***
Закатные лучи солнца всегда кажутся такими грустными. Но и рассвет не имеет ничего общего с радостью, верно? Солнце восходит и начинается новый день, полный тоски и печали. Солнце три периода из четырех светит очень ярко, а летом от него становится так жарко, что горят посевы и выгорает трава. Если бы вокруг не было достаточно много деревьев, воды и тени – жить бы наверняка было невозможно.
Но все же, закатное солнце выглядит очень красиво. Земля становится ярко-красной, а небо переливается мягкими теплыми оттенками.
Даниил смотрел на лучи сквозь приоткрытую щелку в шатре, приподняв руку так, чтобы солнце просвечивало сквозь пальцы.
Он медленно увел от неба глаза и безвольно опустил руку на кровать.
Только вот… это была совсем не его рука!
Ах, вот как: это снова было тем самым несуществующим, но пережитым, воспоминанием на жизнь ранее. Когда-то тогда, когда Даниил выглядел совсем по-другому.
Впрочем, не важно, как он там выглядел, потому что на этот раз Даниил себя не узнал.
Даниил в этот раз вообще был ЖЕНЩИНОЙ.
В этой жизни Даниил жил где-то очень далеко от нашей великой Руси.
Город или небольшую страну, в которой он находился, со всех сторон окружала растительность. По прозрачной речушке вплавь перевозили товар или продукты, дома были цвета египетских пирамид: золотые, песочные. В городе располагалось несколько храмов, где люди молились своему Богу или Богам.
Все люди в этом месте были темноволосые и загорелые, и Даниил тоже был таким.
Он был невысокой, темноглазой девушкой, с черными волосами до лопаток и матовой, коричневой кожей.
Это тело не казалось особенно худым, и было оно не угловатым, а наоборот мягким, словно обтекаемым. Волосы чаще всего были завязаны в хвост.
Климат в этом городе был жарким, а небо – всегда солнечным. Может, вам знакома легенда об Эльдорадо? Представьте себе что-нибудь такого рода…
Даниил дернул руками, что были сведены за спиной и почувствовал на запястьях холодную цепь, змеей обвивающей его кисти. Ах, ну конечно, и в этой жизни ему тоже удосужилось стать рабом.
Волчонок плохо понимал язык, на котором говорили окружающие люди и, о новость – он снова не мог говорить! И снова не понимал причину. Но говорить у него на этот раз вообще не было никакого желания.
Даниил молча опустил голову и послушно проследовал дальше.
Сейчас он жил и чувствовал себя так, как те маленькие дети из предыдущей жизни. Как овощ.
Без воли, без цели, без смысла…
Это была такая жизнь, к которой его приучили, казалось бы, с самого рождения.
И потому он был по-женски покорным, по-звериному покорным, если зверя сильно выдрессировать и измучить.
Он был похож на тех безвольных детей за исключением одного: он понимал это. И от осознания, от ясности мыслей, вся его душа желала бороться с этим, словно бившись и метавшись в давящих тисках, как лезвие, острой лески.
Но ни тело, ни наученная жизненным опытом психика, не давала душе свободы. И любые ее попытки как-то бороться быстро приглушались и затухали, словно спички, брошенные в воду.
И от этого чувства подавления в душе становилось еще тяжелее.
Даниил, а точнее та девушка, которой он сейчас был, принадлежала какому-то Царю или Радже, который был очень знатным в этом городе. Он что-то обсуждал с другими людьми, они проводили различные ритуалы, о чем-то молились или колдовали, а когда отдыхали – разбредались по разным шатрам, кто – куда.
Во время отдыха и Раджа забирался в свой премерзкий шатер.
Кроватей на ножках там не было, на земле, покрытой тугой кожей и тканью, лежали матрасы, набитые пухом. А сверху, как и по всему шатру в целом, лежало много-много разных тряпок. Даниилу, почему-то, больше всего заполнились светло-желтые и розовые.
В этой жизни у него не было каких-то бешеных поворотов или переживаний, бурных событий и сражений с людьми. Все было тихо, медленно и безысходно, проще говоря – «никак».
