СПАСИБО ВАМ...

Один из друзей на Фейсбуке прислал мне видео, где от имени некоего Сергея Горелика записана песня под названием "Спасибо вам, антисемиты". В этой песне - бодро, под весёлую музыку, выражается сердечная благодарность ненавидящим нас, евреев, антисемитам за то, что они своими варварскими действиями заставляли (!) нас, бедных и покорных, хорошо учиться ("...иначе было просто не пробиться..."), делать полезные открытия, создавать шедевры и т.д. За то, что мы выжили, в конце концов. Ничего более противного я не знаю. Так плевать себе в лицо могут только евреи, не имеющие ни чести, ни достоинства.

«Помолчав, (Чехов) вдруг заливался радостным смехом:

— Знаете, я недавно у Толстого в Гаспре был. Он еще в постели лежал, но много говорил обо всем и обо мне, между прочим. Наконец, я встаю, прощаюсь. Он задерживает мою руку, говорит: «Поцелуйте меня», — и, поцеловав, вдруг быстро суется к моему уху и этакой энергичной старческой скороговоркой: «A все-таки пьес ваших я терпеть не могу. Шекспир скверно писал, a вы еще хуже!»

*  *  *

Что ждет женщину, которая экономит на себе: меткое наблюдение Эриха Марии Ремарка

- "Когда вам нужно мало, вам дают мало. Сначала вы экономите на себе, потом все экономят на вас..."

Эриху Марии Ремарку принадлежит высказывание: «Женщина, которая экономит на себе, вызывает у мужчин единственное желание — сэкономить на ней!»

Самые сильные и страшные страницы воспоминаний Азария Михайловича Плисецкого посвящены маме, а также первым годам его жизни, проведенным в Акмолинском лагере жен изменников Родины (сокращенно АЛЖИР) и на поселении в Чимкенте. «Сноб» первым публикует эти главы с разрешения автора

Фото из личного архива

Письмо, написанное спичкой

Быть младшим в семье, состоящей сплошь из знаменитостей и творческих работников, – трудное испытание даже для сильных духом. Но Азарий Плисецкий, судя по мемуарам, которые сейчас готовятся к печати в «Редакции Елены Шубиной», человек кремнёвой твердости и абсолютной несгибаемости. Иначе ему было бы не выдержать лавину всех горестей, которые обрушились на него как «сына врага народа» буквально при рождении. Читаешь его книгу и невольно ловишь себя на мысли: нет, этого не может быть! То, что он описывает, слишком ужасно, чтобы быть правдой. Хотя на самом деле здесь нет ни слова вымысла. Так все и было. В подтверждение есть многочисленные документы, письма, фотографии… В семье Плисецких-Мессереров не принято было ничего выбрасывать. Все могло пригодиться для истории, которая у каждого из членов знаменитого клана была своя. Тут они были ревнивыми собственниками, стоявшими на страже личной территории и зорко следившими: кто первым посягнет? Кто рискнет прикоснуться к семейным драмам и тайнам? У кого хватит смелости заглянуть в бездну под названием «родственные отношения»? И даже в своей страстной и пристрастной исповеди «Я, Майя Плисецкая» великая сестра Азария предпочла от каких-то вопросов просто уйти, повернуться к ним по-королевски спиной, не удостоив даже взглядом. В отличие от нее брат постарался быть максимально объективным, внимательным к забытым подробностям и абсолютно доброжелательным в большинстве своих оценок. Даже удивительно, как в одной семье могли сосуществовать два таких разных темперамента и характера! И все же в их жизни было нечто, что объединяло сильнее всего, – это балет и их мама, Рахиль Михайловна Мессерер.

Достойная старость основывается на трех китах: правила жизни Виктории Токаревой «Мне стало лучше жить с годами». Она утверждает, что молодость — это пора тревог и сомнений, еще не знаешь, кто ты такой и что тебе по-настоящему нужно от жизни.

Писательница Виктория Токарева в одном из интервью сказала: «Мне стало лучше жить с годами». Она утверждает, что молодость — это пора тревог и сомнений, еще не знаешь, кто ты такой и что тебе по-настоящему нужно от жизни.

За многое придется побороться и до конца не уверен — справишься ли ты? В молодости вечно чего-то не хватает: любви, жилья, денег, знаний.

Когда в январе 1993 года в парижском Американском госпитале скончался Рудольф Нуреев — гениальный танцовщик, артист, балетмейстер и enfant terrible мировой сцены, — в его роскошной квартире на авеню Монтань осталась не только коллекция антиквариата, старинных ковров и записей, но и… собака. Её звали Обломов.

«Один раз у меня случился плеврит, который привел меня в больницу, но этот плеврит и последующий перелом ноги, когда я была отлучена от жизни на четыре месяца — все это случилось по воле моего ангела-хранителя.

