Цитата сообщения Анья_Кауранен

Карлайл и Эдвард в больнице
крупнее здесь
http://migrainesky.deviantart.com/art/The-choice-is-made-111548976



История про Карлайла и Эдварда

Было ясное холодное утро, октябрь 1918. По коридору переполненного госпиталя быстрым шагом шёл мужчина в белом халате. Слабые солнечные лучи изредка проникали в коридор через открывающиеся двери палат, сквозь которые непрестанно сновали туда-сюда медсестры и врачи; но свет словно избегал Карлайла, лучи не поспевали за ним…
Эпидемия «испанки», начавшаяся в марте, продолжала нарастать.

– Доктор Каллен! - окликнул его сзади женский голос.
– Да, Ребекка? - доктор обернулся на ходу, сбавив шаг, но не останавливаясь.
– Доктор, в третьей палате ещё новоприбывшие… Скоро нам просто некуда будет их класть, - догнала его Ребекка.
То была медсестра, лет 30, с внимательными карими глазами и тёмными вьющимися волосами; она была красива, хотя скорби жизни и отпечатались на её лице крохотными преждевременными морщинами.
– Боже, эта болезнь уносит больше жизней, чем война… - в полголоса произнес Карлайл.
– И ещё Эдвард, доктор… - Карлайл зашагал ещё медленнее, внимательно смотря на Ребекку. – После смерти родителей его состояние только ухудшалось эти два дня…
Карлайл остановился.
– За те несколько часов, что вас не было, ему стало хуже… Хотя он продолжает бороться, - Ребекка вдруг поморщилась как от резкой головной боли и устало провела рукой по лицу.
Доктор окинул её острым проницательным взглядом.
– Ты изнуряешь себя, Ребекка. Сколько суток ты не спала?
– Я дежурю сегодня ночью последний раз, потом отдохну, - попыталась улыбнуться она, но улыбка вышла слишком вымученной.
– Нет, сегодня ты не дежуришь, я справлюсь без тебя, - мягким, но не допускающим возражений тоном сказал он.
– Но доктор, сколько ночей вы-то на ногах?
– Тебе действительно нужен отдых, - настойчиво произнес Карлайл и быстро пошёл в противоположном прежнему направлении, к палате Эдварда.


По утрам Эдварду обычно было немного легче дышать. Иногда он даже читал, хотя чаще просто забывался неглубоким сном – после бессонных ночей удушливого кашля и лихорадочного жара.
Карлайл вошел, стараясь улыбаться как можно беззаботнее, но в его золотистых глазах была тревога. Эдвард положил книгу раскрытыми страницами на одеяло, приветливая улыбка появилась на измученном болезнью лице. Доктор сел у изголовья, напротив окна. Солнце уже скрылось за легкими осенними облаками. Свет окна равномерно освещал бледное усталое лицо Карлайла, с такими жгучими от тревоги и сострадания глазами.
Какое-то время он сидел молча; и каждый тщательно подбирал про себя осторожные слова – но все они, о чем бы они ни были, так или иначе тянули за собой неизбежную и пугающую правду, стоящую у обоих перед глазами… На каждый вопрос смерть была ответом.
Наконец Эдвард, не смотря на доктора, произнес тихим хрипловатым голосом:
– Карлайл… Это всегда так страшно знать…что умираешь?
Доктор быстро взглянул на него, потом в окно, потом на блестящий больничный пол.
– Всегда.
Эдвард грустно и как-то по-детски смущенно улыбнулся и посмотрел на Карлайла.
– А ты? Ты тоже боишься смерти?
Карлайл посмотрел в его лихорадочно блестящие глаза. Где-то глубоко, на дне зрачков, прятался страх, росший с каждой ночью, с каждым приступом удушья… Но именно этот страх делал лица людей такими храбрыми…
– Уже нет.
– Это потому что ты так часто видишь смерть?
– …Нет.
Карлайл встал и беспокойно прошелся к окну и обратно к кровати. На его лице Эдвард не увидел привычной завесы спокойствия и участливого беспристрастия: было видно, что он хочет сказать что-то ещё, но никак не может решиться. Помедлив ещё несколько секунд, Карлайл направился к двери, так и не ответив на вопросительный взгляд Эдварда.
– Я зайду позже, как только будет время, - он, как обычно приятно, но как-то отстраненно улыбнулся и вышел из комнаты.
Эдвард глубоко вздохнул и зажмурил болящие от напряжения глаза.


