ПОДВИГ РАЗВЕДЧИКА


В рабочий полдень я проснулся стоя.
Опять матрац попутал со стеной.
Я в одиночку вышел из запоя,
Но - вот те на! - сегодня выходной.

И время шло не шатко и не валко.
Горел на кухне ливерный пирог.
Скрипел мирок хрущевки-коммуналки,
И шлепанцы мурлыкали у ног.

Сосед Бурштейн стыдливо бил соседку.
Мы с ней ему наставила рога.
Я здесь ни с кем бы не пошел в разведку,
Мне не с кем выйти в логово врага.

Один сварил себе стальные двери.
Другой стишки кропает до утра.
Я - одинок. Я никому не верю.
Да, впрочем, видит Бог, невелика потеря
Весь ихний брат и ихняя сестра.

Экран, а в нем с утра звенят коньки...
В хоккей играют настоящие мужчины.
По радио поют, что нет причины для тоски,
И в этом ее главная причина.

В "Труде" сенсационная заметка
О том, что до сих пор шумит тайга.
А мне до боли хочется в разведку,
Уйти и не вернуться в эту клетку
Уйти - в чем есть - в глубокий тыл врага.

Из братских стран мне сообщает пресса:
Поляки оправляются от стресса.
Прижат к ногтю вредитель Лех Валенса,
Мечтавший всю Варшаву отравить.

Да, не все еще врубились в суть прогресса
И в трех соснах порой не видят леса.
Бряцает амуницией агрессор,
Но ТАСС уполномочен заявить:

"Тяжелый смог окутал Вашингтон.
Невесело живется без работы
В хваленых джунглях каменной свободы,
Где правит ЦРУ и Пентагон.
25.

Среди капиталистов наших стран
Растет угар военного психоза.
Они пугают красною угрозой
Обманутых рабочих и крестьян.

А Рейган - вор, ковбой и педераст -
Поставил мир на ядерную карту."
Тревожно мне. Кусаю свой матрац.
Дрожу, как СС-20 перед стартом.

Окончился хоккей. Пошли стрекозы.
А по второй насилуют кларнет.
Да как же можно ? Ведь висит угроза!
И ничего страшней угрозы нет!

Да, вовремя я вышел из запоя...
Не отдадим родимой Костромы!
Любимый город может спать спокойно
И мирно зеленеть среди зимы.

Буденовку напялю на затылок.
Да я ль не патриот, хотя и пью?
В фонд мира сдам мешок пустых бутылок
И из матраца парашют скрою.

Возьму аванс. Куплю себе билет
На первый рейс до Западной Европы.
В квадрате Гамбурга - пардон, я в туалет! -
Рвану кольцо и размотаю стропы.

Пройду, как рысь, от Альп и до Онеги
Тропою партизанских автострад.
Все под откос - трамваи и телеги.
Не забывайте, падлы, Сталинград!

Пересчитаю все штыки и пушки.
Пускай раскрыт мой корешок-связной -
Я по-пластунски обхожу ловушки
И выхожу в эфир любой ценой.

Я - щит и меч родной Страны Советов!
Пока меня успеют обложить -
Переломаю крылья всем ракетам,
Чтоб на Большую землю доложить:

Мол, вышел пролетарский кукиш Бонну.
Скажите маме - НАТО на хвосте!
Ваш сын дерется до последнего патрона
На вражьей безымянной высоте.
26.

Хочу с гранатой прыгнуть под колеса,
Но знамя части проглотить успеть.
Потом молчать на пытках и допросах,
А перед смертью - про Катюшу спеть.

Бодун крепчал. Пора принять таблетку.
В ушах пищал секретный позывной.
По выходным так хочется в разведку.
Айда, ребята! кто из вас со мной?
 

 НЕБЕСНЫЙ БАРАБАНЩИК 
1 

Гей вы, рабы, рабы! 
Брюхом к земле прилипли вы. 
Нынче луну с воды 
Лошади выпили. 

