"Умри вовремя" - идеалистическая чушь Ницше. Красивые слова человека, который сам не сумел ни вовремя жить, ни вовремя умереть.

В то же время, следует понимать, что он не был бы Ницше, если бы всё было так просто. Если бы можно было обвинить его во лжи и с чистой совестью закрыть книгу...

Так в "По ту сторону добра и зла" можно найти нижеследующее суждение: "Ложность суждения еще не служит для нас возражением против суждения; это, быть может, самый странный из наших парадоксов. Вопрос в том, насколько суждение споспешествует жизни, поддерживает жизнь, поддерживает вид, даже, возможно, способствует воспитанию вида; и мы решительно готовы утверждать, что самые ложные суждения (к которым относятся синтетические суждения a priori) - для нас самые необходимые, что без допущения логических фикций, без сравнивания действительности с чисто вымышленным миром безусловного, самотождественного, без постоянного фальсифицирования мира посредством числа человек не мог бы жить, что отречение от ложных суждений было бы отречением от жизни, отрицанием жизни".

Совершенно исчерпывающее пояснение.

И далее: "Признать ложь за условие, от которого зависит жизнь, - это, конечно, рискованный способ сопротивляться привычному чувству ценности вещей, и философия, отваживающаяся на это, ставит себя уже одним этим по ту сторону добра и зла".

Непревзойдённая откровенность высказываемых суждений, которая просто не может не подкупать.

Если не "глубинный смысл", то во всяком случае некая ирония заключается в том, что ID обозначает не только "идентификацию", но и "бессознательное" в терминологии психоанализа.

В области духовного "всё неизбежно упрется в слова . А слова неизбежно упрутся в себя."

В сфере материального "все упирается в деньги — потому что деньги давно уперлись сами в себя".

Духовное - субстанция личности, материальное - субстанция общества. Но работают они по одному принципу.

Как известно, "Лев Толстой - зеркало русской революции", и сама "русская революция являет собой своеобразное торжество толстовства".
Но кто для революции Достоевский? В метафизическом плане можно искать и находить множество параллелей, как это делает тот же Бердяев. Но вполне возможно, что имеет место и более непосредственная связь.
Во-первых, следует отметить репутацию Достоевского как идеолога, как общественного мыслителя, как "пророка", которой он пользовался в конце жизни и на рубеже 19-20 веков. Русское общество того времени было очаровано не только (а может и не столько) метафизическими проблемами, которые поднимал в своих произведениях великий писатель, но его общественно-политическими идеями (часто противоречащими его собственной же метафизике). Подробно излагать их нет особого смысла, они и сейчас достаточно хорошо известны и отражены в его "Пушкинской речи", "Дневнике писателя", личной переписке... Особо отмечу только призывы к радикальному решению "Восточного вопроса", в том числе утверждение, (а по духу, скорее императив), что Константинополь "должен быть нашим, несмотря ни на какие жертвы". Достижение даже не политической, а по сути идеологической цели "несмотря ни на какие жертвы" - в этом вся геополитика Достоевского.
Одним из ретрансляторов идей Достоевского на самом высоком политическом уровне стал его большой приятель К.П Победоносцев. Что-то есть в том, что Победоносцев обрёл наибольшее политическое влияние вскоре после смерти Достоевского - через месяц - как только был убит Александр II и на русский престол взошёл Александр III. Есть и некая ирония в том, что Победоносцев высоко оценил "Легенду о великом инквизиторе", а уже в скором времени самого Победоносцева стали именовать не иначе как "Великий инквизитор", или "Русский Папа".
Четверть века Победоносцев был главным идеологом России. Нужно ли говорить, что, пусть только отчасти, но всё же в немалой степени, в эту идеологию посмертно внёс свой вклад и Фёдор Михайлович?
И уже не так далеко - Первая Мировая Война. Каковы же в ней цели России? "Восточный вопрос", "братья-славяне", Константинополь. Практическая ценность - политическая составляющая их - ничтожна в сравнении с составляющей идеологической. А средства? Война с Германией и Австрией на фронте в тысячи километров, при полном осознании правящей верхушкой того, что страна к войне не готова. Это ли не "несмотря ни на какие жертвы"? Какое дело до недовольства в народе, до уже явной угрозы революции? Ведь должен, "должен быть нашим, несмотря ни на какие жертвы!.." Да и какая революция? По мысли Достоевского, никакая революция в России просто невозможна.
Не заслужил ли "пророк" пары недель в аду?

