http://www.youtube.com/watch?v=Kmc1XN3iVVc

В колонках играет - Jazzamor

Сага о Ньяле | Исландские саги | Европейская старинная литература 

«Сага о Ньяле» – самая большая из всех родовых саг и единственная родовая сага, в которой рассказывается о людях с южного побережья Исландии. Меткость характеристик, драматизм действия и необыкновенная живость языка и являются причиной того, что «Сага о Ньяле» всегда была и продолжает быть самой любимой книгой исландского парода. Этому способствует еще и то, что ее центральные образы – великодушный и благородный Гуннар, который никогда не брал в руки оружия у себя на родине, кроме как для того, чтобы защищать свою жизнь, и его верный друг – мудрый и миролюбивый Ньяль, который вообще никогда по брал в руки оружия. Гибель сначала одного из них, а потом другого – две трагические вершины этой замечательной саги, которая, после грандиозной тяжбы о сожжении Ньяля и грандиозной мести за его сожжение, кончается полным примирением оставшихся в живых участников распри.

 

 

Скачать книгу: fb2.zip | rtf.zip | rb | isilo3.pdb

Во цвете пылких, юных лет
Я нежной страстью услаждался;
Но ах! увял прелестный цвет,
Которым взор мой восхищался!
Осталась в сердце пустота,
И я сказал: «Любовь — мечта!»

Любил я пышность в летах зрелых,
Богатством, роскошью блистал;
Но вместо счастья, дней веселых,
Заботы, скуку обретал;
Простился в старости с мечтою
И назвал пышность суетою.

Искал я к истине пути,
Хотел узнать всему причину,—
Но нам ли таинств ключ найти,
Измерить мудрости пучину?
Все наши знания — мечта,
Вся наша мудрость — суета!           
К чему нам служит власть, когда, ее имея,
Не властны мы себя счастливыми творить;
И сердца своего покоить не умея,
Возможем ли другим спокойствие дарить?

В чертогах кедровых, среди садов прекрасных,
В объятиях сирен, ко мне любовью страстных,
Томился и скучал я жизнию своей;
Нет счастья для души, когда оно не в ней.

Уныние мое казалось непонятно
Наперсникам, рабам: я вкус свой притупил,
Излишней негою все чувства изнурил —
Не нужное для нас бывает ли приятно?

Старался я узнать людей;
Узнал — и в горести своей
Оплакал жребий их ужасный.
Сердца их злобны — и несчастны;
Они враги врагам своим,
Враги друзьям, себе самим.

Там бедный проливает слезы,
В суде невинный осужден,
Глупец уважен и почтен;
Злодей находит в жизни розы,
Для добрых терние растет,
Темницей кажется им свет.

Смотри: неверная смеется —
Любовник горестью сражен:
Она другому отдается,
Который ею восхищен;
Но скоро клятву он забудет,
И скоро... сам обманут будет.

Ехидны зависти везде, везде шипят;
Достоинство, талант и труд без награжденья.
Творите ли добро — вам люди зло творят.
От каменных сердец не ждите сожаленья.

Злословие свой яд на имя мудрых льет;
Не судит ни об ком рассудок беспристрастный,
Лишь страсти говорят.— Кто в роскоши живет,
Не знает и того, что в свете есть несчастный.

Но он несчастлив сам, не зная отчего;
Желает получить, имеет и скучает;
Желает нового — и только что желает.
Он враг наследнику, наследник враг его.
 По грозной влаге Океана
Мы все плывем на корабле
Во мраке бури и тумана;
Плывем, спешим пристать к земле —
Но ветр ярится с новой силой,
И море... служит нам могилой.

Умы людей ослеплены.
Что предков наших обольщало,
Тем самым мы обольщены;
Ученье их для нас пропало,
И наше также пропадет —
Потомков та же участь ждет.

Ничто не ново под луною:
Что есть, то было, будет ввек.
И прежде кровь лилась рекою,
И прежде плакал человек,
И прежде был он жертвой рока,
Надежды, слабости, порока.

И царь и раб его, безумец и мудрец,
Невинная душа, преступник, изверг злобы,
Исчезнут все как тень — и всем один конец:
На всех грозится смерть, для всех отверсты гробы.

Для тигра, агницы сей луг равно цветет,
Равно питает их. Несчастных притеснитель
Покоится в земле, как бедных утешитель;
На хладном гробе их единый мох растет.

Гордися славою, великими делами
И памятники строй: что пользы? ты забыт,
Как скоро нет тебя, народом и друзьями;
Могилы твоея никто не посетит.

Как жизнь для смертного мятежна!
И мы еще желаем жить!
Как власть и слава ненадежна!
И мы хотим мечтам служить,
Любить, чего любить не должно,
Искать, чего найти не можно!

