Глава 1. Общество

Вы не поверите, но в маленьких городах люди всё ещё читают газеты. И нет, не интернет издания каких-нибудь заморских газет, а настоящие газеты, напечатанные на газетной бумаге низкого качества, от которой идёт специфический запах, а краска порой мажет руки. Именно такие газеты и читают в глубинке. Не телевизор и интернет являются источником новостей, а эти самые захудалые газетёнки толщиной четыре – шесть листов. В каждом, городе, который безусловно славится своей древней историей, пусть он был основан даже и во времена СССР, в каждом Н-ске, где живут или числятся двадцать-тридцать тысяч человек, есть такая вот газета местного значения. В городах чуть больше таких газеты две, а то и три, что само по себе является жутчайшим пережитком прошлого, который неместные, «понаехавшие» или просто приезжие из больших городов понять или принять никак не могут. Газеты обычно назывались «Н-ская жизнь» или «Н-ско житель». Печатались они все в одной типографии и корреспонденты у них были одни и теже. Только в первой газете часть писавших статьи числились как «собственные корреспонденты», а во второй «внештатные», а другая часть наоборот.
В газетах этих непременно есть программа передач основных телевизионных каналов. Одно это вызывает необходимость данную газеты покупать. На первой странице печатают что-нибудь о городских происшествиях, таких как: 1 сентября дети идут в отремонтированную школу, или скоро выборы, поддержим главу района, или на местном заводе по заготовке мяса перевыполнили план. Написано всё просто, но порой заставляет людей задуматься на одну две минуты, вспомнить былое, как они, или их дети ходили в школу, как выборы эти всем опостылели, и глава района всё равно не из Н-ска, или как они сами перевыполняли план ещё во времена СССР, когда фабрика была государственная, и с какой радостью они ходили на работу, за 180 рублей в месяц, не то, что сейчас.
Порой писали и о известных жителях Н-ска. Беда была в том, что в каждом таком городе известных жителей обычно можно было по пальцам пересчитать. Хорошо, когда их было хотя бы 12, чтобы раз в месяц писать про него то, что не было написано год назад. И вообще здорово, чтобы известность этих жителей хоть как-то выходила за пределы Н-ска, и знали таких людей во всей необъятной России. Чтобы какой-нибудь мог житель Н-ска мог приехать в Питер или Москву, и сказать, что я мол из Н-ска, не знаете, что ли? У нас же родился … Вот за этим и был нужен раздел про здешних знаменитостей.
В некоторых газетах бывали кроссворды. Это для настоящих интеллектуалов. Содраны они были с газет времён СССР, но это никого не смущало. Редкий читатель Газеты задавался вопросом, почему у него в 21 веке спрашивают «2. по вертикали: что обсуждали на XXVII съезде КПСС в феврале 1986 года» 9 букв. Но этот раздел мало кто читал.
Поскольку событий в Н-ске происходило чрезвычайно мало, а о некоторых было непринято писать, газета была бы невыносимо скучной, если бы не раздел объявления, которые занимали большую её часть. Основное внимание читателей всегда приковывали несколько разворотов газеты, где публиковались объявления. Обычно среди объявлений были такие разделы: «куплю», «продаю», «найдено», «услуги», «разное». И тут было что почитать, даже если тебе и вовсе ничего было не нужно. В глубинке люди продавали и покупали решительно всё. Особенно охотно продавали то, что и за бесплатно не нужно. Например: «продам дырявое ведро 5 шт.», «продам диск от трактора Беларусь», «продам самовар (или заварочный чайник(без ситечка), кофейник (без носика))», «продам резиновую лодку, дырявая, дробь», «прицеп», «чугунная ванна 5 этаж самовывоз». Бывало, что людям было не нужно очень много чего. Тогда у них получалось большое объявление, в которое попадали сначала крупногабаритные предметы, такие как мебель, кухонные шкафы, стулья, а потом тарелки, чашки ложки, заканчивалось обычно какими-нибудь пудовыми гирями, или половинками рулонов обоев с цветочками розового цвета.
Читать такие объявление без слёз в глазах и смеха приезжим просто невозможно. Если ещё были указаны цены, то им становилось вообще не по себе, так как на четверть их месячной заработной платы можно было купить большую часть того, что люди были готовы были продать. Правда им это, конечно, было не нужно. Оставалось только удивляться, что всё-таки некоторые «сделки» по этим объявлениям проходили.
В разное попадали такие объявления «Магия. Потомственная ведунья, гадалка», или «Прошу считать свидетельство **** об окончании курса СОШ № ***** выданного на имя Трихабуровой Марины Александровны считать недействительным». Что последнее могло значить, и зачем это нужно было публиковать в объявлениях неизвестно. Хотя некоторые жители Н-ска сразу могли распознать в данном объявлении шифровку американского агента своим сподвижникам.
Такую газету выписывал и мой дед. Никанор Феофанович Гвоздь. Не так давно ему стукнуло 86 лет, и, хотя он уже очень плохо читал, но был ещё свеж душой и силен духом. Мне с порога он порой говорил:
«- Антошка, *** твою, ты газету не забыл из ящика притащить?», или так «***, где газета?»
Да, дед у меня хоть куда. Две войны и светлое советское прошлое его закалили так, что его не сломал ни распад СССР, ни лихие 90ые годы, ни нищие 2000, а на наш век благоденствия, он получал такую приличную пенсию, что я только ему позавидовать мог. Социальные работники его недолюбливали, это не то слово, но ходили исправно. Выходило так, что ему только готовить по дому приходилось, а остальное за него делали или они, или я. Материл он всех нещадно, я на это внимания не обращал. Долгие годы после войны он работал на заводе, а как известно большую часть вещей, которую производят на заводах или с помощью которых производят что-либо работяги в культурном обществе с целью скрыть бедность языкового запаса называют «хреновина». А в обществе своих коллег по цеху говорят исключительно матом так кроме предлогов и местоимений там ничего не остаётся.
А в 86 лет, чего вы хотите от моего дедушки? Спокойствия, уважения и обходительности. Ну если бы его жизнь была такой, то есть хотя бы спокойной, может и дед мой был спокойным. Но с учётом всего вышесказанного спокойной его жизнь никак не назовёшь. Деда я любил,и помнил с малых лет, когда попадал под его опеку на временное воспитание. Ещё тогда, когда мне было лет 6 или 7, и приходит с улицы чёрный будто купался в лужах, дед мог откровенно сказать: «Антоха, ***, ты совсем *** что ли? Свинья, ***. Иди в ванну.» Ну как такого деда не любить 20 лет спустя?
Газету эту дед выписывал уже лет тридцать. Не знаю зачем он её выписывал раньше, наверное, была какая-то причина кроме привычки, но она уже давно забывалась, как и многое другое, чего дед или не желал вспоминать или просто от старости забывал. Про газету он помнил одно: «Почтальон Семён Михалыч, приносит газету каждый понедельник к 9. Чтобы у меня в 10 была газета на столе, слышь Антон», - говорил он мне чуть ли не каждый раз, когда я бывал у него. И не важно, что Семён Михалыч уже как 10 лет вышел на пенсию, а два года назад умер, о чём я не напоминаю дедушке. И не важно, что у деда так ослабли глаза, что он будет читать эту газету часа три, да одну страницу не осилит. Деду я всегда говорил: «Деда, будет сделано».
