Хорошо ложиться спать утром – когда папа уходит на работу, когда в сети появляются те несчастные, кому рано вставать в инст… но досадная помеха – наличие пар на следующий, то бишь наступивший день. На утреннюю, в 11 часов, встречу с польскими критиками в нашей библиотеке я сразу решила забить и выспаться, завела будильник на десять, чтобы как-нибудь написать первую маленькую работу. Действительно, выспалась, хотя расставание с кроватью было медленным и мучительным, и я по-прежнему не имела ни малейшего понятия, о чём писать. Попытка прошерстить свои рецензии последнего времени успеха не принесла – из отечественных пьес я до самого NETа включительно видела только Чехова, заведомо неосиливабельного, да «Женитьбу» Гоголя. Писать школьное сочинение на тему какого-нибудь Арбузова, не читанного – не перечитанного к тому же, не хотелось, и я обратилась к скользкой ниве зарубежной драматургии, зайдя в свои последние рецензии от театра «Человек». Долго страдая, что работа на тему «Пьеса в контексте времени её написания» у меня не получится, пытаясь найти другую пьесу или подходящую информацию, я, наконец, успев пролюбить первую пару, решила тупо скопировать рецензию на «Ножи в курах» и сопроводила её небольшим последним абзацем – литературным экскурсом в «in-yer-face» theatre (Яндекс вам в помощь). Подсократив всё до страницы, чтобы казённую бумагу не транжирить (дома сдох картридж), я положила её на флэшку, собралась и поехала на вторую пару. Чуть было не опоздала – или не чуть, но пара ещё не началась, я приземлилась на галёрку и как раз подоспела к обсуждению прошлосеместровой большой работы Ани по «Пяти подвигам», сорвавшемуся на дискуссию по «(А)Поллонии», которую и не видел-то никто, кроме четырёх человек, включая Наталью Сергеевну. В перерыве я распечатала свою страничку в деканате и сдала её (вторую работу, похоже, ещё не сдавал никто), а также избавилась в кои-то веки от подписанного договора из ТЮЗа и узнала, что мы должны ещё выпросить у них характеристику – надо будет это на Антона навесить. На последней паре обсудили работу второй Ани по «Танцу Дели» и были отпущены пораньше, ибо народ, как обломившийся давеча на Люпе, так и остальные, засобирались на него сегодня. У меня же всё решилось само собой: деканат всем предлагал лишний пригласительный на латвийцев на девять, я не смогла отказаться. Завладев благодаря этому ещё и охапкой свободного времени, я через Курскую-Чкаловскую поехала до Трубной, до Додо, где благополучно схватила пятую книжку Бормора «Запасная книжка» и облазила остальные полки в надежде ещё что-нибудь откопать (откопала римские приапические песни, пока постеснялась брать). Купив книжку и прихватив свежий номер БГ, я пошагала обедать в Шоколадницу, но, проходя мимо Кантаты на Цветном бульваре, не смогла не зайти, благо у меня как раз закончилась Железная богиня. Ассортимент там был почти такой же, как в моих родных пенатах, но с недавних пор мне захотелось ягод, не дожидаясь лета, и мой взгляд остановился на «Зелёной горе» - сенче с виноградом, бузиной, чёрной смородиной, малиной и клубникой. Аромат волшебен, хотя, к сожалению, как нередко бывает с сенчой, на порядки богаче вкуса – он остро-кислый, как компот, с терпким послевкусием. Спонтанно потратившись (даже карты клиента у меня при себе не было), я дошла до Шоколадницы, что у цирка, год (а кажется – вечность) назад обедала в постное время перед курсами, села поближе к двери, чтобы Йота взяла. Как села, так и зависла минут на сорок – меня не замечали в упор, а я из вредности не собиралась обращать на себя внимания, ибо сами должны заботиться о вытягивании денег из клиентов. Нетбук сменился газетой, и когда уже в девятом часу ко мне подошла очаровательная девушка, я обрадовалась ей, как родной; ничего выпить я уже не