Из первой благородной истины Святого следует, что главным содержанием человеческой жизни является страдание. Если понимать страдание как беспокойную неудовлетворённость, эта "истина" - факт.

Но тогда что такое "жить полной жизнью"?..

Не следует ли из вышеуказанного, что наиболее полная, наиболее содержательная жизнь должна предполагать и наибольшее количество страдания? 

И можно ли в этом случае говорить о жизни, в которой мало страданий как о "хорошей жизни", или правильнее было бы назвать это хорошей нежизнью, хорошим, маленьким, уютным недобытием?

Предполагая за собой "свободную волю", приходится закономерно задаться вопросом: зачем изо дня в день, из минуты в минуту, я обрекаю себя на эти страдания?

За что я себя так ненавижу, что всё ещё живу?

Глядя на фигуры и лица людей, на безбрежный живой поток, поднятый чьей-то волей и ползущий в никуда по залитым вечерним солнцем мостовым, я часто думаю: где Я в этом потоке?

Май - июнь 2012.

"God loves us all" - сказал какой-то древний поэт. 

"God hates us all" - совершенный антитезис, приобретший известность благодаря "Slayer".

"God fucks us all" - синтез, мой синтез, снимающий противоречие между первыми двумя тезисами.

(Май - июнь 2012).

В прошлый вторник краем глаза глянул "Власть факта" на "Культуре". Серия  "Священство и царство". Передача неплохая, хотя и страдает от отсутствия целостности. Гостями ведущего в этот раз были историк из РГГУ и иеромонах Димитрий Першин. Последнего я, можно сказать, знал лично в течении какого-то времени. Человек выдающегося ума и хитрый, как лис (чтобы не сказать как змей). На его фоне и РГГУшный историк смотрелся бледновато, а уж ведущий так и вовсе не шёл ни в какое сравнение. Заинтересовал конец передачи (большая её часть была посвящена истории государственно-церковных отношений в России, и ничего нового для меня там не было). А вот в конце иеромонах стал говорить о культурном значении христианства, и его мессэдж был в том, что "можно отделить церковь от государства, но её нельзя отделить от культуры" (около 29 минуты). И обширное пояснение далее: культура наша христианская, все ценности христианские, следовательно, чтобы понимать и полноценно воспринимать культуру, нужно понимать христианство.

Всё, что сказано, сказано верно, но всё ли сказано? Несомненно, вся современная европейская культура - наследница культуры христианской, этого невозможно отрицать. Но... только наследница. Как дети являются наследниками родителей, как РФ является наследницей СССР, как телевизор является наследником радио и т.д. Современная европейская культура - фактически - уже не христианская культура. Или, как говорят сейчас даже некоторые христиане: "современный мир - это постхристианский мир". Т.е., христианство уже не является главным и единственным ключом к пониманию современной культуры. Но дело не только в этом. Дело ещё и в том, что христианская культура отнюдь не была каким-то самодовлеющим, лишь самому себе обязанным образованием. Как современная культура наследует христианской, так и христианская наследовала древнеримской, эллинистической, древнеегипетской, еврейской и т.д. Почему же не слышно было призывов  изучать, к примеру, эллинистическую культуру, чтобы понять христианство? Напротив, христиане стремились как можно сильнее отмежеваться от своего прошлого, от "нечестивых" языческой и еврейской культур. В сущности, называть современную культуру христианской - это всё равно, что называть христианскую (средневековую) культуру эллинистической. Полнейшая бессмыслица. И в средневековье, и сейчас, современность всегда осваивала прошлое, но осваивала его диалектически, через переосмысление и отрицание. У каждой культуры есть начало и есть конец, каждая культура начиналась как контркультура по отношению к господствующей, официальной. Христианство начиналось как общественно-опасная сектантская контркультура, затем доросло до культуры в полном смысле этого слова, а к настоящему времени выродилось до субкультуры. Христиане, (те кто являются таковыми не только по названию), сейчас такая же группа общества, как какие-нибудь готы, или эмо, или панки, хотя и обладающая многовековой историей, пользующаяся большим уважением, но от того не намного более близкая и понятная для среднего человека. Как и любая хорошая вещь, культура начинается из ничтожества и в ничтожество же возвращается. Как, наверное, и человек, что приходит в мир в «говне» и неразумии и уходит из него в неразумии и говне.