Так всегда и бывало в понедельник я был у деда в десять и читал ему газету. Про то, что творилось в городе, ему было не интересно. Он это знал из программы общественного Н-ского телевидения, которая на 2 часа каждый день глушила эфир второго канала и рассказывала о том, что случилось, или случится совсем скоро в светлом городе Н-ске. Про известных жителей Н-ска, он тоже слушать не хотел потому как сам мог про каждого из них рассказать гораздо больше чем было написано в статье. Я бывало говорил ему про то, о ком эта статья, а он выдавал мне лекцию на час или два о том, что это был или есть ещё за человек. История его была смешана с какими-то сведениями, которые он когда-то подчерпнул по сарафанному радио, от своих коллег и знакомых, поэтому он часто ссылался то на Василича, то на Пётр Иваныча, о которых я ничего не знал, никогда не видел, и вообще не понимал о чём говорит дед. Но для него все они когда-то были живыми людьми, возможно с другими именами, но были. И он с уверенностью превращал пол страницы газетного текста в прекрасный рассказ, порой не имеющий ничего общего с реальностью.
Правду говорил мне дед или нет, я проверить не мог, но послушав несколько его историй, я понял, что все они почему-то отдалённо похожи между собой, а посему верить в них не было никакого смысла. Хуже всего получалось, когда я начинал расспрашивать его о деталях, или задавал уточняющие вопросы. Тогда мы углублялись в такие дебри, что выбраться из них было решительно невозможно. Начать мы могли где-то с истории о нефтяном воротили родом из наших мест, который по слухам или словам «Степаныча», наворовал столько, что ему за сто лет не потратить, а заканчивали тем, что Степаныч одолжил у деда на заводе зубило третьего размера году так 1966, и собака до сих пор не отдал.
То ли потому что дед понимал, что с памятью у него не лады (а таблетки он не признавал), толи от того, что ему были противны эти самые «известные люди города Н-ска», часто он мне прямо говорил: - давай сразу объявления. И тут я читал всё подряд, а дед сидел с ручкой и что-то корябал, или говорил, чтобы я обвёл, и читал дальше. Когда я дочитывал до конца, я повторно читал выделенные объявления, а дед их комментировал:
«- Совсем что ли ***, так дорого», или «надо брать, такие копейки», или «на *** это вообще кому-то нужно», или «внучёк, бери телефон, звони».
Последнее было хуже всего. Однажды, я пошёл у деда на поводу и купил ему паяльник и припой. Он потом чуть дом не сжёг, хорошо я вовремя пришёл. Причём деду бывает хочется купить какие-то немыслимые вещи, которые ему вовсе не нужны. Например, швейную машинку, набор для выжигания, спицы набор 10 шт., корову. Но, что делать я «звоню». Я беру телефон, старый допотопный телефон с круговым набором зелёного цвета, который делает так «трррррр», пока возвращается в исходную позицию, зажимаю кнопку сброса, и набираю номер. Потом имитирую разговор, после чего говорю деду, что «товар» уже продан.
Дед матерится и говорит, что жаль, что не успели, или ну чёрт с ним. Только когда в газете через неделю я читаю тоже объявление, а я не концентрирую внимание на том, что я обводил неделю назад, дед сразу вспоминает, что мы им звонили. Он тут же решает, что видать «покупатель вернул товар», и у нас все шансы всё-таки свершить сделку века. Тут уж мне приходится включать всю свою выдумку, чтобы объяснить деду, что напечатали объявление второй раз по ошибке, что «товар» уже точно продан. Порой приходится «звонить» второй раз.
Наверное, тут больше азарт от того, что действительно что-то можно купить, чем реальная заинтересованность в покупках. Всеми правдами и неправдами я наставляю деда на путь истинный избавляя его от ненужных приобретений экономя его, а значит и свои деньги.
Случилось так, что в очередной понедельник я читал дедушке газету. Разделы «продаю» и «куплю» мы закончили. Оставался раздел «разное». Ещё не начиная раздел я уже успел прочитать одно объявление, которое прямо-таки бросалось в глаза. Если все объявления были напечатаны на белом фоне, то это единственное было напечатано в чёрном прямоугольнике белыми буквами. Написано там было:
«Общество недобрых дел.
Любые жизненные ситуации.
Услуга за услугу.»
И телефон 56665.
Деда это объявление никак не заинтересовало. Мы с ним закончили читать все объявления, и он отправился вздремнуть, а я как ненормальный сидел и смотрел на объявление. Ничего не скажешь, во всех отношениях объявление было странным. Я чувствовал себя в некотором смысле экспертом в таких объявлениях, поскольку прочитал их уже столько, что не приведи Господь каждому. Кроме того, что объявление бросается в глаза, в нём ничего не понятно. Название странное «Общество недобрых дел», что продают, чем торгуют? Что за «любые жизненные ситуации»? И что значит «услуга за услугу»?

Бесславный воин тысячи дорог, твой путь не завершится в одночасье.
Ступая чередой шагов из года в год, ты приближаешь свой конец.
Но где ты обретёшь, не знаешь нет, и знания такого ты страшишься.
И всёж, однажды всё случиться при ясном солнце иль в ненастье.
Тебя я знаю плохо, как себя, и потому скажу:
Когда-то мир был юн вокруг тебя, и солнце поднималось точно на востоке.
Ты знал, кто прав, кто виноват, что истинно и ложно.
Не путь тебя влочил, ты сам путь выбирал.
Любому ты злодею готов был без утайки всё сказать.
Уверен был в себе, и знал что поступаешь верно.
И если сомненье посещало вдруг тебя,
Ты возвращался к тем истокам, что вырастили личность.
Там получая ты ответы, рукою властной устремляя взор вперёд,
Как лоцман вёл свою ты жизнь в обход мелей, круговоротов буйных.
Как Роланд, с пистолетом в кобуре, шагая чрез пустыни,
Иные города, миры, ты к башне шёл,
Не зная где она, достигнешь ты ль её иль сгинешь.
То в давние случилось годы. Ты помнишь их? Отрывками не боле.
А что теперь?! Твоё лицо покрыто шрамами потерь,
А на спине след словно от удара... ножом, мечом?
Но словно от удара в спину. Кто предал друг иль недруг?
Иль сам тому виной ты? Седой старик, безвременно угасший взор.
Где башня? Куда идёшь ты? И стоит ли идти теперь?
Ты сумасброд. Ты не ответишь боле. В глаза твои боюсь я посмотреть.
Там смерть, там отчуждение и горе.

Искать белого волка в снегу, это как искать чёрную кошку в тёмной комнате. Волк пропал два дня назад, но я всё ещё не терял надежду его найти. Я разбил карту на квадраты и методично день за днём обрабатывал один за другим. Сначала по кругу, потом по спирали. Чтобы вы понимали, почему я искал Волка, я должен объяснить вам кто он такой, а кто я.
Мы прожили бок о бок с волком долгих двенадцать лет. Удивительно как нестерпимую душевную боль можно заглушить заботой. Четырнадцать лет назад умерла моя жена. Бог мой, четырнадцать лет. Когда я думаю об этом, мне кажется, что это было не со мной. Или со мной, но в параллельной реальности. Четырнадцать лет назад мы с женой жили в Чикаго. Я работал в местной полиции, после завершения контракта в армии. Работал кинологом, обучал молодых собак, прежде чем передать их будущим хозяевам. Мы жили в небольшом доме с тремя спальнями и гаражом. Там было предостаточно места, и мы мечтали завести детей. Оказалось, что жена бесплодна. И мы попробовали эко. Но что-то пошло не так. Эта фраза. Именно так сказал врач, когда моя жена была без сознания с огромной кровопотерей, без шанса на спасение плода. Я верил, что её удастся спасти и мы попробуем снова. Чёрт, да я даже не сомневался, что всё будет именно так. Но затем последовал отёк головного мозга, и стремительная смерть.
