Кабу́ки (яп. 歌舞伎, букв. «песня, танец, мастерство», «искусное пение и танцы») — один из видов традиционного театра Японии. Представляет собой синтез пения, музыки, танца и драмы, исполнители используют сложный грим и костюмы с большой символической нагрузкой.

Период Эдо (1600—1868).

Жанр кабуки сложился в XVII веке на основе народных песен и танцев. Начало жанру положила Окуни, служительница святилища Идзумо Тайся, которая в 1603 году стала исполнять ритуальные танцы в высохшем русле реки близ Киото, а также на улицах города, где было достаточно многолюдно. Позже в свои выступления она стала добавлять романтические и светские танцы, которые исполнялись под звучание различных музыкальных инструментов (флейта, барабаны). Позднее женщина прославилась по всей столице. Окуни стала выступать на сцене. Женщины исполняли женские и мужские роли в комических пьесках, сюжетами которых служили случаи из повседневной жизни. Новый жанр быстро стал популярен, Окуни даже приглашали выступать перед Императорским двором. На гребне успеха нового вида театрального искусства начали возникать конкурирующие труппы, что дало начало зарождению театра кабуки, как соединения драматического и танцевального искусства, в котором все роли исполнялись женщинами.

Изначально, кабуки представлял собой в большой степени грубые и неприличные постановки; многие актрисы вели аморальный образ жизни. Из-за этого для названия кабуки иногда использовали омоним (яп. 歌舞妓, кабуки, «театр поющих и танцующих куртизанок»).

Несколько грубая и даже неистовая атмосфера театральных представлений кабуки привлекла к себе внимание сёгуната Токугава, и в 1629 году, в целях сохранения общественной нравственности, женщинам было запрещено выступать на сцене. Некоторые историки считают, что правительство также было обеспокоено популярностью постановок, освещающих жизнь обычных людей, а не героев древности, и скандалами, связанными с кабуки, в которые были вовлечены некоторые государственные чиновники.

В виду большой популярности кабуки, место женщин-исполнительниц ролей заняли юноши. Вместе с этим изменился и характер постановок — больше внимания уделялось драматическому искусству, нежели танцу. Однако, это мало повлияло на нравственную сторону представлений, к тому же юноши-актёры были не менее доступны для публики, чем их предшественницы. Представления зачастую прерывались дебошами, что заставило сёгунат запретить выступления юношей на сцене кабуки в 1652 году.

С 1653 года в труппах кабуки могли выступать только зрелые мужчины, что привело к развитию утончённого, глубоко стилизованного вида кабуки — яро-кабуки (яп. 野郎歌舞伎, яро: кабуки, «плутовской кабуки»). Эта метаморфоза произошла под влиянием также популярного в то время в Японии комического театра кёгэн. Практически до сего дня все роли кабуки исполняются мужчинами. Актёры, специализирующиеся на исполнении женских ролей, называются оннагата или ояма (яп. 女形, «[актёры] женского стиля»). Два других стиля исполнения называются арагото (яп. 荒事, «грубый стиль») и вагото (яп. 和事, «мягкий, гармоничный стиль»). Среди актёров кабуки существуют настоящие театральные династии, специализирующиеся на определённых стилях игры.

Во времена периода Гэнроку, театр кабуки процветал. Структура постановок была формализирована, появилось много элементов стилизации. Установились и типы персонажей. Кабуки и нингё: дзё: рури (яп. 人形浄瑠璃, кукольный театр, позже получивший известность под названием бунраку) тесно ассоциировались друг с другом и оказывали друг на друга известное влияние. Известный сценарист Тикамацу Мондзаэмон, один из первых профессиональных авторов пьес кабуки, создал несколько постановок, оказавших огромное влияние на развитие театра, хотя, считающаяся самой знаменитой из его работ, пьеса Сонэдзаки Синдзю: (яп. 曽根崎心中, «самоубийства возлюбленных в Сонедзаки»), изначально была написана для театра бунраку. Как и множество других пьес для бунраку, Сонэдзаки Синдзю была адаптирована для театра кабуки и вызвала множество подражаний — она породила так много подражателей-самоубийц в жизни, а не на сцене, что правительство запретило постановку пьес синдзю моно (об обоюдном самоубийстве влюблённых) в 1723 году. Этот же период характеризуется появлениям языка поз миэ (яп. 見得) и грима кумадори (яп. 隈取り), созданных Итикавой Дандзюро.

К середине XVIII века кабуки потерял интерес публики, и бунраку занял место важнейшего для представителей низших классов общества жанра искусств (отчасти, благодаря появлению нескольких талантливых постановок бунраку). Развитие кабуки не отличалась ничем особенным до конца XVIII века, когда театр начал возвращать себе былую популярность.

Период Мэйдзи (1868—1912).

С началом реставрации Мэйдзи, изменившей ход исторического развития Японии, во всех областях жизни общества началась широкая полоса заимствований опыта европейских стран. В этой ситуации искусству кабуки грозило разрушение. Первым на новые веяния откликнулся выдающийся театральный деятельно Морита Канъя XII (1845—1897), бывший владельцем одного из трёх больших театров кабуки в Эдо — «Моритадза»[1]. Как только были сняты ограничения на территориальное размещение театров, Морита Канъя перенёс свой театр из квартала Сарукава-мати в Асакусе в один из центральных кварталов столицы — Синтоми-тё. Театр был реконструировал согласно европейскому образцу. Была упразднена башня ягура (непременная принадлежность старых театров); для публики, одетой в европейские платья, в партере устанавливались стулья. Для освещения стали применяться газовые фонари. В 1878 году на торжественное открытие театра под новым названием «Синтомидза» (по имени места, в котором он находился) было приглашено более тысячи гостей, включая журналистов, иностранных представителей и представителей высшей власти. На мероприятии играл военный оркестр, а актёры кабуки, одетые во фраки, обращались со сцены к гостям. Таким образом театр демонстрировал отход от традиций и стремление приспособиться к новым реалиям. В 1887 году Морита Канъя с помощью министра иностранных дел Иноуэ Каору организовал посещение театра императором и императрицей, что стало первым подобным случаем в истории кабуки. Этот факт поднял театр в глазах общественности, и его актёры перестали рассматриваться как низшая социальная группа.

В период Мэйдзи творят актёры, заложившие основу современного кабуки и считающиеся величайшими актёрами этого периода: Итикава Дандзюро IX, Итикава Садандзи I и Оноэ Кикугоро V. Итикава Дандзюро IX (1838 либо 1839—1903), искусство которого считалось высшим достижением актёрского мастерства кабуки, создавал новые виды спектаклей в рамках традиционной техники исполнения. Начиная с 1878 года он стал выступать написанных специально для него новых пьесах кацурэки-гэки («пьесы живой истории»), где благодаря тщательным исследованиям удавалось детально изображать исторические события. И хотя они не имели большой популярности, однако сыграли свою роль в дело развития кабуки: к театру был вызван интерес не связанной с искусством интеллигенции, а для последующих создателей исторической драмы находки и ошибки Итикавы Дандзюро IX послужили уроком. Оноэ Кикугоро V (1844—1903), друг и соперник Итикавы Дандзюро IX, был главным актёром дзангири-моно — нового жанра бытовых пьес. Слово «дзангири» буквально означает «коротко остриженная голова», это — мужская причёска, сменившая феодальную тёммагэ (когда брились лбы и пучки на затылке), которую и носили персонажи новых пьес. Первым произведением дзангири-моно стала пьеса Каватакэ Мокуами «Токё нитинити симбун», поставленная в театре «Моритадза» в 1873 году. К 1882 году жанр исчерпал себя. Итикава Садандзи I (1842—1904[9][10]) создал в 1893 году театр «Мэйдзидза», в котором шестью годами спустя была поставлена пьеса Мацуи Сёё «Акугэнта» — первая пьеса, автором которой стал человек, не принадлежавший к кругу профессиональных драматургов кабуки. Этот круг был очень замкнутым и консервативным, избегавшим всякое влияние извне, и именно Итикаве Садандзи I изменил эту ситуацию. В дальнейшем новые пьесы для кабуки стали создаваться широким кругом литераторов и драматургов.

Цубоути Сёё (1856—1935), профессор университета Васэда и крупный шекспировед, работая над переводами английского драматурга и постоянно сравнивая шекспировские тексты с текстами пьес кабуки, пришёл к выводу, что для внесения современности в японский театр необходимо избавить драму от повествования. Он создаёт пьесы «Кири хитоха» и «Хототогису кодзё-но ракугэцу».

В 1902 году братьями-близнецами Сираи Мацудзиро и Отани Такэдзиро была основа компания «Сётику», со временм ставшая крупнейшей японской театральной и кинокомпанией. Вступив в соглашения с крупнейшими руководителями трупп, они стали финансировать постановки отдельных пьес, покупали театральные помещения и брались за руководство театрами. В марте 1911 года открылся первый построенный в европейском стиле театр «Тэйкоку гэкидзё», при котором была создана актёрская школа, использовавшая опыт европейского театра. Набор в эту школу был свободным: преимуществ членам актёрских семей не предоставлялось. В программу обучения входили занятия европейской оперой и балетом, их преподавал итальянец Дж. Роси. Подготовленные актёры и актрисы стали появляться на сцене наряду с оннагата. На сцене «Тэйкоку гэкидзё» часто выступали зарубежные артисты, приезжавшие на гастроли

Периоды Тайсё (1912—1926) и Сёва (1926—1989)

1 сентября 1923 года в Японии произошло сильное землетрясение магнитудой 8,3, принёсшее большие разрушения и временно приостановившее развитие театрального искусства: большинство старых театром было разрушено, а спектакли ставились на малых сценах. После 1923 года компания «Сётику» стала монопольным владельцем мира кабуки, а к 1931 году контролировала почти все крупнейшие театры и труппы кабуки во всей Японии. В 1932 году Кобаяси Итидзо была основана компания «Тохо», которая стала главным соперником «Сётику».

В 1928 году прошли первые зарубежные гастроли кабуки: труппа под руководством Итикавы Садандзи II посетила Советский Союз и дала представления в Москве и Ленинграде. Итикава Садандзи II (1880—1940), посетивший вместе с драматургом Мацуи Сёё несколько европейских стран и США, занимался активной театральной деятельностью, полагая, что в преобразовании нуждается не форма японского театра, а его содержание. Получив по наследству статус владельца театра «Мэйдзидза», он в содружестве с драматургом и критиком Окой Онитаро поставил пьесу Ямадзаки Сико «Кабуки моногатари», декорации для которого были выполнены в европейском стиле художниками, работающими маслом. Такое нововведение понравилось публике. Садандзи II считал полезными контакты с другими жанрами театрального искусства; он участвовал в создании одной из первых трупп современной драмы сингэки — «Дзию гэкидзё». В этом театре актёры кабуки впервые сыграли в спектакле по пьесе зарубежного автора — драме «Йун Габриель Боркман» Генрика Ибсена. Садандзи экспериментально включал иностранные пьесы, такие как «Верный» Джона Мейсфилда и «На дне» Максима Горького, в программу кабуки. Садандзи видел путь к обновлению искусства кабуки в обращении к пьесам, рассчитанным на специфику кабуки, но написанным современными авторами; он стремился к выработке новых приёмов исполнения, которые бы, при этом, не нарушали стиля кабуки и явились развитием старых традиций. Совместно с драматургом Окамото Кидо (1872—1939) Садандзи является основоположником нового типа пьеса для кабуки — синкабуки (букв. «новый кабуки»).

В годы Второй мировой войны (1939—1945) многие актёры были мобилизованы в армию. В результате бомбардировок были уничтожены многие театры кабуки, а немногие из уцелевших крупных театральный зданий были преобразованы оккупационными властями в кинотеатры и клубы для военных. После окончания войны американскими оккупационными властями многие виды классического японского искусства, в том числе бо́льшая часть репертуара кабуки, были отнесены к категории антидемократических. По словам Эрла Эрнста, американского театроведа, назначенного сразу после войны экспертом по театру при Штабе оккупационных войск, работниками театральной секции Управления гражданской информации и просвещения союзных войск (Рэнгогун минкан дзёхо кёикубу) «был просмотрен весь репертуар японских театров, особенно традиционный театр дзёрури и кабуки», в результате чего большинство наиболее популярных пьес традиционного театра было названо основанным на феодальной идеологии и не подходящим для народа, намеренного навсегда отказаться от войны и встать на путь демократии. Допущенные к постановке пьесы были включены в особый список. Театрам было предписано включать в репертуар не менее 30 % новых произведений (в январе 1946 года планка была увеличена до 50 %), при этом английский перевод новых пьес было необходимо предоставлять в Отдел гражданской цензуры при Управлении за неделю до премьеры. В газетах стали появляться заметки, авторы которых выражали сомнения, что традиционный театр сможет выжить в таких условиях. Однако уже в сентябре 1945 года первой после окончания войны свою деятельность возобновила труппа «Дзэнсиндза» постановкой пьесы Цуути Дзихэя «Сукэроку» — одной из наиболее популярных пьес классического репертуара. С 1946 года возобновила спектакли и компания «Сётику», обратившись к своему конкуренту — компании «Тохо», которой принадлежал один из немногих сохранившихся до конца войны крупных театров, где можно было организовать представление.

В противовес американским, японские власти старались поддержать традиционное национальное искусство. В первые послевоенные годы ряд актёров старшего поколения был удостоен звания члена Академии искусств, а также различных правительственных наград. Из-за того что многие крупные актёры кабуки умерли в годы войны или сразу после неё, ведущие роли в пьесах стали поручать молодым актёрам; поскольку театральных помещений было мало, им часто приходилось выступать в залах крупных магазинов.

Ю́дзё (яп. 遊女 ю:дзё или асобимэ?, дословно «женщина для удовольствий») — собирательное название проституток и куртизанок (но не гейш), существовавших на протяжении всей японской истории. Ёсивара в Токио, старинная открытка В 1956 году японским правительством был принят закон о запрете проституции (яп. 売春防止法 байсюмбо:сихо:?), гласящий: «проституция унижает человеческое достоинство, противоречит нравственности в обществе, заботящемся о собственном облике» (яп. 売春が人としての尊厳を害し、性道徳に反し、社会の善良の風俗をみだすものである?). Однако до его принятия в Японии на проституцию смотрели лишь как на одну из профессий. Законы защищали права проституток, взамен те должны были регулярно платить налоги. Оборот рынка проституции, по оценкам, превышает 2,3 триллиона иен. В Японии «секс-индустрия» и «проституция» — не одно и то же. Японское законодательство трактует проституцию как соитие, совершаемое за плату, легальные секс-клубы предлагают услуги, не связанные с коитусом, например, оральный секс. Преобладающие религии Японии — синто и буддизм. В синтоизме секс не считается греховным, а буддистские учения, в том числе те, что призывали к сексуальной умеренности, в Японии не нашли влиятельных последователей. С XV века в Японии открываются бордели для китайцев, корейцев и других приезжих. Позже в публичные дома стали ходить пришельцы с Запада (в основном — европейские торговцы с командой судна, в которую входили также азиаты, а иногда и южноафриканцы). Всё началось с прибытия в XVI веке в Японию португальских кораблей. Японцы посчитали, что португальцы приплыли из Индии, и что христианство — это новая индийская религия. Ошибка подкреплялась тем, что в Гоа находилась штаб-квартира португальской Ост-Индской компании, а также тем, что в командах кораблей португальцев было много индусов-христиан. Португальцы и члены команд их кораблей часто занимались работорговлей, продавая пойманных японок в Макао и другие португальские колонии, в том числе в Индии и Америке, или же оставляя у себя на судне в качестве рабынь. В 1617 году Сёгунат Токугава выпустил приказ, запрещающий проституцию вне специально огороженных кварталов. Самые известные кварталы (юкаку) — Ёсивара в Эдо (сейчас Токио), Симмати в Осаке и Симабара в Киото. Проститутки получали лицензию юдзё (яп. 遊女 ю:дзё?) «женщина для удовольствия» и ранжировались согласно сложной иерархии, на вершине которой находились ойран и таю. Юкаку огораживали высокими стенами, чтобы удостовериться в верном подсчёте налогов. Ронины, самураи без сюзерена охраняли проституток и не выпускали из квартала, за исключением весеннего ханами и визита к умирающему родственнику. Открытие Японии Западу и наплыв иностранцев спровоцировали революцию Мэйдзи. Японские писатели, в частности, Хигути Итиё, стали обращать внимание на жалкое существование юдзё низкого класса, содержавшихся как преступники. В 1908 за занятия проституцией без регистрации ввели штраф. Караюки-сан (яп. 唐行きさん?, буквально «уехавшая за границу») — японки, уехавшие во второй половине XIX века в ближневосточные и юго-восточные страны, чтобы там зарабатывать проституцией. Многие караюки-сан происходили из бедных крестьянских или рыбацких семей, откуда их выкупали посредники. Закат периода Мэйдзи стал золотым веком караюки-сан, девушки хотели поехать в заграничные страны и получили название «дзёсигун» (яп. 女子軍?, армия женщин). Однако со вступлением Японии в международное сообщество быть «караюки-сан» стало считаться постыдным. Японские чиновники в начале XX века много работали, чтобы закрыть японские бордели в других странах и поднять престиж Японии. Многие японки вернулись, но не все. Сразу после окончания Второй мировой войны правительством Нарухико Хигасикуни (англ.)русск. была создана Организация особого отдыха (яп. 特殊慰安施設協会 токусю иан сисэцу кё:кай?) — сеть публичных домов для обслуживания оккупировавших страну солдат. 19 августа 1945 года Министерство внутренних дел Японии приказало администрации на местах обеспечивать солдат союзных войск проститутками «во имя сохранения чистоты японского народа». Однако командование соединёнными силами запретило Организацию особого отдыха и другие системы легализованной проституции в 1946 году. В 1947 вышел Императорский декрет, запрещающий убеждать женщин заниматься проституцией, сама проституция оставалась законной. В 1956 году вышел закон, запрещающий проституцию в некоторых формах. Как и гетеры, юдзё высокого класса предоставляли не только своё тело, но и развлекали клиентов традиционными искусствами: ойран владели цитрой кото, умели слагать стихи, исполнять традиционные танцы. Киотоские конкуренты ойран — «таю» (яп. 太夫 таю:?) — получали ранг лишь при соблюдении строгих критериев известности. Он означал, что владелица обладает незаурядными талантами и значительным образованием.

Дзэнский опыт и духовная дисциплина

Медитация всегда являлась составной частью буддийской доктрины, хотя те или иные направления буддизма практиковали ее в неодинаковой степени и в различных формах. В странах, где доминирует традиция Тхеравады (Хинаяна), медитация называется дхьяной и считается исключительной прерогативой монахов, отказавшихся от мирской жизни и земных благ. Без нее невозможно достичь окончательного освобождения (обрести нирвану). Мирянин, если он следует нравственным заповедям, помогает монахам и почитает их, может рассчитывать лишь на то, что исправит свою карму и в следующем перерождении станет монахом и тем самым получит шанс обрести освобождение.

Однако буддизм не ограничивается Тхеравадой, которая получила распространение в Индии и Юго-Восточной Азии. Махаяна (Большая Колесница, Великий Путь к пробуждению) дала рождение новым текстам, школам и формам самовыражения. Буддизм Махаяны сначала обогнул с запада Гималаи и проник в Центральную Азию, а оттуда по Великому Шелковому Пути пришел в первом веке нашей эры на восток, в Китай. Здесь, под воздействием традиционных конфуцианства и даосизма, он видоизменился и предстал, в конечном счете, в новых, китайских школах, а уже затем проделал свой путь еще дальше — в Корею и Японию. Из всего многообразия буддийских школ и направлений для нас в первую очередь представляет интерес чань, в японском произношении — дзэн.