успевала, но съесть новинку постного меню – клубнично-банановый пирог – вознамерилась твёрдо. Банана я в нём не углядела, но это сладкое варенье, пряные орешки, марципановая прослойка, хрустящий бисквит с корочкой, и всё горячее, с пылу-с жару!.. Жаль, поедать это чудо пришлось очень быстро и потом сразу же выбегать к метро, ехать через Чеховскую-Тверскую до Маяковской и шагать до театра Моссовета. Вроде бы я не опаздывала, но когда вошла в холл, увидела знакомые спины, которых пропускали мимо билетёрши: наших девчонок снова послали в Кузьминках, и они приехали сюда. Я прошла вместе с ними, даже не доставая своего пригласительного, сдалась в гардероб и поехала на лифте на четвёртый этаж; посмотрела на часы – нет, мы не врывались в последний момент: до девяти оставалось минут десять. Там, наверху, была сцена Под крышей, где я ещё ни разу раньше не была; на стульях этого маленького зала лежали халявные программки – мелочь, а приятно. Сперва я устроилась на своём законном месте в середине четвёртого ряда, а когда предложили желающим пересаживаться поближе, торопливо и нагло заняла свободное местечко в середине первого; зал был пустоват, хотя наш контингент был традиционно представлен ещё и заочниками. Я прижала к уху наушник – синхронный переводчик оказался ужасен – и спектакль начался.
Brivibas 36 – адрес Кабинета министров на бульваре Свободы в Риге, который на протяжении полугода с декабря 2009-го он вынужден был делить с самовольно разбитым палаточным городком, «основанным» пенсионером, протестовавшим против «социального геноцида» и не поддававшимся на уговоры свернуть свою деятельность. Театр Дайлес и, в частности, режиссёр Лаура Гроза создали об этом социокультурном феномене почти документальный спектакль-вербатим с реалистической сценографией, основанный на реальных событиях и изображающих реальных людей – обитателей этого палаточного городка. Мы, праздные туристы, приходим к ним в гости, нас радушно встречают, угощают чаем в пакетиках и печеньем, охотно соглашаются рассказать о своей повседневной жизни и о мотивах, побудивших каждого из трёх персонажей зимовать в палатке посреди большого города, отказываясь возвращаться в тёплые квартиры. Умный, неторопливый, располагающий к себе мусульманин Варис (Кристапс Расимс) – идейный и принципиальный стержень коллектива: выйдя на протест против повышения транспортного налога, он настолько впечатлился и вдохновился речами человека, выступившего о проблеме безработицы, что предложил свою помощь и, бросив предпринимательскую деятельность, остался перед домом министров бельмом на глазу. «Не пью, не курю, спасаю мир» - это про него: послушаешь его речи – обязательно захочешь поставить палатку если не перед Белым домом (у нас с поселенцами церемониться бы не стали), то хотя бы «в голове», как маячок инаковости, внесистемности, и сделать какую-нибудь мелочь во имя добра и справедливости. Хвастливый, суетливый и капризный Илья (Дайнис Грубе) не доверяет «фанатику» и рекламирует свою персону на все лады: он и сидел в тюрьме и поднимал заключённых на бунт, и занимался эзотерикой и вызывал дух Пушкина, и нуждается в пожертвованиях в пользу жены-инвалида и двоих детей-школьниц, и вообще, как Хлестаков, явно выдумывает половину своих словоизлияний на ходу и сам начинает им верить. Его программа не менее оторвана от реальности, чем его импровизированная биография: ссылаясь на некие связи, путём простых подсчётов мелом на стене он выводит, что для самоокупаемости общественного транспорта будет достаточно десятикратно пониженного тарифа на проезд, и мечтает осуществить свой проект – выращивание клубники в трубах. Он пытается чего-то добиться голодовкой, на четвёртый день доводящей его до обморока, и не сомневается, что добьётся – такие люди готовы проторчать в палатке