Шакал встал, как всегда, в половине восьмого, выпил чаю, умылся, принял душ, побрился. Одевшись, он вытащил из-за подкладки чемодана тысячу фунтов, положил их во внутренний карман пиджака и спустился вниз позавтракать. В девять часов он уже вышел из отеля на улице Манзоне и отправился на поиски банков. За два часа он посетил пять, разменивая английские фунты. Двести он обменял на итальянские лиры, восемьсот - на французские франки.
Покончив с этим, он выпил в кафе чашечку кофе и перешел к следующему этапу. Спрашивая дорогу у водителей такси и официантов уличных кафе, он оказался на одной из улиц Порте Гарибальди, рабочей окраины Милана, неподалеку от станции Гарибальди. Там он нашел то, что ему требовалось: ряд закрытых гаражных боксов. За двухдневную аренду бокса с него взяли десять тысяч лир, дороже обычного, но зато сразу предоставили бокс в его распоряжение.
В местном магазинчике Шакал купил комбинезон, ножницы для резки металла, несколько ярдов тонкой стальной проволоки, паяльник и припой. Все покупки он уложил в брезентовую сумку, приобретенную в том же магазине, и отнес ее в гараж. Заперев ворота и положив ключ в карман, он отправился на ленч в тратторию более респектабельного района.
После ленча, предварительно позвонив из траттории и договорившись о встрече, он на такси подъехал к зданию небольшой и не слишком процветающей фирмы по прокату автомобилей. Он выбрал себе подержанную спортивную двухместную модель "альфа ромео" 1962 года выпуска. Объяснил, что за ближайшие две недели, весь свой отпуск, хочет осмотреть достопримечательности Италии и вернет машину в конце указанного срока.
Его паспорт, британское и международное водительские удостоверения были в полном порядке, за час юридическая контора, которая вела дела фирмы, оформила страховку. Залог с него взяли приличный, в пересчете на фунты больше сотни, но к трем часам дня машина, с ключом в замке зажигания, была в полном его распоряжении, и владелец фирмы пожелал ему хорошего отдыха.
Еще в Лондоне он навел справки в "Отэмебил ассошиэйшн" и узнал, что при наличии водительского удостоверения, правильно оформленных документов на машину и страховочного полиса сможет без особых хлопот въехать во Францию на зарегистрированной в Италии машине, поскольку обе страны являются членами "Общего рынка".
В Итальянском автомобильном клубе на Корсо Венеция ему сообщили адрес почтенной страховой компании, специализирующейся на страховке автомобилей, на которых их владельцы отправлялись в путешествия по другим странам. Его заверили, что у этой компании имеется договоренность с крупной французской страховой фирмой и оформленная у них страховка не вызовет во Франции никаких вопросов. Дополнительно застраховав машину на поездку во Францию, Шакал на "альфе" вернулся в "Континенталь", поставил машину на стоянку, поднялся в номер и принес чемодан с компонентами ружья. К гаражу он подъехал в шестом часу.
Загнав машину на яму и заперев за собой ворота, Шакал вставил штепсель паяльника в розетку, включил яркую лампу, освещающую нижнюю часть машины, и принялся за работу. Два часа он осторожно впаивал трубки с компонентами ружья в выемку ребра жесткости в раме "альфы". Из всех машин итальянского производства только "альфа", он это выяснил, просматривая в Лондоне автомобильные журналы, имела мощную стальную раму с глубокой выемкой в центральном ребре жесткости. Каждую трубку, в чехле из тонкой мешковины, он притянул проволокой ко дну выемки, а концы проволоки припаял к раме.
Когда он закончил, комбинезон покрывали пятна масла и грязи, а руки болели, оттого что приходилось сильно натягивать проволоку. Теперь лишь тщательный осмотр донной части машины мог обнаружить трубки, а через пару сотен километров слой грязи и пыли вообще сделал бы их неотличимыми от рамы "альфы".
Комбинезон, паяльник и остатки проволоки Шакал засунул в брезентовую сумку и спрятал ее в дальнем углу гаража под грудой замасленного тряпья. Ножницы положил в ящичек приборного щитка.
Из гаража он выехал уже в сгущающихся сумерках. Чемодан лежал в багажнике. Шакал запер ворота и поехал в отель.
Поднявшись к себе, долго стоял под душем, смывая дневную усталость, затем оделся и отправился на обед. Прежде чем пройти в бар, остановился у регистрационной стойки и попросил подготовить счет, чтобы он мог расплатиться после обеда, а также принести ему чашку чаю в половине шестого утра следующего дня.
Второй обед в Милане по качеству ничуть не уступал первому. Затем Шакал расплатился по счету остатками лир и лег спать в начале двенадцатого.

***

Сэр Джаспер Куингли стоял у окна своего кабинета в министерстве иностранных дел и, заложив руки за спину, смотрел на ухоженный плац конной гвардии. Колонна гвардейской кавалерии в безупречном строю двигалась к Аннекс и Молл, в сторону Букингемского дворца.
Зрелище производило впечатление. Очень часто по утрам сэр Джаспер стоял у окна и наблюдал за этим великолепным спектаклем. Иногда ему казалось, что можно провести годы в посольствах разных стран ради того, чтобы вот так стоять и смотреть на проезжающих внизу конных гвардейцев, слышать ахи и охи многочисленных туристов, бряцанье оружия и иногда короткое ржание. И от гордости за свою страну плечи расправлялись сами собой, живот втягивался под полосатые брюки, подбородок вздымался кверху. Иной раз, заслышав цоканье подков по гравию, он поднимался из-за стола, подходил к окну и ждал, пока колонна не скроется из виду, а уж затем возвращался к государственным делам. Случалось, у него щипало глаза, когда он думал о попытках перешагнуть через море и заменить звяканье шпор на топот парижских башмаков или сапожищ из Берлина.
Но в это утро его обуревали другие мысли. В это утро он кипел, как раскаленный чайник, а плотно сжатые губы и так-то узкие, совсем исчезли. Ярость сэра Джаспера Куигли то и дело прорывалась наружу. В кабинете, естественно, кроме него, никого не было.
В министерстве иностранных дел сэр Джаспер возглавлял отдел Франции, в обязанности которого входило изучение дел, замыслов, действий и, зачастую, заговоров, которые зрели в этой неспокойной стране. Результаты работы докладывались первому заместителю министра, а в особо важных случаях и самому министру иностранных дел Ее королевского величества.
Он отвечал всем требованиям, необходимым для назначения на столь ответственный пост, иначе он бы его не получил. Длинный послужной список, в котором значились одни заслуги: он занимал дипломатические должности в разных странах, но только не во Франции. Перечень оценок политической ситуации, часто ошибочных, но никогда не расходящихся в тот момент с точкой зрения вышестоящего начальства, был предметом его гордости. Он не допускал промахов, которые стали бы достоянием общественности, не было случая, чтобы он сказал правду, когда этого не требовалось. Он никогда не отклонялся от основной политической линии, не выражал мнения, отличного от мнения руководства.
Женитьба на перезревшей дочери посла в Берлине, вскоре после этого ставшего помощником заместителя министра иностранных дел, также не повредила его карьере. Наоборот, с помощью тестя удалось замять неудачный меморандум, отправленный в 1937 году, в котором сэр Джаспер указывал, что усиленное вооружение Германии едва ли отразится на будущем Западной Европы.
Во время войны, вернувшись в Лондон, он работал в отделе Балканских стран и активно выступал за то, чтобы Британия помогала югославскому партизану Михайловичу и его четникам. Когда же тогдашний премьер-министр прислушался к совету молодого, малоизвестного капитана Фицроя Маклина, заброшенного на территорию Югославии и принимавшего непосредственное участие в боевых действиях, и начал поддерживать коммуниста Тито, Куигли перевели во французский отдел.
Тут он проявил себя решительным сторонником генерала Жиро, обосновавшегося в Алжире. Возможно, эта политика также принесла бы плоды, но его перехитрил другой, запищавший меньшую должность генерал, создавший в Лондоне организацию, названную "Свободная Франция". Почему этот человек приглянулся Уинстону (Уинстон Черчилль - премьер-министр Великобритании в 1940-1945,1951-1955 гг.), так и осталось загадкой для профессиональных дипломатов.
Впрочем, он полагал, что едва ли от кого-нибудь из этих французов был бы прок. Ни у кого не возникало и мысли, что сэру Джасперу (он получил дворянское звание в 1961 году за успехи на дипломатическом поприще) недостает компетенции, для того чтобы стать хорошим начальником отдела Франции. Он глубоко презирал и Францию, и все, так или иначе связанное с этой страной. А после пресс-конференции 23 января 1963 года, когда Шарль де Голль отверг просьбу Британии о вступлении в "Общий рынок", за что сэр Джаспер получил двадцатиминутную выволочку у министра, презрение перешло в ненависть к французскому президенту.
В дверь постучали. Сэр Джаспер отпрянул от окна, взял со стола густо исписанный лист тонкой бумаги и сделал вид, что внимательно читает его.
- Войдите.
В кабинет вошел молодой человек, закрыл за собой дверь, приблизился к столу.
Сэр Джаспер смотрел на него поверх очков.
- А, Ллойд. Как раз читаю отчет, написанный вами прошлой ночью. Интересно, интересно. Неофициальный запрос комиссара французской полиции старшему полицейскому чину Британии. Переданный через суперинтенданта Особого отделения, который счел возможным проконсультироваться. естественно, неофициально, с младшим сотрудником Интеллидженс сервис. М-м-м?
- Да, сэр Джаспер.
Ллойд смотрел на тощую фигуру стоящего у окна дипломата, уставившегося в отчет, словно никогда не видел его раньше. Он ни в коей мере не сомневался, что сэр Джаспер уже выучил наизусть его содержание и теперь разыгрывал известную лишь ему одному партию.
- И этот младший сотрудник находит уместным, превысив собственные полномочия и не посоветовавшись с более компетентными коллегами, помочь офицеру Особого отделения, назвав возможную кандидатуру. Причем это предположение не подкреплено ни единым доказательством того, что британский гражданин, считающийся бизнесменом, на самом деле - хладнокровный убийца. М-м-м-м-м?
К чему клонит этот старый идиот? - подумал Ллойд.
Ответ не заставил себя ждать.
- И вот что заинтриговало меня, Ллойд. Хотя этот запрос, разумеется, неофициальный, получен вчера, проходит двадцать четыре часа, прежде чем начальник отдела, наиболее озабоченного тем, что происходит во Франции, узнает о нем. Довольно странное положение дел, не правда ли?
Ллойд наконец-то понял что к чему. Внутренние интриги. Вспомнил он и о том, что сэр Джаспер - человек влиятельный, поднаторевший в борьбе за власть, порой отнимавшей у руководства куда больше сил, чем государственные дела.
- Позволю напомнить вам, сэр Джаспер, что суперинтендант Томас обратился ко мне, как вы и отметили, неофициально, в девять часов вечера. Отчет я написал в полночь.
- Да, да. Но я также обратил внимание, что ответ вы дали еще до полуночи. Теперь скажите мне, почему?
- Я чувствовал, что эта просьба, связанная лишь с поиском направления, в котором пойдет расследование, не выходит за рамки нормального межведомственного сотрудничества, - ответил Ллойд.
- Вы это чувствовали? Чувствовали? - в голосе сэра Джаспера появились резкие нотки. - Но вероятно, не учитывая нормальное сотрудничество между вашей Службой и отделом Франции, а?
- Вы держите в руке мой отчет, сэр Джаспер.
- Поздновато, сэр. Поздновато.
Ллойд решился на ответный удар. Если он и допустил ошибку, не посоветовавшись с начальством, прежде чем помочь Томасу, то оправдываться ему следовало перед собственным шефом, а не перед сэром Джаспером Куингли. А глава СИС не позволял никому, кроме себя, распекать своих сотрудников. Этим он вызывал недовольство других грандов Форин офис, но подчиненные любили его.
- Поздновато для чего, сэр Джаспер?
Сэр Джаспер бросил на Ллойда короткий взгляд. Он не собирался попадать в ловушку, признавая, что уже невозможно помешать Томасу получить ответ на его вопрос.
- Вы понимаете, что речь идет о гражданине Британии. Нет даже намека на его вину, я уже не говорю о доказательствах. Не кажется ли вам, что, учитывая суть просьбы, это довольно странный способ объединять имя человека с возможным противозаконным родом деятельности.
- Я не думаю, что, назвав суперинтенданту Томасу имя и фамилию человека для определения одного из направлений расследования, я тем самым превратил его в преступника, о котором идет речь, сэр Джаспер.
Дипломат поджал губы, сдерживая ярость. Наглый щенок, но проницательный. С ним надо держать ухо востро. Он взял себя в руки.
- Я вижу, Ллойд. Я вижу. В свете вашего очевидного желания помочь Особому отделению, разумеется, весьма похвального, не считаете ли вы, что вам следовало с кем-либо проконсультироваться, прежде чем принимать решение?
- Вы спрашиваете, сэр Джаспер, почему я не проконсультировался с вами?
Сэр Джаспер побагровел.
- Да, сэр, да. Именно это я и спрашиваю.
- Сэр Джаспер, при всем уважении к вам, я считаю необходимым обратить ваше внимание на то обстоятельство, что я состою в штате Службы. Если вы не согласны с моими действиями, то мне представляется, что вам более уместно излагать свои претензии моему начальству, а не мне лично.
Представляется? Представляется? Неужели этот молодой выскочка собирается учить начальника отдела Франции, что уместно, а что - нет.
- И я изложу, сэр, - рявкнул сэр Джаспер, - изложу. В самом резком тоне.
Не спрашивая разрешения, Ллойд повернулся и вышел из кабинета. Он не сомневался, что шеф учинит ему разнос, а оправдаться он мог лишь тем, что Брину Томасу требовался срочный ответ. Если же шеф решит, что тому следовало обращаться по официальным каналам, тогда он, Ллойд, окажется крайним. Но лучше выслушивать упреки от шефа, чем от Куигли. О, чертов Томас.
Однако сэр Джаспер Куигли еще не решил, жаловаться ему или нет. По существу он был прав: перед тем как передать информацию о Колтропе, похороненную в архиве, Ллойду следовало посоветоваться с начальством, но не обязательно с ним. Будучи начальником отдела Франции, он лишь получал сведения, поставляемые СИС, но не входил в состав руководства Службы. Он мог пожаловаться этому сварливому гению (не его слова), управляющему СИС, и, возможно, обеспечить Ллойду хороший нагоняй, а может, и подпортить карьеру этому сосунку. Но, с другой стороны, глава СИС мог бы обрушиться на него самого за вызов офицера разведки без его разрешения. Эта мысль сразу охладила пыл сэра Джаспера. Не зря же поговаривают, что глава СИС близок к тем, кто находится на Самом Верху. Играет с ними в карты в Блейдсе, охотится в Йоркшире. И до 12 сентября только месяц. А он все еще надеется получить приглашение на королевские вечера. Лучше оставить все, как есть.
- Тем более что после драки кулаками не машут, - пробормотал он, вновь обратив взор на плац конной гвардии.
- Тем более что после драки кулаками не машут, - повторил он своему собеседнику за ленчем в клубе около часа дня. - Я полагаю, что теперь они свяжутся с французами н будут им помогать. Надеюсь, не слишком усердно.
Ему понравилась собственная шутка, и он громко рассмеялся. К сожалению, он не предполагал, что его собеседник также близко связан с некоторыми из тех, кто находился на Самом Верху.
Почти одновременно глаз и ушей премьер-министра достигли личное послание комиссара полиции метрополии и новость, переданная собеседником сэра Джаспера. Случилось это около четырех дня, когда премьер-министр вернулся в дом номер 10 по Даунинг-стрит после заседания парламента.
Десять минут пятого в кабинете суперинтенданта Томаса зазвонил телефон.
Утро и большую часть дня Томас занимался поисками человека, о котором он не знал ничего, кроме имени и фамилии. Как обычно, разыскивая тех, кто, без всякого сомнения, побывал за границей, он начал с Паспортного стола на Петти Франс.
Томас приехал туда к открытию, в девять утра, и получил шесть фотокопий заявлений на выдачу паспорта, поступивших в свое время от шести Чарльзов Колтропов. К сожалению, у всех были разные вторые имена, то есть ему предстояло иметь дело с шестью индивидуумами. Ему также разрешили взять с собой фотографии всех шестерых, с условием, что он перефотографирует их и сразу же вернет в архив Паспортного стола.
Одно из заявлений было заполнено после января 1961 года, то есть этот Чарльз Колтроп ранее за границу не выезжал. Если бы он находился в Доминиканской Республике под вымышленной фамилией, едва ли он фигурировал, как Колтроп, в слухах, связывающих его с убийством Трухильо. Поэтому Томас вычеркнул его из списка.
Из пяти остальных один показался ему слишком старым, к августу 1963 года ему уже стукнуло шестьдесят пять, а четверых Томас решил проверить, независимо от того, подходили ли они под описание Лебеля. Сняв с каждого подозрение в том, что он - Шакал, Томас мог с чистой совестью позвонить Лебелю.
Во всех заявлениях указывался адрес. Два Колтропа жили в Лондоне, два - в провинции. Он не мог просто позвонить, спросить мистера Чарльза Колтропа, а затем поинтересоваться, не был ли тот в Доминиканской Республике в 1961 году. Даже если кто-то из них побывал там, теперь он мог это отрицать.
Ни один из подозреваемых не назвал себя "бизнесменом", заполняя графу "Профессия". Впрочем, это ни о чем не говорило. По слухам, его считали бизнесменом, на самом деле он мог быть и врачом, и инженером.
За утро по просьбе Томаса местная полиция нашла двух провинциальных Колтропов. Один находился на работе, собираясь на следующей неделе уехать в отпуск с семьей. Во время перерыва на ленч его отвезли домой и проверили паспорт. Визы Доминиканской Республики в нем не было. Выяснилось, что весь январь 1961 года он провел в бухгалтерии фабрики суповых концентратов, где работал последние десять лет.
Второго Колтропа нашли в отеле Блэкпула. Паспорта при нем не оказалось, но его убедили разрешить полиции города, где он жил, открыть дом ключом, взятым у соседа, выдвинуть верхний ящик стола и заглянуть в паспорт. Этот человек, мастер по ремонту пишущих машинок, также никогда не бывал в Доминиканской Республике, в январе 1961 года работал, а в отпуск ушел летом. Это удалось определить по страховому полису и табелю.
Из двух лондонских Колтропов один был зеленщиком в Кэтфорде и продавал овощи в своем магазине, когда к нему пришли двое немногословных мужчин в штатском. Он жил над магазином, так что смог принести паспорт через пару минут. Он не только не был в Доминиканской Республике, но и не знал, где она находится.
С четвертым и последним Колтропом ситуация несколько осложнилась. Адрес, указанный в заявлении, привел агентов к многоквартирному жилому дому. Управляющий просмотрел картотеку квартиросъемщиков и выяснил, что Чарльз Колтроп съехал в декабре 1960 года, не оставив нового адреса.
Но, по крайней мере, Томас узнал его второе имя. Поиски по телефонному справочнику не дали результата, однако, воспользовавшись правами Особого отделения, Томас узнал на главном почтамте не внесенный в справочник номер Ч.Г.Колтропа, проживающего в Западном Лондоне. Инициалы совпадали с начальными буквами имен четвертого Колтропа - Чарльза Гарольда. Затем Томас позвонил в жилищный отдел муниципалитета, на территории которого был установлен телефон с означенным номером.
Да, ответили ему. Мистер Чарльз Гарольд Колтроп действительно проживает в квартире по этому адресу и является одним из избирателей округа.
Следующим шагом стало посещение квартиры. После многочисленных звонков дверь так и осталась закрытой. Никто из соседей не мог сказать, где сейчас Колтроп. Когда патрульная машина вернулась в Скотленд-ярд, суперинтендант Томас попытался зайти с другой стороны. Он обратился в финансовое управление и попросил проверить данные по уплате налогов мистером Чарльзом Гарольдом Колтропом, проживающим по такому-то адресу. Особенно его интересовало, где тот работал в последние три года.
Вот тут-то и зазвонил телефон. Томас взял трубку, назвался, послушал несколько секунд. Затем его брови поползли вверх.
- Меня? - переспросил он. - Что, лично?.. Да, конечно, приду. Дадите мне пять минут?.. Хорошо, до встречи.
Он вышел из здания и пересек площадь Парламента, громко сморкаясь на ходу. Несмотря на теплый летний день, его простуда не отступала.
Пройдя квартал по Уайтхоллу, он свернул налево, на Даунинг-стрит, как обычно темную и мрачную, ибо солнечные лучи никогда не проникали в неприметный тупик, где располагалась резиденция премьер-министров Великобритании. Небольшая толпа зевак собралась у дома номер 10. Два дюжих полисмена следили за тем, чтобы они не мешали череде посыльных, то и дело входивших и выходивших из дверей. Вероятно, зеваки надеялись, что в окне появится какая-нибудь важная личность.
С улицы Томас попал в маленький двор с лужком, подошел к двери черного хода дома номер 10 и нажал на кнопку звонка. Дверь тут же открыл здоровяк в форме сержанта полиции и отдал честь, узнав Томаса.
- Добрый день, сэр. Мистер Хэроуби попросил меня провести вас в его кабинет.
Позвонивший Томасу несколько минут назад Джеймс Хэроуби, симпатичный мужчина, выглядевший моложе своего сорока одного года, возглавлял службу охраны премьер-министра. Теперь он ходил в штатском, но назначению на Даунинг-стрит предшествовала блестящая карьера в полиции, где он, как и Томас, дослужился до чина суперинтенданта. Хэроуби поднялся навстречу гостю.
- Заходите, Брин. Рад вас видеть. - Он кивнул сержанту:
- Благодарю, Чалмерс. - Сержант ретировался и закрыл за собой дверь.
- Что случилось? - спросил Томас. Хэроуби удивленно взглянул на него.
- Я надеялся узнать об этом у вас. Он просто позвонил четверть часа назад, упомянул вашу фамилию и сказал, что хочет немедленно переговорить с вами лично. Чем это вы там занимаетесь?
Томас занимался только одним делом и не предполагал, что премьер-министр так скоро узнает об этом. Но, раз П-М не пожелал довериться начальнику своей службы безопасности, то и ему не следует распускать язык.
- Да вроде бы ничем особенным, - ответил Томас. Хэроуби снял трубку и попросил соединить его с кабинетом премьер-министра. В трубке затрещало.
- Да? - донесся голос.
- Говорит Хэроуби, премьер-министр. Суперинтендант Томас у меня... Да, сэр. Конечно, - и он положил трубку. - Прямо сейчас. Немедленно. Все-таки у вас что-то произошло. В приемной ждут два министра. Пошли.
По коридору Хэроуби провел его к обитой зеленым сукном двери в дальнем конце. Из нее как раз выходил секретарь, но, увидев их, отступил назад, оставив дверь открытой. Хэроуби пропустил Томаса первым, громко представил его: "Суперинтендант Томас, премьер-министр" - и выскользнул из кабинета, плотно притворив дверь.
Томас остался в очень тихой, элегантно обставленной комнате, с высоким потолком, пахнущей трубочным табаком и деревом, заваленной книгами и бумагами, более похожей на кабинет университетского профессора, чем премьер-министра. Мужчина у окна обернулся.
- Добрый день, суперинтендант. Пожалуйста, присядьте.
- Добрый день, сэр. - Томас выбрал стул с высокой спинкой, стоящий перед столом, и примостился на краешке. Никогда еще ему не приходилось видеть премьер-министра так близко, да к тому же один на один. На него смотрела пара усталых глаз, полуприкрытых тяжелыми веками. Такие глаза могли бы быть у ищейки, отмахавшей изрядное расстояние и не получившей от этого никакого удовольствия.
Премьер-министр молча обошел стол и сел. Томас, конечно, слышал разговоры о том, что здоровье премьер-министра уже не то и государственные дела все сильнее давят на его плечи. Но даже его удивила усталость и грусть сидящего перед ним человека.
- Суперинтендант Томас, мне стало известно, что вы в настоящее время ведете расследование, начатое по просьбе одного из высших чинов французской Полис Жюдисер, который позвонил вчера утром и попросил о содействии.
- Да, сэр... премьер-министр.
- И эта просьба вызвана тем, что, по сведениям сил безопасности Франции, существует вероятность, что профессиональный убийца, нанятый предположительно ОАС, взялся в ближайшем будущем выполнить во Франции заказ работодателей.
- Нам этого не говорили, премьер-министр. Нас лишь просили сообщить о тех профессиональных убийцах, которые нам известны. Зачем потребовались эти сведения, нам не объясняли.
- Тем не менее какой вывод сделали вы из этой просьбы, суперинтендант?
Томас чуть пожал плечами:
- Тот же, что и вы, премьер-министр.
- Вот именно. Не нужно быть гением, чтобы догадаться о той единственно возможной причине, побудившей французов разыскивать этих... людей. И кто, по-вашему, должен стать жертвой этого человека, если он действительно существует?
- Я полагаю, премьер-министр, они боятся, что он попытается убить президента.
- Именно. Это же не первая попытка покушения?
- Нет, сэр. Уже шесть закончились неудачно. Премьер-министр разглядывал лежащие перед ним бумаги, словно они могли прояснить, что произойдет в мире за те последние месяцы, которые осталось ему провести в этом кабинете.
- Вам известно, суперинтендант, что в этой стране есть люди, причем занимающие важные посты, которые хотят, чтобы вы вели расследование не столь энергично, как могли бы?
Томас искренне удивился:
- Нет, сэр. - И кто только мог сказать это П-М?
- Не могли бы вы коротко доложить о состоянии дел на текущий момент?
Томас рассказал обо всем с самого начала, поиске в Центральном архиве и архиве Особого отделения, разговоре с Ллойдом, слухах относительно Колтропа и последующих розысках людей с этой фамилией.
Когда он закончил, премьер-министр встал и подошел к окну. Долго смотрел на залитый солнцем лужок во дворе, плечи у него опустились, словно на них лежал тяжелый мешок. Томасу оставалось только гадать, о чем он думает.
Возможно, о пустынном пляже под Алжиром, где он однажды гулял, беседуя с надменным французом, который сейчас сидел в другом кабинете, в трех сотнях миль от Даунинг-стрит, управляя делами своего государства. Оба тогда были на двадцать лет моложе и еще не знали того, что произойдет за эти годы в отношениях между ними и их странами.
Тот же француз, выступая в золоченом зале Елисейского дворца восемью месяцами раньше, несколькими звонкими фразами развеял надежды премьер-министра увенчать свою политическую карьеру вступлением Британии в "Общий рынок" и уйти в отставку с чувством выполненного долга.
А может, о последних тяжелых месяцах, когда сутенер и куртизанка едва не свалили правительство Британии (Имеется в виду громкий политический скандал, завершившийся отставкой военного министра Д.Профьюло, уличенного во лжи перед Парламентом и прелюбодеянии). Старый человек, воспитанный в обществе со своими понятиями добра и зла, он верил в эти понятия и следовал им. Но мир изменился, пришли новые люди с новыми идеями, а он так и остался в прошлом. Осознавал ли он, какой смысл вкладывается в эти понятия теперь? Если да, то он определенно ему не нравился.
Возможно, он уже знал, глядя на освещенную солнцем лужайку, что будет впереди. Хирургическая операция, которую больше нельзя откладывать, и вместе с ней уход с высокого поста. Еще немного, и его мир предстоит передать новым людям. Многое уже перешло к ним. Но можно ли передавать его альфонсам и проституткам, шпионам и... убийцам?
Со своего стула Томас увидел, как расправились плечи, старик повернулся к нему:
- Суперинтендант Томас, я хочу, чтобы вы знали, что генерал Шарль де Голль - мой друг. Если ему грозит опасность, если опасность исходит от гражданина этого острова, такого человека надо остановить. С этой минуты вы возьметесь за его поиски с беспрецедентной энергией. В течение часа ваше руководство получит мое личное указание о всемерном содействии вашим усилиям. У вас не будет недостатка ни в людях, ни в ресурсах. Вы получите право привлекать в свою команду кого пожелаете, вам будет разрешен доступ к любым документам всех государственных учреждений этой страны, какие только могут вам потребоваться. Вы сможете, по моему личному распоряжению, работать в самом тесном контакте с французскими властями. И лишь когда у вас будет полная уверенность, что человек, которого хотят найти и арестовать французы, не является британским подданным и не действует с этих берегов, только тогда вы можете прекратить расследование. И лично доложите мне о результате.
Если же этот Колтроп или какой-то другой человек с британским паспортом окажется тем, кого ищут французы, вы его задержите. Кто бы он ни был, его надо остановить. Я выразился достаточно ясно?
Куда уж яснее, подумал Томас. Теперь он не сомневался, что этот поток инструкций вызвала какая-то информация, дошедшая до ушей П-М. Возможно, связанная с загадочной фразой о том, что кое-кто не хочет быстрого прогресса проводимого им расследования, но полной уверенности у него не было.
- Да, сэр.
П-М кивнул, показывая, что аудиенция окончена. Томас поднялся и направился к двери.
- Э... премьер-министр?
- Да.
- Есть одна загвоздка, сэр. Я не понял, хотите ли вы, чтобы я уже сейчас сообщил французам, что мы расследуем слух, касающийся деятельности Колтропа в Доминиканской Республике два года назад.
- У вас есть основания утверждать, что Колтроп, принимая во внимание его прошлое, подпадает под описание человека, которого ищут французы?
- Нет, премьер-министр. У нас нет ничего против любого Чарльза Колтропа, не считая слуха двухлетней давности. Мы даже не знаем, побывал ли тот Колтроп, которого мы искали весь день, в Доминиканской Республике в январе 1961 года. Если нет, мы окажемся у разбитого корыта.
Премьер-министр задумался.
- Я не хочу, чтобы вы отнимали время у ваших французских коллег предположениями, основанными на давнишних неподтвержденных слухах. Подчеркиваю, суперинтендант, неподтвержденных. Пожалуйста, продолжайте расследование. Как только вы почувствуете, что имеющейся в вашем распоряжении информации достаточно для того, чтобы говорить о причастности этого или другого Чарльза Колтропа к убийству генерала Трухильо, немедленно связывайтесь с французами и одновременно ищите этого человека, где бы он ни был.
- Я понял, премьер-министр.
- И, если вас это не затруднит, попросите мистера Хэроуби зайти ко мне. Я сейчас же отдам необходимые указания касательно вас.
Во второй половине дня события в кабинете Томаса менялись с калейдоскопической быстротой. Вокруг него сформировалась ударная группа из шести лучших детективов Особого отделения. Одного отозвали из отпуска. Двух сняли с наблюдения за домом человека, подозреваемого в передаче секретных сведений военному атташе одной восточноевропейской страны. Еще двое вчера помогали Томасу в проверке архивов Особого отделения, когда они искали убийцу без имени. У одного из них сегодня был выходной, и он работал в саду, когда его срочно вызвали в Скотленд-ярд.
Каждого Томас ввел в курс дела, подчеркнув секретность расследования. Телефон звонил не переставая. Уже в седьмом часу вечера в финансовом управлении раскопали налоговые декларации Чарльза Гарольда Колтропа. Один из детективов поехал за ними. Четверо "висели" на телефонах, а шестой отправился на квартиру Колтропа, чтобы опросить соседей и владельцев местных магазинчиков. Кто-то из них мог знать, куда подевался этот Колтроп. В фотолаборатории с фотографии, присланной Колтропом вместе с заявлением на выдачу паспорта четыре года назад, сделали несколько копий и раздали детективам.
Из налоговых деклараций следовало, что прошлый год Колтроп числился безработным, а перед тем провел год за границей. Большую часть финансового 1960/61 года он работал в известной британской фирме, занимающей ведущее положение в производстве и экспорте легкого стрелкового оружия. В течение часа Томас узнал фамилию исполнительного директора фирмы и выяснил, что тот живет в пригороде Лондона. По телефону он договорился о встрече, и в сгущающихся сумерках полицейский "ягуар" пересек по мосту Темзу, взяв курс на Вирджиния Уотер.
Патрик Монсон ничем не напоминал торговца оружием. Он рассказал Томасу, что Колтроп работал в фирме меньше года. В декабре 1960 и январе 1961 года по поручению фирмы он находился в Доминиканской Республике, пытаясь продать шефу полиции Трухильо большую партию автоматов, уже не нужных британской армии.
Во взгляде Томаса сквозила неприязнь.
И плевать им, против кого используют эти автоматы, подумал он, но голос его остался бесстрастным. Почему Колтроп так поспешно покинул Доминиканскую Республику?
Вопрос удивил Монсона. Потому что Трухильо убили. После смерти диктатора режим развалился за несколько часов. Как может отнестись новая власть к человеку, приехавшему продавать автоматы и патроны прежней власти? Естественно, у него не было иного выхода, кроме как немедленно уехать.
Томас задумался. Вроде бы логично. По словам Монсона, Колтроп сидел в кабинете начальника полиции, обсуждая детали сделки, когда поступило сообщение, что генерала убили на пустынном шоссе неподалеку от города. Начальник полиции побледнел и тут же уехал в свое поместье, где в постоянной готовности находились самолет и пилот. А вскоре толпа запрудила улицы, вылавливая сторонников бывшего диктатора. Колтропу пришлось подкупить рыбака, чтобы тот вывез его с острова.
Почему Колтроп покинул фирму, - спросил Томас. Его уволили, коротко ответили ему. Почему? Монсон ответил не сразу.
- Суперинтендант, в торговле оружием чрезвычайно острая конкуренция. Борьба, можно сказать, идет не на жизнь, а на смерть. Узнать, что предлагается на продажу и по какой цене, очень важно для тех, кто хочет сбыть аналогичный товар тому же покупателю. Скажем так, нас не в полной мере устраивала верность Колтропа интересам фирмы.
В машине, по пути в Лондон, Томас обдумал разговор с Монсоном. Объяснение, данное Колтропом относительно своего быстрого отъезда, выглядело вполне правдоподобным. Оно не подтверждало, скорее опровергало слух, переданный карибским резидентом СИС, относительно причастности Колтропа к убийству Трухильо.
С другой стороны, как следовало из слов Монсона, Колтроп не чурался двойной игры. Не мог ли он прибыть на остров в качестве представителя фирмы по производству оружия, чтобы продать партию автоматов диктаторскому режиму и одновременно выполнить задание повстанцев?
Настораживало другое: Монсон упомянул, что Колтроп не так уж разбирался в оружии, когда поступил на фирму. Снайпер же обязан быть экспертом в системах оружия. Однако он мог многому научиться, работая в фирме. Но если он не был признанным снайпером, с какой стати партизанам обращаться к нему, чтобы он одним выстрелом остановил мчащийся лимузин Трухильо? Или они нанимали совсем другого человека? И объяснение Колтропа соответствует действительности?
Томас пожал плечами. Разговор с Монсоном не принес доказательств ни вины, ни невиновности Колтропа. Вновь у разбитого корыта, с горечью подумал он.
Но новости, ждущие его в кабинете, несколько изменили настроение Томаса. Вернулся инспектор, ездивший на квартиру Колтропа. Он нашел соседку, которая днем была на работе. Та сказала, что мистер Колтроп уехал несколько дней назад в Шотландию. На заднем сиденье машины женщина видела, как ей показалось, набор удилищ.
Удилищ? Суперинтендант Томас внезапно похолодел, несмотря на теплую летнюю ночь. Когда первый детектив закончил доклад, в кабинет вошел другой.
- Супер?
- Да?
- Мне пришла в голову одна мысль.
- Выкладывайте.
- Вы понимаете по-французскн?
- Нет, а вы?
- Да, у меня мать француженка. Убийца, которого ищет ПЖ, проходит под кодовым именем Шакал, так?
- И что из этого?
- Ну, Шакал по-французски - Chacal. По буквам - C-H-A-C-A-L. Понимаете? Нужно быть тупым, как дерево, чтобы выбрать кодовое имя, пусть даже на французском, состоящее из первых трех букв его имени и его...(Чарльз Колтроп по-английски пишется CHArles CALthrop).
- Святой Боже и ангелы небесные, - Томас громко чихнул и потянулся к телефону.