В становлении чань (дзэн) можно выделить два главных момента. Одним из его источников являются сочинения Нагарджуны (ок. 150-250), крупнейшего буддийского ученого и философа. Нагарджуна говорил о «пустоте», пустот-ности всех феноменов и интеллектуальных различений. То есть все существующие вещи по определению зависят в своем существовании и значении от других вещей и значений. Собственное бытие личности представляет собой набор постоянно меняющихся рядов событий, органично переплетенных с другими «внешними» событиями и обстоятельствами. Поэтому мы «пусты» независимой реальности и существования.

Точно так же «пусты» подлинной реальности и создаваемые разумом разграничения. Ведь «большое» не имеет смысла без «малого», «движение» бессмысленно без «покоя», а «я» бессмысленно без «ты». В равной степени это касается и таких различений, как «подлинное—неподлинное», «правильное—неправильное», «добродетель—порок». Данная философия стала краеугольным камнем учения чань (дзэн).

Но был и еще один элемент, который, пожалуй, оказал гораздо большее, в сравнении с доктринальной установкой, влияние на развитие традиции, религиозной жизни и практики чань (дзэн) — медитативная дисциплина. Об этом свидетельствует само название, ведь чань (дзэн) является китайским (японским) произношением изначального индийского термина дхьяна, обозначающего тот самый медитативный путь, пройдя который, принц Гаутама стал Буддой, высшим пробужденным, способным пробуждать других.

Чаньское пробуждение было не интеллектуальным, а опытным и экзистенциальным. Надлежит устранить «пустые» установки сознания, дабы через медитацию обрести глубокую всетрансформирующую мудрость, мудрость поистине бесценную. Именно в этой центральной медитативной установке соединились буддийская и даосская традиция. Мы считаем необходимым сказать о даосизме несколько слов.

ДАОССКОЕ НАЧАЛО В ДЗЭН

Согласно учению даосизма, единственной подлинной реальностью как космоса, так и человеческой жизни, является Дао, Путь. Дао — это Путь Неба и Земли. Если человек следует Дао, то есть воплощает его в своих мыслях, словах и поступках, значит он достиг высшего предназначения человека как человека. Термин «Дао» часто использовался чань-буддистами для выражения высшей мудрости-реальности буддийской истины.

Что же тогда есть Дао, и как оно проявляет себя? На этот кажущийся легким вопрос отнюдь не просто ответить. Два основоположника даосизма, Лао-цзы и Чжуан-цзы, дают лишь загадочные определения Дао и пути следования Дао. Вот несколько выдержек из «Дао-дэ цзина»:

«Дао, которое может быть высказано, не есть постоянное Дао. Имя, которое может быть названо, не есть постоянное имя...

Тот, кто отвечает на вопрос о Дао, не знает Дао. Тот, кто спрашивает о Дао, никогда не слышал о нем. О Дао невозможно вопрошать, а на вопрос не существует ответа. Дао по своей природе неопределимо. Речи по своей природе не могут выразить высшего...»

А вот что говорит Чжуан-цзы:

«Великая красота таится в безмолвной вселенной. Могущественные законы без всяких слов управляют четырьмя сезонами. Во всех созданных вещах присутствует сокровенный невыразимый принцип. Со-вершенномудрый оглядывается на красоту вселенной и проникает в сокровенный принцип вещей. Вот почему совершенный человек ничем не занят, а великий мудрец не действует. Дух вселенной, наполняющий все жизнью, непостижим. Вещи живут, умирают и меняют формы, не зная порождающего их истока. В изобилии он увеличивается; в вечности он остается самим собой».

Человек — одна из тех вещей, что «живут, умирают и меняют формы». Но «подлинный человек» ничуть этим не обескуражен,

«Мудрец смотрит на жизнь как на разрастание фурункула, нароста, а на смерть — как на вскрытие волдыря, как на разрыв опухоли. И тогда чего же ему заботиться о том, что лучше, а что хуже— жизнь или смерть?»

Поистине, «подлинный человек» находит несомненное удовольствие в размышлении о том, какой облик он примет в следующей «жизни». Чжуан-цзы рассказывает притчу об одном искалеченном человеке. Друг спрашивает его, не негодует ли он на судьбу. И вот что он отвечает:

«Почему же я должен негодовать? Быть может, череда изменений превратит мою левую руку в петуха... Быть может, она превратит мою правую руку в арбалет... Быть может, мои ягодицы, превратятся в колесо, а мой дух — в лошадь».

В любом случае, «его» рука, ягодицы и дух, «обратившись» в какие-то новые вещи, получат новые и абсолютно естественные формы. Поэтому человек должен быть в согласии с «временем» и принимать все эти «превращения». И тогда «не подкрадутся ни печаль, ни радость». Тот, кто воспринимает действительность подобным образом, теряет «глупую привязанность» к желаниям и страху жизни и смерти. Он обретает путь к духовному освобождению и воссоединению с Дао вселенной.

Как же обрести ту мудрость, что позволяет следовать Дао и жить в соответствии с Дао? Разум, мышление и познание мира тут бессильны. Обретение мудрости и постижение искусства жизни в гармонии с космосом и с самим собой идет изнутри. Вот как говорят об этом принципе даосы:

«Если человек закроет все связывающие его с миром отверстия и затворит все двери (то есть откажется от опоры, на чувства и обычную центробежную деятельность сознания), его (жизненная энергия) никогда не истощится.

Если же он держит все двери открытыми и пытается расширить деятельность (сознания), он никогда не будет в безопасности».

Главная мысль очевидна: расширение чувственного и интеллектуального познания, а также интенсификация всякой деятельности, центробежны по своей природе — они ведут к размыванию и рассеиванию жизненной энергии; концентрация же собственных жизненных сил по своей природе центростремительна и способствует собиранию энергии. Как достичь этого? Опять-таки, через направление энергии внутрь себя. «Поэтому совершенно-мудрый заботится о своем животе (то есть опирается на собственное жизненное начало) и не заботится о своих глазах (то есть не зависит от ощущений)».

Мудрость живота (яп. жара) выше мудрости чувств и разума. Она обретается через «сидение в забытьи», которое Чжуан-цзы описывает так:

«Все части тела постепенно исчезают, уши перестают слышать, а глаза перестают видеть (устраняется деятельность всех чувственных органов), человек освобождается от форм и разума (то есть телесной и духовной "самоидентичности") и становится единым со Всепроникающим (с Дао, которое пронизывает все)».

И какого же результата достигнет тогда совершенно-мудрый человек? Чжуан-цзы говорит:

«Обретший такое состояние человек выходит за пределы различий между "правильным" и "неправильным", "хорошим" и "плохим". А поскольку он един с Дао, а Дао постоянно проявляет себя в мириаде вещей, человек беспрепятственно превращается из одной вещи в другую, как если бы он парил в Великой Пустоте».

Сходные темы свободы от условности интеллектуальных различении и жесткости искусственно созданных стандартов можно обнаружить и в интерпретации Суд-зуки той роли, которую дзэн играл в процессе обучения самурая искусству фехтования.

Таким образом, некоторые даосские концепции стали составной частью чаньского (дзэнского) буддизма. Теперь необходимо сказать несколько слов и о том, какой вклад в формирование «сплава» двух учений, получившего название «дзэн», внес сам буддизм.

БУДДИЙСКОЕ НАЧАЛО

Использование буддизмом даосских идей самым простым и понятным способом можно было бы охарактеризовать так: буддизм привнес в даосский идеал «сидения в забытьи» и в даосскую модель существования — конечно, если в даосизме существовала такая модель — строгую медитативную дисциплину. Ведь после прочтения сочинений Лао-цзы и Чжуан-цзы, после ознакомления с легендами и преданиями о них (весьма примечателен в этом отношении рассказ о том, как после смерти своей жены Чжуан-цзы веселился и бил в кастрюлю вместо того чтобы рыдать и соблюдать траур, как то предписывали конфуцианские правила), даос воспринимается как некий капризный гений, ведущий весьма эклектический образ жизни, исповедующий безвредные, но непрактичные взгляды и с пренебрежением относящийся к повседневным делам, политике и «цивилизованной» жизни в целом.

Буддийская же традиция, в отличие от даосской, включала в себя и многочисленные «канонические» сочинения, и высокоорганизованный монастырский уклад, и ученость, и, наконец, «серьезное» отношение к жизни и окружающему миру. Она усовершенствовала методы медитации, которые прежде столетиями разрабатывались в Индии брахманистской духовной школой. В сравнении с ними даосская духовная «методология» обретения Дао представляется бессистемной и неорганизованной. Казалось бы, какой возможен союз между двумя столь различными мировоззрениями?

И тем не менее, такой союз возник, и результатом его стало появление чаньского (дзэнского) буддизма. Буддизм смог включить в свою традицию значимые элементы даосского учения, не уничтожив при этом ни собственную организационную модель, ни вольный даосский дух. Каким же образом чань (дзэн) удалось совладать со столь непокорным и непредсказуемым материалом, не потеряв даосского идеала внутренней свободы и не принеся в жертву буддийское начало? Здесь мы, безусловно, имеем дело с гением дзэн. Хотя дзэн, вобравший в себя элементы китайской национальной религии (даосизма), является своего рода уникальным образованием, отличным от других школ буддизма, его приверженцы настаивают, что развитое учение и практика дзэн воплощают главные и глубочайшие истины Дхармы и сквозь нагромождение писаний, традиций, церемониала и организационной замкнутости прокладывают путь к драгоценной сути послания Шакьямуни — достижению состояния будды.

Именно дзэнский метод достижения состояния будды смог обуздать «своенравность» и «капризность» даосизма. Дзэн оставался одним из направлений буддизма, в силу чего сохранял различные буддийские церемонии, ритуалы и традиционные верования, например, в карму и в то, что она определяет существование в последующих жизнях. Однако дзэн достаточно спокойно относился к концепции непогрешимости канонических сочинений, к древним традициям и чрезмерному почитанию святых мощей и образов. Другими словами, инкорпорированные даосские элементы не были изменены полностью, и дзэн может по праву гордиться тем, что этого не произошло.

Центральным даосским зерном в дзэн является концепция внезапного и неожиданного просветления. Некоторые в течение долгих лет безуспешно пытаются прорваться из состояния «обыденности сознания» (то есть жизни согласно возведенным обществом стандартам и интеллектуальным разграничениям) к дзэнской духовной свободе, к жизни в соответствии с «мудростью живота», а не согласно обретенному умом знанию. Но потом, вдруг освободившись по случайному стечению обстоятельств или под физическим воздействием от общепринятых норм мышления и чувствования, они обретают новое ощущение и осознание, выходящее за пределы окружающего мира, по крайней мере, по их субъективному восприятию. Другие же быстрее и легче достигают данного состояния (состояния будды, как сказали бы дзэнские наставники). Возможно, это является следствием «хорошей кармы», то есть имевшей место в прошлых жизнях подготовки к «скачку». Так, по преданию, шестой чаньский патриарх Хуэй-нэн был выбран предыдущим наставником в преемники, хотя он всего-навсего служил при монастырской кухне. Тем не менее, пятый патриарх предпочел его нескольким куда более ученым монахам, ибо признал лучшим написанное им стихотворение. Как бы то ни было, но дзэн искал в медитации именно способа совершить этот непредсказуемый скачок к принципиально иному осознанию жизни.

ДЗЭНСКИЙ НАСТАВНИК

Повторим, что разнообразные формы медитации существовали в буддизме изначально. Согласно традиции, во время медитации под деревом Бодхи принц Гаутама обрел состояние будды — пробуждение и способность пробуждать других. С этого события медитация стала неотъемлемой составляющей буддизма. Буддизм Юго-Восточной Азии (Тхеравада, или Хинаяна) говорит в первую очередь о непостоянстве всего человеческого. В основе тибетского буддизма лежат психокосмические ман-далы и попытки реализации Пустоты, просветляющей и освобождающей от привязанностей. Школа Чистой Земли делает упор на визуализацию Западного рая — Чистой Земли будды Амитабхи.

Чань (дзэн) тоже имел свой медитативный метод. Ключевой в нем была личность наставника. Предполагалось, что он уже освободился от мрака и ограниченности обыденного сознания и достиг состояния просветленного и всесильного понимания. Ему, в свою очередь, помог обрести состояние будды его духовный наставник, чья родословная через многие поколения проповедников восходит к самому Будде. У японцев был специальный термин, обозначающий последовательную «передачу» просветления от учителя к ученику — инка.

Пожалуй, именно данный пункт можно считать уязвимым звеном в концепции дзэн. Дзэнский наставник должен наделять ученика правом обучать других только после того, как он убедится, что ученик пережил подлинное пробуждение, кэнсё (видение истинной природы), или сатори (понимание, знание), и что он настолько углубил свое прозрение длительной медитацией, что способен проповедовать Дхарму. Но в подобной «системе» обучения и сертификации не могло быть твердой гарантии. Так, Судзуки Сёсан (1579-1655), самурай эпохи Токугава, ставший в середине жизни монахом, полагал, что многие монахи стали наставниками, пережив лишь весьма поверхностный опыт сатори:

«В наши дни каждый, кто имел хотя бы незначительный опыт сатори, сразу же считает свою духовную практику завершенной и мнит себя наставником, передавая инка другим... Такие люди не понимают, что они передают. Если бы они неустанно практиковали и достигли того же уровня пробуждения, что Будда и патриархи, только тогда они бы обрели свою первую инка».

Тем не менее, «классический» дзэнский порядок обретения пробуждения таков: «просветленный» наставник ведет посвящаемого через многочисленные препятствия, через сокрытые ловушки и заблуждения самообмана, расставленные на его пути. Именно он должен уберечь ученика — порой, применив физические методы воздействия — от принятия за подлинное сатори поверхностного опыта просветленности, некоего благочестивого чувства или «видения». Именно ему надлежит подталкивать ученика в его поисках. Именно он должен обладать глубокой мудростью и проницательностью, чтобы суметь отличить подлинное обретение состояния будды от «ложного». Наконец, именно учитель несет всю полноту ответственности за ученика, вот почему в дзэнских монастырях наставник признается высшим лицом и пользуется непререкаемым авторитетом. Слово его считается законом.

Конечно, от посвящаемого также требуются огромный труд и искренние усилия, коими только и можно достичь пробуждения. Ведь даже учитель не в состоянии пережить опыт «скачка» за него. Медитирующий ученик должен «видеть» и «познавать» в-себе-и-для-себя. Наставника же можно сравнить с повивальной бабкой, помогающей при родах. Сам он не имеет возможности родить ребенка (просветление, или пробуждение).

ДЗЭНСКИЙ МЕТОД: КОАН

Коан как используемый в процессе медитации способ обретения пробуждения возник в Китае, откуда пришел и в Японию. Коан (кит. гунъанъ) буквально означает «высказывание», «сказанное вслух». Истоки его — в той непринужденной беседе, которую наставник ведет с посвящаемым. Впоследствии наставники, обучавшие учеников, стали использовать известные изречения знаменитых учителей прошлого. В конце концов около семисот подобных изречений составили своеобразное «священное писание» дзэн. И многие наставники заставляли учеников решать эти «загадки», прежде чем удостоверить обретение ими состояния будды. Хотя, например, школа Риндзай прибегала к коанам гораздо чаще, чем Сото-дзэн. Последняя же, как правило, призывала ученика опираться на то, что подсказывает его собственное сознание.

Несколько примеров, надеемся, помогут лучше уяснить природу коана. Так, один китайский наставник на вопрос ученика о том, обладает ли якобы присутствующей во всем природой будды собака, ответил знаменитым му, «нет». Этот эпизод был подробно описан Судзуки и до сих пор является излюбленным началом в некоторых дзэндо. Другое древнее высказывание — «три цзиня льна». А вот что произнес как-то дзэнский наставник Хакуин Экаку, живший в восемнадцатом веке: «Хлопки одной руки».

Какое же значение имеет коан для медитирующего? В течение многих часов, находясь в состоянии неподвижной медитации, он обращает свое внимание исключительно на коан. Но даже определенный физический дискомфорт был не самым трудным делом в медитации. Что гораздо важнее — это духовное и эмоциональное напряжение. Медитирующий должен приложить максимум усилий, чтобы сосредоточиться мыслью и чувством на «значении» данного ему коана. В некоторых современных дзэндо медитативное «му» многократно повторяется вслух всеми участниками, дабы не допустить рассредоточения внимания. Ведь утратить нить размышлений так легко! Если воспользоваться классическим сравнением, то коан подобен большому раскаленному железному шарику в животе — его невозможно ни выплюнуть, ни «протолкнуть» дальше. Пока человек борется с ним, он становится средоточием всего его существа.

Раз для того, чтобы ответить на вопрос наставника, нужны слова, то какие-то из них могут быть лучше, чем другие; иногда старшие ученики оказывают «услугу» новичкам и подсказывают им нужные слова. Однако наставника едва ли удастся так легко обмануть. Острая интуиция и большой опыт позволяют ему безошибочно определить, являются ли слова лишенной всякой глубины словесной оболочкой, и, если это так, немедленно отвергнуть их.

И все-таки: каков правильный «ответ», или «решение», коана? На конкретный коан не существует «заданного» словесного ответа или действия. Очевидно, что решения не найти ни в одних лишь словах, ни в философской дедукции, ни в обычных религиозных заповедях. Все они суть порождения поверхностного рационального сознания, ограниченность которого как раз и нужно разорвать во время медитации. Только тогда человек окажется в состоянии достичь глубин под-подсознательного.

«Ответом» может быть восклицание, действие, жест, взгляд. Иногда ученик может проявить непочтительность к наставнику — оттолкнуть его или же отнять у него веер. Но горе тому, кто поступит так из дерзкой, ни на чем не основанной самоуверенности! Нечто подобное произошло однажды с Хакуином. Он решил, что обрел состояние просветленности, но учитель презрительно высмеял его и столкнул с веранды в грязь, обозвав отродьем Дьявола. Позднее же, после долгой и усердной медитации, наставник признал подлинность пробуждения Хакуина и относился к нему как к равному себе.

Сам Хакуин сосредоточивался на каком-либо коане до тех пор, пока коан не превращался в некую угрожающую сознанию и существованию «груду сомнений»: что такое жизнь? В чем смысл моей жизни? Существует ли «смысл для жизни»? Посвящаемый должен неустанно размышлять над всем этим, как если бы решение коана (в данном случае — «му») являлось для него вопросом жизни и смерти. А таковым, в высшем духовном смысле, оно и было, если верить Хакуину:

«Великое Сомнение незамедлительно актуализируется в тех, кто ищет глубочайшую истину. Как только Великое Сомнение актуализируется в человеке, пустота распространяется во всей своей широте и безбрежности по всем направлениям. Это не жизнь и не смерть. Это подобно тому, как если бы человек был заключен в слое льда толщиной в десятки тысяч ри. Это подобно тому, как если бы человека посадили в огромную прозрачную стеклянную бутыль, где очень холодно и где свет сияет во всей своей чистоте, белизне и ясности. Находясь в состоянии смущения и замешательства, человек забывает встать, если он сидит, и забывает сесть, если он стоит. В сердце его исчезло последнее зерно обманчивого различающего сознания, остался лишь один-единственный иероглиф му.

