жизни. И через сто лет возьмешь ее, посмотришь на свет и будут там и Елена Андреевна, и солнце, и Катя, мечтающая об этой частичке...
- Катя, вы закончили?
Катя растерянно глянула в тетрадь, потом улыбнулась, дописала слово, и кивнула.

Посмотрел сегодня сжечь после прочтения.

Ну такого восторга, как у многих знакомых эстетов, я не нахожу, либо я слишком туп, либо просто прав.
Да, фильм о том, как все бредово. Как государству начхать на маленьких людях, которые, в свою очередь, сходят с ума, сидя за мониторами компьютеров с промытыми масс-медиа мозгами. Как идея фикс может привести двоих в могилу. Как некрасивая глупая женщина может получить ВСЕ, чего желает, лишь только погнавшись за средством для получения этого всего. Раньше цель оправдывала средства. Сегодня средства оправдывают любую цель.
Это фильм обо всем и ни о чем. Это фильм умный, тонкий, замечательный, но в сотый раз перемалывающий тему маленького человека. Ничего не меняется, ничего не менялось, ничего не иизменится.
И все же, это стоит видеть. Голливуд наконец-то прорвало, и он вновь заработал без скрежета, выдавая качество с голливудской изюминкой, узнаваемое качество.
Аплодисменты Коэнам, Клуни, Питту. Вы молодцы. Просто смеяться уже надоело, хочется чтобы хоть что-то поменялось...

Чукча едет неспеша

тихо листьями шурша

у него болит душа

но дорога хороша.



И продолжит он свой ход

Он все знает наперед

Кто дорогу перейдет

И где новый поворот.



Чукчу звали мудрецом

Чукчу звали подлецом

Чукчу звали к себе в дом

И гоняли всем двором.



Чукча - чукча, ты постой

Ходят дети за тобой

И вопрос у них простой

Почему же ты такой?



Но ответом только смех

И подарки для утех

Чукча кутает их в мех

И укладывает всех.



Чукча чукча, взмах рукой

Чукча чукча, волчий вой

Чукча чукча, за собой

Только след ведет прямой



Но по следу не иди

Чукчи путь всегда один

По лесу на гору и

Вдаль по небу до зари.



Чукча - чукча, дай ответ

Бог ты, Чукча, или нет?

Но молчанье столько лет

И улыбки милой свет.

С трудом выбравшись из забитого людьми вагона, молодой человек вышел на платформу, на которой, к его большому удивлению, было пусто. Поезд захлопунл пасти дверей и с шумом понесся в тьму тоннеля. Ветер сдул с платформы газету и понес ее мимо надписи на стене "Полянка".

Эскалаторы не работали, он стал подниматься пешком. Было странно слышать тишину в широком раструбе эскалторов. Где-то слышалось мерное гудение. Вверху загрохотали чьи-то туфли, и вниз пробежал пухлый человек с выпученными глазами. На нем была распахнутая белая льняная рубашка. По пути он выронил сумку, на секунду остановился, махнул рукой и с каким-то сумасшедшим визгом побежал дальше.

В переходе как и обычно влавствовал ветер. Он старался загнать всех обратно под землю, вниз по лестнице. Мимо прошел неспеша в усмерть пьяный человек со стеклянными глазами. На лестнице он споткнулся, упал, секунды две смотрел в потолок, грязный, серый, каменный. Затем простонал: "Нет, только не здесь, нет...", с трудом поднялся и, толкнув стеклянную дверь, исчез в глубинах метро.

Парень вышел на улицу. Здесь уже тоже не было людей. Брошены палатки, брошены магазины, двери "Молодой гвардии" были раскрыты настежь. Он подошел к "Связному", за дверьми никого не было. Разбив витрину, он вытащил красивый новый фотоаппарат, проверил аккумулятор, нашел где-то карту памяти. Вышел и пошел по улице к Кремлю.