Был уже поздний вечер, Карлайл неутомимо ходил из палаты в палату, от одного больного к другому… Проходя по очередному коридору, он заметил Ребекку, одиноко сидящую на скамье.
– Ты ведь не дежуришь сегодня, забыла? – укоризненно улыбнулся он, подходя ближе.
Она подняла голову, и он увидел, что её лицо слишком бледное.
– Я боюсь, Карлайл, - она впервые назвала его по имени. – Боюсь идти домой и ложиться спать… Потому что я знаю, первое, что я почувствую проснувшись, будет цепкая хватка болезни, обхватившая мое горло.
Карлайл подошёл, дотронулся холодной рукой до её лба, молча опустил руку. Она и сама знала, что у неё жар.
– Тебе нужно лечь в постель.
Она покачала головой, пряча от него горькую улыбку.
– Я боюсь заснуть, - повторила она. – Как будто это поможет… как будто пока я бодрствую, это поможет мне побороть её…
Она закрыла глаза рукой, всё так же сутулившись сидя перед ним, ставшая вдруг такой хрупкой…
– Ты знаешь, что это не поможет… - смотря в сторону, произнес Карлайл, сам внутренне содрогнувшись от того, как холодно и беспощадно прозвучали эти слова.
Она не ответила; только вдруг закашлялась, прикрыв рот дрогнувшей рукой. На руке мелькнуло что-то красное. Она с испугом подняла глаза на Карлайла.
– Послушай меня, тебе нужно лечь, - поспешно произнес он и тронул её за плечо.
Она судорожно кивнула, резко встала и покачнулась. Карлайл подхватил её и отнес в постель.

Наутро было уже ясно, что болезнь сжигает её изнутри – быстро, неумолимо пожирая ослабленное бодрствованием и заботами тело.
Весь день доктор с привычным усердием и самоотдачей облегчал страдания больных; только его лицо было необычно беспокойным, и ни разу за весь день на нем не появлялась улыбка.
Вечером он сидел у изголовья Ребекки.
Она лежала в забытьи, её лицо было почти спокойным; но Карлайл слышал, как тяжело и хрипло она дышит.
Вдруг она закашлялась во сне, метнувшись на подушке, открыла глаза. Карлайл взял её за руку; его лицо, освещённое тусклым жёлтым светом больничной лампы, проступило сквозь вязкие размытые видения бреда, она узнала его, слабо улыбнулась.
– Кто ты? – тихо-тихо произнесла вдруг она.
– Это я, Карлайл… - он наклонился ближе к её лицу, не отпуская её руку. От её раскиданных по подушке волос пахло медикаментами и каким-то слабым цветочным запахом.
– Я знаю, Карлайл, - снова улыбнулась она, напрягая зрение, чтобы заставить его лицо не расплываться в её глазах. – Но ведь я давно работаю рядом с тобой… я видела… Твое бесстрашие, твоя самоотдача…
Она резко зажмурилась, сжав его руку, закашлялась. Потом снова посмотрела на него. Его взгляд был внимательным и как никогда открытым. От неё ему не нужно было уже ничего скрывать. Он протянул ей стакан воды, помог приподняться. От воды стало чуть легче, лихорадочное марево в глазах слегка прояснилось; хотя мысли всё так же путались, вызывая в памяти случайные, давно забытые образы.