И если в этот момент в человеке не возникает страха, если он не прибегает к помощи ума, а на одном дыхании идет вперед, не оборачиваясь назад, то внезапно разрушатся и рассеются куски льда и рухнет стеклянная башня, и он испытает такую великую радость, которой он никогда не знал за все свои сорок лет (то есть за всю жизнь), и о которой он даже ни разу не слышал. Когда переживаешь подобное состояние, "рождение-и-смертъ" (сансара) и освобождение из их круга (нирвана) становятся похожими на сон, и "три тысячи миров — словно морская пена, а все святые и мудрецы — словно вспышки молнии". Это состояние называется великим, всепроникающим, чудесным пробуждением, когда остается лишь произнести одно-единственное: "Ка".

Даже несовершенство языка не может скрыть выражаемой сути: если пройти до конца изнурительный и полный разочарований путь, которым ведет коан, то мо-жно совершить прорыв в трансцендентную любым суждениям разума сферу Истины. И тогда разум и рациональность предстанут тем, что они есть на самом деле — поверхностными отражениями океана существования, «истинными» и ценными только в мире созданных человеком различении и догматического восприятия вещей. Человек, обретший пробуждение, впредь будет жить лишь своим собственным пониманием вечной реальности. Он достиг гармонии с Великим Космосом.

А вот как говорил о пережитом опыте пробуждения (сатори, знание, понимание) монах Букко, живший в тринадцатом веке:

«Однажды я засиделся глубоко за полночь. Глаза мои были открыты, и я осознавал, что нахожусь на своем месте. И вдруг до моих ушей долетел звук. Казалось, что перед кельей главного монаха ударили в доску. Этот звук сразу же явил мне "изначального человека" во всей полноте... Я сорвался со своего места и бросился в залитую лунным светом ночь... Взглянув на небо, я громко рассмеялся: "О, как велика Дхар-макая (тело Дхармы, истина Будды или природа Будды, Абсолютная Реальность)! О, как велика и необъятна навеки!.."

Я вновь подумал: "Свет моих глаз подобен лучам солнца; мои глаза, мое сознание — разве они не есть сама Дхармакая?.." Отныне каждая пора моей кожи включает в себя все земли Будды десяти сторон света!»

Здесь речь идет не об «изначальном Я», а о единстве человека в его глубочайшем бытии с пронизывающим вселенную Сердцем Будды, с Дао даосов. Совершается прорыв в новый модус существования — более глубокий и высокий, чем познаваемая интеллектом реальность, и выходящий за ее пределы.

Филип Капло в своей книге «Три подушки дзэн» в менее возвышенных выражениях описывает пережитый под руководством дзэнского наставника опыт просветления: он сообщает, что в течении пяти лет занимался медитацией, но не достиг никаких результатов. И вот он вновь медитировал над му с учителем (роси) Ясутани. Ученики повторяли громкими голосами слово «му» час за часом. Затем, в полдень, он пришел к роси для беседы, чтобы наставник мог сделать вывод о том, продвинулся ли ученик на пути к пробуждению.

«"Вселенная — одно",— начал Ясутани, и каждое его слово пронзало мое сердце, словно пуля. "Луна Истины" — и вдруг роси, комната и все вещи растворились в ослепительном потоке пробуждения, и я окунулся в восхитительное и невыразимое наслаждение... Я был один в плывущей вечности — был только я один... Потом я увидел роси. Наши глаза встретились, и мы словно проникли друг в друга. И мы рассмеялись.

"Я понял! Я знаю! Нет ничего, абсолютно ничего. Я есть все и все есть ничто!" Я кричал это не столько для роси, сколько для себя самого. Затем я поднялся и вышел».

Позднее наставник сказал, что это было начало подлинного опыта сатори, но оно требует углубления. Капло продолжал заниматься медитацией, получил от наставника инка и вернулся в США, где создал свой центр медитации.

СМЫСЛ ДЗЭНСКОГО ПРОБУЖДЕНИЯ

«Решение» коана никоим образом не похоже на решение какой-либо математической проблемы или логической задачи. Вряд ли его можно сравнить и со знаменитым «Эврика!» Архимеда, открывшего способ определения чистоты золота. «Ответ» на коан — не интеллектуальное открытие и не обоснованный вывод. Так в чем же смысл му, способствовавшего пробуждению и Хакуина, и Капло? Это не просто внезапное освобождение от боли (растворение сформировавшегося в ходе медитации раскаленного «шара сомнений»), не просто разом обретенное избавление от какой-то большой опасности или моментальное изле-чивание от тяжелой болезни. Пробужденный может лишь попытаться интерпретировать и как-то выразить пережитый духовный опыт.

Думается, мы вправе сказать: в коане воплощены все жизненные разочарования человека — как человеческого существа и как индивидуума. Именно здесь субстанциализированы составляющие нашу жизнь затруднения: иррациональность происходящего, конфликт разума и чувств, эмоций и долга, желаний и ограничений, инстинктов и морали, индивидуального и общественного, благорасположенности и гнева, любви и ненависти. Возбуждаемое коаном напряжение является напряжением жизни (варьирующимся в каждом отдельном индивидууме), доведенным в медитации до своего предельного состояния.

Через коан выражается та мысль, что разум не способен совладать с экзистенциальными проблемами. Таким образом, усилия медитирующего направляются на решение нелогического вопроса. Они проявляются в нечувственных, нерациональных попытках «разрешить» коан. Так в чем же смысл «му», «трех цзиней льна» и «хлопков одной руки»? Если поставленный в коане вопрос и следует «решить», то сделать это нужно на эмоциональном, или внутреннем, уровне, а не на уровне интеллекта. Коан призван продемонстрировать, что самые глубокие экзистенциальные вопросы неразрешимы разумом. Их можно лишь инстинктивно «снять».

Важным этапом в данном процессе является стирание, уничтожение утвержденных культурой барьеров между «внутренним» и «внешним», между «я» и «не-я». Ведь именно так мы обычно мыслим и живем большую часть времени. Наша цивилизация и культура всячески укрепляет это разделение и усугубляет его. Физический мир и все прочие живые существа находятся «вовне». Мы же — единственные «подлинные» создания — вечно отличны и оторваны от «вещей» и «индивидуумов», которые являются объектами наших размышлений и анализа, к которым мы стремимся, которые мы описываем в словах. Следуя своим даосским корням, дзэн противится подобному разделению и пытается привести человека — в его мыслях, чувствах и действиях — к гармонии и органическому единству с космосом. Человек обретает способность освободиться от ограниченности собственной субъективности и достичь полной свободы в «доме бытия».

Подталкивает его к этому так называемое дзэнское «озадачивание». Для обычного человека горы суть всего лишь горы. Однако в ходе медитации человек начинает понимать, что горы на самом деле не суть горы. Прошедший же медитационный процесс до конца постигает, что горы все-таки суть горы. Дзэн интерпретирует ситуацию так: для обыденного субъект-объектного сознания «гора» — это огромная груда камней, которую мы видим перед собой и на которую мы можем попытаться вскарабкаться. Но, достигнув в ходе медитации некоторого «прозрения», ученик приходит к выводу, что связь слова-понятия «гора» с подлинной реальностью весьма искусственна и условна. Слово «гора» не обладает никакой субстанциальной действительностью; оно не выражает истинной «горности» горы.

Затем наступает последний этап, когда горы вновь становятся подлинно горами в чьем-либо конкретном опыте. «Гора» перестает быть ярлыком, приклеиваемым к чувственной реальности; она превращается в саму реальность, в пережитую в опыте гору. Судзуки говорил об этом, что «не только я вижу гору, но и гора видит меня». Здесь проявляются во всей полноте и ощущение и опыт мира, в котором мы живем, и органическое единение в данном опыте видимого—чувственного и видящего—чувствующего. (Быть может, гора является «горой» лишь постольку, поскольку я ее ощущаю?) Судзуки сказал бы, подобно тому, как он говорил о художнике, рисующем объект «вне пределов мира», что в своем отношении к горе мы должны «стать с ней одним».

Дзэн отрицает различающее «сознание я» (отделенное и отличное от других индивидуумов и вещей). Ведь подобное сознание не только приводит к нежелательному и разрушительному, ориентированному на себя эгоизму, но и лишает человека той самой живой взаимопроникающей гармонии с мирозданием, которую дзэн так стремится обрести. И коан считается первым этапом на пути к этой гармонии. Когда внимание и эмоции полностью сконцентрированы на коане, ощущение «я» исчезает. Например, если медитирующий вновь и вновь повторяет «му» не только для того, чтобы внимание не ослабло, но и отдаваясь этому с предельной духовно-эмоциональной концентрацией, все различения типа «я», «я—ты», «я—вещь», «субъект—объект» исчезнут.

Отрицание собственного различающего «я» порождает чувство единения со всем сущим. Так, как мы помним, Капло сообщает, что в момент переживания опыта «прорыва» он произнес: «Я есть все, а все есть ничто». То есть каждая вещь сосуществует со всем космосом, космос находится «в» ней, а конкретное содержание каждой вещи является «ничем» — ничем отличным и отделенным от чего бы то ни было. Тем самым подтверждается даосская идея о неразделимости, внутренней ли, внешней ли, человека и природы.

Для понимания всего пути пробуждения, всех его этапов, от первого опыта кэнсё-сатори до полного просветления дзэнского наставника, необходимо помнить, что меняется не мир вокруг пережившего сатори, а сам человек. Мир, переживаемый пробужденным человеком — это совершенно новая действительность. Для не обретших же пробуждения он остается тем же самым «старым» миром вещей, событий и других индивидуумов. Вот что говорит об этом Хакуин:

«В зеркале наставника Коадзи (шестой патриарх Хуэй-нэн) отражаются рай и ад. Чистая Земля и наш оскверненный мир, но все они — не что иное, как единственный глаз монаха... Они ничего не могут поделать с уходящим и приходящим, с рождением и смертью... Будда Амитабха величественно проявляет себя здесь и сейчас... Все адские муки — не что иное, как тело будды Амитабхи, сияющее отполированным до пурпурного блеска золотом... Мир страданий видится пробужденным существам как Земля Света Вечного Спокойствия».

Вспомним, как живший в тринадцатом столетии монах Букко пережил чувство единения с безбрежным космосом и обрел сознание тождественности индивидуума и мира. Вторя ему, участвовавшая вместе с Капло в сеансах медитации женщина говорит о полученном ею новом видении прежнего обыденного мира: «Я очень устала, конечности мои занемели, так что более я не могла продолжать сидеть в медитации. Я тихонько выскользнула из главного зала и пошла в купальню. Никогда прежде дорога не казалась мне такой великолепной, а зимнее небо — таким звездным».

Остается последний вопрос: какова же конечная цель всех этих усилий? В традиционной буддийской терминологии — конечно, само пробуждение, то есть такое понимание себя и мира, которое сделало Сиддхарту Буддой, которое наделяет сознанием будды пробужденного, которое вырывает его из круговорота сансары и ведет к лишенной рождений и смертей нирване. Для раннего буддизма это означало (а в современной Тхераваде означает и поныне), что просветленный не возродится более ни животным, ни человеком, ни духом, ни божеством, и что поскольку жизнь непостоянна, «пуста» подлинной реальности и представляет собой лишь череду болезней и страданий, заветная цель всех человеческих устремлений — нирвана.

Буддизм же Махаяны (Китай, Тибет, Япония, Корея) — и сегодняшний японский дзэн-буддизм в частности — менее определен в этом вопросе. Часто высказывается мысль, что жизнь и смерть составляют единый континуум, что они не столь уж отличны и легко переходят друг в друга, что они являются лишь составными частями некоей большей реальности. Смерть человека подобна волне, возвращающейся в породивший ее океан (вселенскую жизнь) — вспомним даосское учение о том, что тело принимают в следующей жизни новые формы. Или же говорят, что «обретение подлинного дзэнского пробуждения "выносит" человека за пределы рождений и смертей и потому оно не есть лишь "психологическая отвага" перед лицом неотвратимого исчезновения». Но характер подобной трансценденции остается смутным. Какой бы смысл ни имело пробуждение для нынешних дзэн-буддистов, для дзэнского наставника восемнадцатого века Хакуина оно означало конец перерождений. Вот что он говорил о медитации над му как пути его достижения:

«Когда слышишь о состоянии полного единения (с му), испытываешь чувство невообразимой трудности и испуга. Но помни, что именно через это упражнение обретается опыт внутренней реализации, который имели все будды, ибо только так можно сломать пограничные врата вечного перерождения».

Но что более важно — быть может, даже для Хакуина? — главной целью дзэнской медитации является не эмоциональный опыт «триумфального прорыва», каким бы волнующим он ни был, но качественно новая жизнь. Человек «сидит в забытьи» — то есть находится в состоянии интенсивной медитации — для того, чтобы научиться «свободно парить». Капло описывает результат так: «Теперь, что бы я ни делал, я нахожусь в полном единстве с тем, что делаю. Я принимаю приятные вещи как исключительно приятные, а отвратительные — как исключительно отвратительные, после чего полностью забываю о своей реакции приятия или отвращения». Пробуждение — это не столько «гарантия» некоего будущего посмертного блаженства, сколько «просветленная жизнь» в средоточии этой реальности, здесь и теперь. Это — способность находиться в единстве с настоящей жизнью, вне зависимости от ее положительных либо отрицательных характеристик. В более же глубоком смысле «пробудиться» означает «проживать» каждое действие, каждый момент своей жизни с максимальной глубиной. И тогда любой поступок, каким бы тривиальным он ни был, будет проистекать из бездны тотальности личностного бытия. Все действия человека будут поглощать его внимание и энергию целиком и без остатка, причем не в смысле «напряженной интенсивности», но с той легкостью, которая возможна только при условии достижения состояния полного понимания собственного предназначения в этой жизни и своего места в ней. Вот почему смысл Дзэнского просветления не в том, что обретший его человек получает возможность участвовать в «особой», специфически дзэнской деятельности, а в том, что такой человек оказывается способным исполнять на качественно ином уровне даже повседневные дела. Именно внутренняя направленность, а не внешняя проявленность, является отличительной чертой дзэнской жизни. Судзуки так говорит об этом:

«Даже когда просто мигнешь, меняется все. Вы обрели дзэн, но остались таким же совершенным и обычным (то есть "обычным" в дзэнском смысле, каким должен быть каждый). Кроме того, одновременно вы приобрели и что-то новое. Ваша духовная деятельность выходит на новый уровень. Она приносит вам больше удовлетворения, больше покоя и радости, чем что бы то ни было прежде. Характер вашей жизни меняется. В ней появляется нечто омолаживающее. Весенние цветы кажутся еще красивее, а горные потоки — холоднее и прозрачнее».

Это относится даже к чаю, который, быть может, пьете вы, «непробужденный» в дзэнском смысле, и Судзуки, достигший просветления. Какую же ценность имело все это — скажем, медитация над «му» и «три цзиня льна» — для самурая, совершенствовавшегося в боевом искусстве? На данный вопрос мы попытаемся ответить позднее.

ЯПОНСКИЙ ВОИН ПРИНИМАЕТ ДЗЭН

Дзэн-буддизм стал важной составляющей как обучения, так и всей жизни японского военного сословия в тринадцатом столетии. Еще в период противостояния кланов Тайра и Минамото в конце двенадцатого века воины, особенно в час смерти, отдавали предпочтение буддийской школе Дзёдо (Чистой Земли) — будде Ами-табхе и его безграничному состраданию и всепрощению. Но с приходом к власти регентов Ходзё на передний план постепенно выступает дзэн.

ЭЙСАЙ — «ОСНОВАТЕЛЬ» ДЗЭН

Говоря о восхождении дзэн, в первую очередь следует упомянуть имя Эйсая (1141-1215). Иногда его называют основателем дзэн-буддизма в Японии. Дзэнская практика медитации, привезенная из Китая (чань), была известна в Японии с седьмого века. Она считалась одним из нескольких видов буддийского духовного совершенствования. Главным ее центром был храм Энрякудзи школы Тэндай.

Ситуация меняется, когда Эйсай (также Ёсай), монах школы Тэндай, попытался придать дзэн статус более независимый, чем того желали наставники монастыря Энрякудзи. Эйсай, желавший учиться у наставников знаменитой китайской традиции, совершил две поездки в Китай, чтобы «углубить» и «обновить» свое понимание буддизма. Там он познакомился с уважаемыми учителями самостоятельной школы чань. В конце своего второго пребывания в Китае, продолжавшегося с 1187 по 1191 год, он был посвящен в сан дзэнского наставника «рин-дзай». По возвращении на родину Эйсай пытался основать в Киото храм, в котором собственно дзэнские практика и медитация — а «дзэн» и означает «медитация» — заняли бы центральное место. До самой своей смерти Эйсай продолжал считать себя монахом школы Тэндай. Но храм Энрякудзи не желал иметь ничего общего с «новой версией» тэндайского буддизма и всячески препятствовал его усилиям. Тогда Эйсай отправился в столицу сёгуната — Камакура, где был обласкан вдовой первого сёгуна Минамото Ёритомо. По ее приказанию Эйсая назначили настоятелем только что построенного храма. Уже позднее он по приглашению вернулся в Киото, где и провел последние годы жизни, будучи почитаемым всеми учителем-монахом.

Любопытно, что Эйсай вошел в историю и благодаря изобретенному им способу приготовления чая: измельченные листья горького зеленого чая засыпаются в кипящую воду и помешиваются специальной бамбуковой палочкой, украшенной перьями, до появления пены. Он полагал, что приготовленный таким образом чай обладает тонизирующим действием и вообще полезен для здоровья. Впоследствии чаепитие превратилось в своеобразное церемониальное искусство. Например, Тоётоми Хидэёси, предшественник Токугава Иэясу, повсюду искал знатоков чайной церемонии и щедро вознаграждал их. Порой чаепитие превращалось в некий показной ритуал — так, для Хидэёси оно было и способом осуществления политической интриги, и средством утверждения собственного превосходства. Другие же, следуя подлинно дзэнскому началу, считали, что главное — это совершенная (в высшей степени изысканная) простота и «естественность». В современной Японии по-прежнему сохраняются оба достаточно противоположных по своему духу отношения к чайной церемонии: с одной стороны — простое и безыскусное чаепитие дзэнских монастырей, а с другой — его «коммерциализированные» формы, культивируемые для широкой публики.

Но вернемся к Эйсаю. Его заслуги перед дзэн были двоякими. Во-первых, несмотря на то, что сам он оставался монахом школы Тэндай, его особое отношение к дзэнской практике как самостоятельной и независимой религиозной дисциплине способствовало началу формирования собственно дзэнской школы в Японии. «Новый» дзэн-буддизм стал частью так называемого «народного буддизма» периода Камакура, который положил конец элитарной замкнутости буддийского учения и тем самым открыл его для самых широких слоев общества. «Сподвижниками» Эйсая в этом деле являлись Хонэн и Син-ран, проповедовавшие достаточность для обретения спасения повторения (в вере) имени будды Амитабхи, а также Нитирэн, провозгласивший абсолютную действенность одного мантрического псалма — Лотосовой Сутры.

Вторым несомненным достижением Эйсая было то, что ему удалось познакомить с дзэнской практикой и доказать ее право на самостоятельное существование новым правителям Японии — сёгунату, возглавляемому регентами Ходзё. Именно их интерес к дзэн, их убежденность в его созвучии профессиональным и духовным качествам воина свели самураев и дзэн воедино. Однако даже с учетом дружественного и предпочтительного отношения к дзэн со стороны регентов Ходзё прошло еще какое-то время, прежде чем дзэн окончательно освободился от специфически тэндайских черт и эзотерических практик школы Сингон, привнесенных в него Эйсаем. Заслуга в этом принадлежит ученикам Эйсая и Догэну (1200-1253), который также, с 1223 по 1228 год, изучал чань в Китае, а по возвращении в Японию основал «соперничающую» школу дзэн — Сото. Кроме того, в Японию приехало немало чаньских наставников с материка, которые способствовали утверждению самостоятельности дзэн как учения и развитию его собственного неповторимого характера.