Этот властный мужчина, что владел и людьми, и богатствами, и всем телом Даниила, часто расслаблялся с ним так, как мужчина обычно расслабляется с женщиной. Но воле Даниила тогда уже было все равно: он точно понял для себя, что такое быть женщиной и для чего именно созданы их тела. Как бы он хотел больше никогда ею не рождаться! Таким беспомощным, никчемным, грязным существом…
Но с другой стороны отсутствие воли уменьшало его страдания. Днем или ночью, пока тот мужчина грязно пользовался его беспомощным телом, Даниил только смотрел в потолок и думал о том, как же хорошо, когда тебе не больно. Когда боли нет. Когда тебе все равно.
Порой, он даже прекращал ощущать собственные конечности или то, как чужое тело наваливалось сверху, а руки грубо били или трогали: только потому что так ему жилось гораздо легче. Если это то, к чему придется рано или поздно привыкнуть, неужели не проще сделать это сразу?..
Только одна его жалкая душенка была не согласна с этим.
И, может, именно поэтому ему так часто казалось, будто чьи-то неустанные глаза постоянно следят за ним, а сам хозяин этих глаз – целеустремленный и могущественный, уже давно задумал освободить Даниила из пут чужой, насильственной власти.
Все происходило словно бы так, как и в той, ужасной жизни. Он опять начал терять рассудок от пережитой боли и воспоминаний, и теми вечерами, в которые он оставался «дома», он просто молча лежал, наблюдая через горизонтальную прорезь за теплыми закатными лучами.
Иногда, прислушиваясь, он мог уловить едва слышный плеск воды и далекие крики с кораблей торговцев. Иногда, по вечерам, когда на улице было много народу, он слышал смех и крики множеств детей, что допоздна бегали по песчаным улицам. Их возгласы звучали по местности эхом, как звучат голоса возле моря. Это было так тепло и уютно, что Даниил, порой, забывал ненадолго о том, что есть на самом деле. Он думал об этих детях, о закате и развлечениях, в которые люди играли на улице. Даниил не без зависти вспоминал долгие разговоры полных дам, что торговали на рынке овощами и фруктами, разложенными в больших, широких глиняных тарелках.
Те женщины говаривали, что на востоке отсюда простилается огромное, глубокое море. Что по ночам там ласкает уши шелест пены и волн, накатывающих на берег, а повсюду там так свежо и красиво, что природой можно любоваться с утра и до вечера.
Ах, как бы ему хотелось попасть туда хоть разок! Даниил думал об этом и улыбался той мысли, что он до сих пор чего-то еще желает, слабо трогая пальцами свои пересохшие женские губы.
Дальше все воспоминания начинали путаться и стираться. Даниил почти ничего не замечал и не чувствовал, а еще знал, что вскоре ему предстоит попрощаться и с этой жизнью тоже.
Ему тогда почему-то захотелось, чтобы хотя бы перед смертью кто-то смог бы быть рядом, быть ласковым с ним и его телом, и прикасаться мог бы нежно и ласково, не желая причинять еще больше вреда.
Он хотел этого и представлял, что такой человек и правда появился. Он был там, и даже, как-то раз, держал «ее» за руку. Он был сильным и спокойным мужчиной, и был безумно влюблен в эту женскую ипостась нынешнего Даниила. И, как тогда казалось Даниилу, тот человек получил взаимность в ответ. От мысли об этом сердце в груди у Волчонка стучало быстрее, а лицу, ставшему за годы безвольности тугой, незатейливой маской, впервые захотелось по-настоящему улыбаться.
А потом Даниила убили.
Он не знал, зачем и за что, хотя давно уже это предвидел, да и не мог совершенно с этим бороться. Его искалеченная людьми психика давно была неизлечима, а все рефлексы были научены лишь покорности и послушанию.
Он помнил, что смерть настигла его достаточно быстро – он даже не помнил, от чего именно она явилась. Ноги его подкосились и чужое женское тело обессилено упало боком на пол, будто бы окаменевшая статуя. Кровь темной струйкой потекла у «нее» изо рта, и глаза за пару секунд приобрели глухой, стеклянный блеск.
Даниилу почему-то казалось, что того человека (если он правда существовал, а не был навеян мечтами) тоже должны были убить. Он нарушил какие-то правила, как Волчонку тогда показалось.
Спасся ли он? Разгневанной, черной душе Даниила слабым отголоском захотелось мести. Мести за них обоих. Он успел подумать, что было бы здорово, если бы этот мужчина разрушил тот город, после чего разум его полностью окунулся во тьму.