Антология восьмистиший
Сто восьмистиший ста поэтов

70. Константин Дмитриевич Бальмонт
(1867—1942)


Константин Дмитриевич Бальмонт в 1892 году.
Деталь из группового фото

КАК Я ПИШУ СТИХИ Рождается внезапная строка, За ней встаёт немедленно другая, Мелькает третья ей издалека, Четвёртая смеётся набегая. И пятая, и после, и потом, Откуда, сколько, я и сам не знаю, Но я не размышляю над стихом, И право никогда — не сочиняю. <1905>

Так искренне, ясно, легко и не без остроумия Константин Дмитриевич Бальмонт описал свой творческий метод — нанесение на бумагу того, что спонтанно рождается в голове, без сомнения и размышления.

Понятно, что с таким отношением легко прослыть за графомана — то, что с ним, как раз, и произошло. Стихи Бальмонта легко критикивать.

«Вы часто находите у него и такие строфы, которые многословны и неприятно шумливы, даже неблагозвучны, которые далеки от поэзии и обнаруживают прорывы и провалы в рассудочную, риторическую прозу. В его книгах вообще очень много лишнего, слишком большое количество слов»,

— так писал о них Юлий Исаевич Айхенвальд в 1910 году, и продолжал:

«В общем, Бальмонт не подвергает себя никакой самодисциплине. Не Автомедон своей колесницы, он, к сожалению, правду говорит, когда, в „Фейных сказках“, сообщает нам, как он пишет стихи:
…………………………………….
Но я не размышляю над стихом.

Напрасно. Размышлением нельзя создавать стихов, но можно и должно их проверять. Отказавшись от этого, неразмышляющий поэт и обнаружил в себе роковое отсутствие художественной скупости, художественной строгости.

Не сдержанный, совсем не классик, он распустил свои слова и часто выбирает и особенно соединяет их между собою — без внутренней необходимости. Его слова и их сочетания заменимы, и пристального взгляда, требовательной критики они порою не выдерживают.

И дурно уже то, что их приходится объяснять и защищать, что они не говорят сами за себя. Эта расплывчатость и принципиальная неоправданность многих произведений Бальмонта находится ещё в связи и с тем, что он дает пышные обещания, но исполняет меньше, чем сулит.

Свой собственный герольд, он как бы предшествует самому себе и очень громко трубит в звучные фанфары своих предисловий и слов, сам характеризует себя, там и здесь возвещает своё художническое credo.

Но так оно обще, что становится бессодержательным, и его поэтические формулы, слишком широкие, ни к чему не обязывают. Он вообще любит широкий размах, великолепие, роскошь, или щегольство, так что все это даже утомляет и почти граничит с дурным тоном».

Ю. И. Айхенвальд: Бальмонт. Из книги: Силуэты русских писателей. В 3 вып. М., 1906—1910; 2-е изд. М., 1908—1913.

Гораздо более сжата и ёмка характеристика, данная Михаилом Леоновичем Гаспаровым в 1993 году: «БАЛЬМНТ (наст. фам. — Бльмонт) Константин Дмитриевич (1867—1942, Париж) из всех символистов первым получил общечитательское признание и первым его утратил („исписался“), сохранив, однако, славу самого „певучего“ поэта эпохи.

Его заслуга — разработка сверхдлинных размеров (часто с внутренними рифмами) и удлиненных рифмических цепей». Русские стихи 1890-х-1925-го годов в комментариях. Москва: Высшая школа, 1993. — 272 с.

Значит, есть что-то в его поэзии, способное вызывать уважение подлинных ценителей, и читатель, вооружившись терпением, как тот петух из эзоповской басни, может отыскать для себя в исполинском ворохе его поэтической продукции настоящие жемчужины, а их у него предостаточно.

Вот примеры восьмистиший, составленных из длинных строк шестистопного амфибрахия, написанных Бальмонтом в 1923 году в эмиграции:

ВЕРБЛЮДЫ

Прошли караваном верблюды, качая своими тюками.
Нога на широком копыте в суставе сгибалась слегка.
Изящна походка верблюда. Красивы верблюды с горбами.
И смотрят глаза их далеко. Глядят на людей свысока.

Когда же достигнут до цели, мгновенно сгибают колени.
Как будто свершают молитву с сыновьим почтеньем к земле.
Недвижны в песках изваянья. На золоте красные тени.
Вот выбрызнут звезды по небу, ожившие угли в золе.
1923

МЕДВЯНАЯ ТИШЬ

Медвяная тишь от луны округлой и желтоогромной
В сосновом лесу разлилась, дремотный безмолвствует бор.
И только по самым верхам скользит ветерок неуёмный,
И между высоких вершин чуть слышный идет разговор.

Далёко родимая Мать от Волги глядит до Урала,
От Белой волны на Закат, глядит чрез Алтай на Восток.
Атлантика мне говорит, что ждать остаётся мне мало,
К Родимой моей припаду, чуть только означится срок.
1923