А как же культурное наследие? Как мы можем понять Рублёва, Гёте, Достоевского, Толкина, не понимая христианской культуры – вопрошает Першин. С его точки зрения – никак. Может быть. Но что это за такое «глубокое» понимание и нужно ли оно вообще? Ведь любой обыватель может, скажем, читать Цицерона, Апулея, Гелиодора и получать от этого удовольствие, ничуть не утруждая себя тем, чтобы «понять» культуру их породившую. И не будет ли, напротив, такое «понимание» мешать вчитыванию, погружению в текст? Что будет, если читать Достоевского, исходя из «глубокого» понимания христианской культуры? Не останется ли перед читателем один лишь свод вероучительных постулатов, моральных запретов и предписаний, иллюстрированный сценками из жизни героев? Может и не останется. Может даже статься, что автор произведения, его позиция, его взгляд на своих героев станут более понятны читателю. Но ведь цель зрителя – не автор, а его произведение. Как сказал классик, творец – очень часто лишь почва для своего произведения, иногда даже навоз, необходимый, чтобы цветок творения мог распуститься. И зачем зрителю видеть корни цветка, погружённые в этот навоз? Корни великих творений чаще всего весьма неприглядны. Неврозы творца, его комплексы, детские травмы, низменные страсти, его страдания и боль в конечном итоге порождают высочайшую духовность его произведений. Но зачем зрителю знать любовь к маленьким девочкам Достоевского, или любовь к мальчикам Сократа, или семейные ссоры Толстого, или какие-то там проблемы Вагнера? Зачем зрителю эти неврозы и страдания? Зачем зрителю христианство, или буддизм, или агностицизм автора? Зачем вообще зрителю автор? Как писал другой классик: «Когда рядом красиво играет флейта, лучше просто слушать ее звук, а не искать общества флейтиста. Если заговорить с ним, музыка на этом точно кончится. А вот скажет ли он что-нибудь интересное, неизвестно». Справедливости ради, упомяну, что героиня того произведения, лиса, которой автор приписывает эти слова, всё же заговорила с флейтистом и постигла-таки некую высшую истину. Но это было тысячу двести лет назад, и в художественном произведении. Иными словами, «давно и неправда».

Сколько раз я сам искал общества флейтиста, оставаясь при этом без музыки, но с тошнотой от автора? Не счесть. Был когда-то случай с "Voulez-vous" Abba. Мне слышалось примерно следующее: «People everywhere A sense of expectation hanging in the air <...> Across the room your eyes are glowing in the dark And here we go again, we know the start, we know the end Masters of the sin <...> You know what I mean Voulez-vous Take it now or leave it <...> Nothing promised, no regrets Voulez-vous Ain't no big decision You know what to do (ah-ha) <...>» Ну и далее«<...>you know the rules, you know the game Master of the sin<...>» В тексте была некая загадочность, я даже не мог понять о чём он. Для меня в нём присутствовал непостижимый, даже сакральный смысл. А затем я узнал, что в тексте значится не sin, а scene, (звучание этих слов совершенно идентично). И что? Текст обрёл понятность, а вместе с ней и невыразимую бытовую пошлость. И слушать это стало совершенно невозможно для меня. Для моего опыта музыкального слушателя, случай совершенно типичный. И, к сожалению, не только слушателя, но и зрителя, и читателя. 

