Критики называли его русофобом, сам он себя – перелетевшим «с русской ёлки на израильскую пальму». Писатель Михаил Юдсон – «еврейский Веня Ерофеев» – умер в Тель-Авиве в возрасте 63 лет.

«Михаил Юдсон – израильский писатель, который написал поразительную книжку “Лестница на шкаф”. Я не знаю, как её описать, потому что больше всего она похожа на Ерофеева, но это – такой растрепанный Венедикт Ерофеев. Он обладал железной дисциплиной, а эта книга – необычайно смешная, очень острая, но ее трудно читать», – сказал как-то о писателе Юдсоне писатель Александр Генис.

Михаил Юдсон родился 20 января 1956 в Волгограде, тогда это еще был Сталинград. Закончив школу, поступил в местный педагогический университет – на физико-математический факультет. В 80-е годы ушел работать в школу учителем. Свой главный роман «Лестница на шкаф» Юдсон написал в конце 90-х, перед эмиграцией. Это книга о еврее-приспособленце, живущем в России, где все считают его инородцем. Он терпит, молчит, соглашается, скрежещет зубами – и мечтает уехать.

Евгения Риц

В конце прошлого года на Московской ярмарке интеллектуальной литературы non/fiction состоялась презентация новых книг Феликса Канделя: двух книг прозы и одной исторической — «Евреи России. Времена и события». В 1960-х Кандель под псевдонимом Феликс Камов печатался в литературных и юмористических изданиях Москвы. В соавторстве с Аркадием Хайтом и Александром Курляндским написал сценарии первых серий мультфильма «Ну, погоди!». Правда, сам он об этом вспоминать не любит, считая себя в первую очередь литератором и популяризатором истории. В 1973 году Феликс Кандель подал заявление на выезд в Израиль и на четыре года попал в отказ, став активистом движения за право советских евреев на эмиграцию. Корреспондент Jewish.ru встретилась с писателем в Иерусалиме и поговорила с ним об истории евреев России и его личной истории.


«СИДИМ, ЖДЕМ И ТРЕПЕЩЕМ»

— История российских евреев — тема для вас не новая, вы уже шесть томов об этом выпустили. Чем книга «Евреи России. Времена и события» отличается от предыдущих?

— У меня вышел шеститомник «Книга времен и событий», где первые два тома посвящены истории евреев Российской империи, а с третьего по шестой — истории евреев Советского Союза, примерно до 1970 года. Когда я работал над последними четырьмя томами, — а каждый том требует прочтения как минимум 150 книг, — уже не существовал Советский Союз и стали доступны многие архивы. И если раньше приходилось иметь дело только со слухами, легендами, недостоверными сведениями — об убийстве Михоэлса, о закрытии еврейского театра, об уничтожении деятелей еврейской культуры в 1952 году, — то из открытых архивов были опубликованы многие документы, которыми я воспользовался. Поэтому сейчас нет надобности эти четыре тома переделывать. А вот первые два тома, об истории евреев в Российской империи, я писал еще в советское время, когда доступ к архивам был закрыт, и этот период остался недостаточно освещен. 

Новая книга, как и предыдущие, раскрывает судьбу народа, общественные отношения между евреями, быт, обычаи и культуру — с теми добавлениями, которые стали известны из архивных источников. Но главное отличие в том, что каждый очерк этой книги заканчивается какой-то еврейской судьбой. Понимаете, меня интересовала не только макроистория, то есть история царей и полководцев, захвата и потери земель, но и микроистория — жизнь людей на фоне исторических событий, судьба отдельного человека внутри общины в разные времена. В Национальной библиотеке в Иерусалиме, к примеру, я недели две провел, перелистывая подшивки газет периода погромов в России конца XIX века. И обнаружил письмо в редакцию еврейской газеты на русском языке, автор которого пишет, что страшен не сам погром, но его ожидание, когда ждешь и думаешь: «А что будет с женой? А что будет с дочкой? Не лучше ли их убить сейчас самому?» Это письмо заканчивалось фразой, которая для меня стала основой ощущения человека в то время: «Сидим, ждем и трепещем».

— Известны ли вам случаи, когда кто-то узнавал имена или судьбы людей, о которых вы упоминаете в своих книгах? 

Людмила Улицкая: В России власть всегда пытается заставить всех жить плохо. И не тем ли советская хороша, что теперешняя еще гаже?

Улицкая - вероятно, самый универсальный русский писатель в том смысле, что ее одинаково прилежно читают домохозяйки, высоколобые, физики, лирики, отцы, дети - все традиционные местные антагонисты. К сожалению, идиллии не возникает, потому что о каждой ее новой книге яростно спорят - будь то "Медея и ее дети", "Казус Кукоцкого" или "Даниэль Штайн, переводчик". Кого читают все слои - тому и прилетает со всех сторон.

"Меня интересует человек на границе"

-Одна из ваших сквозных тем - человек в болезни, в больнице, в душевном либо физическом дискомфорте. Но ведь болезнь только затемняет личность, мешает ей, это скорее тень на ней - или вам кажется, что человек так проявляется и испытывается?

-Да, это важная тема - человек в болезни, и в душевном и физическом дискомфорте, и в эмиграции, - когда он выбит за предел обыденного. Открывается новое видение, а то и "третий глаз". В сущности, самая для меня интересная тема - граница: между живым и мертвым, между болезнью и здоровьем, между - если идти по этому пути бесстрашно и радикально - добром и злом. Между бобром и ослом - напоминаю этот каламбур, чтобы защититься от ортодоксальности мышления.

Автор: Константин Азадовский (в изложении Евгении Литвиновой) 

Напомню основные события. В 1986 году Виктор Астафьев опубликовал в «Дружбе народов» рассказ «Ловля пескарей в Грузии», содержащий очень ядовитые и оскорбительные отзывы о грузинах и о монголах. Одновременно появился роман Астафьева «Печальный детектив», где говорилось о «еврейчатах», которые в провинциальном городе изучают русскую литературу.

Эти два произведения всколыхнули часть нашей интеллигенции. В то время подобные высказывания звучали довольно непривычно. Цензура не пропускала такого рода суждения. Мы жили в стране, где одним из ведущих лозунгов была братская дружба народов.  То, что Астафьев позволил себе такой выплеск эмоций по отношению к инородцам, было сразу замечено. Об этом стали говорить многие, но только Натан Яковлевич не ограничился разговорами. Он написал письмо Астафьеву.