Все эти дни я избегал соприкосновения с окружающим миром - слишком он был пугающим и неинтересным. А вот вчера все же выполз из своей скорлупы под свет желтых фонарей.
Мир был туманным, слегка прохладным, но не создавал впечатления недружественного.
Я прошел по пустым улицам, и вдруг совершенно явственно ощутил запах вокзала - тот неповторимый запах переженного угля, который издавали старые вагоны, укутанные этим едким дымом на путях.
Я знал, конечно, что в поездаъх уже давно все делает электричество. Но запах создал верную картину. И я свернул к вокзалу. Прошел мимо квартала маленьких сельских домиков, в окнах которых уже теплился свет. Очевидно, именно из их печных труб повеяло старыми воспоминаниями.

Когда-то давно такими же зябкими вечерами я со своим воображаемым другом бродил бесцельно около вокзала, мимо старинной водонапорной башни, взбирался на мост над сплетением стальных путеводных нитей.
Друг, впрочем, был у меня совершенно осязаемым. Он был красивым парнем, в меру воспитанным, в меру умным. Но недостаточно для меня. Недостаточно умным, эрудированным и воспитанным. Поэтому это в нем пришлось придумать. И, идя по рельсам, и слушая его болтовню, я представлял себе, что это он экономит слова и мысли, что когда придет истинный момент нашего общения, он блеснет остроумием и знанием языка суахили. 
И, в ожидании этого, я восхищался им. Возможно, я даже любил его. По крайнней мере, я думал о нем. Хвастался дружбой с ним. И искренне верил, что это именно он создал меня. Именно он дал мне все то, что я знаю, умею и делаю.

Хотя, теперь, конечно, я вижу правду. Что, будучи маленьким эгоистичным гаденышем, я любил только себя. И это именно я дал ему те слова, те знания, те проявления себя в обществе, которых безнадежно ждал от него. И до дрожи в руках любил в нем себя. Великого, умного, воспитанного эрудированного, развращенного и в то же время, невинного себя.
Мы. наверное, смогли бы стать одним целым. И жить долго и счастливо. Но тогда никто из нас ничего не знал о запретной любви, и даже не представлял себе такого варианта.

Потому мы лишились девственности с нелюбимыми случайными подружками в его уютной квартире. Потом у нас появыились постоянные нелюбимые подружки. Потом у него появилась любимая, а я просто ушел, потому что не мог допустить, чтобы я, который был в нем, еще кому-то принадлежал.

Больше мы не виделись. И не искали друг друга в Одноклассниках и Фейсбуках. Я не знаю, жив ли он. Мне это неинтересно.
Лишь в какие-то моменты, я вдруг ловлю странную вибрацию. Будто где-то внутри меня настраивают приемник на старую, давно закрывшуюся радиостанцию. И сквозь шум помех едва слышатся две-три ноты будто бы знакомой мелодии. И я уже додумываю ее продолжение, и вот она уже звучит в моих ушах на полную громкость. Но лишь на мгновение.
Вот и запах переженного угля на миг возродил столько мыслей

.
И я, повинуясь им, уже дошел до вокзала. Даже и не знаю зачем. Съезжу-ка я в город. Развеюсь.

 

Мы веселились как дети. В километрах наших кровеносных сосудов бушевала весна. А также там похаживал Джонни Уокер, вызывая с равной периодичностью взрывы беспричинного с виду хохота. Мы, яркие, молодые и в клочья разорванные весной и вышеупомянутым господином, наконец-то устали шляться по пыльным улицам вдоль голых деревьев и черного людского воронья, еще не поверившего солнцу.

- Идем к Джесси! – после очередного приступа ржачки закричал Серега.

Все ответили дружным криком, означавшим согласие и то, что Джесси уже не съехать с темы.
Запасшись по пути еще несколькими вместилищами бессмертной Уокеровской души, мы нахватали с полок супермаркета всякой ерунды, попавшейся на глаза. А также выловили у входа пытавшегося отпетлять от вечеринки Боба. Наша маленькая армия оказалась в полной боевой готовности.

Что дальше было...

Вот девочка взяла гитарку, села в студии и записала песню из "Скайрима". И стала звездой. И песня хорошая. И умельцы вот и ролик сделали. 
Хорошая песня. Только похожа на Героя рабочего класса.