Смыслы, которые вкладывает в произведение автор, зачастую, оказываются насквозь банальны, общеизвестны, примитивны, а иногда и просто глупы. Так что, приходя к их пониманию, теряется всякий интерес ко всему произведению. И не лучше ли совершенно отстраниться от этих чуждых смыслов, даже не пытаясь угадать их, избегая их, как источника смертельной заразы, но, восприняв одну только совершенную форму произведения, наполнить её собственным, достойным содержанием?

-<...> Кстати, про Ницшу). Добавлю. Ницше не считал, что научное мировоззрение находится в оппозиции религиозному. Напротив, он утверждал, что научное мировоззрение находится в одном русле с «аскетическим идеалом» (т.е. религией). Наука закономерно являет себя из религии. У науки и религии одно ядро – это самая сущность аскетического идеала. Наука – это та же религия, но избавленная от тысячелетних предрассудков, избавленная ото всей исторической шелухи, религия в её наиболее чистом, рафинированном, приемлемом для современного человека виде. Наука отрицает религию по той простой причине, что в этом заключается сама логика исторического развития христианства, логика его самоотрицания. Нигилистическая логика. Наука служит аскетическому идеалу. Науку и религию объединяет в своём основании одно и самое главное – вера в истину. Но истина – слишком громкое слово, чтобы разбрасываться им направо и налево, может быть даже «слишком слово»... Наука не может играть против религии, они за одно. Религии должно противостоять искусство. И знамением грядущего краха аскетического идеала, (если угодно, грядущего окончательного самоуничтожения христианства), концом последней агонии нигилизма, должно стать понимание того, что «нет ничего истинного, всё дозволено». (Как этому якобы учили в секте ассасинов). Так считал Ницше.

И, как это живо продемонстрировала последующая история двадцатого века, считал весьма небезосновательно. В советской России провозгласили идеологию, якобы основанную на научном и атеистическом подходах. А что оказалось на деле? Какая-то псевдонаучная, псевдоатеистическая, квазирелигиозная хрень, которой и название подобрать сложно. Налицо культ мёртвых, сакрализация отдельных предметов, явлений, временных промежутков, "Священное писание" Маркса, "Священное предание" Ленина, разработанная эсхатология и множество других прелестей. И при этом совершенно христианские, совершенно средневековые, совершенно инквизиторские методы борьбы с инакомыслием.
Советская идеология - это ли не самоотрицание христианства, это ли не переход его в свою противоположность? Это даже нельзя назвать атеизмом, это именно что богоборчество. Богоборчество, которое не было атеизмом, но, прикрываясь именем атеизма, в глазах современных и последующих поколений, этот самый атеизм и дискредитировало. Атеизм - явление куда более зрелое, куда более благородное, чем советская идеологическая вульгарность. Очевидно, что русский народ в 20 веке ещё не дорос до атеизма. И пусть в европах никакого особенного богоборчества не было, но ведь у России всегда «свой путь», который неизменно оканчивается там же, где и начинается, а именно - у разбитого корыта. Или я не прав?..

<...>

Прохожу мимо детского сада. Над главным входом растяжка: "Мы отвечаем за будущее!" Изображены радостные дети, а заднем фоне... РАДУГА!!!

В свете последних событий, приходится улыбнуться "неоднозначности" такого плаката.

Запостить в ЖЖ, добавить фотку-пруфлинк, немного тонкой иронии и искромётного юмора (что там ещё любят хомячки?) и выйти в топ Яндекса. Аминь.

Возможно, лучшее, что могут сделать некоторые люди для своей Родины - это освободить её от своего обременительного существования...

Впрочем, премия Дарвина своих номинантов везде найдёт...

И как-то сам собой возникает вопрос: что здесь делают все эти люди, и что я делаю среди них?