Выберайте!

- Ничего.
Второй из молодых детективов-инспекторов, сидящих в кабинете Брина Томаса, закрыл последнюю из папок и посмотрел на суперинтенданта.
Поиски его коллеги также не дали результата. Сам Томас расправился со своими папками на пять минут раньше и теперь стоял у окна, спиной к детективам, вглядываясь в сгущающиеся сумерки. В отличие от кабинета заместителя комиссара Энтони Моллинсона, окна его кабинета выходили не на Темзу, а на забитую транспортом Хосферри-роуд. Чувствовал он себя отвратительно. От каждого вздоха горло резало, как ножом. Он понимал, что при такой сильной простуде не следует так много курить, но не мог отказаться от скверной привычки. Голова болела и от табачного дыма и от бесконечных телефонных разговоров, которые пришлось вести, выясняя дополнительные подробности о людях, упомянутых в многочисленных папках. И каждый раз оказывалось, что усилия потрачены напрасно. Никто из них не мог бы решиться на убийство президента Франции.
- Хорошо, - Томас повернулся к детективам. - Мы сделали все, что могли. На островах нет человека, которого мы ищем.
- Может, такой человек и есть, - заметил один из молодых детективов, - но по нашим архивам он непроходит.
- Они все здесь, будьте уверены, - огрызнулся Томас.
Мысль о том, что в его "поместье" живет неизвестный ему профессиональный убийца, вызвала у него раздражение, усугубленное простудой и головной болью.
- В конце концов, политический убийца - редкая птица, - подал голос второй инспектор. - Возможно, в нашей стране их нет. Англичанам это несвойственно, не так ли?
Томас бросил на него злобный взгляд. Он предпочитал называть проживающих в Соединенном Королевстве британцами. Говоря "англичане", инспектор как бы намекал, что убийца мог быть валлийцем, шотландцем или ирландцем.
- Хорошо, заберите папки и сдайте их в архив. Я доложу, что наши поиски ни к чему не привели. Мы сделали все, что в наших силах.
- На кого мы работали, супер? - спросил первый детектив.
- Какая разница, юноша. У кого-то возникли трудности, к счастью, не у нас.
Молодые люди собрали папки и направились к двери. Обоих ждали дома, один со дня на день мог стать отцом. Он вышел в коридор первым. Но второй детектив остановился на пороге и оглянулся:
- Супер, когда я просматривал папки, мне пришла в голову одна мысль. Если такой человек существует и он - уроженец Британии, то вполне возможно, что он не работает там, где живет. Я хочу сказать, он должен иметь базу, убежище, куда может вернуться. Вполне возможно, что в своей стране он - уважаемый гражданин.
- Как это?
- Если где-то и есть профессиональный убийца, на след которого мы пытаемся выйти, и он представляет опасность для весьма влиятельного лица, иначе расследование не проводил бы человек вашего ранга, то этот тип - личность известная. То есть за его плечами не одно выполненное задание. Его боятся, не так ли?
- Продолжайте, - кивнул Томас.
- Вот я и подумал, что он, скорее всего, будет действовать за пределами своей страны. И не попадет в поле зрения внутренних сил безопасности, возможно, Служба что-то о нем и слышала...
Томас обдумал идею инспектора, затем медленно покачал головой:
- Идите домой, юноша. Донесение я напишу сам. И забудьте о том, чем мы сегодня занимались.
Инспектор ушел, но идея прочно засела в голове Томаса, Он мог сесть за стол и написать донесение. Ничего нет. Никаких следов. В архивах полная пустота. Но допустим, запрос из Франции оправдан? Французы не просто ударились в панику, как поначалу показалось Томасу, услышав, что кто-то хочет убить их драгоценного президента? Если им действительно известно не более того, о чем они говорят, если нет прямых доказательств, что наемный убийца - англичанин, значит, они ищут его по всему миру. Конечно, велика вероятность того, что никакого убийцы нет, а если и есть, то он - выходец из страны, где политические убийства имеют давнюю историю. Но если подозрения французов небезосновательны? И этот человек окажется англичанином, хотя бы уроженцем Британии?
Томас всегда гордился репутацией Скотленд-ярда, тем более Особого отделения. Они не допустили ни одного политического убийства. Ни один из иностранных государственных деятелей, посетивших Британию, не пострадал на ее территории. Ему лично пришлось обеспечивать охрану Ивана Серова, главы КГБ, когда тот готовил визит Хрущева и Булганина. Немало прибалтийцев и поляков хотели бы свести счеты с Серовым, но не прозвучало ни выстрела, хотя того окружала толпа телохранителей, которые, не задумываясь, пустили бы в ход оружие.
В молодости Томас отлично играл в регби, многие соперники "Глэморгана" до сих пор помнят быстрые прорывы Брина Томаса. Теперь он, конечно, не выходит на зеленое поле, но с живым интересом следит за успехами "Лондон Уолш" и в свободное от работы время частенько приходит в Старый Олений парк, чтобы поболеть за любимую команду. Он хорошо знает всех игроков, после матча обычно остается в клубе, чтобы обсудить его перипетии, и игроки всегда доброжелательно выслушивают рекомендации ветерана.
Один из них работает в министерстве иностранных дел. Так полагала вся команда, но не Томас. Он-то знал, что управление Барри Ллойда, которое взяло под свое крылышко Форин офис, не входило в его структуру. Называлось оно Сикрит Интеллидженс Сэвис ( Разведывательное управление Великобритании), или СИС, или просто Служба.
Они встретились в тихом пабе у реки между восемью и девятью вечера. Поговорили о регби, пока им не принесли пива. Но Ллойд догадался, что сотрудник Особого отделения встретился с ним не для того, чтобы обсудить проблемы сезона, до начала которого оставалось чуть ли не два месяца, После того как они выпили за здоровье друг друга, Томас предложил пройти на террасу. Она совсем опустела: парочки из Челси в Фулхэма уже отправились обедать.
- У меня возникли некоторые затруднения, юноша, - начал Томас. - Надеюсь, вы сможете мне помочь.
- Ну... если смогу.
Томас рассказал о запросе из Парижа и безрезультатных войсках в архивах Особого отделения.
- Мне пришло в голову, что такой человек, если он существует и к тому же англичанин, не станет марать руки внутри страны. Будет работать за рубежом. И если он где-то оставил след, Служба, возможно, заприметила его.
- Служба? - переспросил Ллойд.
- Перестаньте, Барри, к нам тоже попадает кое-какая информация, - говорил он чуть ли не шепотом. Со стороны могло показаться, что два одетых в темные костюмы бизнесмена любуются ночной рекой, неторопливо обсуждая финансовые проблемы. - Мы ведем проверку многих сотрудников министерства иностранных дел, о чем те даже не подозревают. Вы тоже в свое время попали в их число. Так что я знаю, где вы работаете.
- Понятно, - кивнул Ллойд.
- Я, конечно, могу быть просто вашим знакомым Бривом Томасом, но я еще и суперинтендант Особого отделения. Так что не думайте, что ваше теперешнее занятие - тайна за семью печатями.
Ллойд разглядывал свою кружку.
- Это официальное расследование?
- Нет, пока еще нет. Лебель напрямую обратился к Моллинсону. Тот ничего не нашел в Центральном архиве и заручился нашей помощью по личной договоренности с Диксоном. Я проверил наши архивы. Все втихую, понимаете? Пресса ничего не должна знать. Скорее всего, мы ничем не сможем помочь Лебелю. Но я хочу, чтобы мы ничего не упустили, и поэтому решил обратиться к вам.
- Тот, кого вы ищите, собирается убить де Голля?
- Судя по всему, да. Но французы не упоминали никаких имен. Очевидно, они не хотят, чтобы об их тревоге прознали газеты.
- Очевидно, - кивнул Ллойд, - но почему они не обратились к нам напрямую?
- Запрос поступил по каналу связи Интерпола. От Лебеля - Моллинсону. Возможно, у французской службы безопасности нет закрытых каналов связи с вашим ведомством.
Если Ллойд и понял намек на издавна напряженные отношения, сложившиеся между СДЭКЭ и СИС, то не подал виду.
- О чем вы думаете? - спросил Томас какое-то время спустя.
- Вспомнил об одном забавном совпадении. Вы помните дело Филби? ( Филби - советский разведчик, долгие годы работавший в СИС) - Ллойд смотрел на реку.
- Конечно.
- В нашем управлении это все еще больная мозоль. Он удрал из Бейрута. Разумеется, общественность узнала об этом позже, но в Службе сразу же начался переполох. Множество людей поменяли место работы. Иного выхода не было, он выдал агентуру арабского региона, да и некоторых других. В том числе пришлось срочно уезжать нашему главному резиденту в Карибском бассейне. Шестью месяцами раньше он работал с Филби в Бейруте, а затем его перевели в Америку.
В том же месяце, в январе, диктатора Доминиканской Республики Трухильо убили на пустынном шоссе. Согласно официальной версии, с ним расправились партизаны, у него было много врагов. Наш резидент вернулся оттуда в Лондон, и какое-то время мы делили один кабинет, пока он не получил новое назначение. Он упомянул о слухе, будто бы машина Трухильо сначала остановилась, а уж затем партизаны подорвали ее и убили диктатора. А остановил машину один снайперский выстрел из ружья. Потрясающий выстрел - со ста пятидесяти ярдов по мчащейся на полной скорости машине. Пуля прошла через треугольное окошко в дверце водителя, единственное, изготовленное не из пуленепробиваемого стекала. Бронированным был и корпус. Попала водителю в горло. А уж потом налетели партизаны. Самое странное, что, по слухам, стрелял англичанин.
Наступила долгая пауза. Оба всматривались в потемневшие воды Темзы, а перед их мысленным взором вставала безводная равнина далекого жаркого острова. Узкая полоска асфальта, одинокий лимузин, мчащийся со скоростью семидесяти миль в час. Старик в светло-коричневом мундире с золотыми галунами, тридцать лет железной рукой правивший своим королевством. Вот его вытаскивают из разбитой машины, добивают в придорожной пыли пистолетными выстрелами.
- Этот человек... о котором говорили... Как его звали?
- Не знаю. Не помню. Просто шли такие разговоры. Нам тогда хватало забот и без Карибского диктатора.
- Ваш коллега, что работал с вами, он написал отчет?
- Скорее всего. Таков порядок. Но это же слух, понимаете? Не более чем слух. Что с него возьмешь? Мы же предпочитаем иметь дело с фактами, достоверной информацией.
- Но его отчет наверняка хранится в каком-нибудь деле?
- Пожалуй, что так. Но вот достоверность. Он услышал об этом в тамошнем баре. А чего только не наговорят после двух-трех стаканчиков рома.
- Но вы сможете заглянуть в архив? Посмотреть, нет ли у этого стрелка фамилии?
Ллойд оторвался от поручня.
- Вы поезжайте домой. Если я что-нибудь найду, обязательно позвоню.
Они вернулись в паб, поставили на стойку пустые кружки, вышли на улицу, пожали друг другу руки.
- Заранее благодарю, - сказал на прощание Томас. - Возможно, из этого ничего не выйдет. Но вдруг?

