...Чтоб с теми, в темноте, в хмелю,
Не спутал с прежними словами,
Ты вдруг сказала мне "люблю"
Почти спокойными губами.

Такой я раньше не видал
Тебя, до этих слов разлуки:
Люблю, люблю... ночной вокзал,
Холодные от горя руки.

1941

Этот роман был самым, пожалуй, известным в Советском Союзе, за его развитием следила  вся страна. Оба — молодые, красивые, известные, талантливые.

Она   - Валентина Серова— кинозвезда, любимица миллионов зрителей, символ женственности, он - Константин Симонов  — известный поэт, корреспондент, драматург.

 

Свою первую пьесу написал в 1940 года и отдал в театр Ленинского комсомола, где работала она, отныне все свои пьесы он будет отдавать именно в этот театр. В том же сороковом году Симонов пишет пьесу «Парень из нашего города». Прототип главной героини Вари - Валентина, а Луконина — Анатолий Серов, её погибший муж. Актриса отказывается играть в новом спектакле, который ставит Театр Ленинского комсомола. Слишком свежа еще рана от потери любимого мужа. Симонов приходит на каждый её спектакль. Как он выглядел тогда? Ираклий Андроников вспоминает Симонова как “настоящего русского офицера”, возникшего перед его глазами во время войны на тбилисском бульваре: “...с хорошей выправкой, спокойный, уверенный в себе военный, в начищенных до блеска сапогах, с пистолетом на поясе, с перекинутым через плечо толстым большим планшетом с карандашами и, помнится, компасом. Белые, здоровые зубы на сильно загоревшем и слегка даже шелушившемся от этого лице. Офицерская шапка, надетая немного набок”.

С началом войны призван в армию, работает в газете «Боевое знамя».  В 1942 году ему будет  присвоено звание старшего батальонного комиссара, в 1943 году — звание подполковника, а после войны — полковника. Большая часть его военных корреспонденций будет публиковаться в "Красной звезде". В годы войны напишет пьесы «Русские люди», «Жди меня», «Так и будет», повесть «Дни и ночи», две книги стихов «С тобой и без тебя» и «Война».

Первый роман «Товарищи по оружию"  будет завершен в  1852 году, затем большая книга — «Живые и мертвые» (1959).  В 1963—1964 годах роман «Солдатами не рождаются», в 1970—1971 — «Последнее лето». По сценариям Симонова будут  поставлены фильмы «Парень из нашего города» (1942), «Жди меня» (1943), «Дни и ночи» (1943-1944), «Бессмертный гарнизон» (1956), «Нормандия-Неман» (1960, совместно с Ш. Спаакоми, Э. Триоле), «Живые и мертвые» (1964), «Двадцать дней без войны» (1976)

В 1946—1950 и 1954—1958 годах он станет  главным редактором журнала "Новый мир"; в 1950—1953 — главным редактором "Литеретурной газеты"; в 1946—1959 и 1967—1979 годах — секретарем СП СССР.

 

 

Константин Симонов.

Но все это будешь позже, а сейчас надвигается война, и его, буквально,  с головой  накрывает любовь. Он приходит на каждый её спектакль, заваливает цветами.Она - спокойна и равнодушна, он мешает ей играть. Она принимает его ухаживания нехотя. Это не её человек. Серов, первый муж, легендарный летчик, комбриг, герой Испании был совсем другим.

Анатолий Серов.

Сильный , стихийный, отчаянно смелый, в его послужном списке война в Испании,  где он воевал под псевдонимом «Родриго Матео», в 1938 ему присвоено звание Героя  Советского Союза. Но несмотря на это, он мог быть по-мальчишески весело-отважным. Проводив любимую в Ленинград, перелетал за ней и утром встречал на вокзале с цветами.Они познакомились 3 мая 1938 года на вечеринке у Героя Советского Союза Анатолия Ляпидевского,  полюбили друг друга с первого взгляда и поженились через несколько дней после знакомства. Через год его не стало - погиб, осваивая «слепые» полёты вместе с Полиной Осипенко, не увидев своего сына, рожденного  после гибели отца.

