Прочитал целых два сборника прозаиков из Бундесрепублик тех времён, когда она ещё была только Западной Германией, - “Рассказы писателей ФРГ” и “Повести писателей ФРГ”. Обе книги выпущены издательством “Прогресс”, первая в 1976 году, вторая - в 1982

Почти год я ничего не читал из серии "Повести ленинградских писателей" - и вот возобновил. На этот раз сборник Михаила Чулаки, 1988 год. Туда вошли четыре произведения, впервые изданные, конечно, ранее - в сборниках или порознь. Это "Что почем?", "Классическое троеборье", "Человек, который не умеет кричать" и "Четыре портрета". 

Ну, в общем я такого не ожидал! Говорили же мне когда-то, что хорош тот язык (повествования), который не замечаешь. А здесь и само действие выстраивается совершенно естественно - не приходит в голову разбирать, искусно ли автор все так сконструировал (или наоборот не искусно), чтобы выразить свою идею. Нет, в каждой из повестей Чулаки сюжет выглядит практически "документальным". И при том нет узкого замыкания на одной и той же теме (хотя где-то в глубине тема, конечно, одна - как мы живём, правильно или не очень). И профессиональный материал каждый раз другой. Хотя главные герои, как правило, из интеллигенции - научной или творческой. 

В первой повести писатель вывел очень любопытного персонажа - расчетливого, "стратегически мыслящего" интеллектуала. Мне кажется, в советской литературе таких внятных “деловаров”, пожалуй, и не было. Чулаки же фактически изобразил "героя" следующего десятилетия - 90-х. Именно такие, в том числе, и будут потом вершить дела. (Но автор послесловия Андрей Арьев, естественно, этого не угадал - откуда! в конце 80-х; честно говоря, читать его умные рассуждения о творческом методе Михаила Чулаки было немного смешно). Однако к финалу повести, как мне подумалось, сам Чулаки сбился с выбранной в начале очень интересной линии, свёл конфликт к отношениям любовно-семейным, что в общем досадно. И ему не дано было предвидеть, как поднимутся такие вот субъекты в уже недалёком будущем, повыскакивают как черти из табакерок. Да как можно было предвидеть - ещё в 80-е, если не 70-е даже…

Вторая повесть - о штангистах, претендентах на чемпионский титул. Очень интересная. Три разных спортсмена и борьба их за победу показаны через внутренний мир каждого. 

Третья повесть имеет подзаголовок “Записная книжка Сергея Сеньшина”. Исповедь научного работника - пытающегося найти себя. 

Главный же шедевр сборника повесть "Четыре портрета" - о художнике, который тоже ищет себя. Сочинение с элементами фантастики, как мне кажется, встроенными в сюжет очень органично. Тут это не просто прием, а ось, вокруг которой все вертится. Причем необыкновенное подано здесь настолько без нажима, что и как бы язык не поворачивается назвать это фантастикой - скорее уже от читателя требуется усилие для такой констатации.  

И опять, как и при чтении повестей Ивашкевича, поймал себя на мысли, что автор, Михаил Чулаки, не очень-то доверяет женщинам. В его изображении это существа не сильно надёжные, не слишком добрые, не очень далекие. И должно быть, неспроста такой взгляд! Но зато сейчас, как прилетевший бумеранг, феминизм в литературе рулит! В списках авторов одни женские фамилии..

Издание 1967 года, "Советская Россия". Книгу выкинули из библиотечного фонда, а я подобрал, поскольку успел оценить прозу Константина Воробьева. Разглядел, что некоторых из включенных в нее произведений нет в имеющемся у меня трехтомнике начала 90-х.

В 1967 году имя Константина Воробьева что-то говорило, наверно, только узкому кругу знатоков, возможно, каким-то отдельным собратьям-писателям, но уже тогда это был мастер. Один всезнайка заметил, что Константин Воробьев сочетал в своей прозе брутальность Хемингуэя и лиричность Капоте (как-то так).

До вчерашнего дня считал, что сборник называется просто "Повести", ибо вышел в свет в серии "Повести ленинградских писателей". Даже увидев соответствующую страничку на Фантлабе, полагал, что сюда вкралась какая-то ошибка. На титульный лист томика вынесены названия всех шести входящих в него повестей. И только на самой последней странице неожиданно обнаружил над коротенькой аннотацией: Синее окно Феокрита.

Наверно, это лучшее произведение сборника.

Моё отношение к творчеству Гора было очень сложным. Впервые прочитал его книгу классе в пятом-шестом. Наверно, что-то из "Библиотеки советской фантастики". "Синее окно Феокрита" там тоже было - запомнился эпизод с Сэмюэлом Клеменсом и его саркастической реакцией на облик человека будущего. Но повесть я тогда совсем не оценил. Вообще воспринял фантастическую прозу Гора с тягостным чувством - меня тянуло к совсем другой фантастике.