***

Когда Томас и Ллойд беседовали над Темзой, а Шакал допивал последние капли вина в ресторане на крыше миланского отеля, комиссар Клод Лебель принимал участие в первом ежевечернем заседании в министерстве внутренних дел Франции.
Состав остался тем же, что двадцатью четырьмя часами раньше. Министр внутренних дел во главе стола, начальники управлений - по сторонам. Клод Лебель - у противоположного торца, перед ним - маленькая папка. Коротким кивком министр открыл заседание.
Слово взял Сангинетти. За прошедшие день и ночь каждый таможенник на всех контрольно-пропускных пограничных пунктах Франции получил указание тщательно досматривать багаж высоких, со светлыми волосами иностранцев мужского пола. Сотрудники ДСТ будут более внимательно проверять паспорта, стараясь не пропустить ни одного фальшивого документа (глава ДСТ согласно кивнул). Туристы и бизнесмены, въезжающие во Францию, наверняка заметили возросшую активность таможенников, но едва ли кто из них сможет догадаться, что особый интерес проявляется в отношении высоких блондинов. Если кто-нибудь из остроглазых репортеров захочет узнать, что происходит на границе, ему ответят, что ничего особенного, обычные выборочные проверки. Но пока пресса молчит.
Доложил Сангинетти и о результатах рассмотрения операции по похищению одного из трех главарей ОАС из римского отеля. Набережная Орсей (Имеется в виду расположенное на этой набережной министерство иностранных дел Франции) категорически против по дипломатическим мотивам (они не знают о Шакале). Того же мнения и президент (он-то в курсе событий). Так что этот вариант отпадает.
Генерал Гибо сообщил, что полная проверка архивов СДЭКЭ не выявила профессионального наемного убийцы, не связанного с ОАС. Руководитель Рансенман Женерё признал, что и их поиски не только среди французов, но и иностранцев, пытавшихся совершить преступление на территории Франции, не принесли результата.
Затем выступил глава ДСТ. В половине восьмого утра был подслушан телефонный разговор между почтовым отделением у Северного вокзала и римским отелем, в котором жили три оасовца. С того момента, как они поселились в отеле, восемь недель назад, телефонисты, обслуживающие международные линии, получили указание немедленно докладывать в ДСТ, если кто-то заказал разговор по номеру этого отеля. Дежуривший в то утро оператор оказался редкостным тугодумом. Лишь соединив абонентов, он сообразил, что номер значится в его специальном списке, и тут же позвонил в местное отделение ДСТ. Однако ему хватило ума подслушать разговор. Вот что он услышал: "От Вальми - Пуатье. Шакал раскрыт. Повторяю. Шакал раскрыт. Ковальски арестован - "Пел" перед смертью". Повисла тяжелая тишина.
- Как они это узнали? - подал голос Лебель с другого конца стола.
Глаза всех присутствующих повернулись к нему. Лишь полковник Роллан, глубоко задумавшись, уставился в стену.
- Черт, - вырвалось у него, и все взгляды переместилась на начальника Отдела противодействия.
- Марсель, - коротко пояснил полковник. - Чтобы вытащить Ковальски из Рима, мы использовали приманку. Его давнего приятеля Жожо Гржибовски. У него жена и дочь. Мы держали их за городом, пока не схватили Ковальски. Затем разрешили им вернуться домой. От Ковальски я хотел узнать, что делают засевшие в отеле Родин и двое его приятелей. О Шакале тогда никто не подозревал. Так что у меня не было оснований держать в тайне захват Ковальски. В те дни. Потом, естественно, обстоятельства изменились. Должно быть, поляк Жожо предупредил агента Вальми. Извините.
- Сотрудники ДСТ взяли Вальми в почтовом отделении? - спросил Лебель.
- Нет, мы разминулись на пару минут благодаря глупости телефониста, - ответил глава ДСТ.
- Потрясающая расхлябанность, - бросил полковник Сен-Клер, заработав несколько неодобрительных взглядов.
- Мы только нащупываем путь, большей частью в полной темноте, еще не зная, с кем бороться, - вставил генерал Гибо. - Если полковник желает взять на себя руководство операцией вместе со всей ответственностью...
Полковник из Елисейского дворца внимательно изучал лежащий перед ним лист бумаги, словно слова Гибо с прозвучавшей в них плохо скрытой угрозой относились не к нему. Он уже понял, что погорячился.
- Между прочим, - вмешался министр, - может, оно и к лучшему, раз они знают, что их план раскрыт. Теперь они наверняка должны дать задний ход.
- Министр совершенно прав, - Сен-Клер попытался замазать свой промах, - Продолжать подготовку покушения - просто безумие. Они должны отозвать Шакала.
- План не раскрыт, - охладил его пыл Лебель. Все уже забыли о его присутствии. - Мы все еще не знаем настоящего имени Шакала. Полученное предупреждение приведет лишь к тому, что он примет дополнительные меры предосторожности. Фальшивые документы, изменение внешности...
Оптимизм, вызванный словами министра, иссяк. Роже Фрей с уважением посмотрел на маленького комиссара.
- Я думаю, господа, нам пора дать слово комиссару Лебелю. В конце концов, ом возглавляет это расследование. Мы собрались здесь, чтобы помочь ему в силу наших возможностей.
Лебель рассказал о том, что ему удалось сделать с прошлого вечера. О растущей уверенности, подкрепленной проверкой французских архивов, что убийца-иностранец, если он и существует, может быть известен полиции других стран. Просьбе о проведении расследования за рубежом. Полученном разрешении. Переговорам по каналам связи Интерпола с руководителями полиции ведущих стран западного мира.
- Их ответы поступили в течение дня, - перешел он к завершающей части. - Голландия. Ничего. Италия. Несколько известных убийц по контрактам, все на службе мафии. Удалось выяснить, что ни один из них не пойдет на политическое убийство кроме как по приказу, и на текущий момент никто не предлагал денег за ликвидацию иностранного политика. - Лебель поднял голову. - Я склонен думать, что это соответствует действительности.
Британия. Пока ничего, но мой запрос передан в другое подразделение. Особое отделение, для дальнейшей проверки.
- Как всегда, тянут, - пробормотал Сен-Клер как бы про себя.
Лебель услышал его и вновь поднял голову:
- Они очень основательные, наши английские друзья. Не стоит недооценивать Скотленд-ярд, - и продолжил чтение:
- Америка. Две кандидатуры. Один, правая рука международного торговца оружием, обосновавшегося в Майами, штат Флорида. Бывший морской пехотинец, потом агент ЦРУ в Карибском бассейне. Уволен со службы за убийство кубинского эмигранта, одного из противников Кастро, накануне вторжения в заливе Свиней. Кубинец был командиром одного из отрядов. Американца затем пригрел этот самый торговец оружием, чьими услугами пользовалось ЦРУ, вооружая кубинских эмигрантов. Считается, что последующая гибель при невыясненных обстоятельствах двух конкурентов торговца оружием - его работа. Похоже, борьба в этой сфере идет жесточайшая. Зовут этого человека Чарльз, Чак, Арнольд. В настоящее время ФБР выясняет его местонахождение.
Вторая кандидатура, предложенная ФБР, Марко Вителлино, личный телохранитель главаря нью-йоркской мафии Альберто Анастасио. Его застрелили в кресле парикмахера в октябре 1957 года. В страхе за собственную жизнь Вителлино бежал из Америки. Обосновался в Каракасе, Венесуэла. Пытался утвердиться в тамошнем преступном мире, но без особого успеха. Местные бандиты его не приняли. ФБР полагает, что он мог бы взяться за такую работу, если его устроит цена.
Полная тишина царила в зале заседаний. Четырнадцать человек слушали, не шептались, не переговаривались между собой.
- Бельгия. Один человек. Патологический убийца, еще недавно подручный Чомбе в Катанге. В 1962 году взят в плен войсками ООН, затем выслан из страны. В Бельгию вернуться не может, так как обвиняется в совершении двух убийств. Наемник, умный и хитрый. Зовут его Жюль Беренжер. Считается, что он эмигрировал в Центральную Америку. Бельгийская полиция пытается узнать, куда именно.
Западная Германия. Также один человек. Ганс-Дитер Кассель. Бывший майор СС, разыскивается как военный преступник двумя странами. После войны жил в Западной Германии под вымышленной фамилией, работал по контрактам на ODESSA (Организация бывших членов СС), подпольную организацию бывших эсэсовцев. Подозревается в убийстве двух политиков-социалистов, которые вели кампанию за активизацию участия государственных учреждений в расследовании военных преступлений. Позднее его разоблачили, но он успел сбежать в Испанию, предупрежденный высоким полицейским чином, лишившимся за это должности. Сейчас предположительно живет в Мадриде.
Лебель оторвался от папки.
- Надо отметить, он староват для такой работы. Ему пятьдесят семь лет.
Южная Африка. Один человек. Профессиональный наемник. Пит Шуйпер. Также один из головорезов Чомбе. Официально против него в Южной Африке не выдвинуто никаких обвинений, но он считается нежелательной персоной. Превосходно стреляет, специализируется на индивидуальных убийствах. Последний раз о нем слышали при высылке из Конго после воссоединения Кетанги в начале этого года. Предполагают, что он все еще где-то в Западной Африке. Особое отделение южноафриканской полиции продолжает розыск.
Лебель поднял голову. Четырнадцать человек смотрели на него.
- Конечно, все это очень неопределенно. Во-первых, я обратился к полиции лишь семи стран. Шакал может быть швейцарцем, австрийцем или кем-то еще. В трех странах мне ответили, что у них никого нет. Они могут ошибиться. Шакал может быть итальянцем, голландцем или англичанином. И даже южноафриканцем, бельгийцем, немцем или американцем, но не значиться в полицейских досье. Как знать. Мы двигаемся наугад, надеясь на удачу.
- Одни надежды не продвинут нас вперед, - бросил Сен-Клер.
- Возможно, у полковника есть конкретное предложение? - вежливо осведомился Лебель.
- Лично я чувствую, что этот человек наверняка отказался от задуманного, - холодно ответил Сен-Клер. - Теперь, когда его план раскрыт, ему никогда не добраться до президента. Сколько бы ни обещали заплатить ему Родин и его шайка, они потребуют деньги назад и отменят операцию.
- Вы чувствуете, что этот человек отказался от задуманного, - мягко заметил Лебель, - но чувство не столь уж далеко от надежды. И на текущий момент я бы предпочел продолжить расследование.
- Что сейчас делается, комиссар? - спросил министр.
- Те страны, что назвали возможных кандидатов, уже начали передавать по телексу их полные досье. Я рассчитываю, что они будут у меня к полудню завтрашнего дня. По фототелеграфу передадут и фотографии. Выясняется также местопребывание подозреваемых.
- Вы думаете, они и дальше будут молчать? - спросил Сангинетти.
- А почему бы и нет? Каждый год через нас проходят сотни конфиденциальных запросов, не отраженных ни в каких бумагах. К счастью, все страны, какой бы ни была их социальная ориентация, борются с преступностью. Поэтому нам не свойственны разногласия, характерные для политических ведомств, к примеру дипломатов. Полиция многих стран работает в тесном контакте.
- Даже если речь идет о политическом убийстве? - спросил Фрей.
- Для полицейского это тоже преступление. Поэтому я предпочел связаться с моими зарубежными коллегами, а не действовать через министерство иностранных дел. Безусловно, вышестоящее начальство моих коллег обязательно узнает о моих запросах, но едва ли мне откажут в содействии. Политический убийца вне закона во всем мире.
- Но поскольку им известно, что ведется такое расследование, они смогут догадаться, чем оно вызвано, и, возможно, уже насмехаются над нашим президентом, - не унимался Сен-Клер.
- Я не вижу оснований для подобных насмешек. Когда-нибудь и они могут оказаться в такой же ситуации, - ответил Лебель.
- Не очень-то вы разбираетесь в политике, если не понимаете, сколь обрадует некоторых известие о том, что за президентом Франции охотится наемный убийца. Президент особо подчеркивал, что эта информация не должна стать достоянием общественности.
- Она и не стала, - возразил Лебель. - О существовании убийцы знает ограниченный круг лиц, привыкших хранить государственные секреты. Если бы большинство из них выплыло наружу, половина политических деятелей лишилась бы своих постов. Они должны знать секреты, чтобы надежно их охранять. Если б они не умели держать язык за зубами, им бы не доверили столь ответственную работу.
- Лучше сообщить нескольким лицам, что мы ищем убийцу, чем приглашать их на похороны президента, - пробурчал Бувье. - Мы боремся с ОАС два года. Президент указал, что проводимое нами расследование не должно стать темой для газетных заголовков и разговоров на всех углах.
- Господа, господа, - вмешался министр, - хватит об этом. Это я разрешил комиссару Лебелю навести справки у руководителей полиции других стран, после того... - он глянул на Сен-Клера, - как проконсультировался с президентом.
Последней фразой министр посадил полковника в лужу, к едва скрытой радости присутствующих.
- Кто еще хочет выступить? - спросил месье Фрей. Роллан поднял руку:
- В Мадриде у нас постоянное бюро. Многие оасовцы обосновались в Испании, поэтому приходится за ними следить. Мы можем найти Касселя без помощи западногерманской полиции. Как я понимаю, наши отношения с министерством иностранных дел ФРГ еще далеки от идеальных.
Его намек на февральское похищение Арго и последующее возмущение Бонна вызвал несколько улыбок. Фрей взглянул на Лебеля.
- Благодарю вас, - кивнул детектив. - Вы очень поможете нам, если найдете его. Пожалуй, я сказал все, могу только попросить вас оказывать мне такое же содействие, как и в прошедшие двадцать четыре часа.
- Тогда до завтра, господа, - министр поднялся, собирая бумаги. - Заседание окончено.
Выйдя из здания министерства внутренних дел, Лебель с наслаждением вдохнул теплый воздух парижской ночи. Часы ударили двенадцать раз. Наступил вторник, 13 августа.

***

Уже после полуночи Барри Ллойд позвонил суперинтенданту Томасу домой, в Чизуик. Томас как раз-собирался выключить лампу на столике у кровати, решив, что сотрудник СИС позвонит утром.
- Я нашел копию документа, о котором мы говорили. Обычная депеша о слухе, циркулировавшем в то время на острове. С резолюцией "Ничего не предпринимать", наложенной сразу по получении. Как я и говорил, нам тогда хватало забот.
- Упоминалось чье-либо имя? - тихо спросил Томас, чтобы не разбудить спящую рядом жену.
- Да, британского бизнесмена, который покинул остров после тех событий. Возможно, он не имеет никакого отношения к убийству Трухильо. Его зовут Чарльз Колтроп.
- Благодарю, Барри. Утром я с этим разберусь. - Томас положил трубку и уснул.
Ллойд, педантичный молодой человек, написал короткий отчет о поступившей к нему просьбе и своих действиях и передал его дежурному с пометкой "Запрос". Дежурный обратил внимание на то, что поступившая бумага имеет отношение к Парижу, и сунул ее в мешок с документацией для французского отдела министерства иностранных дел. Утром, согласно заведенному порядку, мешок лег на стол начальника отдела Франции.

В колонках играет - Ха-ха-ха
Настроение сейчас - WIN.RAR

Без слов...

Комиссар Клод Лебель вернулся в кабинет около шести утра. Карон, с осунувшимся от усталости лицом, сидел за столом, в рубашке с закатанными рукавами.
Перед ним лежало несколько густо исписанных листов. В кабинете произошли заметные изменения. На картотечных шкафах булькала кофеварка, распространяя нежный аромат свежесваренного кофе. Там же стояли бумажные стаканчики, банка концентрированного молока и пакет с сахарным песком. Все это принесли ночью из столовой на первом этаже.
В углу между двумя столами появилась раскладушка, уже застеленная, покрытая сверху грубым одеялом. Пустая проволочная корзинка для мусора переместилась к креслу у двери.
Во все еще открытое окно выплывал дымок от сигареты Карона. На востоке занималась заря.
Лебель обошел свой стол и плюхнулся на стул. Хотя он не спал только двадцать четыре часа, выглядел таким же усталым, как Карон.
- Ничего, - бросил он. - Мы просмотрели архивы за десять лет. Единственный политический убийца-иностранец, пытавшийся действовать в нашей стране, Дегуэльдр, и он уже умер. Кроме того, он был связан с ОАС и у нас есть его досье. Можно предположить, что Родин выбрал человека не имеющего никакого отношения к ОАС, и поступил совершенно правильно. Четверо убийц по контрактам, не считая своих, доморощенных. Трое сидят в наших тюрьмах, четвертый сейчас где-то в Африке. Но это обычные бандиты, не тот калибр, чтобы стрелять в президента Франции.
Я говорил с Баргероном из архивного управления, и сейчас они перепроверяют все документы, но подозреваю, о нашем человеке им ничего не известно. Иначе Родин не нанял бы его.
Карон закурил новую сигарету, выпустил струю дыма, вздохнул.
- Значит, все-таки придется начать с других стран?
- Совершенно верно. Где-то его готовили, где-то он уже работал. Он не может считаться одним из лучших, если за ним не тянется цепочка удачных покушений. Пусть не на президентов, но на людей известных, во всяком случае, не главарей банд. То есть где-то его должны заметить. Наверняка. Так о чем вы договорились?
Карон взял один из листков со столбиком фамилий. Против каждой стояло время.
- Все семеро готовы поговорить с вами. Вы начнете с начальника Дэместик Интеллидженс, ФБР, в десять минут восьмого. В Вашингтоне это десять минут второго. Я записал его первым, чтобы разговор не пришелся на глубокую ночь.
Брюссель - в половине восьмого, Амстердам - без четверти восемь, Бонн - в восемь десять, Йоханнесбург-в восемь тридцать и Скотленд-ярд - ровно в девять, Рим - в половине десятого.
- В каждом случае начальник Отдела убийств?
- Или занимающий аналогичную должность. В Скотленд-ярде это мистер Энтони Моллинсон, заместитель комиссара по борьбе с преступностью. Похоже, в структуре полиции метрополии нет Отдела убийств. Ван Райса из Южной Африки я не нашел, так что вы будете говорить с его заместителем, Андерсеном.
Лебель кивнул:
- Это хорошо. Андерсон меня устроит. Когда-то мы с ним работали по одному делу. Теперь о языке. Трое говорят по-английски. Я полагаю, только бельгиец знает французский. Остальные наверняка могут изъясняться на английском, если возникнет такая необходимость.
- Немец, Дитрих, говорит по-французски, - вставил Карон.
- Хорошо, тогда с двумя я переговорю сам, на французском. А с остальными пятью будут использовать вас как переводчика. Пожалуй, нам пора идти.
Без десяти семь полицейская машина высадила двух детективов у зеленой двери неприметного домика на маленькой улице Поль Валери, в котором находилась штаб-квартира Интерпола.
Следующие три часа Лебель и Карон провели в подземном коммуникационном центре, ведя переговоры с ведущими специалистами по борьбе с преступностью семи стран. Сложная система антенн на крыше посылала сигналы сверхвысокой частоты, которые, отразившись от ионизированного слоя атмосферы Земли, долетали до таких же антенн на трех континентах.
Подобранный диапазон частот и специальные устройства обеспечивали тайну разговора. Пока детективы беседовали, весь мир пил утреннюю чашечку кофе или стопочку на ночь.
Каждый разговор начинался одинаково.
- Нет, комиссар, пока я не могу обращаться по официальным каналам с просьбой о вашем содействии... Разумеется, я действую с разрешения руководства. Просто на текущий момент мы еще не уверены, то ли начата практическая подготовка, то ли это беспочвенный слух... Пока мы основываемся на недостаточно проверенной информации... Ну, мы ищем человека, о котором знаем крайне мало, лишь самые общие внешние данные, нам не известна даже его фамилия...
Всякий раз он говорил, что их интересует высокий блондин. Все его зарубежные коллеги спрашивали, почему потребовалась их помощь, о каком преступлении идет речь. После этого вопроса в парижском узле связи повисала напряженная тишина.
- Скажем так, кем бы ни был этот мужчина, у него есть характерная особенность; он - профессиональный наемный убийца самого высокого класса... Нет, не гангстер, но политический убийца, успешно выполнивший не одно поручение. Нас интересует, не значится ли такой человек в ваших архивах, даже если он никогда не работал в вашей стране, А может, вы о ком-то вспомните.
Теперь уже долго молчала другая сторона. И голоса звучали спокойнее, с ноткой озабоченности. Лебель нисколько не сомневался, что его собеседники сразу же догадаются, на что он намекает, но не может сказать. Профессионального убийцу, да еще одного из лучших в мире, во Францию могла привлечь только одна цель.
Ответы он получил одинаковые. Да, разумеется, мы просмотрим архивы. Я постараюсь позвонить еще сегодня. Счастливо, Клод, желаю удачи.
В последний раз выключив микрофон, Лебель подумал о том, сколько пройдет времени, прежде чем министры иностранных дел, а то и премьер-министры семи стран узнают о происходящем. Вероятно, немного. Даже полицейский в таких случаях должен ставить в известность политиков. Но он полагал, что министры не скажут лишнего. Несмотря на различия в политических убеждениях, сильные мира сего скованы прочной цепью. Все они принадлежали к одному клубу, клубу власть имущих. Они сплачивались против общих врагов, и кто мог быть для них большим врагом, чем наемный убийца? И тем не менее Лебель отдавал себе отчет, что на его карьере будет поставлен крест, если кто-то из них сообщит прессе о французском запросе.
Более всего его тревожили англичане. Моллинсону он доверял полностью. Но понимал, что тот должен обратиться в более высокие инстанции. Лишь семь месяцев назад Шарль де Голль грубо отказал Британии, когда та обратилась с просьбой о вступлении в "Общий рынок". И после пресс-конференции генерала 23 января министерство иностранных дел Британии развернуло столь откровенную антидеголлевскую кампанию, что это заметил даже такой аполитичный человек, как Лебель. Не захотят ли они воспользоваться подвернувшейся возможностью поквитаться со Стариком?
Лебель еще раз взглянул на умолкший динамик. Карон тихо сидел рядом.
- Пошли, - маленький комиссар поднялся и направился к двери.
- Давай-ка позавтракаем и попробуем немного поспать. Делать нам пока больше нечего.

***

Заместитель комиссара Энтони Моллинсон положил микрофон и, нахмурившись, покинул пункт связи, даже не ответив на приветствие молодого полисмена, заступившего на утреннюю вахту. Он все еще хмурился, когда вошел в кабинет, просторный, но скромно обставленный, выходящий окнами на Темзу.
Цель проводимого Лебелем расследования и его мотивы трактовались однозначно. Французская полиция получила сигнал, что первоклассный наемный убийца вышел на охоту, и, естественно, обеспокоилась. Как и предчувствовал Лебель, не требовалось большого ума, чтобы догадаться, что во Франции августа 1963 года в перекрестье оптического прицела наемного убийцы такого класса мог попасть только один человек. Опытный полицейский, Моллинсон, сразу понял, в каком сложном положении оказался Лебель.
- Бедняга, - вырвалось у него. Он стоял у окна и смотрел на неторопливо текущие вдоль набережной воды Темзы.
- Сэр? - переспросил личный помощник (ЛП), вошедший следом, чтобы положить утреннюю почту на стол орехового дерева.
- Ничего, - Моллинсон не отрывал взгляда, от реки, пока ЛП не вернулся в приемную. Но какие бы чувства ни испытывал он к Лебелю, пытающемуся защитить своего президента, не афишируя операции по поиску и захвату наемного убийцы, у него тоже были начальники. Рано или поздно он должен сообщить им о просьбе Лебеля. Через полчаса, ровно в десять, начиналось ежедневное совещание руководителей Скотленд-ярда. Стоит ли упомянуть там о разговоре с Лебелем? Пожалуй, что нет. Достаточно написать служебную записку комиссару, изложив суть просьбы Лебеля. А уж потом объяснить, почему вопрос не был вынесен на утреннее совещание. И он не видел большой беды в том, чтобы получить информацию, никому не говоря зачем она ему понадобилась.
Моллинсон сел за стол и нажал клавишу аппарата внутренней связи.
- Сэр? - раздался в динамике голос ЛП, находящегося в соседней комнате.
- Не могли бы вы зайти ко мне на минуту, Джон? Молодой детектив-инспектор в темно-сером костюме вошел с блокнотом в руках.
- Джон, я хочу, чтобы вы сходили в Центральный архив. Обратитесь непосредственно к старшему суперинтенданту Маркхэму. Скажите ему, что это моя личная просьба, но сейчас я не могу сказать, чем она обусловлена. Попросите его подобрать материалы по всем живущим в нашей стране профессиональным убийцам...
- Убийцам, сэр? - ЛП взглянул на заместителя комиссара так, словно тот просил в очередной раз пересчитать всех живущих в Британии марсиан.
- Да, убийцам. Но только не тем бандитам, что стреляют друг в друга из-за угла. Нет, Джон, мне нужны политические убийцы, люди или человек, который может убить хорошо охраняемого политика или государственного деятеля за деньги.
- Похоже, это клиенты Особого отделения, сэр.
- Да, я знаю. Я хочу передать это дело в Особое отделение. Но сначала мы должны провести обычную проверку. О, и ответ мне нужен к полудню. Хорошо?
- Да, сэр. Я сейчас же этим займусь.
Пятнадцать минут спустя заместитель комиссара Моллинсон занял свое место на утреннем совещании.
Вернувшись в кабинет, он просмотрел утреннюю почту, сдвинул ее на угол стола и попросил ЛП принести пишущую машинку. Оставшись один, он начал печатать служебную записку комиссару полиции метрополии. В ней он упомянул о ночном телефонном звонке ему домой, утреннем разговоре по каналу связи Интерпола, изложил суть просьбы Лебеля. Не напечатав внизу своей фамилии, он вытащил листы из каретки, запер их в ящик стола и занялся обычными делами.
Около двенадцати часов дня ЛП постучал и вошел в кабинет:
- Суперинтендант Маркхэм только что позвонил из Центрального архива. Они не нашли ни одного человека, который мог бы вам подойти. Семнадцать убийц по контрактам, сэр. Десять сидят в тюрьме, семь - пока на свободе. Но все они работают на большие банды в Лондоне или других крупных городах. Супер говорит, что никто из них не станет стрелять в заезжего политика. Он также предложил обратиться в Особое отделение.
- Хорошо, Джон, благодарю вас. Это все, что мне требовалось.
Отпустив ЛП, Моллинсон достал незаконченную служебную записку, вновь вставил ее в пишущую машинку и допечатал еще один абзац.
"На мой запрос Центральный архив ответил, что, по имеющимся в их распоряжении материалам, человек, нужный комиссару Лебелю, не проходит. После этого я счел необходимым обратиться с тем же запросом к заместителю комиссара, начальнику Особого отделения".
Он подписал служебную записку, отделил первые три экземпляра, копирку бросил в корзинку для секретных бумаг, содержимое которых в конце дня собиралось и уничтожалось.
Первый экземпляр он положил в конверт и адресовал комиссару. Второй надписал "В дело секретной документации" и убрал в стенной сейф. Третий сложил и сунул в карман.
Затем взял блокнот и написал:
"Кому: Комиссару Клоду Лебелю, заместителю генерального директора Полис Жюдисер. Париж.
От кого: Заместитель комиссара Энтони Моллинсон, отделение по борьбе с преступностью, Скотленд-ярд, Лондон.
Содержание: Проведенная по вашему запросу проверка архивных материалов не выявила нужного вам человека точка Ваш запрос передан в Особое отделение для дальнейшей проверки точка Любая полезная информация будет передана вам без промедления точка Моллинсон. Время отправления.............. 12.8.63".
Часы показывали половину первого, Моллинсон взял трубку и, когда телефонистка ответила, попросил соединить его с заместителем комиссара Никсоном, начальником Особого отделения.
- Алек? Добрый день. Тони Моллинсон. Можешь уделить мне минутку?.. Я бы с удовольствием, но не могу. Худею. На ленч только сэндвич и ничего более... Нет, я бы хотел переговорить с тобой до ленча... Отлично, уже иду.
В приемной он положил конверт, адресованный комиссару, на стол ЛП.
- Я иду к Диксону из О.О. Отнесите это комиссару, хорошо, Джон? Лично. И отправьте эту телеграмму по указанному адресу. Отпечатайте ее сами, как полагается.
- Да, сэр. - Моллинсон постоял у стола, пока детектив-инспектор читал телеграмму Лебелю. Когда он закончил, его брови поползли вверх.
- Джон...
- Сэр?
- Пожалуйста, не распространяйтесь об этом.
- Да, сэр.
- Это очень важно.
- Никому не скажу ни слова, сэр.
Моллинсон коротко улыбнулся и вышел в коридор. ЛП вновь пробежал глазами телеграмму, вспомнил, с каким поручением посылали его в Центральный архив, все понял в прошептал: "Черт побери".
Моллинсон провел у Диксона двадцать минут и испортил тому предстоящий ленч. Передал ему последний экземпляр служебной записки комиссару. Уходя, уже взявшись за ручку двери, он повернулся к начальнику Особого отделения.
- Извини, Алек, но это действительно по твоему ведомству. Лично я думаю, что птиц такого полета в нашей стране нет. Так что, возможно, следует просто просмотреть архивы и отправить Лебелю телекс, что мы ничем не можем ему помочь. Откровенно говоря, положение у него незавидное.
Заместитель комиссара Диксон, которому, среди прочего, приходилось следить за теми психами Британии, что могли додуматься до покушения на приезжего политика, не говоря уж о многочисленных озлобленных и эксцентричных иностранцах, поселившихся в метрополии, острее, чем другие, чувствовал ситуацию, в которой оказался Лебель. Защищать своих и чужих государственных деятелей от неуравновешенных фанатиков трудно, но, по крайней мере, он мог надеяться, что любители не смогут взять верх над его закаленными в боях профессионалами.
Еще сложнее, думал он, уберечь главу государства от покушений организации бывших военных, но французским силам безопасности удалось раздавить ОАС. Как профессионал, Диксон восхищался их победой. Но наемный убийца - совсем другое дело. К счастью, таких специалистов - единицы, и он в общем-то не сомневался, что среди лиц, взятых на заметку Особым отделением, нет англичанина, отвечающего параметрам, указанным Лебелем.
После ухода Моллинсона Диксон прочитал копию служебной записки комиссару. Вызвал своего ЛП.
- Пожалуйста, передайте детективу-суперинтенданту Томасу, что я хотел бы увидеть его у себя... - он взглянул на часы, прикидывая, сколько продлится значительно укороченный ленч, - ровно в два.