И каково было, например, Гоголю в Италии?

А что государство? Государства, где я родился не существует. Кто-то продал: может за большие деньги, а может за кусок хлеба. И вокруг капиталистические свиньи, но кого это волнует? Забавно лишь то, что Россия уже не мать, а мачеха. Ну а мачеха - сегодня одна, а завтра другая. А кто тогда отец? Народ? В таком случае, народ уподобляется индуистскому богу, а создаваемое им государство - возлюбленной бога, отождествляемой с его творческой энергией - шакти. Вот беда: наверное из-за эдипова комплекса не люблю народ. В плане дихотомии мужского и женского, этакая "Роза мира" навыворот получается. Хотя х.з., кто, что и куда выворачивает.

<...>В древнегреческом языке существовали четыре слова для обозначения разных видов любви. Несомненно, древние греки знали в этом толк. Но я не о греках. А о том, что во многих других языках, в том числе и в русском, для любви есть только одно слово. Вроде бы убогость нашей мовы налицо. Но, с другой стороны, разве не есть четыре греческих слова — просто обозначения различных форм одной и той же "сущности"? И именно об этой «сущности» идёт речь в русском языке.
  Фрейд ведь не только прикалывался, (как думают некоторые), когда озвучивал свои околонаучные исследования в области отношений родителей и детей. Социально-приемлемые формы любви строго ограничены, и любовь детей в них попросту не вмещается, а потому ищет выход на уровне подсознания, (Эдип, Электра). Другой пример. Отношение представителей различных конфессий к б-гу. Индуизм, движение бхакти: четыре (как и у греков, что характерно) подвида любви к богу, причём, высшим подвидом считается эротическая любовь. Суфизм: бог как эротический возлюбленный души верующего суфия. Христианство (в первую очередь, католичество) — особенно отличились три монахини, получившие статус учителей церкви: Екатерина и две Терезы со своими исполненными, опять же, эротической любви видениями, их "брак со Христом" и прочее… Уместно будет вспомнить и пылкую любовь монахов к Богородице. Православные монахи в этом тоже замечены, как бы хорошо они не конспирировались<...>

17.04.2012

Ещё один летний день. Иду на работу. Солнце в глаза. Мысли своим чередом: «Вот хорошо было бы пустить себе кровь… или кому-нибудь другому…» Уже которую неделю. Скверно.

В офисе встаю в очередь за материалами для работы. Подходит коллега и, обращаясь ко мне, с неудовольствием начинает говорить о том, как далеко ему сегодня нужно ехать по работе, что туда не добраться на общественном транспорте, что несколько километров, видимо, придётся пройти пешком. Я с сияющей доброжелательностью улыбаюсь, словно только и ждал его появления, жму ему руку, говорю что-то утешительно-ободряющее.

Через минуту остаюсь наедине с собой, и меня накрывает когнитивный диссонанс. Этот тип сегодня поедет в какую-то пердь и он открыто выражает своё неудовольствие, а я… а меня ненависть ко всему выворачивает наизнанку, но я благопристоен, мягко говоря, как добрый католик после воскресной мессы.

Мой жалующийся собеседник – студент юридического факультета какого-то московского типа-ВУЗа. Он не только умён и в меру циничен, но и на удивление харизматичен, даже не смотря на то, что его морда похожа на картофелину. Наверняка станет хорошим юристом. Впрочем, мне плевать какой он юрист, и кто он там ещё. Ничего личного. Мне плевать на столько, что не то, что руку жать, или говорить с ним, смотреть в его сторону не хочу. Но улыбнуться, поприветствовать, поговорить, участливо вникнуть в чужую проблему(!), покивать головой – всё это уже не зависит от моего волеизъявления, всё «само». Хотя мне это «само» и трудно, и противно, и заставляет презирать себя сильнее обычного.

   (Июнь 2012).