После этого моя жизнь пошла под откос, как гружёный поезд, сорвавшийся с рельсов. Я запил. На работе сначала дали отпуск. Неоплачиваемый, конечно, но всё-таки отпуск. Из отпуска я не вышел. Без работы, банк за три месяца отобрал дом. Я никого не винил. Жизнь такая штука, всякое случается. И я отправился на Аляску. У меня был там маленький домик у горной гряды. Это был скорее летний охотничий домик, чем дом для постоянного пребывания, но для меня он стал сначала убежищем, а потом и постоянным домом, в коем я и живу поныне. А всё благодаря ему. Волку.
На Аляске не очень людно. Правильнее будет сказать, что здесь совсем безлюдно. Особенно после Чикаго. А поговорить иногда хочется. И деньги тоже нужны. В городке неподалёку, я на каждом столбе расклеил объявления о тренировке собак. Написал довольно прост: "тренирую собак любого возраста и породы, первый урок бесплатно". Нельзя сказать, что отбоя не было, но человек десять приехало ко мне. И с пятью из них я сразу подписал контракт, Трое согласились чуть позже. Собаки стали моей новой жизнью. Они любили меня, а я понимал их. Так что на продукты и бензин мне хватало. В лесу можно было подстрелить вкусный ужин или запастись оленятиной на всю зиму.
Мой дом стоит довольно глубоко в лесу, поэтому я часто слышу выстрелы. Охотники иногда заходят ко мне, хвастаются добычей или травят байки. Для местных я быстро стал своим. Многие стали водить своих охотничьих собак ко мне, так что когда охотники заходили ко мне, то их собаки могли со всех ног броситься прямо на меня.
В тот день тоже стреляли. Я не обращал на выстрелы никакого внимания. Просто сидел на веранде и наслаждался морозным декабрьским утром. Небо было чистое, светило солнце, снег искрился на елях вокруг дома. Охотники пришли из-за дома. Они шли не таясь, зная, что я никогда не против послушать. Их было слышно из далека. Собаки лаяли не переставая. Оказалась на охотников выскочила волчица. Её застрелили, но у неё остался один волчонок. Месяца четыре от роду, белый волчонок у серой волчицы. Это было нетипично, а охотник не знали, что с ним делать. Толи застрелить, толи сдать куда.
Я уговорил оставит его себе. Волк, это конечно, не пёс, в нём гораздо больше звериного. На моей стороне был опыт работы с собаками. На его, а это был мальчик, были инстинкты и звериный нрав. Я победил. Не сразу. Далеко не сразу. Это была настоящая битва. Перевоспитание. Мне долго не удавалось заслужить его доверие. А когда я смог это сделать, пришлось доказывать, что в нашей стае главный я. Мы с ним дрались, и не раз. Однажды он так разодрал мне руку, что пришлось ехать в к врачу зашивать. Но он знал своё место. Слушался. А в какой-то момент посчитал меня равным, а после вожаком. Я назвал его Волком. Не слишком оригинально, зато верно. Без сомнений это был Волк.
Мы ходили с ним вместе на охоту. Он помогал мне тащить тушу оленя, порой брал след не хуже охотничьей собаки. Он стал мне другом и братом. Он даже помогал мне тренировать других собак. Я показывал им, как выглядел и пах волк, но он не нападал, он знал, что они свои. Потому, что так говорил я. Его хозяин, его отец, его брат, его жизнь. Чем больше мы жили вместе, тем больше переживали, тем реже моя память возвращалась к тому, чтобы я оставил в Чикаго.
Волк вырос крупнее среднего роста. Было такое ощущение, что мама у него была волчицей, а папа по меньшей мере волкодав.
Пять зим назад я провалился под лёд. Вышел на середину лесной реки и не заметил, что река подмыла лёд снизу. Лёд треснул и я ушёл с головой под лёд. Хорошо ещё в последнее мгновение я ухватился за кромку, иначе течение в два счёта унесло бы меня дальше, а из подо льда мне бы точно не выбраться. Я вынырнул, да только голова оказалась надо льдом, да руки. Но Волк пришёл и вытащил меня. Схватил на шкиру и вытащил. Он не боялся, не сомневался. Просто выбрал сторону, с которой лёд был толще и вытащил меня. Хорошо в ту зиму было много снега и в лесу я был на снегоходе. Если бы на мне были лыжи, или того хуже не было ничего, даже Волк бы мне не помог.
В другой раз Волк отогнал от нас стаю его сородичей. Их было много, штук пятнадцать. А у меня туша оленя и карабин на десять патронов. Волк вышел вперёд и зарычал так, что даже у меня сердце ушло в пятки. Его родичи не долго думая побежали в чашу, а мой друг засеменил ко мне по собачьи виляя хвостом.
А теперь он пропал.

В колонках играет - море
Море шумит в душе каждого из нас. Шумит по своему у каждого, кто когда-либо бывал на побережье. Стоит только подумать о море, каждый слышит этот шум. И для каждого он конечно свой. Кто-то слышит как лёгонькая волна из последних сила забирается на ярко освещённый берег перекатывая мелкий песочек. Другой слышит рёв морской стихии, как волны высотой с трёхэтажный дом обрушиваются на неуступчивые скалы, которые уже тысячи лет принимают на себя бесконечные удары, которым не будет конца. А есть и такие, которые слышат как волны бьются о борт корабля. Для последних море не стихия, не место для отдыха, оно их жизнь. И в море они слышат шёпот, чувствуют его пульс, живут вместе с ним то поднимаясь на гребень, то падая в пучину. Для них это дом родной. Они могут месяцами проводить на суши, но неизменно возвращаются. Они любят и ненавидят море, так как любит и ненавидит море наркоман, который думает, что может в любой момент соскочить, да только и ждёт следующую дозу.
Моряки сами по себе странный народ. Стоило бы их считать отдельной нацией, которую разбросало по миру как евреев. И снуют они из порта в порт в надежде найти землю обетованную, да только не земля им нужна, а море. Для сухопутных море порой этой пустой звук. Для моряка это друг и враг на века, кормилец и разоритель, любовь и ненависть, радость и горе, и всё это всё в одном звуке, в одном слове, море. И шум прибоя, и штиль, и крик чайки, когда берега ещё не видно, и рассвет далеко от родных берегов, и непроглядная тьма, и шторм, и болтанка, когда так сложно устоять на ногах, и вкус солёной воды, и улыбка друга моряка. Море.
И скажите, что делать, если ты родился в рыбацком посёлке в середине века, после большой войны, когда все вернулись к обычным, привычным ремёслам, и твоя фамилия Фишерман. Да к тому же твой отец всю жизнь добывал рыбу в море, отвоевал всю войну во флоте. Твой дед также ловил рыбу и участвовал в предыдущей великой войне, тоже успев отдать долг родине в военно-морском флоте. О прадеде было известно мало что. Только редкие фото начала века, где он и его команда на фоне "Фишерман боат", красивом новеньком траулере. Стоит ли говорить, что выбирать было не из чего.