Иногда я люблю прогуляться по улицам уютного Вайтрана в одежде королей древности.

Недавно я потерял Лидию. Даже не помню где в пылу битвы попала она под мой огненный меч или древнюю кувалду.

При помощи Талоса я вытянул ее из подземелий  в виде безжизненного тела, а потом стараниями Логоса и Гуглоса благополучно я ее оживил :))). И снова она тусуется в моем доме, обставленном по последнему слову местной моды. Только жрать не готовит :) 

Как-то неожиданно быстро встретился мне М'Айк Лжец. В Морровинде его приходилось искать, в Обливионе он тоже не на каждой дороге встречался. А тут прямо сразу, в окрестностях Вайтрана (что его занесло в такую глушь и холод?), состоялась наша первая встреча. Была, она, правда, не самой приятной - моя баба все пыталась его убить :)). Когда наконец бабу удалось отогнать на должное расстояние :)), я вернулся к нему, но он не захотел со мной разговаривать.

А вот последней ночью, когда я, зачистив три близлежащих крепости, скакал домой, М'Айк снова встретился мне прямо на дороге. И сказал три совершенно непонятных пока фразы. Впрочем, в своем стиле :)

Да, Скайрим бродит в головах всех моих знакомых. Как в свое время Обливион, СТАЛКЕР и GTA. Через месяц-другой наступит насыщение  этим миром и все будут вяло похаживать по Скарйиму, когда для этого выпадет время.  

 

Это мой альтер-эго на неопределенное время. Высокий эльф по имени Финголфин (да, я почитываю профессора). В следующей жизни я, наверное, буду кошкой.

Осень входит неспешно, как хороший коньяк.

Сначала - запах. После раскаленного лета, когда весь город был наполнен запахом плавящегося асфальта, металла и автомобильных испарений, в ставшем вдруг кристально чистом воздухе вдруг прорезался осенний киевский букет - сосновая доминанта с легкими нотками осенних цветов и увядащих листьев.
Затем - тепло. Низкое сентябрьское солнце слепит глаза и греет так отчаянно, словно пытается на всю предстоящую зиму дать мне тепла. Но сентябрьское тепло обманчиво и выветривается, лишь солнце садится за ближайший дом.
После - радость. Этот оранжевый мир не может не вызывать радость. Тихую радость жизненного заката, когда не стыдно обернуться назад и увидеть пиршество жизни там, в летних месяцах.
И в конце - покой. Вчера сидел на лавочке, поглядывал на сверкающих в низких солнечных лучах мошек, на желтые цветы, на листья, еще не помышляющие о последнем полете к земле, на ленивых людей, которые тоже опьянели от густого ощущения осени, и был счастлив.

 В этот вечер я не хотел никуда идти. 

 А я вот вчера встретился вечером по обоюдному согласию :)), то бишь договоренности еще давнишней со своим старым другом, хотя, он пока еще очень даже не старый.  И он пришел, как обычно яркий, позитивный, с уверенным взглядом своих синих глаз и голосом, который хочется слушать и слушать. Редко видимся, на бегу, случайно. Но он такой. Сегодня здесь, завтра там, путешественник, живущий полной жизнью.

 

Сначала мне вроде бы даже полегчало. И как бы новые горизонты открылись. И даже силы в ногах прибавилось. Но идти оказалось некуда. Вокруг, до самого горизонта, расстилалась желтая пустыня. В фиолетовом небе кружили какие-то крылатые создания – то ли звероящеры, то ли стервятники ждали момента, когда я споткнусь и останусь лежать.

Ты молчал уже три дня. А я, такой самонадеянный и обласканный вниманием прежде, каждую секунду ждал, когда же  снова услышу твой голос. 

Но лишь ветер шумел, поднимая в небо то ли песок, то ли мелкий снег. Не было ни жарко, ни холодно. Откуда-то, как сквозь толщу воды, доносились голоса, короткие фразы междугородных переговоров, два-три слова равнодушия  старых друзей, длинные гудки отчуждения новых знакомых.

Но только твоего голоса не было среди них.

Я-то думал, что не пройдет и трех дней, как та же желтая пустыня поглотит и тебя. И над твоей   головой захлопают черные крылья в сужающихся кругах забвения.

