18.11.2010 Проснулась по будильнику, увидела smsку от Ани, что первой пары не будет, легла спать дальше. Как всегда по утрам, приснилась какая-то ерунда. Начался сюжет примерно с того, как мы с мамой откуда-то возвращались вечером домой и увидели, что чуть впереди менты кого-то задержали. Почти сразу же они схватились за мужика, шедшего мимо с маленькой девочкой, девочка испугалась и заплакала, и они его отпустили. Мама не захотела идти дальше, но я сказала, что мы покажемся подозрительными, если свалим, и что нас ничего не касается. Сделав морду кирпичом, я благополучно миновала ментов, но когда обернулась, увидела, что мама валит в противоположном направлении. Я стала её звать, но она не слышала или не хотела возвращаться, и пришлось мне рвануть к ней, до перекрёстка. Там я увидела множество ментов возле машин на дороге, ничего пока не предпринимающих, и множество людей, вдоль дороги спасающихся бегством. Рассудив, что нет смысла бежать у них на виду, при свете фонарей, я увлекла маму во дворы, где почему-то был холмистый природный ландшафт, и попыталась «укрыться в складках местности», но под светом ментовских прожекторов там было светлее, чем днём. Наконец, мы столкнулись с людьми, бежавшими вдоль дороги, на каком-то мосту, остановились; тётя, видимо, руководившая ими, указала на реку под мостом, куда ранее упали двое убегавших. Противоположная сторона моста была приподнята, но опускалась; ещё не видя, что за ним, я побежала в гору, и когда добежала до края, он уже почти совсем опустился, и, перескочив небольшой зазор, я – уже был светлый день – рванула к видневшемуся впереди входу в метро. Там тоже стояла пара или больше ментов, но они обратили внимание на некоего гражданина монголоидной внешности (далее – монгол), и я понадеялась проскочить в метро, пока они им заняты. Но он тоже метнулся в метро, но какой-то мужик перехватил его, в тесном вестибюле завязалась короткая драка, и войти туда стало невозможным. Мужик выволок монгола наружу пред безучастные взоры ментов, направил на него пистолет; тот замер, раздался щелчок, но ничего не последовало. Однако монгол шутки не оценил и выстрелил в мужика из своей пушки – а дальнейшее превратилось в фарсовый мультик в замкнутом помещении, который просто невозможно было воспринимать всерьёз. Пуля, миновав мужика, от чего-то срикошетила, убила двух ментов по очереди, – их головы красиво взорвались кровавыми брызгами, – срикошетила снова и угодила в стрелявшего, и тот сначала скукожился, а затем раздулся до размеров воздушного шара. Я проснулась ко второй паре, на отечественной литературе послушала об ещё паре древнерусских сказаний, на критике разбирали работу Жени по «Иову», по которой я пропёрлась уже давно.
19.11.2010 Я неспешно пришла на русский, хотя русичка даже не сильно опоздала. Кратко сообщив нам, что такое новелла, она раздала нам кем-то написанные коллективным творчеством «новеллы», по одной на два человека, и оставила нас писать на них рецензии. Нам с Варей досталась милая сказка о богаче, притворившимся бедняком, чтобы испытать свою возлюбленную, адаптированная на азербайджанский лад, где в конце героиню внезапно убивает садовник, ранее ни разу не упомянутый. Быстренько написав свой абзац и предоставив Варе писать свой, я прочитала три других рассказа; вернувшись за рецензиями, русичка сообщила, что у нас не будет философии, и я поволокла Сашу в Кофе Хаос на Никитской. Пока я пила первую большую кружку женьшеня и сидела в сети, я не мешала Саше читать Апулея и дремать, а когда в сети делать стало нечего и я заказала вторую кружку, мы начали трепаться, развалившись на мягком кожаном диване. Когда я допила, мы вернулись на зарубежный театр, где ещё не покинул нас Трубочкин и прочитал – на сей раз, видимо, действительно последнюю – лекцию о сущности трагедии. Потом я уговорила Алину пойти со мной в театр, и, поскольку времени у нас ещё был целый час, мы доехали до Менделеевской, и она привела меня в местный Кофе Хаос. В первом зале было накурено до кумара, мы забурились в дальний, где Йопта не брала; я заказала чайничек молочного улуна, нам было некогда дожидаться, пока он отстоится, и мы разлили на две чашечки воду со слабым вкусом и ароматом, так что на дне каждой болталось по одной чаинке. Выпили, съели по два постных блина, которые я взяла с собой, Алина из соображений