Скотт Фишерман стал ходить в море с отцом в те далёкие времена, когда ему было ещё восемь годов от роду. Она постоянно пропускал школу по той причине, что отец не мог понять, чему такому могут научить там его сына, чему он не сможет научить его сам. А знал его отец немного для людей с суши, но всё то только могло пригодиться в море. Всё что знал без остатка он передал сыну, который с трудом, но всё же окончил семь классов, прежде чем в последний раз появиться в школе. С тех пор он каждый раз уходил в море с отцом. Мать Скотта не имела ничего против этого. В посёлке где они жили другой работы, как таковой и не было. Рыболовецкая артель скупала всю рыбу, которую привозили траулеры из моря. Тут же в посёлке рыбу обрабатывали, фасовали и отправляли в крупные сортировочные центры, где рыба приобретала красивую упаковку, а дальше ехала по всей стране, а порой и в другие страны. Конечно, Фишерман и его семейство никогда не думало об этом. Их работа заканчивалась в порту, когда рыбу сгружали с корабля.
С тех пор много воды утекло. Мир изменился. На смену маленьким траулерам пришли гигантские корабли-комбинаты, на которых тут же происходит заготовка и упаковка рыбы, на смену артелям пришли транснациональные компании, проглотив особенности ведения дел в каждой отдельно взятой стране, выровняв всё одним уровнем. Артель, на которую работал дед и отец Скотта медленно приходила в упадок, как и весь посёлок, который тоже медленно умирал. Наконец артель обанкротилась, а с ней и местные рыбаки. Кто продал свои корабли и сошёл на берег, чтобы обрести покой на дне стакана, другие перебрались в порты, где дела шли лучше, третьи нанялись на работу в крупные компании и работали на этих самых больших траулерах, но среди всех этих людей не было Скотта Фишермана.
Его отец умер в возрасте 54 лет не застав такого драматического финала для их артели и посёлка. Мать умерла через пару лет не приняв кончину мужа. Скотт остался один. Он не обзавёлся семьёй то ли в связи его узким кругом интересов, то ли несговорчивостью. В нём жила одна страсть. Море и рыба. Его род отдал этому делу по меньшей мере сотню лет. Чутье ли или удача, но Скотт никогда не возвращался на берег с пустыми сетями. И рыба его была не в пример лучше той, что добывали другие. Злые языки говорили, что он заключил сделку с морским богом, или сам был им во плоти.
Когда артель закрылась, неожиданно нашёлся покупатель на ту рыбу, что добывал Скотт. Договориться с ним, конечно, было не просто, но всё же Скотт согласился работать на одну фирму из крупного городка, в пятидесяти милях от побережья. Фирма эта занималась поставкой свежей еды в рестораны города, а такой поставщик, которым для них стал Скотт был просто необходим. Заботы по обработке рыбы фирма брала на себя. Чересчур много рыбы им было не нужно, поэтому, когда они выкупили один причал и небольшой домик у разорившейся артели, им пришлось с боем отказывать всем траулерам, которые остались без работы. В итоге для Скотта всё сложилась отлично. Поменялся только покупатель его рыбы. В остальном ничего не изменилось.
Прошло не меньше десяти лет с тех пор как закрылась артель, когда медленно, но верно в посёлке стали появляться новые жители. И это были точно не рыбаки. Новые люди приезжали, скупая большие участки земли и возводя на них большие дома. В домах этих они жили редко, приезжая сюда лишь в благоприятный сезон для того, чтобы отдохнуть и поплавать на яхтах. В порту всё тоже изменилось под стать. Новые причалы и дорогие яхты. Среди них траулер Скотта выглядел белой вороной. Как собственно и сам Скотт, с аккуратной подстриженной бородой в кепке шкипера и трубкой во рту, в перелатаном непромокаемом комбинезоне, которому уже лет десять, рядом с нуворишами всех сортов, которые были одеты по последнему писку моды, в солнцезащитных очках. Вот только не он чувствовал себя неловко рядом с ними, а они. Да, эти биржевые воротилы и хозяева роскошных домов и красивых машин, рядом с ним они не находили, что сказать, чувствуя его превосходство. Они не могли его купить, потому что Скотт не продавался. Он работал на фирму, но не принадлежал ей. А фирма платила ему щедро, понимая, что её репутация поставщика лучшей рыбе в округе была на 90% благодаря упорству и труду Скотта.
То утро не предвещало ничего кроме волнения на море, непрекращающегося дождя, температуры около 50 градусов по Фаренгейту. Обычные люди в такую погоду одеваются потеплее, не забывая взять с собой зонт, добежав под которым до своей машины, греются у решёток обогрева, мечтая о том, чтобы этот день скорее закончился, и каждому встречному говорят о том, какая сегодня дрянная погода, хотя это и так понятно. Для любого из рода Фишермана эта погода не была препятствием выполнить свою работу: выйти в море и привезти на сушу очередную партию рыбы. Для рыбы ведь не было разницы какая погода наверху. Вот и для Скотта погода роли никогда не играла.
У Скотта не было зонта. Не было никогда и он не понимал зачем вообще он нужен. Ты или мокрый, или сухой, разница небольшая. А уж на траулере в такую погода, когда ты в море один сухим тебе не бывать это точно. И тебя не спасут ни тёплая поддёва, ни водонепроницаемый костюм. Влага, найдёт путь. Сначала намокнут твои лицо, голова и грудь. Потом медленно, но верно ты и сам весь пропитаешься влагой. Фишермана никто бы не назвал нелюдимым человеком, но с тех пор как его отец ушёл из жизни, на корабле он всегда ходил один. Ему не нужны были помощники, он сам прекрасно справлялся со всем.
Скотт жил в десяти минутах ходьбы от порта. Вставал он всегда рано. Ложился тоже рано для обитателей суши. Это было один из уроков, котором его научил отец. Если ты бодрствуешь, когда другие спят, то ты спишь, когда другие ещё бодрствуешь. В начале пятого утра, Скотт поднялся на свой траулер, включил осветительные приборы и запустил дизель. Двигатель шумел мерно, в такт пульсу Скотта, в такт его дыханию. Корабль был его частью, а он частью корабля. Перед выходом в море предстояло проверить снасти, сети должны быть целыми. Он вышел из рубки, приветствуя его встретил порыв ветра, несущего мелкую морось. От рубки до кормы всего-то десять метров, но за кормой уже хоть глаз выколи, ничего не видно. Солнце должно подняться из-за горизонта часа через два, но в такую погоду, когда всё небо плотно обложено облаками, света это прибавит не намного. В порту было пустынно. Только свет в будке на входе, и маяк на выходе из гавани.
Полчаса спустя, после того как Скотт немного подлатал сети, проверил запасы солярки, проверил сводку погоды, сверился с курсом, которым шёл шторм, проверил рацию и включил навигационные огни, погода только ухудшилась. Мелкую морось сменил сильный напористый дождь, который загонит жителя суши любого под крышу. Скотт вышел из рубки, отдал швартовый, и на самом малом ходе отчалил от пирса. Его траулер медленно шёл мимо череды плавно покачивающихся на волнах яхт с длинными мачтами, с мощными двигателями и красивыми открытыми площадками. Скотт не обращал на них внимание. Для него имели значение работа, его корабль и море, открытое море, которое ждало его за выходом из порта.
