Эти поля, бесконечные, и брошенные колхозы. Ближе к Рузе все спокойнее, цивилизованнее. Но это обман. Там, за сотым или пятидесятым километром от Москвы - все плохо. Плохо так, что я даже не знаю, увижу ли я в своей жизни добро, процветание, благополучие. Детей, играющих в футбол, а не пьющих самогон или паленую водку из магазина. Дома с красивыми палисадниками, улыбающихся людей, чистые дороги без борщевика вдоль обочины.
- Это твоя Родина, сынок! - спел, словно читая мои мысли, Шевчук, выруливая в Рузу. - Вашему поколению менять. Может, и следующему.Ваше не успеет. Надо искоренить пошлость, стяжательство, ненависть. Но это ведь требует времени, Андрей, а времени почти не осталось.
- Я эту песню плохо знаю, - признался я.
Шевчук усмехнулся и поставил диск.
В этом городе жизнь холодна.
В этом климаксе белых берез
Жизнь твоя никому не нужна.
В этом северном ветре столиц
Тени тех, без срока, без сна
Бродят по тротуарам босые без лиц
Черной птицей летят из окна.
Чем дышать – здесь никто не поймет.
Здесь чухонское лето: зима.
Тут ворона жар-птицей при жизни слывет.
И собаками площадь полна.
Здесь трамваи ломают друг другу рога,
Под землею хрипит черный кот.
Рыба здесь тише мыши в сетях четверга
И у крысы мало забот.
Это твоя родина, сынок…
Это твоя родина, сынок…
Это твоя родина, сынок…
Здесь октябрь когда-то смещен ноябрем
Императорам римским не в честь.
А пасхальный поклон подменен кумачом.
Что тут скажешь: так было, так есть.
И не верь в оптимизм этих бешенных стай,
Что клюют здесь. Вас уже нет.
Воронья не корми, разменяв вой на лай.
И это хороший ответ.
Неужели болезни не мучат тела?
Отчего память так коротка?
И зачем все мосты догорают дотла?
Да и плавать кишка тонка.
Или чарка в парадной всем застит глаза?
Или совесть искрит в забытье?
Только станут стрелять – и тогда тормоза
Ни к чему в этой галиматье.
А потом, спев, попросил:
- Ты сейчас не наливай, ГИБДД проезжаем.
Я не слушал, я читал "Доктора Живаго". Дикостью было запрещать эту книгу. Дикостью было запрещать Цоя. И вдруг...