Я ощущаю себя похожим на тех женщин, которые имитируют в постели оргазм. Им может быть скучно, или даже мерзко, но если не делать «своё дело» - пыхтеть, стонать, содрогаться - партнёр расстроится. И тогда, вполне возможно, придётся распрощаться с его деньгами, или подарками, а то и с ним самим: собрать шмотки и проваливать к маме. Вот и меня общество (все-эти-люди) давно уже не доводит до оргазма, вызывает лишь тоску. Но прекратить симуляцию – и оно (они) обидится: сначала оставит без средств к существованию, а потом и выселит, если не к матери-природе, то в места принудительной изоляции.

Пару лет назад я прочёл фразу: "Я знаю, что я такое же говно, как и все". Я мысленно пожал плечами: критично... и самокритично, что тут ещё скажешь? 

Через год я пришёл к тому, что, мог повторить её уже применительно к себе. Но прочувствовав её смысл на себе, я уловил в нём те содержательные стороны, которые были скрыты от меня ранее. Когда человек говорит: "Я такое же говно, как и все", это гораздо больше, чем негатив, критика, или самокритика. Хотя налицо декларируемое самоуравнивание по отношению к другим, уравнивание своего социального и, что более важно, духовного статуса... В действительности, это одна из самых тонких форм самовозвышения, на которые только способен человек.

Здесь и там приходится слышать: "Я не такой как все". Каждый человек, будь то придорожная шлюха, или ректор университета, малолетний гопник или высочайший госчиновник, думает так. В сущности, мысль верная, ведь все люди действительно разные, все "не такие как все". Но верно и то, что эта мысль о непохожести на других приходит в голову всем. А это значит, что, как ни крути, но не смотря на все различия, мыслят всё равно все одинаково. 

Сюда же примыкает мыслеконсткукция "я лучше других". У тех, кто поглупее она принимает форму "я лучше всех". У более умных людей встречаются формы: "я лучше большинства", или "я не хуже большинства". Хотя в определённые жизненные периоды, (обычно это периоды жизненных неудач, или терзаний совести, сопровождающихся усиленным самобичеванием), вышеперечисленные мыслеконструкции могут выворачиваться наизнанку. И тогда они соответственно могут быть сформулированы как "я хуже всех", "я хуже большинства", "я хуже большинства". Но смысл у всех один - попытка дифференцироваться. 

Принимая во внимание рассмотренные факты, можно вернуться назад, чтобы понять сущностное содержание изначальной фразы. Она отрицает не только исключительность конкретного субъекта, но и (в определённом смысле) саму возможность исключительности как таковую. Однако, именно это отрицание исключительности, весьма изощрённым, достойным хитрости гегелевского Мирового Духа, образом, эту исключительность субъекта и созидает, (даже если она остаётся не понятой более прямолинейными умами). Мне приходят на ум пара довольно простых аналогий. Первая - это сократовское: "Знаю, что ничего не знаю". Вторая из реалий современного западного общества: это недопотребление богатейших людей (underconsumption), которые, будучи миллионерами, или миллиардерами позволяют себе исключительно скромный в плане материального потребления образ жизни (потёрые джинсы, общественный транспорт и т.д.). Таким образом,  человек, признающий, что он "такое же говно как и все", в действительности не столько практикует самокритику, сколько ловко актуализирует себя в качестве миллиардера духа, или, если угодно, Сократа духовного потребления.

Сущность мужских разговоров - фаллометрия.

           Сущность женских разговоров - сплетни.

                      Блаженны живущие среди зверей.

Иногда доходит что-то донельзя очевидное, такое, что потом остаётся удивляться: как можно было не заметить этого раньше?

Как-то дошло, что, в сущности, уже в продолжение многих месяцев, а может быть и лет, самым глубоким, самым сильным и, может быть, поистине краеугольным пластом моей жизненной реальности является нежелание видеть, слышать и, более всего, нежелание рефлексировать мерзостное наличное бытие. Закономерным следствием которого является скрытое, и какое-то неспешно-тягучее, обволакивающее желание тихо, быстро и безболезненно сдохнуть.