Миновав маяк, Скотт связался по рации со службой береговой охраны сообщив квадрат, в который направляется. Получив предупреждение о надвигающемся шторме, Скотт прервал связь. За каменной грядой, которая отделяла порт от открытого моря качка резко усилилась, подкрепляя слова переданные по рации. Скотт перевёл двигатель на повышенные обороты добавляя ходу кораблю. Впереди ровным счётов ничего не было видно. Редко где-то вдалеке вспыхивали молнии. Идти приходилось только по приборам. Дворники без остановки скребли по стеклу, а фонарь на рубке разрезал темноту силясь выловить силуэты волн. Скотт вскипятил воды и заварил крепкого чая. Он как и все его предки на дух не переносил кофе. После этого он сверился с курсом, которым шёл его корабль. Скоро предстояло сменить курс, чтобы не угодить на мелководье, где волны в такую погоду должны быть сильнее, чем там, где намеревался пройти Скотт. Убедившись, что идёт правильным курсом, он принялся забивать трубку. Она перекочевала к нему от отца. К нему возможно от деда, хотя Скотт и не был в этом уверен. Всегда покидая порт, он набивал, а потом выкуривал трубку. Также он делал, когда заходил в порт. При это он никогда не курил в море. Для него это было кощунством. ничто не могло отвлекать от работы, когда он занимался выловом рыбы.
Сменив курс, он сел в капитанское кресло, потягивая чай, слушая рёв ветра, смотря на без устали работающие дворники, на бушующее море снаружи. Предстояло идти без смены по меньшей мере час. За этот час ветер немного стих, волнение стало чуть меньше, да и дождь из ливневого превратился в лёгкую морось. Светало. Тьма ночи сменилась серым утром. Небо во все стороны было затянуто непроглядным серым пологом. Скотт погасил фонари, от них и до этого было мало толку, а теперь они потеряли всякий смысл, видно было хорошо и без них. Позавтракав солёной рыбой с банкой консервированного фасоли, и запив очередной кружкой чая, Скотт пошёл на корму. Выйдя из рубки от огляделся, словно в первый раз видел всё это вокруг. Сколько хватало глаз повсюду взволнованное море. Белые пенные буруны, и синева морской пучины. Скотт ухмыльнулся чему-то своему и пошёл при свете дня ещё раз проверять сети. Скоро предстояло опустить трал.
Как понять где в море рыба, а где пустая морская вода. Одни знают исходя из своего опыта, что в определённых местах проходят косяки рыб. Другие рассчитывают на удачу и идут туда, где раньше не ловил никто. Фишерманы ловили рыбу в этих водах сотни лет. Ещё дед Скотта размечал бумажные карты вместе с его отцом, где в какие времена года обычна снуют косяки рыб. Теперь когда бумажные карты ушли в прошлое, и все пользуются электроникой, ему не нужно заглядывать в старые записи. Он и так прекрасно знает куда идти за рыбой. Стоит только сделать поправку на надвигающийся шторм. Направление ветра и его скорость, полученные по метеосводке позволяют довольно точно прикинуть куда должна уйти рыба. Поэтому опуская трал старый моряк не гадал, будет там рыба или нет, он знал, что она должна там быть. И если это знание было истинным, то через полтора часа, можно будет отворачивать назад в порт с лодкой полной рыбы.
Отец Скотта говорил, что море любит тех, кто любит море. И в тоже время он говорил о том, что море есть стихия, её не нужно понимать, если оно захочет, оно потопит твой корабль тогда, когда ничего не предвещает беды, а может провести через настоящий ураган оставив целым и невредимым. Поэтому когда полчаса спустя на горизонте показались тёмно синие тучи, а морось сменилась резкими порывами ветра, которые словно бросали целые волны дождя на стёкла рубки Скотт ничуть не удивился. Когда рядом гуляет шторм резкие перемены погоды дело обыкновенное. Он сменил курс в сторону от надвигающихся тёмных туч, которые нет-нет да прорезывали вспышки молний. Грома пока слышно не было, но это вопрос времени. Скотт чувствовал, что сегодня ему предстоит день не из лёгких.
Тучи приближались стремительно. Ветер не стихал. Волнение усиливалось . Скотт сверился с только что пришедшей метеосводкой. Шторм крепчал. Кораблям в его районе предписывали незамедлительно направляться в близлежащие порты. Пора было поднимать трал вне зависимости от того, сколько рыбы он наловил. Если волнение усилится, то может статься, что ему вообще будет не до рыбы. Скотт скинул обороты двигателя поставив на малый ход, вновь включил световые огни и отправился на корму. Малый ход должен был позволить легче поднять трал и поднять на борт пойманную рыбу. За следующие десять минут пока поднимался трал и Скотт справлялся с манипуляторов сваливая пойманную рыбу в трюм траулера, он понял, что вовремя успел это сделать. Ветер сменился и дул в правый борт. Вспышки стали ближе, а раскаты оглушительны. Закрепив снасти с большим сопротивлением Скотт по борту держась за поручни вернулся в рубку. На рации мигала лампочка. Кто-то пытался связаться со Скоттом, но ему сейчас было не до них. Скотт переключил увеличил скорость и вывернул руль до упора влево. Судно бросало на волнах вверх вниз, волны заливали палубу, но то, что сделал Скотт было единственно верным решением. Через минуту, после того как корабль сменил курс на девяносто градусов и ветер стал дуть с кормы, Скотт поставил руль прямо. Выходило не очень хорошо. Лодка шла в сторону от порта, но лучше уходить туда, чем быть как Элли с Тотошкой в доме в центре урагана. Скотт вспомнил о рации. Он связался с портом. Оказалось это не они. Связался с береговой охраной. И тут пришло известие, которое он никак не ожидал услышать.
Яхта подала сигнал бедствия. На борту по меньшей мере четыре человека. Потеряли ход. Вероятно поломка двигателя. Координаты приблизительные связь прервалась. Скотт сверился с картой. До них судя по всему минул 20 хода в обычную погоду. Но они как раз в том направлении, откуда так спешно уходил Скотт. Береговая охрана отправила корабль и известила все близлежащие корабли в этом районе. Корабль Скотта ближе всего. Корабль береговой охраны будет на месте не раньше чем через два, два с половиной часа.
В море нет друзей и врагов. Если кто-то подал сигнал бедствия и ты можешь ему помочь, ты не можешь думать о себе и своей безопасности. Так говорил отец Скотта. Поэтому его сын и не раздумывал. Слабый думает, сильный делает, так говорил дед Скотта. Это было выбито на его могиле и врезалось в память Скотта раз и навсегда.
Старый моряк глубоко вздохнул, вновь выкрутил руль до упора влево, перевёл двигатель на полные обороты, и совершив разворот на сто восемьдесят градусов устремился прямо на встречу буре. То что шторм прямо по курсу не было сомнений. Нос взлетал высоко вверх, потом срывался вниз. В кабине всё, что было на открытых полках ходило ходуном. Волны становились всё выше. Траулер был не новый, далеко не новый, сколько он выдержит. Высота какой волны сломает его пополам?! Стоит ли задумываться об этом, когда от тебя ничего не зависит, зато ты можешь спасти целых четыре человеческих жизни.
