Синдром прощания

Ника Армани

Есть такой синдром – синдром прощания. Он свойственен человеку, который боится – до смерти боится – потерять. Это может превратиться в манию.  И тогда он не только будет бояться потерять, но он будет и страстно хотеть потерять! Хотеть и бояться  одного и того же – разве это не формула невроза?

И это нередкий случай. Но то, о чем я расскажу сейчас – действительно граничит с манией: Анджела (имя изменено) – моя пациентка – страдает этим синдромом и страдает очень основательно.

Что тому причиной? Преждевременные роды? Ребенок, до времени отторгаемый чревом матери, впервые испытывает ужасающую несправедливость и одиночество. Ранний отрыв от груди? (Она искуственница).

Остается гадать. Возможно, причина в генетике. Фобии родителей, дяди по маминой линии. Или корни искать в кармическом узоре, в навязанной судьбе? «Стоп! – Скажет реалист. – Причина в том, что у девочки в детстве расстались родители, и это был крах. Это повлекло целое крушение ее мира, и она лишилась мягкого балующего ее сказочника-отца. Затем куда-то за тридевять земель (к бабушке) увезли ее грудного братишку. А на их месте появился достаточно деспотичный отчим».

Гипотезы остаются... гипотезами. А синдром остается синдромом.

Вот для чего на первых занятиях по психодраме мы ищем истинную проблему, а не ту, с которой человек переступил порог «Психологического театра». Анджела пришла с проблемой: «Почему я всегда попадаю в ситуации, где меня преследуют, пытаются убить, шантажируют, а я всегда оказываюсь в роли жертвы?! Почему меня никогда не отпускают?! Уйти. Попрощаться и уйти - вот что труднее всего!»

Это заявленная проблема. Но истинная - какова истинная?

Ни игротреннинг, ни гипноз, ни масса уникальных тестов на «пробу бессознательного», казалось, не помогали. 

Вы спросите: для чего нужна группа? Для чего групповая психотерапия?  А вам не приходило в голову, что люди завязывают друг  с другом отношения?  И эти отношения в свою очередь помогают терапии.

Анджела красива. В ее глазах, я бы сказала, есть некий демонический отсвет. Она влюбляет вполоборота, что уже само по себе – талант. Но она влюбляет глубоко, до истерического безумия. Мужчины, а иногда и женщины (см. подростки) попадают под этот почти неземной магнетизм. А что потом?

Не будем спешить.

В своей группе (на курсе лечебной психодрамы) Анджела подружилась с девятнадцатилетним Мишкой.

Они встречались. И, как говорится, дело шло к свадьбе. Но…   

...Давайте перенесемся из реальности в игровое пространство – не спрашивайте, откуда взялся этот текст...

«Фонтан спал. Мы – две склеенные тени – безнадежно ждали последний автобус. Только что было хорошо. Но я почувствовал – что-то изменилось.
– Пусто, – вдруг сказала Анджела. И встала.
–    Пройдёт, – я встал следом.

Мы подошли к ограде парка. Анджела резко обернулась.
– Я не знаю что со мной, но я не могу. Я ничего не могу поделать с собой. Пусто.
– Пройдёт, послушай. На меня однажды тоже нашло.
– Мишка, давай сделаем так чтобы этот вечер был нашей последней встречей!
– Ты просто сошла с ума, – я еще смеялся.
– Прости меня. Помнишь, я просила тебя спасти меня? Ты догадался – от кого?
–    Мне показалось, от тебя самой, - я испугался звука собственного голоса. Голос выдавал меня  с головой.

Она не шевелилась.
–    Ты не сумел меня спасти.  Но ты не виноват. (??!)

Это было так непохоже на нее: каждое слово было каким-то фальшивым, сделанным, лишенным ее юмора.

Я знал, что надо было что-то сдвинуть. Встать, крикнуть.

Я встал и пошел. Вдруг вернулся и почти застонал, как последний идиот:
– Это же несправедливо. Тебе ведь хорошо со мной! И я люблю тебя. И мы не должны расставаться.

Она как будто разыгрывала роль. И, подчиняясь тексту, твердила, твердила  в темноте, смотря куда-то, словно под чьим-то гипнозом:
– Это неминуемо. Это когда-нибудь должно произойти.