***

Самолет, на котором летел Шакал, приземлился в Национальном аэропорту Брюсселя в самом начале первого. Три чемодана он оставил в автоматической камере хранения главного здания аэропорта, взяв с собой лишь саквояж с личными вещами, пакетом гипса, пачками ваты и бинтами. Такси доставило его на вокзал, и он сразу прошел в камеру хранения.
Фибровый чемодан дожидался на той самой полке, куда служитель поставил его неделю назад. Шакал отдал квитанцию, получив взамен чемодан.
Неподалеку от железнодорожного вокзала он нашел маленький и порядком запущенный отель, из тех, что можно отыскать в окрестностях вокзалов любой страны мира, где не задают гостям вопросов и верят любой лжи.
Шакал снял номер на ночь, заплатив бельгийскими франками, которые поменял в аэропорту. Чемодан он захватил с собой. Заперев дверь на ключ, налил в раковину холодной воды, достал пакет гипса, бинты и принялся за работу.
После того как он закончил, ему пришлось подождать, пока высохнет гипсовая повязка. Это время Шакал сидел, положив "сломанную" ногу на стул, курил и разглядывал крыши соседних домов. Иногда он надавливал на гипс большим пальцем, каждый раз приходя к выводу, что надо еще немного подождать.
Фибровый чемодан, в котором хранилось ружье, опустел. Остатки бинтов и несколько унций гипса Шакал убрал в саквояж, на случай ремонта гипсовой повязки. Когда она окончательно затвердела, он сунул чемодан под кровать, убедился, что не оставил в номере ничего лишнего, выбросил окурки в окно и захромал к двери.
Спустившись по лестнице, он с облегчением отметил, что портье сидит в комнатке. Так как подошло время ленча, Шакал решил, что тот перекусывает. Впрочем, открытая дверь позволяла портье видеть всех, кто проходил мимо конторки.
Бросив взгляд на входную дверь и убедившись, что никто не собирается войти в отель, Шакал прижал саквояж к груди и, согнувшись в три погибели, пересек фойе. Из-за летней жары входную дверь держали открытой и, переступив порог, он смог выпрямиться, находясь вне поля зрения портье.
Хромая, он сошел по ступенькам на тротуар и добрел до угла, где поймал такси, доставившее его обратно в аэропорт. Там он обратился к девушке за стойкой итальянской авиакомпании "Алиталия". Девушка мило улыбнулась, взяв его паспорт:
- Чем я могу вам помочь?
- Полагаю, у вас есть билет до Милана, заказанный два дня назад на фамилию Даггэн.
Девушка проверила список заказов на дневной рейс до Милана. До отлета оставалось полтора часа.
- Да, есть, - она просияла. - Мистер Даггэн. Билет заказан, но не оплачен. Вы хотите заплатить за него?
Шакал заплатил наличными, получил билет. Девушка напомнила ему, что посадку объявят за полчаса до вылета. С помощью участливого носильщика, который сочувственно покачал головой, увидев его загипсованную ногу, Шакал извлек чемоданы из автоматической камеры хранения и перенес их к стойке "Алиталии", прошел таможенный досмотр, ограничившийся проверкой паспорта, и за оставшееся время успел поесть в ресторане, примыкавшем к залу ожидания.
Экипаж отнесся к Шакалу с предельной заботой. Ему помогли залезть в автобус, доставивший пассажиров к самолету, подняться по трапу. Миловидная итальянская стюардесса широко улыбнулась ему. Она проследила, чтобы он сел в одно из "купе" в центральном салоне, где кресла стояли лицом друг к другу. Тут больше места для ног, пояснила она.
И остальные пассажиры старались не задевать загипсованную ногу, занимая свои места. А Шакал бодро улыбался полулежа в кресле.
В 4.15 самолет оторвался от земли и, набирая высоту, взял курс на юг, на Милан.

***

Суперинтендант Брин Томас вышел из кабинета заместителя комиссара около трех часов дня, чувствуя себя глубоко несчастным. Затянувшаяся простуда, да и новое, только что полученное задание окончательно испортили ему настроение.
Понедельник не зря называют тяжелым днем. Сначала он узнал, что его агент потерял из виду советского представителя на проходящей в Лондоне конференции, за которым должен был следить. Потом получил служебную записку от отдела МI1-5 с вежливой просьбой держаться подальше от советской делегации, так как с точки зрения МI-5 именно они должны вести наблюдение за русскими.
А уж венцом стала беседа с заместителем комиссара. Любой полицейский, Особого отделения или нет, едва ли назовет более непривлекательное занятие, чем поиски-наемного убийцы. А тут ему даже не дали фамилии.
- Фамилии нет, так что придется поработать, - наставлял его Диксон. - Попытайтесь найти ответ к завтрашнему дню.
- Поработать, - фыркнул Томас, входя в свой кабинет. Хотя список подозреваемых наверняка будет коротким, ему и его сотрудникам предстояло перелопатить груду документов, все материалы о политических смутьянах, не только осужденных, но и подозреваемых в участии в беспорядках. Все они требовали проверки, хотя Диксон и указал, что нужный ему человек - профессиональный убийца, а не один из тех мотыльков, что залетают в Британию и портят жизнь Особому отделению в преддверье и во время визитов иностранных государственных деятелей.
Он позвонил двум детективам-инспекторам, которые, как он знал, занимались не слишком срочными делами, и приказал явиться к нему, отложив их на потом. Говорил он с ними кратко, не вдаваясь в подробности, объяснил, что они должны искать. Не было нужды связывать подозрения французской полиции относительно того, что такой человек намерен убить генерала де Голля, с просмотром архивов Особого отделения Скотленд-ярда.
Все трое очистили столы от бумаг и принялись за работу.

***

Самолет Шакала приземлился в аэропорту Милана точно по расписанию, в шесть вечера с минутами. Сверхзаботливая стюардесса помогла ему спуститься по трапу, другая, такая же внимательная, добраться до главного здания. И в ходе таможенного досмотра выяснилось, что он не напрасно изъял компоненты ружья из чемодана и нашел более неприметное место для их транспортировки. Проверка паспорта заняла не более минуты, но когда лента конвейера вынесла чемоданы пассажиров, впервые угроза разоблачения нависла над Шакалом.
Он кликнул носильщика, который положил все три чемодана на скамью для досмотра. Дохромав до скамьи, Шакал поставил рядом с ними саквояж. Тут же к нему подошел таможенник:
- Синьор, это ваш багаж?
- Да, три чемодана и саквояж.
- У вас есть вещи, подлежащие обложению пошлиной?
- Нет, ничего нет.
- Вы прилетели по делам, синьор?
- Нет, я собирался отдохнуть, но уж так получилось, что отдых придется сочетать с выздоровлением. Я хочу поехать на озера.
Лицо таможенника осталось бесстрастным.
- Могу я взглянуть на ваш паспорт? Получив от Шакала паспорт, итальянец внимательно просмотрел его, затем вернул, не сказав ни слова.
- Пожалуйста, откройте этот чемодан.
Он указал на один из трех больших чемоданов. Шакал вытащил кольцо с ключами, выбрал нужный и открыл чемодан. Носильщик положил его на бок. К счастью, в нем находились вещи датского пастора и американского студента. Просматривая содержимое чемодана, таможенник не придал особого значения темно-серому костюму, белью, белой рубашке, туфлям, черным ботинкам, ветровке и носкам. Не заинтересовала его и датская книга. Суперобложку украшали фотография кафедрального собора в Шартре и название хоть и написанное по-датски, но вполне могущее сойти и за английское. Он не заметил аккуратно зашитого надреза на подкладке, чего не случилось бы при тщательном досмотре. Но таможенник лишь мельком проглядывал вещи, хотя его отношение мгновенно бы изменилось, найди он что-нибудь подозрительное. Компоненты снайперского ружья находились лишь в трех футах от него, но у таможенника не возникло и мысли, что гипсовая повязка наложена на здоровую ногу. Он закрыл крышку и знаком дал понять Шакалу, что чемодан можно запирать. Затем пометил мелом все вещи приезжего. Выполнив свой долг, итальянец широко улыбнулся:
- Благодарю, синьор. Счастливого вам отдыха.
Носильщик нашел такси, получил щедрые чаевые, и скоро Шакал уже ехал в Милан по забитой машинами автостраде. Он попросил отвезти его на Центральный вокзал.
Там он подозвал другого носильщика и захромал следом за ним в камеру хранения. В такси он переложил стальные ножницы из саквояжа в карман брюк. В камеру хранения он сдал два чемодана и саквояж, оставив при себе чемодан с французской армейской шинелью, единственный, не заполненный до отказа.
Отпустив носильщика, он сам добрался до туалета. Оказалось, что единственная кабинка в левом ряду писсуаров занята. Шакал поставил чемодан на пол и, склонившись над раковиной, тщательно мыл руки, ожидая, когда она освободится. Затем закрылся в кабинке.
Минут десять пальцами и ножницами освобождал ногу от гипса и подложенной под него ваты. Надел шелковый носок и туфлю, которые крепились к внутренней стороне икры липкой лентой, пока нога была в гипсе. Клочья ваты и кусочки гипса он побросал в унитаз. Воду ему пришлось спускать дважды.
Шакал поставил чемодан на унитаз, открыл его и начал укладывать металлические трубки с компонентами ружья между складками шинели. Когда последняя из трубок легла в чемодан, он затянул внутренние ремни, чтобы трубки не дребезжали при переноске, закрыл чемодан, выглянул из кабинки. Лишь двое мужчин стояли у писсуаров. Шакал вышел из кабинки, резко метнулся к двери. И был на лестнице, ведущей в главный зал, прежде чем эти двое могли бы его заметить, даже если б у них и было такое желание.
Он не мог вернуться в камеру хранения здоровым человеком, совсем недавно покинув ее калекой, поэтому подозвал носильщика, объяснил, что торопится и хочет как можно быстрее поменять деньги, взять вещи из камеры хранения и поймать такси. Квитанцию он сунул в руку носильщику вместе с купюрой в тысячу лир и указал на камеру хранения, а сам направился к банковскому окошечку, чтобы поменять деньги.
Итальянец отправился за багажом. Шакал как раз пересчитывал лиры, полученные в обмен на последние двадцать фунтов, когда он принес два чемодана и саквояж. Две минуты спустя Шакал сидел в такси, мчащемся по площади герцога д'Аосты к отелю "Континенталь".
У регистрационной стойки в великолепном вестибюле он обратился к клерку: "Я полагаю, для меня забронирован номер на фамилию Даггэн. Его заказали из Лондона по телефону два дня назад".
В восемь вечера Шакал уже наслаждался теплым душем. Два чемодана стояли в запертом шкафу. Третий, с его собственными вещами, открытый лежал на кровати. Синий костюм из тонкой шерсти, который он собирался надеть, висел на плечиках. Серый костюм Шакал отдал горничной, чтобы его почистили и выгладили к утру. Он намеревался выпить коктейль, пообедать и рано лечь спать, ибо следующий день, 13 августа, обещал немалые хлопоты.

Полковник Рауль Сен-Клер де Вийобон приехал домой перед самой полуночью. До этого он потратил три часа, готовя отчет о вечернем заседании в министерстве внутренних дел, чтобы генеральный секретарь Елисейского дворца мог прочитать его уже утром.
Отчет он писал с особой тщательностью, разорвал два первых варианта и остановился лишь на третьем, который сам и перепечатал. Трата времени на столь неквалифицированный труд раздражала его, да и печатать он не умел, но машинистка не должна знать, о чем шла речь на совещании. Этот аспект. естественно, нашел отражение в отчете. Кроме того, он надеялся, что генеральный секретарь, найдя отчет у себя на столе в столь ранний час, обязательно отметит его оперативность. А уж при удаче отчет тем же утром мог оказаться и у президента, что также не пошло бы ему во вред.
Пристальное внимание он уделил подбору ключевых фраз. Ему хотелось создать впечатление, что автор отчета с определенным скепсисом относится к решению передать столь важное расследование, от которого зависела безопасность главы государства, в руки какого-то комиссара полиции, привыкшего иметь дело с мелкими преступниками, невеликого ума и таланта.
Но прямого недоверия он не высказывал, ибо Лебель мог и найти наемного убийцу. Если бы комиссару это не удалось, Сен-Клер мог ударить себя в грудь и заявить, что с самого начала предполагал подобный исход. Более того, ему не понравился и Лебель. Обыкновенный маленький человечек, решил он про себя. Но написал: "... безусловно, с безупречным послужным списком".
Размышляя над первыми двумя вариантами, он пришел к выводу, что в данный момент ему едва ли выгодно высказывать резко отрицательное отношение к назначению Лебеля, так как этим он противопоставил бы себя остальным участникам совещания. К тому же для несогласия требовались конкретные причины. С другой стороны, он решил пристально следить за ходом расследования, чтобы, представляя секретариат президента, первым указать на допущенные упущения, если таковые будут иметь место.
Он как раз думал о том, как получать информацию о действиях Лебеля, когда позвонил Сангинетти. Он сообщил, что министр принял решение ежедневно, в десять вечера, проводить совещание, на котором Лебель будет докладывать обо всем, что удалось сделать за день. Новость обрадовала Сен-Клера. Стоявшая перед ним проблема разрешилась сама собой. За день он мог подготовить важные вопросы, имеющие прямое отношение к расследованию, и, задав их, по крайней мере показать остальным, что секретариат президента не забывает о серьезности ситуации и ищет скорейший выход из создавшегося положения.
Лично он считал, что шансы убийцы, если таковой и существует на самом деле, невелики. Президента окружал мощнейший заслон, о чем он знал не понаслышке, так как часть его работы в секретариате состояла в организации публичных выступлений президента и определении маршрутов следования туда и обратно. Он не верил, что какой-то иностранец сможет преодолеть окружающие президента оборонительные редуты.
Он открыл входную дверь квартиры и услышал голос своей новой любовницы, донесшийся из спальни. - Это ты, дорогой?
- Да, малышка. Разумеется, это я. Тебе одиноко? Она выбежала из спальни в отделанной кружевами прозрачной черной ночной рубашке, не доходящей до колен. На фоне дверного проема в рассеянном свете лампы на столике у кровати четко вырисовывались контуры ее фигуры. Как обычно, при взгляде на новую любовницу Рауля Сен-Клера охватило чувство глубокой удовлетворенности. Еще бы, такая женщина принадлежит ему и так крепко его любит.
Она бросилась ему на грудь, поцеловала в губы. Сен-Клер также попытался обнять ее, не выпуская из рук брифкейса и вечерней газеты.
- Иди ложись, - улыбнулся он, едва Жаклин оторвалась от него. - Сейчас я приду к тебе, - и легонько шлепнул ее по попке.
Женщина вернулась в спальню, бросилась на кровать, разметав ноги, заложив руки за голову, выпятив грудь.
Сен-Клер, войдя следом, с удовольствием оглядел ее. Она сладострастно улыбнулась в ответ.
За полмесяца их сожительства Жаклин поняла, что ее партнера можно возбудить только откровенной вульгарностью и похотливостью. Она ненавидела Сен-Клера ничуть не меньше, чем в день их первой встречи, но успела узнать, что недостаток потенции он восполнял красноречием, особенно рассуждениями о важности той роли, которую он играет в делах Елисейского дворца. - Скорей, - прошептала она. - Я тебя хочу.
Сен-Клер радостно улыбнулся, снял туфли, поставил их у вешалки. Повесил пиджак, выложил содержимое карманов на туалетный столик, брюки. Его длинные тощие ноги торчали из-под подола рубашки, словно белые вязальные спицы.
- Что тебя так задержало? - спросила Жаклин. - Я ждала целую вечность.
Сен-Клер важно покачал головой.
- Ничего такого, что могло бы тебя заинтересовать.
- У, какой ты злой, - она повернулась на бок, лицом от него.
Развязывая узел галстука, он не отрывал глаз от каштановых волос, рассыпавшихся по плечам, полных бедер, которые уже не скрывала задравшаяся ночная рубашка. За пять минут он умылся, принял душ, надел шелковую, с монограммой, пижаму.
Вытянулся на кровати рядом с любовницей, его рука легла на талию, поднялась на бедро, соскользнула к теплой ягодице.
- В чем дело, а?
- Ни в чем.
- Я думал, ты ждала меня.
- Ты ничего не объясняешь. Я не могу позвонить тебе на работу. Я сижу здесь час за часом и волнуюсь, не случилось ли чего с тобой. Ты никогда не приходил так поздно, не предупредив меня заранее.
Жаклин перекатилась на спину и посмотрела на него. Приподнявшись на локте, он сунул руку под ночную рубашку начал гладить одну из ее грудей.
- Послушай, дорогая, я был занят. У нас там в некотором роде кризис, поэтому пришлось кое-что уладить, прежде чем я смог уйти. Я бы позвонил, но в кабинете всегда полно людей. Некоторые знают, что моя жена уехала отдыхать. Им покажется странным, что я звоню домой через коммутатор.
- Едва ли могло произойти что-то столь значительное, чтобы ты не предупредил меня о своей задержке, дорогой. Я волновалась всю ночь.
- Ну, теперь волноваться не о чем.
Она засмеялась, подняла руку, привлекла его к себе. Дыхание полковника участилось, он начал целовать Жаклин, его рука переходила от одного соска к другому.
- Похоже, ОАС все еще охотится за президентом. Сегодня раскрыт новый заговор. Им и пришлось заниматься. Поэтому я задержался.
Жаклин приподняла голову:
- Не говори глупостей, дорогой, с ними давно покончено.
- Как бы не так. Теперь они наняли иностранца, профессионального убийцу, чтобы он застрелил президента. А-а-а, не кусайся.
Полчаса спустя Рауль Сен-Клер де Вийобон крепко спал, лежа на боку и чуть похрапывая. Рядом с ним его любовница вглядывалась в темный потолок, чуть подсвеченный там, где уличные огни прорывались сквозь щелку между портьерами.
Она все еще не могла прийти в себя от услышанного. Жаклин, естественно, понятия не имела о существовании нового плана покушения на де Голля. но могла оценить важность признания Ковальски.
Жаклин подождала до двух часов ночи, перелезла через полковника, радуясь, что он не из тех, кто любит спать, обняв любовницу. Сен-Клер все так же ровно похрапывал.
Выйдя из спальни, она плотно закрыла дверь, пересекла гостиную, прошла в холл, закрыла и вторую дверь. С телефона в холле набрала номер. Несколько минут спустя ей ответил сонный голос. Говорила она две минуты, получила ответ, что на другом конце провода ее поняли, и положила трубку. Минуту спустя она уже лежала в постели, пытаясь заснуть.

***

В ту же ночь звонки из Парижа разбудили или оторвали от дел начальников отделов убийств пяти европейских стран, Америки и Южной Африки. В Западной Европе, как и в Париже, была глубокая ночь. В Вашингтон Карой дозвонился в девять вечера по местному времени, и начальник отдела Дэместик Интеллидженс обедал дома с друзьями. Карону удалось связаться с ним после третьей попытки, и по ходу разговора в трубке слышался смех гостей и звон бокалов. Американец с пониманием отнесся к просьбе Карона и согласился подъехать в пункт связи в ФБР в десять минут второго по местному времени, чтобы поговорить с комиссаром Лебелем, который будет звонить ему из Интерпола в десять минут восьмого по парижскому времени.
Начальники соответствующих отделов Бельгии, Италии, Западной Германии и Голландии, будучи добропорядочными семьянинами, крепко спали. Звонки вытаскивали их из постелей, и после нескольких минут объяснений с Кароном каждый из них согласился прийти в пункт связи в точно оговоренное время, чтобы переговорить с комиссаром Лебелем по вопросу первостепенной важности.
Ван Райе из Южной Африки уехал в инспекторскую поездку, поэтому Карон связался с его помощником, Андерсоном.
Мистеру Энтони Моллинсону, заместителю комиссара по борьбе с преступностью, Скотленд-ярд, Карон позвонил домой, в Бексли, уже около четырех утра. Тот застонал, отгоняя настойчивую трель телефона на столике у кровати, но она не умолкала, и он снял трубку, пробурчав: "Моллинсон".
- Мистер Энтони Моллинсон? - спросил неэнакомый голос.
- Слушаю, - он взглянул на часы и мысленно выругался.
- Говорит инспектор Люсьен Карон из французской Сюрте Насьональ. Я звоню по просьбе комиссара Клода Лебеля.
Говорил Карон с заметным акцентом, но ясно и четко. Моллинсон нахмурился. Неужели этот француз не мог подождать до утра? - Да?
- Как я понимаю, вы знакомы с комиссаром Лебелем? Моллинсон задумался. Лебель? О да, такой маленький, был начальником Отдела убийств в ПЖ. Внешне ничего особенного, но преступления раскрывает быстро. Очень помог, когда два года назад убили английского туриста. Им бы досталось от прессы, если б убийцу не нашли чуть ли не на следующий день.
- Да, я знаю комиссара, Лебеля, - ответил он. - В чем дело? Рядом с ним, потревоженная разговором, что-то недовольно пробурчала его жена Лили.
- Комиссар Лебель ведет очень важное расследование, требующее к тому же предельной деликатности. Я - его помощник. Дело необычное. Комиссар хотел бы позвонить вам в пункт связи Скотленд-ярда сегодня в девять утра. Вы можете подойти туда в это время?
Моллинсон вновь задумался.
- Вам просто требуется наша помощь? - спросил он. В этом случае они могли бы воспользоваться обычными каналами связи. В девять утра в Скотленд-ярде самый "час пик".
- Нет, мистер Моллинсон. Это личная просьба комиссара Лебеля, который рассчитывает на ваше содействие. Она не имеет никакого отношения к Скотленд-ярду. И комиссар хотел бы обойтись без официального запроса.
Моллинсон обдумал его слова. Человек осторожный, он не хотел ввязываться в тайные операции полиции другой страны. Если же речь шла о совершенном преступлении или о преступнике, бежавшем в Британию... Но почему такая секретность? Тем не менее Лебель просил помощи у королевской полиции, а для чего она нужна, если не помогать коллегам.
- Хорошо. Я поговорю с ним. В девять часов.
- Премного вам благодарен, мистер Моллинсон.
- Спокойной ночи. - Моллинсон положил трубку, перевел стрелку будильника с семи на половину седьмого и тут же уснул.

***

В ночном Париже в маленькой захламленной холостяцкой квартире учитель средних лет вышагивал из угла в угол. Книги, газеты, журналы, рукописи лежали на столе, стульях, кушетке, даже на покрывале узкой кровати, стоящей в нише в дальнем конце комнаты. В другой нише находилась раковина, заваленная грязной посудой.
Обуревающие учителя мысли не имели никакого отношения к окружающему беспорядку. С тех пор как он потерял директорский пост в лицее Сиди-бель-Аббес, вместе с прекрасным домом и двумя слугами, и переехал в Париж, в его квартире всегда царил полный разгром. Думал он совсем о другом.
Когда же заря зарделась над восточными предместьями Парижа, он сел и взял одну из газет. Вновь открыл статью на странице иностранных новостей под заголовком: "Главари ОАС окопались в римском отеле". Прочитав ее еще раз, он наконец решился, накинул легкий макинтош, защищающий от утренней прохлады, и выбежал из квартиры.
Поймал такси и попросил отвезти его на Северный вокзал. Хотя таксист высадил его на привокзальной площади, он направился в другую сторону, как только такси скрылось из виду, и вошел в одно из круглосуточно работающих кафе.
Взял чашечку кофе и металлический жетон для телефона-автомата. Оставив кофе на стойке, прошел в глубину кафе, к телефонной будке. Справочная служба соединила его с международной справочной службой, и через пятьдесят секунд он покинул кафе, получив номер отеля в Риме.
В другом кафе, в сотне метров от первого, он узнал в Справочной службе, где находится ближайшее отделение связи, откуда он может прямо сейчас позвонить в Италию. Как он и ожидал, оно находилось рядом с вокзалом.
В почтовом отделении он дал оператору нужный ему номер, не называя отеля, и провел тревожные двадцать минут, ожидая, пока его соединят.
- Я хочу поговорить с синьором Пуатье, - сказал он снявшему трубку итальянцу.
- Signor Che? (Каким синьором? (итал.)) - переспросил итальянец.
- Il signor francese (С французом (итал.)) Пуатье. Пуатье.
- Che? (С кем? (итал.)) - повторил голос.
- Francese, francese... - настаивал парижанин.
- Ah, si, il signor francese. Un momento, per favore...(А, я понял, синьора француза. Одну минуту, пожалуйста...(итал.)) В трубке защелкало, затем усталый голос ответил по французски.
- Да?
- Слушайте внимательно. У меня нет времени. Возьмите карандаш и запишите, что я скажу, - затараторил парижанин. - От Вальми - Пуатье. Шакал раскрыт. Повторяю. Шакал раскрыт. Ковальски арестован. "Пел" перед смертью. Записали?
- Да, - ответил голос. - Я передам кому следует. Вальми положил трубку, заплатил и торопливо покинул почтовое отделение. Еще минута, и он смешался с потоком пассажиров, выходящих из здания вокзала. Солнце поднялось над горизонтом, согревая мостовые и прохладный утренний воздух. Еще пахло кофе и свежевыпеченным хлебом, но оставалось лишь полчаса, чтобы им на смену пришли запахи выхлопных газов, человеческого пота, табачного дыма. Не прошло и двух минут, как Вальми растворился в толпе, когда к почтовому отделению подъехала машина и два сотрудника ДСТ вбежали в помещение. Они попытались выяснить, как выглядел звонивший в Рим мужчина, но оператор не смог сказать им ничего определенного.