Это был 1990 год, когда я должна была поехать на дачу встречать Новый год с моей подругой. Мы попросили соседа затопить дачу, и вдруг у меня с утра — высоченная температура, до бреда! Я теряю сознание, меня везут в больницу… А оказалось, именно тогда, когда мы должны были приехать, на дачу эту напала известная банда — ее потом показывали в «Криминальной России». Банда эта не оставляла свидетелей… А ногу я сломала в начале сентября 2000 года накануне гастролей в Америке, которые должны были начаться 9 сентября… Накануне кошмара 11 сентября.

Так что ангел-хранитель не бездействует, это факт. И я думаю, что мы называем «ангелом-хранителем» энергию тех, кто ушел из жизни и кто нас любил. Эта энергия как-то преобразуется и помогает.

Движение, движение… Иногда, знаете, полезно и присесть, успокоиться… Я думаю, в мире все зависит от всяческих энергий, от их накопления. Мы накапливаем творческую энергию, потом тратим и разрушаем ее, потом опять накапливаем… Как вдох-выдох, вдох-выдох. Мы сейчас живем на выдохе, но должен же быть либо вдох, либо летальный исход, Ноев ковчег… Царства энергетических потоков — это что-то мистическое, это главное. Разные энергии, их взаимосвязь, накопление, растрата. Я на сцене ощущаю иногда удар энергии. У нас внутри есть такой приемник-передатчик, его можно даже наладить, если сильно, настойчиво погрузиться, сконцентрироваться. Такое мое доморощенное объяснение — ведь хочется все объяснить, а ничего объяснить невозможно».

Алиса Фрейндлих

ПРОЩАЛЬНЫЙ УЖИН

Александр Галич вспоминает об Александре Вертинском

Началось всё неожиданным утренним звонком тридцать уже с лишком лет тому назад. Мне позвонил мой приятель и каким-то странным, слегка насмешливым голосом сказал: "Слушай, у меня есть свободный билет. Ты не хотел бы пойти сегодня вечером в Дом кино, на концерт Александра Вертинского?". Я тоже чуть-чуть хмыкнул, сказал - на чей концерт? Он ответил: "На Вертинского. Ты же знаешь, он приехал, он в Москве". Я действительно слышал, что Вертинский приехал в Москву, и мне даже говорили; что где-то в очень узком кругу; для актеров Художественного театра, он пел, но что он будет выступать публично и то, что я смогу его услышать, казалось мне совершенно невероятным. И вот я пошел на концерт Вертинского. Он должен был выступать в Доме кино, в старом Доме кино, который помещался у площади Восстания, там, где теперь Театр киноактера.

Жил в семидесятые годы в городе Перми четырнадцатилетний школьник Игорь Королёв, который однажды осознал, что ему не интересны ни одноклассницы, ни девочки с соседних, ни с дальних улиц города, ни даже с окраин, а влечёт его Она – недосягаемая красавица-актриса Анастасия Вертинская, которую он увидел в ролях Ассоль и Гуттиэре

Игорь Королёв и Анастасия Вертинская в доме актрисы, 21 марта 1980 года
Фото Степана Михалкова

Игорь решил, что Она – его судьба. Жил, учился, работал, однажды даже написал ей пылкое письмо. И не сразу, через неколько месяцев, она коротко, но ответила, посоветовав посмотреть новый фильм с её участием Безымянная звезда. А затем Игорь побывал в Москве и встретился с Анастасией. А случилось это 21 марта 1980 года в день рождения её отца, Александра Вертинского
 

Седая девочка: пронзительная исповедь о самом главном

А́нна Валентиновна Кирьянова — психолог, писатель, телеведущая, популярный блогер. Она автор книг «Оживление мертвых»,«Охота Сорни-Най», «Ананасы в шампанском», «Оргия», «Свинья»,«Наша порода» и «Оживление мертвых», а еще Анна Валентиновна ведет свою страничку в Интернете. Ее книги, публикации в соцсетях затрагивают темы, которые касаются и волнуют каждого, порой помогают найти выход из сложной житейской ситуации, обрести надежду. Ее неназидательные тексты, которые читаются легко и просто, — исцеляют душевные раны, дарят надежду, возрождают любовь к жизни, помогают взглянуть на привычную житейскую ситуацию под другим углом и сделать правильные выводы. 

*  *  *

Она ненавидела своего отца. Сначала любила, пока была маленькая. Он нянчился с ней, кормил, играл, сидел ночи напролёт рядом с ее кроваткой, когда она болела, пел песни и рассказывал сказки. Засыпал, путался в словах, она спрашивала: а дальше что? И папа рассказывал дальше, пока она не заснёт…

 · 

"Иосиф все еще жил на Мортон-стрит, когда в его жизнь вошла Мария. Она ожидала ребенка – то есть там, где жил один, должно было стать трое. Необходимые для работы уединение и тишина Бродскому не светили, и он решил снять студию.