ДЗЭН КАК РЕЛИГИЯ ВОИНА

Четвертый регент Ходзё, Ходзё Токиёри (1227-1263), через пятьдесят лет после кончины Эйсая стал среди правителей Японии первым, не только проявившим общепринятое официальное расположение к дзэн, но и практиковавшим его. Он даже получил свидетельство от китайского наставника как «обретший пробуждение». Отныне дзэн и самураи — новые хозяева Японии — были тесно связаны друг с другом. Интерес самураев к дзэн и ученичеству не иссяк и в эпоху правления сёгунов Асикага, которые с 1333 по 1573 год контролировали страну (или, по крайней мере, большую ее часть) и при которых ставка сёгуната была перенесена из Камакура обратно в Киото.

Таким образом, со времен Токиёри дзэн превратился в полуофициально-полунеофициальную религию правящего класса. И учение дзэн, и его институты процветали. Щедрыми меценатами дзэн были и поздние Ходзё, и особенно некоторые сёгуны Асикага. Благодаря регентам Ходзё и сёгунату столетие спустя после Эйсая, ко времени Сосэки Мусо (1275-1351), который считался самым выдающимся монахом своего времени, дзэн стал поистине общенациональной религией. Во всех областях построили дзэнские храмы. Утвердилась и «система пяти гор» (год-зан): пять больших храмов вокруг Киото с храмом Нан-дзэндзи во главе и пять храмов в Камакура (в том числе и храм Эйсая) получили статус первых. В подчинении им находились около шестидесяти храмов «второго» уровня. Наконец, еще около двухсот храмов было разбросано по всей Японии. Повторим, что власти сёгуната полностью поддерживали данную систему и участвовали в ее создании.

Дзэн пользовался благорасположением не только власть предержащих, но и рядовых самураев. Похоже, что с самого начала своего «второго появления» дзэнская медитация и дисциплина привлекли к себе внимание самураев и высокого, и низкого ранга. Один из них так наставлял собственного сына: «Долг воина сродни долгу монаха: он состоит в том, чтобы подчиняться приказаниям... Воин не может считать жизнь принадлежащей ему самому. Жизнь воина — это подарок господину». Действительно, самураи настолько близко восприняли дзэн как «свой» буддизм, что уже в эпоху Камакура пословицей стали следующие слова: «Тэндай — для императорского двора, Сингон — для знати, дзэн — для военного сословия, Чистая Земля — для народа».

Однако альянс дзэн с сёгунатом Асикага, находившимся теперь в Киото, имел куда более значительные последствия, чем только создание по всей стране системы дзэнских храмов. Еще при Асикага Такаудзи, первом сёгуне Асикага, дзэнские священнослужители стали официальными советниками сёгуната. Дзэнские монахи были ведущими учеными своего времени. Кроме того, некоторые из них учились в Китае, поэтому в качестве советников они оказывали огромное влияние и на политическую, и на общественную жизнь. Они немало путешествовали и многое повидали, а посвящение в дзэнские монахи давало им высокий социальный статус и отнюдь не выключало их из мирской жизни. (Стоит отметить, что дзэн не разграничивает строго «священное» и «мирское»; для просветленного человека оба мира являются одним — внутренне-личностным качеством жизни, вместилищем добродетели и святости. Ведь поистине всё, без сколько-нибудь существенных различий, обладает природой будды.) Поэтому они выполняли важные дипломатические поручения, часто вели переговоры как с китайскими чиновниками, так и с другими иностранцами, и являлись «особыми посланниками» сёгуната. В течение долгого времени дзэн-ский храм Сёкокудзи в Киото служил, по сути, «министерством» иностранных дел.

Был и еще один существенный аспект дзэнского влияния, следы которого и поныне прослеживаются в японской художественной традиции и культуре. Как отмечает Г. Дюмулен, именно дзэнский монах-ученый-художник открыл военным кланам мир «высокой культуры». Регенты Ходзё, правившие в Камакура, намеренно дистанци-ровались от придворных кругов Киото, чтобы сохранить в неприкосновенности политическую власть и избежать расслабляющего и «развращающего» влияния аристократии. Грубые суровые воины севера и востока презирали мягкую и рафинированную жизнь, уничтожавшую, по их мнению, добродетель мужества и стойкости. Но со временем, а особенно после того, как режим Асикага перенес столицу сёгуната в Киото, подобное отношение изменилось. Главы военных кланов вдруг обнаружили неистребимую тягу к учености и изящным искусствам, с которыми они соприкоснулись в древнем городе. И тогда дзэнские монахи — высокодисциплинированные в жизни, знавшие языки и новые направления живописи, не только храбрые воины, но также писатели и поэты — стали наставниками самураев и в целом весьма влиятельной культурообра-зующей силой.

Таким образом, существенным оказалось и влияние дзэн, прямое и косвенное, на искусство того времени. Возьмем, к примеру, живопись. Новый стиль «открытой, простой и спонтанной» живописи обязан своим появлением именно дзэн-буддизму. Художники-монахи большей частью не любили цветную и декоративную роспись и преклонялись перед сумиэ (рисунок индийской тушью), также именовавшимся суйбоку («творение водой и тушью»). Большое распространение получили автопортреты (почти карикатурные, ставившие целью выразить индивидуальность), изображения людей, животных, птиц, растений. Кроме того, многие с увлечением отдавались каллиграфии. Ее образцы представляли собой произведения мгновенного искусства «черным-по-белому» — черная как смоль несмываемая тушь на белой пористой бумаге. Такой стиль требовал полного самообладания и решительности, ибо первая строка являлась одновременно и последней. Нельзя было позволить себе ни исправления, ни переделывания. В этой возвышенной простоте удивительным образом воплощается дзэнское отношение к жизни.

Кроме того, дзэн оказал значительное влияние если не на зарождение, то на развитие искусства театра Но. Особенно сильным оно было в годы правления сёгуна Асикага Ёсимицу (1368-1394), который лично уделял большое внимание становлению Но. Опять, как и в случае с сумиэ, дух дзэн проявился и в кажущейся разбросанности действий, и в мистическо-суггестивном символизме, хотя сюжеты для пьес черпались в первую очередь из синтоизма и буддизма. Ёсимицу также построил знаменитый «земной» Золотой Павильон (Кинкакудзи), а через два поколения, в 1473 году, его потомок сёгун Асикага Ёсимаса построил Серебряный Павильон (Гинкакудзи), куда и удалился от дел земных, чтобы посвятить себя медитации.

Несмотря на все то личное внимание и расположение, которое проявляли по отношению к дзэн отдельные регенты и сёгуны и официальные власти в целом, несмотря на его фактическое превращение в «государственную религию», дзэн-буддизм в целом сумел уберечься от участия в политических баталиях, что было характерно, например, для храмов Нара и Энрякудзи и секты Чистой Земли Икко. Дзэнские монахи служили советниками чиновников сёгуната и, как уже отмечалось, выполняли поручения правительства в международных делах. Однако ни какого-либо «дзэнского лобби» в ставке сёгуната, ни объединений или храмов, которые пытались бы отнять власть у своих соперников, просто не существовало.

Можно выдвинуть несколько возможных объяснений, почему дело складывалось именно так. Первое и самое очевидное: зачем дзэн-буддизму нужно было вступать на извечно опасное поле религиозно-политических интриг? Ведь дзэн практиковали несколько сёгунов; в течение столетия после Эйсая дзэнские монастыри появились по всей стране, а власти сёгуната считали дзэн фактически «официальной» религией. Дзэнские монахи являлись советниками сёгунов, и многие самураи смотрели на дзэн как на предназначенное именно для них вероучение. Кроме того, в период наибольшей популярности дзэн именно ученые-монахи задавали тон в культурной жизни страны и в немалой степени формировали художественные вкусы современников. Чего же еще желать? К чему ввязываться в придворные интриги?

Другой фактор, который, несомненно, играл определенную роль в этой связи — так называемый «анти-инсти-туционалистский» характер дзэн-буддизма. Ведь, если говорить о собственно религиозной тематике, то дзэн отрицал многие доктринальные положения и ритуальные элементы буддийской традиции, которые разделяло большинство других школ. Это, собственно, и позволяло ему пользоваться значительной свободой в практиковании и проповеди. Что же касается узко-институционального уровня, то здесь дзэн ценил не столько организационные или «фракционные», сколько личностные действия. Ведущие дзэнские монастыри были весьма большими — регенты Ходзё и сёгуны Асикага щедро поддерживали дзэнский «истэблишмент». Однако отношения дзэн-буддизма с властями, да и с другими школами, строились скорее на основе личного влияния учителей, чем на демонстрировании организационной силы. Вот почему ни один дзэнский храм — в отличие от, скажем, Энрякудзи школы Тэндай, Коя-сан школы Сингон или храма-крепости школы Чистой Земли Хонгандзи около Осака — не превратился в мощный воинственный институт, который бы жаждал добиться тех или иных политических преимуществ.

Еще одно соображение, быть может, отчасти объяснит сложившееся положение вещей. Крупные храмы, многократно участвовавшие в политических столкновениях с гражданскими властями — такие как Нара, Энрякудзи или Коя-сан — появились на исторической сцене за столетия до того, как дзэн оформился в самостоятельную школу. И за несколько веков они приобрели огромные земельные владения, имущественные интересы, и собрали целые армии воинов-монахов. Таким образом, дзэн не участвовал ни в борьбе за феодальные владения, ни в политизации религиозных институтов. Впрочем, школы Чистой Земли (как, например, Хонгандзи Дзёдо Синею) формировались приблизительно в одно время с дзэн — в тринадцатом столетии. И при этом буддизм Хонгандзи породил воинственность Икко. В любом случае, неучастие дзэн в политических играх уберегло его от тех кровавых чисток, которые Ода Нобунага проводил в отношении лидеров Энрякудзи и Икко в шестнадцатом веке.

На характер религиозно-политической ситуации в стране оказывали существенное влияние и исторические взаимоотношения с государством синтоизма и буддизма. В синтоизме, первой и «национальной» религии Японии, главным жрецом считался император. Как хранитель Трех Священных Сокровищ и исполнитель ежегодного ритуала плодородия, он должен был в первую очередь заботиться о мире и процветании своего народа. Поэтому в годину бед и невзгод, например, во время монгольского нашествия в тринадцатом веке, синтоистские священнослужители усердно молились богам и пребывали в уверенности, что именно их молитвы были услышаны, и боги наслали сильнейший ураган («камикадзэ»), который уничтожил монгольский флот.

Но стоит напомнить, что буддизм, пришедший в Японию в шестом веке, ставил своей целью то же самое — сохранение нации. Все буддийские школы — быть может, лишь за частичным исключением школы Чистой Земли — хорошо понимали, что таковой должна быть их роль в кризисные периоды. Когда на страну напали монголы, буддийские священнослужители пели сутры, молясь о победе, а синтоистские жрецы исполняли свои ритуалы. Гибель монгольского флота стала равной наградой и тем, и другим. Местные кланы в «смутные времена» нередко жертвовали значительные суммы буддийским монастырям и храмам, дабы обрести посредством молитв монахов божественное покровительство. А после того как Хатиман, синтоистское божество войны, превратился в бодхисаттву, воины-буддисты получили возможность просить его о победе точно так же, как и «синтоисты». И дзэн, в свою очередь, не избежал полностью этого влияния. Примечательно, что Эйсай назвал свое первое крупное сочинение так: «Трактат о распространении дзэн ради защиты государства».

Естественным и даже неизбежным результатом стало то, что дело «ненасильственного» распространения буддийского учения оказалось переданным господину клана, так что воины-буддисты могли убивать друг друга, не испытывая особых угрызений совести. Впрочем, подобные «противоречия» имели место не только в истории буддизма. После того, как в 330 году император Константин сделал христианство государственной религией, последователи «провозвестника мира» не только шли в крестовые походы против неверных мусульман, но и с необъяснимой жестокостью сражались друг с другом из-за «расхождений в доктринах».

Справедливости ради следует сказать, что многие воины-буддисты (как правило, на склоне лет) удалялись в монастыри, чтобы предаться духовному самосовершенствованию и хоть в какой-то мере искупить вину за явно небуддийские поступки и убийство людей. Но и в самом буддизме был один пункт, который работал против учения о том, что любая жизнь, а особенно человеческая, священна. Это — положение об определении судьбы кармой. Так, некоторые герои «Хэйкэ моногатари» («Повесть о Хэйкэ») в минуты размышлений или после того, как они проявили вынужденную жестокость в бою, скорбят о том, что они рождены в воинском доме и потому вынуждены исполнять кровавый долг самурая. И если дзэн в каких-то моментах пренебрегал условностями буддийской традиции, то от бремени учения о карме не был свободен и он.

К этому можно присовокупить и специфически японский фактор — сильное чувство привязанности к семье и верности традиции, особенно среди высших сословий. Во всем господствовал китайский дух поклонения предкам. Семья, а вместе с ней и ее роль в обществе, род занятий и прочее, считались священным наследием, что заставляло сына — особенно старшего — идти по стопам отца. (Один современный синтоистский священнослужитель с гордостью говорил, что принадлежит уже к двадцать восьмому поколению семьи, члены которой являются главными настоятелями одного храма.) Если рассматривать все это в свете кармического предопределения, то человек просто обречен исполнять предписанную ему роль. Так, самураю суждено стать сражающимся и уничтожающим жизнь «буддистом».

Несмотря на то, что дзэн оказался избавленным от некоторых условностей, характерных для других школ, и проповедовал индивидуальную свободу и неприятие всяких институциональных оков, он не избежал их исторического и доктринального влияния. Когда в тринадцатом столетии он формировался как самостоятельная и независимая школа, институциональный облик религии на службе государства, воинственных школ и воинов-монахов уже давно сложился. Что могло быть в таких условиях более естественным для дзэнских монахов, фаворитов регентов Ходзё и сёгунов Асикага, и, кроме того, почитаемых духовных наставников самураев, чем полностью отдаться государственной службе?

Блестящий пример в отношении того, какими качествами и достоинствами обладали талантливые дзэнские монахи, какие разнообразные роли им приходилось играть, представляет собой личность Судэна (Дэн-тёро, ум. 1633), который жил уже в другое время, когда дзэн утратил привилегированное и исключительное положение в правящих кругах. Он был настоятелем двух храмов в Киото, Конти-ин и Нандзэндзи, самого известного из всех дзэнских храмов, восстановлению которого он посвятил два года. В 1608 году Токугава Иэясу позвал Судэна на службу сёгунату. (Прежде, во время военных кампаний, Судэн был у Иэясу полевым секретарем.) Ему поручили ведение всей документации, связанной с международными делами. Кроме того, Судэн фактически осуществлял религиозную политику Токугава. Он сохранял свой пост еще в течение семнадцати лет после смерти Иэясу и в немалой степени способствовал подчинению государственному контролю буддийских школ и изгнанию из страны христианства.

В юности Судэн сражался в армии своего отца и в одной из битв захватил головы трех врагов. Потом, после смерти отца, он постригся в монахи. Когда Иэясу разрешил Судэну построить храм в своей резиденции в Сумпу, то приказал украсить знамя храма тремя черными звездами в честь воинской доблести Судэна. Таким образом, за свою жизнь Судэн успел побывать и воином, и личным секретарем человека, ставшим в 1600 году правителем Японии, а затем «государственным секретарем» и главой Ведомства по религиозным делам сёгуната. При этом он оставался дзэнским монахом. В Европе подобную карьеру сделал разве что священнослужитель и государственный деятель кардинал Ришелье.

В свете тесных взаимоотношений дзэн-буддизма и правящего военного сословия, а также огромной популярности Дзэнской медитации среди рядовых самураев, особенно в «столетия войн» (1200-1600), особый интерес для нас имеет следующее: что же представляло из себя само самурайское сословие, на идеалы и образ жизни которого Дзэн оказал столь большое влияние? Почему воины обращались в своих духовных исканиях к дзэн-буддизму? Это будет понятно нам только если мы знаем их историю их оружие — особенно меч — и то, как они пользовались им, их надежды, страхи и идеалы, их социальное положение, наконец, то, как они воспринимали самих себя и свой «боевой позыв». Поэтому вторая часть нашей книги посвящена самураям, в обучении, тренировках, и сражениях обращавшимся к глубинам дзэн.

САМОКОНТРОЛЬ И ДУХОВНАЯ ДИСЦИПЛИНА

Вкратце мы уже говорили о и популярности дзэн-буддизма среди самураев в период после тринадцатого столетия, и о самых явных и очевидных причинах этой популярности. Теперь настало время более пристально рассмотреть те идеологические и эмоциональные причины, что обусловили привлекательность дзэн для воина. Напомним еще раз и подчеркнем, что в начале эпохи самураев, в период Камакура, воин, как правило, с пренебрежением относился ко всякой учености и «цивилизованности». Он предпочитал оставаться воинственным, верным древним идеалам «дикарем». Многие рядовые самураи в то время были малограмотными. Конечно, мальчики получали какие-то знания об основных конфуцианских канонах (нередко в чисто пуританско-нравоучитель-ной форме), но уже с юношеского возраста все их внимание было отдано овладению боевыми искусствами. В пятнадцать-шестнадцать лет самурай шел в свою первую битву.

Можно смело утверждать, что в ту пору ни трудновоспринимаемый скриптурализм, ни утонченный церемониал традиций Тэндай и Сингон почти ничего не говорил «ни уму, ни сердцу» самурая. Ведь в начале эпохи самураев большинство воинов просто не имело необходимого для восприятия философии этих школ уровня образования. Лишь много позднее идеи Тэндай и Сингон удостоились внимательного изучения. Казалось бы: зачем воину, чье главное предназначение — в любой момент быть готовым к смерти, такая религия? Но, как мы помним, некоторые герои «Хэйкэ моногатари» в свой последний час обращались к будде Амитабхе, великому сострадательному будде, который спасает все живые существа, несмотря на их грехи и кровавые злодеяния. Возможно, что амидизм и являлся некоей «субверой» самураев, особенно после того, как Хонэн (1133—1212) выдвинул тезис о достаточности искреннего повторения нэмбуцу (Наму Амида Буцу) для возрождения в Западном Раю — Чистой Земле будды Амитабхи — даже самого последнего грешника.

Кроме того, была еще и своя, «национальная» японская религия, позднее получившая известность как синто (Путь богов), божеств которой буддизм воспринял и включил в свой пантеон. Взывая во время сражения к синтоистским божествам, воин обретал покровительство и помощь ками. Ками также обеспечивали преемственность поколений и удостоверяли верность древним традициям. Но, несмотря на все это, именно дзэн стал главной религией самураев, а значит, он воздействовал на воина сильнее

Таю (яп. 太夫、大夫 таю:, тайфу, дайфу?, дословно «дафу», чиновник в Китае) — высший ранг дорогих японских проституток (конкуренты ойран)

Ойран — один из видов проституток в Японии. Ойран являлись одними из юдзё - «женщин для удовольствия». Тем не менее, ойран были отделены от юдзё в том, что, в отличие от тех, выполняли не только сексуальные функции, а также развлекали клиентов более утончёнными способами. Ойран – это верх профессии юдзё, т.е. более доступных куртизанок, женщин за забором кварталов красных фонарей. Слово «ойран» — это сокращение японской фразы оира но токоро но нэ:-сан (яп. «моя старшая сестра»).

