Король “до” второй октавы и 100 вопросов Лучано Паваротти
Без Лучано Паваротти невозможно представить себе оперу XX века. Певец, чей вклад в мировую культуру трудно переоценить, родился 12 октября 1935 года в городе Модена.
В сентябре 2007 года газета New York Times написала в некрологе:
“Паваротти, как и его великие предшественники Энрико Карузо и Дженни Линд, распространил свое влияние далеко за пределы оперной сферы. Он стал титаном поп-культуры”.
С этим мнением трудно поспорить. “Король ноты до второй октавы”, как его звали почитатели и благосклонная критика, легко вошел в шоу-бизнес, был принят с распростертыми объятьями.
Но это произошло на закате карьеры. Кому-то казалось, что в последние свои годы он походил на стареющего политика, который слишком долго задержался на политической арене.
“Паваротти и друзья”, проект, имевший в своей основе благотворительную инициативу (собирал средства на лечение Каррераса), расширил и без того огромную аудиторию боготворивших певца фанатов. Оперный мир негодовал (к попыткам кроссовера до сих пор относятся в профессиональном академическом мире скабрезно), поп-индустрия, наоборот, ликовала.
Неоднозначно приняли и трио теноров – Каррераса, Доминго и Паваротти, в какой-то момент объединившихся, забыв о соперничестве.
Лишь небольшая часть профессионального сообщества поддержала троицу в стремлении бросить совместные силы на пропаганду жанра оперы, в целом же критики были неумолимы, обозначая свою позицию так: Паваротти и его коллеги в рамках этого проекта занимаются чем угодно, но не искусством.
Так или иначе имя Паваротти и неповторимый тембр его голоса знали все – от таксистов и курьеров до менеджеров высшего звена. Для многих современных итальянцев его имя – синоним оперного пения. Других великих соотечественников, внесших вклад в развитие итальянской оперной сцены XX века и наших дней, они, увы, уже не помнят.
Гений Паваротти абсолютен и обнаруживает себя не только в масштабных оперных полотнах (а их за всю его карьеру было предостаточно), но и как жемчужина в раковине, концентрируется в микроформе – в небольшой арии.
Три арии Лучано Паваротти
Nessun dorma
Арию Калафа из последнего акта оперы Джакомо Пуччини “Турандот” Паваротти спел на открытии чемпионата мира по футболу 1990 года. В музыкальных чартах запись произвела эффект разорвавшейся бомбы – она поднялась до второй строчки UK Singles Chart, нарушив все законы логики, существовавшие до этого момента в шоу-бизнесе.
В 1994-м Nessun dorma уже звучала в утроенном теноровом составе – совместно с Хосе Каррерасом и Пласидо Доминго. Зубин Мета дирижировал оркестром перед аудиторией в 56 тысяч зрителей. Стадионные концерты неизменно напоминали об истерии, характерной больше для популярных исполнителей. Оперное сообщество расценивало подобные акции двояко.
В замешательстве были и те, кто в 1977 году присутствовал на премьере “Турандот”, осуществленной под руководством дирижера Риккардо Шайи в Сан-Франциско: в постановке принимали участие сам Паваротти, а также Монсеррат Кабалье в заглавной партии. Пятью годами ранее его партнершей по сцене была Джоан Сазерленд.
Caruso
Песня, созданная в 1986 году Лучо Далла, уроженцем университетского города Болонья, получила наибольшую популярность именно в исполнении Паваротти, достигла второго места в итальянских чартах.
В тексте Caruso легко различимы неаполитанские диалекты: например, Surriento обозначает Сорренто – место, где провел свои последние дни Карузо (умер в отеле Vesuvio в Неаполе в возрасте 48 лет от гнойного плеврита). Далла романтизирует это время в биографии певца, что отразилось в стилистике песни, напоминающей оперную арию. В 1992 году Паваротти исполнил у себя на родине в Модене Caruso вместе с автором, Лучо Далла.
E lucevan le stelle
Ария Каварадосси из третьего акта оперы “Тоска” Джакомо Пуччини – поистине коронная в теноровом репертуаре. И именно этой партией закончилась полная покоренных вершин сценическая карьера Паваротти. В последний раз он спел ее в нью-йоркской «Метрополитен-опера».
Делясь секретами мастерства на многочисленных мастер-классах, Паваротти говорил, что никогда не нужно терять самообладания, спокойствия. Каждое утро он начинал с распевки – арии Неморино из «Любовного напитка».
