В колонках играет - море
Море шумит в душе каждого из нас. Шумит по своему у каждого, кто когда-либо бывал на побережье. Стоит только подумать о море, каждый слышит этот шум. И для каждого он конечно свой. Кто-то слышит как лёгонькая волна из последних сила забирается на ярко освещённый берег перекатывая мелкий песочек. Другой слышит рёв морской стихии, как волны высотой с трёхэтажный дом обрушиваются на неуступчивые скалы, которые уже тысячи лет принимают на себя бесконечные удары, которым не будет конца. А есть и такие, которые слышат как волны бьются о борт корабля. Для последних море не стихия, не место для отдыха, оно их жизнь. И в море они слышат шёпот, чувствуют его пульс, живут вместе с ним то поднимаясь на гребень, то падая в пучину. Для них это дом родной. Они могут месяцами проводить на суши, но неизменно возвращаются. Они любят и ненавидят море, так как любит и ненавидит море наркоман, который думает, что может в любой момент соскочить, да только и ждёт следующую дозу.
Моряки сами по себе странный народ. Стоило бы их считать отдельной нацией, которую разбросало по миру как евреев. И снуют они из порта в порт в надежде найти землю обетованную, да только не земля им нужна, а море. Для сухопутных море порой этой пустой звук. Для моряка это друг и враг на века, кормилец и разоритель, любовь и ненависть, радость и горе, и всё это всё в одном звуке, в одном слове, море. И шум прибоя, и штиль, и крик чайки, когда берега ещё не видно, и рассвет далеко от родных берегов, и непроглядная тьма, и шторм, и болтанка, когда так сложно устоять на ногах, и вкус солёной воды, и улыбка друга моряка. Море.
И скажите, что делать, если ты родился в рыбацком посёлке в середине века, после большой войны, когда все вернулись к обычным, привычным ремёслам, и твоя фамилия Фишерман. Да к тому же твой отец всю жизнь добывал рыбу в море, отвоевал всю войну во флоте. Твой дед также ловил рыбу и участвовал в предыдущей великой войне, тоже успев отдать долг родине в военно-морском флоте. О прадеде было известно мало что. Только редкие фото начала века, где он и его команда на фоне "Фишерман боат", красивом новеньком траулере. Стоит ли говорить, что выбирать было не из чего.
Скотт Фишерман стал ходить в море с отцом в те далёкие времена, когда ему было ещё восемь годов от роду. Она постоянно пропускал школу по той причине, что отец не мог понять, чему такому могут научить там его сына, чему он не сможет научить его сам. А знал его отец немного для людей с суши, но всё то только могло пригодиться в море. Всё что знал без остатка он передал сыну, который с трудом, но всё же окончил семь классов, прежде чем в последний раз появиться в школе. С тех пор он каждый раз уходил в море с отцом. Мать Скотта не имела ничего против этого. В посёлке где они жили другой работы, как таковой и не было. Рыболовецкая артель скупала всю рыбу, которую привозили траулеры из моря. Тут же в посёлке рыбу обрабатывали, фасовали и отправляли в крупные сортировочные центры, где рыба приобретала красивую упаковку, а дальше ехала по всей стране, а порой и в другие страны. Конечно, Фишерман и его семейство никогда не думало об этом. Их работа заканчивалась в порту, когда рыбу сгружали с корабля.
С тех пор много воды утекло. Мир изменился. На смену маленьким траулерам пришли гигантские корабли-комбинаты, на которых тут же происходит заготовка и упаковка рыбы, на смену артелям пришли транснациональные компании, проглотив особенности ведения дел в каждой отдельно взятой стране, выровняв всё одним уровнем. Артель, на которую работал дед и отец Скотта медленно приходила в упадок, как и весь посёлок, который тоже медленно умирал. Наконец артель обанкротилась, а с ней и местные рыбаки. Кто продал свои корабли и сошёл на берег, чтобы обрести покой на дне стакана, другие перебрались в порты, где дела шли лучше, третьи нанялись на работу в крупные компании и работали на этих самых больших траулерах, но среди всех этих людей не было Скотта Фишермана.
Его отец умер в возрасте 54 лет не застав такого драматического финала для их артели и посёлка. Мать умерла через пару лет не приняв кончину мужа. Скотт остался один. Он не обзавёлся семьёй то ли в связи его узким кругом интересов, то ли несговорчивостью. В нём жила одна страсть. Море и рыба. Его род отдал этому делу по меньшей мере сотню лет. Чутье ли или удача, но Скотт никогда не возвращался на берег с пустыми сетями. И рыба его была не в пример лучше той, что добывали другие. Злые языки говорили, что он заключил сделку с морским богом, или сам был им во плоти.
