Ипподром гудел, словно рассерженный улей, общество собралось самое разное, но всех объединяла любовь к скачкам. Говорить о причинах не приходиться: кто-то и взаправду обожал лошадей, кто-то на них зарабатывал, но ведь это не отменяло её величество страсть? А и верно, равнодушных здесь не было, да и чего бы им делать среди безумцев, увлечённых скачками? А как не безумцев, когда всё что их волновало на этот момент, так это победа любой ценой ради любви или денег – какая разница?

Но что такое победа? Скажите на милость? Так, финтюлина без флага и ничего более. Одна из слабостей человеческих, когда кто-то превозносится над другими. Торжество гордыни – по-другому и не назовёшь это чувство. Однако нельзя исключать и очевидную выгоду для общества от скачек, а именно – торжество красоты. Где бы мы все с вами находились, если бы не имели возможности исправлять дурной характер в обществе совершенства? Да так, ничтожные черви, копошащиеся в грязи обыденности. А здесь при виде удивительных существ, поневоле испаряются всяческие гнусности в натуре человеческой. Раб страстей вдруг осознаёт, что тяжкий труд по сотворению этого чуда может вознести его в мир, где нет места безобразию, в мир высших ценностей. И всё это, благодаря неимоверному старанию по выводу лучшей породы. Человек слаб, но именно в его слабости и кроется величайшая сила. Преодолевая своё ничтожество, он приводит в мир совершенство. А значит, а значит, делает его лучше прежнего.

Все эти философствования, в общем-то, никого не волновали из собравшихся на ипподроме. Интрига повисла в воздухе: во-первых, это совсем неизвестный жеребец, о котором ходила масса слухов, но никто его не видел, и, конечно, Гренадер, конь самого генерал-губернатора Забайкалья.

После первых забегов, разогревших публику до нужного градуса перед главным событием, наконец объявили скачку фаворитов.

Столько народа в одном месте Хуандай никогда не видел. Ему было приятно, что наконец-то его красоту смогут оценить по достоинству. От волнения у него даже пятна на спине стали ещё контрастнее. Хуандай весь подтянулся, голову задрал, хвост распушил по ветру, чтобы показать себя в самом что ни на есть лучшем виде. Почему-то захотелось крутить ушами от восторга, но Хуандай посчитал это жеребячеством с и достоинством, если так, конечно, уместно сказать, подошёл к стартовому канату. Рядом, как назло, место досталось здоровенному такому гнедому. Даже противно было смотреть на его внешность. Хуандай сразу почувствовал к нему неприязнь. Уж очень заносчиво себя вёл, будто он здесь самый главный, а остальные здесь стоят исключительно для декорации. Смотрел на всех свысока и презрительно.

«Откуда только припёрли этого Гренадёра, наверняка из столицы. Они там все такие, мне рассказывали знакомые лошади. Весь себе на уме такой. Ну ничего, сейчас я сделаю тебе ум набекрень с плюхой, лишь бы наездник не подкачал. Впрочем, повезло, лёгенький такой, не то что мой Харитон. И пахнет вроде ничего себе, не «Граф Коген», конечно, но тоже приличные папиросы, «Лаферм». Точно такие курит хозяин. Наверняка угостил. А как не угостить своего жокея? Конечно, угостил. Но вот зачем мне поставили рядом это коломенскую жердину, совсем не понимаю. Неужели не могли подобрать что нибудь поприличнее?» – размышлял Хуандай, в ожидании старта.

– Что наш монах? – поинтересовался Збруев у своего вынужденного компаньона.

– Просто отлично! Жаль, что нельзя оставить. Мы бы с ним таких дел натворили.

– Да что за дела, когда и здесь ещё ничего не ясно. Вон видишь, губернатор гнедого зарядил. А это, сам понимаешь, не фуфлы-фуфлыжные, а рельсы самые что ни на есть чугунные.

– Ой, вот напасть. Сейчас мы сделаем ему рельсы. Тоже мне рельсы. Да что в нём такого, в этот Гренадёре, кроме роста? Наш чубарый быстро с ним разберётся.

– Разберётся, разберётся. Ты ставку сделал?

– Всё, как вы сказали. Полностью, до копеечки поставил. Скачки скачками, а про политес никогда нельзя забывать. Здесь я вас очень даже поддерживаю.

– Что говорят на ипподроме?