На перекрестке он увидел людей. Толпа стояла и смотрела на огромный экран возле Дома на Набережной. На экране плакал корреспондент первого канала. На минуту он взял себя в руки и сказал в камеру: "Аня, Рита... Я люблю вас... Простите, что я так далеко сейчас. Вань, иди сюда". В кадр вышел полноватый усатый мужчина со сзлезами на глазах и, обняв корреспондента, молча помахал рукой в кадр. Затем они обнялись и посмотрели назад. Огромный город на заднем плане вдруг как-то смялся и стал проваливаться от горизонта, двигаясь в сторону камеры. Прошло несколько секунд и на экране пошла рябь. Бегущая строка гласила: "Запуск Большого Андронного Коллайдера провалился. 8 августа 2008 года".

-Так вот оно как все будет- прошептал стоявший рядом мужчина. Какая-то девочка взяла его за руку и сказала: "Мне страшно. Где моя мама?"

Слышались разговоры:

-Что это был за город?

-Это Киев... Осталось минут пять максимум...

Парень прошел мимо плачущих людей, перебрался через брошеные иномарки и вышел на мост. Закатное солнце освещало стены Кремля, и он залюбовался этой древней крепостью. Столько лет простояло, а разрушится пшиком...

Перейдя на другую сторону моста, он всмотрелся вдаль. Мост к храму Христа был забит людьми. Черные маленькие фигурки кричали, он приблизил фотоаппартом картинку. Кто-то крестился, кто-то обращал руки к небу, кто-то валялся затоптанный под ногами молящихся. Один подошел к перилам, перебросил ногу через них и полетел головой вниз в опору моста.

Парень выключил фотоаппарат, посмотел влево. Мужчина с девочкой вскарабкался на парапет, взял ее на руки и, плача, сделал шаг вперед. Какая-то женщина с визгом бросилась к парапету, закричала так, что у парня уши заложило, затем замолчала и сползла на каменные плиты моста.

На набережной стояли сотни людей и смотрели на запад. Вдруг наступила мертвая тишина. Птицы, сотни птиц, взлетели с крыши Храма Христа Спасителя и полетели на восток. Парень судорожно дернул фотокамеру, включил ее и направил на запад.

В полной тишине горизонт загнулся вниз, затем воронка дошла до моста и Храма Христа Спасителя. Молящиеся кричали, но крика их было не слышно. Они изогнулись и исчезли в воронке. Солнце пустило луч в объектив камеры. Парень нажал спуск. Это был самый лучший кадр за всю историю человечества.

Кстати, насчет Большого Андронного Коллайдера...
Вот похожая ситуация наверное была бы, если бы сегодня из Ада вылез Дьявол и заявил что всем кирдык. На это же в нете появились бы различные фотожабы и ролики, на ютубе сделали бы конкурс: я в аду (лучший ролик на тему), на Баше бы писали: йа чарденог! Вадмненоги!, а в новостях вели бы прямые репортажи с кирдыка всякие картавые восхищенные корреспонденты.
"ЛЮДИ, да вы те еще заебки!!! - так прокомментировал Дьявол слухи о возможном конце света. Смотрите полное интервью в последнем выпуске новостей на первом и последнем канале!!!
Мир настолько сошел с ума, что Большой Андронный Коллайдер вызывает чаще улыбку, чем паническую дрожь. Одна статья на Вики чего стоит:

"при рисках глобальной катастрофы в 1 к 50 миллионам, которая является официальной оценкой CERN, математическое ожидание числа жертв составляет 120 человек, что является неприемлемо высоким по современным нормам безопасности.", "Однако, даже если черные дыры будут возникать при столкновении частиц на LHC, предполагается, что они будут чрезвычайно неустойчивыми вследствие излучения Хокинга и будут практически мгновенно испаряться в виде обычных частиц.", "21 марта 2008 года в федеральный окружной суд Гавайев был подан иск[7] Уолтера Вагнера (Walter L. Wagner) и Луиса Санчо (Luis Sancho), в котором они, обвиняя CERN в попытке устроить конец света, требуют запретить запуск коллайдера до тех пор, пока не будет гарантирована его безопасность."
А на картинке к статье внизу стоит G-Man из небезызвестного Half-Life.