Но ты чертовски хотел жить. У тебя даже мысли не было о том, что можно заблудиться в этом однообразном каменном лабиринте. За каждым поворотом тебя ждало новое испытание, но это только злило тебя, но не останавливало.

Наверное, ты не раз хотел остановиться и спросить меня в какую сторону повернуть. Когда становилось особенно тяжело, ты даже готов был крикнуть «Сдаюсь!» и тебе тут же показали бы выход. Но, стиснув зубы, ты молчал.

Целых три дня.

Поначалу меня отвлекали какие-то неясные тени. Я что-то говорил им, они что-то отвечали, но не было в них ни цвета, ни запаха. И я проходил сквозь них, а они даже не пытались меня остановить. Хотя, все знали, что в конце пути. Все, кроме меня. В редкие минуты сна я проваливался в иной мир, где встречал тебя – яркого, раздраженного, в разорванной в клочья одежде. Кто-то тянул тебя за рукав,  кто-то разрывал ворот рубашки, кто-то расстегивал джинсы. И только я стоял в стороне, ощущая твой запах, слыша твое дыхание, и не смел прикоснуться. Потому что знал, что мгновенной расплатой за это станет пробуждение. И вновь желтая пустыня до горизонта, лиловый рассвет, жажда и томление измученного тела.

На второй день наступил момент, когда я почти сдался. Я готов был отказаться от всего, хотя и знал, что моментально буду обращен в соляной столп и до конца дней моим уделом станет лишь созерцание. Но сердце мое не вынесло такого видения. Я испугался – запах крови мог привлечь стервятников. И я вновь пошел вперед  в молчании.

Ночью я проснулся от прикосновения. Первого настоящего ощущения от начала пути. Чьи-то руки ласкали мое тело, давно утратившее способность чувствовать, чьи-то нежные губы шептали мне запретные слова. И что-то такое послышалось мне в этих словах, что сердце мое на мгновенье остановилось от предчувствия. Я вскочил, протянул руки, но лишь темнота билась в моих обьятиях. Ни шороха, ни вздоха, ни крика полуночной стражи.

Я опустился на землю и вновь обрел бесчувственность. Наверное, это было еще одно испытание. Но ничего не отозвалось во мне. Я победил. Я проиграл.

Твой сон был легок. Твое сердце отзывалось на зов. Твое тело послушно следовало чужим движениям. Твои губы искали и находили. Ты не слышал только меня. И молчал. Уже три дня. Ты проиграл. Ты победил.

Утром третьего дня я едва волочил ноги. Я проклинал богов за то, что когда-то скрестили они наши пути и я услышал твой голос, увидел твое тело, почувствовал твой запах. И вышел на охоту.

Теперь я знал, что как мне не дано будет выследить тебя, так и тебе не уйти от моих стрел. И мы будем жить вечно. И вечная пустыня будет разделять нас. И вечные сны, и вечные пробуждения от прикосновения к призраку. И вечное отчаяние.

Тогда я остановился.

Огляделся вокруг.

Я знал, что лишь только я сдамся, стервятники черными стрелами упадут на меня и целую вечность будут терзать мое бесчувственное тело.

Но мне нужно было услышать тебя.

Я поднял голову и плюнул вверх, в молчащее лиловое небо.

Мой плевок упал на мою же голову. Это был знак.

Я медленно взял трубку. Не торопясь набрал цифры...

Вот блядь, занято!..

 

 

…Мы вывалились из парадного в снежное месиво. Желтый пунктир фонарей звал последовать за ним, в ночь, в снег, в озорное безумие пятницы.

- Женька! – крикнул я, – ты не видишь Антона?

Ответом было лишь завывание ветра да мерный стук оторвавшегося от крыши жестяного листа. Я оглянулся, но вокруг лишь вихри снега кружились в безумном пятничном танце. «Где же он, черт возьми!» – легкой досадой пролетела мысль, но она была оборвана сильным ударом в затылок.


Я даже согнулся от неожиданности, но тут же протер глаза от залепившего все лицо снега. А Женька уже бросил следующий гигантский снежок. Увернувшись, я наконец-то увидел его – смешного, в дурацкой шапке с болтающимися на ветру ушами, румяного от снега и выпитого скотча. Прямо подросток из фильма о детях индиго.