Симонов -  сдержанный, осторожный, живет головой. Хотя по-другому, возможно, и не выжил бы. Он "из бывших", из дворян. По матери из древнего княжеского рода Оболенских, чья родословная   - от Рюрика. Хотя сейчас это  скорее  беда, чем достоинство. Его близкие репрессированы, в Ленинграде арестована, а потом расстреляна любимая тетя со стороны матери,  именно за  это самое дворянское происхождение, принадлежность к старинному роду князей Оболенских. Поэтому ему надо быть очень осторожным.  Он не сомневается в правильности и законности существующего строя, просто он должен в него вписаться. Образование Симонов   начнет с ремесленного училища и, только поработав на заводе, поступит в Литературный институт им. Горького. “...я никогда не рисковал сдуру, был очень аккуратен, выдержан и осторожен” — хотя и “не бегал” от реальной опасности (письмо сыну Алексею, 1952 г.). Он строит свою карьеру. Бог ему в помощь,  а также целеустремленность, фантастическая работоспособность и, конечно, талант.  Уже вторая  его публикация - стихотворение "Генерал" замечена. Во-первых, коллегами. Симонову — двадцать три, баллада памяти погибшего в Испании Мате Залки прочитана в конференц-зале на Поварской молодым автором, а потом наизусть и самим Александром Фадеевым,  Симонов принят в Союз писателей. А, во-вторых,  и это  самое главное - читателями. Он чувствует общее настроение  - романтику приближающихся испытаний.

Серова не выстраивает карьеру, для этого она слишком стихийна. Но дело свое любит. И карьера выстраивается сама собой. На сцену она впервые выходит  в  9 лет    в Студии Малого театра на Сретенке в спектакле «Настанет время»  по пьесе Ромена Роллана вместе с матерью. Героиню, вдову бурского генерала Дебору де Вит, играет Клавдия  Половикова, а ее сына Давида – маленькая  Валя. Чтобы пораньше поступить в театральный техникум легко прибавляет себе два недостающих года.  Уже  после первого курса её приглашают  работать в ТРАМ – Театр рабочей молодежи. И сразу первый успех - роль  Любовь Гордеевны в «Бедность не порок» Островского. В 17 лет  зовет на съемки маститый Абраам Роом. Она играет  в фильме "Строгий юноша". Картину кладут на полку, но уже по этому эпизоду ясно актриса какого масштаба пришла в кино.

Кадр из фильма "Строгий юноша"

Сочетение редкой органики, красоты, женственности, ума, юмора и некоторой стервозности.   "Девушка с характером" - это про неё. Этот фильм и принесет ей славу и  всенародную любовь. "Жди меня" и "Сердца четырех" будут позже. 

Кадр из фильма "Сердца четырех"

Симонов ждет. Любит, страдает и ждет.

Плюшевые волки,
Зайцы, погремушки.
Детям дарят с елки
Детские игрушки.

И, состарясь, дети
До смерти без толку
Все на белом свете
Ищут эту елку.

Где жар-птица в клетке,
Золотые слитки,
Где висит на ветке
Счастье их на нитке.

Только Дед-Мороза
Нету на макушке,
Чтоб в ответ на слезы
Сверху снял игрушки.

Желтые иголки
На пол опадают...
Все я жду, что с елки
Мне тебя подарят.

Я много жил в гостиницах,
Слезал на дальних станциях,
Что впереди раскинется -
Все позади останется.

Я не скучал в провинции,
Довольный переменами,
Все мелкие провинности
Не называл изменами.

Искал хотя б прохожую,
Далекую, неверную,
Хоть на тебя похожую...
Такой и нет, наверное,

Такой, что вдруг приснится мне;
То серые, то синие
Глаза твои с ресницами
В ноябрьском первом инее.

Лицо твое усталое,
Несхожее с портретами,
С мороза губы талые,
От снега мной согретые,

И твой лениво брошенный
Взгляд, означавший искони:
Не я тобою прошенный,
Не я тобою исканный,

Я только так, обласканный,
За то, что в ночь с порошею,
За то, что в холод сказкою
Согрел тебя хорошею.

И веришь ли, что странною
Мечтой себя тревожу я:
И ты не та, желанная,
А только так, похожая.

Когда со мной страданьем
Поделятся друзья,
Их лишним состраданьем
Не обижаю я.

Я их лечу разлукой
И переменой мест,
Лечу дорожной скукой
И сватовством невест.

Учу, как чай в жестянке
Запаривать в пути,
Как вдруг на полустанке
Красавицу найти,

Чтоб не скучать по году
О той, что всех милей,
Как разложить колоду
Из дам и королей,

И назло той, упрямой,
Наоборот, не в масть,
Найдя в колоде даму,
У короля украсть.

Но всю свою науку
Я б продал за совет,
Как самому мне руку
Не дать тебе в ответ,

Без губ твоих, без взгляда
Как выжить мне полдня,
Пока хоть раз пощады
Запросишь у меня.

1941, май

Я, верно, был упрямей всех,
Не слушал клеветы
И не считал по пальцам тех,
Кто звал тебя на "ты".

Я, верно, был честней других,
Моложе, может быть,
Я не хотел грехов твоих
Прощать или судить.