Когда артель закрылась, неожиданно нашёлся покупатель на ту рыбу, что добывал Скотт. Договориться с ним, конечно, было не просто, но всё же Скотт согласился работать на одну фирму из крупного городка, в пятидесяти милях от побережья. Фирма эта занималась поставкой свежей еды в рестораны города, а такой поставщик, которым для них стал Скотт был просто необходим. Заботы по обработке рыбы фирма брала на себя. Чересчур много рыбы им было не нужно, поэтому, когда они выкупили один причал и небольшой домик у разорившейся артели, им пришлось с боем отказывать всем траулерам, которые остались без работы. В итоге для Скотта всё сложилась отлично. Поменялся только покупатель его рыбы. В остальном ничего не изменилось.
Прошло не меньше десяти лет с тех пор как закрылась артель, когда медленно, но верно в посёлке стали появляться новые жители. И это были точно не рыбаки. Новые люди приезжали, скупая большие участки земли и возводя на них большие дома. В домах этих они жили редко, приезжая сюда лишь в благоприятный сезон для того, чтобы отдохнуть и поплавать на яхтах. В порту всё тоже изменилось под стать. Новые причалы и дорогие яхты. Среди них траулер Скотта выглядел белой вороной. Как собственно и сам Скотт, с аккуратной подстриженной бородой в кепке шкипера и трубкой во рту, в перелатаном непромокаемом комбинезоне, которому уже лет десять, рядом с нуворишами всех сортов, которые были одеты по последнему писку моды, в солнцезащитных очках. Вот только не он чувствовал себя неловко рядом с ними, а они. Да, эти биржевые воротилы и хозяева роскошных домов и красивых машин, рядом с ним они не находили, что сказать, чувствуя его превосходство. Они не могли его купить, потому что Скотт не продавался. Он работал на фирму, но не принадлежал ей. А фирма платила ему щедро, понимая, что её репутация поставщика лучшей рыбе в округе была на 90% благодаря упорству и труду Скотта.
То утро не предвещало ничего кроме волнения на море, непрекращающегося дождя, температуры около 50 градусов по Фаренгейту. Обычные люди в такую погоду одеваются потеплее, не забывая взять с собой зонт, добежав под которым до своей машины, греются у решёток обогрева, мечтая о том, чтобы этот день скорее закончился, и каждому встречному говорят о том, какая сегодня дрянная погода, хотя это и так понятно. Для любого из рода Фишермана эта погода не была препятствием выполнить свою работу: выйти в море и привезти на сушу очередную партию рыбы. Для рыбы ведь не было разницы какая погода наверху. Вот и для Скотта погода роли никогда не играла.
У Скотта не было зонта. Не было никогда и он не понимал зачем вообще он нужен. Ты или мокрый, или сухой, разница небольшая. А уж на траулере в такую погода, когда ты в море один сухим тебе не бывать это точно. И тебя не спасут ни тёплая поддёва, ни водонепроницаемый костюм. Влага, найдёт путь. Сначала намокнут твои лицо, голова и грудь. Потом медленно, но верно ты и сам весь пропитаешься влагой. Фишермана никто бы не назвал нелюдимым человеком, но с тех пор как его отец ушёл из жизни, на корабле он всегда ходил один. Ему не нужны были помощники, он сам прекрасно справлялся со всем.
Скотт жил в десяти минутах ходьбы от порта. Вставал он всегда рано. Ложился тоже рано для обитателей суши. Это было один из уроков, котором его научил отец. Если ты бодрствуешь, когда другие спят, то ты спишь, когда другие ещё бодрствуешь. В начале пятого утра, Скотт поднялся на свой траулер, включил осветительные приборы и запустил дизель. Двигатель шумел мерно, в такт пульсу Скотта, в такт его дыханию. Корабль был его частью, а он частью корабля. Перед выходом в море предстояло проверить снасти, сети должны быть целыми. Он вышел из рубки, приветствуя его встретил порыв ветра, несущего мелкую морось. От рубки до кормы всего-то десять метров, но за кормой уже хоть глаз выколи, ничего не видно. Солнце должно подняться из-за горизонта часа через два, но в такую погоду, когда всё небо плотно обложено облаками, света это прибавит не намного. В порту было пустынно. Только свет в будке на входе, и маяк на выходе из гавани.