профессиональной солидарности уговорила меня скинуться на 50-рублёвые чаевые официанту, и пошли обратно к переходу. Обнаружив уже сворачивающийся книжный развал, я метнулась к нему и увидела толстую книгу, запечатанную в целлофан, в твёрдом переплёте с надписью тиснёными золотыми буквами «Книга песен. БГ» и с ценником – 120 рублей. Не веря своему счастью, я её схватила, а Алина в свою очередь приобрела за 70 рублей славный сборник японской поэзии. После этого мы пришли в приснопамятный Центр Мейерхольда, где всё тот же Лёша выписал нам по студакам пригласительный без мест на два лица. Из фойе с гардеробом Йопта тоже не ловила, и мы поднялись на лифте на пятый этаж, где продавали буклеты, а на халяву можно было взять программку с надписью «Центр им. Мейерходьда» и открытки. Взяв под залог наушники для перевода и встав в сторонке, мы вскоре увидели Наташу с Таней, Колю и Аню с Мишей; с первым звонком мы поднялись наверх, но в зал никого с пригласительными не пускали до третьего звонка, и мы скучились у входа, пропуская по узкому коридору безбожно опаздывающих обладателей билетов. В итоге третий звонок дали только в 25 минут девятого, и ещё 5 минут все искали себе свободные места; мы с Алиной заняли лучшие – на краю ряда эдак пятого, наименее расторопные сидели на ступенях, ибо зал был довольно-таки небольшим. Но вот наконец начался очередной NETовский спектакль, весенняя премьера Вырыпаева в варшавском театре «Народовы».
Оказавшись на рынке в Дели и неожиданно испытав боль всех находившихся там нищих и калек, балерина Катя увидела во сне танец, преобразующий страдания в красоту – танец «Дели», сделавший её знаменитой. Она – центральный персонаж одноимённого «сборника» одноактных пьес, которые – все семь – за без малого два часа проходят перед глазами зрителя. Сначала кажется, что режиссёр из иронических соображений собрал все наиболее распространённые мелодраматические штампы, складывая их, как конструктор, то так, то эдак, создавая нехитрые сюжетные композиции. Антрепризным арсеналом с нарочитым избытком пользуются и актёры – тут вам и бессмысленные диалоги и монологи в зал, и наигранные пластика, жестикуляция и интонации, и замирание в эффектных позах. Мини-спектакли под наиболее величественную и драматическую музыку Верди, Пуччини и Леонкавалло завершаются поклонами под фонограмму бурных оваций, серьёзные люди в чёрном передвигают из угла в угол маленьких квадратных подмостков, с передней стороны завешиваемых кулисой, кондовый реалистический антураж больничной приёмной. Многие зрители уходят, не понимая фишки с повторами из пьесы в пьесу целых эпизодов, и не дожидаются главного: с каждой историей зёрна философии становятся всё развесистей, актёры существуют всё более естественно, образы приобретают объём и глубину, банальности превращаются в символы, ощущение дежа вю – в эффект параллельных вселенных, как в теории Эверетта. Сложность, психологизм, эмоции и атмосфера постепенно, незаметно нагнетаются изнутри, ведя от вызывающей смешки бытовухи к вопросам бытия, заваливающим по уши, оставляющим по себе огромное интеллектуальное напряжение. Слишком многое проявляется в судьбах и словах пяти персонажей – о жизни и смерти, боли и гармонии, жалости и сострадании, счастье и несчастье, вине и добродетели, приятии и неприятии мира таким, каков он есть, и, конечно, о танце как о модели существования. В первом сюжете подруга сообщает Кате, что её мать умерла, а та признаётся, что ничего не чувствует. Вместо истерики она признаётся в любви приехавшему навестить её Андрею – хэппи-энд, смерть остаётся далеко на заднем плане. Во втором сначала происходит объяснение Кати и Андрея, который отказывает ей, сославшись на любовь к жене. Потом подруга приносит весть о смерти матери, и, вернувшись, Андрей, понимая, что Кате и так тяжело, берёт свои слова обратно – смерть уже становится положительным фактором. Третья пьеса впервые заставляет нас усомниться в танце «Дели», когда Катя сообщает матери о том, что они с Андреем любят друг друга, и обвиняет в зависти к её успехам, которых её мать не добилась в жизни. В ответ та замечает, что танец Кати делает её счастливой за счёт несчастья индийских бедняков, как и её любовь приносит ей счастье за счёт несчастья жены и детей Андрея. Потом Катя разговаривает с подругой, а мать возвращается к ним, узнав, что через