Я девочкой тебя не звал,
Не рвал с тобой цветы,
В твоих глазах я не искал
Девичьей чистоты.

Я не жалел, что ты во сне
Годами не ждала,
Что ты не девочкой ко мне,
А женщиной пришла.

Я знал, честней бесстыдных слов,
Лукавых слов честней
Нас приютивший на ночь кров,
Прямой язык страстей.

И если будет суждено
Тебя мне удержать,
Не потому, что не дано
Тебе других узнать.

Не потому, что я - пока,
А лучше - не нашлось,
Не потому, что ты робка,
И так уж повелось...

Нет, если будет суждено
Тебя мне удержать,
Тебя не буду все равно
Я девочкою звать.

И встречусь я в твоих глазах
Не с голубой, пустой,
А с женской, в горе и страстях
Рожденной чистотой.

Не с чистотой закрытых глаз,
Неведеньем детей,
А с чистотою женских ласк,
Бессонницей ночей...

Будь хоть бедой в моей судьбе,
Но кто б нас ни судил,
Я сам пожизненно к тебе
Себя приговорил.

..

Я помню двух девочек, город ночной...
В ту зиму вы поздно спектакли кончали.
Две девочки ждали в подъезде со мной,
Чтоб вы, проходя, им два слова сказали.
Да, я провожал вас. И все-таки к ним,
Пожалуй, щедрей, чем ко мне, вы бывали.
Двух слов они ждали. А я б и одним
Был счастлив, когда б мне его вы сказали,

Я помню двух девочек: странно сейчас
Вдруг вспомнить две снежных фигурки у входа.
Подъезд театральный надолго погас.
Вам там не играть в зиму этого года.
Я очень далеко. Но, может, они
Вас в дальнем пути без меня провожают
И с кем-то другим в эти зимние дни.
Совсем как со мной, у подъезда скучают.

Я помню двух девочек. Может, живым
Я снова пройду вдоль заснеженных улиц
И, девочек встретив, поверю по ним,
Что в старый наш город вы тоже вернулись:
Боюсь, что мне незачем станет вас ждать,
Но будет все снежная, та же погода,
И девочки будут стоять и стоять,
Как вечные спутницы ваши, у входа...

1941

 

Кадр из фильма "Жди меня" по сценарию К. Симонова

Грянувшая война многое меняет в отношениях людей. Симонов уезжает на фронт в качестве военного корреспондента, Серова впервые говорит ему "люблю".

 

Ты говорила мне "люблю",
Но это по ночам, сквозь зубы.
А утром горькое "терплю"
Едва удерживали губы.

Я верил по ночам губам,
Рукам лукавым и горячим,
Но я не верил по ночам
Твоим ночным словам незрячим.

Я знал тебя, ты не лгала,
Ты полюбить меня хотела,
Ты только ночью лгать могла,
Когда душою правит тело.

По утром, в трезвый час, когда
Душа опять сильна, как прежде,
Ты хоть бы раз сказала "да"
Мне, ожидавшему в надежде.

И вдруг война, отъезд, перрон,
Где и обняться-то нет места,
И дачный клязьминский вагон,
В котором ехать мне до Бреста.

Вдруг вечер без надежд на ночь,
На счастье, на тепло постели.
Как крик: ничем нельзя помочь! -
Вкус поцелуя на шинели.

Чтоб с теми, в темноте, в хмелю,
Не спутал с прежними словами,
Ты вдруг сказала мне "люблю"
Почти спокойными губами.

Такой я раньше не видал
Тебя, до этих слов разлуки:
Люблю, люблю... ночной вокзал,
Холодные от горя руки.

1941

“Всю войну он жил на диво напряженно и насыщенно, в порыве неиссякающего упоения жизнью со всеми ее опасностями, угрозами, радостями, — вспоминает Алигер. — Писал со всех самых горячих фронтов, часто возникал в Москве, “отписывался” и снова уезжал.

 

В Москве проводил иногда несколько дней, иногда несколько часов, умудряясь неизменно, как на празднике, погулять с друзьями. Наверно, все, кому случится вспоминать о нем, будут говорить о его фантастической работоспособности, а меня поражало не это его бесспорное свойство, а то, что он, при своей невероятной трудоспособности, умел решительно ни от чего не отказываться. Ни от какой радости, ни от какого праздника. И то сказать, если посмотреть со стороны, честное слово, могло показаться, что на свете существует несколько Константинов Симоновых: один шлет корреспонденции с самых жарких точек войны, другой — потоком пишет лирические стихи, третий — ставит пьесу на сцене московского театра, четвертый — публикует в толстом журнале повесть и, наконец, пятый, пожалуй самый заметный, — лихо гуляет с друзьями в ресторане “Арагви”.