– Интрига, невероятная интрига. Но, но, благодаря слухам, умело распространённым, должен заметить.

– Не хвастайтесь, Пыщин. К делу!

– И монаху, мной самолично привезённому.

– Экий вы неугомонный!

– Публика ставит на нашего Хуандая исключительно наудачу.

– Чем им монах-то не понравился?

– Как узнали, что я поставил на Гренадёра, так и засомневались. А я уж постарался, чтобы узнали, сумма-то немалая.

– Молодца! Так им в пику по самые пенки с крендельком! – довольно засмеялся Збруев.

– И мы, я так полагаю, в расчёте? – с улыбкой поинтересовался Пыщин.

– Будет вам, какие там долги, когда такое дело затевается. Ведь если мой Хуандай прибежит первым, это такие знатные бублики-баранки образуются, что просто закачаешься.

– Вот сейчас не понял. А как же политес?

– Ах да, политес… Ну это я так по инерции. Всё-таки хочется победить.

– У нас народ бывалый. Их сказкой про монаха не проймёшь, нужно что-то посущественней предъявить.

– Представляешь, какие у них будут глаза? Вот потеха.

– Это точно.

Тем временем прозвучал третий горн, призывающий к началу скачек. Стартёр дал отмашку и лошади рванулись с мест. Тон сразу задал гнедой, вырвавшись вперёд более чем на корпус. Что, впрочем, было на руку, вернее будет сказать, на копыто Хуандаю, оттого что он наконец-то смог предъявить публике свою неимоверную красоту во всём великолепии. Раз, два, три; раз, два, три, били копыта в три темпа. Передняя и задняя – раз, передняя – два, задняя – три. Очень нравилось Хуандаю делать галоп по беговой дорожке. Но тут он начал замечать, что все смотрят на мерзкого гнедого.

«Вот тебе и раз, два, три. Да что же это такое! Он тут старается, со всем прилежанием изнашивает копыта, рвёт лошадиную душу, можно сказать, а публика такую чёрную неблагодарность делают!» – мысленно возмутился чубарый и даже всхрапнул от праведного гнева.

Жокей тем временем вообще ничего не делал, не мешая чубарому бежать в группе.

«Ага, значит, на финише начнёт дёргаться, – подумал Хуандай. – А гнедой-то индивидуалист каких ещё поискать. Сразу вперёд рванул. Мол мы ему неровня. Выскочка губернаторская!»

Возмущённый неразборчивостью толпы, жеребец с лёгкостью нагнал Гренадёра, но дальше этого дело не пошло. Шли ноздря в ноздрю, при этом губернаторский конь с тупой мордой смотрел вперёд, вовсе не замечая стараний чубарого. Это было тоже обидно. И самое обидное заключалось в том, что огромный коричнево-рыжий корпус Гренадёра полностью закрывал чубарого от публики.

Видя старания своего коня, жокей решил подбодрить его ударом хлыста. И сделал он это совершенно напрасно. Чубарый тут же перестал стараться, чтобы обогнать противника, занятый, вообще-то, неприятной болью в крупе. Он крайне трепетно относился к своему идеальному лошадиному организму. Теперь его можно было лупить напропалую, скорости это не добавит, оттого что теперь, с точки зрения чубарого, всё равно всё пропало. Целостность организма нарушена и пусть бьют уже совсем и навсегда, но желаемого не достигнут, так как ему достался в наездники конченый негодяй, и совсем не Харитон.

Опытные наездники чувствуют свою лошадь, это для наблюдателя со стороны скачка проноситься, что мгновение. Две с половиной минуты, плюс-минус, и всё. Ну когда здесь думать. Здесь в ту пору успеть взглядом за своим номером, не то что погружаться во взаимоотношения жокея со своим скакуном. Другое дело – это то, что происходит во время гонки там, на беговой дорожке. Здесь время замерло, растянулось на бесконечные секунды. Представьте себе реактивный самолёт, наблюдателю кажется, что по лазурному небу прошмыгнула серебристая птичка, а тем временем в салоне идёт своя жизнь: ходят стюардессы, пассажиры читают газеты, разговаривают о совсем незначительных вещах и не очень – в общем, летят с комфортом.

Чубарый тоже летел, только по инерции. А как ещё можно было назвать его бег после этого возмутительного удара! Он и так, можно сказать, старался, и тут это! Что за глупость!