Листьями звезды льются 
В реки на наших полях. 
Да здравствует революция 
На земле и на небесах! 

Души бросаем бомбами, 
Сеем пурговый свист. 
Что нам слюна иконная 
В наши ворота в высь? 

Нам ли страшны полководцы 
Белого стада горилл? 
Взвихренной конницей рвется 
К новому берегу мир. 
  

2 

Если это солнце 
В заговоре с ними, - 
Мы его всей ратью 
На штыках подымем. 

Если этот месяц 
Друг их черной силы, - 
Мы его с лазури 
Камнями в затылок. 

Разметем все тучи, 
Все дороги взмесим, 
Бубенцом мы землю 
К радуге привесим. 

Ты звени, звени нам, 
Мать-земля сырая, 
О полях и рощах 
Голубого края. 

3 

Солдаты, солдаты, солдаты - 
Сверкающий бич над смерчом. 
Кто хочет свободы и братства, 
Тому умирать нипочем. 

Смыкайтесь же тесной стеною! 
Кому ненавистен туман, 
Тот солнце корявой рукою 
Сорвет на златой барабан. 

Сорвет и пойдет по дорогам 
Лить зов над озерами сил - 
На тени церквей и острогов, 
На белое стадо горилл. 

В том зове калмык и татарин 
Почуют свой чаемый град, 
И черное небо хвостами, 
Хвостами коров вспламенят. 

4 

Верьте, победа за нами! 
Новый берег недалек. 
Волны белыми когтями 
Золотой скребут песок. 

Скоро, скоро вал последний 
Миллионом брызнет лун. 
Сердце - свечка за обедней 
Пасхе массы и коммун. 

Ратью смуглой, ратью дружной 
Мы идем сплотить весь мир. 
Мы идем, и пылью вьюжной 
Тает облако горилл. 

Мы идем, а там, за чащей, 
Сквозь белесость и туман 
Наш небесный барабанщик 
Лупит в солнце-барабан
 

Поезд

Нет времени, чтобы себя обмануть,
 И нет ничего, чтобы просто уснуть,
 И нет никого, кто способен нажать на курок.
 
 Моя голова - перекресток железных дорог.

 Есть целое небо, но нечем дышать.
 Здесь тесно, но я не пытаюсь бежать.
 Я прочно запутался в сетке ошибочных строк.

 Моя голова - перекресток железных дорог.

 Нарушены правила в нашей игре,
 И я повис на телефонном шнуре. -
 Смотрите, сегодня петля на плечах палача.

 Скажи мне - прощай, помолись и скорее кончай.

 Минута считалась за несколько лет,
 Но ты мне купила обратный билет.
 И вот уже ты мне приносишь заваренный чай.

 С него начинается мертвый сезон.
 Шесть твоих цифр помнит мой телефон,
 Хотя он давно помешался на длинных гудках.

 Нам нужно молчать, стиснув зубы до боли в висках.

 Фильтр сигареты испачкан в крови.
 Я еду по минному полю любви.
 Хочу каждый день умирать у тебя на руках.

 Мне нужно хоть раз умереть у тебя на руках.

 Любовь - это слово похоже на ложь.
 Пришитая к коже дешевая брошь.
 Прицепленный к жестким вагонам
 вагон-ресторан.
 И даже любовь не поможет сорвать стоп-кран.

 Любовь - режиссер с удивленным лицом,
 Снимающий фильмы с печальным концом,
 А нам все равно так хотелось смотреть на экран.

 Любовь - это мой заколдованный дом,
 И двое, что все еще спят там вдвоем.
 На улице Сакко-Ванцетти мой дом 22.

 Они еще спят, но они еще помнят слова.

 Их ловит безумный ночной телеграф.
 Любовь - это то, в чем я прав и неправ,
 И только любовь дает мне на это права.

 Любовь - как куранты отставших часов,
 И стойкая боязнь чужих адресов.
 Любовь - это солнце, которое видит закат.