Сентябрь 1943 года. Константин Симонов на первых захваченных в боях немецких тяжелых штурмовых орудиях "Фердинанд".

Его несла по жизни любовь, безответная, горькая и все равно счастливая.

Я очень тоскую,
Я б выискать рад
Другую такую,
Чем ехать назад.

Но где же мне руки
Такие же взять,
Чтоб так же в разлуке
Без них тосковать?

Где с тою же злостью
Найти мне глаза,
Чтоб редкою гостьей
Была в них слеза?

Чтоб так же смеялся
И пел ее рот,
Чтоб век я боялся,
Что вновь не придет.

Где взять мне такую,
Чтоб все ей простить,
Чтоб жить с ней, рискуя
Недолго прожить?

Чтоб с каждым рассветом,
Вставая без сна,
Таким же отпетым
Бывать, как она.

Чтоб, встретясь с ней взглядом
В бессонной тиши,
Любить в ней две рядом
Живущих души.

Не знать, что стрясется
С утра дотемна,
Какой обернется
Душою она.

Я, с нею измучась,
Не зная, как жить,
Хотел свою участь
С другой облегчить.

Но чтобы другою
Ее заменить,
Вновь точно такою
Должна она быть;

А злой и бесценной,
Проклятой, - такой
Нет в целой вселенной
Второй под рукой.

1941

 

В реальной истории любви Симонова и Серовой - как бы два сюжета (и они вполне прослеживаются по симоновским стихам). Один - событийный: там активное начало принадлежит Симонову. Он настаивает, ухаживает, добивается, а она лишь поддается или не поддается, отвечает или не отвечает. Другой сюжет - внутренний, собственно история любви. И здесь, как ни странно, с самого начала Валентина была ведущей, а Симонов - ведомым. Она задавала тон, он тянулся за ней. Она была с избытком наделена природой женским интуитивным умением быть любимой: чем больше даешь, тем крепче привязываешь, - и он учился у нее отдавать без оглядки, щедро, не требуя гарантий, не торгуясь, не считаясь.

Страсть? Да, конечно. Но опять-таки вопреки расхожим представлениям, не только ночь и постель связывали этих двоих. Страсть, как жажда, проходит после утоления. Просто красивая, просто сексапильная женщина вряд ли стала бы единственной для такого человека, как Константин Симонов. Он именно любил в ней <две рядом живущих души>. Тело она отдавала с легкостью, душа же принадлежала только ей. А ему хотелось завоевать ее душу.

                                                                                   Отрывок   из статьи Т. Кравченко.

 Накатывало отчаяние, но оно давало силы писать стихи. Стихи сложились в сборник. "С тобой и без тебя". Впервые, наверное, за всю историю советской поэзии, появился сборник, цикл  любовной лирики. Главный  Цензор страны, прочитав, усмехнулся в усы, уронил с грузинским акцентом: "Такое  нэльзя печатать, слышком аткровэнно. Надо издать всего две книжки - для него и для неё". Но книг издали больше, и они моментально разошлись." Сборник стихов вышел  с посвящением   - «Валентине Васильевне Серовой». Поэже, когда с Серовой случится беда, её буквально затянет в трясину алкоголизма, они разведутся, и Симонов захочет порвать все, связующие их ниточки, он уберет это посвящение. И только перед знаменитым "Жди меня" оставит две буквы - В. С.

                        В.С.

Жди меня, и я вернусь.
Только очень жди.
Жди, когда наводят грусть
Желтые дожди,
Жди, когда снега метут,
Жди, когда жара,
Жди, когда других не ждут,
Позабыв вчера.
Жди, когда из дальних мест
Писем не придет,
Жди, когда уж надоест
Всем, кто вместе ждет.

Жди меня, и я вернусь,
Не желай добра
Всем, кто знает наизусть,
Что забыть пора.
Пусть поверят сын и мать
В то, что нет меня,
Пусть друзья устанут ждать,
Сядут у огня,
Выпьют горькое вино
На помин души...
Жди. И с ними заодно
Выпить не спеши.

Жди меня, и я вернусь
Всем смертям назло.
Кто не ждал меня, тот пусть
Скажет: - Повезло. -
Не понять не ждавшим им,
Как среди огня
Ожиданием своим
Ты спасла меня.
Как я выжил, будем знать
Только мы с тобой, -
Просто ты умела ждать,
Как никто другой.