Если удавалось ее спеть хорошо, значит голос в порядке.
Паваротти обожали по всему миру: на одном из выступлений занавес пришлось поднимать 160 раз! Собирая на стадионах тысячи зрителей, он сделал оперу – элитарное искусство – доступной для всех.
В последний раз уникальный голос Паваротти звучал тоже на стадионе – 10 февраля 2006 года в Турине, на церемонии открытия XX Зимних Олимпийских игр.
Одно из последних интервью Лучано Паваротти, опубликованное в немецком журнале Suddeutsche Zeitung Magazin в рубрике «100 вопросов за 15 минут»
— Господин Паваротти, Ваше любимое место — в тени?
— Здесь, наверху. Я люблю лес.
— Розы каких сортов лучше всего цветут в Вашем саду?
— Любых! Походите по саду, убедитесь сами!
— Когда в последний раз Вы прыгали в море?
— Очень часто! Постоянно! Я люблю воду!
— Какой охранной системе Вы доверяете?
— Моим друзьям.
— Какая мелодия звучала у Вас в голове, когда Вы сегодня проснулись?
— Мелодии — это работа. Пение — работа. А рано утром я совершенно расслаблен.
— Вам нравится, когда Вас называют маэстро?
— В Италии это уважительное обращение к учителю. А я преподаю в народной школе.
— К кому Вы сами обращаетесь «маэстро»?
— К дирижерам.
— Кто из Ваших слуг обладает хорошим голосом?
— У меня помощники, а не слуги. Большая разница.
— Правда ли, что, встречая Вас в обычной жизни — в аэропорту, в ресторане, люди вдруг раскидывают руки и начинают громко петь?
— Ну, только если они сумасшедшие!
— Правда ли, что Вы поете везде, где появляетесь?
— Ни в коем случае. Я выступаю только на сцене.
— Никогда не пели в ресторане?
— Даже в душе никогда не пел.
— Какова Ваша стандартная отговорка, когда Вы не хотите петь?
— Если у меня концерт или оперный спектакль, я пою. Как правило, не пою на приемах и вечеринках. Все. Точка. Люди знают об этом.
— В какой церкви голос звучит прекраснее всего?
— В церкви Сан-Фаустино в Модене.
— Самое большое скопление народа, перед которым Вам доводилось выступать?
— В Центральном парке Нью-Йорка — я пел перед полумиллионом человек.
— Встречаются ли в сельской местности голоса лучше, чем в городах?
— Великие голоса — дикорастущие цветы. Могут вырасти в городе, могут — в горах или в одинокой крестьянской хижине. Предсказать невозможно.
— Приходилось ли Вам, набравшись мужества, петь на похоронах?
— Никогда.
— Несколько вопросов о Джузеппе Верди. Верди был красивым мужчиной?
— Красивым, да! Очень серьезный мужчина, с широкой улыбкой, умел быть и очень веселым. Жизнь его складывалась непросто, особенно поначалу.
— Он зарабатывал достаточно?
— Был настоящей суперзвездой, особенно к концу карьеры.
— «Реквием» Верди, наверное, вообще самая замечательная музыка на свете?
— Я бы не стал это утверждать.
— Когда в последний раз Вы слушали Kyrie eleison Верди со слезами на глазах и махровым полотенцем на коленях?
— Караян дирижировал оркестром миланской «Ла Скала». Когда я слышу первые звуки скрипок, я плачу.
— Не пытаетесь ли Вы подражать бороде Верди?
— Бороде Верди? Что за чепуха.
— О чем бы Вы спросили Верди, если бы Вам удалось провести с ним часок?
— Я совершенно не уверен, что он стал бы слушать меня целый час. Ну, десять минут я бы пел, что он выберет. Потом поговорили бы о музыке.
Представления о жизни — тут, я думаю, у нас очень много общего. Мы оба родились в октябре, в шестидесяти километрах друг от друга, оба под знаком Весов. Мы оба пахнем пармезаном.
— Правда ли, что своим первым криком Вы выдали чистейшее верхнее до?
— Так говорил доктор.
— Ваша любимая детская песня?
— Мне было четыре года, когда я взобрался на стол и закричал: «Мой папа — тенор, а я тенорино! Там-та-там! Потом я спел La Donna E Mobile.
— Каков Ваш собственный тайный символ Неаполя?
— У каждого там есть свои тайны, там много прелестных уголков. Мое любимое место — отель «Везувий», где умер Карузо. Когда приезжаю, мне дают там комнату, где великий певец провел последние дни.