– Тогда, тот несчастный случай на стройке… стена обвалилась… Мы приехали на место, ты убежал вперед, никого больше не было рядом; и тот обломок, Карлайл, ты поднял его, как будто он ничего не весит!.. – она отвела глаза, переводя дыхание. Говорить было тяжело. – И не только тогда…
Но главное даже не это, Карлайл… Твои глаза… они как зимнее солнце. Яркое, переливающееся в огненном великолепии, обещающее мягкое, дающее жизнь тепло… Но только обещающее, ведь оно так холодно… Таких глаз не бывает у людей!..
Она посмотрела на него. Он не сводил с неё глаз. Его взгляд больше не был холодным. Впервые за многие десятилетия он смотрел не сквозь холодную стену отчуждения, а прямо, не пряча ничего.
Она бессознательно прижала его руку к пылающему виску; холод приносил облегчение.
Карлайл нахмурился, смотря в пол.
– Ты заметила верно. Я давно не человек… - он вновь поднял взгляд на неё. – Я не знаю, поверишь ли ты мне, но я скажу тебе… Я вампир.
Его острый, пронзительный взгляд не позволял принять эти слова за шутку. Но она даже почти не удивилась: она с трудом понимала, происходит ли это наяву или во сне, мысли путались, прерываемые ослепляющими вспышками боли.
– Но ты ведь… не убиваешь людей, - произнесла она наконец.
– Ни разу я не убил человека. Я нашел другой способ существовать, - собственный голос казался Карлайлу гулким и чужим, ему самому было удивительно, что после веков тщательной маскировки он это рассказывает.
Столетия одиночества вдруг разом навалились на него невыносимым грузом. Казалось, его холодное сердце вот-вот разорвётся от бездонной бездны, заключенной в нём. Ему так хотелось тепла, тепла, которого не могло дать его прикосновение…
– Ребекка, - начал он почти шепотом и нерешительно наклонился совсем близко к её лицу. – Я могу помочь!.. Если ты захочешь остаться, если ты хочешь продолжать…быть здесь… на бесконечно долгое время отодвинув смерть… Ребекка, останься со мной!
На мгновенье ему показалось, что его самого бросило в жар.
Ребекка смотрела ему прямо в глаза, и в её взгляде удивительным образом сочетались бессознательное удивление и щемящее в своей полноте понимание. Из угла её глаза слеза скатилась на руку Карлайлу. Она нежно провела внешней стороной ладони по его ледяной щеке.
– Нет, Карлайл… я не смогу.
Он прерывисто вздохнул, зажмурился и отвернул от неё свое лицо.
– Эта жизнь слишком тяжела, чтобы длиться вечно… Человеческое горе…войны, болезни…за такое время оно просто раздавит меня. Я не такая сильная, как ты.
Карлайл молчал. Ему не следовало выходить за стену своего отчуждения. Каждый врач рано или поздно строит эту стену между собой и смертью, иначе он не сможет быть хорошим врачом. Первая смерть своего пациента ощущается как собственная, следующие – как смерть детей… Сострадать, помогать, но не пускать эти смерти в свое сердце… Карлайл был хорошим врачом.
Но тысячи, тысячи жизней – это слишком много для человеческого сердца. Теперь все они словно вспомнились ему единовременно; ему казалось, что к нему вот-вот вернется потребность дышать.
Ребекка вдруг судорожно сжала его руку, закашлялась сильней, чем прежде, горлом хлынула кровь…