Понимая, что погорячился, жокей, стоя со сдвинутыми коленями в стременах, погладил ладонью место удара, прося извинения.

«Ну вот то-то, а то размахался дрянным стеком, как дурак с бантиком», – сразу переменил направление мыслей чубарый.

Он тут же вспомнил о мерзком гнедом, оттого что сейчас этот насупленный конь казался ему воплощением вселенского зла, так он ему не нравился. Чубарый начал дышать ровнее и с большим старанием отталкиваться копытами. Ноль результата. Тогда он в отчаянии захрапел в сторону гнедого, передразнивая его презрительную морду. Тот покосился, не понимая, что хочет этот пятнистый, словно далматин, жеребец. На что Хуандай тут же закрутил ушами, сообщая гнедому, что тот полный придурок.

Гренадёр, имевший хорошую немецкую родословную, попробовал повторить трюк с ушами, но живости характера не хватило. Однако, переключив внимание на слуховой аппарат, конь сбился с шага. Незначительной ошибки оказалось достаточно, чтобы чубарый рванул вперёд, словно экспресс Москва – Симферополь.

Задорно махая саженками: раз-два-три, раз-два-три, – Хуандай бежал с задранным хвостом, как флаг победителя, к финишной ленточке под рёв толпы. Забыв про солидность, он энергично махал ушами, словно крыльями. Теперь он точно знал, когда нужно это делать. На финишной прямой. А когда же ещё!

На награждении прямо перед губернатором Хуандай сбросил своего жокея, когда тот совсем не ждал от него такой подлости, а потом потёрся мордой извиняясь.

Серия сообщений "Цыгун для Хуандая":

Странная шутка Лао Дзы на ипподроме.

Часть 1 - Глава 2 Искушение цигуном
Часть 2 - Глава 3 Необычный метод
Часть 3 - Глава 4 Полёт чубарого
Часть 4 - Глава 5 Улыбка Лао Дзы

Что может быть прекрасней испуганной женщины?

Только лошадь на полном скаку.

Утренние лучи светили розовым цветом сквозь листья осенней рябины, склонившейся над вокзальной скамейкой. Лао приоткрыл один глаз и оценил обстановку. Тихо, мягко дует приятный ветерок из степи. Он снова закрыл веко, чтобы спокойно обдумать свой путь в России. Собственно, планов особенных не наблюдалось и не образовывалось. Идея околоточного надзирателя посетить Санкт-Петербург ему нравилась, но уж очень много препятствий образовалось из пространства. Так много, что аж беги не оглядывайся. Тяжело вздохнув, Лао Дзы открыл оба глаза и уставился на крохотный вокзал, обшитый крашеной доской. Ядовито-зелёный цвет, обычный для казённых зданий, ему показался здесь неуместным.

«И-эх, и чё бы не покрасить в жёлтый с пятнами, как африканскую жирафу? Обязательная нужда превратить вполне себе приличное такое помещение в злобную гусеницу? Здеся люди судьбу поджидают, а они такие плюшки строят для пассажиров. Хоть крышу суриком закатали. Всё радость», – вынес вердикт местной архитектуре странствующий монах и начал разглядывать плывущие в недостижимой высоте бесконечно-белые облака. Но мечтательное настроение переменил хриплый голос с небес. Над бродягой склонился начальник станции Феоктист Савельевич Пыщин:

– Отдыхаем?

– От жизни? Ни в коем случае! Она всегда рядом, вот, как вы, – немедленно откликнулся Лао, садясь на скамейке.

– Да ты, братец, философ.

– Ни в коем случае. Я их мудрёность не знаю. Ни одного словечка. У них там целый словарь пруссаков бегает – страсть.

– Тогда какими судьбами здесь?

– Сам удивлён. Где я, и где «Критика чистого разума»?

– Отстали от поезда? – не поняв экивоков монаха, поинтересовался начальник станции.

– Можно и так сказать. Но с жеребцом не поспоришь. Ведь так?

– С каким таким жеребцом? – оживился Феоктист Пыщин, питавший слабость к скачкам.

– Чистокровный американец. С самого Владивостока везут, – соврал Лао, заметив блеск в глазах начальника станции.

– Уж не Билли Берк? В газетах писали, что сто тысяч отвалили за него?

– Точно, он и есть.

– И что же не поделили?

– Вышел проведать и отстал. Так бывает.