Полчаса спустя, после того как Скотт немного подлатал сети, проверил запасы солярки, проверил сводку погоды, сверился с курсом, которым шёл шторм, проверил рацию и включил навигационные огни, погода только ухудшилась. Мелкую морось сменил сильный напористый дождь, который загонит жителя суши любого под крышу. Скотт вышел из рубки, отдал швартовый, и на самом малом ходе отчалил от пирса. Его траулер медленно шёл мимо череды плавно покачивающихся на волнах яхт с длинными мачтами, с мощными двигателями и красивыми открытыми площадками. Скотт не обращал на них внимание. Для него имели значение работа, его корабль и море, открытое море, которое ждало его за выходом из порта.
Миновав маяк, Скотт связался по рации со службой береговой охраны сообщив квадрат, в который направляется. Получив предупреждение о надвигающемся шторме, Скотт прервал связь. За каменной грядой, которая отделяла порт от открытого моря качка резко усилилась, подкрепляя слова переданные по рации. Скотт перевёл двигатель на повышенные обороты добавляя ходу кораблю. Впереди ровным счётов ничего не было видно. Редко где-то вдалеке вспыхивали молнии. Идти приходилось только по приборам. Дворники без остановки скребли по стеклу, а фонарь на рубке разрезал темноту силясь выловить силуэты волн. Скотт вскипятил воды и заварил крепкого чая. Он как и все его предки на дух не переносил кофе. После этого он сверился с курсом, которым шёл его корабль. Скоро предстояло сменить курс, чтобы не угодить на мелководье, где волны в такую погоду должны быть сильнее, чем там, где намеревался пройти Скотт. Убедившись, что идёт правильным курсом, он принялся забивать трубку. Она перекочевала к нему от отца. К нему возможно от деда, хотя Скотт и не был в этом уверен. Всегда покидая порт, он набивал, а потом выкуривал трубку. Также он делал, когда заходил в порт. При это он никогда не курил в море. Для него это было кощунством. ничто не могло отвлекать от работы, когда он занимался выловом рыбы.
Сменив курс, он сел в капитанское кресло, потягивая чай, слушая рёв ветра, смотря на без устали работающие дворники, на бушующее море снаружи. Предстояло идти без смены по меньшей мере час. За этот час ветер немного стих, волнение стало чуть меньше, да и дождь из ливневого превратился в лёгкую морось. Светало. Тьма ночи сменилась серым утром. Небо во все стороны было затянуто непроглядным серым пологом. Скотт погасил фонари, от них и до этого было мало толку, а теперь они потеряли всякий смысл, видно было хорошо и без них. Позавтракав солёной рыбой с банкой консервированного фасоли, и запив очередной кружкой чая, Скотт пошёл на корму. Выйдя из рубки от огляделся, словно в первый раз видел всё это вокруг. Сколько хватало глаз повсюду взволнованное море. Белые пенные буруны, и синева морской пучины. Скотт ухмыльнулся чему-то своему и пошёл при свете дня ещё раз проверять сети. Скоро предстояло опустить трал.
Как понять где в море рыба, а где пустая морская вода. Одни знают исходя из своего опыта, что в определённых местах проходят косяки рыб. Другие рассчитывают на удачу и идут туда, где раньше не ловил никто. Фишерманы ловили рыбу в этих водах сотни лет. Ещё дед Скотта размечал бумажные карты вместе с его отцом, где в какие времена года обычна снуют косяки рыб. Теперь когда бумажные карты ушли в прошлое, и все пользуются электроникой, ему не нужно заглядывать в старые записи. Он и так прекрасно знает куда идти за рыбой. Стоит только сделать поправку на надвигающийся шторм. Направление ветра и его скорость, полученные по метеосводке позволяют довольно точно прикинуть куда должна уйти рыба. Поэтому опуская трал старый моряк не гадал, будет там рыба или нет, он знал, что она должна там быть. И если это знание было истинным, то через полтора часа, можно будет отворачивать назад в порт с лодкой полной рыбы.
Отец Скотта говорил, что море любит тех, кто любит море. И в тоже время он говорил о том, что море есть стихия, её не нужно понимать, если оно захочет, оно потопит твой корабль тогда, когда ничего не предвещает беды, а может провести через настоящий ураган оставив целым и невредимым. Поэтому когда полчаса спустя на горизонте показались тёмно синие тучи, а морось сменилась резкими порывами ветра, которые словно бросали целые волны дождя на стёкла рубки Скотт ничуть не удивился. Когда рядом гуляет шторм резкие перемены погоды дело обыкновенное. Он сменил курс в сторону от надвигающихся тёмных туч, которые нет-нет да прорезывали вспышки молний. Грома пока слышно не было, но это вопрос времени. Скотт чувствовал, что сегодня ему предстоит день не из лёгких.