вечность, дожидаясь, пока их исключительность и гениальность не принесёт приличествующие плоды. И, наконец, Оскарс (Артурс Дицис), жизнелюбивый обаятельный кидалт с внешностью и одеждой киношного советского туриста, бодро наслаждающегося походной романтикой и энтузиазмом. Политические, идеологические и религиозные концепции не интересовали его никогда – беззаботная жизнь в палатке за чужой счёт привлекает его как необычное спонтанное приключение, от которого невозможно было отказаться. Его оптимизм во многом обеспечивает употребление электролитовой воды, настоявшейся на батарейках Дюрасел (не повторять – опасно) – «чистой энергии», позволяющей средь бела дня наблюдать НЛО и воспевать жизнь розовых бегающих зайцев. Сменяя друг друга, подслушивая, переходя от монолога к многоголосому диалогу и обратно, удерживая контакт со зрителем, постоянно находясь в непосредственном общении с ним, эти три ярких, интересных, живых типажа будут смешными, серьёзными, нелепыми, трогательными, привлекательными и отталкивающими. Каждый из них более или менее глубоко в своём сознании не может не понимать, что министрам на их протесты, желания и чаяния абсолютно и неколебимо наплевать, что их акция ничего не изменит, - но такой образ жизни даёт им то, чего не хватает многим вне городка: свобода и независимость, общение с новыми людьми, возможность проявить себя, оценить себя по достоинству. Иллюзорная борьба с несправедливой властью бессмысленна – как, впрочем, зачастую и борьба настоящая; от неё никакой пользы – но и никакого вреда, а в наше время отсутствие вреда – уже польза. «Драма палаточного городка» завершается песней, скромно напетой Ильёй, наши герои разливают по кружкам настоящее шампанское и выпивают вместе с бутафорским сторожем своего нехитрого имущества, которому голову в каске и чёрных очках заменяет глобус. Из динамиков звучат голоса: не то актёров, не то их реальных прототипов, которых служители искусства из театра Дайлес могли лицезреть каждый день по причине соседства. Необязательная болтовня о малопонятных нам кознях латвийского правительства, клубнике, батарейках, литературе, доморощенной философии и тоске по дружественным отношениям с Россией – легка, как импровизация, симпатична и ненавязчива, без жёстких рамок мизансцен молодые актёры существуют на сцене свободно и с удовольствием. После часового контакта с этими как будто бы «живыми» обитателями бульвара Свободы главным воспоминанием остаются не слова, а улыбающиеся лица, обращённые в зал жесты, уютное, душевное взаимопонимание, стёршее границу четвёртой стены вопреки языковому барьеру. Именно в таком, немудрёном бытовом критерии приятности хорош как палаточный городок, так и спектакль, перенёсший его на подмостки и подарившей этому явлению волшебное театральное свойство повторяемости и мобильности. Так «Бривибас, 36» доехал и до нас, чтобы поговорить… о наболевшем? О достигнутом? О недостижимом? Каждый услышит сквозь трёп посиделок что-то своё.
После спектакля мы сдали наушники, приехали вниз; никого не дожидаясь, я оделась и поволоклась со своим набитым покупками портфелем – день во всех отношениях прошёл не зря – обратно к метро, поехала домой. Завтра народ пойдёт к 11-ти в ЦиМ на встречу с Люпой, я же собираюсь с чистой совестью её проигнорировать, ибо не видела его спектаклей, - и в гордом одиночестве заявиться на первую пару к Дергачёву я по такому случаю завтра не намерена. А уже в два у нас в ГИТИСе будет лекция японского актёра Рэйдзиро Цумура о театре Но, и это интересно, и на это я с удовольствием пойду с остальными. Вечером – конечно же, театр, снова Латвия – три дня подряд. А потом будет суббота, и надо кровь-из-носа начать ходить и в кино тоже, ибо Гоголь, Иванов, и Ранго уже на носу, пардон за тавтологию. До свежих новостей!)