1941

   “Жди меня” было написано глубокой осенью 41-го на втором этаже дачи Льва Кассиля в Переделкине. Как вспоминала их дочь:"Печатать стихотворение он сначала не собирался, считал его слишком личным и читал только самым близким. Но его переписывали от руки, и когда один из друзей сказал, что «Жди меня» — его главное лекарство от тоски по жене, Симонов сдался и решил отдать его в печать. В декабре того же 1941 года «Жди меня» опубликовала «Правда», а в 1943-м на экраны вышел одноименный фильм, где мама сыграла главную роль." В армии газеты газеты со стихотворением зачитывались до дыр, солдаты заклинали их дождаться, а Симонов умолял просто  начать ждать именно его. 

Мне хочется назвать тебя женой
За то, что так другие не назвали,
Что в старый дом мой, сломанный войной,
Ты снова гостьей явишься едва ли.

За то, что я желал тебе и зла,
За то, что редко ты меня жалела,
За то, что, просьб не ждя моих, пришла
Ко мне в ту ночь, когда сама хотела.

Мне хочется назвать тебя женой
Не для того, чтоб всем сказать об этом,
Не потому, что ты давно со мной,
По всем досужим сплетням и приметам.

Твоей я не тщеславлюсь красотой,
Ни громким именем, что ты носила,
С меня довольно нежной, тайной, той,
Что в дом ко мне неслышно приходила.

Сравнятся в славе смертью имена,
И красота, как станция, минует,
И, постарев, владелица одна
Себя к своим портретам приревнует.

Мне хочется назвать тебя женой
За то, что бесконечны дни разлуки,
Что слишком многим, кто сейчас со мной,
Должны глаза закрыть чужие руки.

За то, что ты правдивою была,
Любить мне не давала обещанья
И в первый раз, что любишь, - солгала
В последний час солдатского прощанья.

Кем стала ты? Моей или чужой?
Отсюда сердцем мне не дотянуться
Прости, что я зову тебя женой
По праву тех, кто может не вернуться.

1941

Я, перебрав весь год, не вижу
Того счастливого числа,
Когда всего верней и ближе
Со мной ты связана была.

Я помню зал для репетиций
И свет, зажженный как на грех,
И шепот твой, что не годится
Так делать на виду у всех.

Твой звездный плащ из старой драмы
И хлыст наездницы в руках,
И твой побег со сцепы прямо
Ко мне на легких каблуках.

Нот, не тогда. Так, может, летом,
Когда, на сутки отпуск взяв,
Я был у ног твоих с рассветом,
Машину за ночь докопав.

Какой была ты сонной-сонной,
Вскочив с кровати босиком,
К моей шинели пропыленной
Как прижималась ты лицом!

Как бились жилки голубые
На шее под моей рукой!
В то утро, может быть, впервые
Ты показалась мне женой.

И все же не тогда, я знаю,
Ты самой близкой мне была.
Теперь я вспомнил: ночь глухая,
Обледенелая скала...

Майор, проверив по карманам,
В тыл приказал бумаг не брать;
Когда придется, безымянным
Разведчик должен умирать.

Мы к полночи дошли и ждали,
По грудь зарытые в снегу.
Огни далекие бежали
На том, на русском, берегу...

Теперь я сознаюсь в обмане:
Готовясь умереть в бою,
Я все-таки с собой в кармане
Нес фотографию твою.

Она под северным сияньем
В ту ночь казалась голубой,
Казалось, вот сейчас мы встанем
И об руку пойдем с тобой.

Казалось, в том же платье белом,
Как в летний день снята была,
Ты по камням оледенелым
Со мной невидимо прошла.

За смелость не прося прощенья,
Клянусь, что, если доживу,
Ту ночь я ночью обрученья
С тобою вместе назову.

 

Но этого она ему обещать не могла. Слишком непокорным было её сердце,  и приказывать ему она не могла. Не умела. Так было и тогда, когда актриса встретила Генерала.

Серова познакомилась с Константином Рокоссовским в госпитале, где он лежал после ранения, а она выступала с шефскими концертами. Вспыхнувший роман не имел продолжения. Их развели обстоятельства. Это было в 1943 году.

Пусть прокляну впоследствии
Твои черты лица,
Любовь к тебе - как бедствие,
И нет ему конца.

Нет друга, нет товарища,
Чтоб среди бела дня
Из этого пожарища
Мог вытащить меня.

Отчаявшись в спасении
И бредя наяву,
Как при землетрясении,
Я при тебе живу.

Когда ж от наваждения
Себя освобожу,
В ответ на осуждения
Я про тебя скажу:

Зачем считать грехи ее?
Ведь, не добра, не зла,
Не женщиной - стихиею
Вблизи она прошла.