 Любовь - это я, это твой неизвестный солдат.

 Любовь - это снег и глухая стена.
 Любовь - это несколько капель вина.
 Любовь - это поезд "Свердловск-Ленинград"
  и назад.

Любовь - это поезд сюда и назад.

Нет времени, чтобы себя обмануть.
И нет ничего, чтобы просто уснуть.
И нет никого, кто способен нажать на курок.
 
Моя голова - перекресток железных дорог.
 

ВРЕМЯ КОЛОКОЛЬЧИКОВ

Долго шли - зноем и морозами.
Все снесли - и остались вольными.
Жрали снег с кашею березовой.
И росли вровень с колокольнями.

Если плач - не жалели соли мы.
Если пир - сахарного пряника.
Звонари черными мозолями
Рвали нерв медного динамика.

Но с каждым днем времена меняются.
Купола растеряли золото.
Звонари по миру слоняются.
Колокола сбиты и расколоты.

Что ж теперь ходим круг-да около
На своем поле - как подпольщики ?
Если нам не отлили колокол,
Значит, здесь - время колокольчиков.

Ты звени, звени, звени сердце под рубашкою!
Второпях - врассыпную вороны.
Эй! Выводи коренных с пристяжкою
И рванем на четыре стороны.

Но сколько лет лошади не кованы,
Ни одно колесо не мазано.
Плетки нет. Седла разворованы.
И давно все узлы развязаны.

А на дожде - все дороги радугой!
Быть беде. Нынче нам до смеха ли?
Но если есть колокольчик под дугой,
Так, значит, все. Заряжай - поехали!

Загремим, засвистим, защелкаем!
Проберет до костей, до кончиков.
Эй! братва! Чуете печенками грозный смех
Русских колокольчиков?
4

Век жуем. Матюги с молитвами. *
Век живем - хоть шары нам выколи.
Спим да пьем. Сутками и литрами.
Не поем. Петь уже отвыкли.

Долго ждем. Все ходили грязные.
Оттого сделались похожие,
А под Дождем оказались разные.
Большинство - честные, хорошие.

И, пусть разбит батюшка Царь-колокол -
Мы пришли. Мы пришли с гитарами. **
Ведь биг-бит, блюз и рок-н-ролл
Околдовали нас первыми ударами.

И в груди - искры электричества. ***
Шапки в снег - и рваните звонче.
Свистопляс! Славное язычество.
Я люблю время колокольчиков.
 

 Есенин на Маяковского:

 Я смотрю в унитаз хохоча
 У меня голубая моча
 И конец у меня голубой
 И вообще я не доволен собой!

 Маяковский в ответ:

 Не голова у тебя, а седалище
 В твоих жилах моча а не кровь
 Посадить бы тебя во влагалище
 И начать переделывать вновь!
 

«Ода»

 

Когда б я уголь взял для высшей похвалы –

для радости рисунка непреложной,

я б воздух расчертил на хитрые углы

и осторожно и тревожно.

Чтоб настоящее в чертах отозвалось,

в искусстве с дерзостью гранича,

я б рассказал о том, кто сдвинул ось,

ста сорока народов чтя обычай.

Я б поднял брови малый уголок,

и поднял вновь, и разрешил иначе:

знать, Прометей раздул свой уголек, –

гляди, Эсхил, как я, рисуя, плачу!

 

Я б в несколько гремучих линий взял
все моложавое его тысячелетье
и мужество улыбкою связал
и развязал в ненапряженном свете.
И в дружбе мудрых глаз найду для близнеца,
какого, не скажу, то выраженье, близясь
к которому, к нему, – вдруг узнаешь отца
и задыхаешься, почуяв мира близость.
И я хочу благодарить холмы,
что эту кость и эту кисть развили:
он родился в горах и горечь знал тюрьмы
Хочу назвать его – не Сталин – Джугашвили!