Но не каждый мог позволить приобрести ее себе на вечер, действительные мастерицы своего дела стоили намного дороже гейш. Многие из ойран были настоящими звёздами своего времени, известными далеко за пределами весёлых кварталов.

Они становились законодательницами мод, их искусство танца и игры на музыкальных инструментах было описано в легендах. Поэтому культуру ойран сохраняют и сегодня.

Ойран не работали в стенах веселых кварталов, их приглашали в особняки знатных особ, часто на несколько дней. Они приходили на встречи до гейш и у клиента был выбор - попытать счастья с куртизанкой (а она вполне могла и просто отказать) или остаться для того, чтобы повеселиться с гейшами, но без секса. И тем не менее, несмотря на сексуальный аспект, ойран были так же искусны, как и гейши, а в некоторых видах искусства даже превосходили их.

Чтобы отличаться от гейш ойран стали мастерить очень сложные причёски, с десятками шпилек и других украшений,  а также надевать три и более кимоно. У ойран более сложная прическа, чем у гейш, украшения которой могли достигать 3 кг: «ёситё» (раздвоенные плоские шпильки), «оги» - расписные гребни и «куши» — алюминиевые гребни в форме веера, на которые наматывались волосы в виде короны, коралловые подвески, «хана-кандзаси» - шпильки с шёлковыми цветами и нитками, на которые насажены мелкие украшения, свисающие примерно на двадцать сантиметров. Воротник кимоно у ойран  всегда немного отогнут справа, показывая волнующую красную изнанку.

Макияж у ойран такой же как у гейш. Глаза и брови часто подводятся красным, реже фиолетовым, губы поджимают, чтобы казались меньше. Их отличает также надменное и вульгарное поведение, они просто обязаны были курить из мундштуков и в любое время пить сакэ, выглядя при этом свежей и трезвой. Главное визуальное отличие японских проституток от других женщин в способе завязывания пояса оби. У проституток пояс завязывался спереди простым узлом. Юдзё и ойран носили пояс оби, который был завязан спереди, а все другие японки - сзади. Пояс оби куртизанки завязанный  спереди, подчеркивал аристократичность - с таким бантом на груди невозможно выполнять какую-либо работу, да и руки полагается прятать под этим узлом. Надо сказать, что обычные проститутки тоже завязывали оби спереди, но тут уж роль играли простые соображения удобства, при их профессии завязывать-развязывать приходилось часто. Со времен начала эпохи Эдо, Ойран следовали принципу «цу» - кричащей моде, декадансу, в то время, как гейши следовали принципу «суй» - «спокойному течению воды» искусству тонкого и изящного.

Ойран всегда сопровождала свита, потому что довольно трудно ходить на таких высоких платформах - тройных каблуках - гэта с соломенной стелькой, которые носили на босу ногу. "Мы таким образом проявляем уважение к клиенту. Поэтому как бы ни был великолепен костюм, таю всегда босиком, чтобы таким образом поставить себя чуть ниже перед клиентом".

При ойран всегда находились две девочки-ученицы Камуро, на одеждах которых было указано имя хозяйки или название чайного домика, старая служанка, слуга с зонтом и поддерживатель иногда.
Но все равно ходили они крайне медленно, поочередно скашивая ноги на ребро платформы.

Подъём гейш закончил эпоху ойран. Гейши веселили клиентов близкими простому народу того времени способами, а главное, к ним было легче попасть.
Ойран просуществовали до начала индустриализации Японии, то есть, до конца XIX века. Сейчас профессия переживает не лучшие времена. В 1957 проституция в Японии была официально запрещена, веселые кварталы ликвидированы.

Гейши пережили этот кризис сравнительно легко, со временем превратившись в один из символов национальной культуры. Ойран повезло меньше.

Сейчас традиция постепенно угасает, оставаясь на театральных подмостках, в образах массовой культуры, в уличных шествиях, привлекающих толпы туристов. В Японии проводится очень популярный фестиваль "Парад Ойран". Это Традиционный парад куртизанок со свитой через весёлый квартал к клиенту. Ойран идут разодетыми по первому классу, их сопровождает около 70 слуг. Каждая ойран носит пятнадцатисантиметровые деревянные сандалии гэта. Этот фестиваль очень популярен в Японии, в конкурсе на роли ойран и слуг участвуют множество японцев.

http://madjapan.ru/professii/87-oiran

Ге́йша (яп. 芸者 гэйся?) — девушка, развлекающая своих клиентов (гостей) японским танцем, пением, ведением чайной церемонии, беседой на любую тему. Название профессии состоит из двух иероглифов: «искусство» и «человек», таким образом означая «человек искусства». Вместе с тем, для обозначения подобных артисток и их профессии, как в японском, так и в остальных мировых языках, включая русский, встречаются и другие наименования. Так, в области Кансай (где расположен Киото — один из крупнейших центров культуры гейш), начиная с реставрации Мэйдзи используются понятия «гэйко» (芸伎), а для начинающей гейши — понятие «майко» (舞妓).　Ученицы токийских гейш называются яп. 半玉 хангёку — «полудрагоценный камень»; также имеется общее наименование яп. お酌 о-сяку — «разливающая сакэ».

Основными центрами культуры гейш являются Киото, Осака и Токио, где они впервые появились в XVII столетии. И если изначально в роли гейш выступали мужчины — актёры и музыканты театра Кабуки, то позднее представителями этой профессии становились только женщины. «Золотой век» гейш пришёлся на XIX век, в те времена они были настоящими звёздами, музами для многих поэтов и художников. Тогда же и были заложены жёсткие традиции их искусства, дошедшего практически в неизменном виде до сегодняшних дней.

В те времена, когда японкам было уготовано лишь два места в жизни: домашний очаг или публичный дом, гейши вошли в прекрасный «мир цветов и ив» (яп. 花柳界 карю:кай^?), в котором они сумели стать аристократками. Уклад жизни гейш и куртизанок был чётко расписан: бо́льшую часть своего времени они, особенно до Второй мировой войны, проводили в городских районах, называемыхханамати (花街 — «город цветов»). Наиболее известными подобными районами являются Гион Кобу, Камиситикэн и Понто-тё, расположенные в Киото, и в которых традиционный образ жизни гейш сохранился более явно.

Труд гейши в основном проходит в чайных домах, отелях японского типа и традиционных японских ресторанах, где гейша выступает хозяйкой вечеринки, развлекая гостей (мужчин и женщин). Банкет в традиционном стиле носит название о-дзасики (яп. お座敷^?, дословно «комната с татами»). Гейша должна направлять беседу и способствовать весёлому времяпрепровождению своих гостей, зачастую флиртуя с ними, но сохраняя при этом своё достоинство.

На о-дзасики играют в разнообразные игры на ловкость, проигравший должен осушить небольшую рюмку саке.

• Камень, ножницы, бумага.
• Компира фунэ-фунэ (яп. 金比羅船船^?, лодочка-лодка Компиры (бога-покровителя навигации)) — двое играющих по очереди касаются лежащей тарелочки открытой ладонью, если один из игроков в свой ход взял тарелочку, второй должен коснуться места, где та лежала, кулаком. Перепутавший действия проигрывает.
• Тосэнкё (часто играют не на очки по правилам, а просто на «сбил игрушку»).
• Гоиситори (яп. 碁石取り^?, брать камни для го (палочками)).
• Надломанную палочку раскручивают в руках. Проигрывает тот, в кого угодит отлетевшая половина.
• Тора-тора (яп. 虎虎^?, тигр-тигр) — разновидность игры «камень, ножницы, бумага», в которой играющие должны одновременно выйти из-за ширмы, приняв вид тигра, охотника или старухи.Кроме того, гейшу можно нанять для посещения спектакля, прогулки или совместного похода в ресторан (яп. ご飯を食べ гохан о табэ^?, «поедание риса»). Клиент может выбрать, должна ли гейша прийти в полном облачении с макияжем, в простом кимоно, или же вовсе в западной одежде.
  

  

  Танец майко на Мияко-одори.

  Заработок гейши в чайном доме обычно составляет фиксированная почасовая плата за её труд. Подсчёт времени вели с помощью ароматических палочек, сгоравших за определённое время. Когда гейша собиралась уходить с вечеринки, хозяйка подсчитывала огарки от палочек и вписывала их в счёт человека, который пригласил гейшу. Кроме того, гейши получают своеобразные чаевые, называемые «цветочными деньгами». Экономической стороной жизни ханамати ведает организация «камбукан» (幹部館), она подсчитывает все доходы каждой из гейш и публикует имена самых успешных из них. Именно так появилась информация о доходахМинэко Ивасаки, самой высокооплачиваемой гейши всех времён.

  Однако наиболее талантливые и успешные гейши демонстрируют своё умение играть намузыкальных инструментах, петь и танцевать на периодически проводимых фестивалях, открытых для широкой публики. У каждого из киотоских кварталов гейш есть свой фестиваль: у Гион Кобу — 都をどり Мияко одори, у Камиситикэна —　北野をどり Китано одори. В Токио и других городах имеются городские фестивали танцев гейш.　Подобные выступления позволяют гейше стать широко известной и популярной личностью.

  Гейши и ученицы участвуют и в других городских мероприятиях. После Великого восточно японского землетрясения гейши собирали пожертвования, стоя в людных местах с ящичками для подаяний.Жизнь и быт маленьких девочек, будущих гейш, с раннего возраста проходила в домах гейш — окия (яп. 置屋) — куда они зачастую продавались бедными семьями. Всё своё детство они вынуждены были работать сначала служанками, затем и ассистентками более старших гейш в доме, которые обучали этих девочек азам будущей профессии и в дальнейшем помогали получать образование. В Японии подобная традиция имеет древние корни: ученик живёт в доме у своего учителя искусств, занимаясь сначала домашней работой, ассистируя ему и становясь в итоге мастером своего ремесла.

  Курс обучения в специализированных учебных заведениях включает в себя различные виды искусств, которыми должна владеть гейша: игра на музыкальных инструментах: японской лютне — сямисэне, — флейте «фуэ» и барабане «цудзуми»; традиционные виды пения, традиционный танец, искусство ведения чайной церемонии, искусство составления цветочных композиций —икэбана, поэзия, каллиграфия, живопись — то есть те виды искусств, которые позволят гейше в дальнейшем развлекать своих клиентов. Обучаясь, будущая гейша регистрируется в кэмбане, что позволяет ей в дальнейшем иметь отношения с чайными домами. Следует также отметить, что посещение занятий является частью жизни гейши вплоть до окончания нахождения в профессии. Гейши, помимо этого, следят за прессой и мировыми новостями. Это требуется для того, чтобы поддерживать с клиентами разговоры на любые темы.

  Наблюдая за старшей гейшей у себя в доме, девочки учились подбирать подходящее для требуемой цели кимоно, надевать его, а также обучались искусству ведения беседы. Однако, не обязательно, что непосредственно старшая гейша окия будет заниматься с будущей гейшей: ученица обзаводится так называемой «старшей сестрой» (теоретически, это может быть любая девушка, ставшая гейшей, или, в киотоских кварталах Миягава-тё, Гион хигаси, даже только старшей майко), которая и должна обучать её, свою «младшую сестру». Зачастую старшей сестрой становится старшая гейша в доме, однако у этого правила существует множество исключений. Так, старшей сестрой гэйко Ваканы яп. 若奈 из Тама окия яп. 多麻 является гэйко из окия Миками　яп. 三上 по имени Накако яп. 奈加子. В квартале Камиситикэн в окия часто работает всего одна-две гейши, поэтому у начинающих вовсе нет «старшей сестры», а обучение контролирует хозяйка окия.Так как сейчас в Японии введено обязательное среднее образование, девочка не может стать ученицей гейши, пока не получит школьный аттестат в 15 лет.^[8] Вне Киото и Нары ученицами разрешено становиться лишь с 18. После достижения требуемого возраста соискательница вольна договориться с владелицей одного из домиков гейш (окия) и стать там «сикоми», прислужницей. Сикоми выполняет хозяйственные работы, убирает дом и помогает старшим сёстрам одеваться. Сикоми посещает занятия точно так же, как и гейши. Сикоми запрещено звонить домой, она может только писать письма. В Киото перед тем, как стать майко, ученицей, сикоми на короткий срок (две недели) превращается в минараи (слово означает метод обучения наблюдением за старшими). Минараи носит ту же причёску, что и майко, но её пояс оби свисает только на половину длины, а кимоно более разноцветное, по сравнению с майко. Минараи посещает банкеты, но только как наблюдатель. Через полгода, по правилам Киото, после сдачи экзамена происходит церемония инициации, «мисэдаси» — с этого момента соискательницы называются начинающими гейшами (майко) и получают новое имя, включающее, в подавляющем большинстве случаев, часть имени своей старшей сестры или общий для этого окия компонент. Примером может являться окия Тама в Гион Кобу, в котором есть «ветвь мамэ»: Мамэтэру, Мамэхару, Мамэсудзу; «ветвь ха»: Судзуха, Маюха, Котоха и другие, причём гейши одной «ветви» могут не являться «сёстрами». После мисэдаси майко всегда должна быть соответственным образом одета и причёсана. В данный период задача старшей сестры состоит в знакомстве начинающей гейши со своими клиентами. Именно поэтому так важен опыт старшей сестры: чем популярней она будет, тем больше шансов у начинающей гейши будет обрести хорошую клиентскую базу.

  Следующим шагом майко раньше была потеря девственности — «мидзуагэ», — церемония, отмечающая повышение её статуса к старшей майко и смене причёски с варэсинобу на офуку. Сейчас мидзуагэ не проводится.

  Майко Киото и Нара пять раз меняют свою причёску, символизирующую каждый шаг, ведущий к становлению гейшей. Перед тем, как сменить детские украшения и шпильки на подобающие статусу гейши, происходит «смена воротничка», эри-каэ. Воротничок майко вышит белыми и золотыми нитями, а гейши носят гладкий белый. Последняя причёска майко происходит от свадебной причёски прошлого, поэтому церемонию эри-каэ Лайза Дэлби называет также «engagement», «помолвка». На церемонии «эри-каэ» прядь пучка волос причёски сакко символически стригут, чтобы более взрослой причёской обозначить переход от девочки к молодой женщине. Сейчас майко становятся гейшами в 20 или 21 год, в зависимости от успеха и желания хозяйки окия.С 18 лет гейша получает возможность работать по персональному графику, однако, воспользоваться такой возможностью могут лишь успешные гейши, получающие много приглашений на различные мероприятия. Также с 18 лет гейша получает возможность обрести «данна». Изначально «данна» — покровитель, иногда бывший любовником гейши, а иногда просто выступавший в роли мецената. Зачастую гейшу и данна связывают тесные любовные отношения, включающие рождение детей. Обязанность данна состоит в том, что он должен покрывать многочисленные текущие расходы гейши, которой он покровительствует (например, приобретает для неё кимоно), а также способствовать росту её популярности. Появление одного или нескольких данна в карьере гейши не является обязательным элементом, однако без этого гейша практически не имеет шанса оставить окия и стать полномасштабной звездой в своей профессии. Следует отметить, что данна существуют и поныне.Гейша должна покинуть окия, если выходит замуж. Но некоторые гейши, особенно сегодня, не хотят оставаться в профессии до старости и уходят просто по собственному желанию. Какой бы ни была причина, организовывается церемония хики-иваи (яп. 引き祝い^?, поздравление с уходом). Покидающая ханамати гейша рассылает своим учителям, клиентам, хозяевам чайных домиков, где работала, матушкам окия особое угощение: коробочку варёного риса, половина риса в которой белая, а половина — красная(подкрашивается бобами адзуки). Значение этого жеста — показать, что гейша уходит из мира гейш (красный рис) в обычную жизнь (белый рис).

•  

  Как уже отмечалось, в дом гейш попадали девочки, зачастую проданные туда своими родителями, другие являлись дочерьми хозяйки дома — гейши, в силу возраста прекратившей свою работу и выполняющей в своём доме бухгалтерские функции. В случае, если у хозяйки отсутствует наследница, она может удочерить какую-либо из своих работниц, что позволит хозяйке получать весь доход, приносимый приёмной дочерью. Удочерение хозяйкой позволяет гейше получить фамилию общины, она становится атотори (яп. 跡取り^?, (наследницей)), а также получает право в будущем унаследовать имущество окия.

  Сосуществование окия и гейши, проживающей в ней, взаимовыгодно обеим сторонам: окия получает стабильный доход, гейша же получает доступ к обширной коллекции крайне дорогостоящих украшений, аксессуаров и кимоно, без которых она не может заниматься своей профессией. Точнее, гейша получает право заказывать кимоно за счёт окия, так как каждое кимоно в жизни гейши является неприкосновенной собственностью, забрать без спросу чужое кимоно приравнивается к посягательству на личную неприкосновенность. Зачастую старшая сестра, надев несколько раз кимоно, передаёт его младшей. При поступлении на работу в окия (а учёба на гейшу тоже считается работой) чаще всего заключается контракт от 5 до 7 лет. По истечении этого срока гейша продолжает работу или уходит из окия.

  При многих окия имеются «чайные домики», о-тяя (яп. お茶屋^?). Это не обычные «чайные дома», а особые помещения, где происходят банкеты с гейшами и ученицами. Название «о-тяя» — киотоское, в Токио используется слово матиай (яп. 待合^?, «(место для) ожиданной встречи»).

  Окия также называются яката (яп. 屋形^?, «дворец», «поместье»).

  

   

  В настоящее время многие гейши продолжают жить в традиционных домах, однако некоторые, особенно в столице, Токио, стали значительно более самостоятельными и независимыми. Традиции профессии сохранились главным образом в Киото, в престижных районах Гион, Камиситикэн и Понто-тё.

  Гейш в современной Японии, даже в Киото, осталось совсем немного: так, если в 1920-е годы по всей стране было более 80 тысяч гейш, то в настоящее время их число не превышает и тысячи, из них в Токио и Киото примерно по трём сотням. Даже посетители Гиона в Киото скорее встретят переодетых в гейш статистов, позирующих для фотографий, или же переодетых туристов, чем настоящих гейш.

  Столь резкое сокращение числа гейш связано с произошедшей после Второй мировой войны «колонизацией» западной культурой — исконно японским традициям фактически не осталось места. Современные гейши продолжают жить прошлым своей страны, способствуя своим ремеслом сохранению национальной культуры. Теперь они сознательно делают выбор в сторону своей профессии — времена, когда стать гейшами вынуждала нищета, прошли.