Тучи приближались стремительно. Ветер не стихал. Волнение усиливалось . Скотт сверился с только что пришедшей метеосводкой. Шторм крепчал. Кораблям в его районе предписывали незамедлительно направляться в близлежащие порты. Пора было поднимать трал вне зависимости от того, сколько рыбы он наловил. Если волнение усилится, то может статься, что ему вообще будет не до рыбы. Скотт скинул обороты двигателя поставив на малый ход, вновь включил световые огни и отправился на корму. Малый ход должен был позволить легче поднять трал и поднять на борт пойманную рыбу. За следующие десять минут пока поднимался трал и Скотт справлялся с манипуляторов сваливая пойманную рыбу в трюм траулера, он понял, что вовремя успел это сделать. Ветер сменился и дул в правый борт. Вспышки стали ближе, а раскаты оглушительны. Закрепив снасти с большим сопротивлением Скотт по борту держась за поручни вернулся в рубку. На рации мигала лампочка. Кто-то пытался связаться со Скоттом, но ему сейчас было не до них. Скотт переключил увеличил скорость и вывернул руль до упора влево. Судно бросало на волнах вверх вниз, волны заливали палубу, но то, что сделал Скотт было единственно верным решением. Через минуту, после того как корабль сменил курс на девяносто градусов и ветер стал дуть с кормы, Скотт поставил руль прямо. Выходило не очень хорошо. Лодка шла в сторону от порта, но лучше уходить туда, чем быть как Элли с Тотошкой в доме в центре урагана. Скотт вспомнил о рации. Он связался с портом. Оказалось это не они. Связался с береговой охраной. И тут пришло известие, которое он никак не ожидал услышать.
Яхта подала сигнал бедствия. На борту по меньшей мере четыре человека. Потеряли ход. Вероятно поломка двигателя. Координаты приблизительные связь прервалась. Скотт сверился с картой. До них судя по всему минул 20 хода в обычную погоду. Но они как раз в том направлении, откуда так спешно уходил Скотт. Береговая охрана отправила корабль и известила все близлежащие корабли в этом районе. Корабль Скотта ближе всего. Корабль береговой охраны будет на месте не раньше чем через два, два с половиной часа.
В море нет друзей и врагов. Если кто-то подал сигнал бедствия и ты можешь ему помочь, ты не можешь думать о себе и своей безопасности. Так говорил отец Скотта. Поэтому его сын и не раздумывал. Слабый думает, сильный делает, так говорил дед Скотта. Это было выбито на его могиле и врезалось в память Скотта раз и навсегда.
Старый моряк глубоко вздохнул, вновь выкрутил руль до упора влево, перевёл двигатель на полные обороты, и совершив разворот на сто восемьдесят градусов устремился прямо на встречу буре. То что шторм прямо по курсу не было сомнений. Нос взлетал высоко вверх, потом срывался вниз. В кабине всё, что было на открытых полках ходило ходуном. Волны становились всё выше. Траулер был не новый, далеко не новый, сколько он выдержит. Высота какой волны сломает его пополам?! Стоит ли задумываться об этом, когда от тебя ничего не зависит, зато ты можешь спасти целых четыре человеческих жизни.
Через двадцать минут Скотт был на месте. Координаты были не точными, к этому стоит добавить высокие волны, непредсказуемость течения и плохую видимость. Скотт взял бинокль, но сперва ничего не разглядел. Он искал глазами корабль, лодку, но ничего похожего не было. Потом вдруг где-то по правому борту на отдалении около мили между гребней волн буквально на долю секунды он увидел вспышку. Это была вспышка со спасательного плота. На кораблях таких маячков не бывает. Скотт повернул руль в ту сторону, где видел вспышку. Несколько секунд он ничего не различал, но вот спасательный плот вынырнул на очередной гребень , и он понял, что идёт правильным курсом. Люди тоже похоже заметили его, он увидел отправленную в воздух зеленую ракетницу.
