Самые сильные и страшные страницы воспоминаний Азария Михайловича Плисецкого посвящены маме, а также первым годам его жизни, проведенным в Акмолинском лагере жен изменников Родины (сокращенно АЛЖИР) и на поселении в Чимкенте. «Сноб» первым публикует эти главы с разрешения автора

Фото из личного архива

Письмо, написанное спичкой

Быть младшим в семье, состоящей сплошь из знаменитостей и творческих работников, – трудное испытание даже для сильных духом. Но Азарий Плисецкий, судя по мемуарам, которые сейчас готовятся к печати в «Редакции Елены Шубиной», человек кремнёвой твердости и абсолютной несгибаемости. Иначе ему было бы не выдержать лавину всех горестей, которые обрушились на него как «сына врага народа» буквально при рождении. Читаешь его книгу и невольно ловишь себя на мысли: нет, этого не может быть! То, что он описывает, слишком ужасно, чтобы быть правдой. Хотя на самом деле здесь нет ни слова вымысла. Так все и было. В подтверждение есть многочисленные документы, письма, фотографии… В семье Плисецких-Мессереров не принято было ничего выбрасывать. Все могло пригодиться для истории, которая у каждого из членов знаменитого клана была своя. Тут они были ревнивыми собственниками, стоявшими на страже личной территории и зорко следившими: кто первым посягнет? Кто рискнет прикоснуться к семейным драмам и тайнам? У кого хватит смелости заглянуть в бездну под названием «родственные отношения»? И даже в своей страстной и пристрастной исповеди «Я, Майя Плисецкая» великая сестра Азария предпочла от каких-то вопросов просто уйти, повернуться к ним по-королевски спиной, не удостоив даже взглядом. В отличие от нее брат постарался быть максимально объективным, внимательным к забытым подробностям и абсолютно доброжелательным в большинстве своих оценок. Даже удивительно, как в одной семье могли сосуществовать два таких разных темперамента и характера! И все же в их жизни было нечто, что объединяло сильнее всего, – это балет и их мама, Рахиль Михайловна Мессерер.

В мемуарах Марины Цветаевой «Мой Пушкин» находим вот такой эпизод:

«Три картины были в нашем трехпрудном доме: в столовой — «Явление Христа народу», с никогда не разрешенной загадкой совсем маленького и непонятно-близкого, совсем близкого и непонятно-маленького Христа; вторая, над нотной этажеркой в зале — «Татары» — татары в белых балахонах, в каменном доме без окон, между белых столбов убивающие главного татарина («Убийство Цезаря») и — в спальне матери — «Дуэль». Снег, черные прутья деревец, двое черных людей проводят третьего, под мышки, к саням — а еще один, другой, спиной отходит. Уводимый — Пушкин, отходящий — Дантес. Дантес вызвал Пушкина на дуэль, то есть заманил его на снег и там, между черных безлистных деревец, убил.

Два убийства и одно явление. И все три были страшные, непонятные, угрожающие, и крещение с никогда не виденными черными кудрявыми орлоносыми голыми людьми и детьми, так заполнившими реку, что капли воды не осталось, было не менее страшное тех двух, — и все они отлично готовили ребенка к предназначенному ему страшному веку».

#МосковскиеЗаписки

И снова читаем дневник Геннадия Шпаликова (запись от лета 1958 года):

"Мама приехала в Москву утром в шесть часов. Красивая и загорелая, как середина июля. Я открыл дверь и потом зевал до восьми часов, не в состоянии заснуть. Мама вымылась и в халате причесывала мокрые волосы, поставив зеркало на подоконник. Она сидела вся освещенная солнцем, в голубом халате.

— Мне приснился страшный сон,— говорила она.— Я видела нашу комнату и пятнадцать пустых бутылок на столе.

— Какие были бутылки?

— Из-под водки. Пятнадцать бутылок — меня трясло до утра.

Я молчал, думая: неужели бывают вещие сны? За день до маминого приезда, то есть вчера утром, я сдал 15 бутылок из-под водки. Ровно 15 — ни больше, ни меньше".

#МосковскиеЗаписки

Иван Алексеевич Бунин очень критично относился к многим своим коллегам-литераторам, о чём, не стесняясь в выражениях, не раз упоминал в собственных дневниковых записях. Так вот ,12 апреля 1942 года под раздачу попал писатель Исаак Эммануилович Бабель, к тому времени уже расстрелянный по приговору суда, обвинившего его в антисоветской заговорщической террористической деятельности и шпионаже.
 

Исаак Бабель

12. IV. 42. Воскресенье.
Кончил перечитывать рассказы Бабеля Конармия, Одесские рассказы и Рассказы. Лучшее Одесские рассказы. Очень способный и удивительный мерзавец. Все цветисто и часто гнусно до нужника. Патологическое пристрастие к кощунству, подлому, нарочито мерзкому. Как это случилось забылось сердцем, что такое были эти товарищи и бойцы, и прочее! Какой грязный хам, телесно и душевно! Ненависть у меня опять ко всему этому до тошноты.