И это тягостное чувство оказалось живучим. Всего-то три-четыре года назад читая-перечитывая "Мальчика", а затем "Имя", я не очень понимал, зачем нужны такие фантазии.

И сейчас в нынешнем сборнике самое большое его произведение, "Геометрический лес", показалось мне резонёрским и вымученным. Но совсем иначе открылся "Рисунок Дароткана", повесть автобиографическая, реалистическая (наверно, это ленинградский магический реализм!). Врезалась в память фраза: "Одна минута детства длиннее, чем целый месяц старости".

Только сейчас понял и уже известную мне заглавную повесть книги - "Синее окно Феокрита". О путешественнике в прошлое (но совсем не "попаданце"!). Ну да, иногда для понимания нужно дозреть, совершить "фазовый переход", внутри себя...

И всё-таки "Окно" - это какое-то счастливое исключение. Поскольку это явная фантастика. А явная фантастика сборника - "Геометрический лес", "Мальчик", "Имя" - выглядит слабее двух нефантастических повестей. Имею в виду "Рисунок Дароткана" и продолжающую его, также автобиографическую "Контору слепого". Где, кстати, снова звучит это имя - Дароткан.

Большую часть книжицы составляют три небольшие повести, входившие в сборник "Начало хороших времён", - "Угар" (собственно, главный герой - там как раз тот отрок, которого надо вернуть), "Жизнь Губана" и "Легенда о художниках". Потому прочитал быстро. Следующие пять рассказов меньше по объёму.


Написаны они были уже в 90-е, в начале нового века. Книга вышла в издательстве "Рипол классик" в 2003 году.

Эти пять рассказов выдержаны в фирменном стиле - написаны скомканным, рваным, но ни на что не похожим слогом. Даже на Платонова не очень похоже (хотя это тот классик, с которым сравнивают Крупника). Есть что-то не до конца внятное, путаное, сноподобное, подобное фильмам Сокурова.

Не самая легкая проза, но однозначно самобытная.

Прочесть эту якобы фантастическую повесть сподвиг отзыв Д.Быкова, крайне хвалебный. Мол, ничего подобного не встречал. 

Пришлось довольно долго ломать голову над этой загадкой. Знаком со многими произведениями, написанными М. Емцевым вместе с Е. Парновым. "Душа мира" это вообще шедевр. Неплох роман "Море Дирака". И это действительно фантастика. А повесть "Бог после шести", во всяком случае, первая часть написана каким-то ученическим слогом. Напомнило прозу так называемых молодых писателей, пытающихся вести речь "литературно", "высокохудожественно". А на самом деле - каким-то искусственным, неуклюжим языком. То напыщенным, то казённым. В общем был удивлен. 

То ли постепенно я привык к такому "высокому штилю", то ли по ходу автор набил руку, но во второй половине повести язык уже так не напрягал. Да и загадку опуса (и отзыва на него Быкова) я к тому времени разрешил. 

Ведь речь здесь идёт о группке молодых маргиналов, к тому же с религиозным уклоном. Для советской литературы середины 70х тема и впрямь непривычная. И все равно я был удивлен тем, что за такой сюжет взялся полудиссидент, друг Юрия Домбровского и проч. Потому что несмотря на всю неизбитость темы, советский подход к ней возобладал. Ну совершенно официозный подход. 

В целом повесть произвела тяжёлое впечатление. Но не из-за трагизма изображённых в ней событий. Вернее, так: трагизм действительно есть. Вот только он совершенно не передан. Иные сводки новостей сильнее потрясают. Плюс, как я уже сказал, казённый слог, казённый подход. Да, и фантастики никакой не увидел. Разве что предположить, что это такой хитрый прием как-то задобрить цензуру. В качестве героев автор выбрал не комсомольцев-добровольцев, не молодых рабочих на большой стройке (как это делали в то время собратья по перу), а каких-то сектантов, к тому же совершенно малосимпатичных. И обозвал это все фантастикой. "Мол, на самом деле у нас таких отщепенцев в помине нет, а я только поставил эксперимент, как бы оно могло быть, заведись в советской действительности подобные чудаки". 

И такой финт восхищения авторским замыслом (а также исполнением его) тоже не добавляет.

Благодаря мягкой, однако настойчивой рекламе магазина Озон узнал, что в 80е в издательстве "Лениздат" существовала серия "Повести ленинградских писателей". Такие карманного формата томики в твердом переплете. Более того, одна такая книжица уже имелась в личной библиотеке - сборник Геннадия Гора. Потом появилась ещё одна - подборка сочинений Юрия Рытхэу. Однако состав серии был шире, гораздо шире. 

Вышли там авторские тома и у Стругацких, и у Шефнера, если не ошибаюсь. Хотя в основном серия была представлена именами не столь известными. 