Из разговора:

- Есть два типа хороших людей: те, которые вызывают жалость и те, которые вызывают уважение. Ты относишься к первым. И это проблема.
- Мда, это печально.

Тогда я внутренне согласился, но сейчас, пожалуй, не соглашусь. Нет здесь проблемы. Жалость ничем не хуже уважения. Вопрос лишь в том, может ли человек что-то сделать с ними. Может ли он продать эту жалость и это уважение.

Проблема в том, что нужно уметь продавать то, чем обладаешь: в данном случае, отношение к себе со стороны других. Уметь продавать жалость и уметь продавать уважение. Тот кто не может, тот, поистине, бесполезен и бессмыслен, как для самого себя, так и для других.

Не знающий себе цену, ничего и не стоит. Он не может продать, сколько бы не пытался. Никто его не купит и не оценит, потому что он не ценит себя.

«Деконструкция» Дерриды. Наверное, лучшее, что случилось в науке о языке за двадцатый век. Конечно, «лингвистический поворот» в философии случился раньше, но именно «деконструкция» доводит его, что называется,  до логического завершения, переходит от теории к практике.

А может, в который раз говорю о том, чего не знаю. Не важно. Важен отказ от принципа тождественности. Текст и текст – не одно и то же. Одно изменённое слово, даже одна изменённая буква могут кардинально изменить смысл в глазах читателя. Сейчас это уже кажется очевидным и тем более странно полагать, что когда-то было иначе.

В сущности, это означает признание важности того как писать, но не с формальной, (псевдообъективной), а с аперцепционистской, (субъективной, если угодно) точки зрения. Иными словами, какие-либо общие, узаконенные правила построения текста не нужны. Но текст может стоиться по тем законам, которые в конкретном случае посчитает уместными сам автор. С одной стороны – освобождение от лишних условностей, с другой – свобода создать собственные «правила игры».

В контексте принципов деконструкции Дерриды, знаменующих отказ от онто-тео-телео-фалло-фоно-лого-центризма, интерес представляет «олбанский язык». Концепция этого языкового явления всецело укладывается в отказ от фоно-центризма. Фоноцентризм – примат устной речи над письменной - вплоть до двадцатого века был характерен для евро-атлантической культуры. В значительной степени эта историческая несправедливость была ликвидирована за последние десятилетия, благодаря развитию информационного пространства в его письменной форме. «Олбанский язык» симптоматичен: он обозначил массовое смещение от средств слуховой экспрессии к средствам экспрессии зрительной. С другой стороны, быстрая утрата актуальности олбанским, при удачном стечении обстоятельств, в перспективе, может привести к постепенному восстановлению утраченных им в процессе вульгаризации смыслов. А равным образом - и к появлению новых.

Что ещё деконструкция может означать на практике? Например, переоценку роли обсценной лексики. Принципиально отвергать обсценную лексику не менее глупо, чем беспрестанно её использовать. Регулярно приходится наблюдать людей, использование которыми слова «блядь», или «на хуй» достигает десятков(!) процентов их ситуативного лексикона. (В качестве причины этого феномена лично я предполагаю обострение невроза, вызванного комплексом неполноценности). Практика такого рода коммуникации не только малоэстетична и абсолютно нерациональна, но и… как бы это сказать… нигилистична. В том смысле, что она обесценивает употребляемые слова, лишает их какого-либо реального смысла и содержания. Если более-менее долго практиковать коммуникацию в стиле «Чё, ёпта блядь, эта, на хуй, блядь, за хуйня?!», то реальное содержание: смысловое (буквальное и символическое), эмоциональное, просто исчезнут, как для говорящего, так и для слушателя. Останется набор звуков и только. Значение же слов будет утрачено не только в данном конкретном предложении, или диалоге, но и в других, будущих коммуникативных актах. Упала батарея на ногу, а сказать-то и нечего: невозможно обрисовать уникальность ситуации словами, которые и так используешь ежеминутно. Специфичные эмоциональные состояния требуют специфичных же слов для своего выражения. И эту специфичность важно сохранять.

