Кажется, ее невозможно вывести из себя. Она выступает с сольными концертами с шести лет. Сегодня ей исполняется 50. То есть ее концертный стаж за вычетом нескольких лет учебы у великой Марины Вениаминовны Вольф почти сорок четыре года. Можно представить, сколько прошло за эти годы перед ней администраторов, продюсеров, импресарио, настройщиков роялей, дирижеров, первых скрипок, вторых скрипок… Всех не счесть! И на всех она смотрела своими невозмутимыми, широко расставленными глазами цвета весеннего луга, никогда не пытаясь никого ни в чем убедить, переспорить или умолить. Смотрела и молчала.

«Никогда ничего не просите! Никогда и ничего! В особенности у тех, кто сильнее».

Однажды в трудную минуту жизни ей эту фразу из «Мастера и Маргариты» слово в слово повторил ближайший друг, ментор, композитор Леонид Десятников. Теперь это девиз и жизненное кредо Осетинской. И не потому, что она так уж уверена, что «сами предложат и сами все дадут». Просто потому, что своё, просить стыдно. А скандалить и устраивать истерики, как обычно практикуют нервные артистки, ниже ее достоинства.

Всё напрасно уже,

и какие слова ни долдонь,

а зима на дворе,

и опять я молю тебя втайне:

дорогая моя,

урони мне снежинку в ладонь,

пусть растает она,

только знак незаметный подай мне,

мир мой полон тобой,

это мысли бегут, торопясь,

это память живёт,

день за днём без конца расплетая,

никуда не уйдёт

наших душ неразрывная связь,

наша юность, увы,

не сказать, что пора золотая,

мы промчались с тобой

на рысях, закусив удила,

сквозь дожди и снега,

и любовь нам была, как подпруга,

а разлука навек –

это всё, что нам старость дала,

только кажется мне,

что ещё мы увидим друг друга,

в голубых небесах,

на высокой туманной волне,

мы сойдёмся с тобой,

хоть в созвездии Льва или Овна,

потому что зима,

потому что безрадостно мне,

и снежинка летит

на ладонь, холодна и безмолвна...

Моя первая работа  - песня на стихи Н. Сагаловского  созданная ИИ.

Когда поэзия становится музыкой

Вчера еще в глаза глядел,
А нынче — все косится в сторону!
Вчера еще до птиц сидел, —
Все жаворонки нынче — вороны!

Я глупая, а ты умен,
Живой, а я остолбенелая.
О вопль женщин всех времен:
"Мой милый, что тебе я сделала?"

И слезы ей — вода, и кровь —
Вода, — в крови, в слезах умылася!
Не мать, а мачеха — Любовь:
Не ждите ни суда, ни милости.

Увозят милых корабли,
Уводит их дорога белая...
И стон стоит вдоль всей Земли:
"Мой милый, что тебе я сделала?!"

Вчера еще — в ногах лежал!
Равнял с Китайскою державою!
Враз обе рученьки разжал, —
Жизнь выпала — копейкой ржавою!

Детоубийцей на суду
Стою — немилая, несмелая.
Я и в аду тебе скажу:
"Мой милый, что тебе я сделала?!"

Спрошу я стул, спрошу кровать:
"За что, за что терплю и бедствую?"
"Отцеловал — колесовать:
Другую целовать", — ответствуют.

Жить приучил в самом огне,
Сам бросил – в степь заледенелую!
Вот, что ты, милый, сделал — мне.
Мой милый, что тебе — я сделала?

Всё ведаю — не прекословь!
Вновь зрячая — уж не любовница!
Где отступается Любовь,
Там подступает Смерть-садовница.

Само — что дерево трясти! —
В срок яблоко спадает спелое...
— За всё, за всё меня прости,
Мой милый, что тебе я сделала!

14 июня 1920

Владимир Набоков, мягко говоря, недолюбливал творчество Достоевского. Свое критическое отношение к Федору Михайловичу он даже зарифмовал:

Тоскуя в мире, как в аду,

уродлив, судорожно-светел,

в своем пророческом бреду

он век наш бедственный наметил.

Услыша вопль его ночной,

подумал Бог: ужель возможно,

что все дарованное Мной

так страшно было бы и сложно?

А в прозе Набоков о Достоевском выразился таким образом:

«Достоевский - писатель не великий, а довольно посредственный, со вспышками непревзойденного юмора, которые, увы, чередуются с длинными пустошами литературных банальностей. Безвкусица Достоевского, его бесконечное копание в душах людей с префрейдовскими комплексами, упоение трагедией растоптанного человеческого достоинства — всем этим восхищаться нелегко. Мне претит, как его герои “через грех приходят ко Христу”, или, по выражению Бунина, эта манера Достоевского «совать Христа где надо и не надо».