– Вы тренер? Не похоже. Одежда затрапезная, уж извините.

– Что поделаешь, капризный жеребец. Порода – что тут скажешь. Привык к подряснику, вот и ношу, чтобы не злить благородную животину.

– Говорят у американцев особая метода тренировок?

– Китайский цигун взяли на вооружение.

– Болтаете, – опять усомнился Пыщин.

– Вот ещё. У меня и бумага есть соответствующая, – с этими словами всемилостивый Лао показал направление в психиатрическую клинику Токио.

– Уж простите, но китайский я не знаю.

– Это японский! Но неважно. Я переведу. Вот, слушайте: достопочтенный мастер Лао Дзы, это я, дипломированный специалист по цигуну направляется в Санкт-Петербург для улучшения племенной работы в «Петербургское беговое общество». Ну, тут дальше перечисляются мои достижения. Из скромности читать не буду. Печать видите? – Лао ткнул пальцем в документ, где посреди квадрата сияла священная гора Японии. – Префектура Фудзиямы. Так-то!

– Послушайте, да вы знаток! – немедленно начал обхаживать заморского специалиста Пыщин. – Следующий поезд на Санкт-Петербург будет только через неделю. Так что, мне вас сам бог послал.

– Это, что это?

– Ну как же. Тут такое дело. Да что я вам говорю. Вы и сами уже всё поняли. Рыбак рыбака видит издалека. Ведь так? Иначе зачем он вас здесь высадил? Судьба! А как иначе? Я вас сейчас чаем напою. Можете совсем не беспокоиться: устрою со всем удовольствием. А о делах мы потом поговорим. Нет, ну в самом деле, вам же нужно где-то переночевать! Да что там переночевать. Впереди целых семь дней. А это самая что ни на есть неделя! И что вам здесь делать, в этакой глуши? А я вас в Читу отправлю. Там и сядете на поезд. В лучший вагон определю. Персональное купе устрою. Вот-с. Ну что скажите?

– Мудрёно. И совсем непонятно. У вас интерес имеется. И весьма значительный. Я правильно говорю?

– Именно-именно, дорогой вы мой человечище! Сразу видно мастера цигун. Вы не подумайте. Здесь, конечно, глубинка, но и мы кое-что разбираем. Газеты читаем, вот-с. Вы ведь в лошадиных головах копаетесь – я угадал?

– Ну не в хвостах же? Странный вы человек? – перенял манеру словоохотливого господина всемилостивый Лао.

– Тогда и сладили? А как же иначе? Вам сплошные привилегии, а нам выгода.

Достав карманные часы, открывшиеся с призывной мелодией к забегу лошадей, Пыщин нахмурился:

– Нужно торопиться. Через десять минут пойдёт скорый на Читу. Вот что. Вставайте, сейчас мигом билет оформлю, и в путь. Чая попьём в поезде. Идёмте уже. Можете ни о чём не беспокоиться. Все расходы беру на себя.

Ошарашенный скоростью событий, Лао Дзы не стал сопротивляться энергичному лошаднику, тем более что провести на местной скамейке целую неделю ему вовсе не хотелось.

Уже в вагоне-ресторане за стаканом горячего чая Лао поинтересовался у неожиданного благотворителя:

– Я так понял, у нас купе на двоих?

– Именно что, люкс!

– Иногда я во сне медитирую. Вы уж не удивляйтесь.

– Хорошо, что не храпите.

– Ну что вы. Как можно. Если и соплю, то чуть-чуть.

– Я а, вы себе не представляете, иногда такую трубу делаю, что окна трясутся. Стерпите?

– Господь милостив на искушения. И рык человеческий – одно из них.

– И что делаете?

– Сплю дальше. А что остаётся?

– Ну вот и сладили.

Под перестук колёс купе медленно заполнило пульсирующее свечение. Пыщин открыл глаза, думая, что подъезжают к большой станции, но скорый поезд не сбавил ход, к тому же уж очень разноцветные пятна ползли по стенам. Он посмотрел на соседа, расположившегося на другой стороне. Головы не было видно из-за столика, но, но именно там находился особенный источник света. Мягкий муар охватывал всё тело мастера цигун. Пыщин встал и осторожно потыкал муаровый кокон свёрнутой в трубку газетой. Свечение слегка усилилось в месте прикосновения. Лао Дзы медленно приподнялся в воздух и завис в нескольких сантиметрах над кроватью.