Читать далее...

 Он не был моим другом. Не был, и не пытался. Ему даже и мысли такие в голову не приходили. Как и мне, впрочем.

Он не был моим земляком. Если бы я вдруг захотел приехать к нему в гости, мне пришлось бы ехать сутки поездом. Самолетом быстрее, но это не имеет никакого значения, потому что я никогда не приеду к нему. Как и он ко мне.

Мы не были ни друзьями, ни земляками. Просто случайно встретились здесь, на плоской желтой пустынной жаровне и были рядом с первого дня. До последнего.

Вместе ползали в пыли под окриками сержанта, вместе чистили картошку в наряде. Делились последней сигаретой. Рассказывали друг другу о своих девчонках. Оставшихся там. И никто не задумывался, были ли они на самом деле, или на самом деле никто никого не ждал.

В однообразной, присыпанной желтой пылью ленте дней, недель, месяцев, мы сами уже забыли, есть ли это место, о котором мы так много говорили, или оно существует лишь в наших легендах, как две капли воды похожих на легенды других. Например, тех двух казахов, которые сидели на другой стороне сопки и бормотали в эфире на непонятном мне языке.

Он понимал их, хотя со мной говорил по-русски. Его запросто можно было принять за русского, только глаза выдавали в нем степняка. И какой-то терпкий призвук в его говоре, который даже не повторишь. Чтобы так говорить, нужно было родиться в краю, до которого мне больше суток ехать на поезде. И я когда-нибудь сделаю это. Теперь мне почему-то все чаще приходят мысли об этом.

Мы не были друзьями. Просто привыкли друг к другу.

И сейчас я, прочитав газету с интересной статьей, пытаюсь засунуть ее за голенищу несуществующего сапога. Привычка.

Наша привычка друг к другу была такого рода.

Мы делились друг с другом новостями в первую очередь. Мы спали, укрываясь одним бушлатом в разведке. Делились последними каплями воды. В пустыне иначе нельзя. Да и не только в пустыне. И дело здесь вовсе не в привычке или чем-то еще.

И все же порой я искал глазами его голову в строю и когда не находил, меня охватывало смутное беспокойство. Будто сквозняк продувал за спиной, и целый муравейник оживал на спине. Лишь на мгновенье. А когда он возвращался из дозора, я успокаивался и тут же забывал о нем…

Вот уже и половина лета прошла. А я так и не покинул своей тесной личинки, будто испугался, что слишком жаркое для июня солнце обожжет мои слабые крылья (awai tsubasa?). Но вот уже и июль пришел к своей половине, а я по-прежнему блуждаю в своем пыльном, занавешенным тяжелыми шторами, мирке и молчу.

А ведь стоит лишь выйти на улицы, как много яркой жизни вокруг! Девчонки, пользуясь жарой как поводом еще больше облегчить свой гардероб и показать все, что можно, скоро останутся совсем голыми. Симпатичные парни расслабленно наблюдают за девчонками, и я наблюдая за ними. Смешные подростки вызывают добрую улыбку внутри меня, и хотя она где-то глубоко, но иногда ее отсвет доходит до губ, невольно растягивающихся от радости, что мир этот еще существует и так прекрасен, хоть в нем и нет меня.

А иногда мне кажется, что все решается просто - стоит сделать только шаг навстречу, сказать слово, просто улыбнуться, ведь лето - время, когда людей покидает настороженность, они тают от тепла и яркого солнца.

Но потом я думаю: а что если... И что мне с этим делать? Ведь я  уже настолько привык скрывать  себя настоящего, что уже и не знаю, что будет, если он выйдет из тени.  Потому просто созерцаю и нахожу в этом умиротворение.

В колонках играет - Ri Майя каменных джунглей

 

 

 

 

В колонках играет - Stepsonday

Все-таки не весна. сегодня похолодало и стало понятно, что еще далеко до тепла и зелени.

Аббат затеял переезд на новую квартиру, мажор. У людей проблемы, все сезжают куда попало, а он расширяется. Но зато теперь я у него забью местечко на кухне. Теперь там можно болтать под вискарек про жизнь и главное - курить без опасений кого-то отравить. Я-то думал он возьмет меня к себе, но он берет семью :))) Была бы еще одна комната - говорит... Но еще одной нет. Ненужные расходы, так он считает.  