  В Киото про сей день сохраняется правило «новичкам нельзя» (яп. 一元さんお断り итигэнсан окотовари

«Якудза» (yakuza, или ) также известны как «гокудо» (gokud, ) и являются членами традиционных организованных преступных группировок в Японии. Также известны как «силовые группировки» и на сегодняшний день являются одной из самых крупнейших преступных организаций в мире. В японской юридической терминологии якудза называют «борёкудан» («bryokudan»), что и означает «силовая группировка». Это название сами якудза расценивают, как оскорбительное, т.к. оно может быть применено к любому типу криминала. В западной прессе якудза известны как «японская мафия».
Группы якудза построены по принципу жёсткой иерархии, и их внутренняя жизнь регулируется различными кодексами поведения. Такие группы есть почти на всех японских островах, а также кое-где за границами Японии. В разговорах якудза пользуются особым жаргоном и в наши дни выдают себя обычно за бизнесменов. С 1993 года отношение властей к якудза стало значительно более жёстким, что было спровоцировано получившим большую огласку инцидентом нападения на кинорежиссёра Дзюдзо Итами членами клана Гото (яп. Гото-гуми). Теперь даже принадлежность к гуми (банда якудза) уголовно наказуема, что всё больше вынуждает современных якудза к переходу на нелегальное положение. Вследствие этого обострились отношения якудза с полицией (эти отношения не всегда были плохими) и упал их общественный авторитет.
Центральной фигурой в иерархии якудза является оябун (), который примерно соответствует русскому «пахану».
Современные якудза расширили круг своих интересов до влияния на финансовые рынки и политическую коррупцию. Они пытаются также оказывать влияние на политические выборы, при этом кандидаты поддерживаются денежно или через «услуги», с расчётом на послевыборный шантаж. Наряду с этим якудза занимаются также «традиционными» для мафии видами деятельности — наркоторговлей, проституцией, торговлей людьми, незаконным игорным бизнесом, патинко или «крышеванием», что, например, скрывается многими ресторанами под статьёй расходов на стирку салфеток. Одной из наиболее прибыльных традиционных сфер бизнес-деятельности якудза считаются операции с недвижимостью и строительство. Также достаточно популярен шантаж топ-менеджмента корпораций компрометирующей коммерческой информацией, либо угрозы, связанные со срывом собраний акционеров или манипуляциями курсом акций.
Штаб-квартиры кланов якудза, украшенные неоновыми эмблемами, размещаются в престижных бизнес-кварталах японских городов, полиция обычно не вмешивается в их деятельность. Согласно неписанным правилам якудза, обвиняемый в совершённом преступлении отдельный член бандформирования принимает на себя личную ответственность за совершённое, и тем самым не даёт юридического повода обвинить своих руководителей в преступной деятельности. Сложная взаимосвязь якудза, правительственных чиновников и полиции позволяет якудза чувствовать себя уверенно. Члены группировок имеют характерные, нашиваемые на одежду, фирменные эмблемы, которые открыто демонстрируют.

Организации и ритуалы якудза
Организация деятельности якудза по своей структуре очень сильно напоминает традиционные японские отношения сэмпай-кохай.

Структура.
В ходе своего создания якудза приняли традиционную японскую иерархическую структуру оябун-кобун («oyabun-kobun»), где кобун (, «приёмный ребёнок») обязан выказывать лояльность по отношению к оябуну (, «Приёмный родитель»). В гораздо более позднем периоде был разработан кодекс «дзинги» («jingi», , кодекс «справедливости и долга»), где было закреплено, что верность и уважение являются образом жизни.
Отношения оябун-кобун закрепляются церемониальным обменом чаркой сакэ. Этот ритуал не является особенностью мира якудза и обычно встречается в традиционной японской синтоистской свадьбе и, возможно, был частью побратимских отношений.
Во время Второй мировой войны более традиционная форма организации тэкия/бакуто уменьшалась, т.к. всё население было мобилизовано для участия в военных действиях, а общество находилось под бдительным и строгим оком военного правительства. Однако, после войны якудза снова воспрянули.
Предположительно, якудза проникли во все сферы человеческой жизни в Японии. Наиболее романтические сказочки говорят, что якудза принимают сыновей, которых бросили или отослали от себя родители. Многие якудза начинали свою «профессиональную» деятельность в средней или старшей школе как уличные бандиты или члены босозоку-банд (bszoku). Некоторые головорезы-якудза фактически не особо умны, если не сказать умственно отсталы, но их принимают в кланы из-за хорошей физической подготовки.
Возможно из-за того, что они изначально обладают более низким социальным статусом якудза часто становятся буракумин и этнические корейцы. Лидеры кланов якудза это, как правило, очень хитрые, жёсткие и интеллектуальные мужчины, т.к. чтобы подняться до высшего уровня в иерархии якудза, нужно быть весьма конкурентоспособным и бессовестным.
Кланы якудза возглавляет оябун или кумитё (kumich, , «глава семьи»), который отдаёт приказы своим подчинённым-кобун. В связи с этим организация якудза является своеобразной вариацией традиционных японских отношений сэмпай-кохай. Члены банд якудза переносят семейные отношения в кланы в том смысле, что относятся друг к другу, как к отцу или как к старшим/младшим братьям. В кланах якудза практически все члены это мужчины и женщин очень мало. Однако, если они есть, их принято называть «o-nee-san» (, «старшая сестра»). Когда глава Ямагути-гуми в конце 90-х гг. был убит, его жена, хоть и на краткий срок, приняла бразды правления семьёй.
Якудза имеют очень сложную структуру: существует самый главный босс синдиката — кумитё, сразу за которым идёт сайко комон («saiko komon», , «старший консультант»), а за ним — со-хонбутё («so-honbucho», «начальник штаба»). На следующем уровне командования стоит вакагасира («wakagashira»), который управляет несколькими кланами в регионе, а непосредственно кланом при этом управляет сятэйгасира (shateigashira).
Связь каждого члена клана подчинена иерархии (sakazuki): на самой вершине находится кумитё и контролирует различных сайко-комон, которые в свою очередь контролируют своих собственных подчинённых в разных районах или городах. У сайко-комон существуют свои собственные подчинённые, включая боссов младшего уровня, консультантов, бухгалтеров и др. Те, кто получил имя от оябуна являются частью одной большой семьи и ранжируются от младших до старших братьев. Вместе с тем каждый кобун может выступать в качестве оябуна для более низкого по рангу клана, который также может стать основой для появления ещё более низкорангового подразделения. В Ямагути-гуми, которая управляет приблизительно 2500 фирмами и 500 кланами якудза, есть даже организации пятого ранга.

Ритуалы.
Юбицумэ (yubitsume), или отрезание пальцев: согласно этой традиции после первого проступка нарушитель отрезает кончик мизинца с левой руки и вручает отрезанную часть своему боссу. Иногда босс клана может выполнить этот ритуал и передать отрезанную часть пальца оябуну, когда, к примеру, хочет сберечь одного из членов своего клана от дальнейшей расправы. Происхождение этого обычая сводится к японской манере держать меч.
Три нижних пальца каждой руки используются для того, чтобы крепко держать меч, при этом указательный и большой пальцы слегка расслаблены. Удаление фаланг пальцев, начиная с мизинца, постепенно ослабляет хватку на рукояти меча и идея наказания, таким образом, заключается в том, что человек со слабой хваткой способен только на оборону. В последнее время появились протезы для кончиков пальцев, чтобы скрыть эту особенность, а когда британский мультфильм «Строитель Боб» («Bob the Builder») импортировали в Японию, то даже разрабатывались планы по дорисовыванию персонажам ещё одного пальца, дабы не пугать маленьких детишек.
У многих якудза по всему телу расположены татуировки, которые известны как ирэдзуми («irezumi»). Ирэдзуми до сих пор часто накалываются вручную, когда краска вводится под кожу с помощью бамбуковых или стальных игл. Такая процедура мало того, что болезненна и весьма ощутимо бьёт по карману, она ещё и может занять не один год для воспроизведения всего рисунка.
Отсиживая срок в тюрьме некоторые якудза увековечивают каждый год одной жемчужинкой… введённой под кожу пениса. А когда якудза играют друг с другом в карты ойтё-кабу (Oicho-Kabu), они частенько распахивают свои рубашки или завязывают их вокруг талии, демонстрируя таким образом друг другу свои татуировки. Это один из немногих случаев, когда якудза показывают свои татуировки «на людях», т.к. как правило узоры тщательно скрываются высоко застёгнутыми рубашками с длинными рукавами.
Другим известным церемониалом у якудза является совместное распитие сакэ — таким образом скрепляется братская клятва между отдельными якудза или целыми мафиозными кланами. К примеру, в августе 2005 г. Кэнъити Синода (Kenichi Shinoda) и Кадзуоси Кудо (Kazuyoshi Kudo) провели такую церемонию, скрепляя побратимство своих кланов — Ямагути-гуми и Кокусю-кай.
Деятельность якудза в наше время
Во-первых, якудза не какое-то там тайное общество, как их коллеги из итальянской мафии или китайских триад. Организации якудза очень часто имеют на входной двери деревянную дощечку с названием клана/семьи или эмблемой. Очень часто многие члены якудза носят яркие костюмы и солнцезащитные очки, поэтому они легко распознаются простыми жителями («катаги», «katagi»). Даже манера ходить выдаёт якудза из толпы: их высокомерная и размашистая походка заметно отличается от походки простых жителей, занятых своими обычными ежедневными делами. Или же, к примеру, якудза может одеться вполне скромно, но при этом при необходимости выставит часть татуировок напоказ, указывая свой род деятельности. Иногда якудза носят маленькие эмблемки на лацканах пиджаков, а одна семья якудза как-то даже издавала ежемесячный бюллетень с детальной информацией касательно сроков отсидки, свадеб, похорон, убийств членов семьи. Также в бюллетень входили стихи лидеров семьи.
До недавнего времени большинство доходов якудза поступало из торговых и развлекательных районов, а также кварталов красных фонарей, которые находились под защитой якудза от разного рода рэкетиров. Как правило, такие районы избегают связываться с полицией, предпочитая быть под «тёплым крылышком» якудза. Японские полицейские также в свою очередь отказываются вмешиваться во внутренние дела таких общин, как торговые ряды, школы/университеты, «ночные» районы и иже с ними. В этом смысле якудза всё ещё расцениваются, как полузаконные организации. Например, после землетрясения в Кобэ местная штаб-квартира Ямагути-гуми быстро мобилизовалась, чтобы помочь местному населению бороться с последствиями землетрясения. Был даже пригнан вертолёт и событие в целом широко освещалось в СМИ в пику заторможенной реакции японского правительства. По этой причине многие якудза рассматривают свои доходы как своеобразный налоговый сбор.
Якудза активно участвуют в секс-индустрии, занимаясь контрабандой порнографии из Европы и Америки, импортируя её в Японию. Также якудза контролируют крупные артели «ночных бабочек» по всей стране. В Китае, где закон ограничивает количество детей в семье, а предпочтение традиционно отдаётся мальчикам, якудза могут покупать нежеланных девочек всего лишь за 5000 $ и отправить их на работу в «мидзу сёбай» («mizu shbai», «water trade»), т.е. в контролируемые якудза ночные бары, рестораны и клубы. Филиппины являются ещё одним источником молодых женщин. Якудза обманывают местных девочек из обедневших деревень, обещая им респектабельные рабочие места и хорошую зарплату в Японии. Но, разумеется, вместо вожделенных златых гор девочки быстро осваивают одну из древнейших профессий в мире, становясь проститутками и стриптизёршами. Причём часть девушек это вполне устраивает, т.к. они получают больше денег, чем могли когда-либо заработать на Филиппинах.
Очень часто якудза занимаются специализированной японской формой вымогательства, известной, как «сокая» («skaiya», ). Сокая по сути является специализированной формой защиты от рэкета. Якудза не третируют малый бизнес, предпочитая запугивать акционеров крупных корпораций. Например, они пугают обычного держателя акций присутствием головорезов из своих кланов и получают право на участие в совещании и небольшой покупкой акций. Занимаются якудза и обычным шантажом, получая уличающую или компрометирующую лидеров или участников тех или иных компаний информацию. После того, как якудза закрепляются в той или иной компании, они становятся её защитниками, оберегая от воздействия внутренних скандалов на общественность. А некоторые компании по-прежнему считают взятки частью своего ежегодного бюджета.
Якудза оказывают сильное влияние на японскую профессиональную борьбу — «пурорэ-су» («puroresu», от англ. «professional wrestling»). Их интерес в этом деле, разумеется, чисто финансовый. Якудза, в основном, поддерживают и продвигают своих бойцов, а также в ведении якудза находятся многие арены и стадионы, на которых проводятся состязания. Якудза также получают определённый процент от сборов.
В целом считается, что якудза являются своеобразными покровителями борьбы и смешанных боевых искусств, и для борцов нет ничего необычного в том, чтобы обратиться за покровительством к тому или иному клану. Можно сказать, что ни одно из крупных мероприятий по борьбе в Японии не провалилось, потому что в них были заинтересованы якудза.
Пионер японской борьбы, Рикидозан (Rikidozan), был убит якудза, а бывший участник Мирового чемпионата по борьбе, Ёсихиро Тадзири (Yoshihiro Tajiri), отказался показывать «уловку якудзы», боясь, что станет мишенью для настоящих якудза. Профессионального борца Ёсиаки Фудзивару (Yoshiaki Fujiwara) частенько называли «кумитё» («kumicho», т.е. «крёстный отец») и он часто играл якудза в различных японских комедиях и драмах.
Есть у якудза связи и на японском рынке недвижимости, и в банковском деле — в этом им способствуют «дзиагэя» («jiageya», ), которые специализируются на том, чтобы убедить владельцев малых форм недвижимости продать свою собственность, и обогащают таким образом компанию. За экономику «мыльного пузыря» 1980-х гг. также возлагают ответственность на спекулянтов с недвижимостью из банковских филиалов. После краха японской экономики в то время был убит менеджер главного банка в Нагое, в связи с чем было выражено предположение о связи банковских дельцов с преступным миром.
Также, как известно, якудза вкладывают обширные инвестиции во вполне законные и крупные компании. В 1989 г. Сусуму Исии (Susumu Ishii), оябун Инагава-кай, купил акции Tokyo Kyuko Electric Railway на 255 млн. долларов.
В принципе, кражи не считаются законной деятельностью якудза — все их действия как бы полуприкрыты, а кража является целиком и полностью тайным деянием. И, что более важно, такой акт со стороны якудза будет расценен, как злоупотребление отношением обще-ства. Также фактически якудза не проводят действительные экономические операции само-стоятельно. Основные бизнес-мероприятия, такие как мерчендайзинг, выдача займов, управление игорными домами и т.п., осуществляются не самими якудза, а теми, кто платит мафии за защиту своей деятельности.
Существует множество доказательств того, что якудза участвуют и в международных преступных операциях. Например, в азиатских тюрьмах по обвинению в торговле наркотиками или контрабанде оружия сейчас находится множество татуированных членов группировок якудза. В 1997 г. один из доверенных членов якудза был задержан с четырьмя килограммами героина в Канаде. В 1999 г. спецслужбами было подслушано, как член итало-американского мафиозного клана Боннано (Bonnano), Микки Заффарано (Mickey Zaffarano), говорил о выгоде для обеих семей от торговли порнографией. Другим видом рэкета, которым не гнушаются якудза, является привлечение женщин других национальностей рас, в особенности это касается европеек, всеми возможными благами, которые им может дать Япония, а потом выставление их на панель.
Из-за своего происхождения в качестве легитимной феодальной организации и связи с японской политической системой через «уёку» («uyoku», ультраправые силы), якудза в некотором роде являются влиятельной силой, обладающей определённой властью.
В начале 80-х гг. в Фукуоке разразилась война якудза, которую никак не удавалось взять под контроль и в результате несколько гражданских получили ранения. Тогда в дело вмешалась полиция и вынудила боссов обеих сторон официально объявить перемирие между кланами.
В различные времена общественность японских городов приступала к борьбе с якудза, которая шла с переменным успехом и увенчалась самыми разнообразными результатами. В марте 1995 г. японское правительство приняло законопроект под названием «Закон о предотвращении незаконной деятельности членов преступных группировок», который значительно усложнил жизнь традиционному рэкету.

Организация якудза.
В основе организации якудза лежит традиционная для Японии мужская клановая организация: «отец — дети» и «старшие братья — младшие братья». Глава клана называется оябун («шеф») или кумитё («старший начальник»). Он — начальник всех и над всеми.
Далее в иерархии следуют сайко комон («старший советник»), со-хомбутё («глава штаб-квартиры»), вакагасира («второй человек, заместитель»), фуку-хомбутё («помощник шефа»). Все они командуют некоторым количеством банд, и их влияние определяется коли-чеством «подотчетных штыков». Если кумитё погибает, один из его подчиненных занимает его место.
Также кумитё подчиняются комон (советники), сингиин (консультанты), кумитё хисё (секретари) и кайкэй (бухгалтеры).
Непосредственно банды состоят из старших бригадиров сятэй («младшие братья»), младших бригадиров вакасю («юнцы») и простых якудза. В каждую из них входит примерно от 20 до 200 человек. Соответственно, в клан могут входить десятки тысяч якудза. Такой клан может контролировать несколько городов.
Существуют и независимые банды, не входящие в кланы. Однако создать такую банду исключительно трудно — вся территория уже поделена. Одинокий же якудза выжить не может вообще.
При приеме в клан совершается обряд сакадзуки — шеф и новый член клана пьют из одной чашечки сакэ. Так они становятся членами одной семьи.
Для узнавания друг друга и отличения от толпы якудза часто носят значки с «даймон» — эмблемой, гербом клана. Якудза-руководители имеют право носить золотые даймон.
Принципы якудза.
В политическом смысле якудза обычно считают себя ультраправыми. Они выступают за традиционные семейные ценности, за возвращение политики милитаризма, за возрождение самурайских традиций.
Для якудза очень важно разделение на якудза и катаги — «лохов», всех, кто не является якудза. Поскольку якудза возводят свою историю к «защитникам справедливости», традиционные законы якудза запрещают убивать катаги. Все остальное (рэкет, шантаж, грабеж, изнасилование) разрешается. Также разрешается убивать катаги, угрожающих деятельности клана.
Разумеется, якудза разрешается убивать других якудза. В случае войн между кланами дело иногда доходит до использования тэпподама — киллеров-камикадзе.
В клан якудза не входят женщины. Якудза вообще не доверяют женщинам — они считают, что женщины должны сидеть дома и заботиться о семье. В клане уважают только жен кумитё. Их называют «старшие сестры» (анэ-сан) и иногда с ними советуются, если кумитё в тюрьме или в больнице. Прочие же женщины, особенно не связанные с якудза, считаются «подстилками», и обращаются с ними соответственно.
Самое главное для якудза — личная честь, считающаяся производной от чести клана. Якудза не переносят, когда их оскорбляют или унижают. За экзотическими исключениями, якудза никогда не признают ошибок и не оправдываются. Опозоривший себя якудза может быть приговорен к отрубанию фаланги пальца, смерти, изгнан из шайки и так далее. Молодым якудза предписывается ничего не желать для себя и работать только на благо клана.
Взаимопомощь и поддержка друг друга также считается очень важной. Если якудза попадает в тюрьму, весь клан пытается помочь ему освободиться. Прикрыть «коллегу» считается большой доблестью.
Кланы якудза с большими традициями любят изображать из себя защитников обездоленных. Так Ямагути-гуми, один из самых больших кланов со штаб-квартирой в Кобе, оказал родному городу большую помощь после землетрясения 1995 года.