Почему я выбрал сейчас для чтения книгу Павла Васильева? Наверно, потому что найти ее в электронном виде было труднее других. В полупиратских  библиотеках, пытающихся изобразить из себя законопослушных, она была заблокирована по требованию каких-то обладателей. Не будучи при этом представлена на платных ресурсах. Подозреваю, что с фамилией автору не повезло… Другой Васильев, похоже, застолбил поляну. И однофамильцам лёгкий путь к читателям теперь заказан, даже если и не претендуют эти авторы на то, чтобы "отбить деньги". Охоту к знакомству с такими "несистемными" писателями у книгочеев эти меры отбивают, да…

Впрочем, упертые пираты до сих пор существуют. Блокируют их, а они сопротивляются. Вот у них нужный сборник и нашел. 

Забыл сказать, биография у Павла Александровича Васильевича драматична даже на фоне многих других детей войны. Летом 1941 года ленинградский школьник поехал на каникулы в деревню на псковщину и попал на три года в оккупацию. 

Итогом этого жестокого недетского опыта как раз стали повести сборника, о котором веду речь. Так или иначе они о войне, о ранах нанесенных ею. Самая большая по объему повесть "Выбор" прямо автобиографична. Начинается она с того, что главный ее герой Вася Савельев возвращается в Ленинград после трёх лет вынужденной разлуки с родителями. Пред нами предстает трудная жизнь города на Неве в первые месяцы после снятия блокады. 

При чтении невольно вспомнился пресловутый фильм "Дылда". Васильев рисует, казалось бы, похожую картину: нищенский быт ленинградцев, изломанные судьбы, невосполнимые потери. Подловатость одних и самоотверженность других. Но общий тон всё же другой. И, главное, автору не надо выдумывать какие-то запредельные ситуации, чтобы эпатировать читателя. Хотя есть и леденящие воображение сцены - из ретроспективно показанного опыта жизни под немцами, и пронзительный эпизод утраты, случившийся уже в, казалось бы, мирной обстановке. Но есть и яркое описание праздника, стихийно организовавшегося 9 мая сорок пятого года. 

Проза Васильева привлекает к себе именно такими невыдуманными подробностями. Хотя да, это и не проза "большого стиля". Ведь по сути широкую известность, популярность у читателя получают именно такие авторы, сумевшие даже локальным историям придать некую "монументальность" (как это получилось, на мой взгляд, у Вадима Шефнера в "Сестре печали"). У прозы Васильева более камерное звучание. Однако без нее картина пережитой нашим народом войны явно станет неполной. И потому - несправедливо отлучение этого автора от современного читателя, какие-то нелепые блокировки...

Фильм Соловьева «Чужая белая и рябой» помню сейчас смутно, главным образом, ощущение, что он стал для меня какой-то «первой ласточкой» - открыл новые темы, другой взгляд на историю, на жизнь. 

Года три назад я уже читал одноименную повесть и делал пост. Но то был журнальный вариант ("Трезвость и культура"), и он был чуть покороче, чем полная версия, которую я прочитал сейчас. Вот только, увы, столь же могзовзрывающего впечатления повесть сейчас уже не произвела... - по ряду причин. Но поскольку это был сборник повестей, не только "День...", у меня ещё был шанс получить от чтения - мощный заряд, эмоций, мыслей, ассоциаций и т.п. И я не был обманут. 

Помещённые в сборник рассказы (и/или короткие повести) - "Лёнька Абраамов из красной книги дураков", "Чудо в Кемпендяе", "Хельсинки - город контрастов" - пожалуй, написаны в близком ключе к заглавной повести. Хотя той "экзистенциальной" составляющей, что есть в "Дне рождения..." я в них в всё же не нашёл. Чем-то близка к этим сочинениям - стёбностью, конечно, и глумливостью - повесть "Антон Павлович". Но этот опус мне вообще как-то не глянулся...

Каким-то постмодернистским опытом я бы назвал заключительную повесть "Приговор исполнительного комитета" - исторический детектив про противостояние Охранки и террористической организации "Земля и Воля". Посмодернистский - потому что, как говорит известный наставник в области литературного мастерства Джеймс Фрэй, в традиционно-реалистических произведении развитие и завершение сюжета обязательно как-то должно отразиться на главных героях (о том, собственно, всегда и речь), а у Головина о героях и их дальнейших судьбах - как бы пунктирно. Но зато их деяния вдруг протягиваются своими последствиями в более далекое будущее. В этом я усмотрел мораль повести - приговор исполнительного комитета, он не только для разоблаченного провокатора какого-то, он - также и для человека жизнь только начинающего, никоим образом к проискам Охранки отношения не имеющего. Выстрел в будущее, словом. Но всё равно, в целом я остался этой повестью не очень доволен. 

Настоящие шедевры сборника - повести, написанные Головиным в середине 80-х в поселке "Заветы Ильича", "Джек, Братишка и другие" и "Анна Петровна". Первая вещь - как бы о собаках. Но на самом деле о людях, конечно. Вторая повесть - история одной жизни, рассказанная с применением потока сознания в том числе. Произведение удивительной пронзительности. Как и "Джек...", впрочем. Вот ради этих двух произведений стоило сборник читать.