Вот спер у него фотку столетнюю, очень характеризующую мое настроение.

 

Несмотря на непроглядную небесную смурь, как-то повеяло весной вдруг. И не из форточки тонким ветерком, а по-настоящему, так , чтобы вздохнуть полной грудью и дышать, пока не насытишься.

Под ногами слякоть из позавчерашнего снега и ночного дождя. Люди в своих неуклюжих одеждах переваливаются с ноги на ногу, спеша к достижению своих бессмысленных сиюминутных целей. И даже не видят, что над их головами происходит великое преображение - солнце поворачивает к лету, земля оттаивает, источая запахи. от которых заходится сердце, а ветер разносит их от одного засмотревшегося на небеса, к другому.

Завтра все изменится. Ведь еще зима. Но это будет завтра. А сегодня я пьян от предчувствия весны. 

И она обязательно будет, а как же иначе... (С)

 

 

Просто катастрофически не хватает времени у автора фотографий и он их выкладывает понемногу. А также советует наведаться на сайт режиссера Алана Бадоева, который снимает для БиСов уже третий клип. 

Еще несколько смотрите у моего большого друга Аббата Бузони

В колонках играет - Home Made Kazoku-Aikotoba

 

Пустыня и море боролись за воздух. Истекающая ветром заря распростерлась над полем битвы. Море победило. Чайки, слетевшись к берегу, разгоняли крыльями долгожданную прохладу. Бриз крепчал, морща тяжелое стекло воды, разбивающееся мелкими осколками о песчаную твердь. По самому краю тверди, смело попирая ногами закатно- красную стеклянную пыль, брели Джон с Анжеликой. Разговор пребывал в полном отсутствии.
Тысячи тонн воды вели ленивый спор с тысячами тонн песка.
Джону не хотелось мешать этому извечному разговору своей болтовней.
Анжелика несколько раз оборачивалась к Джону, но всякий раз увидев его холодный взгляд, обращенный в неведомые дали, боялась открыть рот.
- Ты так страшно молчишь,- наконец сказала она.
- Я больше привык слушать,- промолвил Джон, не отрывая глаз от рдеющего горизонта.
- Как же можно слушать, если все молчат?
- Это только кажется, что молчат, вот ты, например...
- Но я же не сказала ни слова! - Анжелика подняла брови.
- А я уже все услышал.
Джон криво улыбнулся и взял Анжелику за руку.
Щеки ее стали цвета неба, но лишь на мгновенье.
- Тебе послышалось,- она медленно высвободила руку из пальцев Джона.
- По-моему, ты тоже не все расслышала,- Джон поднял попавший под ноги камешек и подбросил его на ладони.
Анжелика закусила губу и остановилась. Вода в отчаянии билась у ее ног.
И правда, стоит ли стучать в глухую стену? Всегда можно повернуть назад. Только если правильно разобраться, куда.
Волны вздымали вихрь песчинок. Анжелика стояла в нерешительности. Джон уходил все дальше и дальше, увязая в бурлящей воде. Анжелика взглянула на него и что-то прояснилось - даже дышать стало легче.
Он никогда не будет любить ее. И вряд ли вспомнит о ней, когда окончится это летнее безумие. Просто у него есть шанс. И у нее есть маленькая возможность.
Заря едва тлела. В случайных языках огня, пробивающихся сквозь густеющие облака, все отчетливей просматривались синие прожилки. Грязная пена прибоя шипела и дымилась розовыми клубами облаков.
Джон медленно шел вдоль воды. Ветер уже три раза сдувал его шляпу, он три раза наклонялся за ней, отряхивал, но ни разу не оглянулся.
Он знал, что Анжелика придет. Иначе ей никогда не использовать свою маленькую возможность.
"Он никогда больше не будет любить меня. Больше, чем сейчас», - подумала Анжелика.
Джон задумался. Звук шагов сзади отвлек его, и в то же время, он внутренне напрягся, словно ожидая удара в спину. Но тут же отпустило. Волна кипятка прокатилась сверху донизу, но Джон лишь повел плечами. И тотчас на его плечо легла прохладная ладонь Анжелики. Испугавшись его невольного движения, она отдернула руку.
Джон вопросительно взглянул на нее. В зеленых с коричневыми кра¬пинками глазах Анжелики он увидел свое отражение.
- Я наконец-то увидела,- едва слышно сказала она.
Джон попробовал ухмыльнуться, но что-то помешало ему, отчего он сразу принял растерянный вид.