Через двадцать минут Скотт был на месте. Координаты были не точными, к этому стоит добавить высокие волны, непредсказуемость течения и плохую видимость. Скотт взял бинокль, но сперва ничего не разглядел. Он искал глазами корабль, лодку, но ничего похожего не было. Потом вдруг где-то по правому борту на отдалении около мили между гребней волн буквально на долю секунды он увидел вспышку. Это была вспышка со спасательного плота. На кораблях таких маячков не бывает. Скотт повернул руль в ту сторону, где видел вспышку. Несколько секунд он ничего не различал, но вот спасательный плот вынырнул на очередной гребень , и он понял, что идёт правильным курсом. Люди тоже похоже заметили его, он увидел отправленную в воздух зеленую ракетницу.
Оказавшись невдалеке от плота Скотт поставил на малый ход, вышел из кабины, пристегнувшись тросом на карабин, взял трос лебёдки установленной возле рубки и в два счёта закрепил на лебёдке спасительный круг. Только с третьей попытки Скотту удалось забросить круг достаточно близко к людям на плоту, чтобы они могли ухватить его. Волнение на море, плохая видимость и шоковое состояние людей в спасательном плоту сделали своё дело. Когда Скотт помог вскарабкаться на борт женщине и мужчине, третий человек на плоту друг потерял равновесие и упал прямо в море, ударившись при этом головой о борт траулера. Скотт не думал и не сомневался в своих действиях, он только крикнул мужчине, которого поднял на борт "лебёдка" и прыгнул в воду. Третьим человеком была женщина. Её спас спасательный жилет, который был на ней. Так бы она неминуемо пошла на дно, но жилет держал её над водой , хотя и без сознания. Скотт размашистыми бросками добрался до неё приподняв её голову над водой. Он очень надеялся, что мужчина в лодке его понял, и убедился этом, только почувствовав рывок. Мужчина перецепил карабин Скотта к лебёдке, к которой до этого был прицеплен спасательный круг, и довольно быстро поднял двоих из воды. Скотт, оказавшись на палубе, первым делом бросился в кабину, вновь повернул корабль в сторону от бури и только потом вернулся к тем, кто был на палубе. Мужчина держал женщину с разбитой головой, другая женщина, держалась за поручни, силясь не потерять равновесие пыталась идти к рубке.
Скотт помог всем троим добраться в рубку. Их было трое. По радио передавали четверо. Он был обязан уточнить этот момент. Оказалось, связь была очень плохой, на яхте, которая потеряла ход, а затем перевернулась под напором огромной волны было всего трое человек. И все они оказались на корабле Скотта.
Погода у побережья оказалась значительно лучше. В порту пострадавших ждали службы экстренной помощи. Первую помощь как мог Скотт оказал сам. Перевязал раны, напоил крепким горячим чаем снабдив всех стопкой "чёрной наклейки" (сам он никогда не пил на борту. но это была экстренная ситуация, нужно было как-то разогнать кровь), в трюме нашлась кое-какая не подходящая ни по фасону ни по размеру зато тёплая и сухая одежда, к которую без лишних стеснений переоделись спасённые.
Когда с формальностями в порту было закончено, Скотт позвонил своему нанимателю оставив пару слов на автоответчик о том, почему рыбы оказалось несколько меньше чем обычно. Вымотанный и сильно уставший Скотт вернулся домой. Там он принял душ, достал банку фасоли и вяленой рыбы, сел у обогревателя, рядом с горящим ночником. Закончив трапезу, Скотт погасил свет и стал смотреть в окно. Шторм ушёл стороной. На небе ни тучки. Светит луна. Порт вот он, рукой подать. А за ним открытое море. Пора спать. Завтра рано вставать.

В прериях всё всегда или из-за денег, или из-за бабы. Возможно во внешнем мире всё также, а может и нет, но в прериях дела обстоят именно так. Бывает, что деньги и баба попадают в одну историю, и тогда она точно принимает чертовски плохой оборот. Это про мою историю.
В прериях всегда так. Или ты на коне, или нет. Во всех смыслах. Есть конь и весь мир в твоих руках. Скачи от заката до рассвета. А без коня, вдали от жилых мест... Делать нечего. Только помирать. И лучше бы у тебя был пистолет хотя бы с одним патроном. Это не спасёт тебя от индейцев, не защитит от волков, не согреет холодной летней ночью, не напоит , не накормит, зато может избавить от долгой или недолгой, но мучительной смерти.
Поэтому я не завидую себе. Не завидую, видит Всевышний. Без лошади, оружия, еды и воды, и что самое противное, самое мерзкое и ужасное, с простреленной ногой. Пуля прошла навылет чуть выше колена и похоже не задела кость. Странное везение. Попади пуля в колено, или пройдя через артерию, я бы умер даже с места не сдвинулся. Во первых было бы очень больно, во вторых не было бы смысла. Боль бы просто приковала меня к месту, а кровь бы покинула моё тело быстрее, чем я бы прочёл "Отче наш".
С пулей в ноге было бы хуже. За свою жизнь я повидал всякого. Видел и таких парней, которые утверждали, что в них застряло не меньше пары пуль и живут они с ними припеваючи. Ходят на костылях, или с парализованными руками, которые болтаются плетью. и всё же я им не верю, не верю, что в них застряли пули. Думаю, что продырявили их знатно, но пули или прошли насквозь, или их достали. Готов поставить на это пару баксов, если спор будет честный. И вот почему.
Одной из моих первых работ на диком западе была охрана банковского дилижанса. Работа мне нравилась ровно до тех пор, пока на дилижанс напали, и не перебили половину охраны. Сам я схватил тогда 2 пули. Одна прошла навылет, другая застряла в левой руке. Целый месяц, я мучился, пока не пошёл к врачу. Он, конечно, назвал меня идиотом, потому, что он был не врач, а ветеринар, который лечил в основном коров да лошадей. Но за пачку баксов, которые я получил от благодарного банка, ветеринар распорол мне руку и достал пулю.
Подводя итог того, чем я в данный момент являюсь, могу только с уверенностью заверить вас, что выгляжу я чертовски плохо. Весь покрыт слоем пыли, правая нога поверх ковбойских штанов перемотана рубашкой. Вместо рубашки кожаный жилет на голое тело. На голове шляпа. Её я купил у пьяного индейца несколько лет назад. Тот утверждал, что у бывшего владельца он содрал скальп, и ему она уже точно больше не нужна. Я не переживал ни за пьянчужку индейца, ни за бывшего владельца шляпы. Тогда я был чрезвычайно рад приобретению, был рад и сегодня с простреленной ногой.
Как я уже говорил, во всем виноваты деньги и/или женщины. В прериях вместо денег золото. Его здесь невероятно много. Только надо его найти и добыть, а потом добраться до банка, продать золото банку и положить на свой счёт. Ну а женщины. Они сидят в небольших городках, или городах покрупнее, или ездят взад вперёд с переселенцами, надеясь обрести лучшую участь, чем им выпало по жизни. В действительности получается, что со временем всё должно стать лучше, но становится только хуже. Женщины не готовы к тяготам, которые им уготованы в Штатах. Повсеместное пьянство, нервные мужчины, готовые в любой момент хвататься за пистолеты и карабины, индейцы и много чего ещё. В поисках лучшей доли, нужно не забывать, что у тебя-то и сейчас кое-что есть, а потом может не быть и этого.
В моей истории конец уж близок, потерпи мой друг. Последний вздох уж близок, то сердце чувствует моё.