И, грозный шаг заслыша, я
Пошел грозу встречать,
Не став, как вы, под крышею
Ее пережидать

1942

В том же году Серова согласилась стать женой Симонова.

Они поженились летом 1943.

 

Всю войну  ездили на фронт, иногда вместе, чаще порознь, он как военкор, она - в составе концертных бригад.

  После войны в   1950 в Переделкине, у них  родилась дочка Маша.

Малышка темноглазая, смуглая, похожа на Симонова. "Я родила Маргариту Алигер", - шутила Серова.

Легендарный "Виллис" Серовой

 

В это время у них было все: слава, известность, много работы, большой гостеприимный дом, даже трофейный "Виллис". Не было, наверное,  только одного -  счастья. А в доме, где нет счастья, рано или поздно поселяется несчастье. Как и многие жизненные истории, любовь Симонова и Серовой не имела счастливого конца. Они прожили вместе четырнадцать  лет. «Люди прожили вместе четырнадцать лет. Половину этого времени мы прожили часто трудно, но приемлемо для человеческой жизни. Потом ты стала пить… Я постарел за эти годы на много лет и устал, кажется, на всю жизнь вперед…» В1957 они развелись.

Как говорят, тебя я разлюбил,
И с этим спорить скучно и не надо.
Я у тебя пощады не просил,
Не буду и у них просить пощады.

Пускай доводят дело до конца
По всем статьям, не пожалев усердья,
Пусть судят наши грешные сердца,
Имея сами только так - предсердья.

1947

Я схоронил любовь и сам себя обрек
Быть памятником ей. Над свежею могилой
Сам на себе я вывел восемь строк,
Посмертно написав их через силу.

Как в марафонском беге, не дыша,
До самого конца любовь их долетела.
Но отлетела от любви душа,
А тело жить одно не захотело.

Как камень, я стою среди камней,
Прося лишь об одном: - Не трогайте руками
И посторонних надписей на мне
Не делайте... Я все-таки не камень.

1948

Я не могу писать тебе стихов
Ни той, что ты была, ни той, что стала.
И, очевидно, этих горьких слов
Обоим нам давно уж не хватало.

За все добро - спасибо! Не считал
По мелочам, покуда были вместе,
Ни сколько взял его, ни сколько дал,
Хоть вряд ли задолжал тебе по чести.

А все то зло, что на меня, как груз,
Навалено твоей рукою было,
Оно мое! Я сам с ним разберусь,
Мне жизнь недаром шкуру им дубила.

Упреки поздно на ветер бросать,
Не бойся разговоров до рассвета.
Я просто разлюбил тебя. И это
Мне не дает стихов тебе писать.

1954

 

После развода Серова прожила 18 лет. Это были очень тяжелые для неё годы. Она боролась, как могла, за себя, за жизнь, за профессию, за дочь. И проигрывала борьбу по всем фронтам.  Ей не хватало сил, а помощи ждать было неоткуда. В 1975 году в возрасте 57 лет Валентина Серова умерла. Похороны были скромными. Из родных присутствовала мать, Клавдия Половикова, с которой у Серовой отношения в последнее время совершенно раздладились. Недолго постояла у гроба. Так получилось, что эта смерть взволновала больше людей чужих.    Побывавшая на похоронах актриса Л. Пашкова оставила об этом горькие воспоминания:
"Поглядела на умершую, и сердце сжалось от боли. Неужто это все, что осталось от самой женственной актрисы нашего театра и кино? Ком застрял в горле. Вынести это долго не могла. Положила цветы и ушла из театра. Часа три ходила по Москве и плакала..."

Симонов, лечившийся в Кисловодске, на похороны не приехал. Прислал огромный роскошный букет. Он продолжал выстраивать свою судьбу, в которой Серовой давно уже не было места. Во всяком случае в том "внешнем, событийном ряду". По-прежнему много работал, публиковал солдатские мемуары, писал. Но таких исповедальных стихов, рвущихся из сердца,  уже не было больше никогда.

В 1979 году, за месяц до смерти, Симонов попросит дочь принести остатки серовского архива.  Перечитает свои письма к Серовой и скажет дочери: "Я думал, что все ушло. И вдруг все вернулось ко мне, я все пережил заново, словно это происходит сейчас…" Он, действительно, "приговорил себя к ней", как оказалось, пожизненно. 

Стихи Константина Симонова из сборника "С тобой и без тебя"

Тринадцать лет. Кино в Рязани,
Тапер с жестокою душой,
И на заштопанном экране
Страданья женщины чужой;

Погоня в Западной пустыне,
Калифорнийская гроза,
И погибавшей героини
Невероятные глаза.

