Сидела без интернета в темнице сырой. Приступаю сразу непосредственно к рецензии. Возможно, отныне буду поступать так всегда, ибо всё равно личный блог у меня на другом ресурсе, а ЛиРу существует только для чтения лент и выкладывания рецензий.
Женщины в одинаковых чёрных платьях и одинаковых белых полумасках, обрамлённых видавшими виды свалявшимися париками, с одинаковыми тросточками, собираются в провинциальное убежище герцогини де Вобрикурт (Погорелова), не догадываясь пока, с какой целью приглашены. На авансцене свисает «портрет» - длинная, от колосников до пола, красного оттенка занавесь, чуть тронутая складками, изображающая обнажённого мужчину, стоящего спиной вполоборота – S-образная микеланджеловская фигура, софиты выгодно подсвечивают крепкие ягодицы. Гремит гром, свет мигает, в дань театральной традиции на гром откликаются гремящие жестяные листы, висящие за портретом, и он колышется, вызывая в дамах самые разные эмоции вплоть до обморока. Они пытаются делать вид, что запечатлённый художником человек им незнаком, но тщетно: все они – стареющие жертвы вечно молодого Дон Жуана, будь то дворянка или простолюдинка, писательница сентиментальных романов про платоническую любовь или прагматичная, уверенная в себе «знакомая» виновника торжества. Сама белокурая герцогиня, напыщенная графиня де ля Рош-Пике (Казначеева), мадемуазель де ля Трэнгль (Бочар), монахиня Гортензия де Отклэр (Карпушина) и мадам Касан (Быкодёрова) сливаются в единую массу, даже когда снимают маски, и нарочито отталкивающи, оттеняя фоном притягательность мужчин, различаясь только комичными деталями: одна говорит с акцентом, другая уморительно шепелявит. У герцогини умирает павлин, и, задумавшись о том, что и её век не вечен, она решила собрать совет присяжных, чтобы сделать доброе дело – наказать Дон Жуана, вынудив его под страхом заточения в Бастилию жениться на его последней жертве, юной крестнице герцогини, подумывающей о самоубийстве после того, как тот соблазнил её и убил её брата на дуэли. Думая, что является на бал, Дон Жуан (Бозин) является на суд, где главная улика – записная книжка, переданная его предприимчивым слугой Сганарелем (Руденко), привыкшим записывать за хозяином компромат. Дамы строго-настрого сговариваются не поддаваться на чары ненавистного соблазнителя, но тщетно: стоит появится ослепительному красавцу в белом, как мнимый лёд тает на глазах. В пьесе Шмитта Дон Жуан уже стар, но только не у Виктюка: его герой пластичен, вальяжен, уверен в себе, обвинения в порочности ему льстят, его откровенно забавляет маскарад, равно как и его участницы, в глазах которых он читает лишь ностальгию и вожделение. Они с надеждой спрашивают, не помнит ли он их, наперебой рассказывают свои идеализированные истории первого свидания с ним, так и липнут, вешаются со всех сторон, забыв обо всех благих намерениях и тем паче целомудрии. Женский кордебалет долго правит бал на сцене: они – и глупые павлинихи, тыкающие в волосы перья, и марионетки, дёргающиеся сломанными куклами, и послушные овечки, всем стадом блеющие хором по одному мановению руки обожаемого Дон Жуана. Раздеваясь до кафешантанных корсетов с короткими юбками, примеряют совсем уж клоунские объёмистые балахоны, храбро щеголяют затянутым в чёрные чулки целлюлитом, а Дон Жуану остаётся только насмешливо улыбаться, предоставляя скульптурный торс увивающемуся вокруг квартету, запевать мотив «Сердца красавицы», подхватываемый арией из колонок, да прыгать на батуте, описывая роскошные сальто. После долгого необязательного варьете « невинные жертвы» наконец переходят к делу, то есть напоминают Дон Жуану о потенциальной невесте, Анжелике де Шифревиль (Подсвирова), и с него неожиданно сходит весь победительный блеск, словно проснулась запоздалая совесть. Разом превращаясь из долгожданного гостя в узника, он гремит цепями, привязанными к допотопным металлическим кроватям, голые каркасы которых напоминают не то тюрьму, не то казарму, не то бордель, и сходу соглашается на женитьбу, но следственный процесс от этого не отменяют – только решают провести его без подсудимого. Герцогиня приводит Дон Жуана к Анжелике, и девочка, считавшаяся больной и обуреваемой суицидальными мыслями, тут же оживает. Кажется, что она влюблена, однако не так коробит её его честное признание, что он её не любит, как обещание после вынужденного брака хранить ей верность, устав от многих сотен побед: ей нужен тот Дон Жуан, который соблазнил её и бросил, которому