Виной тому всё также любовь, деньги и предательство. Мы ехали два дня сойдя с утоптанной дороги. Я ехал с компаньоном Эдуардом. Я знал его уже лет пять. Мы побывали в разных заварушках. Поэтому когда он навёл на меня свой пистолет, я рассмеялся ему в лицо. А он выстрелил. Потом объяснился. "Прости", - сказал он мне, в ответ на мои проклятия и крики. Он рассказал мне о Кристин. Моей жене. Рассказал, что уже года 2 с ней спит. Что это она натравила Эдуарда на меня. Что это она настояла на том, чтобы он застрелил меня. Но он не застрелил. Только прострелил ногу, забрал лошадь, револьвер, всю еду, кисет, спички, воду, ну и, конечно, намытый нами совместно золотой песок.
И теперь я один на один с собой. В середине неизвестного плато, вдали от обитаемых земель, недалеко от индейских кочующих племен. Если меня встретят индейцы, то снимут скальп в два счёта. По-английски они ни черта не понимают. Объяснять им что-либо не имеет никакого смысла.
А ещё ночью особенно опасны ползучие гады. Скорпионы, змеи. Увидеть не увидишь, а укусят, так и с жизнью расстанешься. Ну и, конечно, волки. Этих я боюсь больше всего. Стоит им меня почувствовать и моя песенка, которая кажется и так подошла к концу, будет допета под слитный вой волков.
За этот день я преодолел не больше полумили. А идти по моим приблизительным оценкам было не меньше миль 40. Нога распухла и болела. Я как мог растирал её и обнимал её. Но это мало помогало. Вечер выдался тёплый. Я нашёл несколько плодов репейника. Я жевал их и плевался. Через силу я проглотил свой "ужин", привалился к валуну и провалился в глубокий сон без сновидений.
Посреди ночи я проснулся от того, что невдалеке выли волки...
Я тяжело вздохнул. Что ещё оставалось?!

Дворники делают взмах. Вшух-Вшух. За лобовым стеклом, освещённый светом фар ночной лес. Мелкие елочки, за ними берёзки, а дальше тьма, которую даже яркие огни внедорожника не могут прорезать. Вшух-вшух.
Сижу смотрю в темноту. В голове какая-то каша. Выделить мысль не представляется возможным. Я думаю обо всём, что произошло за последние 12 часов и не нахожу причин. Руки болят. Костяшки. Всему есть причина и повод. Этому учат на уроках истории в школе. И, если вообще возвращаться к вопросу школы, то там же, а вернее в то давнее время учат, что собираться надо вечером, чтобы с утра быть готовым, а не второпях носиться по дому, и обязательно что-нибудь забыть. Вшух-вшух.
Ну, а я видимо плохо выучил этот урок. А стоило. Стоило, чёрт подери, делать всё заранее и всё, ВСЁ, было бы по другому. История не имеет сослагательного наклонения. Всё случилось, как случилось. Я поздно ложился спать. Поздно ложился перед важной встречей. Засидевшись в гостиной за интересным фильмом, который оказался довольно посредственным. Но понять это можно было только после того, как я его досмотрел. С учётом того, что было уже 3 часа ночи, я решил, что могу позволить себе перенести сборы на утро. И отправился спать под бочок к жене, которая, как оказалось тоже не спала, а смотрела в спальне свой сериал на планшете. Так она сказала тогда. Вшух-вшух.
Утром я взял ноутбук, бумаги со стола, выпил кофе и поехал на встречу. На другой конец города. Жена мирно посапывала, когда я уезжал. Она не работает, наша 8-летняя дочка на каникулы сослана к моим родителям. Поэтому будить жену не было никакого резона. Так думал я. Сел за руль. С неба валил снего-дождь. Дворники включились автоматически. Вшух-вшух.
Сорок пять минут спустя, после 3 коротких, но содержательных телефонных звонков , 80 км по кольцевой автодороге, я вспомнил. Вспомнил, не правильное слова, ведь я ничего и не забывал. Я просто осознал, что у меня , как я говорил выше, ноутбук, бумаги со стола, но! Но нет, самого важного, документов заверенных нотариусом. Эти документы я вчера в середине дня, готовясь к этой встрече убрал в выдвижной ящик. Вот тебе и ... Вшух-вшух.
До встречи было ещё порядочно времени. Я должен был ещё с коллегами обсудить стратегию ведения переговоров и обговорить несколько "тонких" моментов, так что с учётом предстоящих кругов домой и обратно, я даже мог успеть. Заставить клиента немного подождать - это не такая уж большая проблема. Съехал с кольцевой, заехал на кольцевую. В левый ряд. Тапок в пол. Добрался до дома за полчаса. Вшух-вшух.
Живём мы в пригороде. Свой дом с участком за высоким забором, это уже даже не роскошь, а обыденность. Этим уже никого не удивишь. Я выскочил из машины и устремился в дом. На то, что входная дверь была открыта внимание обратил, но не придал этому значения. В доме горел свет, значит жена уже встала. Я проскочил не снимая ботинок в кабинет, оставив на полу грязные следы. Взял то, что лежало в выдвижном ящике, и направился на выход. По плану в моей голове, я хотел из машины набрать жену и объяснить ей грязные следы на полу, и вообще всё то, что приключилось со мной этим утром. Уже открывая дверь, я замер. На полу стояли незнакомые хорошие качественные мужские ботинки. Вшух-вшух.
Я поднял глаза. В прихожей на одном из крючков висело тоже очевидно очень высокого качества чёрное пальто. В растерянности наполовину выйдя из дома, я замер и в нерешительности зашёл обратно, закрыв за собой дверь. Помню подумал, что она там что совсем о$#%л@?! Потом решил, что вероятно это какой-то из её друзей. У неё полно мужчин друзей. Никогда не видел в этом проблемы. Если эти мужчины, конечно, не спят с моей женой. Поэтому, если ничего предосудительного, просто поздороваюсь и ретируюсь, не изображая ревнивого мужа. А кровь закипала. Я шёл в глубь дома всё дальше. Где-то работал телевизор, но было что-то ещё. Какие-то ритмичные звуки. Из спальни. Дверь не плотно закрыта. Я легко её толкаю. А там. Вшух-вшух. Вшух-вшух. Вшух-вшух.
Для суда, я бы сказал, что ничего больше не помню. Не помню как схватил бронзовую статуэтку богини Фемиды, которая по настоянию жены стояла при входе в спальню на столике. Не помню как первым очень мощным ударом разворотил череп этому уроду. Не помню был ли он красив до. Но после точно был не красив. Не помню как заорала жена. Не помню, как внезапно её крик оборвался. Как ужас сковал её, как она силилась что-то сказать, но не могла. Её любовник выбыл в первом раунде, а я был готов на все 12. В крови адреналин. В мозгах пустота. Не помню как нанёс первый удар тыльной стороной ладони наотмашь. Не помню, как принялся бить её кулаками, не помню как она защищалась, как я обдирал костяшки о её сломанные зубы, не помню как она давилась кровью, которая заливала её рот. Не помню и звуков, которая она исторгала, пытаясь вздохнуть. Вшух-вшух.
Помню как сижу на краю кровати и пытаюсь понять , что собственно произошло. Не понимаю, сколько времени прошло. Руки все в крови. Дружок её на полу, в огромной красной луже размером с океан. Жена лицом в кровать. Белоснежно белые простыни кроваво-красного цвета. Хороший контраст. Сижу курю. Хотя не курил лет пять наверное. А жена курила. Сижу вытягиваю её сигарету. Вшух-вшух.