Несчастный, слабый человек!
Ты жизнь проводишь в огорченьи
И кончишь дни свои в мученьи.
Ах! лучше не родиться ввек,
Чем в жизни каждый миг терзаться
И смерти каждый миг бояться!

Ничтожество! ты благо нам;
Ты лучше капли наслаждений
И моря страшных огорчений;
Ты друг чувствительным сердцам,
Всегда надеждой обольщенным,
Всегда тоскою изнуренным!

Что нас за гробом ждет, не знает и мудрец.
Могила, тление всему ли есть конец?
Угаснет ли душа с разрушенным покровом,
На небо ль воспарив, жить будет в теле новом?

Сей тайны из людей никто не разрешил.
И червя произвел творец непостижимый;
Животные и мы его рукой хранимы;
Им так же, как и нам, он чувство сообщил.

Подобно нам, они родятся, умирают.
Где будет их душа? где будет и твоя,
О бренный человек? В них чувства исчезают,
Исчезнут и во мне, увы! что ж буду я?

Но кто из смертных рассуждает?
Скупец богатство собирает,
Как будто ввек ему здесь жить;
Пловцы сражаются с волнами,—
Зачем? чтоб Тирскими коврами
Глаза роскошного прельстить.

Пред мощным слабость трепетала;
Он гром держал в своих руках:
Чело скрывая в облаках,
Гремел, разил — земля пылала —
Но меркнет свет в его очах,
И бог земный... падет во прах.

Как розы юные прелестны!
И как прелестна красота!
Но что же есть она? мечта,
Темнеет цвет ее небесный,
Минута — и прекрасной нет!
Вздохнув, любовник прочь идет.

Так всё проходит здесь — и скоро глас приятный
Умолкнет навсегда для слуха моего;
Свирели, звуки арф ему не будут внятны;
Застынет в жилах кровь от хлада своего.

Исчезнут для меня все прелести земные;
Ливанское вино престанет вкусу льстить;
Преклонится от лет слабеющая выя,
И томною ногой я должен в гроб ступить.

Подруги нежные, которых ласки были
Блаженством дней моих! простите навсегда!
Уже судьбы меня с любовью разлучили;
Весна не расцветет для старца никогда.

А ты, о юноша прелестный!
Спеши цветы весною рвать
И время жизни, дар небесный,
Умей в забавах провождать;
Забава есть твоя стихия;
Улыбка красит дни младые.

За чашей светлого вина
Беседуй с умными мужами;
Когда же тихая луна
Явится на небе с звездами,
Спеши к возлюбленной своей —
Забудь... на время мудрость с ней.

Люби!.. но будь во всем умерен;
Пол нежный часто нам неверен;
Любя, умей и разлюбить.
Привычки, склонности и страсти
У мудрых должны быть во власти:
Не мудрым цепи их носить.

Нам всё употреблять для счастия возможно,
Во зло употреблять не должно ничего;
Спокойно разбирай, что истинно, что ложно:
Спокойствие души зависит от сего.

Сам бог тебе велит приятным наслаждаться,
Но помнить своего великого творца:
Он нежный вам отец, о нежные сердца!
Как сладостно ему во всем повиноваться!

Как сладостно пред ним и плакать и вздыхать!
Он любит в горести несчастных утешать,
И солнечным лучом их слезы осушает,
Прохладным ветерком их сердце освежает.

Не будь ни в чем излишне строг;
Щади безумцев горделивых,
Щади невежд самолюбивых;
Без гнева обличай порок:
Добро всегда собой прекрасно,
А зло и гнусно и ужасно.

Прощая слабости другим,
Ты будешь слабыми любим,
Любовь же есть святой учитель.
И кто не падал никогда?
Мудрец, народов просветитель,
Бывал ли мудр и тверд всегда?

В каких странах благословенных
Сияет вечно солнца луч
И где не видим бурных туч,
Огнями молний воспаленных?
Ах! самый лучший из людей
Бывал игралищем страстей.

Не только для благих, будь добр и для коварных,
Подобно как творец на всех дары лиет.
Прекрасно другом быть сердец неблагодарных!
Награды никогда великий муж не ждет.

Награда для него есть совесть, дух покойный.
(Безумие и злость всегда враги уму:
Внимания его их стрелы недостойны;
Он ими не язвим: премудрость щит ему.)

Сияют перед ним бессмертия светилы;
Божественный огонь блестит в его очах.
Ему не страшен вид отверстыя могилы:
Он телом на земле, но сердцем в небесах.
1796




Николай Карамзин. Полное собрание стихотворений. 

Библиотека поэта. Большая серия, 2-е изд. 

Ленинград: Советский писатель, 1966.

Oil on canvas, 61 x 52.1 cm. Alte Pinakothek, Munich, Germany.

 

    

 

* * *

Сквозь дикий грохот катастроф
Твой чистый голос, милый зов
Душа услышала когда-то...