Да пребудет с нами Господь.)

Люди мало чем отличаются от животных. А наблюдение за животными показало, что большинство предпочитает сбиваться в стаи, группы, общины. И в каждой такой группе всегда устанавливаются свои законы, свои правила и свои отношения между членами группы.
Чаще всего все это напоминает застоявшееся болото, где тоска и скука давно уже захватили власть над любовью и дружбой. Но это система имеющая баланс, гармонию, это микрокосм. Но стоит лишь вторгнуться в этот микрокосм человеку не принадлежавшему к нему ранее - восторг и ужас захлестывают эту систему. Неминуемая катастрофа, влекущая за собой разрушение системы, обновление, и рождение чего-то нового. Шестеренки распадаются, ломаются все опоры, ломаются оси и лишь надежда продолжает нести систему вперед, выталкивать тех, кто был готов к переменам навех. Но подобная революция становится натсоящим кошмаром для тех, кого система устраивала. Их жаль и в то же время... Их любовь система, а не жизнь. Их микрокосм будет их микрокосмом. И ничего тут не сделаешь. Как же славно быть вне микрокосма и жить вне системы!
За это, друзья, стоит выпить!

В колонках играет - Би-2 + Диана Арбенина (проект ''Нечётный Воин 2'') - дни и ночи
Настроение сейчас - К черту

Если где-то кто-то как-то
объявил себя царем
Знаем мы что вероятно
Все закончится огнем.

Распрягайте хлопцы коней
Мне сказали: Пан-пропал
Если нищий где-то стонет
Значит в Вене будет бал.

Бросьте, дети, не играйте
Вы со взрослыми людьми
Постучали - отворяйте
Даже если стук беды.

Я заброшу в море сети
И оставлю навсегда
Открывайте ваши клети
Мы готовы, господа.


Что сказать. Я пишу к тебе, о мой человек будущего, Жекус завтрашнего дня.
Все также хочется жаловаться. Все также хочется не проснуться. Может быть завтра ты прочтешь эти строки и улыбнешься. Тебе станет жалко меня, человека Вчерашнего, и ты вспомнишь свое состояние, умилишься своей вчерашней глупости.
Как здорово, что ты есть, человек Надежда, человек Завтра! Ведь ты там счастлив! Ведь тебе здорово... Надеюсь, что тебе там здорово. Иначе нет смысла закрывать глаза и открывать дверь в завтрашний день. А если нет смысла... то зачем?...

Многоточия, троеточия... Какие все маленькие... Друзья навечно... Как же это смешно....
Каждый день держаться за руки и говорить - друзья навсегда!!! Бред.
10 лет не видеть человека, а затем увидеть его, обнять и понять что ближе него никого нет. Вот это дружба.

Они смеются. Смейтесь, смейтесь. Все смейтесь. Я посмотрю, куда заведет вас всех ваша уверенность в завтрашнем дне.
Господи, нет ни злости, ни гнева, ни обиды...
Лишь тоска и холод. Тоска и холод. Тоска и холод...
Быть трупом среди живых - это невыносимо. Невыносимо.

Ни на что не надеюсь. Ничего не боюсь. Я свободен.

Кончилось кино.