 

Художник, береги и охраняй бойца:
в рост окружи его сырым и синим бором
вниманья влажного. Не огорчить отца
недобрым образом иль мыслей недобором.
Художник, помоги тому, кто весь с тобой,
кто мыслит, чувствует и строит.
Не я и не другой – ему народ родной –
народ-Гомер хвалу утроит.
Художник, береги и охраняй бойца –
лес человеческий за ним идет, густея,
само грядущее – дружина мудреца,
и слушает его все чаще, все смелее.


Он свесился с трибуны, как с горы, –
в бугры голов. Должник сильнее иска.
Могучие глаза мучительно добры,
густая бровь кому-то светит близко.
И я хотел бы стрелкой указать
на твердость рта – отца речей упрямых.
Лепное, сложное, крутое веко, знать,
работает из миллиона рамок.
Весь – откровенность, весь – признанья медь,
и зоркий слух, не терпящий сурдинки.
На всех, готовых жить и умереть,
бегут, играя, хмурые морщинки.

 

Сжимая уголек, в котором все сошлось,
рукою жадною одно лишь сходство клича,
рукою хищною – ловить лишь сходства ось, –
я уголь искрошу, ища его обличья.
Я у него учусь – не для себя учась,
я у него учусь – к себе не знать пощады.
Несчастья скроют ли большого плана часть?
Я разыщу его в случайностях их чада...
Пусть недостоин я еще иметь друзей,
пусть не насыщен я и желчью, и слезами,
он все мне чудится в шинели, в картузе,
на чудной площади с счастливыми глазами.

 

Глазами Сталина раздвинута гора
и вдаль прищурилась равнина,
как море без морщин, как завтра из вчера –
до солнца борозды от плуга-исполина.
Он улыбается улыбкою жнеца
рукопожатий в разговоре,
который начался и длится без конца
на шестиклятвенном просторе.
И каждое гумно, и каждая копна
сильна, убориста, умна – добро живое –
чудо народное! Да будет жизнь крупна!
Ворочается счастье стержневое.

 

И шестикратно я в сознаньи берегу –
свидетель медленный труда, борьбы и жатвы –
его огромный путь – через тайгу
и ленинский октябрь – до выполненной клятвы.
Уходят вдаль людских голов бугры:
я уменьшаюсь там. Меня уж не заметят.
Но в книгах ласковых и в играх детворы
воскресну я сказать, как солнце светит.
Правдивей правды нет, чем искренность бойца.
Для чести и любви, для воздуха и стали
есть имя славное для сжатых губ чтеца.
Его мы слышали, и мы его застали.


Январь-февраль 1937 г
 

Черный человек

Друг мой, друг мой,
  Я очень и очень болен.
  Сам не знаю, откуда взялась эта боль.
  То ли ветер свистит
  Над пустым и безлюдным полем,
  То ль, как рощу в сентябрь,
  Осыпает мозги алкоголь.

  Голова моя машет ушами,
  Как крыльями птица.
  Ей на шее ноги
  Маячить больше невмочь.
  Черный человек,
  Черный, черный,
  Черный человек
  На кровать ко мне садится,
  Черный человек
  Спать не дает мне всю ночь.

  Черный человек
  Водит пальцем по мерзкой книге
  И, гнусавя надо мной,
  Как над усопшим монах,
  Читает мне жизнь
  Какого-то прохвоста и забулдыги,
  Нагоняя на душу тоску и страх.
  Черный человек
  Черный, черный!

  "Слушай, слушай, -
  Бормочет он мне, -
  В книге много прекраснейших
  Мыслей и планов.
  Этот человек
  Проживал в стране
  Самых отвратительных
  Громил и шарлатанов.

  В декабре в той стране
  Снег до дьявола чист,
  И метели заводят
  Веселые прялки.
  Был человек тот авантюрист,
  Но самой высокой
  И лучшей марки.

  Был он изящен,
  К тому ж поэт,
  Хоть с небольшой,
  Но ухватистой силою,
  И какую-то женщину,
  Сорока с лишним лет,
  Называл скверной девочкой
  И своею милою.