Оказавшись невдалеке от плота Скотт поставил на малый ход, вышел из кабины, пристегнувшись тросом на карабин, взял трос лебёдки установленной возле рубки и в два счёта закрепил на лебёдке спасительный круг. Только с третьей попытки Скотту удалось забросить круг достаточно близко к людям на плоту, чтобы они могли ухватить его. Волнение на море, плохая видимость и шоковое состояние людей в спасательном плоту сделали своё дело. Когда Скотт помог вскарабкаться на борт женщине и мужчине, третий человек на плоту друг потерял равновесие и упал прямо в море, ударившись при этом головой о борт траулера. Скотт не думал и не сомневался в своих действиях, он только крикнул мужчине, которого поднял на борт "лебёдка" и прыгнул в воду. Третьим человеком была женщина. Её спас спасательный жилет, который был на ней. Так бы она неминуемо пошла на дно, но жилет держал её над водой , хотя и без сознания. Скотт размашистыми бросками добрался до неё приподняв её голову над водой. Он очень надеялся, что мужчина в лодке его понял, и убедился этом, только почувствовав рывок. Мужчина перецепил карабин Скотта к лебёдке, к которой до этого был прицеплен спасательный круг, и довольно быстро поднял двоих из воды. Скотт, оказавшись на палубе, первым делом бросился в кабину, вновь повернул корабль в сторону от бури и только потом вернулся к тем, кто был на палубе. Мужчина держал женщину с разбитой головой, другая женщина, держалась за поручни, силясь не потерять равновесие пыталась идти к рубке.
Скотт помог всем троим добраться в рубку. Их было трое. По радио передавали четверо. Он был обязан уточнить этот момент. Оказалось, связь была очень плохой, на яхте, которая потеряла ход, а затем перевернулась под напором огромной волны было всего трое человек. И все они оказались на корабле Скотта.
Погода у побережья оказалась значительно лучше. В порту пострадавших ждали службы экстренной помощи. Первую помощь как мог Скотт оказал сам. Перевязал раны, напоил крепким горячим чаем снабдив всех стопкой "чёрной наклейки" (сам он никогда не пил на борту. но это была экстренная ситуация, нужно было как-то разогнать кровь), в трюме нашлась кое-какая не подходящая ни по фасону ни по размеру зато тёплая и сухая одежда, к которую без лишних стеснений переоделись спасённые.
Когда с формальностями в порту было закончено, Скотт позвонил своему нанимателю оставив пару слов на автоответчик о том, почему рыбы оказалось несколько меньше чем обычно. Вымотанный и сильно уставший Скотт вернулся домой. Там он принял душ, достал банку фасоли и вяленой рыбы, сел у обогревателя, рядом с горящим ночником. Закончив трапезу, Скотт погасил свет и стал смотреть в окно. Шторм ушёл стороной. На небе ни тучки. Светит луна. Порт вот он, рукой подать. А за ним открытое море. Пора спать. Завтра рано вставать.

Кружится карусель. Искры летят.
Листва опадает. Вода цветёт.
Холода, как будто не за горами. Но жара. Жара. Жара.
И есть парень. Что смотрит в окно и скучает. Он ждёт чего-то.
Ждёт полёта. Ждёт, когда у него вырастут крылья.
Ждёт новостей. Ждёт улыбок. Ждёт письма с того света. Ждёт друзей.
А время течёт. А воздух стоит. А земля умирает. Умирает, чтобы скоро расцвести.
А он всё смотрит в окно. В сторону заката. Он ждёт её. Он ждёт её.
Он жадно ищет её глазами. Где-то там в серой толпе внизу.
Вот. Вот сейчас мелькнёт яркое пятно. И это будет непременно она. Да?
Ну, конечно, она. Она поднимет глаза.
Её глаза побегут вверх. Вверх. К облакам. Всё выше… И нет. Стой.
Там в вышине. Там в вышине, не добравшись до верха.
Чуть не дойдя. Всего один этаж. Там она увидит его.
Увидит. И поймёт. Что не нужны облака. Небесная синева.
Всё не нужно. Не нужно. Не нужно.
Нужны только те глаза, что так пристально смотрят на неё сверху.
Эх, романтик…

Кружится карусель. Искры летят.
Люди ходят. Прямо под окнами. Прямо под её окнами ходят.
Руку протяни. Протяни, схвати и утащи к себе. Так близко всё.
Так низко.
А она не смотрит в окно. Она поёт. Она поёт и танцует соседям на зло.
Всем на зло. В свободном теле свободный дух. Она летит. Она бежит.
Ничто не удержит её.
Ни месяц август. Ни сентябрь. Ни скорая холодная зима.
Она будет танцевать под солнцем. Будет танцевать под дождём. Под снегом.
Будет кружиться словно снежинка и петь, петь, петь им. Петь падающим пушинкам.