Нет, не понять, не разгадать:
Проклятье или благодать,-
Но петь и гибнуть нам дано,
И песня с гибелью - одно.
Когда и лучшие мгновенья
Мы в жертву звукам отдаем -
Что ж? Погибаем мы от пенья
Или от гибели поем?

А нам простого счастья нет.
Тому, что с песней рождено,
Погибнуть в песне суждено...
<1926-1927> 

СОНЕТ,
в котором говорится о том, что следует отличать забвение от пренебрежения

Зачем ты лжешь, что мною ты забыт?
Когда бы вправду я тебя забыла,
то в памяти моей бы место было,
где ты, пусть позабытый мной, укрыт.

Но я - и память это подтвердит -
к тебе ни разу мысль не обратила,
мне даже и на ум не приходило,
что стану я источником обид.

Твое понятно было б обвиненье,
когда б ты был любим иль хоть питал
надежду на мое благоволенье.

Но сей победы ты не одержал.
Пойми: тебя не помнить - не забвенье,
скорей уж это памяти провал.

Грандмастер К. Ю. Старохамская


Искусство Гурама Доленджашвили
– уникально. Он пишет на бумаге
огромного формата почти не
видными глазу штрихами графитного
карандаша. Его техника называется
тонально-живописной (в отличие от
линейно-штриховой, которой
пользуется большинство графиков).



Прежде всего – удивляешься этому мастерству, этой ювелирной, сверх-ювелирной работе.
Дотошному зрителю, а также тем, кто хочет в полной мере восхититься необычайным
художником, я могу посоветовать изучить на его сайте страничку, посвященную картине
"Вид на Кутаиси" – там приведена картина целиком, а потом – отдельные фрагменты, и
каждый фрагмент вблизи – каждый фрагмент! – поражает своей тончайшей работой...
Там же есть еще страничка по картине «Русское поле», где тоже выложено много фрагментов
картины, и опять же любой фрагмент – сам по себе нечто потрясающее.

Его называют «художником зимы», с таким восхищением и мастерством он передает эффекты
рыхлого снега, пронизанного светом или плотного промерзшего, отражающего лучи. Серия
рисунков «Лунные ночи Имеретии», «Лунная соната» – пронизаны сиянием, отраженным в
облаках и на снегу. Светотень доведена до фантастики, до ощущения, что лунный свет с
картины – слепит глаза. А какая изумительная композиция и пропорция в его пейзажах:
высоченнейшее небо, невероятный полет облаков, захватывающий дух величественный
небесный свет...

И еще поражает диапазон, охваченный гением – от космически огромного неба, громадных
пейзажей, так что кажется, что уже «видно, как земля закругляется» – и до крошечных пор
снега в сугробе, до шерстинки на коровке, до прожилки на листике кукурузы...
Эти Пространства Красоты существуют в его картинах одновременно – и зрителя бросает
из макромира в микромир, да так, что буквально спирает дыхание. От космически прекрасных
небес – до повозки имеретинского крестьянина, до мельчайших трещинок на глиняном
кувшине, заусениц на деревянном заборе. От потрясающе реального снега на ветках –
опять в небо непередаваемой высоты, к Луне, в космос...

Все, что Гурам изображает на листе бумаги, можно было бы назвать фантастическим
реализмом. Туман, лунный свет, облака, снежные сугробы, лесные заросли или самые
простые предметы сельского быта превращаются под его рукой в особую поэтическую
субстанцию. Но как бы мы ни растворялись в его таинственных пейзажах, не стоит
забывать, сто перед нами не земля и небо вообще, а весьма конкретная и любимая
художником страна – Имеретия, Западная Грузия. (Вильям Мейланд)

По сути, картины Г. Доленджашвили – живопись, но живопись особого рода, которую
можно отнести к так называемой «культуре серых (тонов)». Обычно серое мыслится как
результат смешения черного и белого; в этическом плане «серым» называют кого-то,
кто лишен таланта и индивидуальности. Но в реальности (и это зафиксировано в
теоретической концепции «культуры серых») серый цвет, будучи самым нюансоемким,
создает художественное пространство самого тонкого, изысканного эмоционального и
цветового чувствования, где цвета не доминируют, а мягко перетекают один в другой.

Одна картина создается месяцы каждодневным многочасовым аскетическим трудом;
карандаш выполняет десятки тысяч коротких параллельных штрихов, свободно петляющих
беспрерывных линий, всё это время Мастер не позволяет руке «упасть», грубо прикоснуться
к бумаге, особенно это касается заключительного процесса лессировки, выполняемого
нежнейшим прикосновением карандаша. (Раиса Нестеренко, искусствовед – эксперт).

Статья полностью здесь: http://shkolazhizni.ru/archive/0/n-16839

Всем привет!