  Счастье, - говорил он, -
  Есть ловкость ума и рук.
  Все неловкие души
  За несчастных всегда известны.
  Это ничего,
  Что много мук
  Приносят изломанные
  И лживые жесты.

  В грозы, в бури,
  В житейскую стынь,
  При тяжелых утратах
  И когда тебе грустно,
  Казаться улыбчивым и простым -
  Самое высшее в мире искусство".

  "Черный человек!
  Ты не смеешь этого!
  Ты ведь не на службе
  Живешь водолазовой.
  Что мне до жизни
  Скандального поэта.
  Пожалуйста, другим
  Читай и рассказывай".

  Черный человек
  Глядит на меня в упор.
  И глаза покрываются
  Голубой блевотой, -
  Словно хочет сказать мне,
  Что я жулик и вор,
  Так бесстыдно и нагло
  Обокравший кого-то.
  . . . . . . . . . . . .

  Друг мой, друг мой,
  Я очень и очень болен.
  Сам не знаю, откуда взялась эта боль.
  То ли ветер свистит
  Над пустым и безлюдным полем,
  То ль, как рощу в сентябрь,
  Осыпает мозги алкоголь.

  Ночь морозная.
  Тих покой перекрестка.
  Я один у окошка,
  Ни гостя, ни друга не жду.
  Вся равнина покрыта
  Сыпучей и мягкой известкой,
  И деревья, как всадники,
  Съехались в нашем саду.

  Где-то плачет
  Ночная зловещая птица.
  Деревянные всадники
  Сеют копытливый стук.
  Вот опять этот черный
  На кресло мое садится,
  Приподняв свой цилиндр
  И откинув небрежно сюртук.

  "Слушай, слушай! -
  Хрипит он, смотря мне в лицо,
  Сам все ближе
  И ближе клонится. -
  Я не видел, чтоб кто-нибудь
  Из подлецов
  Так ненужно и глупо
  Страдал бессонницей.

  Ах, положим, ошибся!
  Ведь нынче луна.
  Что же нужно еще
  Напоенному дремой мирику?
  Может, с толстыми ляжками
  Тайно придет "она",
  И ты будешь читать
  Свою дохлую томную лирику?

  Ах, люблю я поэтов!
  Забавный народ.
  В них всегда нахожу я
  Историю, сердцу знакомую, -
  Как прыщавой курсистке
  Длинноволосый урод
  Говорит о мирах,
  Половой истекая истомою.

  Не знаю, не помню,
  В одном селе,
  Может, в Калуге,
  А может, в Рязани,
  Жил мальчик
  В простой крестьянской семье,
  Желтоволосый,
  С голубыми глазами...

  И вот стал он взрослым,
  К тому ж поэт,
  Хоть с небольшой,
  Но ухватистой силою,
  И какую-то женщину,
  Сорока с лишним лет,
  Называл скверной девочкой
  И своею милою"

  "Черный человек!
  Ты прескверный гость.
  Это слава давно
  Про тебя разносится".
  Я взбешен, разъярен,
  И летит моя трость
  Прямо к морде его,
  В переносицу...
  . . . . . . . . . . . . .

  ...Месяц умер,
  Синеет в окошко рассвет.
  Ах ты, ночь!
  Что ты, ночь, наковеркала?
  Я в цилиндре стою.
  Никого со мной нет.
  Я один...
  И разбитое зеркало...

  14 ноября 1925

 

 Друг мой, друг мой,
Я очень и очень болен.
Сам не знаю, откуда взялась эта боль.
То ли ветер свистит
Над пустым и безлюдным полем,
То ль, как рощу в сентябрь,
Осыпает мозги алкоголь.

Голова моя машет ушами,
Как крыльями птица.
Ей на шее ноги
Маячить больше невмочь.
Черный человек,
Черный, черный,
Черный человек
На кровать ко мне садится,
Черный человек
Спать не дает мне всю ночь.