Петь каплям дождя. Петь снегу и пушистым сугробам. Петь облакам.
И кружиться, кружиться. Кружиться.
Эх, романтика…

И не встретиться им никогда.
И Слава Богу, что так.
Иначе, он опустит глаза. И в глазах его будет гореть только огонь любви.
Любви к ней. Что не будет любить его. Никогда. Никогда. Никогда.
Она будет петь. И танцевать. Смеяться.
Но не для него. Не для него.

Кружится карусель. Или стоит.
Время бежит.
Им не встретиться никогда.
Вот такая жизненная справедливость и правда.

            За окнами бесновалась буря. Грохотал гром. Молнии пронзали ночное небо разрывая его на части. Но в этой тревожной ночи было нечто ещё более страшное чем безумная буря.

#1

Она стояла на расстоянии вытянутой руки. Манящий запах притягивал. Её плечи были расправлены, она была стройна, и со всех сторон прекрасна, хотя и лица не было видно. Лёгкое летнее платье с цветочками, модные туфли, но … это всё не создавало, а подчёркивало её истинную чистую, не прикрытую налётом макияжи красоту. И хоть разглядеть её удавалось только со спины, всё это удавалось понять или, быть может домыслить. Лёгкость движений, плавные линии тела, спокойное дыхание от которого её грудь чуть поднималась вверх, - всё это не давало возможности усомниться в её совершенстве.
Эскалатор закончился. Она свернула направо. Мне так и не удалось разглядеть её лицо, да и по правде, я и не пытался. Зачем пытаться разрушать иллюзию. Пускай она останется в моей голове. Как ещё один оплот несокрушимого совершенства.
А совершенство не должно длиться вечно. Ведь правда?



#2

Он стоял и звонил в звонок. Она открыла дверь, стоя в домашнем лёгком халате из синтетики. Халат обнажал её ноги чуть выше колен, глубокий вырез на груди подчёркивал её шикарные формы. Он стоял понурив взгляд. Она улыбнулась и кивнула головой, говоря «проходи», и пошла куда-то в комнаты.
Он зашёл в коридор, закрыл дверь за собой на замок и сел снимать ботинки. Она вернулась откуда-то из глубины квартиры, со стаканом чего-то ароматно-алкогольного. Она чуть наклонилась, и пока он развязывал шнурки, с улыбкой потрепала по волосам. Он поднял голову, она снова улыбнулась, и у него на лице тоже возникла лишь на мгновение сдержанная улыбка. Она подмигнула, и так ничего и не сказав пошла в комнату. Он поплёлся за ней. В комнате зазвонил домашний телефон. Он замер, слушая разговор.
- Да, любимый.(пауза) Нет, знаешь, давай не сегодня. (пауза) Да, милый, ты молодец. Я тебя очень люблю. (пауза). Да, пойду прилягу, устала. Целую.
Он медленно заглянул в комнату. Она лежала, откинувшись на подушки, потягивая свой коктейль. Он, в который раз, восхитился её красоте. Она была на десять лет его старше. Рядом с ней он чувствовал себя 5летним ребёнком, хотя ему уже стукнуло 20.
Он робко подошёл к кровати. Она сделала приглашающий жест подняв руку. Он улыбнулся живой и нежной улыбкой. Он опустился на кровать рядом с ней, положив свою голову ей на грудь, а она накрыла его голову сверху своей рукой. Он глубоко вздохнул так, как вздыхают очень уставшие люди, добравшись до кровати. Она снова улыбнулась, и стала поглаживать и взъерошивать его волосы.
- Что случилось? – с улыбкой говорила она. – Сломал игрушку и расстроился. Или потерял? Или это она тебя сломала, и выбросила?
Она улыбалась. Она всегда улыбалась. Улыбалась своей божественной улыбкой. Улыбалась, когда ей было плохо. Улыбалась, когда ей было хорошо, когда было шикарно, она тоже улыбалась. Улыбка Бога не сходила с её лица. Улыбка Победителя. Улыбка Девы Марии. Улыбка Цезаря. Улыбка Александра Македонского и Петра Первого.
Это была не любовь. Уже давно не любовь, не привязанность. Он Боготворил её. Ему нужно было иногда быть с ней. Нужно, когда ему плохо, когда хорошо, когда весело, когда грустно, и когда нечего делать. Просто ему это нужно. Ну она не против. Она хочет, чтобы иногда он был рядом с ней.
- Ну что же ты молчишь, мой мальчик?
Но он уже спал, глубоким и счастливым сном.