Но в детстве можно все на свете,
И за двугривенный в кино
Я мог, как могут только дети,
Из зала прыгнуть в полотно.

Убить врага из пистолета,
Догнать, спасти, прижать к груди.
И счастье было рядом где-то,
Там, за экраном, впереди.

Когда теперь я в темном зале
Увижу вдруг твои глаза,
В которых тайные печали
Не выдаст женская слеза,

Как я хочу придумать средство,
Чтоб счастье было впереди,
Чтоб хоть на час вернуться в детство,
Догнать, спасти, прижать к груди...

1941, май

Если родилась красивой,
Значит, будешь век счастливой.

Бедная моя, судьбою горькой,
Горем, смертью - никакою силой
Не поспоришь с глупой поговоркой,
Сколько б ни молила, ни просила!

Все, что сердцем взято будет,
Красоте твоей присудят.

Будешь нежной, верной, терпеливой,
В сердце все равно тебе откажут -
Скажут: нету сердца у счастливой,
У красивой нету сердца, - скажут.

Что любима ты, услышат -
Красоте опять припишут.

Выйдешь замуж - по расчету, значит:
Полюбить красивая не может.
Все добро на зло переиначат
И тебе на плечи переложат.

Если будешь гордой мужем -
Скажут: потому что нужен.

Как других, с ним разлучит могила -
Всем простят, тебя возьмут в немилость.
Позабудешь - скажут: не любила,
Не забудешь - скажут: притворилась.

Скажут: пусть она поплачет,
Ей ведь ничего не значит.

Если напоказ им не рыдала,
Даже не заметят, как страдала,
Как тебя недетские печали
На холодной площади встречали.

Как бы горе ни ломало,
Ей, красивой, горя мало.

Нет, я не сержусь, когда, не веря
Даже мне, ты вдруг глядишь пытливо.
Верить только горю да потерям
Выпало красивой и счастливой.

Если б наперед все знала,
В детстве бы дурнушкой стала.

Может, снова к счастью добредешь ты,
Может, снова будет смерть и горе,
Может, и меня переживешь ты,
Поговорки злой не переспоря:

Если родилась красивой,
Значит, будешь век счастливой...

1941, май

Я не помню, сутки или десять
Мы не спим, теряя счет ночам.
Вы в похожей на Мадрид Одессе
Пожелайте счастья москвичам.

Днем, по капле нацедив во фляжки,
Сотый раз переходя в штыки,
Разодрав кровавые тельняшки,
Молча умирают моряки.

Ночью бьют орудья корпусные...
Снова мимо. Значит, в добрый час.
Значит, вы и в эту ночь в России -
Что вам стоит - вспомнили о нас.

Может, врут приметы, кто их знает!
Но в Одессе, люди говорят:
Тех, кого в России вспоминают,
Пуля трижды бережет подряд.

Третий раз нам всем еще не вышел,
Мы под крышей примостились спать.
Не тревожьтесь - ниже или выше,
Здесь ведь все равно не угадать.

Мы сегодня выпили, как дома,
Коньяку московский мой запас;
Здесь ребята с вами незнакомы,
Но с охотой выпили за вас.

Выпили за свадьбы золотые,
Может, еще будут чудеса...
Выпили за ваши голубые,
Дай мне бог увидеть их, глаза.

Помню, что они у вас другие,
Но ведь у солдат во все века,
Что глаза у женщин - голубые,
Принято считать издалека.

Мы вас просим, я и остальные, -
Лучше, чем напрасная слеза, -
Выпейте вы тоже за стальные
Наши, смерть видавшие, глаза.

Может быть, они у нас другие,
Но ведь у невест во все века,
Что глаза у всех солдат - стальные,
Принято считать издалека.

Мы не все вернемся, так и знайте,
Но ребята просят - в черный час
Заодно со мной их вспоминайте,
Даром, что ли, пьют они за вас!

1941

Над черным носом нашей субмарины
Взошла Венера - странная звезда,
От женских ласк отвыкшие мужчины,
Как женщину, мы ждем ее сюда.

Она, как ты, восходит все позднее,
И, нарушая бег небесных тел,
Другие звезды всходят рядом с нею,
Гораздо ближе, чем бы я хотел.

Они горят трусливо и бесстыже.
Я никогда не буду в их числе,
Пускай они к тебе на небе ближе,
Чем я, тобой забытый на земле.

Я не прощусь с опасностью земною,
Чтоб в мирном небе зябнуть, как они,
Стань лучше ты падучею звездою,
Ко мне на землю руки протяни.

На небе любят женщину от скуки
И отпускают с миром, не скорбя...
Ты упадешь ко мне в земные руки.
Я не звезда. Я удержу тебя.