***

В Риме в 7.55 легионер, несший ночную вахту у лифта На восьмом этаже, потряс Марка Родина за плечо. Тот проснулся мгновенно, приподнялся, схватился за пистолет под подушкой. Но расслабился и что-то пробурчал, увидев знакомое лицо. Взглянул на часы на столике у кровати и понял, что и так спал слишком долго. Годы в тропиках приучили его вставать гораздо раньше, а тут августовское солнце уже поднялось над крышами. Но недели бездействия, вечера за картами с Монклером и Кассоном, молодое красное вино, отсутствие физической нагрузки сбили ему режим.
- Донесение, мой полковник. Кто-то только что позвонил, похоже, очень торопился.
Легионер протянул лист бумаги, вырванный из блокнота, на котором записал слова Вальми. Прочитав их, Родин выпрыгнул из постели, обернул вокруг талии хлопчатобумажный саронг, еще одна привычка, приобретенная в Индокитае, перечитал записку.
- Хорошо. Свободен. - Легионер вышел из комнаты и спустился на восьмой этаж.
Родин несколько секунд ругался про себя, скомкав записку в кулаке. Чертов, чертов, чертов, чертов Ковальски.
Первые два дня после исчезновения Ковальски он думал, что тот просто дезертировал. В последнее время такое случалось, ибо в рядах ОАС крепло убеждение, что дальнейшая борьба обречена на провал и убить Шарля де Голля и свергнуть существующее правительство уже не удастся. Он всегда думал, что Ковальски будет верен до последнего. Но вот доказательство того, что он, неизвестно по какой причине, вернулся во Францию, а может, его схватили здесь, в Италии, и переправили через границу. А там он заговорил, разумеется, под пыткой.
Родин искренне скорбел о погибшем телохранителе. Его репутация солдата и боевого офицера зиждилась на той огромной заботе, которой он окружал своих подчиненных. Подобное отношение ценилось в действующей армии куда больше, чем может представить себе любой военный историк. Теперь Ковальски мертв, и Родин не питал никаких иллюзий относительно того, каким был его конец.
И сейчас он пытался вспомнить, что мог сказать Ковальски. Встречав Вене, название пансиона. Три руководителя ОАС, собравшиеся вместе. Скорее всего, для СДЭКЭ это не новости. Но откуда он узнал о Шакале? Он не подслушивал под дверью, это несомненно. Он мог сказать о высоком блондине, иностранце, приехавшем позже. Это ничего не значило. Иностранец мог оказаться торговцем оружием или финансистом, Фамилии не упоминались. Но Вальми прямо назвал Шакала его кодовым именем. Как? Откуда его узнал Ковальски?
И тут Родин вспомнил сцену прощания. Он стоит в дверях с англичанином. Виктор - в нескольких футах от него, рассерженный тем, что англичанин обнаружил его присутствие в нише, профессионал, перехитренный другим профессионалом, ожидающий схватки, надеющийся на нее. И что сказал он, Родин? "До свидания, месье Шакал". Ну конечно, черт побери.
Вновь и вновь думая об этом, Родин понял, что Ковальски не знал истинной фамилии наемного убийцы. Она известна только троим: ему, Монклеру и Кассону. Но Вальми все равно прав. Если признание Ковальски в руках СДЭКЭ, рассчитывать на успех задуманного не приходится. Они знают о встрече, пансионе, возможно, уже поговорили с портье. Им известны приметы англичанина, его кодовое имя. Они, конечно, догадались о том, что понял Ковальски: этот блондин - наемный убийца. Охрана де Голля станет еще бдительнее. президент откажется от публичных выступлений, не будет покидать дворца до поимки убийцы. Все кончено. План провалился. Он должен отозвать Шакала, настоять, чтобы тот вернул деньги, за исключением расходов и вознаграждения за потраченное время и хлопоты.
И тянуть с этим нельзя. Шакала надо предупредить о прекращении операции. Как командир. Родин не мог посылать солдата в бой, заведомо зная, что поражение неизбежно.
Он позвал легионера, который теперь, после исчезновения Ковальски, каждый день получал на почте корреспонденцию и, если возникала такая необходимость, звонил по телефону, и дал ему точные инструкции.
В девять часов легионер пришел на почту и попросил соединить его с лондонским номером. Лондон дали через двадцать минут. Телефонистка пригласила легионера в кабинку. Тот взял трубку. Гудок... пауза... гудок... Большего он не услышал.

***

В то же утро Шакал поднялся рано. Содержимое трех больших чемоданов он перепроверил еще вечером, перед тем как лечь спать. В саквояж осталось положить лишь умывальные и бритвенные принадлежности. Как обычно, он выпил две чашки кофе, умылся, принял душ, побрился. Собрал саквояж, закрыл его и отнес к трем чемоданам, стоящим у двери.
Приготовил себе завтрак: два яйца вкрутую, апельсиновый сок, еще чашечка кофе. Остатки молока вылил в раковину, разбил над ней два оставшихся яйца. Допил апельсиновый сок из банки, бросил ее в мусорное ведро. Отправил туда же горбушку хлеба, скорлупу от яиц, кофейную гущу, опорожнил ведро в мусоропровод. Он любил чистоту и порядок.
Затем надел тонкую шелковую водолазку, серый костюм с документами на имя Даггэна и сотней фунтов наличными во внутреннем кармане пиджака, темно-серые носки, изящные черные туфли, неизменные черные очки.
В 9.15 он подхватил чемодан и саквояж, закрыл за собой дверь и спустился вниз. Прошел по Адам Мьюз до Саут Одли-стрит, на углу поймал такси.
- Лондонский аэропорт, здание номер два, - сказал он водителю.
Когда такси тронулось с места, у него в квартире зазвонил телефон.

***

Легионер вернулся в отель в десять утра и доложил. Родину, что полчаса пытался дозвониться по указанному телефону, но никто не взял трубку.
- В чем дело? - спросил Кассон, когда легионер, получив разрешение, вышел из номера. Все трое сидели в гостиной. Родин достал из кармана листок бумаги и передал Кассону.
Тот прочитал написанное и протянул листок Монклеру. Оба повернулись к Родину, ожидая объяснений. А тот молча смотрел в окно, разглядывая крыши соседних домов.
- Когда вы это получили? - спросил наконец Кассон.
- Сегодня утром.
- Вы должны его остановить, - запротестовал Монклер, - Теперь пол-Франции будет искать его.
- Пол-Франции будет искать высокого блондина-иностранца, - спокойно ответил Родин, - В августе во Франции более миллиона иностранцев. Пока им не известны ни фамилия, ни лицо, ни паспорт. Он - профессионал, так что наверняка воспользуется поддельными документами. Им придется пройти долгий путь, чтобы найти его. Он должен позвонить Вальми, так что об опасности его предупредят.
- Если он позвонит Вальми, тот должен приказать ему выйти из игры, - заявил Монклер. Родин покачал головой.
- Таких полномочий у Вальми нет. Ему поручено получать информацию от девушки и передавать Шакалу, если тот будет звонить. Это он сделает, но не более того.
- Но Шакал должен и сам понять, что все кончено. - настаивал Монклер. - Он обязан уехать из Франции после первого же звонка Вальми.
- Теоретически да, - согласился Родин. - Если он уедет, то вернет нам деньги. Но ставки велики для всех, включая и его самого. Все зависит от того, насколько он уверен в своем плане.
- Вы думаете, у него есть шанс? - спросил Кассон. - Даже после того, что произошло?
- Честно говоря, нет. Но он - профессионал. Как мы. У нас особый ход мыслей. Не так-то легко отказаться от операции, продуманной до мелочей.
- Тогда, ради бога, отзовите, его, - присоединился к Монклеру Кассон.
- Не могу. Я бы хотел, но не могу. Он уехал. Приступил к осуществлению своего плана. Он сам поставил такие условия. Мы не должны знать, где он и что намерен делать. Я даже не могу позвонить Вальми и приказать ему передать Шакалу, что операция отменяется. Такой звонок может выдать Вальми полиции. Теперь Шакала не остановить. Слишком поздно.

В колонках играет - Бу,бу,бу...
Настроение сейчас - мр,мр,мр...

Мона посмотреть мой блог на mail.ru : http://blogs.mail.ru/mail/vmihalevskii/

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
АНАТОМИЯ ОХОТЫ



Час спустя Кло, Лебель вышел из зала заседаний, ошеломленный и озадаченный. Пятьдесят минут он слушал министра внутренних дел, который ввел его в курс дела и разъяснил, что от него требуется.
Пришедшему комиссару пришлось втиснуться между командиром КРС и своим начальником, комиссаром Бувье. В полной тишине, под взглядами четырнадцати человек, он прочитал донесение Роллана.
Едва он положил документ на стол, в его душе зародилась тревога. Зачем его позвали? И тут же заговорил министр. От него не требовалось консультации или совета. Ему просто поручили новое дело, оговорив условия работы. Он сам подбирает людей, получает доступ к любой необходимой ему информации, все ресурсы государственных учреждений, главы которых сидят за этим столом, передаются в его полное распоряжение. Ему предоставляется неограниченный денежный кредит.
Несколько раз упоминалось требование президента о сохранении тайны. Лебель слушал с упавшим сердцем. Они просят, нет, требуют невозможного. С чего начинать расследование? Преступление еще не совершено. Зацепиться не за что. Свидетелей нет, кроме троих, допросить которых нельзя. Есть только имя, кодовое имя, и весь мир, открытый для поисков.
Клод Лебель знал, что считается хорошим полицейским. Он всегда был таковым, неторопливый, аккуратный, методичный, не чурающийся кропотливой работы. Но иногда на него нисходило вдохновение, превращая хорошего полицейского в превосходного детектива. Но он не забывал о том, что в работе полиции девяносто процентов усилий затрачивается на рутинные, зачастую бесполезные расспросы, проверки и перепроверки, методичное плетение паутины из отдельных частей, пока части не станут целым, а целое - сетью, которая накроет преступника. И судебный процесс не только попадет на страницы газет, но и завершится обвинительным приговором.
В ПЖ его считали трудягой, он ненавидел рекламу и не устраивал пресс-конференции, столь любимые некоторыми из его коллег, делающих карьеру журналистскими перьями. Он же уверенно поднимался по служебной лестнице, находя преступников и добиваясь их осуждения. Когда три года назад освободилось место начальника Отдела убийств, даже другие претенденты на эту должность признали, что Лебель получил ее по заслугам. У него был прекрасный послужной список, и за три года он ни разу не арестовал человека без достаточных на то оснований, хотя однажды суд оправдал обвиняемого по формальным причинам.
Как глава Отдела убийств, он стал чаще попадаться на глаза Морису Бувье, начальнику Бригады сыскной полиции, придерживающегося тех же старомодных методов, что и Лебель. Поэтому, когда несколько недель назад внезапно скончался Ипполит Дюпуи, именно по рекомендации Бувье Клод Лебель занял место усопшего. Злые языки в ПЖ поговаривали, что Бувье, отягощенный административной работой, искал заместителя, который бы скромно вел дела, оставляя славу начальнику. Но, возможно, они просто завидовали.
После заседания все копии донесения Роллана министр запер в сейф. Лишь Лебель получил в свое распоряжение копию Бувье. К министру он обратился с единственной просьбой; разрешить ему, строго конфиденциально, связаться с руководителями полицейских служб некоторых европейских стран, в архивах которых могли храниться сведения о профессиональных убийцах. Без сотрудничества с ними, указал он, невозможно начинать поиски.
Сангинетти спросил, можно ли рассчитывать на то, что эти люди будут держать язык за зубами. Лебель ответил, что лично знает всех, к кому хочет обратиться, его запрос будет неофициальным и не попадет ни в какие бумаги. И добавил, что подобные контакты между высшими чинами полиции западноевропейских стран скорее правило, чем исключение. После некоторых колебаний министр признал, что просьба уместна, и разрешение было получено.
И теперь он стоял в холле, ожидая Бувье. Участники заседания проходили мимо, кто сухо кивал, кто сочувственно улыбался. Едва ли не последним, в зале остались только о чем-то тихо беседующие Бувье и Макс Ферне, вышел аристократического вида полковник. Лебель запомнил его имя, когда ему представляли сидевших за столом, Сен-Клер да Вийобон. Он остановился перед низкорослым толстячком-комиссаром и оглядел его с плохо скрываемой неприязнью.
- Я надеюсь, комиссар, что вы успешно завершите ваше расследование, и достаточно быстро. Мы во дворце будем пристально следить за прогрессом в ваших действиях. Если же вы не сможете найти бандита, я гарантирую вам, ждите... неприятностей.
Полковник повернулся и зашагал к лестнице. Лебель промолчал и лишь несколько раз быстро мигнул.
Одной из составляющих успеха Клода Лебеля в раскрытии преступлений, чем он занимался чуть ли не двадцать лет, с тех пор как юным детективом вступил в Нормандии в полицию Четвертой республики, являлась его способность расположить к себе людей. Простой люд, робкий и смиренный, обычно пугающийся от одного вида полицейского, делился с ним своими мыслями и подозрениями. Причина заключалась в том, что он казался им таким же беспомощным, раздавленным и растоптанным этим жестоким миром, как и они сами.
Ему недоставало могучей фигуры Бувье, традиционного символа власти и закона. Не умел он сыпать учеными словечками, как детективы нового поколения, зачастую доводившие свидетелей до слез. Но Лебель не жалел об этом.
Он хорошо усвоил, что большинство преступлений в любом обществе совершается или против маленького человека, или на его глазах: лавочника, продавца, почтальона, банковского клерка, коммивояжера. И он знал, что эти люди всегда поделятся с ним тем, что им известно.
Этому, возможно, способствовала его внешность. Небольшого роста, он более всего напоминал карикатурный образ мужа, находящегося под каблуком у жены, что и соответствовало действительности, хотя никто на службе об этом не подозревал.
Одевался он безвкусно, ходил в мятом костюме и макинтоше. Разговаривал с людьми мягко, даже с извиняющимися нотками, и его вопросы, обращенные к свидетелю, по тону столь резко отличались от задававшихся тому при первой встрече с законом, что он сразу проникался доверием к детективу и видел в нем защиту от грубости его подчиненных.
Помимо умения добиваться расположения свидетелей Клод Лебель обладал и другими достоинствами, иначе он не возглавил бы Отдел убийств самой мощной уголовной полиции Европы. А всего он проработал на набережной Орфевр после реорганизации Полис Жюдисер десять лет. За обликом простачка скрывался острый ум и твердая решимость доводить начатое дело до конца. Ему не раз угрожали главари различных банд. Им казалось, что быстрое помаргивание, которым Лебель отвечал на их слова, указывало на то, что он внял предупреждению. Лишь потом, очутившись в тюремной камере, им приходилось признать, что они недооценили эти добрые карие глаза и усы щеточкой.
Дважды ему пришлось нарушить покой богатых и влиятельных людей. Первый раз, когда крупный промышленник решил засадить за решетку младшего бухгалтера, который не так посмотрел на аудитора, обвинив его в хищении денег. Второй, когда один из столпов светского общества убеждал его закрыть дело молодой актрисы, умершей от чрезмерной дозы наркотиков.
В первом случае расследование дел промышленника выявило куда более крупные финансовые нарушения, не имеющие никакого отношения к младшему бухгалтеру, и промышленник счел за благо выехать в Швейцарию, едва ему представилась такая возможность. Во втором - светский лев на долгий срок перешел на государственное довольствие, чтобы на досуге поразмыслить над тем, что организация сбыта наркотиков никого не доводит до добра, даже тех, кто живет в особняках на проспекте Виктора Гюго.
И на слова полковника Сен-Клера Клод Лебель отреагировал миганием нашкодившего школьника и молчанием.
Наконец из зала вышли Бувье и Макс Ферне. Последний пожелал ему удачи, пожал руку и быстро сбежал по ступеням. Бувье обнял Лебеля за плечи.
- Да, дорогой Клод, такие вот дела. Это я предложил, чтобы ПЖ взяла расследование в свои руки. Иного выхода я не вижу. Остальные до конца света ходили бы кругами. Пойдем поговорим в машине, - и он увлек Лебеля к ожидающему внизу "ситроену".
Часы показывали девять пятнадцать, и лиловые сумерки окутали город. С проспекта Мариньи машина выехала на площадь Клемансо. Лебель повернулся направо, глянул на залитые светом Елисейские поля, великолепие которых в летнюю ночь никогда не оставляло его равнодушным с тех пор, как десять лет назад он приехал в Париж из провинции.
- Вы должны сдать все текущие дела. Полностью развяжите себе руки. Я передам их Малькосту и Фавье. Вам нужен новый кабинет для работы?
- Нет, я предпочел бы остаться в прежнем.
- Хорошо. С этого момента он становится штаб-квартирой операции "Найти Шакала". Больше ничего? Точно? А может, вам нужен помощник?
- Да. Карон, - Лебедь назвал одного из молодых детективов, с которым работал в Отделе убийств. Став заместителем Бувье, он взял его в свой штат.
- Хорошо. Карон ваш. Кто-нибудь еще?
- Нет, благодарю. Но Карон должен знать обо всем. Бувье задумался.
- Пожалуй, что да. Они не должны рассчитывать на чудо. Помощник вам необходим. Но ничего не говорите ему час или два. Я позвоню Фрею и попрошу официального разрешения. Но только Карон. Иначе через два дня репортеры пронюхают о наших делах.
- Только Карон, - кивнул Лебель.
- Отлично. И последнее. Перед тем, как мы разошлись, Сангинетти предложил, чтобы все присутствующие через регулярные интервалы получали информацию о ходе расследования. Фрей согласился. Ферне и я пытались возражать, но нас не поддержали. Так что теперь каждый вечер вы будете докладывать нам о сделанном за день. Ровно в десять.
- О боже, - вырвалось у Лебеля.
- Теоретически, - с иронией продолжил Бувье, - эти встречи нужны, чтобы мы могли помочь вам советом и делом. Не волнуйтесь, Клод, мы с Ферне вам поможем, если волки начнут клацать зубами.
- И так каждый день? - спросил Лебель.
- Боюсь, что да. С этим-то ладно, мы не знаем, сколько нам отпущено времени. Вы должны поймать убийцу до того, как он доберется до Le grand Шарля. Мы не знаем, есть ли у него план и в чем его суть. Он может ударить завтра, а может и через месяц. Придется трудиться не покладая рук, пока мы не поймаем его, по крайней мере, не уясним, кто он. такой и где находится. А уж потом им, я думаю, займется Отдел противодействия.
- Бандиты, - пробормотал Лебель.
- Несомненно, - легко согласился Бувье, - но у них есть свои плюсы. От того, что происходит сегодня, волосы встают дыбом. Мало нам разгула обычной преступности, так появляется преступность политическая. И решать некоторые вопросы просто необходимо. Они их и решают. А мы, мы постараемся найти этого Шакала, а?
Машина свернула на набережную Орфевр, въехала в ворота дома 36. Десять минут спустя Клод Лебель поднялся в свой кабинет. Подошел к окну, открыл его, поглядел на набережную Гранд Огюстен на левом берегу. Хотя его отделяла от набережной узкая полоска Сены, огибающей в этом месте Иль де ла Сите, он видел людей, сидящих за ресторанными столиками, слышал смех и звяканье бутылок с вином о стаканы.
Будь у него другой характер, он мог бы подумать о том, что власть, данная ему в последние пятьдесят минут, превратила его в самого могущественного полицейского Европы. Что никто, кроме президента и министра внутренних дел, не мог наложить вето на его приказы. Что он мог мобилизовать армию, если б удалось сделать это в глубокой тайне. Ему могло бы прийти в голову, что обретенное им могущество прежде всего зависит от успеха порученного ему дела. Если оно завершится удачно, его увенчают лавровым венком победителя, если нет, сотрут в порошок, как и предупреждал Сен-Клер де Вийобон.
Но в силу своего характера он думал совсем о другом: как объяснить по телефону Амелии, что он не знает, когда придет домой. В дверь постучали.
Инспекторы Малькост и Фавье пришли, чтобы забрать четыре досье, над которыми он работал, когда его вызвали в Министерство внутренних дел. Полчаса он провел с Малькостом, которому передал два из них, полчаса - с Фавье, получившим два оставшихся.
Когда они отбыли, Лебель тяжело вздохнул. В дверь снова постучали. На этот раз - Люсьен Карон. - Мне только что позвонил комиссар Бувье, - начал он, - И велел явиться к вам.
- Совершенно верно. До последующего распоряжения с меня сняли всю текучку к поручили провести весьма необычное расследование. Вы назначены моим помощником.
Он не стал говорить Карону, что теперь молодой инспектор будет его правой рукой. Зазвонил телефон, Лебель снял трубку, послушал, положил ее на рычаг.
- Это Бувье. Мне разрешено рассказать вам обо всем. Для начала прочтите вот это.
Пока Карон, сидя перед Лебедем, читал донесение Роллана, тот собрал все оставшиеся на столе папки и отдельные листы бумаги и уложил их на полки. Его кабинет ничем не на поминал мозговой центр крупнейшей в истории Франции охоты на человека, но кабинеты полицейских еще никого не впечатляли.
Комната двенадцать на четырнадцать футов, два окна в южной стене, выходящие на Латинский квартал у бульвар Сен-Мишель. В одно из них, открытое, вплывали звуки парижской ночи и теплый воздух. Два стола, Лебеля, который сидел спиной к окнам, и секретаря, у восточной стены. Дверь напротив окон.
Помимо двух столов и стульев за ними, еще один стул с высокой спинкой, кресло у двери, шесть серых картотечных шкафов, стоящих впритык друг к другу у западной стены, на них - своды законов и книги по юриспруденции. Полки для книг между окнами, забитые альманахами и журналами.
О доме напоминали фотографии на столе Лебеля: полной, решительного вида женщины, мадам Амелии Лебель, двух детей, девчушки в очках в железной оправе и мальчика с такими же добрыми глазами, как у отца.
Карон закрыл папку и посмотрел на Лебеля:
- Дерьмо.
- Скорее, большая куча дерьма, - ответил Лебель, который редко позволял себе подобные выражения.
Большинство старших комиссаров получали прозвища в своих сотрудников вроде Патрона или Старика. Клод Лебель возможно, потому что, никогда не пил больше одной рюмки ликера, не курил, не ругался и более всего напоминал молодым детективам их школьных учителей, удостоился у них звания Профессор. Если б не его успехи в раскрытии преступлений, он мог стать всеобщим посмешищем.
- Тем не менее, - продолжил Лебель, - дозвольте мне ввести вас в курс дела. Другого случая может и не представиться.
Тридцать минут он рассказывал Карону о событиях прошедшего дня, от визита Роже Фрея к президенту до заседания в министерстве, своем срочном вызове туда по рекомендации Бувье и принятом решении, согласно которому этот кабинет становился штаб-квартирой охоты на Шакала. Карон слушал, не прерывая комиссара.
- Мой бог, - покачал он головой, когда Лебель закончил, - они загнали вас в угол. - В его взгляде смешались сочувствие и тревога. - Мой комиссар, они поручили вам это дело, потому что за него не брался никто другой. Вы знаете, что они с вами сделают, если вы не поймаете этого человека? Лебель кивнул:
- Да, Люсьен, знаю. Но что я могу? Мне поручили эту работу. Остается только выполнять приказ,
- Но с чего мы начнем?
- Мы начнем с осознания того, что никогда еще двое полицейских во Франции не получали таких полномочий. Воспользуемся этим.
Для начала садитесь за тот стол. Возьмите блокнот и запишите следующее. Моего секретаря перевести в другое место или отправить в оплачиваемый отпуск. Никто не должен знать, чем мы занимаемся. Вы становитесь моим помощником и секретарем одновременно. Возьмите на складе раскладушку, простыни, подушки, умывальные и бритвенные принадлежности. Пусть пришлют и установят кофеварку, из столовой принесите сахар и молоко. Нам придется пить много кофе.
Пойдите на коммутатор и скажите им, что десять номеров и один телефонист должны постоянно находиться в нашем распоряжении. Если возникнут возражения, сошлитесь на Бувье. Если от меня поступят другие просьбы, касающиеся технического оснащения, идите к начальнику соответствующего отдела и называйте мою фамилию. К счастью, все указания из этого кабинета будут выполняться в первую очередь. Подготовьте за моей подписью служебную записку всем начальникам управлений, присутствовавшим на совещании у министра. Отметьте в ней, что вы - мой единственный помощник и имеете право получить у них то, о чем я попросил бы сам, если б не был занят. Записали?
Карон поставил точку после последней фразы и поднял голову:
- Да, шеф, все это я успею сделать еще сегодня. С чего мне начинать?
- С коммутатора. Мне нужен хороший телефонист, лучший из тех, кто у них есть. Позвоните начальнику административного отдела домой, вновь сошлитесь на Бувье.
- Хорошо. Что они должны сделать для нас в первую очередь?
- Я хочу, чтобы они связали вас с руководителями Отделов убийств полицейских управлений семи стран. Практически всех я знаю лично по совещаниям в Интерполе. Если я не знаком с начальником, то наверняка встречался с заместителем. Так что свяжитесь с одним их них.
Теперь страны: США, вам нужен начальник Офис оф Дэместик Интеллидженс (ОДИ) в Вашингтоне, Британия, заместитель комиссара по вопросам преступности, Скотленд-ярд, Бельгия, Голландия, Италия, Западная Германия, Южная Африка. Разыщите их дома или на работе.
Когда вы их найдете, договоритесь с каждым о телефонном разговоре из пункта связи Интерпола. Я хочу поговорить со всеми между семью и десятью часами утра. Интервал между разговорами - двадцать минут. Говорить мы должны тет-а-тет, нас никто не должен подслушивать, придется воспользоваться УВЧ-диапазоном. Объясните им: все, что я собираюсь сказать, предназначено лишь для их ушей и очень важно не только для Франции, но и для других стран. К шести утра список должен быть у меня. Укажите последовательность и точное время каждого разговора.
Карон, слегка ошалевший, вновь поднял голову. Он исписал уже несколько страниц.
- Хорошо, шеф, я все понял. Пожалуй, пора приниматься за работу, - и он потянулся к телефону. Клод Лебель вышел из кабинета и направился к лестнице. В этот самый момент часы на Нотр-Дам пробили полночь. Франция вступила в утро 12 августа.