Я уже кричал:
– Пусть! Но пусть не будет так искусственно! Пусть мы расстанемся из-за ссор, когда это будет последним выходом. А сейчас это – нелепо!
– Ну, не расстанемся мы, – я пугался ее голоса. – А что будет потом?

Она говорила и говорила как в бездну. Кому?

Я уже не смотрел на нее.

Я, кажется, заплакал. Я ничего не ощущал. Я слышал, как она называет мое имя.
– Обними меня, Мишка. Быстрей! Дурак. И не отпускай!
– Если я обниму тебя, я уже никогда не смогу уйти.
Но я обнял ее.

И отпустил, чувствуя, что сдохну здесь, на скамейке, а уйти не смогу. Она положила на мое плечо мой свитер. Мимо меня простучали ее каблуки. Я ослеп. Саданул скамейку. Она крякнула и рассыпалась. Я побрел куда-то.
– Миша! – Она схватила меня за руку. – Дурак! При чем здесь скамейка?!
Мне показалось, что она плачет.
– Ты хотел ударить меня?!

Вдруг она погладила меня по голове. (!)
– Мишенька! Я боюсь за тебя... как ты пойдешь домой?
– Не бойся. Ты мне не мама! Никто не догадается, что у меня что-то произошло. Так что – иди.

Теперь словно наступил ее черед уговаривать меня: она как будто ожила.
– Мишка! Давай завтра встретимся. Видишь, я уже прошу.

Глаза ее блестели. Она была опять прежней. Не было этого странного матового взгляда сомнамбулы. Как будто прошел какой-то странный приступ. Я посадил ее на такси. И поплелся домой. Ноги мои волочились за мной. Я ничего не понимал».

На чьей стороне вы были, читатель?

Вопрос неуместен. Легко себя представить разгневанной мамой этого парня, потому что именно он здесь выступал в роли жертвы. Он так себя ощущал.  Анджела была садисткой, женщиной-вампом. Она словно наслаждалась его унижением. Она словно вызывала его муки, страдания, дышала ими, пила их. А, испив, оживала к жизни.

Таких жертв у Анджелы было много. И дело не в их количестве, и даже не в том, что кто-то из них пытался шантажировать ее и даже убить. Дело в том, что эти странные «приступы» наступали так же резко, как и проходили. «Приступы» – синдром прощания – когда становилось пусто и одиноко, приступы какого-то вселенского одиночества, который психологи называют экзистенциальным, эти приступы, когда хотелось непременно расстаться! Ее как будто что-то несло, уносило, а этот, рядом сидящий – ничего подобного не ощущал, продолжая болтать о погоде и планах на завтра.

Как ведет себя ребенок, когда его не замечают? Он кричит!

Так вот, Анджела кричала, что ей плохо, но кричала на таком языке, который читался иначе. Он читался как язык садизма, жестокости и властолюбия.

Наша беда в том, что мы ищем рациональные корни любого невроза. Их нет. Они и в одном, и в другом, и в третьем. Но истинные иногда подсказывает сама жизнь или... модель её – психодрама.

Анджела хотела быть ребенком, причем совсем маленьким, беззаботным, которого любили и баловали, которого еще не подвергали испытаниям через расставание. Анджела бессознательно искала в мужчине своего Отца. А находила в мужчине ребенка и добивала-добивала его своим уходом.

А что было дальше?
Анджела сменила нескольких мужей и нескольких партнеров. Да и сейчас она замужем. И ведь не расстается. Неужели болезнь позади? Почти угадали!

Это тот случай, когда невроз лечится годами, и приступы доводят человека почти до полного душевного опустошения. Но никакой шантаж и никакая рациональная терапия не помогут так, как поможет одно простое действие. Что нужно сделать, чтобы обезопасить «вампира»? Отдернуть штору и впустить дневной свет!

Совершенно верно. Магнетичная женщина Анджела подчинялась собственному гипнозу. Своему бессознательному страху, идущему от программы разрушителя. Нельзя было подчиняться этому магнетизму.

Рецепт прост, но для исполнения надо прежде всего оказаться гибким, взрослым и чутким, а этот набор – очень и очень редок.

Любви-усыновления хотела наша Анджела. Но знала ли сама об этом?

Источник