В колонках играет - Коянискаци
Хороший месяц май. Именно май 2008 года. Видимо наверху кому-то понравилась как сверху выглядит наша огромная зеленая страна, и он решил подбросить ей пару золотых. Баскетболл, хоккей, евровидение, футбол...
И в жизни все так вдруг неожиданно... не то что хорошо, оффигенно, зашибись... нет. просто тепло что ли...
Хорошо когда можно бежать по коридору с лучшим и близким человеком, гнать перед собой игрушечный автобус и кричать какую то глупость. А потом смеяться с учителями в своей бывшей школе, просто смеяться.
Хорошо сдать зачет и радоваться вместе со своими одногруппниками, которые в большинстве своем замечательные люди. Хорошо знать что ты кому-то нужен...
Идти по улице с охапкой цветов и раздавать их девушкам. Видеть их радость. Их удивление. Быть ненормальным.
Хорошо сидеть на качелях и слушать друга. Хорошо вместе с ним мечтать. Идти и разговаривать с человеком, который, наверное, единственный тебя понимает. Хорошо позвонить девушке и услышать голос ее отца, хорошо знакомого, веселого человека. Хорошо услышать ее голос.
Встретить человека которого не видел вот уже четыре года как. И обрадоваться ему. Хорошо знать, что впереди жизнь. Хорошо жить. Любить жизнь. Ж-и-т-ь. Я первый раз полюбил жизнь... Правда полюбил... Так бешено жить мне не хотелось никогда.
И ждать. Ждать, ну когда, когда меня ударят, разбудят, вытащат из этого мира. Когда вернется реальность. Когда я смогу снова сказать, что я никому не нужен, что все фигня, что мир - это кусок камня с проблесками зелени и больше ничего. Когда меня перестанут обманывать. Хорошо когда тебя обманывают в кино - ты знаешь, что это неправда, ты выйдешь на улицу и все опять будет плохо. Но когда жизнь начинает притворятся замечательной - это невыносимо. Ты начинаешь ее любить, начинаешь ей верить, начинаешь ждать...
Не хочется просыпаться. Вчера не хотелось просыпаться. Сегодня не хочется. Ведь завтра будет хуже. Не может быть завтра лучше. Не может... Не верю...

Сашка, спасибо, что ты есть.

Дай нам Боже, что не гоже
А в ответ одно и тоже
Вряд ли это вам поможет
Слишком мал тот путь что прожит.

По перилам льются руки
И глаза на тонких шеях
Открывайте ржавы люки
Мы повесимся на реях

Что теперь уже рыдая
Говорить тебя люблю
Все, прошло, и кущи рая
Никогда не расцветут

Да, мы часто улыбались
Но растянутые рожи
Никогда не расслаблялись
И теперь на крик похожи

Безнадежные желанья
Бросьте в люки, не держите
Полезайте в петли братья
Лезьте шлюхи, не ревите

Пусть устало улыбнуться
Палачи с глазами Бога
Наши судьи отвернуться
И прощай моя дорога

Нет надежды, нет печали
Смех тоску не прорывает
Пусть мы много обещали
Пусть. Ведь Боже все прощает...

Желтое, тускло-бледное небо. Серая, шелушащаяся земля. Будто набросали газет, мусора, грязи, залили все цементом и укатали. Укатывали с остервенением, с ненавистью, с усердием. Укатывали годами. Странно это было: бесконечное, вечное пространство серой, плоской земли тянущееся до самого горизонта к вечному бледно-желтому рассвету... Все время рассвет, никогда здесь не бывает вечера, сумерек, полдня. Только рассвет и утро. Рассвет и утро. Рассвет и утро. И снова. Рассвет и утро. Одно и то же.
Антон посмотрел на Игоря. Тот с равнодушным видом изучал кусок серой земли у себя под ногами. Почувствовав на себе взгляд, он вскинул голову и улыбнулся, широко, открыто. Антон с тоской подумал, что никогда не встречал человека с такой хорошей улыбкой. Да и сам он вряд ли когда-нибудь так улыбнется...
- Все же это странный мир, очень, - проговорил Антон, ежась от морозного воздуха.
Игорь кивнул, резко, энергично, так что волосы взлетели вверх.
- Да. Но ведь интересный? Что здесь произошло? Зачем нужен был такой странный мир? Зачем его создали? А ведь его создали, сделали, разработали, нарисовали, придумали! Зачем? - Игорь вновь улыбнулся и развел руками.
Антон помолчал, глядя на небо. Потом сказал:
- Игорь, ты не смотрел "День сурка?" - потом чуть дернулся,-А, ну да... Тебя же уже не было, - и замер. Настолько двусмысленно это прозвучало.
Игорь молчал. Затем повернулся, отошел чуть в сторону, сел прямо на холодную землю, достал пачку сигарет. В ней лежала только одна сигарета, вторую Игорь скурил чуть раньше. Держа сигарету в руках Игорь тихо заговорил:
-Вот уже 30 лет одно и то же. Две сигареты на 12 часов. Не правда ли, сводит с ума? Но все тридцать лет я искал себе занятия, я запоминал каждый метр этого безумного пространства, каждую черточку, каждую точку. Я размышлял, что же случилось с этой чертовой планетой, с этим чертовым миром, кто придумал эту машину безумия, этот механизм убийства рассудка... И пролетели эти тридцать лет...
Антон слушал невнимательно. Может быть это ад? Ад не средневековый, с котлами, с чертями, с огнем. Ад современный, ад безумия, ад абсурда, ад повторения. Ад однообразия, скуки, ад бессмысленный. Вот я и попал сюда, бездельник и транжира двадцати пяти лет. Хотя... Игорь - гражданин Советского Союза, оптимист, труженик. И тоже попал сюда. Почему в ад? Неужели он так грешен был в своей советской жизни?
Перфектора... Планета с повторяющимся циклом, 12 часами жизни, великим Просчетом, мифическими Карателями. Человек приспособленец - он готов придумать и поверить в любую чушь и ересь, лишь бы только оправдать все вокруг, в том числе и свое собственное существование...