Некоторые слова жаргона якудза.
Оядзи (Oyaji) — «Отец», начальник.
Кёдай (Kyoudai) — «Брат», коллега.
Камбу (Kanbu) — «Начальство», якудза высокого ранга.
Досу (Dosu) — Самурайский меч, все ещё используемое некоторыми якудза оружие.
Тяка (Chaka) или Хадзики (Hajiki) — Огнестрельное оружие (обычно — пистолеты).
Сябу (Shabu) — Наркотики.
Сима (Shima) — Рэкет на определенной территории.
Номия (Nomiya) — Нелегальное букмекерство на ипподроме. Часто не только нелегальное, но и нечестное. Букмекеры-номия легко могут отказаться выплачивать выигрыш.
Киритори (Kiritori) — Выбивание долгов.
Юсури (Yusuri) — Шантаж.
Цуцумотасэ (Tsutsumotase) — «Хипес», форма вымогательства. Женщина приводит «лоха» домой, а затем является «оскорбленный муж» и требует отступного.
Сэнсо (Senso) — Война кланов якудза.
Тэути (Teuchi) — Перемирие в войне кланов.
Сацу (Satsu) или Пори (Pori) — Полиция.
Фуда (Fuda) — Ордер на арест или обыск.
Оцутомэ (Otsutome) — Заключение под стражу.
Кагэтёфу (Kagechoufu) — Денежная помощь, которую оказывает клан якудза попавшему в тюрьму.

Основные семьи якудза.
Хотя общая численность якудза значительно уменьшилась после вступления в силу закона, направленного, как полагают, непосредственно против якудза и принятого японским правительством в 1992 г., в настоящее время в Японии насчитывается около 87000 членов.
Существует множество якудза групп, но все вместе они образуют крупнейшую преступную организованную группировку в мире. Большинство якудза принадлежит к одной из четырёх основных семей.

Yamaguchi-gumi
(, Rokudaime Yamaguchi-gumi) Создан в 1915 г. и является самой крупной семьёй якуд-за с численностью свыше 39000 членов, разделённых на 750 мелких кланов, которые составляют около 45% от всех якудза в Японии. Несмотря на полицейские гоне-ния, длящиеся уже свыше 10 лет, Ямагути-гуми продолжает расти. Штаб-квартира семьи находится в Кобэ, откуда осуществляется руководство преступной деятельностью по всей Японии. Также семья участвует в операциях в Азии и США. Синобу Цукаса (Shinobu Tsukasa), также известный как Кэнъити Синода (Kenichi Shinoda), является нынешним главой («оябун») Ямагути-гуми. Он является приверженцем экспансионистской политики и увеличивает число операций в Токио (который традиционно не входил в территорию Ямагути-гуми).

Название герба:
Ямабиси (Yamabishi,
)

Sumiyoshi-rengo
(), иногда называется как Sumiyoshi-kai () Сумиёси-рэнго это вторая самая крупная семья якудза, в которой состоит около 10000 членов в 177 кланах. Сумиёси-кай, как её иногда называют, является конфедерацией малых групп якудза. Её нынешним оябуном является Сигэо Нисигути (Shigeo Nishiguchi). По своей структуре Сумиёси-кай отличается от своего главного соперника, Ямагути-гуми. Цепь из нескольких кланов представляется более слабой и, хотя Нисигути является высшим оябуном, руководство семьёй вместе с ним делят несколько других членов Сумиёси-кай.

Inagawa-kaп
() Инагава-кай — третья крупнейшая семья якудза в Японии, в неё входит 7400 членов, которые распределены по 133 кланам. Штаб-квартиры семьи расположены в Токио и Иокогаме, а сама Инагава-кай была одной из первых семей якудза, которые расширили область своего влия-ния за пределы Японии. Нынешний оябун семьи — Ка-кудзи Инагава (Kakuji Inagawa).

Toua Yuai Jigyo Kummiai
(), иногда называется также Ta-kai () Основанная в 1948 г. Хисаюки Матии, Тоа-кай быстро стала одной из самых влиятельных семей якудза в То-кио. Эта семья состоит из якудза корейского происхождения, а её численность составляет свыше 1000 человек, организованных в 6 кланов. Нынешний оябун семьи — Сатору Номура (Satoru Nomura).

Они считают себя «защитниками обездоленных», часто передают деньги в благотворительные фонды и безвозмездно помогают нуждающимся. Вблизи их штаб-квартир, расположенных в центральных районах города и порой занимающих целые небоскребы, всегда царит спокойствие и тишина, эти кварталы считаются самыми мирными. Они никогда и ни от кого не прячутся, гордо носят нашивки своего клана на верхней одежде и раздают визитки с номерами своих телефонов. Они — якудза, и это многое объясняет.
Запитый неоном район Гинза, известный как район развлечений. Игрово клуб. Мужчины в темных костюмах беседуют, курят и играют в карты, несколько человек в углу вовлечены в тихую, но какую-то важную беседу. Другие расслабленно выдыхают дым в лицо девушкам, которые украшают курительную комнату своим присутствием, словно вазы с цветами. Клуб расположен на втором этаже зала игровых автоматов, снизу доносятся звон падающих монет и клацанье кнопок.
Шум сотен падающих шариков смягчается музыкой из «Крестного отца». Неприметный пожилой человек что-то рассказывает группе людей, и те, внимая каждому его слову, отвечают кивками и иногда слышимыми «да!». Тихо притворив за собой входную дверь, появляется запыхавшийся молодой человек и протягивает старцу небольшой сверток из ткани с красными пятнами. Разговоры смолкают, но никто не проявляет повышенного внимания. Ведь все находящиеся люди и так отлично знают, что в свертке - отрезанная фаланга мизинца. Некоторые из присутствующих невольно бросают взгляд на свои обрубки. Все дело в том, что отрубленный в знак раскаяния палец - это лишь одна из традиций японской мафии якудза.
Этимология слова «якудза» крайне любопытна. Она происходит из древней японской карточной игры «ойчо-кабун», что в переводе значит «ничего хорошего». Игра эта является интерпретацией всем известного «Блэк Джэка» (русское «очко») на японский лад, с той лишь разницей, что максимальное количество очков -девятнадцать вместо двадцати одного. Худшими картами на руках являются девятка, восьмерка и тройка,составляющие в сумме двадцать очков, но по правилам приносящие игроку ноль. По старояпонски эти цифры произносились так: «девять» - Я, «восемь» - Ку, «три» - За. Теперь прочтите, что получилось.
Согласно легендам, «ничего хорошего» имеет два значения. Суть первого состоит в том, что если человеку приходят такие карты, но он при этом находит в себе силы перебороть судьбу и, более того, выиграть, то это говорит о великом умении и непоколебимой силе духа.
А второе донельзя просто: «ничего хорошего» не светит тому человеку, кто осмелится пойти против банды.

Слуги сегуна или городские стражи?
Все откуда-то берет свое начало, даже такое противоречивое явление, как якудза. Корни этой криминальной организации уходят во времена Сёгуната Токугавы. Основой режима являлось наличие жесткой системы каст. Легко догадаться, что во главе стояли воины-самураи, а под началом у них были крестьяне, торговцы и ремесленники. Нравы того времени отличались поразительной жестокостью: воин мог убить крестьянина на месте за «непочтительное отношение», и все произошедшее не противоречило букве закона. Более того, родственники не имели права мстить, потому что это каралось смертной казнью. Затем по причине продолжительного мира в течении периода Эдо (другое название Сёгуната) необходимость в самураях отпала, что привело к их массовому разорению и формированию нового класса - безземельных ронинов. Лишенные средств к существованию, они были вынуждены объединиться в банды, или по-японски «гуми». Банды грабили целые деревни, а то и города. Не лишенные чувства юмора, они называли себя «Хатамото-якко» («слуги сегуна»), со своеобразной иронией указывая на верность своему бывшему хозяину даже вне закона. Народ дал им другое имя - «кабуки-моно» («безумные») за их страшные маски, прически и пове-
дение. Террор ронинов длился два века, вплоть до Реставрации Мэйдзи, и именно
в ронинах современные историки видят зачатки якудза.
Сама мафия всячески оспаривает эту точку зрения, называя себя последователями «Мати-ёкко», или «городских стражей». В функции «мати-ёкко» входила защита простых граждан от «кабуки-моно» или других преступников, причем «городская стража» не являлась государственными отрядами, а действовала по принципу «клин клином вышибают».Основной состав был набран из кутил и азартных игроков, и, по мнению некоторых жителей империи, «неизвестно, кто доставлял вреда больше» - ронины-разбойники или шумные стражи, чьи попойки часто заканчивались грандиозными драками.

Коробейники и игроки
Что касается современных японских гангстеров, то и якудза, и историки сходятся во мнении, что они являются выходцами из двух многочисленных групп, появившихся в XVIII веке, а именно: «бакуто» (игроки) и «тэкийя» (торговцы). «Тэкийя» -бродяги, путешествовавшие из города в город и занимавшиеся продажей различных товаров, от еды до деревянных гравюр. Общим у них было одно - крайне редко эти товары были качественными и настолько необходимыми, как утверждали коммерсанты. «Без обмана не получить тебе гонорара» - таким правилом руководствовались «тэкийя», которым приходилось объединятся в большие группы, дабы защитить свой бизнес от обманутых покупателей и грабителей. Со временем масштабы бизнеса увеличились, для дальнейшего развития требовалась четкая иерархия во главе с человеком, отдающим приказы, и людьми, четко их выполняющими, плюс ко всему чувствовалась необходимость в службе безопасности и системе набора рекрутов, продолжающих дело. Следствием этого стал постепенный переход рынков в руки «тэкийя», что, как ни странно, понравилось простым гражданам. Стало спокойнее: служба безопасности ловила карманников и предотвращала волнения, столь часто разгоравшиеся на рынках в то время. Очень скоро бывших бродяг признала власть, «оябуны» (примерно переводится как «шеф») были назначены на должность «управляющих рынками» и получили самурайские привилегии: носить два меча и иметь фамилию. Необходимо заметить, что именно «тэкийя» заложили основу иерархии якудзы: стоящий во главе «оябун», его заместитель «вакагасира» и «сайко-коммон», своего рода менеджер по связям с общественностью. Существовала должность главного офицера службы безопасности, но необходимость в нем пропала после слияния с «бакуто».
«Бакуто», или игроки, находились на более низкой, чем «тэкийя», социальной ступени по причине полного запрета азартных игр в Японии. Но существует гипотеза, что, по негласному указу властей, велся наем «бакуто» в игорные дома, расположенные вблизи шахт и рисовых полей. А все потому, что простые крестьяне и рабочие страстно желали разбогатеть. Отсутствие средств не позволяло открыть свое дело, и трудовой люд шел за легкими деньгами в игорные дома, построенные на казенные деньги.
Там их ждало горькое разочарование - игроки-профессионалы «бакуто» выигрывали большую часть их не слишком большого жалования, возвращая деньги обратно в казну. Но это только лишь гипотеза, а причастность к криминалу «бакуто» - факт. Именно «бакуто» принесли в традиции якудзы татуировки: за каждое нарушение закона игроку набивали на запястье черный круг. Со временем типы и размеры татуировок увеличились, доходя до масштабов всего тела. И если «торговцы» дали якудзе основу, то «игроки» дали само название «якудза» («ойчо-кабун», игра крайне популяр¬ная в их среде) и систему названых «братьев» и «отцов», сохранившуюся с небольшими изменениями до сегодняшнего времени.

Разведчик «в законе»
История якудза будет неполной, если не упомянуть о «гурэнтай» («гангстерах»). Сформировавшись после поражения Японии во Второй мировой войне, они, сторонники милитаристских и ультраправых взглядов, подняли уровень насилия в стране на новый уровень. Молодые, полные ненависти к оккупантам «гурэнтай» перенимали стиль чикагских гангстеров, одеваясь в черные костюмы, белые рубашки, и скрывали глаза за темными очками. Несмотря на то, что огнестрельное оружие было объявлено вне закона, молодые японцы нашли способ скупать его у военных - и никто не был застрахован от их ярости, смешанной со свинцом и порохом. Это были уже не торговцы или игроки, а настоящие отморозки с оружием в руках и с дырой в сердце. С появлением «гурэнтай» закончилась эпоха прежних «бакуто» и «тэкийя». Захватив контроль над черным рынком, «гурэнтай» открыли его для поставок героина и опиума из соседних стран. Разгром Японии привел миллионы людей в состояние глубочайшей депрессии, количество суицидов увеличилось во множество раз, и внезапно появившиеся героин и опиум пришлись весьма кстати. Заглушая боль, ненависть и обиду, сами того не осознавая, простые люди сделали вчерашнюю шпану богатейшими людьми страны. «Бакуто» и «тэкийя», уяснив, что с их традиционным укладом битву с полной гнева и энергии молодежью не выиграть, вынуждены были заняться наркоторговлей. А ведь до этого якудза не признавала подобный бизнес, считая его «грязным делом, недостойным самурая».
Япония - страна небольшая, и очень скоро тамошним «крестным отцам» стало тесновато - начались кровавые войны за передел собственности, в которых страдали как сами гангстеры, так и простые люди, попавшие под горячую руку. Неизвестно, куда бы все это привело, если бы в 1960 году Кодама Ёсио, которого сами якудзы называют «миротворец», не задумал примирить враждующие группировки с целью создания одной мощной организации. Сам Кодама в конце тридцатых годов работал в Средней Азии как разведчик, участвовал во многих операциях по получению данных, необходимых Японии для ведения боевых действий. К концу войны в свои 34 года получил звание контр-адмирала и пост советника премьер-министра страны. После падения милитаристской Японии был захвачен американскими солдатами наравне с другими чиновниками и заключен в Сугамскую тюрьму. Несмотря на свой фанатичный ультранационализм, Кодама согласился сотрудничать с оккупантами и даже работал на аналитический отдел G-2 (американская военная разведка, не путать с ЦРУ). Когда оккупация закончилась и было сформировано временное правительство, «миротворец» решил создать одну огромную коалицию якудза из-за опасности «левых» настроений в обществе. Он собрал глав самых могущественных кланов, и результатом этого собрания стало заключение союза. Роль «оябунов» альянса получили Казуо Таока, «пахан» одного из самых сильных кланов в Японии, Ямагучи Гучи и Хисаюки Мачии, лидер корейской мафии. Так было сформировано интернационально-криминальное правительство Японии.

Выпить с «оябуном»
Несмотря на крупные изменения в структуре якудз, формально они все еще делятся на «бакуто» и «тэкийя». Например, если основным доходом клана является нелегальная торговля оружием, то он относится к «тэкийя». Кроме хорошо организованных кланов существуют еще и свободные якудза. Чаще всего это мелкий преступник-одиночка, живущий по законом якудза, или небольшая группа криминальных единомышленников. Они находятся в свободном полете вне условностей клана. Для «семей» же подобные якудза - нечто среднее между «козлом отпущения» и наемником. Клан может запросто «настучать» на «свободных», сваливая на них ответственность за какие-то мелкие нарушения своих людей. Если клану необходимо убить кого-то, но неохота «марать руки», можно обратиться к свободным якудзам,предложив им за это деньги или членство в организации. Те из «свободных», у кого есть голова на плечах, либо быстро наживают капитал и переезжают жить в другую страну, либо становятся членами какого-нибудь клана. Все прочие рано или поздно становятся трупами.
Система якудз во многом похожа на сицилийскую мафию, но представляет собой синтез иерархий «бакуто» и «тэкийя». «Оябун» - это «отец», стоящий во главе всего, но у него есть «дети» («вакашу») и «братья» («киодай»), которые ему беспрекословно подчиняются. «Сайко-комон» отвечает за адвокатскую поддержку деятельности клана и отношения с прессой. «Вакагашира» возглавляет отряды «детей». Сами «дети» имеют свои собственные бригады численностью от 20 до 200 человек, и у каждого человека в отряде, от «сына» до вышибалы, есть шанс продвинутся в «семье». Человека, возглавляющего «братьев», называют «шатэй-гашира». По старшинству он выше «вакагаширы», но власти имеет столько же. У «шатэй-гаширы» могут быть «младшие братья» или «дети». Младший по иерархии подчиняется старшему, слово «оябуна» - закон. Как и у любой группы людей со своей идеологией, у якудза есть свои ритуалы. Самый известный из них - отрезание фаланги мизинца левой руки, или «юбитсум». Обряд этот уходит своими корнями в глубокую древность и связан с азартными играми. Если игрок не мог отдать долг, то он собственноручно в присутствии свидетелей отсекал себе ножом часть пальца. После этого он уже не мог держать карты или меч так же хорошо, как раньше, да и простым людям сразу становилось ясно, что этот человек - игрок, да еще и задолжавший, что сильно подрывало его репутацию. У нынешних якудза этот обряд означает искупление своей вины. Если «старший» провинился , он не обязан отрезать себе палец, а может попросить об этом кого-либо из своих «младших».
Еще один обряд - это харакири, или сепукка. Сепукка - пережиток самурайских традиций, и нельзя сказать, что современный якудза после мельчайшего просчета сразу же вспарывает себе живот. Но если это будет крупный «залет», то виновнику от харакири не уйти.
Обряд распития сакэ представляет собой совместное принятие японской водки из одной чашечки. Таким образом скрепляются кланы и каждый новый «сын» принимается в «семью», выпивая с «оябуном». Якудза считают себя истинными наследниками самурайских традиций. В клан якудза не входят женщины. Считается, что они не могут принести организации «ничего хорошего». Существуют еще и «катаги» - это все те, кто входит в клан, но не живет, как якудза. Убивать их запрещается, но ограбить можно спокойно. Конечно же, «катаги», мешающий клану, должен умереть. За убийство якудзы из своего клана проводится нечто вроде суда, устанавливающего правомерность убийства. Убийство якудзы из враждующего клана только приветствуется. Убийство якудзы из клана дружественного приравнивается к убийству «своего».
Для власти организованная преступность якудз куда лучше хаотичного потока громил-одиночек. Спокойствие и порядок - любой ценой. Конечно, якудза иногда воюет с государством, но чаще это игра на публику. Пару-тройку раз в год якудза отдает провинившихся или ненужных людей в руки полиции, их примерно наказывают и обыватели пребывают в твердой уверенности, что власть мужественно борется с преступниками.
Подобный счастливый симбиоз государственных и криминальных структур, формально считаясь нонсенсом, уже никого не удивляет. Наверное, потому, что подобная ситуация характерна не только для патриархальной Японии.

История появления и развития якудза.
Несмотря на свою известность в современной Японии, точное происхождение якудза до сих пор остаётся предметом дискуссий.

Истоки.
Первые исторические предпосылки их появления относят к хатамото-якко (hatamoto-yakko) или Кабуки-моно (Kabuki-mono) XVII столетия, которые являются производными классами от низшего ранга «хатамото» (hatamoto).
Другие теории, предложенные самими членами якудза, отстаивают их происхождение от «мати-якко» (machi-yakko), защищавших деревни от хатамото-якко, которые пытались, невзирая на силу и подготовленность мати-якко, их грабить. Несмотря на свои недостатки мати-якко расценивались как народные герои на уровне того же Робин Гуда.
Теория, предполагающая происхождение якудза от хатамото-якко, считает так из-за принятых ими странных стилей укладки волос и возмутительных одежд, каковые носили в эру Гэнроку во время представлений актёры театра Кабуки.
Несмотря на некоторые различия во мнениях, большинство исследователей сходится в том, что большинство событий, связанных с появлением якудза, относятся к периоду Эдо. Поскольку в то время клан Тоётоми Хидэёси уже не угрожал власти Токугава, то в стране воцарился мир и огромное количество солдат уже не требовалось для поддержания всеобщего порядка и они перебрались в замки своих даймё.
Из-за изоляции Японии и ограничения внешней торговли, её собственная торговля и сельское хозяйство значительно улучшились, что привело к накоплению власти внутри класса торговцев, а самураев поставило в зависимость от них – «зарплата» самураям выплачивалась в виде натурального продукта – риса, который затем продавался на местных рынках.
Последующие стихийные бедствия, голод и повышение налогов привели к дестабилизации положения в обществе, падению морали и общественному недовольству правительством. Тогда стали появляться такие личности, как ронины, сыгравшие немалую роль на исторической сцене Японии. Именно ронины перешли от простой кражи денег и насилия к охране деревень от разбойников и прочего нехорошего люда взамен за определённую плату, конечно же. Современные якудза, однако, утверждают, что вышли именно из рядов мати-якко, опровергая происхождение из рядов хатамото-якко, т.к., видите ли они [хатамото-якко] связаны с воровством, чего честные современные якудза себе никак позволить не могут.
В больших городах несколько таких групп часто существовали одновременно и, как следствие, боролись за территорию, деньги и влияние – совсем как многие современные банды, – игнорируя всяких гражданских лиц, по чистой случайности оказавшихся на линии огня.