Расправив газету, Пыщин присел на корточки и провёл под левитирующим телом, чтобы собственноручно удостовериться в чуде.

«Дела… Да он и впрямь самый что ни на есть настоящий цигун! Я на нём кучу денег заработаю. Долги, какие там к чертям долги, прости господи за сквернословие. Здесь тысячными барышами пахнет. Стоп, от него и впрямь воняет чайным деревом. Святой, как есть святой. Только бы его святость делу не помешала. А я думал – бродяга. Вот тебе и бродяга! Да его надобно губернатору представить в самом лучшем виде, как великого тренера. Шутка сказать, Билли Берка сопровождал! Теперь понятно, почему этот американец с такой скоростью летает по ипподрому», – подумал Пыщин, на цыпочках отправляясь в свою постель.

Начавшаяся осень высвободила массу людей от работы на лоне природы. В центр губернии, Читу, приехали за развлечениями и на зимовку разного сорта граждане. Ярмарки и прочие увеселения проходили почитай во всех уголках большого города, но особенным притяжением обладал ипподром, недавно основанный графом Шереметевым. Здесь крутились и буряты, азартные любители лошадей, и забайкальские казаки, и золотодобытчики, и прочие купцы-помещики, не считая, конечно, обычных для таких мест проходимцев и авантюристов.

Не успел ночной экспресс прибыть на перрон, а слух о необычном монахе со скоростью снайперской пули достиг нужных ушей.

Чтобы конкуренты не перехватили заморскую птицу, на встречу отправился конезаводчик Збруев Александр Петрович. Номер вагона телеграфист принёс самолично, боясь доверить важную информацию посыльному. Увидев кличку Билли Бёрка, конезаводчик аж подпрыгнул от возбуждения.

«Шутка сказать, стотысячный жеребец! Такому в тренеры только самых лучших берут!» – заключил Збруев, садясь в модную бричку на дутых шинах.

Заметив на перроне известную всей Чите персону конезаводчика, Пыщин хотел увернуться, но был остановлен крепкой рукой:

– И какими судьбами?

– Дела, дела востребовали, – забегал глазами Пыщин.

– Уж не долги ли?

– Всё отдам, да ещё и с верхом. Верьте на слово. Богом клянусь. Вы же меня знаете – ни разу не подводил.

– Во именно, что знаю. У вас, сударь, что ни слово, то ветер с листьями. Если бы не должность начальника станции, то и слушать нечего. Петух на заре и тот честнее.

– Оскорбить пытаетесь?

– Я?! Помилуйте. При ваших талантах нам и делать нечего. Сами справляетесь.

– Нам некогда!

– Кстати, что за человек рядом с вами. Товарищ?

– Знакомый. Монах, он до наших дел не имеет никакого отношения. Личность весьма далёкая от азарта.

– И всё же представьте меня.

– Извольте. Уважаемый Лао Дзы, мой знакомец, конезаводчик, Збруев Александр Петрович, весьма уважаемый человек.

– Вот что, без долгих экивоков. Господин Лао Дзы, у нас здесь конкуренция, сами понимаете. Если будем долго стоять на открытом месте, то набегутся всякие проходимцы. Уж извините. Пожалуйте в бричку. Доставлю, куда укажете.

– Да я, собственно, жду поезда на Санкт-Петербург… Отстал, знаете ли.

– Ну вот, гостиница и всё такое. Да что там гостиница! Давайте прямо ко мне. У меня отличная банька есть. С дороги – замечательное дело. А там поезд прибудет. Извольте не отказываться. Домчимся в пять минут. Александр Петрович, тем временем билет оформит. Ему сам бог велел, у него на вокзале все ходы-выходы имеются. Ведь так? – Збруев посмотрел на начальника станции, с недавнего времени ходившего у него в должниках. На что Пыщин с возмущением поднял брови:

– Одного я его не оставлю. Удостоверюсь в приёме, а уж потом билет изготовлю. Тут делов-то на секунду, – и обернулся к монаху:

– Уважаемый Лао Дзы, ведь так?

– Ваша забота не знает границ. Я человек благодарный. Это чтобы вы знали. Как скажете, так и будет.

Победно посмотрев на Збруева, Пыщин помог устроиться монаху в бричке и сел рядом.


Глава 2 Искушение цигуном – скоро...