Табуирование определённых пластов лексики выполняет эту функцию. Чем реже используется слово, тем большую смысловую и эмоциональную нагрузку оно может на себя принять. Часто употребимые слова становятся бессмыслицей, становятся «знаками» (если использовать терминологию Бодрийяра). Самые пустые, бессмысленные слова – это, например, «волшебные слова»: спасибо, пожалуйста, извините, здравствуйте, как дела. Они не выражают ни благодарности, ни сожаления, ни действительного участия. Весь их смысл исчез в незапамятные времена, остались только правила общественного этикета, которые они единственно и выражают. Но так произошло не только с ними. Такие абстрактные понятия как, например,  добро, зло, бог, красота невыразимо опошлились. За ними уже ничего не осталось, это снова «знаки» Бодрийяра, обладающие собственным существованием в системе общественной коммуникации, но не указывающие при этом ни на что позади себя. Можно, наверное, привести множество других примеров, но я ограничусь этими.

В сухом остатке, может только сложная научная терминология, да русский мат остались не до конца затёртыми, не до конца испачканными грязными ртами деятелей кино, СМИ и «простых людей» - всей остальной массы народонаселения. Может мат и научная лексика – это то, что ещё может иметь хоть какой-то смысл в мире, где так любят поговорить ни о чём.

Недавно по радио я слышал рассуждения какого-то ведущего. «Предположим возможность «российского экономического чуда». Предположим, что для осуществления такого проекта власть сгонит всех людей на стройки. Готовы ли вы, чтобы вас, всех ваших друзей, знакомых, всех, кто может трудиться заставили работать, задарма заниматься тяжёлым физическим трудом, пусть даже итогом будет по-настоящему впечатляющий экономический результат?» Ответ, с точки зрения оратора, очевиден. С моей тоже. И они не совпадают.

Если есть что-то, что я ненавижу больше, чем российское государство, то это наше, российское же общество. Собрать всех: разномастных общественных деятелей, интеллигентов, студентов, колхозников, гопников, попов, домохозяек, офисный планктон, чиновников. Собрать всех до единого, и пинками, и ссаными тряпками погнать вкалывать с девяти до девяти. Ах, с какой радостью я принял бы у надзирателя свою номерную телогрейку и лопату, с какой радостью я работал бы за еду, за килограмм хлеба в день, зная, что весь этот зажравшийся сброд тоже соберут и заставят работать.

Плеваться в сторону государства – мейнстрим. Но что такое государство, как не отражение общества? Ситуация великолепно обрисовывается по аналогии с христианской тринитологией (учением о Троице).

Общество и Государство – это две ипостаси, обладающие одной природой. И есть ещё одна ипостась, которая рождена обществом, которая непрерывно порождается обществом и в то же время совечна ей. Ипостась эта – Сын Общества, Гражданин. Он равен в Своём достоинстве двум другим ипостасям – Обществу и Государству. И подобно тому, как исходит от Отца через Сына Дух Святой, Дух Государства исходит от Общества через Гражданина. Сии есть три равновеликие ипостаси, обладающие одной природой.

У Гражданина одна ипостась, но при этом у него две природы: Социальная и биологическая. Социальное соединилось в Гражданине с биологическим неслитно, непревращенно, неразделимо, неразлучимо. Про природу Сына Общества нельзя сказать, что она наполовину биологическая, наполовину – социальная. Думать так – величайшая хула на Сына Общества. Он, Гражданин, полностью обладает каждой природой, Он всегда, на все 100% биологичен и всегда, на все 100% социален.  И соединение сих двух природ в нем есть тайна великая и умом не постигаемая.

О чём это я? Ах да, сии есть неразумные, кто Государство хулят, ибо тем самым возносят они хулу и на Общество и на Самих Себя.

И провались оно всё пропадом! Каждому по лопате и въёбывайте, сукины дети!