И что было дальше...

В колонках играет - Home Made Kazoku Arigatou!

.... Неожиданно поднялся тяжелый полог душной палатки, и в его проеме показалась лохматая Димкина голова.
— Юрка, ты идешь на пляж? — спросила голова. Джон внутренне вздрогнул.
— Конечно иду,— поспешил согласиться он.
- Ну так идем!
И Димкина голова исчезла.
Джон вскочил, схватил с кровати покрывало, но тут же выронил его, наткнувшись на забытую в нем булавку. Чертыхнувшись, он потянулся за кепкой, и тут обнаружилось, что куда-то запропастился шлепанец. Безрезультатно заглянув под все кровати, Джон смирился и забросил оставшийся на ноге шлепанец в угол, где он и застрял, залетев за тумбочку. Затем Джон нагнулся за покрывалом, осторожно вытащил из него булавку, и вдруг увидел второй шлепанец.
На секунду задумавшись, стоит ли искать первый, Джон растерялся. Но времени осталось лишь на то, чтобы плюнуть на все и выйти из палатки босиком.

Димка улыбнулся всеми своими тридцатью тремя и, не оборачиваясь, зашагал по пыльной дороге. Джон едва поспевал за ним.
Уже четыре дня этот парень заводит с ним разговор, но ни слова не рождается в ответ. И, если честно, и сам Джон хотел как-то сблизиться с этим красивым и надменным парнем, от которого так и веяло успехом.
Но, что бы он ни сказал, Димка тут же говорил и делал во сто крат лучше и без всякого напряга, как будто всю жизнь этим занимался.
Джон не мог объяснить себе этого чувства, но он твердо знал, что такой человек, как Димка создан для Блестящего Будущего. Где бы он ни появлялся, от него будто исходили флюиды сильного рассудка и непобедимого обаяния! Сети были расставлены постоянно. И Джон попался
в них. Ему до одури хотелось быть в доску своим, чтобы не пропустить ни слова, хоть на время погреться в лучах его славы.
Вот уже четыре дня Джон был в отчаянном состоянии. Четыре дня он не знал, как начать разговор, чтобы склонить этого спесивца на свою сторону.
И тут — на тебе: "Юрка", "На пляж"... Что-то случилось, не иначе, — думал Джон,— только куда он все время бежит?
Наконец их глазам открылась желанная лазурная даль. Тысячи тел устилали побережье, впитывая дармовой ультрафиолет, казарменное гостеприимство пансионатов, тошнотворную стряпню из концентратов и теплое пиво.
Маняще блистающая под лучами обезумевшего от своего накала солнца вода на поверку представляла собой почти упругий конгломерат ила, нефтепродуктов и испражнений. И в ней купались. И были счастливы этим.
Пройдя полтора десятка шагов по обжигающему песку, Димка остановился.
— Это будет здесь! — не оборачиваясь, произнес он, бросая одежду на изрядно засыпанное песком покрывало, на котором сидел загорелый мальчик и неотрывно смотрел на воду.
Джон осторожно ступал по песку, умело обходя забытые колышки, битые стекла и остатки костров. Увлекшись, он промахнулся.
— Промахнулся, — не поднимая головы, проворчал Димка.
Джон снова вздрогнул, и виновато улыбнувшись, расстелил свою подстилку рядом.
— Расслабся — сказал Димка,— Будь как дома. Кстати,— он положил руку на плечо загорелого подростка,— это мой брат. Его зовут Игорь. Мальчик на мгновенье оторвался от созерцания бескрайних просторов и, нехотя взглянув на Джона, вернулся к своему занятию.
— Он у меня диковат,— пояснил Димка,— вы найдете общий язык.