Тем же утром, но чуть позже министр внутренних дел Франции сидел за своим столом и мрачно обозревал в окно залитый солнцем круглый двор и украшенные гербами Франции кованые ворота, выходящие на площадь Бово, куда вливались потоки транспорта с Фобур Сен-Оноре и проспекта Мариньи и обтекали полицейского, регулирующего их движение с возвышения в центре площади.
С двух других магистралей, проспекта Миромениль и улицы Соссэ, машины врывались на площадь по свистку регулировщика, пересекали ее и исчезали среди домов. А он, казалось, играл с пятью транспортными потоками, как матадор играет с быком, спокойно, уверенно, с достоинством и мастерством. Роже Фрей завидовал решительности, с которой регулировщик выполнял порученное ему дело.
У ворот министерства два жандарма также наблюдали, как их коллега в центре площади ловко управляется с полчищами машин. За их спинами висели автоматы, и они смотрели на мир сквозь решетку двойных ворот, защищенные от потусторонней суеты, уверенные в том, что жалованье, карьера, место работы под теплым августовским солнцем всегда останутся при них. Министр завидовал и им, простоте их жизни и незатейливости честолюбивых замыслов.
Шуршание переворачиваемой страницы заставило его повернуться лицом к столу. Мужчина, сидящий перед ним, почтительно положил папку на стол. Оба молча смотрели друг на друга, тишину нарушало лишь тиканье часов на каминной полке напротив двери да приглушенный шум транспорта на площади Бово.
- Так что вы об этом думаете?
Комиссар Жак Дюкре, возглавляющий службу личной охраны президента Франции, считался одним из лучших экспертов в вопросах безопасности, особенно в защите от покушений. По праву занимал он этот пост, и не случайно все шесть попыток убить президента Франции провалились: либо покушение оканчивалось неудачей, либо его удавалось предотвратить на стадии подготовки.
- Роллан прав, - голос Дюкре звучал ровно, бесстрастно, уверенно. - Если написанное им верно, этот план исключительно опасен. Все архивы правоохранительных служб Франции, вся сеть агентов и осведомителей, внедренных в ОАС, бессильны перед иностранцем, человеком со стороны, работающим в одиночку, без помощников. А если он еще и профессионал... Как и указал Роллан, - Дюкре вновь взял папку, открыл последнюю страницу и прочел вслух:
- "...план представляет собой наиболее опасную идею, выношенную террористами в стремлении уничтожить президента Франции".
Роже Фрей пробежался пальцами по серо-стальным коротко стриженным волосам и вновь повернулся к окну. Министр был не из тех, кто легко впадает в панику, но утром 11 августа он перепугался не на шутку. Долгие годы являясь убежденным сторонником Шарля де Голля, он частенько удачно скрывал под внешней интеллигентностью и любезностью твердость характера, приведшую его в министерское кресло. Яркие синие глаза, способные не только лучиться теплом, но и метать ледяные молнии, широкие плечи и грудь, красивое, но жестокое лицо, притягивающее восхищенные взгляды женщин, жаждущих близости с власть имущими, не были просто фасадом.
В былые годы, когда голлисты боролись с американской неприязнью, английским безразличием, честолюбием приверженцев генерала Жиро, нетерпимостью коммунистов, он не прятался за чужие спины, всегда находясь на передней линии огня. В конце концов им удалось победить, и дважды за восемнадцать лет человек, за которым они шли, занимал высший пост во Франции. В последние два года развернулось новое сражение, на этот раз с теми, кто дважды возвращал генерала к власти, - с армией. Лишь несколько минут назад министр полагал, что битва подходит к концу, а враг разбит и обессилен.
Теперь он знал, что борьба не закончена. Тощий фанатик в Риме придумал коварный план, и смерть одного человека могла привести к разрушению всего здания. В некоторых странах государственные институты обладали достаточной стабильностью, чтобы пережить смерть президента или отречение короля от престола. Это подтвердила Англия двадцать восемь лет назад и Америка в конце этого 1963 года. Но Роже Фрей здраво судил о текущем состоянии государственной машины Франции. Смерть президента, он в этом не сомневался, стала бы прологом к путчу и гражданской войне.
- Что ж, - он все еще смотрел на залитый солнцем двор, - ему нужно сказать.
Полицейский промолчал. Одно из преимуществ специалиста состоит в том, что он должен заниматься своим делом, перекладывая принятие решений на плечи тех, кому за это платят. В добровольцы он не рвался. Во всяком случае, в этой ситуации. Министр снова развернул кресло.
- Хорошо. Благодарю, комиссар. Тогда я попытаюсь сегодня же встретиться с президентом и ввести его в курс дела. - В голосе слышалась решительность. Пришло время действовать. - Я думаю, мне не нужно просить вас никому не говорить о нашей беседе, пока мне не представится возможность обсудить создавшееся положение с президентом. А он решит, как нам поступить.
Комиссар Дюкре встал и вышел из кабинета, спустился вниз, вышел из ворот и через сотню метров свернул в другие ворота Елисейского дворца. Оставшись один, министр пододвинул к себе папку и еще раз перечитал донесение начальника Отдела противодействия. Он не сомневался в правильности вывода Роллана, да и Дюкре присоединился к мнению полковника. Опасность налицо, серьезная опасность, избежать ее не представлялось возможным, следовательно, президент должен знать о готовящемся покушении на его жизнь.
Неохотно нажал он кнопку на аппарате внутренней связи и сказал в тут же зажужжавший микрофон: "Соедините меня с Елисейским дворцом".
Минуту спустя зазвонил красный телефон. Министр снял трубку, подождал.
- Господина Фоккара, пожалуйста. - Еще пауза, и на другом конце провода послышался обманчиво приторный голос одного из самых могущественных людей Франции. Роже Фрей коротко объяснил, что ему нужно и почему.
- Как можно скорее, Жак... Да, я понимаю, что вы должны посмотреть, какой у него распорядок дня. Я подожду. Пожалуйста, сразу же перезвоните мне.
Фоккар позвонил через сорок минут. Фрея ждали в четыре часа, сразу же после полуденного отдыха президента. Министр хотел было запротестовать, ибо дело с которым он шел к президенту, не терпело отлагательств, но передумал. Как и все приближенные президента, он знал, что перечить сладкоголосому личному помощнику де Голля нежелательно. Как-никак, он в любой момент имел доступ к президенту Франции, а кроме того, вел специальную картотеку, в которую собирал информацию о многих высокопоставленных чиновниках, в том числе и компрометирующую, которая в нужный ему момент могла оказаться на столе президента.

***

В тот же день, без двадцати четыре, Шакал вышел из ресторана "Каннингэм" на Керзон-стрит после отменного, хотя и очень дорогого ленча. Фирменным знаком ресторана считались блюда из морских моллюсков и крабов, и в их приготовлении тамошние повара не знали равных. В конце концов, размышлял Шакал, сворачивая на Саут Одли-стрит, когда я еще вернусь в столицу, так что у меня есть повод пошиковать.

***

В это же время черный "DS19" выехал из ворот министерства внутренних дел на площадь Бово. Полицейский в центре площади, предупрежденный криком коллег у чугунных ворот, остановил транспорт, затем вытянулся, отдавая честь.
Проехав сотню метров, "ситроен" свернул к портику из серого камня, построенному перед Елисейским дворцом. Здесь несущие вахту жандармы, также предупрежденные, задержав проезжающие машины, обеспечили ему возможность разворота к удивительно узкой арке. Под приветствия двух республиканских гвардейцев, в белых перчатках, с карабинами в руках стоящих с обеих сторон арки, министр въехал в передний двор.
Перегораживающая дорогу цепь остановила "ситроен", и дежурный инспектор, один из сотрудников Дюкре, заглянул в кабину, кивнув министру. Тот кивнул в ответ. По знаку инспектора цепь упала на землю, "ситроен" переехал через нее. В сотне ярдов высился фасад дворца. Робер, водитель, описал полукруг против часовой стрелки и остановил автомобиль у шести гранитных ступеней, ведущих к парадному входу.
Дверь открыл один из двух привратников, одетых в черные сюртуки. Министр вышел из машины и взбежал по ступенькам. У дверей его приветствовал старший привратник и пригласил за собой. В вестибюле они на мгновение задержались под громадной люстрой, свисающей с потолка на позолоченной цепи: привратник позвонил по телефону, стоящему на мраморном столике слева от двери. Положив трубку, он повернулся к министру, коротко улыбнулся и неторопливо повел его по устланной ковром левой лестнице. Они поднялись на широкую площадку, доминирующую над вестибюлем, и снова остановились у двери в левой стене. Привратник тихонько постучал. Изнутри донеслось приглушенное: "Войдите". Привратник открыл дверь и отступил в сторону, пропуская министра в Salon des Ordonnances (Зад королевских указов). Едва министр вошел, дверь беззвучно закрылась, и привратник так же неторопливо спустился в вестибюль.
Через высокие, от пола до потолка, окна в дальней стене зала врывались яркие лучи солнца. Одно из них было открыто, и из дворцового парка доносилось воркование дикого голубя. Пышная листва буков и лип полностью скрывала находящиеся в пятистах ярдах от окон Елисейские поля, а шум проезжающих там машин не заглушал даже голубиного воркования. Попадая в выходящие на юг залы Елисейского дворца, Роже Фрей, родившийся и выросший в городе, всегда представлял себе, что находится в каком-нибудь замке, затерянном среди лесов. Президент, он знал, обожал сельскую местность.
В тот день обязанности личного секретаря исполнял полковник Тесьер. Он поднялся из-за стола. - Господин министр...
- Полковник, - месье Фрей кивнул в сторону закрытых дверей с позолоченными рукоятками. - Меня ждут?
- Конечно, господин министр, - Тесьер пересек зал, постучал, открыл одну из половинок и застыл на пороге.
- Министр внутренних дел, господин президент. Ему что-то ответили, Тесьер отступил назад, улыбнулся министру, и Роже Фрей прошел мимо него в кабинет Шарля де Голля.
Каждый раз, попадая сюда, он ловил себя на мысли, что кабинет как нельзя лучше подходит его нынешнему хозяину. Три высоких окна, таких же, как в зале, выходили в сад. Одно было открыто, и сквозь него также доносилось голубиное воркование.
Где-то там, под липами и буками, затаились мужчины с автоматами наизготовку, из которых с двадцати шагов они могли попасть в середину пикового туза. Но горе тому, кто оказывался замеченным из окон первого этажа. Меры безопасности приводили президента в ярость, словно они мешали его уединению. Дюкре выпало нести тяжкий крест. Нет более сложного дела, как охранять человека, который почитал оскорбительными для себя любые формы его защиты.
Слева, у стены с застекленными книжными полками, стоял стол в стиле Людовика XV, а на нем часы, сработанные при Людовике XIV. Пол устилал старинный ковер, сотканный на королевской ковровой фабрике в Шайо в 1615 году. Эта фабрика, как однажды объяснили президенту, раньше выпускала мыло, поэтому такое название закрепилось за изготовляемыми там коврами.
Не было в кабинете ничего вычурного, но обстановка дышала чувством собственного достоинства, отличалась изысканностью вкуса, более того, подчеркивала величие Франции. Все это Роже Фрей в полной мере относил и к мужчине, поднявшемуся из-за стола, чтобы приветствовать его с присущей ему вежливостью.
Министр вспомнил, что Гарольд Кинг, старейшина британских журналистов и единственный из живущих в Париже англосаксов, близкий друг Шарля де Голля, как-то заметил в разговоре с ним, что своими манерами президент скорее принадлежит к восемнадцатому, чем двадцатому веку. И с тех пор, встречаясь с главой государства, Роже Фрей пытался представить себе, как будут выглядеть те же жесты, если обрядить высокую фигуру в шелк и парчу. Он видел, что слова Кинга не лишены оснований, но цельный образ ускользал от него. Возможно потому, что он не мог забыть тех редких случаев, когда величественный старик, чем-нибудь весьма рассерженный, начинал говорить с членами кабинета министров или с кем-то из приближенных грубым языком солдатских казарм. Вопросы безопасности и досада президента всегда шли рука об руку. Подумав о документе, лежащем у него в брифкейсе, и о требованиях, которые он собирался выставить де Голлю, Фрей едва не повернул назад.
- Мой дорогой Фрей.
Де Голль, в неизменном темно-сером костюме" обошел стол, протягивая руку.
- Господин президент, - Фрей почтительно пожал руку де Голля.
По крайней мере, Старик в хорошем настроении, подумал Фрей. Его подвели к одному из двух стульев с высокими спинками, обитых декоративной тканью времен Первой империи, которые стояли перед столом. Шарль де Голль, сыграв роль хозяина, вернулся за стол, сел, откинулся назад, положил руки на полированную поверхность, ладонями вниз.
- Мне передали, мой дорогой Фрей, что вы хотите видеть меня по срочному делу. Так что вы можете мне сказать?
Роже Фрей глубоко вздохнул и начал. Скупо, без лишних слов он объяснил, что привело его в Елисейский дворец, ибо де Голль не любил длинных речей, кроме собственных, да и те произносил только на публике. В личных беседах он ценил краткость, в чем быстро убедились его наиболее красноречивые приближенные.
Фрей говорил, а мужчина по другую сторону стола отклонялся все дальше назад, лицо его бледнело, а во взгляде появилось изумление, словно слуга, которому он полностью доверял, внезапно принес в кабинет что-то мерзкое и противное. Роже Фрей, однако, знал, что с пяти футов его лицо для президента - расплывчатое белое пятно, так как тот стеснялся своей близорукости и надевал очки, только когда читал.
Министр внутренних дел закончил монолог, уложившись в минуту с небольшим, не забыв сослаться на мнения Роллана и Дюкре.
- Донесение Роллана у меня с собой.
Не говоря ни слова, де Голль протянул руку. Месье Фрей вытащил папку из брифкейса и передал президенту.
Из нагрудного кармана Шарль де Голль достал очки, надел их, раскрыл папку и углубился в чтение. Голубь перестал ворковать, будто понимая важность момента. Роже Фрей смотрел на деревья, затем перевел взгляд на бронзовую настольную лампу, прекрасное творение Фламбо де Вермея эпохи Реставрации, переделанную под электрическое освещение. За пять лет президентства де Голля она горела не одну тысячу часов: генерал нередко засиживался допоздна за государственными документами.
Де Голль читал быстро. Донесение Роллана он проглотил за три минуты, закрыл папку, сложил на ней руки, посмотрел на министра внутренних дел:
- Ну, мой дорогой Фрей, чего вы от меня хотите? Вновь Роже Фрей глубоко вздохнул и изложил меры, которые он хотел бы предпринять. Дважды он вставил фразу: "...по моему мнению, господин президент, это необходимо, чтобы предотвратить угрозу". На тридцать третьей секунде он сказал: "...в интересах Франции".
На этом президент прервал его речь, зычный голос повторил последние слова так, как не мог их произнести ни один француз.
- Интересы Франции, мой дорогой Фрей, заключаются в том, что президент Франции не будет прятаться, испугавшись какого-то жалкого наемника, - он подождал, пока кабинет наполнится презрением к незнакомому убийце, - к тому же, иностранца.
Роже Фрей понял, что проиграл. Генерал не вышел из себя, чего опасался министр. Он заговорил ясно и четко, чтобы его пожелания ни в коем разе не могли быть истолкованы иначе. Отдельные фразы через открытое окно долетали до полковника Тесьера.
- Франция не может согласиться,.. достоинство и величие, принесенные в жертву жалким угрозам какого-то... какого-то Шакала.
Две минуты спустя Роже Фрей вышел из кабинета. Кивнул полковнику Тесьеру, направился к двери, по лестнице спустился в вестибюль.
"Вот идет человек, озадаченный очень серьезной проблемой, - подумал старший привратник, провожая министра по гранитным ступеням к ожидающему "ситроену". - Интересно, что же такое сказал ему Старик?"
Но так как он был старшим привратником, лицо его оставалось каменным, как и фасад дворца, в котором он служил двадцать лет.
- Нет, так нельзя. Президент высказался по этому поводу совершенно определенно.
Роже Фрей отвернулся от окна и взглянул на человека к которому обращался. По возвращении из Елисейского дворца он сразу же вызвал главу министерского аппарата Александра Сангинетти, корсиканца, еще одного яростного фанатика-голлиста. Занимаясь в последние два года по поручению министра укреплением и реорганизацией органов охраны правопорядка, Сангинетти приобрел известность и неоднозначную репутацию. Французы воспринимали его по-разному, в зависимости от социальной принадлежности и политических симпатий.
Крайне левые ненавидели и боялись его за решительность, с которой он без всяких колебаний объявлял мобилизацию КРС, и жестокость, проявляемую этими полувоенными формированиями численностью в 45 тысяч человек при разгоне уличных демонстраций как левых, так и правых.
Коммунисты называли его фашистом, хотя многие из его методов поддержания общественного порядка напоминали те, что были в ходу в рабочем раю за железным занавесом. Ненавидели его и правые экстремисты, приводя те же аргументы о подавлении демократии и гражданских свобод, но более всего за ту безжалостную эффективность предложенных им мер, которые позволили предотвратить полный развал системы охраны правопорядка, что могло бы ускорить правый переворот, нацеленный якобы на восстановление того самого порядка.
И общественность в большинстве своем недолюбливала Сангинетти, так как драконовские декреты, выходящие из его кабинета, приводили к осложняющим всем жизнь заграждениям на улицах и проверкам документов на перекрестках. А газеты пестрели фотографиями молодых демонстрантов, избитых в кровь и брошенных на землю громилами из КРС. Пресса уже окрестила его "господином Анти-ОДС" и, если не считать нескольких проголлистских изданий, нещадно критиковала. А он, казалось, и не замечал всеобщей недоброжелательности. Единственный бог, которому он поклонялся, восседал в Елисейском дворце, а он, Александр Сангинетти, в рамках созданной им религии, почитал себя главой Курии.
Сангинетти потряс папкой с донесением Роллана:
- Это же невозможно. Невозможно. Почему он так себя ведет? Мы должны охранять его жизнь, а он не позволяет нам выполнять свой долг. Я мог бы схватить этого человека, этого Шакала. Но вы говорите, что мы не должны принимать никаких контрмер. Что же нам делать? Просто ждать удара? Сидеть сложа руки и ждать?
Министр вздохнул. Другой реакции он не ожидал.
И сел за стол.
- Александр, послушайте. Во-первых, на текущий момент у нас нет еще полной уверенности в том, что Роллам прав. Это его анализ бессвязной речи какого-то Ковальски, который уже умер. Возможно, Роллан ошибся. В Вене ведется расследование. Я связывался с Гибо, он рассчитывает получить результаты сегодня вечером. Но надо признать, начинать уже сейчас национальную охоту за иностранцем, известным нам лишь по кодовому имени, мягко говоря, преждевременно, Тут я не могу не согласиться с президентом.
Кроме того, есть его рекомендации, нет, его официальные распоряжения. Я повторю их, чтобы потом у нас не возникло недоразумений. Абсолютная секретность, никаких облав в масштабе всей страны, никто, кроме ограниченной Группы посвященных, ничего не должен знать. Президент чувствует, что, если этот секрет станет достоянием общественности, у прессы будет большой праздник, в других странах вдоволь посмеются над нами, а любые дополнительные меры предосторожности будут истолкованы внутри страны и за рубежом однозначно; президент Франции прячется от одного человека, к тому же иностранца.
Этого, я повторяю, он не потерпит. Более того, - министр усилил свои слова, направив на Сангинетти указующий перст, - он ясно дал понять, если пресса даже заикнется о том, что в министерстве внутренних дел что-то затевается, покатятся головы. Поверьте мне, дорогой, я никогда не видел его столь непреклонным.
- Но программу его появлений на публике необходимо изменить, - твердо заявил Сангинетти. - Никаких выступлений, пока мы не поймаем этого человека. Он должен понимать...
- Все останется по-прежнему. Изменений не будет ни на час, ни на минуту. Мы должны действовать в обстановке строжайшей секретности.
Впервые после раскрытия февральского заговора в Военной академии и ареста его участников Александр Сангинеттн почувствовал, что снова оказался в начале пути. В последние два месяца, несмотря на многочисленные ограбления банков и ювелирных магазинов, он начал тешить себя надеждой, что худшее уже позади. Видя быстрый развал ОАС под совместными ударами агентов Отдела противодействия изнутри и подразделений полиции и КРС снаружи, он истолковал этот всплеск преступности как агонию Секретной армии, стремление ее главарей награбить побольше для безбедной жизни в изгнании.
Но последняя страница донесения начальника Отдела противодействия показала, что анонимность наемного убийцы сводила на нет любые усилия агентов Роллана, хотя некоторые из них заняли весьма важные посты в ОАС. Только три человека, засевшие в римском отеле, знали, кто он такой. Сангинетти отдавал себе отчет и в том, что бесполезными оказались все архивы и досье, заведенные на сторонников ОАС: Шакал был иностранцем.
- Если нам не разрешают действовать, то что же нам делать?
- Я не говорил, что нам не разрешают действовать, - возразил Фрей. - Я сказал, что нам не разрешают действовать открыто. Необходимо обеспечить полную секретность операции. Впрочем, путь у нас один. В глубокой тайне установить личность убийцы, выследить его, где бы он ни был, во Франции или за рубежом, и уничтожить без малейшего колебания.
- ...и уничтожить без малейшего колебания. Иного, господа, нам не дано.
Роже Фрей оглядел собравшихся в зале заседаний министерства внутренних дел. Четырнадцать человек, включая его самого.
Министр сидел во главе стола. Справа от него - Александр Сангинетти, слева - префект полиции, командующий полицейскими силами Парижа.
За Сангинетти расположились генерал Гибо, начальник СДЭКЭ, полковник Роллан, возглавляющий Отдел противодействия, автор донесения, копии которого лежали перед каждым из присутствующих, комиссар Дюкре из службы охраны президента и Сен-Клер де Вийобон, полковник ВВС, сотрудник аппарата Елисейского дворца, убежденный голлист, хотя в окружении президента бытовало мнение, что свою карьеру он любит ничуть не меньше.
Слева от Мориса Папона, префекта полиции, сидели Морис Гримо, генеральный директор Сюрте Насьональ, а за ним - пять начальников управлений, составляющих Сюрте.
Хотя романисты часто пишут о том, как Сюрте Насьональ раскрывает преступление за преступлением, на самом деле это не так. Сюрте - немногочисленный координирующий орган, руководящий деятельностью пяти управлений, которые и ведут борьбу с преступностью. Сюрте занимается только административной работой, так же как и Интерпол, функции которого не всегда верно трактуются в книгах. В штате Сюрте нет ни одного детектива.
Рядом с Морисом Гримо сидел Макс Ферне, директор Полис Жюдисер (ПЖ), которому подчинялась вся полиция Франции. Помимо огромного управления на набережной Орфевр, значительно превосходящего по численности персонал Сюрте, занимающей дом 4 по улице Соссэ, за углом от министерства внутренних дел, в Полис Жюдисер входят семнадцать региональных штаб-квартир, по одной в каждом из семнадцати полицейских районов Франции. Региональные штаб-квартиры руководят подразделениями городской полиции. Всего их 453: 74 центральных комиссариата, 253 окружных комиссариата и 126 полицейских постов. Вся сеть охватывает две тысячи городов и деревень Франции. В сельской местности и на автострадах закон и порядок обеспечивают Жандармери Насьональ и дорожная полиция, Жандарм Мобиль. Во многих районах для большей эффективности жандармы и полицейские работают в одном здании. В 1963 году под командой Макса Ферне в Полис Жюдисер состояло более 20 тысяч человек.
Сидевшие по левую руку от Ферне четыре человека возглавляли следующие управления Сюрте: Бюро де Секюрите Пюблик (БСП), Рансенман Женере (РЖ), Дирексьон де ла Сюрвеянс дю Территуар (ДСТ) и Корп Репюбликен де Секгорите (КРС).
Первое из них, БСП, занималось главным образом защитой домов, коммуникаций, дорог и прочей государственной собственности от саботажа и диверсий. Второе, РЖ, или Центральное архивное управление, являлось банком памяти остальных четырех. Гигантские хранилища вобрали в себя 4 миллиона 500 тысяч досье на тех, кто попал в поле зрения-полицейских сил Франции с момента их сформирования. Досье занимали полки, длина которых составляла пять или шесть миль, классифицированные как по алфавиту, так и по видам правонарушений. Досье заводились как на преступников, так и на подозреваемых. Сохранялись фамилии свидетелей на суде и подсудимых, признанных невиновными. Даже не имея компьютеров, архивариусы гордились тем, что за несколько минут могли найти подробности дела десятилетней давности, связанного с поджогом дома в маленькой деревне, или имена свидетелей малозначительного судебного процесса, которому в свое время даже не нашлось места в газете.
Помимо досье в РЖ хранились все отпечатки пальцев, когда-либо снятые во Франции, включая те, что так и не были идентифицированы. Сюда же стекались и регистрационные бланки, общее число которых достигало 10 миллионов 500 тысяч, в том числе въездные карточки, которые заполнял каждый турист, ступая на территорию Франции, и гостевые карточки, заполняемые теми, кто останавливался во французских отелях вне Парижа. Из-за нехватки помещений эти карточки уничтожались после относительно коротких сроков хранения, чтобы освободить место для новых, поступающих каждый день.
Из регистрационных бланков, заполняемых во Франции, в РЖ не поступали только гостевые карточки из отелей Парижа. Их отправляли в префектуру полиции на бульваре Палэ.
ДСТ, руководитель которого сидел через два стула от Ферне, ведает вопросами контрразведки, а также несет охрану аэровокзалов, морских портов и границ. Прежде чем оказаться в архиве, въездные карточки прибывающих во Францию проверяются сотрудниками ДСТ на контрольно-пропускных пунктах, чтобы не допустить в страну нежелательных лиц.
Последним сидел командир КРС, полувоенных формирований общей численностью 45 тысяч человек, которые в последние два года активно использовались Сангинетти, снискав себе недобрую славу.
Командир КРС сидел на углу, в пол-оборота к министру. Между ним и Сен-Клером в торце стола стоял еще один стул. Его занимал крупный мужчина, куривший трубку, дым которой явно раздражал утонченного полковника. Это был комиссар Морис Бувье, возглавлявший бригаду сыскной полиции ПЖ. Макс Ферне привел его с собой по просьбе министра.
- Такова сложившаяся ситуация, господа, - подвел итог министр. - Вы все прочитали донесение полковника Роллана, что лежит перед вами. А теперь вы услышали от меня об условиях, которые выставил президент, руководствуясь заботой о достоинстве Франции. Мы обязаны их выполнить и предотвратить при этом попытку покушения на его жизнь. Я повторяюсь, но поиск убийцы должен проводиться в строжайшей тайне. Нет нужды напоминать, что, кроме присутствующих, вы ни с кем не должны обсуждать подробности операции, если только мы не сочтем необходимым расширить наш круг.
Я собрал вас всех у себя, так как мне представляется, что, какой бы путь мы ни избрали, рано или поздно нам придется задействовать все управления, и вы, их руководители, должны осознать важность и срочность этого дела. Заниматься им должны вы сами, ничего не перекладывая на подчиненных, за исключением поручений, не раскрывающих сути операции.
Министр вновь выдержал паузу. Кто-то из сидящих за столом кивнул, другие смотрели на оратора или на копию донесения Роллана. Лишь комиссар Бувье в дальнем конце стола разглядывал потолок, выпуская из уголка рта клубы дыма. Полковник авиации морщился при каждом выдохе комиссара.
- Сейчас мне хотелось бы услышать ваши предложения. Полковник Роллан, вам удалось что-нибудь выяснить в Вене?
Начальник Отдела противодействия оторвался от своего же донесения, искоса взглянул на генерала, возглавляющего СДЭКЭ, но не увидел ни поощряющего кивка, ни нахмуренных бровей.
Генерал Гибо, помня о том, что провел полдня, успокаивая начальника бюро R3, венское отделение которого использовал Роллан для получения нужной информации, смотрел прямо перед собой.
- Да. Сегодня утром и днем наши агенты посетили пансион Клейста на Брукнералле. Они принесли с собой фотографии Марка Родина, Рене Монклера и Андре Кассона. Переправить им фотографию Виктора Ковальски, которой не было в венском отделении, мы не успели.
Портье заявил, что он узнает по крайней мере двоих, но не помнит, когда они останавливались в пансионе. За деньги он согласился просмотреть книгу регистрации за период с 12 по 18 июня, то есть перед тем, как три главаря ОАС поселились в Риме. Тут он вспомнил, что на одной фотографии изображен герр Шульц. Под этой фамилией Марк Родин снял комнату в пансионе 15 июня. Портье добавил, что днем у него была деловая встреча, а утром следующего дня он уехал.
Шульц прибыл в сопровождении мрачного вида здоровяка, поэтому портье его и запомнил. Утром к нему приехали двое мужчин, с которыми он совещался до позднего вечера. Возможно, Кассон и Монклер. Полной уверенности у портье нет, но вроде бы он видел одного из тех, кто изображен на двух других фотографиях.
Портье говорит, что они все время оставались в комнате, лишь однажды Шульц и этот гигант, как он назвал Ковальски, отлучились на полчаса. Они не заказывали еду в номер и сами не спускались в ресторан.
- Их посетил пятый мужчина? - нетерпеливо cпросил Сангинетти.
Роллан, однако, продолжил доклад в той же неторопливой манере:
- Вечером к ним приехал еще один мужчина. Портье обратил на него внимание, потому что тот, войдя в вестибюль, быстро направился к лестнице. Портье даже не успел рассмотреть его, но решил, что это кто-то из постояльцев, не сдавших ключ. Он заметил лишь нижнюю часть пальто. Несколько секунд спустя мужчина вернулся. Портье уверен, что это был тот самый мужчина, потому что запомнил пальто.
Мужчина попросил портье соединить его с комнатой Шульца, номер 64. Произнес несколько слов по-французски, положил трубку и вновь поднялся по ступенькам. Провел наверху какое-то время, затем ушел, не сказав портье ни слова. Шульц и трое других остались в отеле на ночь и уехали после завтрака.
О ночном госте портье смог сказать следующее: высокий, неопределенного возраста, черты лица правильные, но глаза и скулы скрывали большие черные очки, бегло говорит по-французски, светлые, довольно длинные волосы зачесаны назад.
- Нельзя ли привезти сюда этого человека, чтобы он помог нам составить фоторобот блондина? - спросил Папон, префект полиции.
Роллан покачал головой.
- Мои... наши агенты выдавали себя за австрийских детективов. К счастью, один из них мог сойти за венца. Но этот маскарад нельзя продолжать до бесконечности. Портье пришлось допросить прямо в пансионе.
- Но мы должны получить более точные приметы, - подал голос глава архивного управления. - Никаких фамилий не упоминалось?
- Нет, - покачал головой Роллан. - Я пересказал вам все, что удалось выяснить в ходе трехчасового допроса. Каждый вопрос задавался неоднократно. Больше он ничего не вспомнил. Не так уж мало, даже без фоторобота.
- Нельзя ли выкрасть его, как Арго, чтобы он помог составить фоторобот здесь, в Париже? - осведомился полковник Сен-Клер.
- Нет, - вмешался министр, - это отпадает. Министерство иностранных дел ФРГ до сих пор в ярости из-за похищения Арго. Такое допустимо только один раз, но не более того.
- Но едва ли исчезновение портье наделает столько шума, как похищение Арго. - поддержал полковника начальник ДСТ.
- А есть ли в этом смысл? - подал голос Макс Ферне. - От фоторобота человека в очках на пол-лица едва ли будет прок. Да и как можно ручаться за память портье, который видел этого мужчину не более двадцати секунд два месяца назад? Скорее всего, такой фоторобот уведет нас в сторону.
- Значит, кроме Ковальски, который уже умер и рассказал все, что знал, а знал он самую малость, осталось только четыре человека, кому известно, кто такой Шакал, - вставил комиссар Дюкре. - Один из них - он сам, остальные трое находятся в римском отеле. Нельзя ли попытаться вытащить кого-нибудь из троих сюда?
Вновь министр покачал головой:
- На этот счет я получил самые четкие указания. Никаких похищений. Итальянское правительство обезумеет, если такое произойдет в нескольких ярдах от улицы Кондотти. Кроме того, я сомневаюсь в практической осуществимости вашего предложения. Генерал?
Генерал Гибо оглядел присутствующих:
- Согласно донесениям моих агентов, ведущих постоянное наблюдение за отелем. Родин и оба его прихвостня столь надежно защищены, что похищение едва ли возможно. При них восемь отборных экс-легионеров, семь, если Ковальски еще не нашли замену. Лифт, лестницы, включая и пожарную, крыша охраняются. Чтобы взять одного из них живым, придется применить оружие, не только пистолеты, но гранаты со слезоточивым газом и автоматы. Даже если мы справимся с охраной, шансы вывезти пленника во Францию, до границы которой пятьсот миль, с разъяренными итальянцами на хвосте близки к нулю. У нас есть превосходные, возможно, лучшие в мире специалисты по подобным делам. Они пришли к выводу, что, по существу, это будет боевая операция командос.
В комнате повисла тишина.
- Ну, господа, есть еще предложения? - настаивал министр.
- Шакала нужно найти. Это совершенно очевидно, - ответил Сен-Клер. Некоторые из присутствующих обменялись взглядами, кое у кого удивленно поднялись брови.
- Разумеется, очевидно, - пробормотал министр. - Мы и пытаемся найти путь, который позволит нам это сделать, с учетом выставленных условий, и, исходя из этого, мы должны решить, какое из управлений, главы которых здесь присутствуют, наиболее подготовлено для выполнения этого весьма непростого задания.
- Даже если вам не удастся найти такое управление, - важно заявил Сен-Клер, - у президента всегда есть последняя надежда - его личная охрана и аппарат. Мм выполним свой долг, заверяю вас в этом.
Некоторые сидящие за столом профессионалы даже закрыли глаза. Комиссар Дюкре бросил на полковника убийственный взгляд.
- Разве он не знает, что Старик не слушает? - прошептал Гибо Роллану, не разжимая губ.
Роже Фрей поднял глаза на представителя Елисейского дворца и ответной речью доказал, что он не зря занимает министерское кресло.
- Полковник Сен-Клер абсолютно прав, - промурлыкал он. - Мы все должны выполнять свой долг. И я уверен, что полковник полностью отдает себе отчет в том, что кто-то из нас, беря на себя ответственность за предотвращение покушения и не справившись с этим или даже воспользовавшись методами, которые, вопреки желанию президента, привлекут к этой операции внимание общественности, рискует тем, что все кары обрушатся на него.
Полковник побледнел, в его глазах мелькнула тревога.
- Нам всем известны те ограниченные возможности, которыми располагает служба охраны президента, - добавил Дюкре. - Мы несем дежурство в непосредственной близости от него. Проведение такого расследования помешает нам выполнять наши прямые обязанности.
Никто ему не возразил, ибо все понимали, что Дюкре прав. Но никто и не хотел, чтобы выбор министра пал на кого-то из них.
Роже Фрей оглядел стол и остановил свой взор на комиссаре Бувье, дымящем как паровоз.
- А что вы об этом думаете, Бувье? Вы еще не выступали, не так ли?
Детектив вынул трубку изо рта, выпустив последний клуб дыма в лицо повернувшемуся к нему полковнику Сен-Клеру. Заговорил не спеша, словно излагая простые и очевидные истины:
- Мне представляется, господин министр, что СДЭКЭ не может найти этого человека через своих агентов в ОАС, потому что в ОАС не знают, кто он такой. И Отдел противодействия не может уничтожить его, потому что не знает, кого надо уничтожать. ДСТ не может остановить его на границе, потому что не знает, кого останавливать. РЖ не может дать нам необходимую информацию, потому что понятия не имеет, какие документы нам нужны. Полиция не может арестовать его, потому что не представляет, кого арестовывать. КРС не может устроить на него облаву, потому что нельзя ловить незнамо кого. Вся структура сил безопасности Франции бессильна перед человеком, у которого нет фамилии. Поэтому мне кажется, что наша первейшая задача, без решения которой все наши усилия будут тщетны, дать этому человеку фамилию. За фамилией последует лицо, за лицом - паспорт, за паспортом - арест. А выяснить фамилию, причем в условиях строжайшей секретности, может только детектив.
И замолчал, сунув чубук меж зубов. Сидящие за столом медленно переварили его слова. И не нашли изъяна в логике его рассуждений. Сангинетти даже кивнул.
- И кто, комиссар, лучший детектив Франции? - спросил министр.
Бувье задумался на несколько секунд, не выпуская трубки изо рта.
- Лучший детектив Франции, господа, мой заместитель, комиссар Клод Лебель.
- Пригласите его сюда, - приказал министр внутренних дел.