Черная пасть туннеля поглотила поезд, в котором сидел человек, оставивший мне на память очередную историю... Истории, истории, истории... Сколько их? Сотни, тысячи, миллионы, миллиарды... бесконечность... я не смогу их всех собрать, жалость...
Видеть человека огромным миром с множеством историй, воспоминаний, мыслей, впечатлений. Для этого нужно многое пережить, многое понять. Для этого нужно терпение, и какое!
Истории, истории, истории. Я превратился в слух. Я уже не помню, сколько людей провело со мной день, сколько я выслушал и оставил в себе, сколько историй лежит теперь в моей памяти. Мне стала равнодушна моя жизнь, моя история, я перестал уже интересоваться собой.
Стою в макдоналдсе, рядом какие-то девушки, а я думаю, что они могут рассказать, ведь у каждой есть хоть одна, но действительно интересная история. И только потом мелькнула мысль: а ведь они симпатичные, может познакомится... Я привык уже смотреть на людей как на книги.
Мне интересно что расскажут завтра, словно книгу длинную хочешь дочитать, а заодно и дописать. Ради этого и живу.

Хотел написать что-то умное и радостное, а получилось как обычно - унылое говно. (с)

За выходные просмотрел кучу всего: Швецкая спичка в Театре на Страстном, Мистерия Буфф в Мейерхольда, Груз 200 по телевизору, короткометражки польские в инсте... И выслушать двух человек, оставить в себе их образы, их слова, жесты, улыбки... Законспектировать мир - задача неудачника. Ну так почему бы и нет?

В конце 20го века руководство КГБ пришло к выводу, что грядущие потрясения могут нанести колоссальный вред системе обеспечения государственной безопасности, и, в спешном порядке, приказало законсервировать все строго засекреченные объекты и уничтожить всю связанную с ними информацию, чтобы она не попала в руки так называемых "олигархов".
Таким образом, десятки сверхскретных объектов были опечатаны до лучших времен, персонал распущен, а разработки прекращены.
Сегодня перед вами, созданной спецгруппой стоит важная задача - найти оставшихся в живых сотрудников объектов, добыть информацию об этих объектах, найти и расконсервировать сами объекты. Обо всех результатах вы будете докладывать лично мне.
- А что, лучшие времена уже наступили?
- Приказы не обсуждаются. Все свобдны, командир группы останьтесь.

- Что за вольности в группе?
- Вы знали на что шли, когда писали в требованиях: аналитическое мышление. Так зачем вы меня оставили?
- Дело в том, что я... хочу ответить на вопрос... Нет, лучшие времена не наступили. Но за объектами охотятся терростические группировки, и в наши задачи входит остановить их. Или, что равносильно, добраться до объектов первыми. Вы поняли?
- Так точно.