#МосковскиеЗаписки

OLNI Musik

Я зеркало протру рукой
 и за спиной увижу осень.
И беспокоен мой покой,
и счастье счастья не приносит.

На землю падает листва,
но долго кружится вначале.
И без толку искать слова
 для торжества такой печали.

Для пьяницы-говоруна
 на флейте отзвучало лето,
теперь играет тишина
 для протрезвевшего поэта.

Я ближе к зеркалу шагну
 и всю печаль собой закрою.
Но в эту самую мину-
ту грянет ветер за спиною.

Все зеркало заполнит сад,
лицо поэта растворится.
И листья заново взлетят,
и станут падать и кружиться.

*  *  *

Этот снимок Ивана Бунина привлек внимание дотошного к мелочам автора #МосковскихЗаписок по двум причинам.

Во-первых, перстнем на левом мизинце Ивана Алексеевича. Традиционно строгий к своей внешности Бунин украшений не носил, максимум - булавка на галстуке и обручальное кольцо. А тут — перстень, да еще явно демонстрируемый фотографу. Не буду обманывать ваших ожиданий — ничего по этому вопросу мне прояснить не удалось. Быть может, кто-то из вас пояснит?

Во-вторых, место съемки. Иван Алексеевич любезно подписал карточку, так что мы знаем, что дело было в Праге в 1936-ом. Поездка та выдалась для нобелевского лауреата очень нервной. В октябре Бунин отправился через Германию в Прагу читать свои произведения. На обратном пути он самым грубым образом был подвергнут таможенному осмотру, связанному с унизительным раздеванием. В рижской газете "Сегодня Вечером" от 3 ноября 1936 года Иван Алексеевич рассказывал о своих злоключениях: "Я стоял перед ним раздетый, разутый, - он сорвал с меня даже носки, - весь дрожал и стучал зубами от холода и дувшего в дверь сырого сквозняка, а он залезал пальцами в подкладку моей шляпы, местами отрывая ее, пытался отрывать даже подошвы моих ботинок. Меня долго вели через весь город под проливным дождем. Когда же привели, ровно три часа осматривали каждую малейшую вещицу в моих чемоданах и в моем портфеле с такой жадностью, точно я был пойманный убийца, и все время осыпали меня кричащими вопросами, хотя я уже сто раз заявил, что не говорю и почти ничего не понимаю по-немецки". Это событие вызвало бурю негодования и в печати, и среди друзей и почитателей Бунина.

#МосковскиеЗаписки

OLNI Musik

Уходим, как море уходит,

  когда наступает отлив.

Прощаемся с будущим,
       с прошлым – не надо прощаться.
Окончена повесть,
       и хватит уже обольщаться –
никто нас не вспомнит,
       сырою землёй завалив.

И только труба зарыдает,
       как в сердце вонзится игла,
и дети заплачут,
       склонясь над могилой отверстой.
Глухая судьба
       нам и тёщей была, и невестой,
и песней была,
       и слезою горючей была.

Неправда, что падают звёзды,
       когда умирает поэт,
растроганный маршал
       выводит войска для парада,
и громы грохочут,
       и гнутся деревья – неправда,
не меркнет в печали
       поэтом покинутый свет.

Всё то же – и небо, и море,
       и тихий домашний уют,
следы на песке
       и усталое солнце в зените…
Но слышите –
       рвётся
       одна из невидимых нитей,
которые шару земному
       упасть не дают!..
 

*  *  *

У легендарной Маши Слоним, она же леди Филлимор, в издательстве VIDIM BOOKS выходит новая книга «Возвращения. Несерьезный мемуар». Насмешливая легкость пера, захватывающий драматизм рассказанных историй в сочетании с неотразимым обаянием личности автора делают эти мемуары примечательным явлением, мимо которого «Зима» никак не могла пройти. Главный редактор Сергей Николаевич поделился впечатлениями от книги и рассказал о своих встречах с Машей Слоним.

Маша Слоним, Москва, 1974 год. Фото: Андрей Зализняк.

Она, конечно, вамп, хотя об этом мало кто догадывается. Даже она сама. 

Ирина Емельянова, дочь Ольги Ивинской, вспоминала о том, как Борис Пастернак страдал от травли, организованной после публикации за границей “Доктора Живаго”.

«Одна сцена, разыгравшаяся вечером в переделкинской конторе, до сих пор не идёт у меня из головы. Режим дня был для Бориса Леонидовича почти ритуалом. И по этому ритуалу полагалось перед сном, часов в девять, звонить из переделкинской конторы в город. Заранее составлялся список обзваниваемых, рядом с именем указывалась цель звонка — устные ответы на письма, распоряжения по поводу романа и т.д. Но он был уже «вне закона», обвиняемым, приговор которому ещё не произнесён, но ожидается с часу на час, и неизвестно ещё, каков он будет. Поэтому эти вечерние звонки стали для Бориса Леонидовича мучением — он боялся услышать грубость, ожидая её даже от так называемых друзей, и, сознавая, что это мучительно для него, — всё-таки звонил.