Проверил пульс. На всякий случай. Сомнений то у меня не было, но мало ли. Два трупа. И я. Приятно познакомиться. Что делать? Поставьте себя на моё место. Хорошо, что мобильник остался в машине, а то меня бы просто убил звонок из моей обычной жизни, где я типичный преуспевающий предприниматель с хорошей репутацией. Варианты, которые пришли мне в голову с ходу: расчленить и сжечь, сжечь с домом, вывезти в лес и закопать, бросить всё и сбежать, уехать и сделать вид, что это не я, сдаться властям и во всё сознаться, позвонить хорошему адвокату. Масса вариантов. А что сделал я? Вшух-вшух.
В правосудие я не верю. Сжигать дом, не готов, не для того я его строил. Заниматься расчленением трупов - это не моё. К тому же привезти спальню в нормальный вид просто невозможно. Любой следак меня расколет. Подводя черту, я выключил свет в спальне и закрыл за собой дверь. Принял душ. Одел чистую одежды. Обработал руки. Забрал все деньги, что были в доме, забрал из сейфа личный ствол (так положено иметь предпринимателю ствол. без этого никак), сел в машину. Вшух-вшух.
Вырубил телефон. А дальше поехал по городу выполнять обязательные дела. И в список обязательных дел входили посещение нескольких банков, где написал доверенности на управления счетами на родителей, снял деньги, там где имело смысл их снять, съездил к родителям, провёл вечер с дочкой, оставил деньги родителям, под предлогом того, что так надо. Они вопросов не задавали. Надо так надо. Потом съездил зачем-то в храм. Поставил свечей за упокой и за здравие, и туда где иконы были симпатичны. Потом поехал к проституткам. Вшух-вшух.
И вот я в лесу. Сижу в машине. Смотрю в темноту. Думаю о прошедшем. О сломанных судьбах. Больше всего жалко дочку. Она у меня умница. Дворники, вшух-вшух. В правой руке зажат ствол. И дальше должно произойти то, что должно произойти. И я ведь даже потом не услышу этого. Вшух-вшух.

В колонках играет - Die Antwoord 2•GOLDEN DAWN•7
Открылась дверь на крышу. Двое вышли. Тут тише чем внизу. Машин почти не слышно.
- Кофе? Чая? Может сигарету?
И сидеть смотреть на проплывающие облака. Бок о бок. Касаясь плечами. Касаясь кистями. Лёгкими, чувственными касаниями. Словно они значат больше, чем просто касания. Больше чем неприкрытые, чувственные поцелуи. Касаться и казаться, что ничего не происходит.
Пить словно алкоголь, курить словно что-то запрещенное. И голову кружит. Но виноват не кофе. Не виноват и чай. Не крыши край. Не сказанные слова. Несказанные слова. Но кому они нужны.
А чего хочется ей? Сказать ему всё? Или смалодушничать и смолчать. И наслаждаться моментом. Касаясь его холодных пальцев. Таких желанных. Таких манящих.
А чего хочется ему? Сказать ей? А разве прямота не хуже воровства? Значит лучше курить и пить чай? И молчать?! Невысказанное и тайное, и такое понятное так рвётся наружу. И её рука. Её чуть тёплые пальцы. Узоры на ногтях. Словно трещины на синем льде. От этих касаний, словно разряды тока. Стоит ли говорить, если и так хорошо. По настоящему хорошо.
О чём он думает сейчас? Когда глотает уже остывший чай. Когда скажет, что ему пора, что он порядком замёрз в своей лёгкой куртке? Да он уже давно замёрз. И закоченел наверняка. Как хочется обнять его. Согреть. Согреть своим огнём. Спалить его дотла. Не оставив ничего.
О чём думает она? Сидит, и смотрит на облака. И почти держит за руку, только положив сверху. И курит. И пьёт кофе. И иногда смотрит прямо в глаза и улыбается. Что в этой улыбке? Что в этих глазах. В этом взгляде хочется купаться. Тонуть. Гибнуть. И гибнуть хочется без этих глаз. Только по другому. Наоборот.
Я положу ему голову на плечо, и глубоко затянусь, и пока сладкий дым будет наполнять мои лёгкие, я буду прибывать в беспечном раю. Я буду в грёзе, я буду мечтать о несбыточном, о нереальном, о том, что его пальцы свободны, о том, что всё возможно. И прямо сейчас всё будет возможно. Пока мои лёгкие наполняются дымом. И пусть этот момент длится. Я хочу, чтобы этот момент длился. И длился. И длился.
Её голова на моём плече. Разве чего-то ещё нужно желать? Разве нужны ей мои слова и признания? Разве мне это нужно? А что-то в груди сжимается и болит. Тяготит. И смолчать нельзя и сказать просто невозможно. Но пусть. Пусть это мгновение длится и не кончается. Потому что в этот самый момент нет мира вокруг. Нет вчера. Нет завтра. Нет вечера, нет холодного чая, нет холодного кофе. Только я и она. Запах её духов. Разум витает в облаках, сознание отключено. Я обниму её. Она этого хочет.
Его рука на моём плече. Что он чувствует сейчас? Обнимает меня как друг? Прижимает как влюблённый? Ты хочешь поцеловать меня любимый? В губы. По настоящему. Страстным поцелуем. Который будет больше слов. Больше момента. Или хочешь встать и уйти? Или рассмеяться мне в лицо. Или спрятаться за глупыми разговорами. Или открыться мне полностью наплевав на условности, на пустоту каждого второго слова? Заменив слова действиями. Ты говоришь всё это время. Я отвечаю. Автоответами. А ты несёшь какую-то чушь. И я это чувствую. А ты это знаешь. Но мне приятно слушать твои слова. Потому что пока ты говоришь я рядом с тобой. А ты рядом со мной. Не замолкай, если не хочешь меня целовать. Если не можешь меня поцеловать.
Я обнимаю тебя. Ты моя. Сейчас ты моя. Я это чувствую. Я так это чувствую. Не знаю, что ты чувствуешь. Не знаю, о чём ты думаешь. Мне всё равно. Ты моя и точка. Поцелуешь меня? Твои манящие губы так рядом и так далеко. О чём мы говорим? Что я говорю? Я точно не в себе. Но ты поддерживаешь меня. Ты отвечаешь. Хотя сейчас должна целовать меня. Я чувствую это. Моё сердце стучит с перебоями. Я чувствую твоё.

Звонит телефон. Её. Она поднимает голову, отодвигается. Его рука сползает с её плеча. Она отвечает. Не важный звонок, но она отвечает. Говорит весело. Задорно. А он смотрит по сторонам. Сигареты догорели. Кофе выпит. Чай закончился. Холод подступил со всех сторон. Да тут ещё и ветер. И лёгкая дрожь. Он нажимает "отбой" на своём телефоне. Разговор закончен. Их разговор закончен. Или?
Она смотрит в его глаза. И ничего не говорит. Они всё также близко. Только смотрят теперь друг на друга. Она вдруг улыбается той улыбкой, которую он так любит. Искренней, чистой, без иронии, без сарказма. Его любимой улыбкой. Она совсем рядом. Она тянется к нему, или ему это только кажется.
И ...