два месяца умрёт от рака. Близость смерти заставила её принять и танец, и роман своей дочери. Под занавес выясняется, что жена Андрея покончила с собой, но Катя говорит, что ничего не чувствует – как вдруг ей становится плохо с сердцем. В четвёртой пьесе медсестра сообщает Андрею о смерти Кати, он просит её остаться с ним и рассказывает о танце «Дели», который позволяет во всём увидеть красоту. Та возражает, что в Освенциме, где делали мыло из еврейских детей, нет никакой красоты, и после он делится своим чувством вины по этому поводу с пришедшей подругой. История пятая – о смерти Кати медсестра сообщает подруге, та просит её остаться. Медсестра много думает о смерти и хочет уехать в Индию, чтобы найти учителя, и расспрашивает свою собеседницу, как балетного критика, о танце «Дели». Та страдает, что жила не своей, а чужой жизнью, описывая то, что сама не умела делать, и сравнивает этот танец с «танцем счастливого вегетарианца с кусочком свинины во рту». Андрея и мать Кати она пытается утешить, хотя сама нервничает больше их всех. Шестой спектакль начинается с разговора Кати и Андрея, который считает, что не сможет быть счастливым после того, как его жена отравилась. Катя говорит с ним о танце, который не требует чувствовать никакой вины, стоит просто «отпустить» весь негатив, ведь «Грааль – не амбарные весы, у жизни одна чаша, а не две, и её нужно не взвешивать, а выпивать». Но Андрей, которому стало плохо с сердцем, уходит, а к Кате приезжает мать. Они обе уже знают, что жена Андрея выжила, но мать приехала не поэтому: она узнала, что уже два года как нет в живых её подруги, балетного критика, которая так восхищалась танцем «Дели», что не смогла подобрать для него подходящих слов; так мы впервые услышали имя этой подруги – Валерия. В последней, седьмой истории медсестра сообщает Валерии о смерти мужа, она просит медсестру остаться, и та рассказывает ей о танце «Дели», который танцевала Катя, два года назад умершая у неё на руках. Валерия много страдала: муж полюбил другую, она пыталась отравиться, но её откачали, а муж не вынес этого и вот – умер. Она просит медсестру рассказать поподробнее о танце, исцеляющим страдающих, и узнаёт секрет Кати: она принимала в себя чужую боль, трансформировала её в красоту и «отпускала» её. Так в мире становилось меньше боли и больше красоты – и только так, а не через жалость, страх, концептуальные спектакли о войне, сыгранные на скотобойне, митинги «виноватых» во всех бедах мира. Под рассказ медсестры Валерия засыпает, и у нас не остаётся сомнений: ей тоже снится волшебный танец «Дели». Самого танца мы так и не увидели, и это очень правильно – ведь все мы танцуем каждое мгновение «под музыку своего сердца». Хоть я и не настолько буддистски позитивна, чтобы полагать, будто красота танца уравновешивает и рынок Дели, и Освенцим а-ля «всё равно же все там будем», но нельзя не согласиться, что искусство – «когда б вы знали, из какого сора!..»© - всегда самоценно. Оно, в виде танца Кати, оказывает влияние на всех персонажей, заставляет их – а вслед за ними и зрителей, в виде текста спектакля – задумываться, осознавать себя, меняться, обретать или внутренний конфликт, или гармонию, или, точнее, второе через первое. Этот текст обязательно надо видеть или хотя бы читать.
После спектакля мы вернули наушники (в кои-то веки наушник с меня не спадал во время спектакля и не надо было придерживать его рукой), получили вещи в гардеробе, вышли, нашли на улице Наташу и Таню, в метро разъехались по разным сторонам. Я была на Молодёге, когда ждать общественного транспорта было уже бессмысленно, и пошагала до дома пешком. Там я распечатала свою книжку – это действительно оказались все тексты песен БГ с альбомов от «Синего» до «Беспечного русского бродяги», плюс не вошедшие в альбомы и неизданные песни, плюс песни 70х. А с внутренней стороны задней обложки был прикреплён… лицензионный диск в целлофане, с надписью «Беспечный русский бродяга». Пока не послушаю, не поверю очередному счастью, что мне вместе с книгой привалил не сингл какой-нибудь, а весь альбом целиком. Но это уже будет завтра, а ещё завтра надо купить туфли (потерянные в метро в ихнее бюро находок не поступали, надеюсь, не были выкинуты, а пригодились кому-нибудь), постричься – и, конечно же, в театр сходить. Так что до завтра и прощаюсь, дорогие мои)