Для меня Неаполь — эта комната.
— Какая из оперных партий для тенора лучше всего отражает истинный характер самого господина Паваротти?
— Сам Паваротти, как и любое человеческое существо, весьма сложен. Ни одна опера не отражает перипетий реальной жизни, реальность всегда взыскательнее искусства. На 50 процентов я состою из «Любовного напитка», на 50 — из Родольфо.
— Правда ли, что опера — ядро примитивного искусства?
— Не примитивного. Мелодраматического. Не нужно путать. Если инстинктивное, эмоциональное поведение вы считаете примитивным, ну тогда, конечно, можно сказать, что опера примитивна.
— Как бы Вы определили идеальный звук?
— Трудно сказать, но я могу его спеть: идеальный звук. Когда звук не получается, я плохо себя чувствую, физически страдаю.
— Где именно у Вас болит, когда звук не получается?
— Везде. Где-то в голове.
— В каком соотношении душа и мозг соучаствуют в создании идеального звука?
— Карузо говорил, все идет из воспоминаний. Чувство следует за воспоминанием.
— О чем Вы думаете, когда поете?
— Попытаюсь объяснить: всплывает вся сумма переживаний, связанных с ролью. На них и строится мое осознание себя.
— Нужно ли во что-то верить, чтобы хорошо петь?
— Обязательно! Я твердо верю в то, что действительно хорош. Мне необходим позитивный настрой даже тогда, когда приходится исполнять печальные, драматические партии.
— Чего не хватает в наше время в человеческих размышлениях?
— Оптимизма.
— Легче ли поется, когда влюблен?
— Нет. Нужно быть спокойным и нужно целиком и полностью сосредоточиться на том, что делаешь.
— Как Вы определили бы бельканто?
— Хорошее пение. Чистое чувство и правильное звучание.
— Кто автор мифа про верхнее до?
— Терри Макюэн, один из менеджеров моей звукозаписывающей фирмы «Декка», блестящий человек.
Однажды он мне сказал: «Мы с тобой выпустим пластинку под названием «Король верхнего до». Я спросил: «О чем ты? Я мастер бельканто, а вовсе не король верхнего до. Уйди! Отстань от меня!»
Пластинка была распродана миллионным тиражом.
— Вы, конечно, умеете читать ноты?
— Это наименьшее из требований, предъявляемых моей профессией.
— Правда ли, что ария из оперы Доницетти «Дочь полка» Ah, mes amis, quel jour de fête… стала для Вас кошмаром?
— Никто ни до меня, ни после не выдавал девяти верхних до в одной строке в полный голос. Мне это часто удавалось. Я пел эту арию в «Ковент-Гардене», в Нью-Йорке, в Милане. И это меня радует.
— Когда-нибудь во время пения встречались с дьяволом?
— Что за вопрос? Что вы хотите услышать? Никогда не задавайте этот вопрос итальянцу!
— Что, по-вашему, свидетельствует о существовании бога?
— Выйди на улицу в ясную звездную ночь и попытайся представить, что наша солнечная система не единственная звездная система во Вселенной. У тебя ничего не выйдет. Твой мозг не может этого вместить. И ты понимаешь, насколько мал. И чувствуешь, что существует более высокая инстанция, чем человек.
— Прощаются ли нам грехи, когда Вы поете?
— Трудно сказать. Но я точно знаю, что мой голос способствует добру. Я получаю письма, в которых люди благодарят меня за то, что мой голос излечил их болезни, даже выводил некоторых людей из комы.
— Ваш величайший провал?
— Провалов не было.
— Ваш самый яркий триумф?
— Ну что тут сказать? На открытии Карнеги-холла после реконструкции зал встречал меня стоя, овациями, а ведь я еще не начал петь. Потом я пел, и пел хорошо, и мне представилось, что в мире оперы я восседаю на троне.
— Это безумие, что оперных теноров принято считать не очень-то умными людьми, не так ли?
— Сходи к Бергонци, к Доминго, к Краусу. И ты убедишься, что тенора — умные люди. Те, кто годами занимает верхние места в международном шоу-бизнесе, умные люди.
— Пот — это хороший знак?
— Замечательный! Молодые люди, очень одаренные, с изумительной техникой, прекрасно обученные приходят ко мне на прослушивание. Я спрашиваю: «Ты потеешь? Нет? Жаль. Ты должен потеть.