чем все продолжилось

В колонках играет - The Reign of Kindo


Сегодня неожидано повалил снег. Тэцуо вышел во вьюжную ночь, накинул капюшон, сразу отсекший все звуки. Мир, вмиг ставший черно-белым, будто наскоро набросал на листе бумаги не очень способный художник. Несколькими карандашными штрихами обозначил строгие блоки домов, росчерком угля изобразил деревья, продолговатыми пятнам туши - людей. Снег беспрерывно смазывал рисунок, и каждую секунду он проявлялся вновь, с новыми деталями. Фонари окрасили мир в лунного оттенка сепию.
Сзади неслышно подкатил трамвай. Второй вагон был наполнен призраками, вышедшими из иного мира. Даже лампочка под потолком, почти не дававшая света, неритмично мигала. Тэцуо даже послышался ее характерный зуммер. Куда они направлялись из своего Сайлент-Хилла?
Ему это было совсе неинтересно. Яркий оранжевый огонек сигареты в углу рта был единственным теплым пятнышком. Но он не мог ни согреть, ни даже осветить лицо. Иначе спешащие в свои склепы призраки увидели бы, что Тэцуо улыбается.
Жизнь по-прежнему проходит мимо него незамысловатыми картинками, не цепляя взгляда. И лишь рассеянная улыбка временами говорит его собеседникам, что он замечает их присутствие...

Сегодня самая длинная ночь. Завтра солнце начнет движение к весне. Художнику скоро понадобятся другие краски.

В колонках играет - Snow Patrol
. . . Сегодня мне одиноко. Это еще не совсем одиночество, ибо Одиночество — из числа изобретений, убивающих своего изобретателя. А я еще жив…
Сауль Ибаргоэн Ислас

В грязном, устланном мокрым снегом и накрытом дымным небом, чреве февраля набирает силу солнце. Утренняя оттепель неизменно завершается ночным гололедом. Прохожие, растопырив, как пингвины, свои крылья, давно растерявшие перья, чертыхаясь, и снова падая, ползут в поисках пищи, ибо ни когда не были рождены для полета.
Я смотрю на них сквозь, запотевшее изнутри и замерзшее снаружи стекло и страдаю вместе с ними.
Я мог бы презирать их за бесцельную суету, за их ничтожные мечты и вызывающие улыбку амбиции, за лицемерие, ставшее образом их жизни, душевную нищету и вечную драку в февральской грязи за еще один час, вырванный у смерти, за их ненависть и презрение ко мне, распятому на мягком кресле между телевизором и стереосистемой жалкому заложнику электричества.
Я мог вы презирать их.
Я мог бы также ненавидеть их.
Наконец, я мог бы просто терпеть их присутствие, как это делают со мной они.
Но к несчастью, я люблю их. И наивно полагаю, что я не одинок в своем безумии.
Временами моя надежда превращается в уверенность. Но я уже знаю, что ошибся. И снова ошибаюсь.
В этом моя вечная мука.
Однако, полагаю я, моя болезнь не беспочвенна.
Ведь стоит лишь случиться, стоит беспечному ветру промахнуться в своем беге, и ударить шалой головой в мое запотевшее снаружи и замерзшее изнутри окно, как я тут же окажусь среди них.
И буду чертыхаться и снова вставать, закрываться от ветра, балансируя остатками крыльев, так и не научивших меня летать. И что еще согреет меня в грязном чреве февраля, кроме моей любви?
В этом моя вечная беда.
И сейчас нет у меня плохое настроение. Я снова становлюсь нытиком. И беспрерывно молчу.
Я хотел вы быть веселым.
Радоваться мелочам.
Приходить в восторг от пустяков. Довольствоваться малым. Жить и испытывать моральный оргазм от этого процесса.
Но двадцать пять лет безответной любви сделали свое дело. И ни кому до меня нет дела. И у меня нет дела к кому-нибудь. Вот какие дела.
Приходится смеяться, дабы не истечь слезами, творить добро, чтобы не переполниться злом, восхвалять, содрогаясь от презрения, и верить в счастливый исход.
За это окружающие оказывают мне знаки внимания и даже любви, пряча за спиной ненависть. И я стараюсь не замечать, что последняя все время выглядывает каким-то краем. Я прощаю им это. Я ведь люблю их всех. И ни с кем не поделюсь этой ношей.