...ему приглянулось одно объявление о сдаче квартиры, и он захотел ее посмотреть. Квартира находилась тоже в Гринвич-Виллидже, неподалеку от его дома... Хозяин, молодой человек по имени Дэвид Саловитц, жил в этой студии со своим другом Стивеном. Это была молодая, симпатичная гейская пара.

Иосиф позвонил и назвался, но имя Джозеф Бродский ничего Дэвиду не говорило. И все же он вздохнул с облегчением. Человек по имени Джозеф Бродский вряд ли может оказаться безработным негром-наркоманом. Итак, Иосиф выразил желание посмотреть квартиру, и Дэвид, прежде чем условиться о встрече, решил задать потенциальному жильцу несколько «разрешенных» вопросов. – Вы работаете? – Да. – Могу я спросить, где? – В основном дома. – У вас есть специальность? – Дэвид Саловитц был бесконечно далек от литературы. – Думаю, что есть, – терпеливо отвечал Иосиф. – Сколько вас тут будет народу? – Я один. – Есть ли у вас собака? – Есть кошка, но у вас она жить не будет... – Простите, а вы случйно не играете на музыкальных инструментах? – Нет... Стучу на пишущей машинке. – По ночам? – А уж это как придется, но вообще ночевать я у вас не собираюсь.

Агентство, где работал Дэвид, занималось «кейтерингом» для бродвейских актеров и литературных знаменитостей. Кейтеринг – это ресторан на дому. Привозится полное меню, вина, посуда, скатерти, салфетки. Дом украшается цветами. Обслуживают прием официанты, бармен и дворецкий. И вот через месяц после въезда нового жильца в студию у Тины Браун на Саттон-Плейс состоялся обед в честь дня рождения писателя Гора Видала. Одним из официантов был Дэвид, и я предоставляю ему слово, в моем грубоватом русском переводе:

«…Обед был объявлен «black tie», то есть форма одежды – парадная. Дамы в вечерних платьях, мужчины – в смокингах. И вся обслуга, кроме поваров, тоже в смокингах. За стол еще не сели, гости толпились в гостиной, и я разносил аперитивы. Вдруг открывается дверь, и входит мой жилец. В тех же мятых брюках и в том же рыжеватом пиджаке. У меня отвалилась челюсть, чуть не жахнул поднос с бокалами на персидский ковер. Гости вокруг него сгрудились, на лицах восторг, будто Билл Гейтс или Шварценеггер приехал. Жужжат со всех сторон: «Джозеф, как чудесно, что вы нашли время... Джозеф, спасибо, что пришли... Джозеф, мы без вас за стол не садились... Джозеф, Джозеф, Джозеф...»"

Людмила Штерн. "Поэт без пьедестала."

110 лет назад Тэффи написала рассказ "Блины", где в смешанной русско-итальянской компании одни герои пытаются объяснить другим, что же такое блины и Масленица. Приведем отрывок из этого рассказа:

— Вот приезжайте к нам ранней весной, — сказали итальянцы, — когда все цветет. У вас еще снег лежит в конце февраля, а у нас какая красота!

— Ну, в феврале у нас тоже хорошо. У нас в феврале Масленица. Блины едим.

— А что же это такое блины?

Мы переглянулись. Ну, как этим шарманщикам объяснить, что такое блин!

— Блин, это очень вкусно, — объяснила я. Но они не поняли.

— С маслом, — сказала я еще точнее.

— Со сметаной, — вставил русский из нашей компании.

Но вышло еще хуже. Они и блина себе не уяснили, да еще вдобавок и сметану не поняли.

Из воспоминаний Ирины Одоевцевой:

«Зрение, слух и обоняние были у Бунина развиты несравненно сильнее, чем у обыкновенных людей.

– У меня в молодости было настолько острое зрение, – рассказывал он, – что я видел звезды, видимые другим только через телескоп. И слух поразительный – я слышал за несколько верст колокольчики едущих к нам гостей и определял по звуку, кто именно едет. А обоняние – я знал запах любого цветка и с завязанными глазами мог определить по аромату, красная это или белая роза. Это было какое-то даже чувственное ощущение.

Раз со мной такой случай произошел. Поехали мы с моей первой женой, Аней, к ее друзьям, на дачу под Одессой. Выхожу в сад вечером и чувствую – тонко, нежно и скромно, сквозь все пьянящие, роскошные запахи южных цветов тянет резедой.

– А у вас тут и резеда, – говорю хозяйке.