Пение — это пот. Огромное напряжение. Пой громче! Величественней! Насыщенней! Драматичней! Отдавай больше». И знаешь, они начинают потеть.
— Вы ведь не всегда потеете слишком сильно?
— Я потею, когда хорошо себя чувствую.
— А сплевывание — это проблема?
— Об этом спросите сопрано, поющих со мной.
— Чем помогает Вам белый платок, который Вы держите в левой руке во время пения?
— Я должен выпустить пар, снять давление, выдержать напряжение. Мне нужно сопротивление, то, что можно сжать в руке.
— Сами Вы никогда не удивляетесь, слыша, сколь высокие звуки исходят из Вашего большого тела?
— Меня удивляют ваши вопросы!
— Никогда не испытывали комплекса оттого, что вы не бас?
— Поймите, пожалуйста, тенор — вершина мужского — любовник, сорвиголова, герой.
— Ваш голос, конечно же, инструмент сексуальный?
— Естественно! Естественно!
— Скажите, что сексуальнее: контральто или сопрано?
— Конечно, сопрано!
— Самый лучший комплимент Вашему голосу, который Вам доводилось слышать?
— Ангельский голос.
— Могут ли ошибаться миллиарды поклонников Паваротти?
— Надеюсь, нет.
— Может ли человек достичь большего, чем спеть My Way под аплодисменты стоящего в зале Фрэнка Синатры?
— Бросьте — я был его жалкой копией! Он — гений всех времен и народов, прародитель всех популярных певцов, самый первый и лучший.
— Все великие тенора — сердцееды?
— Я бы не сказал. Уж точно не я!
— Лучано, Пласидо или Хосе — кому достаются лучшие девчонки?
— Не итальянцам!
— Расскажите какую-нибудь байку, популярную у великих теноров.
— Мы никогда не болтаем. Мы уважаем друг друга. Ведь у нас у всех почти не осталось личной жизни.
— Пятидесятые годы, золотой век великих теноров — что мы утратили с тех пор?
— Наверное, утратили — но я не знаю, что. Разве сейчас, в наше время, не золотой век? Раньше звезд было меньше, люди ходили в оперу, чтобы слушать певцов. Потом наступили шестидесятые, появилось телевидение, возможность попробовать себя во всех уголках мира. Я прославился в век телевидения.
— Какой формы у Вас ванна?
— Я принимаю душ. Горячий. Часами. А перед выходом на сцену — ледяной.
— Ваша обычная гимнастика?
— Никакой гимнастики.
— Гольф для Вас тоже слишком утомителен?
— Прекрасный спорт. Но не для меня.
— Какие травматические переживания связаны у вас с футболом?
— В юности я был неплохим футболистом и замечательным вратарем. Я стоял на воротах за Модену, мой родной город, и пропустил три мяча. Ворота оказались слишком велики. Я видел мячи, но думал, что они летят в аут.
— Ваше давление?
— В норме.
— Холестерин, показатели крови, тоже в порядке?
— В абсолютном. Я слежу за здоровьем.
— То есть Вы ничем не больны, просто у Вас лишний вес, так?
— Точно.
— Вы огорчаетесь, когда в газетах пишут, что на сцену Вас водружают подъемным краном?
— Да бросьте! Какая ужасная выдумка!
— Ваш вес — своего рода защитный панцирь от несправедливости и зла в мире?
— Об этом судить психиатру.
— Вы мечтаете иногда стать таким же легким и быстрым, как, скажем, пчела?
— Во сне — да! Почти каждую ночь мне снится, что я умею летать. Во сне я такой легкий, что могу передвигаться огромными прыжками. И просыпаюсь.
— Брак ваших родителей продлился семьдесят лет! Будет ли он столько же продолжаться на небесах?
— Конечно. Я твердо верю, что у них все хорошо.
— Вам бывает грустно оттого, что у вас нет маленького Лучано?
— Еще есть время.
— Вы все еще любите вкусно поесть, господин Паваротти?
— Что вы имеете в виду? Это все равно что спросить, католик ли папа!
— Какие соусы подаются к спагетти на небесах?
— Думаю, что-то очень простое. Томатный.
— Вы часто грустите?
— Бывает. Иногда. Но это нормально.
— Не стоит ли всем нам почаще плакать?
Устало улыбается. Пожимает плечами.
— Зачем нам слезы?
— Они необходимы в печальные и прекрасные мгновения жизни.
Ylada обратиться по имени
Вторник, 12 Октября 2021 г. 14:40 (ссылка)