Когда она затихла, всё так же сжимая его руку, Карлайл прижался лбом к её холодеющему плечу и беззвучно заплакал.



На следующее утро Эдварду не стало легче. Было видно, что его упорная борьба всё же закончится поражением. Доктор не отходил от него, по-прежнему стараясь помочь, насколько это было возможно.
Когда Карлайл в очередной раз собирался уйти за каким-то болеутоляющим, Эдвард остановил его:
– Не надо, Карлайл… Лучше не уходи. Просто не уходи… - его голос прозвучал робко.
Карлайл вернулся к кровати, сел рядом.
Эдвард, тяжело дыша, смотрел в потолок. День был солнечный; но в его палате окно было зашторено, потому что свет резал ему глаза – только узкая полоска прямого света пересекала комнату между кроватью и стулом, на котором сидел доктор. На потолке пятнами светились бледные солнечные зайчики. Полоска солнечного света скользила только по одежде доктора, не попадая на лицо.
Карлайл чувствовал, что достиг какой-то грани. Эта чудовищная эпидемия; эта страшная война, длящаяся последние четыре года… В нём словно надорвалось что-то, впервые за всю свою жизнь он чувствовал себя настолько опустошенным и бессильным.
Война была самой страшной и кровопролитной из всех, что Карлайл видел за свои три века. Люди словно старались не просто уничтожить друг друга, а сделать это самым безобразным способом. Всё это новое оружие, танки, химические атаки, окопы и бомбардировки – всё старалось вместе с жизнью лишить человека не только права на смерть, как на таинство, но и вообще достоинства, значения, сделав его просто куском мяса, разодранным на части… Иногда казалось, что солдаты сражаются уже не против друг друга, а против какого-то всесильного безликого, спрятавшегося за гримасой противогаза, механизированного зла.
Все старания помочь людям, спасти жизни, вдруг показались жалкими и бессмысленными. Такое уже случалось с Карлайлом раньше; это был закономерный и естественный этап. Но если раньше ему удавалось быстро отбросить эти мысли и продолжать бороться за жизни, то в этот раз это осознание фатальной безнадежности нельзя было преодолеть так легко.
Эдвард чуть слышно застонал, зажав складки одеяла в кулаках. Карлайл подвинулся чуть ближе… он ничем не мог уже помочь.
Эдвард поднял на него глаза. И его взгляд… как же тяжело было его вынести!.. В его глазах Карлайл видел такую детскую веру в некое всемогущество врача, ещё теплящуюся надежду – Карлайл видел в них себя, как единственную его надежду… Больно было читать в его глазах безмолвный крик: «Помоги мне!» И Эдвард чувствовал, что причиняет ему боль, что он просит невозможного. Поэтому взгляд его был смущенным; но страх был сильнее смущения, и ничто не могло заглушить тот безмолвный крик.
– Эдвард, - начал Карлайл, наклонившись к нему и напряженно сглотнув. – Я знаю, как тебе страшно. Поэтому скажи мне честно… если б ты мог стать здоров… хотел бы ты получить это любой ценой?..
Эдвард сосредоточил взгляд на лице доктора.
– О чём ты?
Карлайл отвел глаза, нахмурился, обдумывая, как бы понятнее объяснить. Потом вновь устремил пытливый взгляд на Эдварда.
– Если б ты вышел отсюда уже не таким, как был прежде… если бы многое из того, что ты мог раньше, было бы недоступно больше – ты всё равно хотел бы этого?
– Да, - ответил он не сразу, но без колебаний. – Да, Карлайл. Я слишком боюсь… я слишком хочу жить…
Карлайл мягко положил руку ему на плечо. Сотни мыслей проносились у него в голове: что если всё пойдет не так? что если этим он превратит себя в то чудовище, с сущностью которого он так долго боролся? что если он превратит в чудовище Эдварда?.. Как давно у него не было такого сильного желания укусить человека! Хотя сейчас его влекла отнюдь не жажда человеческой крови; он был влеком потребностью прервать своё одиночество, разорвать замкнутый круг безысходности.
– Тогда я смогу помочь тебе… - не в силах больше сдерживаться, он наклонился совсем близко к Эдварду. Тот смотрел на него удивленно, но доверчиво.
Часть лица доктора попала в полосу солнечного света и засветилась ледяным сиянием. Словно лучи проходили сквозь толщу льда; кожа переливалась холодными искорками, как снег в солнечный морозный день. А глаза сияли ярким золотым огнём.
Эдвард пораженно смотрел на него: Карлайл больше не выглядел как обычный человек, он казался каким-то высшим, посланным небом, созданием… Чувствуя неведомое напряжение, странную торжественность происходящего, Эдвард больше не мог смотреть в глаза Карлайлу: он отвел взгляд, прерывисто дыша.
Карлайл провел рукой по его шее, чувствуя, как горячая кровь струится под его чуткими пальцами в венах, набухших от напряжения и жара; как в груди пульсирует сердце. Он ощутил на своем лице тепло, исходящее от Эдварда, почувствовал сводящий с ума запах его крови…
Все мысли смешались, всё поплыло перед глазами; в молниеносном порыве Карлайл обхватил рукой голову Эдварда и вонзил зубы в его шею.
Эдвард хрипло вскрикнул от невыносимой боли, его тело забилось в предсмертных судорогах.
Горячая кровь тут же всасывалась во внутренности Карлайла, наполняя его холодные вены и принося непередаваемое наслаждение жизни. Усилием он заставил себя оторваться от шеи Эдварда. Тяжело дыша, словно он вновь был живым, он отстранился от кровати, плотно прижав руку к своим губам. Боль и отчаянье исказили черты его красивого лица. «Что я наделал!..»


Эдвард вновь открыл закатившиеся глаза. Он не понимал, что с ним происходит. Всё вокруг – воздух, свет, запахи – всё изменилось, как и он сам… Всё так же непонимающе он посмотрел на уже приходящего в себя Карлайла, сел в кровати. И вдруг осознал, что не чувствует ни тяжести, ни гнёта жара, ни боли.

Он благодарно улыбнулся Карлайлу.