Черный человек
Водит пальцем по мерзкой книге
И, гнусавя надо мной,
Как над усопшим монах,
Читает мне жизнь
Какого-то прохвоста и забулдыги,
Нагоняя на душу тоску и страх.
Черный человек
Черный, черный...

"Слушай, слушай,-
Бормочет он мне,-
В книге много прекраснейших
Мыслей и планов.
Этот человек
Проживал в стране
Самых отвратительных
Громил и шарлатанов.

В декабре в той стране
Снег до дьявола чист,
И метели заводят
Веселые прялки.
Был человек тот авантюрист,
Но самой высокой
И лучшей марки.

Был он изящен,
К тому ж поэт,
Хоть с небольшой,
Но ухватистой силою,
И какую-то женщину,
Сорока с лишним лет,
Называл скверной девочкой
И своею милою".

"Счастье,- говорил он,-
Есть ловкость ума и рук.
Все неловкие души
За несчастных всегда известны.
Это ничего,
Что много мук
Приносят изломанные
И лживые жесты.

В грозы, в бури,
В житейскую стынь,
При тяжелых утратах
И когда тебе грустно,
Казаться улыбчивым и простым -
Самое высшее в мире искусство".

"Черный человек!
Ты не смеешь этого!
Ты ведь не на службе
Живешь водолазовой.
Что мне до жизни
Скандального поэта.
Пожалуйста, другим
Читай и рассказывай".

Черный человек
Глядит на меня в упор.
И глаза покрываются
Голубой блевотой.
Словно хочет сказать мне,
Что я жулик и вор,
Так бесстыдно и нагло
Обокравший кого-то.

. . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . .

Друг мой, друг мой,
Я очень и очень болен.
Сам не знаю, откуда взялась эта боль.
То ли ветер свистит
Над пустым и безлюдным полем,
То ль, как рощу в сентябрь,
Осыпает мозги алкоголь.

Ночь морозная...
Тих покой перекрестка.
Я один у окошка,
Ни гостя, ни друга не жду.
Вся равнина покрыта
Сыпучей и мягкой известкой,
И деревья, как всадники,
Съехались в нашем саду.

Где-то плачет
Ночная зловещая птица.
Деревянные всадники
Сеют копытливый стук.
Вот опять этот черный
На кресло мое садится,
Приподняв свой цилиндр
И откинув небрежно сюртук.

"Слушай, слушай!-
Хрипит он, смотря мне в лицо,
Сам все ближе
И ближе клонится.-
Я не видел, чтоб кто-нибудь
Из подлецов
Так ненужно и глупо
Страдал бессонницей.

Ах, положим, ошибся!
Ведь нынче луна.
Что же нужно еще
Напоенному дремой мирику?
Может, с толстыми ляжками
Тайно придет "она",
И ты будешь читать
Свою дохлую томную лирику?

Ах, люблю я поэтов!
Забавный народ.
В них всегда нахожу я
Историю, сердцу знакомую,
Как прыщавой курсистке
Длинноволосый урод
Говорит о мирах,
Половой истекая истомою.

Не знаю, не помню,
В одном селе,
Может, в Калуге,
А может, в Рязани,
Жил мальчик
В простой крестьянской семье,
Желтоволосый,
С голубыми глазами...

И вот стал он взрослым,
К тому ж поэт,
Хоть с небольшой,
Но ухватистой силою,
И какую-то женщину,
Сорока с лишним лет,
Называл скверной девочкой
И своею милою".

"Черный человек!
Ты прескверный гость!
Это слава давно
Про тебя разносится".
Я взбешен, разъярен,
И летит моя трость
Прямо к морде его,
В переносицу...

. . . . . . . . . .

...Месяц умер,
Синеет в окошко рассвет.
Ах ты, ночь!
Что ты, ночь, наковеркала?
Я в цилиндре стою.
Никого со мной нет.
Я один...
И - разбитое зеркало...