К сожалению, в среду Ковальски не поручили звонить кому-либо с главпочтамта, иначе он опоздал бы на самолет. И почта ждала его в ячейке на имя Пуатье. Он получил пять конвертов, запер их в стальной ящик, прикованный к его левому запястью, и поспешил в отель. К половине десятого Родин разомкнул наручник и отпустил Ковальски отдыхать. Его следующее дежурство начиналось в семь вечера.
В комнату Ковальски заглянул лишь затем, чтобы взять кольт (Родин не разрешал ему ходить с пистолетом по улицам) и сунуть его в кобуру под левой рукой. Если бы он носил подогнанный по фигуре пиджак, выпирающая кобура была бы заметна за сотню шагов, но его костюмы, словно сшитые никудышным портным, висели на нем мешком, несмотря на его габариты. Он захватил с собой катушку лейкопластыря и берет, купленный днем раньше, а также пачку итальянских и французских банкнот, жалованье за прошедшие месяцы, и закрыл за собой дверь.
У лифта охранник в упор взглянул на него.
- Теперь они хотят, чтобы я позвонил, - Ковальски указал на девятый этаж.
Охранник ничего не ответил, но не сводил с него глаз, пока не прибыл лифт и Ковальски не вошел в кабину. Несколько секунд спустя он уже выходил из отеля, на ходу надевая черные очки.
В кафе напротив мужчина, читавший иллюстрированный журнал, чуть опустил его, чтобы лучше видеть Ковальски сквозь солнцезащитные очки. Поляк огляделся в поисках такси и направился к углу квартала. Мужчина с журналом покинул кафе и подошел к мостовой. Маленький "фиат" выскользнул из длинного ряда припаркованных вдоль тротуара машин и остановился напротив мужчины. Тот влез в кабину, и "фиат" пополз вслед за Ковальски.
На углу поляк поймал такси.
- Фьюмичино, - бросил он водителю. И в аэропорту агент СДЭКЭ не спускал с него глаз. Ковальски нашел стойку "Алиталии", заплатил за билеты, заверил девушку, что ни чемоданов, ни ручной клади у него нет, и услышал в ответ, что посадка на рейс Рим - Марсель, время вылета 11.15, начнется через час и пять минут.
Чтобы скоротать время, экс-легионер отправился в кафетерий, взял чашечку кофе, сел лицом к огромным стеклянным панелям, выходящим на летное поле, и смотрел, как взлетают и садятся самолеты. Он любил аэропорты, хотя и не понимал, каким образом самолетам удается оторваться от земли. Большую часть жизни рев авиационных моторов означал для него приближение немецких "мессершмиттов", русских "штурмовиков", американских "летающих крепостей" Потом их сменили самолеты воздушной поддержки "В-26" или "скайрайдеры" в Индокитае, "мистери" и "фуги" в Алжире. Теперь, в гражданском аэропорту, ему нравилось наблюдать, как самолеты, словно большие серебристые птицы, плавно приближаются к земле, на мгновение зависая над посадочной полосой, как раз перед самым касанием. Застенчивый по натуре, он, однако, наслаждался суетой аэропортов. Возможно, размышлял он, если б его жизнь сложилась иначе, он работал бы в одном из них.
Мысли его вернулись к Сильвии, и густые брови озабоченно сошлись у переносицы. Это несправедливо, сказал он себе, что она должна умереть, а эти мерзавцы, засевшие в Париже, будут жить. Полковник Родин рассказывал ему о них, о том, как они предали Францию, опозорили армию, уничтожили Легион и оставили народы Индокитая и Алжира на милость террористов. От полковника Родина он не слышал ни слова лжи.
Объявили его рейс, и через стеклянные двери Ковальски вышел на залитое солнцем летное поле. Самолет стоял в сотне ярдов от здания аэропорта. С галереи два агента полковника Роллана наблюдали, как Ковальски поднялся по трапу, в черном берете и с заклеенной пластырем щекой. Один из них подтолкнул другого и усмехнулся. Едва самолет оторвался от земли, взяв курс на Марсель, они двинулись к выходу. По пути один задержался у телефона-автомата, набрал римский номер, представился по имени и доложил: "Он улетел. "Алиталия" четыре-пять-один. Посадка в Маринане (Аэропорт Марселя) в двенадцать десять. Ciao".
Десять минут спустя донесение поступило в Париж, еще через десять минут его приняли в Марселе.
Самолет "Алиталия" разворачивался над бухтой невероятно синей воды, заходя на посадку в аэропорту Маринан. Миловидная стюардесса-итальянка прошла по проходу между креслами, проверяя, застегнуты ли ремни, и села в последнем ряду. Она обратила внимание на пассажира, сидевшего перед ней, который, прильнув к окну, не отрывал взгляда от купающейся в солнечных лучах дельты Роны, словно никогда не видел ее раньше.
Это был крупный мужчина, не понимающий по-итальянски и говоривший по-французски с сильным акцентом, похоже, выходец из стран Восточной Европы. Черный берет, черные коротко стриженные волосы, черные очки, которые он ни разу не снял. Кусок пластыря на полщеки. Наверное, он сильно порезался, когда брился, подумала стюардесса.
Самолет приземлился точно по расписанию, подрулил к зданию аэропорта, и пассажиры направились в зал таможенного досмотра. Когда они один за другим проходили через стеклянные двери, низенький лысоватый мужчина, стоявший рядом с полицейским, проверяющим паспорта, легонько подтолкнул его.
- Вон тот здоровяк, черный берет, лейкопластырь на щеке, - отошел ко второму проверяющему и повторил то же самое.
Пассажиры разделились на две цепочки, чтобы пройти паспортный контроль. Два полицейских стояли за турникетами лицом друг к другу на расстоянии в десять футов, а пассажиры шли между ними, предъявляя паспорт или удостоверение личности и посадочную карточку. Синяя форма полицейских указывала на то, что они служат в ДСТ (Дирексьон де ла Сюрвеянс дюТерритуар, одно из пяти управлений Сюрте Насьональ), управлении, ответственном за поддержание порядка на территории Франции и проверку приезжающих иностранцев и возвращающихся французов.
Когда подошла очередь Ковальски, полицейский едва удостоил его взглядом. Поставил печать на желтую посадочную карточку, бегло просмотрел удостоверение личности и взмахом руки предложил ему пройти. Довольный столь удачным исходом проверки документов, Ковальскн направился к таможенникам, с которыми уже успел побеседовать лысоватый мужчина, скрывшийся за матовой дверью кабинета начальника таможни.
- Месье, ваш багаж, - обратился к Ковальски старший таможенник, указав на ленту конвейера, у которого ожидали чемоданы другие пассажиры.
- У меня нет багажа, - ответил Ковальски, нависнув над таможенником.
- Нет багажа?. Ну, может, у вас есть вещи, облагаемые пошлиной?
- Нет, у меня ничего нет.
- Очень хорошо, проходите, месье, - таможенник указал на дверь, ведущую к стоянке такси.
Ковальски кивнул и вышел в солнечный свет. Сорить деньгами он не привык, поэтому предпочел отправиться в город не на такси, а на автобусе.
Едва он скрылся из виду, несколько таможенников окружили своего старшего коллегу.
- Интересно, зачем он им нужен? - спросил один.
- Похоже, крепкий парень.
- Едва ли он останется таким, пройдя через их руки, - заметил третий, кивнув в сторону кабинета, в который зашел лысоватый.
- Хватит болтать, пора и за работу, - отрезал старший таможенник. - Сегодня мы уже послужили Франции.
- Вернее, Ie Grand Шарлю, - поправил его кто-то из таможенников и, когда они разошлись, добавил тихим шепотом:
- Черт бы его побрал.

***

Автобус остановился у марсельского отделения "Эйр Франс" в центре города. Солнце пекло даже сильнее, чем в Риме. Август в Марселе, имея несомненные достоинства, не вдохновлял на физические упражнения. Жара накрыла город, как эпидемия тяжелой болезни, проникая во все поры, высасывая силу, энергию, отбивая все желания, кроме одного: лежать в прохладной комнате с опущенными жалюзи и работающим на полную мощь вентилятором.
Затихла даже Канебьер, всегда оживленная главная улица Марселя, с наступлением темноты превращающаяся в реку огней и веселья. Редкие прохожие и машины медленно двигались по ней, словно в потоке патоки. Ковальски потребовалось полчаса, чтобы найти такси. Большинство водителей предпочло вздремнуть где-нибудь в парке под сенью деревьев.
Следуя по адресу, полученному от Жожо, они выехали на шоссе, ведущее в Касиз. На пересечении с проспектом Освобождения Ковальски попросил водителя остановить машину, сказав, что дойдет пешком. Вырвавшееся у того "как угодно" наилучшим образом показало, что он думает об иностранцах, желающих пройти несколько ярдов по такой жаре, имея в своем распоряжении машину.
Ковальски подождал, пока такси развернется и скроется из виду. Официант уличного кафе подсказал ему, как найти переулок, указанный на листе бумаги. Дом, похоже, построили недавно, и Ковальски подумал, что чета Жожо неплохо зарабатывает на пирожках и бутербродах, которые они развозили по платформе. А может, у них теперь стационарный киоск, о котором мадам Жожо мечтала с давних пор. Во всяком случае, их материальное положение значительно улучшилось. Да и Сильвии лучше расти здесь, чем рядом с портом. При мысли о дочери он остановился как вкопанный. Что там говорил Жожо по телефону? Неделя? Может, две? Это невозможно.
По ступенькам он влетел в подъезд, на мгновение задержался перед двойным рядом почтовых ящиков. Гржибовски, значилось на одном из них, квартира 23. Второй этаж, подумал Ковальски и решил подняться по лестнице.
Дверь квартиры 23 ничем не отличалась от прочих. Звонок с кнопкой, маленькая белая табличка под ним со словом "Гржибовски". Он нажал на кнопку. Дверь приоткрылась, и толстая палка ударила ему в лоб.
Удар рассек кожу, но череп выдержал. Распахнулись двери квартир 22 и 24, и из них выскочили люди. Все это заняло не более полсекунды, но и этого времени хватило, чтобы Ковальски озверел. Соображал поляк медленно, но дрался превосходно.
В узком коридоре его масса и сила не давали никаких преимуществ. Из-за его роста конец палки не набрал максимальной скорости, снизив тем самым мощь удара. Хотя кровь заливала глаза, он сумел разглядеть, что перед ним двое мужчин и по двое с каждой стороны. Чтобы драться, ему требовался простор, и он рванулся в квартиру 23.
Мужчина, стоявший перед ним, отлетел назад, руки остальных тянулись к его шее, пиджаку. Оказавшись в комнате, он выхватил "кольт" и один раз выстрелил в дверной проем. В момент выстрела что-то тяжелое ударило его по руке, бросив ее вниз.
Пуля раздробила коленную чашечку одному из нападающих, и тот рухнул с громким воплем. От второго удара по запястью пальцы онемели и пистолет выпал у него из руки. Секундой позже все пятеро навалились на него. Потом доктор подсчитал, что Ковальски не менее двадцати раз ударили по голове дубинками, налитыми свинцом, прежде чем он потерял сознание. Ему порвали левое ухо, сломали нос, лицо превратилось в кровавую маску.
Дважды Ковальски почти дотягивался до пистолета, пока чья-то нога не отбросила его в дальний угол. Когда его все-таки свалили на пол, на ногах осталось только трое нападавших.
Наконец огромное тело застыло, и лишь струйка крови из рваной раны на лбу показывала, что Ковальски еще жив. Трое агентов стояли над ним, тяжело дыша, обливаясь потом. Мужчина с простреленным коленом, обхватив его красными от крови руками, привалился к стене у двери. Лицо его побледнело, с посеревших от боли губ непрерывным потоком срывались ругательства. Второй стоял на коленях, медленно раскачиваясь взад-вперед, прижимая руки к паху. Третий лежал на ковре лицом вниз рядом с поляком. На его левом виске, куда со всего размаху угодил кулак Ковальски, наливался синяк.
Борьба продолжалась лишь три минуты.
Командир группы перевернул Ковальски на спину, приподнял веко левого глаза. Затем подошел к телефонному аппарату, стоящему на подоконнике, и набрал местный номер.
Он все еще тяжело дышал. Трубку на другом конце провода сняли сразу же.
- Мы его взяли... - доложил старший агент. - Сопротивлялся? Еще как сопротивлялся... Он выстрелил один раз, угодил в коленную чашечку Грини. Капетти остался без яиц, а Виссар отключился... Что?.. Да, поляк жив, как приказывали... Иначе он не вывел бы из строя троих... Да, ему тоже досталось. Нет, он без сознания. Послушайте, нам не нужен "черный ворон", пришлите лучше пару машин "скорой помощи". И побыстрее.
Он швырнул трубку на рычаг. По всей комнате валялась разломанная мебель. Теперь она годилась разве что на дрова. Они-то думали, что поляк отступит к лестнице, и не позаботились о том, чтобы вынести мебель. Он сам пострадал от этого. Кресло, которое бросил поляк одной рукой, угодило ему в грудь, и каждый вздох причинял боль. Чертов поляк, подумал он, эти мерзавцы из управления не предупредили, с кем придется иметь дело.
Через пятнадцать минут к дому подъехали две машины "скорой помощи". Врач поднялся на второй этаж. Ковальски он осматривал пять минут. Затем закатал ему рукав и сделал укол. Санитары положили поляка на носилки и, сгибаясь под тяжестью тела, двинулись к лифту. Врач повернулся к раненому корсиканцу, привалившемуся к стене в луже крови.
Он решительно отвел руки корсиканца от колена, взглянул на рану и присвистнул.
- Ясно. Морфий и госпиталь. Я сделаю вам укол, и вы забудетесь. Это все, чем я могу вам сейчас помочь. А после операции вам, по всей видимости, придется менять профессию.
Грини ответил новыми ругательствами.
Виссар уже сидел, обхватив голову руками, но еще не пришел в себя. Капетти стоял у стены, его рвало. Двое агентов взяли его под руки и вывели из комнаты. Он еле передвигал ноги. Командир группы помог подняться Виссару. Санитары второй машины "скорой помощи" унесли Грини.
С порога командир шестерки агентов в последний раз оглядел комнату. Врач стоял рядом.
- Как после смерча, а?
- Местное отделение наведет порядок, - ответил корсиканец. - Это их квартира.
С этими словами он захлопнул дверь. Затем поочередно закрыл квартиры 22 и 24. Там обстановка осталась нетронутой.
- Соседей нет? - спросил врач.
- Нет. Мы сняли целый этаж.
Врач, а следом за ним и корсиканец, поддерживающий Виссара, спустились к машинам.
Двенадцать часов спустя, проехав полстраны, Ковальски оказался в подземной камере, похожей на древнюю крепость тюрьмы в окрестностях Парижа. Выкрашенные в белый цвет стены, в пятнах, с нацарапанными ругательствами и молитвами. Жарко, тесно, устоявшийся запах карболки, мочи и пота. Поляк лежал лицом вверх на узкой железной койке с ножками, вмурованными в бетонный пол. Тонкий матрац, свернутое одеяло под головой, никакого постельного белья. Толстые ремни охватывали его лодыжки, бедра, запястья. Еще один - грудь. Он все еще не пришел в сознание, дышал глубоко и неровно.
С лица Ковальски смыли кровь, рваную рану на лбу и ухо зашили, из ноздри сломанного носа торчал кончик свернутого в трубочку пластыря, сквозь приоткрытые губы виднелись корешки двух сломанных передних зубов. Лицо представляло собой сплошной синяк.
Несмотря на густые черные волосы, покрывающие грудь, плечи и живот, синяки проглядывали и на теле - результат ударов кулаками, ногами, дубинками. На правой руке белела повязка.
Мужчина в белом халате закончил осмотр, выпрямился и убрал стетоскоп в саквояж. Повернулся и кивнул второму мужчине, стоящему сзади. Тот постучал в дверь. Она распахнулась, и мужчины вышли в коридор. Тюремщик закрыл дверь и задвинул два огромных стальных засова.
- Он что, попал под грузовик? - спросил врач, пока они шли по коридору.
- Шесть человек едва справились с ним, - ответил полковник Роллан.
- Ну, они потрудились на славу. Едва не убили его. Если б он от природы не был здоров как бык...
- Другого выхода не было. Он уложил троих.
- Прямо-таки сражение.
- Совершенно верно. Так что с ним? - Возможно, трещина в правой руке, без рентгена сказать трудно, оторванное левое ухо, рваная рана на лбу, сломанный нос. Многочисленные порезы и синяки, слабое внутреннее кровотечение, которое может усилиться, а может и прекратиться. У него феноменальное здоровье, во всяком случае, было. Меня беспокоит голова. Сотрясение мозга, это несомненно, не знаю только, легкое или сильное. Череп цел, но в этом нет вины ваших людей. Просто у него череп, как из слоновой кости. Но сотрясение мозга может привести к необратимым последствиям, если его не оставить в покое.
- Мне нужно задать ему кое-какие вопросы, - полковник разглядывал кончик сигареты.
Они остановились. Тюремный лазарет находился в одной стороне, лестница из подземелья - в другой. Во взгляде, брошенном тюремным врачом на главу Отдела противодействия, чувствовалась неприязнь.
- Это тюрьма. И в ней, естественно, находятся люди, посягнувшие на безопасность государства. По всей тюрьме, кроме этого коридора, - он имел в виду коридор, из которого они только что вышли, - выполняется любое мое указание, если речь идет о здоровье заключенных. Там - ваша вотчина. Мне ясно дали понять, что происходящее в том коридоре меня не касается и я не имею права ни во что вмешиваться. Но я должен заявить следующее. Если вы начнете "задавать вопросы" этому человеку до того, как он поправится, используя ваши методы, он умрет или станет полным идиотом.
Полковник Роллан спокойно выслушал доктора.
- Как скоро он придет в себя? - спросил он, когда тот закончил.
Врач пожал плечами.
- Точного ответа дать не могу. Может, завтра, может, через много дней. Даже если сознание вернется к нему, его нельзя допрашивать с медицинской точки зрения по меньшей мере две недели. Подчеркиваю, по меньшей мере. И это при условии, что у него легкое сотрясение мозга.
- Есть же специальные лекарства, - вставил полковник.
- Да, есть. Но я не собираюсь выписывать их. Скорее всего, вы достанете их и без меня, наверняка достанете. Но от меня вы их не получите. В любом случае, едва ли вы сможете узнать у него что-то важное. Разум его помутнен, речь будет бессмысленной. Психотропные средства могут окончательно свести его с ума. Полагаю, пройдет недели, прежде чем он откроет глаза. Вам остается только ждать.
Он повернулся и зашагал к тюремному лазарету. Но врач ошибся. Ковальски открыл глаза через три дня, 10 августа. В тот же день состоялся его первый и единственный допрос.