1941

Если бог нас своим могуществом
После смерти отправит в рай,
Что мне делать с земным имуществом,
Если скажет он: выбирай?

Мне не надо в раю тоскующей,
Чтоб покорно за мною шла,
Я бы взял с собой в рай такую же,
Что на грешной земле жила, -

Злую, ветреную, колючую,
Хоть ненадолго, да мою!
Ту, что нас на земле помучила
И не даст нам скучать в раю.

В рай, наверно, таких отчаянных
Мало кто приведет с собой,
Будут праведники нечаянно
Там подглядывать за тобой.

Взял бы в рай с собой расстояния,
Чтобы мучиться от разлук,
Чтобы помнить при расставании
Боль сведенных на шее рук.

Взял бы в рай с собой все опасности,
Чтоб вернее меня ждала.
Чтобы глаз своих синей ясности
Дома трусу не отдала.

Взял бы в рай с собой друга верного,
Чтобы было с ком пировать,
И врага, чтоб в минуту скверную
По-земному с ним враждовать.

Ни любви, ни тоски, ни жалости,
Даже курского соловья,
Никакой, самой малой малости
На земле бы не бросил я.

Даже смерть, если б было мыслимо,
Я б на землю не отпустил,
Все, что к нам на земле причислено,
В рай с собою бы захватил.

И за эти земные корысти,
Удивленно меня кляня,
Я уверен, что бог бы вскорости
Вновь на землю столкнул меня.

1941

Не сердитесь - к лучшему,
Что, себя не мучая,
Вам пишу от случая
До другого случая.

Письма пишут разные:
Слезные, болезные,
Иногда прекрасные,
Чаще - бесполезные.

В письмах все не скажется
И не все услышится,
В письмах все нам кажется,
Что не так напишется.

Коль вернусь - так суженых
Некогда отчитывать,
А убьют - так хуже нет
Письма перечитывать.

Чтобы вам не бедствовать,
Не возить их тачкою,
Будут путешествовать
С вами тонкой пачкою.

А замужней станете,
Обо мне заплачете -
Их легко достанете
И легко припрячете.

От него, ревнивого,
Затворившись в комнате,
Вы меня, ленивого,
Добрым словом вспомните.

Скажете, что к лучшему,
Память вам не мучая,
Он писал от случая
До другого случая.

1941

В домотканом, деревянном городке,
Где гармоникой по улицам мостки,
Где мы с летчиком, сойдясь накоротке,
Пили спирт от непогоды и тоски;

Где, как черный хвост кошачий, не к добру,
Прямо в небо дым из печи над грубой,
Где всю ночь скрипучий флюгер на ветру
С петушиным криком крутит домовой;

Где с утра ветра, а к вечеру дожди,
Где и солнца-то не видно из-за туч,
Где, куда ты ни поедешь, так и жди -
На распутье встретишь камень бел-горюч, -

В этом городе пять дней я тосковал.
Как с тобой, хотел - не мог расстаться с ним,
В этом городе тебя я вспоминал
Очень редко добрым словом, чаще - злым,

Этот город весь как твой большой портрет,
С суеверьем, с несчастливой ворожбой,
С переменчивой погодою чуть свет,
По ночам, как ты, с короной золотой.

Как тебя, его не видеть бы совсем,
А увидев, прочь уехать бы скорей,
Он, как ты, вчера не дорог был ничем,
Как тебя, сегодня нет его милей.

Этот город мне помог тебя понять,
С переменчивою северной душой,
С редкой прихотью неласково сиять
Зимним солнцем над моею головой.

Заметает деревянные дома,
Спят солдаты, снег валит через порог...
Где ты плачешь, где поешь, моя зима?
Кто опять тебе забыть меня помог?

1941

На час запомнив имена, -
Здесь память долгой не бывает, -
Мужчины говорят: "Война..." -
И наспех женщин обнимают.

Спасибо той, что так легко,
Не требуя, чтоб звали милой,
Другую, ту, что далеко,
Им торопливо заменила.

Она возлюбленных чужих
Здесь пожалела, как умела,
В недобрый час согрела их
Теплом неласкового тела.

А им, которым в бой пора
И до любви дожить едва ли,
Все легче помнить, что вчера
Хоть чьи-то руки обнимали.

Я не сужу их, так и знай.
На час, позволенный войною,
Необходим нехитрый рай
Для тех, кто послабей душою.

Пусть будет все не так, не то,
Но вспомнить в час последней муки
Пускай чужие, но зато
Вчерашние глаза и руки.

В другое время, может быть,
И я бы прожил час с чужою,
Но в эти дни не изменить
Тебе ни