Помню, мы с мамой проводили его до крыльца конторы, он вошёл в обычно пустовавшее вечером помещение с листком бумаги, на котором были записаны телефоны. Дверь в контору осталась полуоткрытой. Мы ждали его и о чём-то переговаривались, как вдруг услышали громкий плач, почти рыдания. Вбежав в контору, увидели, что Борис Леонидович не может из-за прорвавшихся рыданий продолжать разговор по телефону. Так и не справившись с собой, он положил трубку.

Оказалось, он звонил Лиле Брик, и та, как только услышала его голос, отозвалась так взволнованно и внезапно, как будто всё время ждала его звонка: «Боря, дорогой мой, что же это происходит?»

И понятно, что он, выдерживавший грязные оскорбления, на это встревоженное сочувствие не мог не отозваться слезами».

#МосковскиеЗаписки

Муз. - Rachel Portman. Исп. - Ветров Б.

Настанет день -  исчезну я,

А в этой комнате пустой

Все то же будет:

стол, скамья

Да образ, древний и простой.

И так же будет залетать

Цветная бабочка в шелку,

Порхать, шуршать и трепетать

По голубому потолку.

И так же будет неба дно

Смотреть в открытое окно

и море ровной синевой манить

в простор пустынный свой.

*  *  *

10 августа 1916

Совсем скоро в Париже состоится премьера фильма Дмитрия Васюкова «Дом».

Фильм "Дом" – это история четырех поколений семьи русских американцев, потомков знаменитого княжеского рода Голицыных. Когда-то покинув Россию, они оказались во Франции, затем – в Америке. Вот уже более двух десятков лет они живут на Аляске. Бывшая русская земля непостижимым образом связывает их если не с родиной, то с Отчизной, где никто из них никогда не был.

В своих скитаниях эта большая семья сохранила не материальные ценности, а благородство и достоинство – тот фундамент, на котором построен их Дом.

Глава семьи – 94-летняя княжна Прасковья Николаевна.

Острый ум, ясный взгляд на жизнь, юмор и обаяние княжны делают ее главной героиней картины. Ее воспоминания проиллюстрированы с помощью огромного и чудом сохранившегося семейного видео- и фотоархива. Пока мы путешествуем во времени вместе с Прасковьей Николаевной, один из ее внуков, Майкл (Миша), совершает путешествие в пространстве: задумав написать книгу о своей семье, он отправляется к ее истокам.

Александр ДЫБИН

Сергей Николаевич

9 декабря 2024 г. 

Фото: Юрий Белинский / ТАСС

Елена Ваенга, Интарс Бусулис

Друзья Бродского часто вспоминают, как сильно поэт любил гулять по Ленинграду, и с каким удовольствием он показывал его своим друзьям. Город Иосиф Александрович знал настолько хорошо, что мог удивить не только приезжих европейских и американских славистов, которые часто бывали у него в Полутора комнатах, но и коренных Петербуржцев.
И. Бродский:
«Я думаю, что этот город сыграл в русской литературе, особенно в нашем веке, такую же роль, как и Александрия в эпоху эллинов. Ленинград формирует твою жизнь, твое сознание в той степени, в какой визуальные аспекты жизни могут иметь на нас влияние. А этот город умеет это делать как никакой другой. Он содержит в себе всю историю цивилизации. Римские, греческие, египетские колоннады, китайские пагоды — здесь можно найти все. Это огромный культурный конгломерат, но без безвкусицы, без мешанины. Удивительное чувство пропорции, классические фасады дышат покоем. И все это влияет на тебя, заставляет и тебя стремиться к порядку в жизни, хотя ты и сознаешь, что обречен. Такое благородное отношение к хаосу, выливающееся либо в стоицизм, либо в снобизм. И то и другое, конечно, формы отчаяния».

Иосиф Бродский

Муз - Ветров Б.

Исп. - Ветров Б.

Вот опять окно, 

Где опять не спят.

 Может — пьют вино ,

Может — так сидят.

Или просто — рук

Не разнимут двое.

В каждом доме, друг,

Есть окно такое.

Крик разлук и встреч

Ты, окно в ночи!

Может — сотни свеч,

Может — три свечи...

Нет и нет уму

Моему — покоя.

И в моем дому

Завелось такое.

Помолись, дружок, за бессонный дом,

За окно с огнем!

*  *  *

23 декабря 1916