***

После возвращения из Брюсселя Шакал три дня посвятил подготовке к отъезду во Францию.
С новым водительским удостоверением, выданным Александру Джеймсу Квентину Даггэну, он съездил в Фэнам Хауз, офис "Отэмэбил асошиэйшн", и получил международное водительское удостоверение на то же имя.
Купил в комиссионном магазине, специализирующемся на товарах для туристов и путешественников, три кожаных чемодана. В первый уложил одежду, которая в случае необходимости позволяла ему сойти за пастора Пера Иенсена из Копенгагена. Перед тем как уложить вещи в чемодан, он спорол метки датской фирмы с трех рубашек, купленных в Копенгагене, и заменил ими английские ярлычки на рубашке, высоком воротнике и манишке, приобретенных в Лондоне. В чемодан легли также ботинки, носки, нижнее белье и темно-серый костюм, который в один миг обратили бы Шакала в пастора Иенсена. В тот же чемодан он сложил наряд американского студента Марти Шульберга: туфли из мягкой кожи, носки, джинсы, футболки и ветровку.
Взрезав подкладку чемодана, он всунул между двумя слоями кожи боковой стенки паспорта обоих иностранцев. К одежде добавились датская книга о французских кафедральных соборах, две пары очков, для датчанина и американца, соответственно в золотой и роговой оправах, два комплекта контактных линз. аккуратно завернутых в папиросную бумагу, краски для волос и кисточки.
Во второй чемодан попали ботинки, носки, рубашка и брюки французского производства, которые он купил в Париже, вместе с длиннополой шинелью и черным беретом. За подкладку этого чемодана Шакал засунул документы Андре Мартина, француза средних лет. В чемодане осталось еще достаточно места для стальных трубок, в которых находились компоненты ружья и патроны.
В третий, чуть меньший по размерам чемодан он сложил вещи Александра Даггэна: туфли, нижнее белье, рубашки, галстуки, шейные шарфы, три элегантных костюма. За подкладкой он спрятал несколько тонких пачек десятифунтовых банкнот, всего тысячу фунтов, которые снял со своего банковского счета по приезде в Лондон.
Каждый чемодан он тщательно запер, а ключи закрепил на общем кольце. Серый костюм, вычищенный и выглаженный, висел в шкафу. Во внутреннем нагрудном кармане лежали паспорт, водительские удостоверения, английское и международное, и бумажник с сотней фунтов стерлингов.
Кроме трех чемоданов он намеревался взять с собой маленький саквояж, куда положил бритвенные принадлежности, пижаму, губку и полотенце, а также последние приобретения - подвязку для протеза из тканой ленты, мешочек с двумя фунтами гипса, несколько рулонов бинта, полдюжины катушек лейкопластыря, три пачки ваты и большие ножницы с притупленными, но мощными лезвиями. Саквояж он решил носить с собой, так как по опыту знал, что таможенники в любом аэропорту менее всего обращают внимание на ручную кладь и обычно досматривают чемоданы.
Купив все необходимое и уложив вещи, Шакал завершил этап подготовки. В душе он надеялся, что ему не придется превращаться ни в пастора Иенсена, ни в Марти Шульберга. Однако хотел иметь свободу маневра на тот случай. если полиция все-таки заинтересуется Александром Даггэном.
Андре Мартин, в отличие от датчанина и американца, играл в его плане наиважнейшую роль. Поэтому чемодан с вещами студента и пастора мог навсегда остаться в камере хранения после завершения операции. В то же время он мог воспользоваться документами одного из них, чтобы покинуть Францию. Андре Мартин и ружье также не представляли для него никакой ценности после выполнения задания. Так что, въезжая во Францию с тремя чемоданами и саквояжем, он рассчитывал, что при возвращении его багаж полегчает на два чемодана.
Теперь оставалось дождаться лишь двух листков бумаги. Одного - с номером телефона в Париже, по которому он мог получать достоверную информацию, касающуюся состояния боеготовности охраны президента. Второго - с уведомлением о поступлении 250 тысяч долларов на его банковский счет, подписанным герром Мейером из Цюриха.
Чтобы не тратить время попусту, он учился ходить, прихрамывая на одну ногу. Два дня спустя он добился нужного эффекта: со стороны могло показаться, что у него действительно сломана нога или повреждена коленная чашечка.
Первое письмо прибыло утром 9 августа. На конверте стоял римский штемпель. Шакал прочел:
"Ваш друг будет ждать по телефону Молитор 5901. Представьтесь словами: "Говорит Шакал". Вам ответят: "Говорит Вальми". Удачи".
Письмо из Цюриха поступило через два дня, утром 11 августа. Он широко улыбнулся, вглядываясь в указанные в тексте цифры. Теперь он богат, если, конечно, останется в живых, а в успехе он не сомневался. Все продумано до мелочей, он полагался на трезвый расчет, а не на случай. А после завершения операции ему причитались еще 250 тысяч.
По телефону он заказал билеты на самолет, вылетающий утром 12 августа.

***

Тишину подвала нарушало лишь тяжелое, но ровное дыхание пятерых мужчин, сидящих за столом, и хрипы шестого, привязанного к массивному дубовому креслу, стоящему перед ними. Темнота не позволяла судить ни о размерах подвала, ни о цвете его стен. Единственное пятно света вырывало из тьмы кресло и заключенного. Свет падал от обычной настольной лампы, какой пользуются при чтении, но здесь она была куда большей мощности и яркости, добавляя немало тепла к удушающей жаре подвала. Лампа крепилась к левому углу стола так, что свет бил в глаза мужчины, находящегося в шести футах от нее.
Отсвет падал и на поверхность стола, выхватывая кончики пальцев, кисть руки, запястье, сигарету с поднимающимся к потолку дымком.
Столь яркий свет не позволял сидящему в кресле что-либо увидеть. Поэтому он не знал, сколько человек и кто именно его допрашивает. Он мог разглядеть их, лишь отойдя в сторону.
Но подняться с кресла он не мог. Широкие ремни с толстыми подкладками держали крепко. Ноги были привязаны к передним ножкам кресла, руки - к подлокотникам. Еще один ремень охватывал талию, второй - массивную волосатую грудь. Подкладки ремней пропитались потом. От каждой из четырех ножек кресла уходил в пол L-образный стальной кронштейн.
Стол, за которым сидели мужчины, отличался от обычного узкой щелью, окантованной медью. С одной стороны на окантовке была выгравирована шкала с цифрами. Из щели выступал медный стержень с бакелитовой рукоятью на конце. Стержень мог перемещаться по щели. Тут же был и выключатель. Рука одного из мужчин лежала рядом со стержнем. Черные волосы на ней стояли дыбом.
Два провода отходили вниз, один - от выключателя, другой - от регулятора тока, к маленькому трансформатору на полу. От него толстый, в черной изоляции кабель тянулся к большой розетке в стене.
В дальнем конце подвала, позади ведущих допрос, за деревянным столом, спиной к ним, сидел еще один мужчина. На стоящем перед ним магнитофоне над словом "включен" горел зеленый огонек, но кассеты с пленкой не вращались.
Казалось, что тишину подвала можно пощупать. Рубашки мужчин прилипли к разгоряченным телам. Воняло потом, металлом, мочой, блевотиной. Но всю эту вонь забивал еще один, более сильный, безошибочно узнаваемый запах страха и боли.
Наконец мужчина в центре заговорил:
- Мой дорогой Виктор. Вы все равно расскажете нам обо всем. Возможно, не сейчас, но расскажете. Вы - храбрый человек. Мы это знаем. Мы отдаем должное вашему мужеству. Но даже вам не выдержать. Почему не начать прямо сейчас? Вы думаете, полковник Родин не позволил бы вам открыть рот, окажись он в этом подвале? Наоборот, он приказал бы вам говорить. Он в курсе современных методов допроса. Он рассказал бы все сам, чтобы не причинять вам новых страданий. Вам хорошо известно, что в конце концов язык развязывается у всех. Не так ли, Виктор? Вам приходилось видеть, как они начинали говорить? Никто не может молчать, молчать и молчать. Расскажите нам все, и вас уложат в постель. Вы будете спать, сколько захотите. Никто не посмеет потревожить вас...
Мужчина в кресле поднял разбитое лицо, блестящее от пота. Глаза оставались закрытыми то ли из-за огромных синяков, то ли из-за яркого света. Лицо смотрело в сторону стола и темноты за ним, рот раскрылся, но вместо слов с губ сорвалась маленькая струйка блевотины и стекла в лужу, образовавшуюся у него между ног. И одновременно всклокоченные волосы качнулись из стороны в сторону.
Ведущий допрос продолжил:
- Виктор, дорогой. Ваша стойкость просто удивительна. Мы это признаем. Вы уже побили все рекорды. Но даже вам не удастся выстоять. Нам спешить некуда, Виктор, Если потребуется, мы будем держать вас здесь в течение дней, недель. Не будет ни сна, ни забытья. Теперь это возможно. Есть специальные лекарства. Допросы третьей степени канули в Лету, может, это и к лучшему. Так почему вы молчите? Мы понимаем, что такое боль. Но эти маленькие "крокодильчики" (Разжимные электрические контакты), они не понимают. Они ничего не понимают, Виктор... Скажите нам, что они делают в этом отеле в Риме? Чего они ждут?
Упавшая на грудь громадная голова медленно качнулась справа налево, словно заплывшие глаза поочередно рассматривали маленькие медные "крокодильчики", вцепившиеся в соски, и еще один, побольше, на головке полового члена.
Руки говорившего, освещенные лампой, лежали перед ним, тонкие, белые, спокойные. Он подождал еще несколько секунд. Затем одна рука отделилась от другой, большой палец спрятался в ладонь, а четыре остальных, широко растопыренных подушечками коснулись стола.
Мужчина, сидевший с края, у электрического выключателя, перевел стержень от цифры два к цифре четыре и указательным и большим пальцами взялся за выключатель.
Растопыренные пальцы собрались в кулак, большой поднялся вверх, а затем, совершив полуоборот, указал в стол, давая команду: "Пошел!" Мужчина с края замкнул электрическую цепь.
Маленькие металлические "крокодильчики", соединенные проводами с выключателем, ожили, едва слышно зажужжав. Гигантское тело в кресле поднялось в воздух, словно его подбросила сзади невидимая рука. Кожаные ремни, казалось, впились не только в кожу, но и в кости. Глаза, до того полностью скрытые в распухших веках, вылезли из орбит, уставившись в потолок над головой. Рот раскрылся, и демонический крик вырвался из легких.
Виктор Ковальски сломался в четыре часа десять минут пополудни, и тут же закрутились магнитофонные кассеты.
Когда он начал говорить, вернее, бормотать что-то бессвязное, перемежаемое воплями и всхлипываниями, спокойный голос мужчины в центре раз за разом выводил Ковальски на интересующие их события.
Разжимные электрические контакты.
- Почему они там, Виктор... в том отеле... Родин, Монклер и Кассон... чего они боятся... где они были, Виктор... с кем виделись... почему они никого не принимают... расскажи нам, Виктор... почему Рим... что было до Рима... почему Вена, Виктор... где в Вене... в каком отеле... почему они там оказались, Виктор...
Ковальски смолк навсегда через пятьдесят минут, но и его последние слова, сорвавшиеся с губ перед тем, как он потерял сознание, попали на магнитофонную ленту. Мужчина в центре еще две-три минуты продолжал задавать вопросы, прежде чем понял, что ответов больше не будет. Он дал знак своим подчиненным. Допрос окончился.
Кассету с записью сняли с магнитофона и на машине доставили из тюремного подвала вблизи Парижа в штаб-квартиру Отдела противодействия.
Солнечный день, согревший мостовые Парижа, перешел в золотые сумерки. В девять часов зажглись фонари. Вдоль берегов Сены, рука об руку, прогуливались парочки, неторопливо, словно смакуя никогда не повторяющийся коктейль полумрака, любви и юности. В открытых кафе у воды царило веселье, звенели бокалы, слышались приветствия и шутки, извинения и комплименты, завязывались знакомства и возникали размолвки. Велика магия Сены в августовский вечер. Даже туристов прощали за то, что они приехали в Париж вместе с их долларами.
Шум веселья не проникал в маленький кабинет в здании неподалеку от Порт де Лилья. Трое мужчин сидели вокруг магнитофона с медленно вращающимися кассетами. Они работали. Один ведал переключателями, то включая магнитофон, то перематывая пленку назад и пуская вновь, следуя командам второго мужчины. Тот, в наушниках, пытался выискать в какофонии звуков слова, имеющие хоть какой-то смысл. Зажав сигарету в зубах, со слезящимися от поднимающегося вверх табачного дыма глазами, он давал знак оператору, что хочет прослушать вновь тот или иной кусок. Иногда он полдюжины раз прокручивал один и тот же десятисекундный отрезок. Затем диктовал услышанное.
Третий мужчина, молодой блондин, сидел за пишущей машинкой и печатал под диктовку. Вопросы, заданные в подвале, разбирались легко, слышались ясно и четко. Ответы были куда более бессвязными. Блондин печатал текст, как интервью. Каждый вопрос начинался с красной строки и с заглавной буквы "В". Ответ шел строкой ниже и начинался с заглавной буквы "О". В ответах слова часто разделялись многоточиями, так как в этих местах уловить смысл услышанного не представлялось возможным.
Они закончили около полуночи. Несмотря на открытое окно, воздух посинел от сигаретного дыма. Они встали, потянулись, разминая застывшие от долгого сидения мышцы. Тот, что нажимал на клавиши магнитофона, снял телефонную трубку, попросил соединить его с городом, набрал номер. Мужчина в наушниках снял их и перекрутил пленку назад. Блондин вынул из машинки последний лист, вытащил копирку и начал раскладывать стопку листов по экземплярам. Первый предназначался полковнику Роллану, второй - в дело, третий - для размножения, если Роллан счел бы необходимым ознакомить с протоколом допроса руководителей других подразделении СДЭКЭ.
Полковника Роллана нашли в ресторане, где он обедал с друзьями. Как обычно, элегантный холостяк был остроумен и галантен и его комплименты присутствующим дамам оценивались по достоинству если не мужьями, то их женами. Когда официант попросил его к телефону, он извинился и вышел из-за стола. Взяв трубку, полковник коротко представился:
"Роллан" - и подождал, пока человек на другом конце провода назовет себя и скажет пароль.
Роллан сделал то же самое, вставив в первое предложение заранее оговоренное слово. Подслушавший этот разговор узнал бы, что машина полковника, находящаяся в ремонте, починена и полковник может забрать ее в любое удобное для него время. Роллан поблагодарил человека, сообщившего приятную новость, и положил трубку. Он вернулся к столу, но через пять минут распрощался с друзьями, сославшись на то, что завтра у него трудный день и он должен выспаться. И спустя десять минут один в машине мчался по еще оживленным улицам к более тихому Порт де Лилья. В начале второго он вошел в кабинет, снял превосходно сшитый пиджак, попросил ночного дежурного принести кофе и позвал своего помощника.
Первый экземпляр показаний Ковальски и чашечку кофе принесли одновременно. Он быстро пробежал все двадцать шесть страниц, пытаясь выхватить главное из того, что сказал едва пришедший в себя легионер. Где-то в середине он зацепился за несколько фраз, заставивших его нахмуриться, но, не задерживаясь на них, дочитал досье до конца.
Второй раз он читал не спеша, более внимательно, обдумывая каждый абзац. Затем взял со стола черную ручку и, читая текст в третий раз, вычеркнул слова и предложения, касающиеся Сильвии, ее болезни, Индокитая, Алжира, Жожо, Ковача, корсиканских мерзавцев. Легиона. Все это он знал, и его это не интересовало.
Кроме Сильвии, иногда упоминалась какая-то Жюли. Раньше Роллан о ней не слышал, но вычеркнул и ее. После этого протокол допроса сократился до шести страниц. Теперь предстояло понять, что же удалось вырвать из Ковальски. Рим, три главаря ОАС в Риме. Ничего нового. Но почему они в Риме? Этот вопрос задавался восемь раз. Ответы практически не отличались. Они не хотят, чтобы их похитили, как Арго в феврале. Естественно, не хотят, подумал Роллан. Неужели он напрасно потратил время, организовав захват Ковальски? Одно слово легионер произнес, вернее, пробормотал дважды, отвечая на этот заданный восемь раз вопрос. Секрет. Или это прилагательное? Но в их пребывании в Риме не было ничего секретного. Значит, существительное. Какой секрет?
Роллан в десятый раз дочитал текст до конца, вновь вернулся к первой странице. Три оасовца в Риме. Они там, потому что не хотят, чтобы их похитили. Они не хотят, чтобы их похитили, потому что знают секрет.
Роллан иронически улыбнулся. Он не хуже генерала Гибо понимал, что не страх заставил Родина прятаться за спины телохранителей.
Значит, им известен секрет. Какой секрет? Похоже, связанный с каким-то событием в Вене. Столица Австрии упоминалась трижды, хотя сначала Роллан подумал, что Ковальски говорит о Вьене (Вена (Vienna) и В ь е н (Vienne) по-французски произносятся практически одинаково), городке в двадцати километрах к югу от Лиона. Но, возможно, все-таки Вена, а не французский провинциальный городок.
Они встречались в Вене. Затем приехали в Рим и поселились в отеле под охраной, чтобы исключить похищение и последующий допрос, на котором придется выдать секрет. Секрет как-то связан с Веной.
В последовательности событий зияли прорехи. Заполнить их уже не удастся, в три часа ночи ему сообщили, что второго допроса не будет: Ковальски умер. Или из показаний можно выудить что-то еще?
И Роллан начал выписывать слова, вроде бы выпадающие из текста. Клейст, человек по фамилии Клейст. Ковальски, поляк по национальности, произнес это слово правильно, и Роллан, помнящий немецкий с военных лет, записал его как полагается, в отличие от дешифровщика, допустившего ошибку. Но человек ли? А может, место? Он позвонил на коммутатор и попросил найти в телефонном справочнике жителя Вены по фамилии Клейст или место под таким же названием. Ответ поступил через десять минут. Клейсты занимали в справочнике две колонки, все личные телефоны. Кроме того, в справочнике значились частная школа Эвальда Клейста для мальчиков и пансион Клейста на Брукнералле.
Роллан записал оба, но подчеркнул пансион Клейста. Затем продолжил чтение.
Несколько раз Ковальски упоминал какого-то иностранца, к которому питал смешанные чувства. Иногда характеризовал его, как "bоn", то есть хороший, в других случаях, как "facheur", то есть зануда. В пять утра полковник Роллан приказал принести ему кассету и магнитофон и целый час вслушивался в звучащие с пленки голоса. Выключив магнитофон, он коротко выругался и, взяв ручку, внес в текст несколько изменений.
Ковальски сказал, что иностранец "blond", блондин, а не "bоn". А слово, сорвавшееся с разбитых губ и записанное как "facheur", в действительности являлось совсем другим словом - "faucheur" (По произношению эти слова очень близки: фашер и фошёр), то есть убийца.
Дальнейшее уже не составляло особого труда. Слово "шакал", которое Роллан ранее вычеркивал отовсюду, полагая, что Ковальски называет так людей, схвативших и допрашивавших его, приобрело иной смысл. Оно стало кодовым именем убийцы со светлыми волосами, иностранца, с которым три главаря ОАС встретились в пансионе Клейста в Вене за несколько дней до того, как поселиться в Риме под усиленной охраной.
Теперь Роллан мог объяснить, чем вызвана волна ограблений банков и ювелирных магазинов, сотрясающая Францию в последние восемь недель. Услуги блондина стоили денег. И не вызывало сомнений, какое задание получил он от ОАС, раз речь шла о миллионах франков. Ради пустяка блондина звать бы не стали.
В семь утра Роллан позвонил дежурному и продиктовал срочную депешу в венское отделение СДЭКЭ, нарушив тем самым внутриведомственную договоренность о том, что все дела в Вене ведет бюро R3 (Западная Европа), Затем велел принести все копии протокола допроса Ковальски и запер их в сейф. И сел писать донесение, адресованное только одному человеку, с пометкой "Прочесть лично".
В донесении он коротко упомянул об операции, проведенной по его инициативе, результатом которой стало пленение Ковальски: о приезде экс-легионера в Марсель, куда его заманили ложным известием о болезни близкого ему человека, о действиях агентов Отдела противодействия, допросе и полученном признании. Он также отметил, что в схватке с экс-легионером два агента стали калеками, а он сам, чувствуя, что уйти не удастся, попытался покончить с собой и его пришлось срочно госпитализировать. Именно там, на смертном одре, он во всем и признался.
Далее следовало само признание и пояснения Роллана. Покончив с этим, он помедлил, прежде чем перейти к последнему абзацу, оглядел крыши домов, позолоченных восходящим солнцем. Роллан пользовался репутацией человека, и он знал об этом, который ничего не преувеличивает и никогда не сгущает краски. Поэтому он и задумался, прежде чем вновь склониться над листом бумаги.
"В настоящее время продолжается поиск доказательств существования этого заговора. Однако если расследование подтвердит, что вышесказанное соответствует действительности, приведенный выше план покушения представляет собой, с моей точки зрения, наиболее опасную идею, выношенную террористами в стремлении уничтожить президента Франции. Если таковой план имеется и наемник-иностранец, о котором мы ничего не знаем, кроме кодового имени Шакал, действительно получил задание убить президента Франции и сейчас ведет подготовку покушения, мой долг информировать вас, что, по моему убеждению, положение критическое. Нация в опасности".
Полковник Роллан сам отпечатал донесение, чего не бывало ранее, заклеил конверт, приложил к нему личную печать, надписал адрес и поставил вверху гриф наивысшей степени секретности. Затем сжег черновики и смыл пепел водой в маленькой раковине в углу кабинета.
Вымыл руки и лицо. Вытираясь полотенцем, глянул в зеркало над раковиной. Лицо, которое он увидел, к его великому сожалению, теряло былую привлекательность. Худощавое, столь энергичное в юности и столь импонирующее женщинам в более зрелые годы, оно становилось все более усталым, утомленным. Слишком многое он испытал, слишком много узнал о тех низостях, на кои способен человек в борьбе с себе подобными за выживание. Обманы, хитрости, необходимость посылать людей на смерть или на убийство, на пытки в подвалах или на добывание нужных сведений теми же пытками, раньше времени состарили главу Отдела противодействия. И сейчас он выглядел не на пятьдесят четыре, а на все шестьдесят лет. Глубокие складки от носа к уголкам рта, темные метки под глазами, совершенно белые виски, недавно еще чуть тронутые сединой.
В конце года, сказал он себе, я обязательно должен вырваться из этой круговерти. Лицо печально глянуло на него. Неверие или смирение с неизбежным? Может, лицо знало лучше, чем разум? Уйти после стольких лет просто невозможно. И придется тянуть этот воз до конца своих дней. Сопротивление, тайная полиция, служба безопасности и, наконец, Отдел противодействия. Сколько людей, сколько крови, говорил он лицу в зеркале. И все ради Франции. А помнит ли об этом Франция? Лицо смотрело на него из зеркала и молчало. Потому что они оба знали ответ.
Полковник Роллан вызвал к себе мотоциклиста-посыльного. Попросил принести в кабинет яичницу, рогалики, масло и кофе, на этот раз большую чашку с молоком, а также две таблетки аспирина, чтобы снять головную боль от бессонной ночи. Он отдал посыльному запечатанный конверт, приказав отвезти его по указанному адресу. Намазал рогалик маслом, съел его вместе с яичницей и с чашкой кофе подошел к окну, обращенному к центру Парижа. Вдали он мог различить шпили Нотр-Дам и, в жарком утреннем мареве, повисшем над Сеной, вершину Эйфелевой башни. Рабочий день, 11 августа, уже вступил в свои права, часы показывали начало десятого, и многие, возможно, успели ругнуть мотоциклиста в черном комбинезоне, в реве сирены лавирующего между автомобилями. Мчался он в Министерство внутренних дел.
Удастся ли предотвратить угрозу, о которой говорится в депеше, лежащей сейчас в кармане мотоциклиста? - думал полковник Роллан. От этого будет зависеть, сохранит ли он работу, с которой собирался уйти на пенсию в конце года.