А она меня на смех подняла:

– Никакой резеды нет. Хоть у вас и нюх, как у охотничьей собаки, а ошибаетесь, Ваня. Розы, олеандры, акации и мало ли что еще, но только не резеда. Спросите садовника.

– Пари, – предлагаю, – на 500 рублей.

Жена возмущена:

– Ведь проиграешь!

Но пари все же состоялось. И я выиграл его. Всю ночь до зари во всех клумбах – а их было много – искал. И нашел-таки резеду, спрятавшуюся под каким-то широким, декоративным листом. И как я был счастлив! Стал на колени и поцеловал землю, в которой она росла. До резеды даже не дотронулся, не посмел, такой она мне показалась девственно невинной и недоступной. Я плакал от радости».

#МосковскиеЗаписки не нашли снимка Ивана Алексеевича с резедой, зато нашли радостного и с винишком

1 января 1940 года Елена Булгакова записывает в своем дневнике:

«Ушел самый тяжелый в моей жизни год 1939-й, и дай Бог, чтобы 1940-й не был таким!

Вчера после обеда зашел к нам Борис Эрдман, посидел у нас до вечера. Потом — Файко — перед своей встречей у Шкваркина. Часов в одиннадцать пришел Ермолинский и мы вчетвером — Миша, Сережа, Сергей Ермолинский и я — тихо, при свечах, встретили Новый год: Ермолинский — с рюмкой водки в руках, мы с Сережей — белым вином, а Миша — с мензуркой микстуры. Сделали чучело Мишиной болезни — с лисьей головой (от моей чернобурки), и Сережа, по жребию, расстрелял его».

Жаль, что расправа над чучелом не помогла…

#МосковскиеЗаписки

Грустная история о любви, которой не было...

Вячеслав Моцардо - Иногда так тихо на душе...

Эрих Мария Ремарк любил Марлен Дитрих безумно...

Мучился, страдал, переживал, писал Марлен нежнейшие письма, ссорился и даже дрался со своей возлюбленной, - такая страсть кипела между ними...

Даже женился на другой женщине, вроде как назло ветреной Марлен, которая не была ему верна и не желала жить вместе. Не отвечала взаимностью на его любовь...

А потом писатель встретился с Марлен в ресторане - ей уже пятьдесят стукнуло...

И он записал в дневнике: мол, она старая. Старая! Она так изменилась!

Не так уж она и изменилась.

Не в этом дело. Это чувства Ремарка изменились...

Из воспоминаний Анны Григорьевны Достоевской:

"...Для меня всегда было интересно, когда Федор Михайлович описывал костюмы дам, виденных им в обществе. Иногда он высказывал желание, чтоб я непременно сшила себе понравившееся ему платье:

- Знаешь, Аня, на ней было прелестное платье; фасон самый простой: справа приподнято и собрано, сзади спущено до полу, но не волочится, слева вот только забыл, кажется, тоже приподнято. Сшей себе такое, увидишь, как оно будет хорошо.

Я обещала сшить, хотя по описаниям Федора Михайловича довольно трудно было составить понятие о фасоне. Скажу, кстати, что муж всегда был чрезвычайно доволен, когда видел меня в красивом платье или шляпе. Его мечта была видеть меня нарядной, и это его радовало гораздо более, чем меня. Наши денежные дела были всегда неважны, и нельзя было думать о нарядах.

ЛЮБОВЬ

Шёл 1998 год. Я уже восемь лет жил в Израиле. Делал фильмы. Всё время судорожно искал где бы подзаработать. Не брезговал и выборами. И тут в руки мне попадается дневник. Читаю. И не могу остановиться. Тут вокруг бушуют страсти, сталкиваются лидеры, самое время зарабатывать деньги, а я лежу на диване, отключив телефон и плачу.

Мое восприятие «бабушек» долгое время было одноклеточным. В лучшем проявлении бабушка — это такая Арина Родионовна, теплая печка, рядом с которой уютно засыпать в стужу. Уменьшительно-ласкательный суффикс делал свое дело — форматировал восприятие. Помимо тепла и уюта она еще и в хозяйстве может пригодиться: вон, классик даже выпивал с нею вместе.

Темную сторону бабушек я видел сквозь собирательный образ Бабы Яги. Действительно, к старости некоторые женщины наживают себе острые лица, о которые можно порезаться с первого взгляда. Никакого уюта в них нет — окна нараспашку, и отовсюду сквозит какая-то внутренняя бездомность.

Однажды я сидел в гостях у друга детства. Мне тогда было лет двадцать, я оканчивал институт. Мы с ним вспоминали свое советское счастливое голодранство, рассматривая старые фотографии. Я обратил внимание на раритетный альбом со спутником на обложке, лежавший в глубине ящика.

«О, это моей бабушки, ничего интересного», — прокомментировал друг.