Исконные типы якудза
Несмотря на некоторую определённость в точном происхождении якудза, большинство современных якудза проистекают из двух группировок, возникших в период Эдо: «тэкия» («tekiya»), которые в первую очередь торговали вразнос незаконными, крадеными или дрянными товарами; и «бакуто» («bakuto»), которые были связаны или участвовали напрямую в азартных играх.
Тэкия («коробейники») считались одной из самых низших каст периода Эдо. Когда они стали формировать собственные организации, они приняли на себя некоторые административные обязанности, как то торговля только в определённых районах (т.е. у каждого был свой участок) или защита их коммерческой деятельности. Во время синтоистских фестивалей тэкия открывали киоски, а некоторые члены группировки нанимались в качестве охраны. Каждый тэкия платил за аренду в обмен на киоск и защиту во время проведения фестиваля. Наконец правительство Эдо официально признало организации тэкия и предоставило их «служащим» («оябун», «oyabun») право на ношение фамилии и меча. Это стало огромным шагов вперёд для торговцев, т.к. до этого момента только самураи и знать могли иметь при себе мечи.
Бакуто («игроки») стояли гораздо ниже по социальной лестнице, нежели торговцы, т.к. азартные игры являлись незаконными (и, в общем-то, продолжают являться таковыми сейчас – на деньги, во всяком случае. Но и тут, впрочем, существует определённое количество уловок). Мелкие игорные дома множились в заброшенных храмах и святынях на окраинах городов и деревень по всей Японии. Большинство из них могло предоставлять некоторую ссуду своим клиентам и держало собственную службу безопасности. Бакуто презирались всеми слоями общества в целом и большинство негатива, связанного с якудза, происходит именно от «игроков» и их занятий. Собственно, название «якудза» является самоназванием бакуто.
Из-за экономической ситуации в середине периода и преобладания купечества, развивающиеся группировки якудза состояли из неудачников, не могущих адаптироваться в обществе, и преступников, которые занимались вымогательством на местных рынках и продавали подделки или дрянные товары.
Корни якудза всё ещё можно обнаружить в обрядах посвящения тэкия и бакуто. Несмотря на то, что современные якудза куда более разнообразны по области деятельности, многие из них всё ещё причисляют себя к одной или другой первоначальным группам. Например, якудза, чей первичный источник доходов составляют незаконные азартные игры, вполне могут считать себя бакуто.

Гурэнтай: якудза после войны.
Как только Япония вступила в эпоху урбанизации и индустриализации, появилась третья группа якудза, получившая название «гурэнтай» («gurentai», ), причём это название было получено ещё до начала Второй мировой войны. Подпадают ли гурэнтай под традиционное понятие якудза или нет, это ещё спорный вопрос, но они, вне всякого сомнения, породили группировки якудза другого рода, которые получили название «борёкудан» («bryokudan») – «силовые группировки». Если вкратце, то гурэнтай – это банда недисциплинированных молодых головорезов, которые устраивают силовые «представления» за деньги. Т.е. воюют за тех, кто больше заплатит. Они часто участвовали в борьбе профсоюзов и других организаций рабочих, что поставило их намного ближе к традиционным японским силовым структурам подполья. В процессе милитаризации Японии некоторые из них стали представлять воинствующее крыло японской политики, известное, как «уёку» (, «правое крыло»), или ультра-националисты.
В отличие от более традиционных якудза уёку не устанавливали своё влияние над какими-либо территориями – они учиняли насилие исключительно в политических целях. Самой известной группировкой уёку перед Второй мировой войной была Кокурю-кай (Kokury-kai, ) – «Общество Чёрного дракона». Кокурю-кай была секретной ультра-националистической зонтичной организацией (такая организация поддерживает несколько других организаций, работающих в определенной области; или же такое учреждение является представителем объединения (союза) этих организаций и имеет собственное название), членами которой было множество правительственных чиновников и офицеров, а также множество мастеров боевых искусств и обитателей японского подполья, занимавшихся политическим терроризмом и убийствами. Также члены Кокурю-кай предоставляли услуги шпионажа для японских властей и занимались контрабандой, включая торговлю китайским опиумом, проституцией и азартными играми за рубежом – все эти области деятельности поставляли Кокурю-кай как денежные средства, так и информацию.
В ходе восстановления страны после войны якудза управляли чёрным рынком в полном соответствии с традициями тэкия. В то же время они начали контролировать крупные морские порты и индустрию развлечений. Самой большой зонтичной группировкой якудза стала Ямагути-гуми (Yamaguchi-gumi), появившаяся в регионе Кансай и владевшая крупной индустрией развлечений в Осаке и не менее крупными морскими портами в Кобэ. Оккупационные силы США пытались бороться с Ямагути-гуми и другими группировками, но напрасно, признав в итоге поражение в 1950 г.
Постепенно якудза стали применять огнестрельное оружие и всё больше стали походить на классических западных гангстеров. На данном этапе и тэкия, и бакуто не ограничивались своими традиционными отраслями деятельности и расширялись в любой области, которую находили выгодной. Гурэнтай в то же время приступили к принятию традиционных ролей тэкия и бакуто, что в итоге привело к столкновению между всеми тремя крупными группами якудза и борьбе за власть и престиж.
В 1960-х гг. Ёсио Кодама (Yoshio Kodama), экс-националист, начал договариваться с различными группировками, первыми из которых стала Ямагути-гуми во главе с Казуо Таокой (Kazuo Taoka), Тосэй-кай (Tsei-kai) во главе с Хисаюки Матии (Hisayuki Machii) и, в конечном счёте, с Инагава-кай (Inagawa-kai). Стычки между отдельными бандами, однако, продолжались.

Буракумин и корейско-японские якудза.
Хотя корейцы составляют в Японии ничтожную часть (0,5%) от общего количества жителей, они являются очень важной составляющей якудза, возможно, потому что корейцы страдают от жестокой дискриминации наряду с буракумин. От общей численности якудза корейцы составляют около 15%, а в начале 1990-х гг. 18 из 90 крупных начальников в группировке Инагава-кай были этническими корейцами. Национальное полицейское агентство Японии предполагает, что корейцы составляли около 10% от общего числа буракумин в Ямагути-гуми. Также корейцы входили в число борёкудан.
Значимость корейцев была неприкасаемым табу и одной из причин того, что японская версия «Якудза» (1986) Каплана (Kaplan) и Дубро (Dubro) не публиковалась вплоть до 1991 г., плюс из неё были вырезаны описания, к примеру, корейца из Ямагути-гуми.
Хотя этнические корейцы, родившиеся уже в Японии, составляют существенную долю японского населения, их до сих пор считают иностранцами, просто проживающими в стране, из-за их национальности. Но корейцы, которые зачастую избегают заниматься законной торговлей, принимаются в кланы якудза именно по той причине, что соответствуют образу «изгоев» общества.
Человек, который проложил путь для японо-корейцев в японском обществе, был японо-корейский якудза, основавший Тосэй-кай (Tsei-kai) – крёстный отец Хисаюки Матии. При рождении в 1923 г. он получил имя Чхон Квон Ён (Chong Gwon Yong) и постепенно стал крупным уличным бандитом, видящим в Японии множество возможностей. В итоге Матии удалось покорить эту страну, после чего он стал налаживать контакты с США, в частности, он сотрудничал с их контрразведкой, в которой оценили его стойкие анти-коммунистические убеждения.
В то время, как японские якудза были брошены в тюрьму или находились под пристальным надзором со стороны оккупационных сил США, корейские якудза чувствовали себя вполне свободно и постепенно прибрали к руками самые прибыльные чёрные рынки. Но вместо того, чтобы конкурировать с японскими якудза, Матии заключил с ними союз и на протяжении всей своей подпольной карьеры оставался в близких отношениях с Кодамой и Таокой (см. выше).
В 1948 г. Матии создал свою группировку Тосэй-кай («Голос Восточного Ган») и вскоре прибрал к рукам район Гиндза. Тосэй-кай стала настолько мощной группировкой в Токио, что даже была известна как «полиция Гиндзы» и всесильному Таоке из Ямагути-гуми пришлось договариваться с Матии о том, чтобы его группировка продолжала действовать в пределах Токио.


Опять таки, первопроходцем популярной темы якудза в японском кино и телевидении стал известный – в том числе и на Западе – фильм Акиры Куросавы «Yojimbo», в котором бродячий ронин настраивает друг против друга две группировки якудза и в конечном счёте разрушает их. На самом деле якудза получили понемногу и от мати-якко (например, некоторые методы защиты), и от Кабуки-моно (например, вычурная мода и язык).
Огромная империя Матии включала в себя туризм, развлечения, бары и рестораны, проституцию и импорт нефти. Он и Кодама без посторонней помощи сделали себе состояние на инвестициях в недвижимость. Что ещё более важно, так это то, что Матии выступал посредником между корейским правительством и якудза, что позволило японскому криминалу заняться бизнесом (т.е. рэкетом) в Корее, которую терроризировали японцы в течение многих лет. Благодаря Матии, Корея для японских якудза стала вторым домом. Дабы ещё больше соответствовать роли скрепляющего раствора в отношениях преступного мира обоих стран, Матии было разрешено приобрести крупнейший паромный сервис, соединяющий Симоносэки (Япония) и Пусан (Южная Корея) и являющийся самым коротким маршрутом между двумя странами.
В середине 1960-х гг. давление со стороны полиции вынудило Матии официально распустить Тосэй-кай. В то время он даже сформировал две якобы законные организации: «Toa Sogo Kigyo» (Восточно-азиатская бизнес-компания) и «Toa Yuai Jigyo Kumiai» (Ассоциации дружественных организаций Восточной Азии), которые стали ширмой для ведения преступной деятельности. По широко распространённому мнению Матии способствовал похищению лидера корейской оппозиции Ким Дэ Чуна (Kim Dae Jung) из отеля в Токио. Предполагалось, что Ким должен был быть выброшен в море, связанным по рукам и ногам, с завязанными глазами и привязанным грузом, чтобы тело никогда не всплыло. Но внезапно казнь через утопление была отменена и Кима тайно доставили в гостиницу в окрестностях Сеула. Вмешательство американцев, как утверждается, тогда спасло ему жизнь. А дальнейшее полицейское расследование показало, что люди Матии снимали все другие номера на этом этаже гостиницы. Тем не менее, объявление в похищении людей Матии никогда предъявлено не было. Матии «ушёл на пенсию» в возрасте около 80 лет и с тех пор его частенько видели отдыхающим на Гавайях. Он скончался 14-го сентября 2002 г.
Кроме этого Токутаро Такаями был «кайтё» («kaicho») четвёртой банды якудза – Айдзукотэцу (Aizukotetsu). Он был этническим корейцем и пришёл к власти в качестве главы киотской банды, которой и управлял вплоть до «отставки» в конце 1990-х гг.

4.2.2. Японские Якудза
Мафия в Японии неотделима от экономической и политической жизни, она теснейшим образом связана с большим бизнесом. По своей сути якудза представляет собой самобытную форму организованной преступности, которая не похожа во многом ни на одну из известных форм организованной преступности.
Отличия организованных преступных объединений Японии от организованной преступности в других странах состоят в том, что они не представляют исключительных прав на определенные географические зоны как на сферы своего влияния, не опираются на родственные и семейные связи как основу групповой солидарности и не стремятся сохранять в тайне свою внутреннюю структуру .
Организованные преступные группы, так называемые борекудан , характеризуется внутренним иерархическим порядком, регламентирующим отношения между членами, их роли, функции и т.п. Организационная структура, традиции и законы борекудан сложились примерно 200 лет тому назад в период феодализма. Родоначальниками современных якудза были бакуто и тэкия.
Формирования группировок бакуто относится к XVII в. Членами этих группировок в основном становились вассалы дома Токугавы, лишенные земель указом сегуна , и ронины - самураи, утратившие своих сюзеренов в результате конфискации земель последних либо их экономического разорения . Ронины, число которых достигало полумиллиона, переходили с места на место в поисках средств существования и нередко объединялись в банды, занимавшиеся грабежом. Несколько позже к бакуто стали примыкать бродяги, которых бакуто укрывали и кормили в ночлежках.
Особый интерес представляет происхождение самого слова "якудза". В конце XVII в. в Японии получили большое распространение различного рода азартные игры, в связи с чем основным занятием бакуто стало организация азартных игр в городах и особенно на почтовых станциях больших дорог. Группировки, организовавшие проведение азартных игр получили название якудза, что в карточной игре означало "свинья" ("я" в переводе с японского "восемь", "ку" - "девять", "дза" - видоизмененное "сан", т.е. "три", в сумме - двадцать, самое плохое число в японских картах) . Впоследствии название "якудза" было перенесено на все группы организованной преступности и до сих пор используется для их обозначения наряду с термином "борекудан".
В какой то степени родоначальниками якудза являются тэкия, которые создавались из разбойников, основную массу которых так же составляли самураи. Они превращались в группы странствующих торговцев, мелких воров и наемников - рэкетиров, которые организовывали преносные ларьки и лавочки для торговли мелким товаром на улицах и ярмарках, проводимых около монастырей по религиозным праздникам.
Как бакуто, так и тэкия имели свои кодексы поведения, за нарушение которых следовало наказания. Кодекс поведения якудзы во многом воспроизводил кодекс самураев средневековья. Якудза должен был стоически переносить голод, боль, тюремное заключение. Насильственная смерть поэтизировалась, воспринималось как трагическая фатальность. Преуспевающие гловари якудза - оябуны культивировали традиции и образ жизни самураев: изучали литературу, владение мечами и т.п. Кодекс поведения запрещал заниматься деятельностью, непосредственно не связанной с интересами группы, требовал строжайшей секретности и безупречной преданности боссу. Так же кодекс следующие запреты:
- член якудза обязан не посягать на женщину, принадлежащую другому члену группы
- не заниматься ни чем иным, кроме "бизнеса" группы, даже под угрозой голода
- не выдавать секреты группы полиции в случаи задержания
- не пользоваться обычным языком, употреблять специальный "жаргон".
В принципе кодекс якудза по своему содержанию связан кодексом поведения сицилийской мафии и американской "Коза Ностра".
Интересным представляется обряд посвящения в члены якудзы, который также носит название "ритуал со священной чашей". Обряд означал отречение от кровных родителей и признание босса фактическим отцом, а следовательно - безграничную преданность боссу. Существовал обычай ампутации фаланги пальца. Такой операцией новый участник группы демонстрировал свою искренность и преданность какому-либо лицу, перед авторитетом которого он приклонялся.
Структура якудзы проста, во главе группировки стоит оябун, затем идет высший штаб, рядовые члены и члены - стажеры. В основу организованной структуры группы положены традиционные ценности японской патриархальной семьи, где строгая регламентация места и поведения каждого ее члена сочетается с безграничной преданностью самой семье, и в первую очередь ее главе - оябуну, который является единственным распорядителем доходов.
Характерная для членов якудза ориентированность на преступный образ жизни в известной степени определяется их субкультурой - своеобразным образом поведения и мышления. Сюда относится: восприятие силы как регулятора отношений между людьми, идея настоящего "мужчины", агрессивность, принципы мгновенного удовлетворения желаний, презрение к труду, мазохизм, враждебность к членам других преступных групп и многое другое. Сохраняются и традиционные ритуалы якудза. Так около 40 % членов якудза прошли обряд посвящения, у 40 % отсутствует фаланги пальцев, у 75% - тело покрыто татуировкой, причем татуировки у различных группировок разные (змей, драконы и т.д.). Татуировка имеет очень глубокий смысл, так как она содержит информацию о том к какой преступной группировке относится лицо, какое положение оно занимает и т.д. (рисунок 2).
Основные формы деятельности якудза с учетом их развития могут быть представлены следующим образом.
Существует такая форма преступной деятельности, как вымогательство (с применением физического насилия или угрозой его применения), совершаемое отдельными членами якудза в отношении граждан или мелких предприятий. Сохраняется и другая традиционная форма преступности - нелегальное предпринимательство (подпольный игорный бизнес, торговля наркотиками и т.п.). В настоящее время большинство преступных групп стремятся легализировать свой преступный бизнес, прикрываясь при этом каким - либо "частным занятием" . В качестве прикрытия используются предпринимательство в сфере развлечений (рестораны, ночные клубы), строительные конторы, финансовые учреждения, издательство газет и журналов и т.п.
Способы совершения преступлений с каждым днем становятся многообразнее и изощреннее. Физическое насилие как средство достижения преступной цели применяется в исключительных случаях, в основном применяется интеллектуальное (психическое) насилие. Формы такого "скрытого" насилия различны. Например, угроза огласить компрометирующие данные, лишить коммерческого доверия, помешать получению предполагаемой прибыли, воспрепятствовать нормальной предпринимательской деятельности и т.п.
Наибольший доход якудза получает от нелегального игорного бизнеса (тотализаторы, лотереи, игральные дома), проституции (создание тайных публичных домов), наркобизнеса (распространение стимулирующих средств - амфетаминов и метамфетаминов, кокаина и других наркотических средств), вымогательства.
В организованной преступности Японии наблюдается интенсивный процесс объединения преступных групп в преступные синдикаты с соответствующей системой соподчинения. В синдикате отношения между группами строятся либо по принципу союза, либо по принципу иерархической пирамиды. В настоящее время в преступном мире Японии образовались гигантские преступные синдикаты. Самым крупным из них являются "Ямогути-гуми" с годовым доходом 102 миллиарда иен, "Сумиеси-рэнгокай" - 61 миллиард иен и "Инагава-кай" - 44 миллиарда иен .

Деятельность якудза в наше время.
Большая часть деятельности якудза может быть уяснена в свете их феодального происхождения.
В Японии.

Во-первых, якудза не какое-то там тайное общество, как их коллеги из итальянской мафии или китайских триад. Организации якудза очень часто имеют на входной двери деревянную дощечку с названием клана/семьи или эмблемой. Очень часто многие члены якудза носят яркие костюмы и солнцезащитные очки, поэтому они легко распознаются простыми жителями («катаги», «katagi»). Даже манера ходить выдаёт якудза из толпы: их высокомерная и размашистая походка заметно отличается от походки простых жителей, занятых своими обычными ежедневными делами. Или же, к примеру, якудза может одеться вполне скромно, но при этом при необходимости выставит часть татуировок напоказ, указывая свой род деятельности. Иногда якудза носят маленькие эмблемки на лацканах пиджаков, а одна семья якудза как-то даже издавала ежемесячный бюллетень с детальной информацией касательно сроков отсидки, свадеб, похорон, убийств членов семьи. Также в бюллетень входили стихи лидеров семьи.
До недавнего времени большинство доходов якудза поступало из торговых и развлекательных районов, а также кварталов красных фонарей, которые находились под защитой якудза от разного рода рэкетиров. Как правило, такие районы избегают связываться с полицией, предпочитая быть под &laqu