можно было бы отплатить той же монетой, изменяя ему и ославив его имя по всему свету. Впрочем, он предполагает, что мог бы её полюбить, и признаётся, что однажды любовь коснулась и его; он называет день, в который они впервые встретились, и Анжелика наивно уверена в том, что это её он действительно любит. Разубедить её он не успевает: заседание окончено, однако судьи оказались ещё более жестокими, чем если бы вынесли изначально задуманный приговор. Женщины заявляют, что перед ними – не настоящий, поддельный Дон Жуан: не наглый обольститель, но человек, которого что-то гнетёт и мучает, который сдал, постарел, уже не оправдывает своего громкого имени. И впрямь, его лицо в белом гриме, как в маске, он бессильно падает на руки своего слуги-предателя, который, отволакивая господина в сторонку, соглашается выдать, кого на самом деле полюбил загадочный Дон Жуан, разбивший множество сердец без жалости и сострадания. Его рассказ незамедлительно материализуется: вот человек, которого он некогда принял издали за статую, медленно движется по опускающемуся кронштейну. Только у него и у Дон Жуана – не соответствующая окружающей эпохе одежда: белая и чёрная майки до уровня груди, потрёпанные джинсы и кожаные брюки соответственно. Этот человек – шевалье де Шифревиль (Никульча), с которым Дон Жуан, обычно чуравшийся мужского общества, проговорил всю ночь, а затем проводил до дома сестры. С тех пор Жуан потерял голову, снова и снова ища встречи со своим другом, - пока тот не пропал и не ударился во все тяжкие, прогуливаясь под ручку с некоей барышней лёгкого поведения. И когда сестра Шифревиля пришла к нему сообщить об этом, Дон Жуан от отчаяния навязывает ей близость – и эта глупость сводит их с шевалье на дуэли. Дон Жуан не желает его убивать, но Шифревиль сам напарывается на острие шпаги, говоря, что неразделённую любовь, как преданного пса, лучше приканчивать сразу, пока она не проявилась в агрессии. Именно из-за этой гибели Дон Жуан так стремится жениться на Анжелике, сделать её счастливой, иначе получится, что де Шифревиль убил себя напрасно… однако Дон Жуан не нужен Анжелике добродетельным: его мотивы слишком возвышенны для неё. Разочаровываются в нём и прочие женщины: их кумир, их божество лишилось своего физического воплощения, оно больше не персонифицировано в изменившемся, познавшем любовь Дон Жуане. Старые жрицы во втором акте из юмористической подтанцовки кабаре превратились в маразматичек, по заявлению герцогини – теперь они трясут головами и оглушительно выкрикивают, зато и подобрели и готовы внимать Дон Жуану. Когда монахиня в чулках проклинает Бога – она проклинает своего собственного бога, от которого она ждёт только плотских наслаждений и называет его жестоким, когда они неизбежно отнимаются у неё. Но Дон Жуан уже знает, что Бог есть любовь – а потому Бог справедлив, ибо любовь невозможно отнять, и она может причинять лишь благо и никогда – зло. Из дьявола, знавшего лишь войну соблазнений и механический процесс удовлетворения потребности в удовольствии плоти, рождается человек – рождается с болью, кровью и слезами. Напоминая, что любовь божественна, Шмитт говорит ещё и о том, что каждый человек – ребёнок: только тот, кто способен взглянуть на мир глазами, свободными от амбиций и страхов, от предрассудков и преходящих страстей, достоин называться человеком. По высокому металлическому шесту переродившийся Дон Жуан взбирается ввысь, а недавние его гонительницы, простив персонификации своих грёз его выбор, баюкают свёртки, словно заботливые бабушки. «Последняя любовь Дон Жуана» - она же первая, ведь невозможно полюбить дважды; человек, которого он упустил, тогда как столь многие не могли удержать его самого, - и который, быть может, действительно погиб не зря. Даже жаль, что этого дуэта так мало в спектакле, где так много необязательных деталей и целый необязательный персонаж: слуга герцогини Марион (Авдеев), также прыгающий на батуте и время от времени издающий чмокающий звук в воздухе, больше напоминающий скрежет ножа по стакану. Более мелкие придирки к спектаклю – традиционны: громкие взрывы музыки и голосов, много утрированных жестов, того и гляди, скатятся в наигрыш… но никто и не предполагал расслабиться в театре Виктюка: предельное напряжение эмоций, яркость чувств эстетически выражаются пластикой, жестом, интонацией, чётким рисунком мизансцены, строгим сочетанием цветов. Гимн любви должен быть прекрасным, - и «Последняя любовь» является таковой.